День, когда ошибся Азор. Цикл Имена

Коричневые, красные сандалии… Мелькают.
Мальчик, девочка, велосипед в три колеса… На улице.

Благообразный отец частного мастера-установщика поминальных камней Азора, почтеннолетний Бабу в захватанной кепке и куцеватом пиджачке, с утра устроив локоть правой сухонькой руки в распор небогатой трости  так сидит на уличной лавочке, что ему легче смотреть вниз, под ноги или перед собой, на дерево.
Но  он с трудом, запрокинув голову,  смотрит вверх, пытаясь разинутым, пустым, без зубов, ртом схватить кусочек пустого - без облачка, только роскошная синь – летнего  неба.

Время для детей и стариков течет по - разному.

Азор дразнит отца, что для всех ушедших оно, время, стоИт одинаково. Как сделанные им камни.Сейчас он собирается на базар и чувствует что и этот день прост, понятен и неспешно пройдет: купить провизии, поработать, пообедать, отдохнуть, доработать.А там и - добрый вечер, ленивые тени!

- И кукурузу купи!  Лахтовую! – требует у Азора Бабу, замечая, наконец,  велосипед.

«Лахтовую» - значит «отменную». Сын знает, что это слово из далекого и не очень ему известного детства отца.
…
От дома Азора до базара по улицам, уходящим вверх от левобережного Витринного проспекта, пешком минут пятнадцать.Кто-то сказал, что жизнь на этих улицах действует на их обитателей, почему-то только как сильное побочный эффект в общем-то полезного в иных местах лекарства.

Кажется, это был  летчик Гарик Тимошенко после истории с Сиси – владелицей семи одинаково черных кошек, стайку которых местные прозвали «неделькой». Квартал до сих пор вспоминает, как она, возглавив их процессию, пришла к Азору заказать памятный камень для скончавшейся в соседнем, за 280 км от Гуджарати городе, любимой тёти.

Мастер выразил ей ритуальные соболезнование, но уклончиво, сославшись на занятость и технические сроки производства, заказ не принял. Азор уже знал, что Гарик грубо отказал ей, сумасшедшей, в невероятной просьбе доставить за отдельную плату камень по назначению в кабине пилотов регулярного самолета.
После этого Сиси оскорбленно рассказывала своим кошкам, что оба : и мастер, и пилот – «крысы и гавнюки», поступившие с  ней «не по-соседски».
          …
- Пересчитай миндаль,
- Верни мне горький !*

Благоухающий  базар,  живущий смутными, как шорохи, россказнями о правилах построения прибыльной торговли, четкой, как организация  хода планет, ясно видимых из-за своего или соседнего прилавка, встретил Азора очищающим гневом продавца Воа, хрипло прессующего сдержанно недовольного качеством орехов застенчивого покупателя.Последний на свою беду не знал,  что здесь каждый и любой становится на время рьяно торгующимся душевнобольным и даже начал заботливо успокаивать Воа.Миндаль Азору не был нужен.

Мясник Карло Дзанга красочно убеждал кого-то, что во время недавнего визита Иосипа Броз Тито в Москву ЦК КПСС использовал «наш» обычай встречи дорогого гостя приветственной продовольственной корзиной – "мосакитхи", в которой лежал знатно прожаренный отменный поросенок, «родной брат того, которого ты сейчас видишь на моем прилавке».Поросенок Азору сегодня тоже не был нужен. Остановился он просто поговорить.

Воа, Карло и другие, чертыхаясь, поинтересовались чудаковатым соседом Азора. Профессором математики. Кажется.«У человека с головой полный беспорядок: тех, кто живет  на  третьем этаже считает треугольниками, на четвертом – квадратами»."Один квадрат, говорит, вмещает два равносторонних треугольника".Изучаю, говорит, «обобщения».Значение этого слова Азор, как Воа, Карло и другие, не понимал.
Профессор, по пути на базар  всегда пересекавший под надменный смех молодых  горожан все  тротуарные люки строго по равновесной чугунной линии радиуса, не упускал  возможности,  пожаловаться торговцам,  что его интеллектуальный, вклад в науку и общественную деятельность мог быть больше, не начни он в преклонном возрасте тратить много времени на обессиливающие поиски в упор забытых им там, где они были оставлены пару «бесконечных» минут назад,  нужных предметов: от массивных очков и носового платка, до импортной ручки и квадранта Дэвиса **.

«Мозгу, как огню для развития, нужен кислород… Ваш профессор в детстве мало гулял на воздухе, над книжками корпел, вот - зачах» - подошедший покупатель пожарный Рамо не упускал ни одного случая банально щегольнуть базовыми физико-химическими знаниями, благодаря которым он также – разбуди его ночью - авторитетно отрицал существование безвоздушного, невентилируемого подземного ада : открытое горение «чертовски» синего пламени без окислителя невозможно.

Карло «к месту» попробовал вспомнить название какого-то червя (плоский такой!), который, как ему доподлинно известно, "не дыша" живет в книгах между страниц и питается тем, что ест, как неведомые лакомства, буквы, разумно предпочитая мелкий шрифт, увесистый блок, надежную переплетную крышку и для уюта «ленточку» – шелковое ляссе.Короче, его неустрашимый мясник, человек бывалый, немало повидавший при разделке старых туш в жару, жутко боится.Поэтому, ни одну книгу не раскрывал.С детства.И никогда.
                …
Азора - кого только он не знал! - тихо приветствовали шушукавшиеся в тенистом углу незаметные базарные карманники с загорелыми руками и лицами. Они, отдыхая, почтительно слушали «свежую» историю Тиру, своего пожилого «коллеги», который для некоторых из них успел в прошлом побыть наставником.

Тот рассказывал, что сегодня он, человек всегда строго по традиционному регламенту поддерживающий за столом бокалом или рюмкой тост за тех, «кто в будущем придет после нас», как никогда прежде, впервые прочувствовал охватившую его на бегу ответственность за здоровье своих потомков…

Тиру неудачно взял кошелек у средних лет мускулистой женщины, которая, замешкавшись лишь на секунду, отважно бросилась за ним в погоню, вместо того, чтобы, как полагается, оставаясь «в статике», начать причитать слюнявым ртом и слезливо рвать на себе волосы.

Физическая и моральная подготовка позволили ей, долго преследуя от неожиданности заметавшегося наобум меж рядов старого вора, басовито и убедительно угрожать ему гарантией возмездия:

- Отдай кошелек! Прокляну! Твои руки превратятся в змей и тебя же растерзают! Весь твой род, урод, до тринадцатого колена с отсохшими членами подыхать будет в страшных мучениях от мора и паралича!

И тогда Тиру, панически поверив в ужас проклятий, от греха подальше сбросил кошелек, как взял: полным и нетронутым - а потом, схоронившись за ветпунктом долго слушал, как его изношенное сердце бьется сквозь грудную клетку в обшарпанную сырую стену, на которой он, обессиленный, как после пытки, винясь перед потомками, распластался, раскинув руки.

Азор приободрил Тиру, сказав, что в проклятия не верит.Равно как и в сглаз, порчу или наговор.Люди, которым он всю жизнь ставил памятные камни, не от этой херни  умирали…Карманники по-простецки с Азором слаженно согласились.
                …
К этому времени уже весь Гуджарат знал, что братья Капито (старший) и Нуги (младший), начав с положенного в таких случаях горластого «матобоища», живописно измордовали франта и пройдоху Ранули Анда, зажав и зафиксировав его, чтобы не сбежал, как в тиски меж двух своих стальных животов.

Ранули умолял их о милосердии. Ранули канючил о пощаде. Пока мог говорить. Потом  - пока мог дышать -  перешел было на междометия, которые в предложенных братьями обстоятельствах могли немого растянуть время, необходимое ему, чтобы попробовать совершить панический рывок-побег.

Братья мстили за непочтительное, по их мнению, отношение к их глупенькой красавице сестре, которой спекулянт Ранули продал «задорого» его известные трепетным разноцветием хлопковые платки с ссохшимся потом нервничавших - sotto voce*** -  в день свадьбы нежно-нежных невест, чьи так счастливо томились сердца.
Он долгое время умудрялся убеждать молоденьких покупательниц в том, что эти бывшие в употреблении аксессуары, как безупречный талисман, мистические сулят им счастливое отсутствие любых семейных неурядиц на весь естественный цикл от ЗАГСа и до гроба.

Азор с продавцами в молочных рядах, развивая происшествие с Ранули, в скрываемом искушении перебрали несколько обольстительными имен знаменитых горожанок, из числа тех, кому такой платок «ваапщэ» не нужен : на их улыбку смотришь, как против солнца!Они «по праву красоты» итак будут жить как золотые аквариумные рыбки «сразу после этого» -  имелась в виду чинно, беззвучно, несмотря на счастливый азарт, обуявший новоиспеченного супруга, проведенная под его бормотание и последующий храп первая брачная ночь.

Одновременно мужчины позубоскалили над тем, как гуджаратская жена,  плавно  двигаясь в первое утро юридически оформленной семейной жизни, умеет неподражаемо, «на людях», всем своим видом показать: «Уи, а что? Ничего не было!»
Как будто не ее кримпленовое платье вчера падало на пол!

- Женщину надо выбирать до того, как выпьешь! - не совсем связно подытожил разговор  дважды разведенный между мелкими тюремными сроками случайный покупатель Ахия, ныне состоявший в смутных с его стороны и необъяснимых - с ее -  личных отношениях с пышной брюнеткой - хлопотуньей, которая в каждый его визит энергично протирала пыль с полированного в темно-каштановых  щербинках стола розово-серой тряпкой, подозрительно «в крое» напоминающей старые, до коленок, хлопковые с увядшими кружевами панталоны какой-то одноногой барышни и аккуратно сервировала его, подчеркивая невинность совместного с мужчиной вечернего досуга, уютным набором, включающим жаркий чайник, пару чашек и блюдец «в красный горошек», а также тяжелую розетку, полную липкого инжирного варенья.Его носивший угольные усы «шеврон» гость с неожиданно дряблыми после нечастого бритья «наголо» щеками в редкой белой рубашке терпеливо ненавидел.

А она о-бо-жа-ла!

И в ожидании благой вести: «карочэ, ты жена, моя» - терпеливо подставляла его затяжным поцелуям свои щедро подслащенные вареньем, влажные от чая карминовые губы, исследовать которые он любил начинать с самых их уголков.

Потные лица продавцов и покупателей заговорщицки расплылись в сальных ухмылках. От этого собеседники стали походить на только что и ненадолго организованную шайку отъявленных насильников или возрастную ватагу приставал - хулиганов.
Азор засобирался обратно: немного поработать, пообедать, отдохнуть и доработать.
А там и - добрый вечер, ленивые тени!

Две сетчатые авоськи по левую и правую руку были плотно набиты кукурузой, овощами, фруктами и речной рыбой.Если провожать его взглядом с мешковатой спины, то – немолодой, уставший путник тяжело возвращается домой вдоль  белённой щербатой стены, отбрасывая наискосок готовую исчезнуть за углом тень-кляксу : нудную, смоляную. Цветной она не будет никогда, какой бы пестрой ни была его одежда.
                …
- Здравствуй, мой лучший друг! – на Азора как манекен на шарнирах, надвигался вертлявый  Жоти.Он, мужчина-мальчик ни капли не пьющий, был известен тем, что обожал, играя в матерого застольного завсегдатая, бесконечно клясться по собственному же гибкому графику в непоколебимой мужской дружбе. Никто за язык его не тянул.Каждого гуджаратца лавашом не корми, дай поклясться: кем-нибудь или чем-нибудь. Но в этом Жоти превосходил всех.И умел долгое время слыть приличным человеком, благодаря тому, что беда к друзьям «по статистике» все-таки приходит  не  каждый чёртов день.Когда же – не дай Бог – он наступал – Жоти аккуратно исчезал, заочно прикрываясь «завесой» заботливых слов.

Азор  вспомнил - ставишь надгробья, многое знаешь – о прошлой сентябрьской истории, когда побоявшись сглаза, вида покойника и теплового удара  от воздушным кипятком залившей город беспощадной жары, Жоти, пережив полуденный сон, настраивая голос, уютно устроился на домашнем тенистом балконе с вынесенным на него красным дисковым телефоном.

Имитируя наивысшее напряжение, он суз-з-зил губы, участил дыхание, заключил якобы скорбь в опереточно «намалеванный» на лице носогубными складками треугольник, закатил кверху, как театральные занавесы поднял, маленькие зрачки якобы ошеломленно распахнутых глаз так, что казалось, вместо них в орбитах застыли два пластиковых мяча для пинг-понга: белых и сухих.

А затем - взял паузу. Чтобы успели высыпать соседи.

После чего Жоти суетливо долго тараторил в трубку, поспешно глотая смоченные слюной вызубренные слова, которых у него или «нет», или их невозможно найти, чтобы выразить «боль утраты», звучащей в нем, опустошенном, печальной музыкой «Тамаза» Альбинони.

- Алло, алло! Слышите ли вы мои безутешные рыдания? – факт невидимого глубокого сопереживания Жоти фиксировал технически.

Он был одним из немногих, кто давно понял, что телефон изобретен, в том числе и для комфортной передачи скорби на расстоянии.

Соседи потом участливо поспрашивали:

- Кто умер?
- Друг? Мама друга? Ай-Яй-Яй!
- В Новосибирске?
- Ни на поезде, ни на самолете не успевал?

Дорога от Жоти  до друга неспешным шагом занимала полчаса…

- Не к добру эта встреча - подумал раздраженный  Азор. Лучше бы дорогу мне перешла вся черная семерка кошек Сиси.

Из раскрытого окна кто-то невидимый отчаянно кричал кому-то неизвестному:

- У нее боли! Боли!

- Не давайте соли! Соли! – Жоти, считая себя остроумным, еще обожал бездумно поиграть словами.
                …
Перевозбужденный балагур Язо вконец надоел  работавшему  с камнем Азору. Уже минут сорок, как он вслух громко недоумевал: зачем называть домашнюю, большую собаку иностранным длинным именем, чтобы затем протяжно, «с изящными интонациями», обращаясь к ней: «Шарлот - т - та!» - отдавать, как грубый простолюдин невежественной скотине, короткий приказ - плевок: «Фу!»

Азор знал, о какой паре «хозяйка-собака» говорил Язо.
Азор понял, что Шарлота, попыталась  было броситься на него: шумного, шального, шатающегося.
Азор догадался, Язо посчитал смертельно оскорбительным для себя то, что хозяйка собаки пренебрежительной командой «Фу!» приказала животному испытать отвращение к нему – человеку.

- Уж лучше бы Шарлота нанесла мне рваные увечья – Язо распирало от настоявшейся пьяной гордости и безмерного горячего самоуважения.

Он не стал рассказывать, что задиристо обратился к той хозяйке «эй, ты пидараст!», а когда она издевательски попеняла ему, неучу, что она  - женщина, поправился, согласно роду:

- Эй, ты пидараст-ка!

- Язо, фас! – Азор, имитируя резкий бросок рукой вверх - вдаль из открытой двери изъеденного с упоением початка кукурузы, зло, «наглядно», пошутил, продолжая доморощенную  логику беседы: короткое, как восклицательное междометие, имя – короткая, волевая команда.

Язо обиделся во второй раз в этот день и, спешно покинув двор, рассказывал всем встречным без разбору, как неуважительно, как с собаками,  «вдруг!» стал вести себя с людьми Азор.
                …
- Шестнадцать цифр ( их не каждый профессор математики запомнит), а между ними знаки препинания : точки и тире - и все это надо в правильной последовательности, каллиграфически выбить по камню – Азор, злясь на глупость Язо, без вдохновения, но, как обычно, на столетия, выбил последнюю цифру, стоившую ему из-за промаха молотка по долоту новой сизой гематомы под ногтем большого пальца.

Интимный разговор с Азором о цене самого камня и стоимости работ, включая установку на бетонном цоколе по периметру могилы, заказчица позавчера, как и все, начала с жалобы:

- Ну, ты же знаешь, дорогой, от желающих помочь семье в расходах после поминок иногда не остается даже списка…

Опытный Азор умел поддержать такой разговор.

- Что усопший делал перед смертью?
- С утра, бледный, вспоминал, как маленьким гулял с мамой и тётей. Надеялся, умрет дома незаметно при дневном свете : страшился ночной темноты.
- И?
- Пытался (безнадежное честолюбивое любопытство всех живых!) представить степень печали и сострадания родных, близких и друзей…
- И?
- Потом сказал, что полежит в земле с полосени, безответный для любых обвинений и привыкнет к постоянному отсутствию простора и новым порядкам «того света». Поворчал, что мы, родные, по - обыкновению на последние, отложенные на «черный» день, деньги обязательно обнесем могилу высокой металлической оградой с калиткой на веском замке: не перелезть - не выйти.

Азор назвал цену.

Тогда   заказчица  рассказала ему,  что  «в свое время» мама покойного, откричавшись в ночи, на рассвете, униженная и невесомая после казенной желтой «утки», с лицом обглоданным болью, уходила с изжеванных до пролежней на спине мокрых, ржавеющих кровью и нечистотами простыней, больничным дремлющим коридором прямо в потрескавшееся от  неслышных стонов холодное стекло квадратного окна на четвертом этаже, за которым тогда – лет двадцать пять назад – на излете белела земная зима.

На кладбище плакальщицы неутомимо повторяли: «Небо накормит тебя, милая, пушистым снегом». Снежинки-звездочки разбивались  об их тяжелые пальто и превращались в бесцветную пресную воду…

- Ну, ты же знаешь, дорогой , кричать лежа, тяжелее, чем стоя,  потому что – безнадежнее – добавила вроде как не к месту заказчица.

Азор назвал новую цену. Ниже первоначальной.

Договорились!
                …
Все заказчики, согласившись с ценой и выбрав камень, неизменно начинали с ним, как с живым, разговаривать.

В молодости Азору казалось непостижимым это стремление людей заменять себя камнями. Бывало, в подвыпитии он даже думал, что люди по происхождения изначально в наготе своей определенно были камнями и, очеловеченные на время, вновь возвращались в свое естественное состояние: кто раньше, кто позже…

Может, и не сильно привирал боксер Горнели, когда рассказывал , как однажды ночью отмечал юбилейный день рождения своего деда, ученого с мировым именем, полным тезкой которому он был. Одинокий, он, в публичной алее произносил тосты, пил водку из двухсотграммового стакана, заедал ее, пьяно, рукой как ковшом захватывая липкий кусок осевшего праздничного торта и чокался с бюстом деда, узнавая в обычной для памятника расплывчатости каменных лиц родные черты. Славно, по душам, тогда поговорили.

- Эх, с удочкой бы посидеть на рассвете! – печалился скованный немочью дед при жизни заядлый рыбак.

- Порыбачу. За нас обоих! На днях улов принесу, посмотришь – щедро обещал Горнели.

- Ну, ты-то, Азор, ведь в это веришь?

Сначала дежурным в ту ночь милиционерам послышалось, что нетрезвый человек разговаривает сам с собой.

Потом им послышалось, что нетрезвый человек разговаривает с кем-то невидимым, у кого выговор был какой-то необычный: слова в равнинной ночи отдавались сухим эхом падающих в горах камней.

- Что ты здесь делаешь? – насмешливо спросили они Горнели.
- Отмечаю день рождения  деда – ответил он, устроившись на коленях и дружелюбно представляя их, гостей, деду.
-Ты! Кто такой? – зарявкали милиционеры.

Горнели назвал те же имя и фамилию, что к их изумлению были золотом высечены на цоколе бюста в погрудном срезе.Милиционеры язвительно расхохотались, а когда, поклявшись родовыми святыми, обиженный Горнели вновь упрямо представился, они в гневе попытались было вдвоем изрядно его, боксера, побить. Ногами в сапогах со свинцовыми набойками.

Дед сумел немо умолить силача Горнели не отвечать…

Азор вышел из мастерской.
День прост, понятен и неспешно идет: пообедать, отдохнуть, доработать.
А там и - добрый вечер, ленивые тени!

За спиной стелился прохладный запах землистой плесени, приправленной ароматом спелой сентябрьской отварной кукурузы, щедро присыпанной крупной солью : белые медленно тающие кристаллы на желтой остывающей эмали зерен.Железная неподатливая дверь, с напором закрываемая им, мучительно проскрипела и притихла.

Один  оборот  ключа в сухих звуках трения нехитрого механизма сувальды, и навесной амбарный замок, прогретый невысоким в это время солнцем, схватившись дужкой в битых толстых петлях, застыл железным стражником, заслоняющим ворота, за которыми походящие в полумраке на увеличенные костяшки домино  на ребре, замерли в цепи, привычно утратив в мшистой темноте тихий мраморный блеск, четыре могильные «пустые» плиты и одна  «заполненная» буквами и цифрами чьей - то биографии:

Ф.И.О.Даты ( торжественно, медленно, через дефис) рождения и смерти: день, месяц, 1899 год – день, месяц, 198ПЕРВЫЙ год.

А на битом верстаке остался лежать вырванный из школьной тетради примятый клочок косо линованной бумаги с алеющей записью:

Ф.И.О.Даты  (криво, расплывчато, огрызком случайного карандаша): день, месяц, 1899 год – день, месяц, 198СЕДЬМОЙ год.

То, что он ошибся: семерка оказалась так похожа на единицу - и по невнимательности «сократил» чью - ту жизнь на шесть лет Азор обнаружит, когда придет завершить заказ.

А ведь никто ему, вроде, не мешал: ни Карло, ни Рамо, ни Тиру, ни Ахия, ни даже Жоти! Разве что, Язо?

Или – мешал?

Или день случился нескладный?

А?

Такой, виной наваливаясь как камень, бывает у «любого» - попробует утешить себя Азор.

Ну, да. Ну, да.

Только вот не «любому», как Азору, придется вечером срочно переделывать работу. Без дополнительной за это оплаты.

Так ведь, ленивые тени?
---
*«В роднике твоих глаз ..." П.Целан
** Инструмент для измерения высоты небесных тел на горизонте.
***Вполголоса (ит.)