Нарцисс Араратской Долины. Глава 114

Вернисаж, где я стоял в 1993 году (у Центрального Дома Художников), продолжал существовать и кормить многочисленных местных и не местных художников. В тот самый момент, когда я вернулся в Москву, он переместился на Крымскую набережную (до этого художники толпились в районе Садового кольца, и на пространстве перед входом в ЦДХ). У меня осталось немного цветных картинок, которые они хранились у моей тётушки, и я с ними начал опять выставляться. В Ереване я немного нарисовал мелкой графики, но эти мои рисунки были совершенно некоммерческие, и продать их было нереально, так как они никак не вписывались в местный рынок. Ереванские рисунки были мелкие и неброские, как бы ушедшие в себя: никакой эротики и весёлого сарказма, который был ранее свойственен моему скромному таланту, в них не наблюдался. Меня как будто бы подменили, и я, явно, чрезмерно ушёл в «духовность», утратив связь с грубым реальным миром. Хотя, я никогда особо и не жил в этом реальном мире, но я, хотя бы, умел рисовать свои картинки, которые хоть и не часто, но продавались, и тем самым поддерживали моё существование. Как я уже писал, - больше ничего я делать не умел, и больше мне ничего было предложить социуму. Опять же, у меня не было возможности официально устроиться на работу, по причине отсутствия московской прописки и российского гражданства. Возможно, можно было что-то такое найти, при очень большом желании, но, честно говоря, я даже сейчас не знаю, что бы я мог такого найти…

                Наверное, надо было попытаться снова вернуться в мультипликацию, и это было вполне реально в то непростое, но довольно свободное время. Ну, это я опять предаюсь печальным воспоминаниям об упущенной возможности стать профессиональным художником-мультипликатором. Именно это и было написано в моей трудовой книжке, последняя запись в которой датировалась маем 1988 года. Мог бы навести справки и попробовать куда-то там приткнуться, - на ту же студию «Пилот», которую возглавлял автор мультфильма «Падал прошлогодний снег» А. Татарский, можно было вполне сходить. У меня даже были две знакомые барышни-москвички, которые там работали: одну звали Аня, а другую - Света. Хотя, я с ними познакомился чуточку позже… Надо было, надо было… Много чего надо было, - и с характером со своим надо было сладить. Только это -  самое сложное, и я никогда не умел куда-то там ходить и чего-то там просить. Тем более, существовал этот Вернисаж на Крымском Валу, и там у меня были какие-то друзья и приятели. И это был своего рода рабочий коллектив, хотя нельзя сказать, что этот коллектив был какой-то сильно дружный и сильно духовный. Там были разные люди, и каждый художник был со своими особенностями и со своими странностями. Ну, и я в том числе, тоже имел многочисленных тараканов в своей голове, которые делали меня в большой степени, говоря по-научному, социофобом, или по простому – чудаком…

                Конечно же, не все художники – социофобы, и многие из тех, которых я знал, совсем этим расстройством не страдали. Да и я, в принципе, тоже не так уж и боялся людей, особенно, будучи молодым и жизнерадостным человеком. А не работали мои московские друзья по разным другим причинами. Тот же Лёша, вернувшись в Москву, особо никуда не ходил, и работу не искал, хотя страшного социума он явно не боялся. И тот же бывший огранщик алмазов Валера, который стал художником и в основном сидел дома, хотя и был немного странноват, но в общении он тоже чувствовал себя довольно комфортно; и он даже умел петь песни на стихи Есенина, под гитару, своим громким и проникновенным голосом, который так нравился его подругам и друзьям. Просто никто из моих друзей-художников, особо не хотел ходить на работу, и где-то там работать с восьми утра до пяти вечера, тем более за маленькую зарплату. Это никакая не социофобия, - это обычное нормальное состояние, которое в СССР, почему-то называлось тунеядством и преследовалось по закону. Никто из мало-мальски творческих людей не хочет просто так ходить работать, и тратить своё драгоценное время на так называемую работу. Тем более, если эта работа не доставляет ему никакого удовольствия, и она является даже каким-то наказанием. Про это ещё писал Карл Маркс, который тоже нигде не работал, и которого содержал, как мы знаем, его друг и соратник – Фридрих Энгельс…

                Так что, художник мог сидеть дома, нигде официально не работая (это уже не преследовалось по закону, ибо статью за тунеядство отменили где-то в 1991 году), и рисовать свои картинки, а потом, продавать их на Вернисаже, и довольствоваться малым. Никто из вернисажных художников особо не голодал, - ну, во всяком случае, если и голодал, то только по своей вине, так как рисовать надо было лучше, красивее, и без излишних фантазий и шизофрений. Вернисажная живопись была ориентирована на вкус простого обывателя, хотя там и попадались иногда картины авангардные и малопонятные. А так, в основном, были масляные пейзажи и натюрморты на холсте, акварели в рамочках и под стеклом, и всякого рода мелкое прикладное творчество. Тогда наступили довольно интересные времена, когда начали появляться наши нувориши-богатеи, или, так называемые, «новые русские», которые покупали картины для своих больших московских квартир. Среди них были, конечно же, персонажи с бандитской внешностью, которые ходили с охраной. Иностранцы тоже туда приходили, но уже не в таком количестве, как раньше, во времена Горбачёва, и в основном это были те, кто работал в Москве на высокооплачиваемых должностях и в посольствах. Простые интуристы сюда редко добирались и они, в основном, покупали всё те же матрёшки и балалайки где-нибудь на Арбате. На Вернисаже было запрещено продавать то, что не относилось к изобразительному искусству, и за этим довольно строго следил местный начальник по фамилии Солдатов, который брал небольшую ежедневную мзду с художников за право выставляться и продаваться…

                Женя Солдатов сам был художником и когда-то тоже стоял на Арбате. Я помню, как он там хотел основать профсоюз арбатских художников, и обещал всем райскую жизнь, но у него ничего не получилось. Арбат захватили матрёшечники, «утюги» (молодые валютчики) и бандиты. Я не думаю, что Солдатов был каким-то жуликом, и просто хотел жить на халяву. Он был вполне идейный человек, который хотел только хорошего для нас, для свободных уличных художников. Ну и, разумеется, часть денег он, вероятно, присваивал и пропивал, а часть шла на взятки в московскую мэрию. Солдатов был невысокого роста, сорокалетний мужчина со светло-рыжеватой бородкой и славянскими чертами лица. Такой вот человек из народа. Он любил одеваться в полувоенную одежду. И голос у него был громкий с приятной мужественной хрипотцой. Он полностью соответствовал своей смешной и строгой фамилии. Я с ним никогда особо не общался, и он у меня не вызывал ни особой симпатии, ни особой неприязни. И лично мне было глубоко плевать, куда идут эти денежки, которые он собирал с художников. Такса была не такая уж и большая. Некоторые художники не хотели платить, и они там иногда громко ругались, но Солдатов как-то не особо напирал; и даже входил в положение бедного художника, у которого денег совсем не было. Сколько он пробыл на этом административном посту – этого я уже не помню…

                Так что наши отечественные нувориши, в общем то, и определяли что надо художникам рисовать, чтобы их картины хорошо покупались. И здесь уже было не до экспериментов, и картины следовало оформлять в богатые рамы и яркие багеты, дабы они хорошо смотрелись и радовали глаз клиента. Я бы не стал называть этот период мещанским, но что-то такое в этом было, конечно же, потакающее низкому культурному уровню постсоветского обывателя. И поэтому в этот рынок надо было как-то вписываться и делать то, что будет продаваться, а не что тебе подскажет твоя романтичная трепетная муза. И для меня это было вначале тяжёлой проблемой, которую я сумел решить только через несколько месяцев; уже  летом 1995 года, начав рисовать своих акварельных котов и зайцев. А поначалу для меня всё было как-бы внове, настолько я одичал, живя в Ереване, за своими духовными книжками и медитациями. Москва за это время сильно изменилась, и жизнь здесь стала хоть и строже (надо было регистрироваться в милиции), но ярче и веселее. У некоторых людей появились шальные деньги, - у разных там бухгалтеров, банкиров и финансистов. Народное богатство распродавали направо и налево, - цинично и без глупых сентиментов. На Тверской улице стояли в длинный ряд многочисленные жрицы любви, приехавшие в Москву из ближнего зарубежья. Честно говоря, мне тот период нравился, несмотря на весь этот бандитизм и хамство. Появился какой-то нездоровый оптимизм, и страна двигалась в сторону западных ценностей, с их культом денег и потребления. Расцветали всякие финансовые пирамиды: «МММ» - нет проблем! «Хопёр-инвест» - отличная компания!.. В общем, всё кипело и куда-то двигалось в нужном направлении. Мы постепенно становились частью западного мира. Его, так сказать, сырьевым придатком…