Смерти нет ребята Глава 14 Штурм

"Мне гнев покоя не даёт:
Я не забыл, пруссак,
Как ты спокойно самолёт
Навёл на мой очаг...

В дыму, у рухнувшей стены
Я постарел с лица,
Когда увидел труп жены
И сына - мертвеца...

Мне сила праведной руки
Отчизною дана:
Я за тебя пойду в штыки,
Любимая жена!

Я под землёю разыщу
Убийцу твоего.
Я втрое немцу отомщу
За сына своего.

Он никуда, кровавый гад,
От смерти не уйдёт...
- В штыки! - кричит лихой комбат.
И я бегу вперёд..."

Оказывается, за два года моего партизанства в тактике нашей родной армии много чего поменялось. Теперь в атаку уже не кидались всем колхозом, как это было в сорок втором, плотно засевая окрестности телами наших погибших бойцов, а окопники оставались на своих местах, в основном за пулемётами, а в атаку шли специальные штурмовые группы смертников, напялив на себя, как когда то это наверное делали средневековые рыцари, железные нагрудники, по этим группам фрицы и начинали пулять со всех стволов, а окопники и артиллеристы из тыла, ответным огнём гасили уже засвеченные огневые точки противника. Короче, как говорят рыбаки, это была ловля на живца. И этим самым живцом как раз и был назначен я, со товарищи партизаны.

В принципе, конечно, грамотный ход со стороны нашего командования. При таком раскладе потери будут минимальны, потому что мы, партизаны, на временном довольствии, в общих потерях просто не будем указаны. Такая чепуха как четыре тысячи партизанских трупов особо никого и не волнует, ибо "нефиг было в тылу под бабскими юбками сидеть", как это говаривали недавно встреченные нами снабженцы, зато медали с орденами кто-то наверняка отхватит по полной программе. А на самом верху номенклатурной пирамиды небось и Героев Советского Союза поприбавится. Ну, впрочем, всё, как оно и было раньше. Ничего нового не придумано в стране советской. Проблемы пушечного мяса командование не интересовали особо и тогда, а сегодня, когда кругом царила победная эйфория, так и подавно, а сохранится ли твоя шкура или нет, так это твои проблемы, исключительно личного характера.

Едва лишь забрезжил рассвет, я змейкой выполз на рекогносцировку, под укоризненными взглядами ветеранов-окопников, которым снайпера фрицев и головы поднять не давали, по своей старинной привычке совать свой нос не в своё дело. Но основательно замаскировавшись и на всякий пожарный, притулив рядом чучело бойца для успокоения совести вражеских снайперов, я начал усиленно всматриваться в поле боя. И оно, мне, честно говоря, совсем не внушило оптимизма. Столько бетона и железа как здесь я ни до, ни после, не встречал. И мне почему-то показалось что только полный дебил смог придумать прорывать тут оборону противника. Немцы, мало того, что восстановили наши бункеры со времён нашей обороны, но ещё столько же добавили бетонных и железных новых.

Хотя, немного поразмыслив, я таки понял почему именно здесь наши наметили прорвать фронт. Когда-то в далёком сорок втором, именно здесь прорвали наши позиции румыны, и наши горе - командиры тупо решили собезьянничать и пойти по проторенной дорожке.

Однако разница между тем случаем и этим была огромна. Немцы создали тут мощнейший укрепрайон из трёх ярусов обороны, огонь с которых можно было вести одновременно. Но это не самое страшное. Гораздо страшнее, это то, что когда-то не освоенные нами две высотки внизу были залиты толстым слоем бетона и утыканы круглыми стальными колпаками, пробить такой дот похоже можно было лишь прямым попаданием из мортиры. Это были мощнейшие сооружения с круговым обзором, к которым незамеченной и мышь не могла бы подобраться, к тому же плотно опутанные колючей проволокой.

Получалась круговая порука. К нижним высоткам нельзя было подойти, потому что подступы к ним были сверху как на ладони, а если попытаться полезть на верх, на саму Сапун-гору, то снизу и сбоку расстреливать нас можно было как в тире с тех нижних высоток. Но наше командование, не считаясь с потерями планомерно гнало народ на эту гору под перекрёстным огнём, хотя похоже начало уже догадываться, что боезапас у немцев кончится позже, чем у нас кончатся пехота и танки, коих здесь уже стояло сожжённых немеряно.

Как и те наши предшественники, штрафбатовцы, смерти я не боялся, просто не хотелось помереть бессмысленно как поросёнку на бойне, ради того, чтобы директору той бойни вручили награду за сданное мясо. Тем более что мяса в моём потрёпанном организме было очень мало, в основном кости, но и те мне были дОроги как память.

И начали мы горькую думу думать после моего возвращения обратно. Наш ротный особо не вмешивался в эту стратегию, его кроме конечного результата и куска сала похоже мало что интересовало, и это развязало нам руки. Вместо того, чтобы идти в лоб на гору, мы решили пойти в атаку в сторону, на маленькую высотку в центре, а если с ней будет покончено, то и сама гора будет для нас не проблемой, потому что там было множество мёртвых зон, по которым, наверное, и те румыны в своё время просочились, когда прогрызали нашу оборону. Крайнюю высоту мы оставим у себя в тылу, чтобы артиллерия тупо сравняла её с землёй без лишних жертв, когда гребень будет нами взят и оттуда огневая поддержка прекратится. Но для этого надо было решить вопрос с артиллеристами. Всё дело в том, что они начинали бить сразу по верху и по низу одновременно. Немцы пересиживали этот момент в бункерах, и когда после этого мы поднимались в атаку, практически все их огневые точки оживали одновременно, не оставляя нашим ни малейших шансов выжить.

Однако, эти мои стратегические изыскания прервал жалобный голос ротного, который обречённо сообщил, что нам приказано сейчас отдыхать, а атака запланирована на час ночи. И пойдём мы без артподготовки, в надежде что фриц будет крепко спать в это время.

Вспомнился рассказ штрафбатовцев про такую же атаку, когда половина их там же и осталось лежать на поле боя. Тогда фрицы подождали, пока наши выйдут на открытое место и накрыли их таким огнём, что мало кто оттуда уполз невредимым. Но приказ есть приказ, и мы пообедав завалились спать, в надежде что до атаки что-то успеем умное придумать.

В наследство от того штрафбата нам перепала санчасть во главе с медсестрой Женей, хотя её половую принадлежность было сложно идентифицировать, особенно когда она, засовывая в рот до половины папиросу поливала матом всю округу, смачно сплёвывая сквозь остатки зубов, и громогласно называла нас никчемными импотентами, видимо поражаясь тому, что мы совсем не спешим начинать её домогаться всем личным составом нашей роты. Но мы за время партизанства не только были избалованы женским вниманием, но даже изрядно утомлены им, чего-чего, а уж этого добра у нас было девать некуда. Невольно вспомнилась красавица Клава, и её последний поцелуй, и жуткие мурашки побежали по спине, а глаза предательски защипало почему-то.

Проснулись, когда начало вечереть и стали нервно готовиться да составлять план наших дальнейших действий. Ротный был согласен на всё, лишь бы остаться в живых. Жорик начищал свой пулемёт и как обычно ворчал, что патронов много на себе не утащишь, а их понадобится в этот раз не просто много, а очень много, ну это он всегда так бормотал и никто особого внимания не обращал на это. Потом засунул себе диск за пазуху, типа на всякий пожарный. Потом подумал и перепрятал его, засунув сзади под гимнастёрку. При этом пробормотал: «Двигаться придётся ползком, а это будет мой, типа щит. Если он будет на пузе, то как те греки говорили я буду «на щите», и мне это не очень подходит, а если на спине, то получится вроде «под щитом», или даже «со щитом». А вот так мне больше нравится.»

- Да ты похоже философ греческий - Георгий Великий – съязвил я.

- Хвилософ, не хвилософ, а патронов много не бывает – прошептал себе под нос грузин дежурную бурчалку.

Перед самой атакой я собрал ребят и обрисовал нашу ситуацию как решение задачи с двумя неизвестными. Одно неизвестное надо было сокращать первым. Нам необходимо было выползти на нейтралку, там залечь на середине подъёма, и развернув стволы назад дать отпор фрицам со средней высотки, которые обязательно начнут мочить нас с тыла, как только увидят наши спины в свете осветительных ракет.

Ровно в час ночи мы выползли из окопов и бесшумно двинулись в неизвестность. Похоже немцы были к этому готовы, но лишь терпеливо ждали, когда мы подальше отползём от своих окопов и будем для них как на ладони, а что-бы нас случайно не спугнуть, даже перестали пускать осветительные ракеты. Мне даже почудились вокруг яркие точки их глаз, хищно горящие в темноте и ждущие лишь сигнала на открытие огня.

Когда мы немного заползли на основную высоту и стали видны как на ладони с высотки в нашем тылу, я понял, что сейчас нас тут всех и положат. Поэтому выбрав глубокую расщелину в скале, мы с Георгием залегли в ожидании стрельбы с тыла нам в спины. И эта стрельба не заставила себя долго ждать.

Взлетела красная ракета и всё вокруг превратилось в бушующее море огня. Мой снайперский товарищ короткими очередями гасил вспышки выстрелов из дотов внизу, и у него это отлично получалось, мы изрядно проредили ряды тех огоньков. Видимо фрицы привыкли, что на тыл особо никто не обращает внимания, а наши продолжают тупо ползти вперёд, пока их там всех положат, и расслабились. Но теперь они поплатились за свою самоуверенность.

Расстреляв весь свой боезапас, мы просто поглубже прижались к земле и стали ждать, когда немцы успокоятся. Когда стрельба стихла окончательно, ползком вернулись обратно в свои окопы, где уже нас ждали почти все наши. Убитых оказалось всего трое и ещё семь человек тяжело раненых, остальные хоть и были слегка покоцаны битым камнем, и мелкими осколками, но остались в строю.

Утром нас неожиданно собрали и вывели во второй эшелон. Когда мы построились, появился подполковник, исполняющий обязанности командира полка с застарелым перегаром, красным лицом, и видимо огромным желанием получить очередной орден. Он с места в карьер кинулся нас материть на чём свет стоит, а Кулиничу грозно задал вопрос: «Почему в вашей штурмовой группе такие маленькие потери? Вы что, трусы, в окопах отсиделись вместо того что бы идти в атаку? Почему Сапун-гора не взята до сих пор, а вы все живы-здоровы при этом? Почему до вас, у штрафников, потери были в десять раз больше?»

Наш ротный начал что-то бессвязное бормотать в своё оправдание, но полковник резко выхватил из кобуры пистолет и разрядил всю обойму в грудь лейтенанту. Тот как ребёнок пытался защититься от пуль подставляя ладошки, но упал бездыханным под ноги этому зверюге, пару раз дёрнулся и затих.

Мы были в шоке. Красномордый ещё что-то орал о долге и чести, о каком-то приказе, вроде бы № 227, про который мы наверняка не слышали, пока прятались в лесах под бабскими юбками, потом показал нам нового ротного и недвусмысленно дал понять, что завтра, сразу после атаки, придёт к нам на передовую сам, но уже со взводом автоматчиков, если гора взята не будет, и изрядно скорректирует наши потери в бОльшую сторону. Потому что он уже отрапортовал в ставку что Сапун-гора была взята этой ночью. Завтра в 9 утра, после часовой артподготовки, мы должны были решить эту его проблему.

Новый ротный был из бывших штрафбатовцев, капитаном, и рубахой-парнем по совместительству. Хотя в штрафбате другие выжить, наверное, и не смогли бы по определению. Он, без всякого высокомерия, предложил нам высказать свои мысли по поводу грядущего штурма.

Женя Смелович оказался не только храбрецом, но ещё и великим стратегом, поэтому предложил, вопреки угрозам комполка, начать всё же со средней высотки. Единственное, он ещё посоветовал скорректировать работу артиллеристов, что бы те ровно 60 секунд били по центру средней высоты, пока мы рванём к ней через нейтралку, пробежим до неё 200-300 метров, и когда фрицы вылезут из бункеров своих, мы их тёпленькими там и положим всех. Правда существовал огромный риск попасть под дружеский огонь, но эту проблему он предложил решить следующим образом: «У артиллеристов наверняка есть ассы-снайперы. Вот их то надо и подключить к работе по этой высоте, а остальные просто пусть лупят по квадратам, или куда захотят, лишь бы от нас подальше, в общей канонаде фрицы не должны ничего заподозрить. А что бы дело выгорело наверняка, неплохо бы включить личную заинтересованность у бога войны-артиллериста. Для уговора рядовых артиллеристов, у нас от штрафбата осталось три фляжки спирта, а вот командиру придётся кое-что посерьёзнее отстегнуть. И он предложил мне отдать свой подарочный маузер на эти гуманные цели. Я конечно же возмутился, но народ проголосовал единогласно, мотивируя это тем, что, если наше дело завтра не выгорит, тот маузер мне больше не понадобится по любому, и мне лишь пришлось грустно подчиниться коллективу.

Собрав всё необходимое, Женя двинул в тыл договариваться с артиллерией. Мы все примолкли в тревожном ожидании, когда примерно через час противно зазуммерил телефон и связист дал трубку ротному, с удивлением произнеся: «Вас требует какой-то капитан из охраны тыла по поводу дезертира Смеловича.»

Тот взял трубку и произнёс: «На связи». Потом ответил кому-то в трубку: «Да, есть у нас такой, и это я его послал в тыл для согласования совместных действий с артиллеристами.»

-…

- Спирт ему нужен для протирания оптических приборов у артиллеристов для улучшения качества артподготовки

- …

- Маузер - это его личное оружие, подаренное ему командиром его партизанского отряда

-…

Если вы его ещё пять минут продержите у себя, я вынужден буду сообщить в штаб армии, вы будете виновными в срыве наступления и пойдёте под трибунал, это я вам гарантирую.

-…

- Какие письменные приказы? Вы что на Луне живёте? Тут у нас ни куска бумаги, ни карандаша не найдёшь на передовой.

-…

- Короче, я жду ещё пол часа, если Смелович не выходит на связь, и не убедит меня что с ним всё в порядке, и вы его отпустили, извинились, и вернули ему всё у него украденное, то я связываюсь с командармом, и минимум что вас ожидает, это штрафной батальон!

-…

- А как вы хотели, чтобы с вами, с тыловыми крысами, боевой офицер разговаривал?

-…

- Ну так бы и сразу... Ладно, извинения приняты. Ждём нашего бойца здесь с нетерпением.

Положив трубку на аппарат, капитан вытер пот со лба и облегчённо пробормотал: «Ну вот не зря я похоже в триньку всё детство своё беспризорное проиграл. Хоть блефовать научился в совершенстве.» И мы все дружно, с облегчением, прыснули со смеху.

Вернулся наш гонец через пару часов, счастливый и с лёгким перегаром, но заверил нас, что всё договорено, схвачено, и дело гарантированно в шляпе, а также поблагодарил, что не дали ему бесславно помереть дезертиром, а в последний момент вырвали из зубов ретивых защитников тыла.

Только артиллеристы чуть скорректировали наш план, видимо личный интерес пробудил в них бурную фантазию, и добавили ещё одну, первую минуту, когда почти весь их огонь будет сосредоточен на нашей высоте, для пущего психологического эффекта на фрицев, а вторую минуту будут туда бить только двое лучших из их снайперов. В эту то минуту мы и должны пробежать всю нейтральную полосу, пока фрицы не вернулись к пулемётам и не порезали нас там всех на портянки.

Нам будет дана ровно эта минута чтобы пробежать под шумок нейтралку, пару минут, чтобы разобраться там с фрицами, и несколько минут на зарыться в землю, или спрятаться в немецкие бункера, так как через 10 минут весь огонь нашей артиллерии будет перенесён на пространство между захваченной нами высотой и основной высотой, потому что фрицы гарантированно пойдут на нас в контратаку, прекрасно понимая, что без средней высоты их дальнейшее сопротивление бессмысленно.

План конечно весьма витиеватый, и вилами по воде писаный, но он единственный нам хоть что-то обещал кроме бессмысленной кончины, поэтому мы его приняли без возражений.

Утро выдалось на удивление солнечным и ярким. Дико верещали кузнечики и цикады, порхали бабочки, и стояла полнейшая тишина над полем боя, на миг мне даже показалось, что и войны нет никакой, а это какой-то страшный, кошмарный сон.

До артподготовки оставалось пол часа, когда ротный нас расположил повзводно, и приказал бежать каждому взводу цепочкой, след в след, дабы вероятность погибнуть всем на минном поле свести к минимуму. В крайнем случае погиб бы только ведущий, а тем ведущим в нашем взводе он будет сам.

Ровно в девять часов земля задрожала под ногами, и вся средняя высотка превратилась в месиво из дыма, огня, и фонтанов земли, поднимаемыми снарядами крупного калибра. Ребята-пушкари оказались крайне благодарны и пунктуальны, так как ровно через минуту фонтаны разрывов перенеслись на пространство между нашей высоткой и Сапун-горой, создав там сплошную завесу из дыма, огня и пыли, за которой нас не увидел бы даже самый зоркий из фрицев с главной высоты. На нашу высотку, ровно по её центру, каждые пять секунд прилетал очередной снаряд, и было такое чувство, что он копает одну и ту же яму, потому что ложился точно в предыдущую воронку, мешая дальнему разлёту осколков.

Ротный вдохнул полную грудь воздуха и как птица выпорхнул за бруствер, увлекая бойцов своим примером. Я бежал со всей дури за ним, и единственная мысль которая меня не покидала всю дорогу, это: «Как же можно так быстро бегать»?

Похоже, что мы уложились даже быстрее чем в одну минуту, пришлось под конец даже притормозить, а когда ровно через шестьдесят секунд грохнул последний разрыв, мы ворвались на ту высоту, и первым делом стали закидывать в амбразуры фашистских дотов гранаты.

Фрицы видимо так и не успели понять, что случилось, когда с ними уже было всё покончено. Мы забрались в их бункеры, добили там пленных и раненых, дабы не путались под ногами, сейчас нам станет явно не до них, и залегли в ожидании контратаки, когда неожиданно подтянулись связисты с катушкой провода и соединили нас со вчерашним красномордым подполковником.

Ротный зажав рукой трубку, шепотом спросил меня: «Сколько фрицев дохлых было?» Я тихонько ответил: «Человек пятнадцать, насчитали, и шесть пулемётов», после чего наш капитан бодро отрапортовал: «Уничтожено шестьдесят фашистов, и шестнадцать пулемётов» - потом подмигнул мне и улыбаясь прошептал: "Да что их, супостатов, экономить, то."

Потом снова заткнул рукой трубку, и снова спросил меня шёпотом: «Наши потери?»

На что я ответил: «Трое раненых».

Капитан бодро прохрипел в трубку: «Шестнадцать убитых и тридцать пять раненых.»

После чего гордо просиял в трубку и торжественно, уже пытаясь перекричать грохот разрывов прокричал: «Служу Советскому Союзу». Потом аккуратно положил трубку и объявил: «Всем пообещал дать «За отвагу», а мне «Ленина». Потом немного помолчал, и грустно добавил: «Вот так они и жили…спали врозь, а дети были. Не надуришь, не поедешь.»

Потом видимо вспомнив подробности разговора, продолжил: «Но это ещё не всё. Сейчас сюда доставят знамя полка, кто водрузит его на главной высоте, получит «Героя», а кто первым вернётся сюда и доложит ему об этом - «Красное знамя». Вот такой расклад вышел у нас братцы. Но для начала неплохо бы отбить грядущую контратаку и выжить при этом.»

Пока артиллеристы долбили нейтралку в надежде остановить контратакующих фрицев, к нам действительно прибыло знамя, и в его охранении я узнал небезызвестного мне Жихаря, перепуганного до смерти с перекошенной от страха рябой мордой и ничего не видящего вокруг, видимо предвкушающего свою скорую погибель.

Пока была телефонная связь, мы пытались корректировать огонь нашей артиллерии, потому что между высотками была мёртвая зона за которой могли наблюдать только мы. Но с вершины горы фриц поднял такую истеричную стрельбу, что провод вскоре был перебит, связь кончилась и мы остались с атакующими ордами один на один.

А было их, наверное, раз в десять больше нашего, хотя вполне возможно, что это у страха глаза велики. Мы уже начали подниматься и приготовились отразить атаку, когда неожиданно из под коробок наших, сгоревших танков пошли бить их снайперы, и любой, кто только пытался приподнять голову над бруствером, тут же падал, со свежей дыркой во лбу.

Фрицы приближались, нещадно стреляя из автоматов. Артиллеристы с обеих сторон умолкли, опасаясь накрыть своих, и мы, лёжа на дне окопов ожидали чем это всё закончится. Неожиданно я вспомнил как когда-то успевал выкидывать их гранаты с длинной ручкой обратно, и прокричал ребятам, чтобы были готовы сделать сейчас тоже самое. И действительно, по прошествии некоторого времени, эти гранаты начали шлёпаться вокруг, как мне показалось даже, издавая какое-то злобное шипение.

Мы успели выкинуть по паре штук, когда, уже не в силах выдержать нервное напряжение, выскочили из окопов в рукопашную. Фрицы были видимо сильно пьяны, потому что, хотя и были храбры до безобразия, стреляли очень криво, и наши цепи почти без потерь столкнулись с диким рёвом стенка на стенку. Над полем боя стоял какой-то дикий вой и стон непонятного содержания, но мне показалось что это было нечто типа: «Маааать!!!»



Рубились страшно. Всё происходило как в тёмном тумане и не со мною. Даже не помню, что там и было, помню на кого-то кидался с финкой, яростно тыкая его в грудь ею, кто-то потом меня яростно душил, я почти что терял уже сознание, потом тот гад обмякал, хватка ослаблялась, я вскакивал, вдыхал воздух полной грудью и опять кидался в самое пекло. Кровь хлестала отовсюду ручьями и капли её, попадая в рот, отдавали вкусом пересоленного томатного сока.

Не знаю сколько прошло времени, но они наконец дрогнули и как зайцы побежали обратно. Мы же, как кровожадные хищники кинулись следом, выхватывая самых нерасторопных, или раненых, и добивая их, тем, что только под руку попадётся. Пробегая мимо наших сгоревших танков, памятуя о бивших оттуда снайперах, под каждый кидали гранату, и почти каждый раз нам отвечали оттуда предсмертными криками. Так мы бежали в каком-то неистовстве, на плечах отступающих фрицев, пока и упёрлись наконец в непреодолимое препятствие почти что на самой вершине.

Это был огромный бетонный бункер со множеством бойниц, из которых постоянно извергалось пламя и косило наши ряды. Дальше идти по открытому пространству было бессмысленно, или только разве что на верную гибель. Наша четвёрка пока что была ещё жива, хотя все и были окровавлены с ног до головы, не ясно только чья это кровь была на нас, и в пылу боя это не имело особого значения. Пули так плотно свистели над головами, что не было ни одного шанса не нарваться на них.

Женя Смелович, отбросил автомат, что бы тот ему не мешал, выдернул зубами кольца из двух лимонок, зажатых в обеих руках, и решительно пополз под шквальным огнём противника вперёд. Каким то чудом ему удалось доползти да этого дота и просунуться в щель, пробитую в его стене нашим снарядом крупного калибра. Прошло несколько секунд, изнутри амбразур вырвалось яркое пламя, пулемёты замолчали, но и нашего героя Смеловича похоже не стало тоже.

Я толканул Жорика в бок, типа: «Что развалился, давай пошли», но он даже не шевельнулся. Пуля попала ему прямо в лицо, и не оставила ни малейших шансов на жизнь.

Мне уже было показалось, что я остался совсем один, когда рядом увидел Ваню Ицуненко, толкающего перед собой полковое знамя, тоже всего окровавленного, но почему-то со счастливой улыбкой на лице.

«Жихарю, этому уроду, снарядом, башку срезало, как вроде казнил кто его» - счастливо улыбаясь, пробормотал он.

«Да туда ему и дорога» - смачно сплюнул я. Потом добавил: «Есть всё же Бог на свете и похоже он таки шельму метит.»

Мы скатились в неглубокий немецкий ход сообщения и поползли по нему на самую вершину. Что меня больше всего удивило, что там не было ни одной стреляной гильзы. Это означало, что фрицев здесь было очень мало и сидели все они по дотам, оттуда и выкашивали наши ряды.

Доползя до самой вершины, Иван воткнул на высоком бруствере окопа знамя, и облегчённо вытер пот с кровью со лба. Он был не один раз ранен, а на мне, как это ни странно, кроме мелких ссадин не добавилось ни одной дырки.

Судя по тому, что вокруг не было ни одного, ни живого, ни мёртвого фрица, те видимо поняли, что их карта бита и планомерно отошли на тыловой рубеж.

Иван залёг недалеко от развевающегося полотнища, дабы защитить знамя, если кто-то надумает его снять, а меня отправил вниз, в поисках санитаров, пока он ещё не истёк кровью окончательно. Я, сколько хватило бинтов, быстро перевязал его раны и рванул бегом обратно.

Недалеко от гребня я увидел сидящую на земле нашу санитарку Женю, и кинулся к ней в надежде что та сможет помочь раненому Ивану, но помочь она уже никому не могла, и даже самой себе не могла похоже помочь, сидя в луже крови она не переставала неистово материться и причитать: «Как любить, так всем подразделением, а как перевязать девушку, так ни одного желающего не найдётся. Кобели подлые!»

Я, вырвав из её трясущихся рук перевязочный пакет, ловко перевязал её раненую ногу, выше колена и перетянув жгутом, ринулся дальше, на поиски санитаров для Вани. Что меня поразило, так это разноцветный ковёр из тел вчерашних партизан, плотно устилающий склоны Сапун-горы. Похоже они все тут и остались на веки вечные. Так, полный грустных размышлений, я добрёл, аккуратно ступая что бы не наступить на покойника, до средней высотки, откуда мы совсем недавно ринулись в контратаку, где и обнаружил вчерашнего подполковника и стоящего рядом с ним хлипкого очкарика с фотоаппаратом, наверное, корреспондента. Красномордый меня грозно окрикнул, и пафосно произнёс: «Рядовой! Кто установил знамя над взятой нами Сапун-горой?»

- Наше знамя установил Иван Ицуненко.

- Понятно. Значит теперь он Герой Советского Союза будет, а ты у меня «Красное Знамя» получишь.

- Спасибо конечно, товарищ подполковник, только вместо меня вы лучше Жене Смеловичу отдайте тот орден… посмертно. Если бы не он, то ни меня, ни знамени никакого бы не было сейчас.

- Ты что! Козёл! Совсем нюх потерял - проревел красномордый. «От ордена отказываешься гад! Ну сдох тот жид порхатый, туда ему и дорога, никто и не расстроится особо.»

У меня от ненависти к этому подонку на долю секунды потемнело в глазах и помутился рассудок…

Когда я вновь пришёл в себя этот гад уже лежал на дне окопа с мордой, залитой кровью, а я хладнокровно прицеливался ему между глаз из автомата, под истеричный визг очкарика.