Бог войны, старость и шизофрения

Для середины зимы в тот день было чересчур тепло и солнечно. Я потел, как скотина в своём пуховике и прогуливал уроки, как-никак девятый класс, конец прекрасной эпохи, пора бы зубы показать и дать себе отпуск после девяти лет нескончаемой дрочки учебников, контрольных, всяких проектов и домашних заданий. Уже тогда я покуривал и имел наглость стоять напротив ворот школы, где учителя ищут меня, названия моей беспокойной маман и умиротворённо дымил, как трубы металлургических производств, в паре километров от моего дома.
Прогулять уроки мне предложил знакомый моего друга, не суть важна перипетия, но сам факт: он пригласил меня скататься куда-то по его делам, а потом заняться какой-нибудь маргинальной ерундой. Он серьёзно задерживался и через раз отвечал на мои звонки, отмазываясь, что его по какой-то надуманной причине задерживали родители. И тут, я услышал, как меня из-за спины окликнул старческий, сиплый, но высоковатый голос.
Это был бомжеватого вида дедок, в каких-то грязных лохмотьях, с засохшими пятнами непонятного происхождения, в шарфе, обвешанный цветными тряпки, в кепочке, весь в морщинах и грубой щетине. Он попросил у меня стрельнуть ему сигаретку. А стоит сказать, что в отличие от своих сверстников, я курил не какое-то говно с кнопками типа бондов или винстонов. Я ебашил «Максим красный». Это, как Саша Чёрный, только Максим и Красный. От одного его запаха, даже потрёпанные жизнью слесаря и алкаши воротили нос.
Я не стал отказывать нуждающемуся, этикет курения – вещь важная, да и сам я, будучи школяром, не часто имел возможность купить собственную пачку и постоянно стрелял. Это я так карму зарабатывал. Пошуршав в кармане, я достал пачку, раскрыл его, он попросил две, я, опять же, не стал отказывать. Примерившись и сунув сигарету в зубы, он попросил огоньку. Про таких говорят «ни говна, ни ложки», они тебя раздражают, но многие всё равно дают прикурить, кто-то, даже ругаясь и хая тебя за твою наглость.
Он пустил пару дымков, раскурил и стал топтаться на месте, стоя рядом со мной. Я сразу понял, что он из тех дедов, которым, то ли одиноко, то ли жить скучно и ему очень охота с кем-нибудь лясы поточить. Даже не обязательно что-то отвечать, ему важен сам факт, рассказать вообще всё, что на ум приходит, излить душу, так сказать, поэтому он стоял рядом со мной, готовился начать свой рассказ, а вот уходить он собирался явно не скоро.
Дедок назвал своё ФИО и вежливо протянул мне руку. «Иван» - я пожал его сморщенную шершавую культяпку. Представился он неким Марсом и сходу начал заливать мне про свою жизнь, когда и какие у него там потрясения в жизни были и всё в таком духе. Всё бы ничего, но речь у него была, сбитая, обрывистая, беспокойная, налицо какие-то проблемы с головой, и как следствие, с речевым аппаратом. Старость взяла своё. Одним словом, что в нём было такое необычное, что-то зацепило меня и если обычно я таких доходяг слушаю в полуха – в одно влетает, из другого вылетает – и просто кивал время от времени, этого я слушал с большим интересом, стараясь вдуматься и усвоить поток передаваемой им информации.
Ближе к делу – он начал вспоминать события весны 1986-го, плавно подводя к тому, как в его и жизнях других людей, даже всего мира, случилась авария на Чернобыльской атомной электростанции. По словам деда, он был в числе ликвидаторов авария в 4-ом энергоблоке. В отличие его сослуживцев, он не расплавился за считанные часы на месте, не умер от радиации и лучевой болезни. Всё же, смерти братьев по несчастью оставили кое-какой осадок. На гражданке Марс был бардом – писали стихи и гитарную музыку на них, на выходе получал песни, которые были достаточно цензурными, чтобы он имел возможность легально исполнять их во всяких Дворцах Культуры. Но, к сожалению, работа ликвидатором не позволяла заниматься ему любимым делом. По крайней мере, не часто появлялась такая возможность. Но музыка из его жизни никуда не пропадал. Коллеги его любили кто Кобзона, кто Пугачёву и там, сверху, об этом прекрасно знали. В качестве поощрения за тяжкий труд ликвидаторов, да и чтобы отвлечь от нелицеприятных зрелищ, и первого, и вторую, по просьбам ликвидаторов, пригласили дать концерт в Припяти, в зоне отчуждения. За что они оба потом поплатились, но это другая история. На концерт Кобзона Марс не попал, что-то там не срослось. А вот на Пугачёву он буквально прорывался и таки успешно. Мало того, что он попал концерт легендарной примадонны, так ему ещё и каким-то образом удалось протиснутся в концертную программу, выступить на сцене перед соратниками, исполнить свои собственные опусы, а потом за кулисами познакомиться с самой Аллой Борисовной. Пугачёва положительно и даже восторженно оценила творчество Марса, а потом…музыка и фанфары внешнего мира уехали, осталась бытовуха и каторга на чужбине.
События после Чернобыля  Марс рассказывал обрывисто и невнятно, временами вообще невнятно. Поэтому следующий эпизод истории не имеет чётких временных рамок. То ли сразу в Припяти, то ли уже после, Марс загремел на больничную койку. После работы ликвидатором никто не ушёл, если так можно выразиться, обделённым. Тем, кому повезло не умереть по приезду, начинали спустя время ощущать на себе последствия ежедневного облучения и прочей дряни. Кто-то умирал быстро, у кого-то болячка долго и молча зрела, давав возможность ещё  немного пожить, а потом убивала, не давая даже мнимых шансов на исцеление. Марс уже перестал вставать с кровати, начал отказываться от еды и уже не обращал внимания на других постояльцев больничной палаты. Смерть с косой уже потирала руки, ожидая возможности прибрать его с собой, в мир иной.
Очень удачно о существовании Марса вспомнила Пугачёва. Ей стало интересно узнать, как там судьба и паренька с концерта в Припяти. Со слов, опять же, Марса, певица пришла в ужас, узнав, что её старый знакомый ждёт своего смертного часа и умирает от какой-то неназванной болезни. Алла Борисовна с барского плеча отстегнула немыслимые деньги и послала их с письмом Марсу. Только от факта, что певица так волнуется за него, сразу засветился. Деньги он потратил на многочисленные операции и курсы реабилитации, а затем пошёл на поправку. Сопалатовцы ежедневно делали глаза по пять копеек, видя, как человек, который должен был вот-вот умереть, вдруг исцелился, снова начал ходить по палате и рассказывать, как он сейчас выпишется и будет себе жить-поживать.
Через пару месяцев его выписали здорового, как быка, жизнь заиграла новыми красками, как будто прямо началась заново. Марс опустил возможности, чем он занимался после своей болезни. Он давно докурил, сунув в зубы вторую сигарету, снова попросил прикурить ему. Пуская дымки. Он рассказал, что по-прежнему пишет песни и скоро у него будет концерт в нашем городском Дворце Культуре Химиков. Даже назвал какое-то конкретное число, но я его уже не вспомню, всё-таки такая мелочь, а времени ого-го-го прошло, слава Богу, хоть имя его не забыл. Пригласил меня придти и послушать, как он играет, поёт. После этого, он заохал и предложил мне послушать, как он поёт. Он начал фальшиво и пританцовывая напевать каких-то других советских бардов, и всё спрашивал меня, узнал ли я такую-то, эдакую песню. Я кривился и делал вид, что на одной волне с ним, но песен и вправду не узнавал, не слышал таких и всё тут.
На половине второй сигареты он стал рассказывать про свою семью, жену, дочерей. Какие они у него красивые, умные, способные, где учатся и как далеко они пойдут. Гордится ими видать. Жаловался лишь, что вспоминают про него они нечасто, и он бы рад на внуков посмотреть, да вот не знает, есть ли они вообще. Потом он нагнулся у меня над ухом и так в полголоса стал рассказать, что он потрахивает какую-то 15-ти летнюю девчушку. Оправдался тем, что девочка свежая, хорошенькая, а жена его старая, страшная и ****а у неё обвисшая, вместо узенькой сладкой дырочки, там теперь дряблое ведро. Начал распинаться мне о важности контрацептивов, спросил, как у меня у самого с девушками.
Затем, он бросил бычок на землю, притоптал его ногой и ушёл в закат, в неизвестном мне направлении.
Знакомого я так и не дождался, набрал его, нахамил, тот понимающе послушал, извинился, на том и порешили. По приходу домой я сидел и молча, пытался осмыслить встречу с Марсом.
Марс, Марс, Марс…бог войны, ага.
Я решил поиграть в детектива Шныревадзе и начал рыскать по спикам ликвидаторов Чернобыльской аварии. Сотни и тысячи лет, имён, а Марсов среди и близко нет. Марки, Максимы, это штук по двадцать, а Марса ни одного. Я подумал, что «Марс» - это прозвище или погоняло. К которому дедок сам привык, что почти перестал пользоваться настоящим именем. Стал искать по лицу, но то ли годы исказил его морду, то или ещё что, этот способ тоже не помог. Тогда-то я и начинал думать слегка рациональнее. Я поискал информацию о концерте Кобзона и Пугачёвой в Чернобыле. Такие события и вправду были. Я даже отсмотрел всё выступление знаменитой певицы в Припяти, от и до, но никакой Марс или бард посреди концерта не появился.
Просмотр афиш городского ДК и всех площадок на год вперёд и примерно столько же афиш уже прошедших выступлений, однако никаких Марсов там тоже не оказалось. Последний бард в нашем городе был пару лет назад, да и тот – небезызвестный Александр Яковлевич. Было забавно, если бы и он выступал в Чернобыле…
Что в итоге, либо Марса в числе ликвидаторов не было вообще, а что ещё вероятнее, списки составляли не очень тщательно и честно, но  в любом случае, был он там или нет, у него стала свистеть фляга, и в голове всё к херам перемешалось. Может это от старости, а может на фоне увиденных ужасов во время ликвидации аварии. Рассказывая о своей нелёгкой, то даже когда повествование скатывалось в абсолютный бред, Марс выглядел не как лжец или фантазёр, намеренно вешающий лапшу тебе на уши. Он искренне верил во всё, в каждое слово, которое он говорил, как будто всё это и вправду было. Пугачёва, Припять, болезнь, карьера барда.
Тут-то я и понял, что встретил деда…с шизой…