Psiho42 Пушкин 1826 г. К Вяземскому

Лето 1826-го, лето казни пятерки дворян и ссылка более сотни на каторгу 14 августа

1826-го Пушкин пишет письмо князю Вяземскому, который был его поводырем в сближении с новым Двором царя-уже-вешателя (пятерка бунтовщиков дела 14 декабря презренно повешена (!) 13 июля), которая Иезуитова  Р.В. назвала новым видом политического иносказания  этих корреспондентов, в котором есть ответ на княжеское стих-ние Море :

Как стаи гордых лебедей,
На синем море волны блещут,
Лобзаются, ныряют, плещут
По стройной прихоти своей.
5 И упивается мой слух
Их говором необычайным,
И сладко предаётся дух
Мечтам, пленительным и тайным.

Так! Древности постиг теперь
10 Я баснословную святыню:
О волны! Красоты богиню
Я признаю за вашу дщерь!
Так, верю: родилась она
Из вашей колыбели зыбкой
15 И пробудила мир от сна
Своею свежею улыбкой.

Так, верю: здесь явилась ты,
Очаровательница мира!
В прохладе влажного сафира,
20 В стихии светлой чистоты.
Нам чистым сердцем внушены
Прекрасных таинств откровенья:
Из лона чистой глубины
Явилась ты, краса творенья.

25 И в наши строгие лета,
Лета существенности лютой,
При вас одних, хотя минутой,
Вновь забывается мечта!
Не смели изменить века
30 Ваш образ светлый, вечно юный,
Ни смертных хищная рука,
Ни рока грозного перуны!

В вас нет следов житейских бурь,
Следов безумства и гордыни,
35 И вашей девственной святыни
Не опозорена лазурь.
Кровь ближних не дымится в ней;[2]
На почве, смертным непослушной,
Нет мрачных знамений страстей,
40 Свирепых в злобе малодушной.

И если смертный возмутит
Весь мир преступною отвагой,
Вы очистительною влагой
Спешите смыть мгновенный стыд.
45 Отринутый из чуждых недр,
Он поглощаем шумной бездной;
Так пятна облачные ветр
Сметает гневно с сени звездной!

Людей и времени раба,
50 Земля состарилась в неволе;
Шутя её играют долей
Владыки, веки и судьба.
Но вы всё те ж, что в день чудес,
Как солнце первое в вас пало,
55 О вы, незыблемых небес
Ненарушимое зерцало!

Так и теперь моей мечте
Из лона зеркальной пустыни
Светлеет лик младой богини[4]
60 В прозрачно-влажной красоте.
Вокруг неё, как радуг блеск,
Вершины волн горят игривей,
И звучный ропот их и плеск
Ещё душе красноречивей!

65 Над ней, как звёзды, светят сны,
Давно померкшие в тумане,
Которые так ясно ране
Горели в небе старины.
Из волн, целующих её,
70 Мне веют речи дивной девы;
В них слышно прежнее бытьё,
Как лет младенческих напевы.

Они чаруют и целят
Тоску сердечного недуга;
75 Как мировое слово друга,
Все чувства меж собой мирят.
В невыразимости своей
Сколь выразителен сей лепет:
Он пробудил в душе моей
80 Восторгов тихих сладкий трепет.

Как звучно льнёт зефир к струнам,
Играя арфою воздушной,
Так и в душе моей послушной
Есть отзыв песням и мечтам.
85 Волшебно забывает ум
О настоящем, мысль гнетущем,
И в сладострастье стройных дум
Я весь в протекшем, весь в грядущем.

Сюда, поэзии жрецы!
90 Сюда, существенности жертвы!
Кумиры ваши здесь не мертвы,
И не померкли их венцы.
Про вас поэзия хранит
Свои преданья и поверья;
95 И здесь, где море вам шумит,
Святыни светлыя преддверья!

Печ. по авториз. копии в HP, с зачеркнутой датой (публикации): «1828».  Автограф (ЦГАЛИ, арх. А. С. Пушкина) в письме Вяземского Пушкину от 31 июля 1826 г. (впервые: Пушкин. Переписка. Спб., 1906. Т.1), Возможно, первоначальный набросок стихотворения был сделан в конце лета 1825 г., о чём свидетельствуют не только наброски в записных книжках, но и фраза из письма И. И. Дмитриева Вяземскому от 11 сентября 1825 г., содержащая просьбу прислать стихи «на Ревельский рейд» («Старина и новизна». 1898, кн.2. С.155). Впервые — в альманахе «Северные цветы на 1828 год», СПб., 1827, с.18—22. Вошло в кн. В дороге и дома. Собрание стихотворений князя  П. А. Вяземского. — М.:Типография Бахметева, 1862.—С.31—34

Кровь ближних не дымится в ней — намёк на казнь декабристов. Именно так понял подтекст стихотворения Пушкин, который в письме Вяземскому от 14 августа 1826 г. откликнулся на него посланием «Так море, древний душегубец…» со следующим комментарием: «Правда ли, что Николая Т<ургенева> привезли на корабле в ПБ? Вот каково море наше хвалёное!»

Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.

Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек —
Тиран, предатель или узник.

По справке ФЭБ.
Сообщено Пушкиным Вяземскому в письме от 14 августа 1826 г. в ответ на его стихотворение «Море». Ср. письмо А. И. Тургеневу от 16 января 1837 г. Стихи вызваны слухами о том, что Николай Ив. Тургенев, обвинённый по делу декабристов, арестован в Лондоне и привезён на корабле в Петербург. Слух этот оказался неверным.

Оба — князь-поэт и ссыльный поэт — знали о чем толковали да гутарили : первый был с позывным или ярлыком «Декабрист без декабря», а второй — готовый , сломленный и проектный «Шпиён правительства», уже подавший прошение вернуть в верноподанные с подпиской покорности муслим-вассала  и клятвенным обещанием не принадлежать и не бузить …

Но оба после казни путем удушения  по личному высочайшему авторскому проекту царя-вешателя (жертвы были в саванах висельников и в колпаках шутов будто на балаганной площади)  чувствовали себя « не в своей тарелке»  = и рыбку съесть и на сучок присесть не получалось без ропота презрения и  молвы  осуждения.
Реплику Пестеля : «Неужто мы даже пули не заслужили»  палачи проигнорировали…

Конечно, возможно оба еще не знали , что основные бунтовщики показания дали, и дело общее сдали и тем всех и вся предали:  Трубецкой диктаторские полномочия не реализовал и от руководства силовыми акциями на Сенатской устранился, Рылеев демагог пришел на площадь и чрез 2\10 минут ушел ждать ареста с воплем «Дело погублено!», Якубович задания не выполнил, Каховский  преступно провокаторски убил парламентера  Милорадовича  итд.   Путятва Н.В. встал в ряды… зрителей…  избежав всякого преследования. Дельвиг и Греч решились быть зрителями казни…

Это все так. Но … По Георгию Вернадскому у этого политпротеста 14 декабря было одно неотъемлемое = честь и сакральная жертвенность ; даже разглядев ДВА ЛИКА «декабристов» он заключил не убиенное:
14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге разыгралась едва ли не первая в императорской России попытка бессословного гласного политического движения с осознанными целями и программой. Прежде работала преимущественно тайная интрига, неожиданно для непосвященных совершался глухою ночью дворцовый переворот или вспыхивал яростный и бессознательный народный бунт.» 

И это так. И это делает любого отступника и странника в деле 14 декабря персоной с сомнительной запачканной конформизмом, трусостью  и сервилизмом репутацией …

И подтверждение этому, если не выводу, то сомнению в правоте отступничества мы находим в поэтических кодограммах взаимных посланий этих двух прекрасных поэтах, в которых оба ищут формулу самооправдания:
оба выделяют один мотив = они дескать поэты — их миссия петь и просветлять оптику слабозрячим и опорожнять от мерда мозги тугодумам, но как поэты они вне толпы — у них свои  Бог, миссия, алтарь и дело (никакое не общее!) … они священны как жертвы .. но только мистерий Аполлона…

И если смертный возмутит
Весь мир преступною отвагой,
Вы очистительною влагой
Спешите смыть мгновенный стыд.

Поэты не могут прикасаться даже в делу смертны=  они особые — бессмертные, падшие может быть , малые и мерзкие , но не такие — иначе… они же «могущие» , что вне и черни , и толпы... (термин АСП)

Пушкин, в целом соглашается…. «Повешенные повешены; но каторга 120 друзей, братьев, товарищей ужасна», — так выразил свое отношение к итогам главного судебно-следственного процесса по делу декабристов А.С. Пушкин в письме к П.А. Вяземскому от 14 августа 1826 г.  Но  под личным Судом …  а перед ним в почти ежедневный терзающий душу и  ломающий дух  Личный Судный День  не оправдаешься и ныне, и присно и во веком веков, и в конце времен …  Поэтому Пушкин, пережив ситуацию страха , когда  « и я бы мог как шут», свое двуличие переживает как здоровый в принципе по натуре мужик — глубоко, умело опохмелившись и тревожно, ввод себя в схизис самосуда:

В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек —
Тиран, предатель или узник.

Ибо Гений имеет свою формулу Порядка Вещей:
Встреча со Злом — Обаяние Зла и Соблазн — Грехопадение и … Раскание с Неотвратимым Возмездием безумием  №Не дай мне, Бог….» и смертью живота

Версия декодирования этих слов кодограммы-послания:
- тираны — это бойцы с обеих сторон схватки на поле брани за власть и судьбу страны и нации
- предатели — это те, кто как  подобно Горацио бежали с поля брани, как  они с Вяземских не стали в ряде фаланги легионеров общего дела и  остались  и «без декабря»,  и без доверия власти … типичные отступники и перебежчики
- узники - жертвы смуты с обеих сторон баррикад и каре бунта: и прячущиеся от осуждения за зверства победители - душители и каратели, и их шакалы и доносчики, и проигравшие схватку горе-бунтовщики, сосланные в Сибирь на каторгу или разжалованными рядовыми в штрафбаты Кавказской вечной бойни
 
Прим. Пушкин не дожил до ад-вокатсктсва объявленного им «хромым» Н.И. Тургенева. Видный деятель Союза благоденствия и Северного тайного общества Н. И. Тургенев к первому тому своей книги «Россия и русские», напечатанной в 1847 г в Париже и Брюсселе, приложил большую оправдательную записку относительно своего участия в тайных обществах и делах декабристов вообще. Рассматривая пункт за пунктом донесения следственной комиссии, Н. И. Тургенев опровергает обвинение, направленное лично против него, и приходит к парадоксальному выводу о том, что тайного общества, подготовлявшего революцию, при Александре I, собственно, не было, и, следовательно, обвинять в революции некого. 
   
«Тайники» то были разными и даже не двуликими, а эн-ликими:  «Одни устраивали такое общество для того, чтобы вместе бежать из мира противоречий и устроить новое общество (конечно, республику) на новых разумных основаниях где-нибудь на диком заокеанском острове; другие мечтали собрать вместе всех защитников религии и порядка для борьбы с атеизмом и деизмом; третьи, как Завалишин, носились с фантазией всемирного Ордена восстановления под покровительством главы Священного союза — императора Александра4; четвертые просто собирались для благоразумной беседы офицеров своего полка (известная артель Семеновского полка). Слогом, было не одно, не два, а много тайных обществ, противоположных одно другому. Из всего этого хаоса общественного брожения после 14 декабря 1826 года осталось в исторической памяти очень немного, и то в сильно искаженном виде.
 
На декабристах два знамени, у них два лика.
Один рационалистический, интернационально-революционный, карбонарский. 
Другой — религиозный, патриотический, бытовой.

Вспоминая о декабристах, всегда больше обращали внимания на первый лик, освещенный отблеском 14 декабря 1825 г.
Другой лик остается в тени.
А он не менее достоин света.   

(см. Вернадский Г. ДВА ЛИКА ДЕКАБРИСТОВ — 1919)