Древний тис и феи

Рядом с городком Вис-на-Шее, у корчмы старого Уука, торгующего вдобавок лодками, – недурные лодки, я вам скажу, только хмырь ломит за них втридорога, но это уж его дело, не хочешь не покупай, – стоит с допотопных времен тис. Ствол в обхвате, хоть живи в нем! Смотришь на него и думаешь, что всяко он тут сначала вырос, а уже потом к нему Создатель приделал земную твердь.

Так вот к тису этому повадились летать феи – со всей округи и даже из Эдинбурга, которых сразу видать по столичным платьям, нас не проведешь. Им, видите ли, по нраву стало водить вокруг него хороводы. Известно, как они их водят – по воздуху, не как люди. Кто же не знает фей? Такое беспокойство от них. Да ладно бы просто так вертелись, вреда-то нет, мало ли кто там в кроне пляшет… Муторно тебе – не гляди, мы народ простой. А они шалить!

Уук локти искусал: народ не идет в корчму, знает, что, допустим, заказал ты кружку, сидишь, грызешь хрящ, потягиваешь, несут вторую – почему не взять на свои-то деньги? Заработал – пей, если душа просит, я так считаю. А в ней плавает лягуха или тритон! Бог бы с ней, просто плавала – вынул и хлебай дальше – начинает прямо из эля петь «Зеленые рукава» или что еще, даже на старых языках, с выговором таким, которого со времен первых королей не слыхали.

И так за душу берет, что не можешь не подпевать. Сидишь вечер, дурак дураком, не пьешь, не ешь, голосишь как пес, ажно сердце щемит. Потом спишь три дня и три ночи мертвый, даже на двор не ходишь, и видишь небывальщину, от которой волосы встают дыбом. Похмелье с одной-то кружечки!

Какой от певунов прок корчме? Только место занимают. Да еще лягухи колдовские прям в эль потеют, один перевод добра. Уук-то, честный мужик, после тварей этих колдовских сцеживает из кружек и наливает только проезжим, своим ни-ни. А что запах как из болота, говорит, мол, торфяной секретный заквас, шепотом передаваемый отцом сыну.

Взялся тогда Уук тис тот извести. И взялся, как всякий бы решил, спилить его ко всем бесам под самый корень. Даже такую штуку придумал: на пне выстроить цветную беседку, поставить в нее тонкий столик, стульчики ажурные, как у аббатисы, и препровождать туда деликатным манером тех, кто чище свиного рыла, не как мы с тобой. Ну и под это дело завести в бочонках разную мадеру, валлийское, и с угрями копчеными подавать. Драть, в общем, звонкую монету с тех, у кого куры не клюют.

Не тут-то было!

Нанял лесорубов. Те пришли, там же переночевали в корчме, на рассвете вышли, изготовились рубить тис. Посмотрели, главное, что нет фей, да и какие поутру феи? Уж не знаю, где они там живут, но на люди являются только к ночи.

Но феи-то, как на грех, оказались там – тоже, значит, припозднились, ночевали не дома. Вылетели из кроны и вмиг лесорубов превратили в лесных ежей, да еще разными словами обругали, как скорняжники постеснялись бы. Ууку главная пригрозила, но уже без ругани, по-серьезному. Старая, худая, но силы в ней! Подняла за грудки Уука будто щенка. А в нем как в битюге веса, нагулял за долгую жизнь, отъел.

К чести их скажу, что лесорубов они не совсем того: телом остались мужики, лишь умом думают, что ежи. Так и уползли в лес на четвереньках. Потом через день-другой кто-то видел – вышли, но уже к Ууку не возвращались и добро свое побросали. А ты говоришь…

Сам Уук теперь к дереву не подходит, даже смотреть боится. Говорит, мол, пусть поют – сие есть культура, что делает человека лучше. Не хочет, видать, в ежа!