Эдем

Я лежу на грязном февральском снегу. Все кости у меня переломаны. Жизнь вытекает из меня по капле. Я вот-вот умру. Когда-то я слышал историю про женщину, которая выбросилась из окна квартиры, расположенной на восьмом этаже, и выжила. И даже травм серьёзных не получила. Говорили, что она работает продавщицей в винном магазине и даже не хромает. Только вот детей иметь теперь не может.

Но… Но так везёт далеко не всем. Я вот выпал из окна четвёртого этажа и разбился насмерть. Больше всего на свете я боюсь, что Бог или другие небесные силы примут меня за суицидника. И тогда я попаду в ад, стану топливом для камина. Но ведь то, что случилось со мной, - самое настоящее убийство.

Впрочем, в ад я всё равно попаду. Ведь на моём счету две загубленные жизни. Как я до этого дошёл? Я ведь раньше не был злодеем.

Я был флегматичным педантом. Кстати, забыл представиться. Меня зовут Эдем. Да, вот такое у меня необычное имя. Жил я тогда в квартире Сипатовых. Да, не повезло этой семье с фамилией, что и говорить. Я служил им верой и правдой.

Не бунтовал, когда пришедший из садика Антошка забирался на меня с ногами и начинал прыгать, как молодой конь. Ни слова не сказал, когда этот же Антошка пролил на меня стакан жидкого персикового йогурта. А, когда его отец Женя прыгал на мне и орал дурным голосом: «Гол, гол!» и пару раз заливал меня отвратительно пахнущей жидкостью под названием пиво? И засыпал крошками от чипсов, которые, между прочим, нещадно кололись… Я хоть слово сказал? Нет, я всё терпел, как молодое домашнее животное. По-своему я даже любил своих хозяев.

А вот предательства я не стерпел. Интересно, а вы бы как на моём месте поступили? Приняли бы свою участь с христианским смирением? А предал меня самый спокойный и, как я считал, беспроблемный член семьи Сипатовых. А именно: Алевтина.

- Нет, Жень, ну это невозможно, - говорит она однажды мужу.  - Мне уже перед знакомыми стыдно. Кресла у нас новые, ковёр дорогой, ремонт отличный. Но эта рухлядь… Этому дивану уже лет тридцать. Мои родители купили его, когда я училась в восьмом классе.

- Ты, конечно, женщина умная и школу закончила с золотой медалью. Но вундеркиндом ты никогда не была, - говорит ей на это Женя. - Ты при всём желании не могла учиться в восьмом классе в двухлетнем возрасте. Так что дивану никак не тридцать лет.

- Перестань заговаривать зубы!  - взвилась Алевтина. - Из кожи вон лезешь, лишь бы лишнюю копейку не потратить. Я всё равно больше ни дня не потерплю в своём доме эту совковую рухлядь!

- Аль, советский союз распался задолго до твоего перехода в восьмой класс, - продолжал гнуть свою линию Женька. Вот ведь зануда!  - Так что диван нисколько не похож на советские предметы мебели. Если хочешь, мы хоть завтра сможем отправиться в мебельный магазин. Но вообще-то я планировал отложить эти деньги на отдых. Антошке нужно море.

-А мне нужен новый диван!  - крикнула Алевтина.

Они ушли на кухню, а я остался стоять, как громом поражённый. Они хотят от меня избавиться! Но как же так? Я ведь ещё совсем не старый и абсолютно целый. Все пружины на месте. Я не скриплю. Обивка нигде не порвалась и даже не протерлась. За что? Зачем они со мной так? Что я им сделал?

***

А дальше всё было, как в страшном сне. Двое отчаянно матерящихся мужиков стащили меня вниз, со второго этажа и отнесли к отвратительно пахнущим железным контейнерам. Скоро на меня легла бездомная кошка. Худая, полосатая, блохастая да ещё и лишайная. Я весь так и затрясся от обиды и отвращения. Что я сделал не так? Чем прогневал судьбу?

- Эй, Толь, смотри какой классный диван! Красный, большой, совсем новый,  - послышался у меня над головой женский, пропитый и прокуренный голос. – Давай его к нам унесём.

- Фай, ну кто его тащить будет на четвёртый этаж? - попробовал возразить Толик. - Он же тяжёлый, как…(в этом месте Толик вставил непечатное словцо, которое я повторить не могу).

- Позови Димыча, Захара, Петьку. Здоровые мужики. Не утащите, чё ли?  - продолжала настаивать на своём Фаина.

Теперь я смог наконец-то её, как следует, рассмотреть. Толстая, небольшого роста, одетая в куртку защитного цвета и тёмно-синие спортивные замызганные штаны, Фаина выглядела просто отвратительно. Громадный синяк под глазом довершал печальную картину.

Толик выглядел не лучше. Растрепанная жиденькая седовато-жёлтая бородёнка, синевато-бардовый цвет лица, на голове старая тёмно-синяя вязаная шапочка. А эта коричневая куртка… Где он только откопал такую? Далее разговор между Толиком и Фаиной едва не перерос в скандал. Как всегда, победила женщина.

И вот скоро четверо вонючих мужиков, братьев-близнецов Толика, потащили меня наверх. На четвёртый этаж ободранного, грязного подъезда. Несколько раз они ставили меня на лестничную площадку. Прямо в зловонные лужи, в которых плавали шприцы и окровавленная вата. Что здесь, больные живут, что ли? Или в этом доме раньше была больница? Но почему же эти больные не могут дойти до туалета? С каждой минутой новое пристанище нравилось мне всё меньше и меньше.

Квартира Файки и Толика оказалась не многим лучше. Ковра на полу их «гостиной» не было. Штор на окне тоже. Повсюду валялись пустые бутылки, в железной банке на полу лежали вонючие окурки от дешевых сигарет без фильтра. Женька никогда не курил такие. В квартире пахло прокисшей едой, грязной одеждой и сгнившими тряпками. И здесь я буду жить! О, боже! Нет! Только не это!

***

Ночь я провёл просто отвратительно. Толик спал на мне, не раздеваясь, после обильных возлияний с Димычем, Петькой и Захаром по поводу чудесно найденной и абсолютно бесплатной обновки. И вот во сне Толик…  Мне неловко об этом говорить. Короче говоря, он… С ним произошло то же самое, что обычно случается с младенцами не старше года. И это взрослый мужик! Почки у него, что ли, больные? Это что лазарет для инвалидов или дом престарелых? У одних ночное недержание, другие уколы себе на лестнице делают. Хотя для этого есть кабинет врача. Светопреставление какое-то!

И вот с той минуты я стал ненавидеть весь мир. Солнце, небо, людей… Да, людей в первую очередь. За что они меня так унижают? Что я сделал не так?

И я решил мстить. Да, страшно, больно, неумолимо мстить. Пусть они поплатятся за то, что со мной сотворили. Толик, Файка… Все…

И, когда Толик опять лёг на меня, не раздеваясь, я проклял его. Пожелал страшной и мучительной смерти. И вот, корчась в жутких судорогах, он  отошёл в мир иной.

Файка голосила, как оглашенная. Всё какую-то «палёнку» в смерти Толика обвиняла. А я ухмылялся про себя и торжествовал. Нет, это я его убил. И нечего какой-то «палёнке» примазываться. Ну и запила Файка, как водится, с горя. Хотя это «горе» у неё уже лет десять длится, судя по её виду, а может, и дольше.

Под вечер ввалился в квартиру молодой человек с пустыми глазами. Судя по запаху, исходившему от него, мылся он в последний раз году этак в тысяча восемьсот двенадцатом. А, быть может, и при Иване Грозном.

- Валерочка, пришёл всё-таки мать проведать! Где ж ты две недели пропадал, родимый?  - обливаясь пьяными слезами, полезла целоваться к парню Файка. - А Толик сегодня ночью того… Палёнкой отравился. В морг свезли.

Эти, полные древнегреческого трагизма слова родительницы, никакого впечатления на сынка не произвели. Он их попросту не услышал. Как был в свитере, джинсах и обуви, так и повалился Валерка на меня. Интересно, здесь вообще знают, что такое пижама или ночная рубашка? Или, словно свиньи, в хлеву спят, как придётся?

Валерку я тоже погубил. Он в жутких судорогах скончался, лёжа на мне, словно крыса, заболевшая чумой.

- Это диван во всём виноват. За двое суток две смерти, - голосила Файка на следующее утро.

- Да какой диван? Проспись, Фаинка, - подал голос прагматик Димыч. - Передоз у Валерки банальный. Пусть земля ему будет пухом.

- Толик тоже на этом чудовище помер. Это он, он всех их погубил! - верещала Файка и несколько раз довольно чувствительно двинула меня в бок ногой. - Помогите несчастной вдове, спасите осиротевшую мать от неминуемой гибели!

Файка громко и некрасиво расплакалась.

- Но что мы можем сделать? - спросил молчавший всё это время Захар.

- Снесите этого(непечатное слово) на помойку, - сказала Фая, шморгая носом.

- Ты …., бабонька! - возмутился Петька. - Мы ж два дня назад его сюда с таким трудом пёрли. А сейчас из-за бабьих капризов нам опять спину надрывать.

- Ну, выкиньте его в окно, - сказала Фаина. - Створки у меня широкие. И тащить никуда этого... не придётся.

- А если менты нагрянут? Если мы того… убьём кого-нибудь? - подал голос трусоватый Петька.

- Да мы оглянемся сначала. Если никого подозрительного во дворе не будет видно, выкинем, как курица яйцо... это…  - сбился сердобольный и немножко пьяненький Захар. - Ну не могу я на Фаинкины страдания без слёз смотреть!

Сказано-сделано. Фаина открыла окно. В комнату повеяло холодом. Я весь похолодел. И дело не только в открытом в ненастный февральский день окне. Меня собираются убить, скинуть вниз? Господи, за что? И как Файка так быстро обо всём догадалась? Кажись, мозги от водки и суррогатов сгнили все, а туда же… в проклятия диванов, найденных на помойке, верит.

И вот я лечу вниз и мысленно прощаюсь с жизнью. Вспомнилась мне фраза, сказанная ведущим  одной телепередачи  (Алевтина увлекалась подобными жизнеутверждающими программами):

"Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной - ты уже летишь с моста."

И вот я лежу на грязном, февральском снегу, а жизнь по капле уходит из меня. Я вот-вот умру. И, скорее всего, попаду в ад. Ведь я виновен в смерти Толика и Валерки. И почему меня назвали Эдемом? Ведь Эдем мне не светит. Слишком я для него грешен.

***

- Нет, ну эти алкаши из сороковой квартиры совсем оборзели! - возмущённо говорила мужу вернувшаяся из ближайшего магазина Ирма. - Когда они выбрасывали мусор из окна, я терпела. Когда мне брошенная их гостем бутылка чуть башку не проломила, я смирилась. Но это… Подхожу я к дому и вижу. Из их окна диван летит. Тяжёлый, ярко-красный. Я еле отскочить успела. Сделай я шаг и… и не вернулась бы из магазина.

- Надо участковому на них пожаловаться, - протянул Савелий, её муж.

- А толку-то? Мы у него фактически прописались, а воз и ныне там, - тяжело вдохнув, проговорила Ирма.