Перламутровые пуговицы

Перламутровые пуговицы.
    Частично сократив в своём бюджете ту часть, которая приходилась на мясные и колбасные изделия, компенсировав эту тяжёлую утрату упражнениями
Хатха – йоги, Костя Падочкин через несколько месяцев накопил небольшую, но достаточную сумму, чтобы осуществить свою давнюю мечту. Он купил себе польский костюм – тройку. Надеюсь, что читающие этот рассказ люди далеко не наивные и мне не надо будет останавливаться на том, с каким трудом он приобрёл его в ближайшем престижном бутике.
    Вечером Костя пригласил к себе друзей, чтобы надолго зафиксировать в памяти это радостное событие. Как всегда пришли все. А все, это Саша – Колокольчик, его бывший одноклассник и Гена Трипанов. С Геной Падочкин просто за пьяными разговорами делил общую подругу Люсю.– Ну как вам мой новый костюм? – спросил Костя своих друзей после «третьей», когда те с яростью принялись уничтожать невзрачный натюрморт из далеко несвежих овощей. Первым заметил на нём костюм Колокольчик.
    – Какие прекрасные пуговицы, – зазвенел он, проглотив целиком очередную помидорину. Трипанов тоже посмотрел на новый костюм, но ничего не сказал.
    – А как вы находите карманы? – Теша своё самолюбие хвастался Падочкин, – неправда ли, офигенный писк моды? -
Засунув руки в карманы пиджака, он повернулся к друзьям боком.
    – Пуговицы просто чудо! Я за эти пуговицы жизнь свою бы отдал, – звенел Колокольчик. Несмотря на свои тридцать, Колокольчик сумел сохранить детским не только голос, но и глаза. Когда ему что-нибудь очень нравилось, его глаза ярко блестели, но только не огнём зависти, а светом милой, наивной восхищённости.
    И теперь, когда в них отражались большие перламутровые пуговицы Костиного пиджака, глаза Колокольчика ослепительно сверкали в тёмной, невзрачной, скучной комнате мужского общежития.
    Глаза Трипанова ничего не отражали, они были мутными, пустыми, застольными.
    – Гена, посмотри пожалуйста, брюки мне не коротки? – обратился Костя к Трипанову, пытаясь ликвидировать его полнейшее равнодушие к костюму.
– Я не понимаю в этом, – проглотив стопку, буркнул мрачный друг и добавил, – пусть Колокольчик скажет.
    Гена действительно не разбирался в тряпках. Сам он носил всё время вещи, от которых остались только названия, внешний же вид отсутствовал полностью. Гену, по его одежде можно было бы даже назвать философом, если бы ни его манера выражать свои мысли. Разговаривал Гена так же, как и одевался, подолгу копошась в памяти подбирая нужные слова, которых вовсе не было в его лексиконе.
    – Нет, если бы не эти пуговицы, всё остальное, мой дорогой, мишура. – Всё ещё не набив свой желудок, выдавил из себя Саша, – Классные преломутровые пуговицы!
    Падочкина начинало раздражать звяканье не по делу  Колокольчика и молчаливость Трипанова. Нет, в другое время, его молчание он наоборот принимал бы как подарок, потому что слушать рассуждения Гены относительно какого-либо предмета, например о Люське, одна нервотрёпка.       Фразы он растягивал так, что на одно предложение уходило столько времени, сколько самые не разговорчивые женщины затрачивают при встрече со своими словоохотливыми подругами.
    Но теперь другое дело, теперь Костя сам желал его философских изречений, но у Трипанова желание разговаривать напрочь отсутствовало. Он молчал, пил и вызывающе злобно смотрел сквозь костюм на фотку Люськи на пляже в Анапе в обнимку с Падочкиным.
    – Ну, хорошо. Но, хотя бы элегантность-то он мне придаёт или нет? – спросил Костя, и зная, что отвечать будет снова Колокольчик, добавил, – Только, пожалдуйста, не надо больше о пуговицах, Саша.
    – Нет, как раз если бы ни эти пуговицы, дорогуша, то никакой элегантности. – Казалось где-то в мозгу прозвенел Колокольчик. – Вся суть вот в этих вот пуговичках.
    Он резко встал и подойдя к Падочкину, начал крутить одну из его пуговиц, проверяя хорошо ли она пришита.
    Только сейчас Костя заметил, что Колокольчик был уже не по-цветочному пьяный.
    Трипанов держался ещё злобно-бодряще, а вот Колокольчик уже начал безропотно увядать.
    У Саши от природы голова плохо держалась на тонкой шее. Разговаривая, он всё время непроизвольно мотал ею из стороны в сторону, за что его и прозвали Колокольчиком. 
    Сейчас же она у него вообще не держалась ни на шее, ни на плече у Трипанова. Убедившись, что пальцами пуговицу не оторвать, Колокольчик впился в неё зубами и повис на пиджаке Падочкина. Пуговица изо всех сил старалась удержать ослабшего Колокольчика. Ей было его жалко: Саша и трезвый-то был совсем ребёнком, а теперь вовсе был похож на младенца, который впился в материнскую грудь, и ни в какую не хотел её отпускать. Косте тоже было его жалко, и он тоже радовался, что работники лёгкой промышленности так ответственно отнеслись к закреплению пуговиц на его пиджаке.
    Костя подхватил на руки безжизненное тело Колокольчика и уложил на кровать, где оно тут же гостеприимно срыгнуло на белоснежную простынь содержимое торжественного банкета. Тело Колокольчика совсем не имело веса: вся тяжесть вместе с душой всегда очень быстро покидали его после обильного возлияния.
    Саша тут же уснул, вызвенев на последок несколько невнятных фразеологических оборотов, из которых Костя разобрал только то, что без пуговиц он пустое место.
    Трипанов, угрюмо наблюдая за всей этой процедурой, вдруг заявил Падочкину, что без пуговиц его костюм действительно дрянь. Костя сел рядом с ним, вместе с ним уничгорлил содержимое бутылки, но закусывать не стал: его слабило от того, что с безразличным видом продолжал поглощать все еще трезвый, сердитый и равнодушный Трипанов. Вдохнув из рукава, вместо закуски, аппетитный запах материи, Костя загрустил. Чудный фимиам уже не радовал его. Цвет костюма, казавшийся до этого светло-серым, теперь был грязно-мышиным. Брюки были в каких-то пятнах. Испугавшись, что это галлюцинации, Костя потрогал пятна руками. Мокро.
    – Так и есть,- Вытирая руки о пиджак, прошептал Костя, – Колокольчик срыгнул…
    Его больше не интересовало мнение других о своём костюме: он ему самому уже не нравился.
    С Трипановым Падочкин допил остальное вино, повздорили по пьянее о Люське, вспомнив о том, как она хотела выйти замуж за Колокольчика, а когда стемнело, Костя постелил другу на полу свой испорченный костюм.   
     Трипанов, укладываясь спать, бесцеремонно вытер о подкладку пиджака вымытые в раковине ноги и совсем неделикатно выдал Падочкину: «Дрянь костюм… пуговиц не видать и вида никакого не стало… прав Колокольчик… вся красота в пуговицах была…»
     - Утром я оторвал от нелюбимого пиджака все пуговицы и подарил их Колокольчику. До сих пор, при встрече, он благодарит меня за этот щедрый подарок, утешая каждый раз и сообщая мне, что костюм после стирки стал куда красивее, тем более с другими, менее яркими пуговицами, – рассказывал Падочкин своим очередным собутыльникам историю о старом, потёртом костюме, бесцеремонно обволакивающем его осунувшуюся фигуру.
    – А ему-то они зачем? – поинтересовался один из собутыльников, да и то только для того, чтобы Падочкин плеснул ему в протянутый стакан мутно-сомнительной жидкости.
    – Он нанизал их на нитку и сделал своеобразные чётки. Каждый раз, доставая их  и мерно позвякивая при разговоре, его тонкий голосок настраивается в унисон со звоном моих перламутровых пуговиц.
    Собутыльники не знали, что эта пьянка – память об умершем сорок дней назад Колокольчике. Падочкин, говоря о нём в настоящем времени, не хотел осквернять его дух: для него Колокольчик был самым близким человеком. Когда собутыльники ушли, Падочкин достал из кармана чётки Колокольчика и долго позвякивал ими над ухом, вспоминая слова Саши: «Без пуговиц ты пустое место…».
    Вскоре подошёл опоздавший Трипанов и весь оставшийся вечер говорил о Колокольчике, останавливаясь лишь для того, чтобы опрокинуть содержимое очередного стакана в свою бездонную утробу. Падочкин мирно улыбаясь, слушал звон перламутровых пуговиц и плакал…