Крайнов

 Он был почти слепой, этот дядя Коля. По фамилии Воробьёв, а по – уличному, как все обычно его звали, «Крайнов». Зрение его не превышало 30%. Очки его были тяжёлыми с толстенными линзами, за которыми зрачки его глаз казались пугающе огромными.
От предыдущих поколений получив в наследие природную кулацкую жилку во все замашки и в характер, он был жаден до любого заработка. Хотя работником он прямо скажем был никудышным, или «несручным», как говорила его вторая жена. Работали они вместе скотниками по уходу за молодняком крупно – рогатого скота, в то же время имели обширное подсобное хозяйство, в содержании которого им помогало воровство фуража и кормов со с животноводческого комплекса. А содержали они и кобылу, продавая от неё жеребят. Имели и свиноматку с поросятами, и тоже продавали и живьём и мясом. Десяток овцематок с ягнятами и всякую птицу. Сами мясом питались мало от того, что не было времени на приготовление обедов. Ели больше молоко с хлебом ,с кашей и картошкой. Всё у них шло в продажу: шкуры, шерсть, пух – перо, яйца, масло и мясо. Кроме того, куда бы они не ехали, их тарантас всегда сопровождала свора собак, своих и приблудных. А ещё Крайнов считался завзятым пчеловодом, имея сад, огород и несколько соток неучтённой земли, не считая положенных 25 соток, где выращивал картофель так же с целью продажи. Под пасекой земля не учитывалась по закону и тоже засевалась. Сажал он всё, даже такую экзотику, как дыни и арбузы, основную радость для местных вороватых ребятишек.
Первую свою жену он тиранил за нерасторопность, и она от него сбежала. От второй, которая его самого держала в узде, не было детей. Живя только ради денег, они не знали, куда их девать и на что тратить и часто просто давали их в долг всем просящим. Покупал дядя Коля и мопеды и мотоциклы разных марок, которые после даже незначительных поломок не чинил, а продавал на запчасти. Приобретал самые лучшие по тем меркам ружья, хотя и не охотился, а просто возил их в телеге или в санях под сеном, если куда поедет. Да и охотиться он не мог, потому, что вдаль видел плохо. Часто по пьянке он и ружья продавал, расхвалив их бой и кучность, а потом покупал новые, которые били гораздо хуже, и ему приходилось продавать их тоже, пока снова не нападёт на хорошее.
А ещё, наряду со своей жадностью до любой работы, дядя Коля числился в когорте самых первых неудачников села. Огромный девятиоконный пятистенок, который он построил сразу после женитьбы, сгорел в том же году. Лошадей у него постоянно крали то – ли цыгане, то – ли татары, пчёлы роились и разлетались, поросята дохли, коровы болели, птицу давили и таскали лисы, хорьки и ястреба. Собаки и ружья для охраны и обороны были бесполезны. Однако жизнью своей, в принципе, он был доволен и жил весело и, как рассуждал он сам: «В правильном направлении,» а все неудачи и несчастья списывал на «бог дал – бог взял» и на «допустимые потери».
Не имея детей, они с супругой просто жили и работали по привычке, потому, что детство их пришлось на военные годы, а точнее было бы сказать, что не было у них никакого детства, а сколько они себя помнили, столько и работали, с малых лет помогали родителям, а в юности каждый работал на себя. Манька имела начальное школьное образование, Крайнов же умудрился что – то закончить и даже получить офицерское звание, но по состоянию здоровья из армии был комиссован. Зарплата в колхозе у них была очень даже не плохая, кроме этого скотникам выдавалась зимняя и летняя спецодежда, которую они с женой носили всегда и всюду. Но на праздники, торжества и массовые мероприятия у них было по одному - единственному парадно – выходному комплекту. Ни в каких других одеждах их не видели. В магазин Манька заходила очень редко, и кроме соли, спичек, мыла и специй ничего не покупала. Постное масло, крупы и муку она всегда меняла на картошку.
Спиртного Манька не брала в рот, а дядя Коля, наоборот, был любителем «маленько, - как он сам выражался, - попить». Пил он все, что было с градусом и одеколон и даже духами не брезговал потому, наверное, и ослеп рано. «Тройной», «Свежесть», «Огуречный» он всегда брал на деньги, которые выручал с ворованного в колхозе фуража. Иногда он кому – то, что – то привозил или подвозил на лошади. Ну калым был, и заначка у него имелась всегда. Однажды, «с подмазывания колеса», он зашел в «лавочку»( Так тогда называли магазин СЕЛЬПО), и попросил свой «десерт», В этот период водку там не продавали, так как в колхозе шла полным ходом уборочная страда.
На вечный вопрос продавщица ответила отказом.
-Как нет?! – изумился Крайнов.
- Все тут вот берут! «Свежесть» разобрали, «Тройной» тоже. Вот… осталась только «Кара – Нова»? – вопросительно глядя на него сообщила продавщица.
- Ну хрен с ней! Давай «Крайновой» - в сердцах ляпнул Крайнов.
 Фурик он пил из горлышка или, как он говорил из «дудочки», закусывая сахаром, предварительно полив его тем же одеколоном.
Однажды в «критический» день, он нашарил у Маруськи в комоде под бельём духи! Погрузив в карман фурик и сахарок, прихватив коромысло и вёдра он спустился по тропинке к роднику. Набрав воды и присев между вёдрами на кочку, Крайнов стал смаковать ещё не знакомый ему «деликатес». Прикончив духи и ощутив душевную радость, он достал кисет и стал сворачивать самокрутку, посматривая на облака и радуясь прекрасной погоде. После первой же затяжки душу обуяла нега, и приятное спокойствие овладело похмелённым организмом.
Жена подкралась сзади.
- Где «Светлана»?! –Одновременно приложив его прутом по лопаткам, заорала она.
Дядя Коля, будучи уже под градусом, сразу боли не ощутил и спокойно, продолжая наблюдать за облаками, как бы по - филосовски рассуждая, прищурившись, изрёк: Светлана – то? Отдалась и замуж вышла.
 Сорвав с него фуражку и, хлопнув ей же его по лысине , далеко отшвырнув прут, Манька ещё и очки, как всегда, с дяди Коли сняла и, сунув их в карман , матерясь, понеслась домой.
Пощупав через плечо набухающий и саднящий на лопатке рубец, дядя Коля поплёлся следом, оставив вёдра с коромыслом сиротливо «скучать» у родника, потому что поддатый, да ещё и без очков, он и «порожняком» передвигался с трудом.
Пыталась Маруська и брагу затевать, чтобы выгнать самогон, «для дела», но Крайнов часто выпивал её ещё до сгонки. Это он называл «реализовать самогон сырцом».
Однажды, уже изрядно приложившись к фляге, дядя Коля скуки ради, пригласил одного из своих соседей. Вдвоём им черпать брагу было веселее! За этим делом  и застала их разлюбезная Манька! Отчаянная супруга в молчаливом гневе выкатила флягу из – за занавески на средину избы и , открыв крышку и сев на горловину, сделала лёгкое дело по – дамски!
Дядя Коля же молча встав и, взяв кружку со стола, подошел к фляге… повертев зачем – то кружку в руке, он погрузил её во флягу и, бултыхая и перемешивая там всё, достал её оттуда налитую полностью! Он вытянул весь объём до дна и, поцеловав кружку в донышко, сказал: « Да ничо! Только подсолила слегонца! Зато теперь «отсекнётся» побыстрее!» (Он имел ввиду, что бражка быстрее созреет, и вся муть опадёт на дно.)
Манька же, опешив от этой сцены, медленно развернувшись и как бы что – то соображая, пошла прочь из избы с потерянной миной на лице…
 Так они и жили!
Получив наконец – то первую пенсию, Крайнов решил расслабиться. По дороге с почты он зашёл в лавочку и взял пузырь в 0,8 литра и ещё полулитровую бутылку «Портвейна,» решив тем самым, как он говорил: «Уговорить мать с дочкой» отметив тем самым первое своё, долгожданное пособие.
Дойдя до дома, он расположился у заваленка на скамейке и стал тут потягивать винцо из гранёного, снятого с сучка черёмухи, «дежурного» стакана. Стакан он наливал дополна, а выпивал только наполовину, затем снова наполнял его до краёв и смаковал дальше.
Маруська наблюдала в окно за этим наглым бездельем недолго. Вылетев на всех парах на крыльцо, она зашлась как в припадке:
- Ты какого хрена тут расселся?! Расчетверил ширинку – то?! Тебе чаво? Делов што – ль никаких нет?!
- А какие могут быть у меня нонича дела? Я теперь на пенсии, могу и не работать больше. Какия, нахрен, могут быть дела? – пожимая плечами рассудил дядя Коля. – Да, Урал, - обратившись к лежавшей у его ног собаке, он ещё раз пожал плечами, - Какие дала?
Схватив палку и подлетев к нему, Маруська ,исходя злобой, стала колотить стёкла в окнах у него над головой приговаривая: « Роботы у нёво нет? Нет роботы?! Вот тие, бляха, робота! Вставляй топерича, пьянь!»
В общем – то жили они, глядя со стороны, весело, но в постоянных скандалах.
 И вот, чтоб он не гулял, она нагружала «самого», всякой ненужной и бесполезной работой, только чтобы он не пил и не лежал, и не слонялся без дела. Родом она была из другого села, где бабы венчали своих мужиков местоимением «сам», и много чего в их наречии было не нашего. Например, в окончании глаголов они опускали мягкий знак, окончание «ся» у них превращалось в «са», а кроме, всего этого, они «ворочали» на «о» и разговаривали быстро, частили. У нас же в селе разговаривали по - пензенски, «акая» и растягивая окончания.
Иногда дяде Коле всё же удавалось улизнуть с хутора на село и оторваться здесь «по полной»! Манька же, заметив его отсутствие, выслеживала его, как хорошая сыскная собака, и всегда находила, никого не спрашивая о его местоположении. Найдя же,  рухнувшим где – нибудь, охаживала как всегда, своего разлюбезного жиденьким прутиком, предварительно выломанным по пути в ивняке , по лысине, крест – накрест, так как фуражка или шапка обычно лежали где – то рядом. А очень дорогие очки дядя Коля носил на резинке, чтоб их не потерять.
Взяв за ступню ноги и, ловким приёмом перевернув «самого» на живот, Маруська тащила его, в зависимости от времени года, по грязи, снегу или пылище, стараясь чтобы что – то из этого попало ему под завернувшуюся рубаху, потом, опустив его ногу, сняв и положив дяди – Колины очки в карман, она шла по своим делам.
 Обладая носом Шарля-де-Голя, Крайнов, во время волочения, чертил им довольно заметный след, в ноздри ему что – нибудь обязательно попадало, после чего его «пробивало на чих.» Прочихавшись, он карабкался по заборам до конца улицы, и, спустившись, или скатившись под речку, мало – мальски протрезвев, выбирался по жердочкам мостика на противоположный берег. Дальше он шёл, а точнее продвигался, щупая ногами и руками тропочку.
Однажды, после такой « протяжки по почве», кое как, перебравшись через речку, он вспомнил о заначенном у себя на сеновале литре водки! Нащупав ногами тропинку, которая шла к его дому и к соседскому,  он взял левее по ней, к жившему у родника, Лунину Василию.
- Ленк! – Здорово живём?! – Зайдя на ощупь в избу, он произнёс слова приветствия! Ничего со двора не видя, да и ещё и войдя в двери, он в потьмушках, уставился в передний угол? Сощурившись и, немного приглядевшись, дядя Коля, различил, сидевшую за столом, сгорбленную фигуру, которая голосом Василия Лунина, прохрипела покашливая: «Здорова! Николай!»-
-Ай! Васьк?! – Твою мать… тут дело, бля, такое? Мать твою в салазках… Как бы извиняясь и, пошмыгов носом, проговорил дядя Коля! – Ты, Васьк, дай мне очки.
- Да покой, чай, оне те, хрен? –Да и это, Кольк, у мняж,  плюс, а у тя , минус, чай поди?
- Да, твою в салазках, опять на ближний свет, мать её, переключила! У Ленки, чай, подь, такия жа?
- А, блин! Точно, ведь! Щас, поищу! А зачем оне тие? Чай до бани – то и так бы докарабкался? – Прикололся над ним Василий ?
- Да литру в сене закопал, царя мать, с мая месяца не пил, а щас вот на тебе…
- Вона чо? Манька, чай уж давно, поди - кось, нашла?
- Ет вряд – ли? Она вовек на поветь не лазила!
- Во – о! Нашёл какие – то? Н – на! - Водружая на его римский нос оправу, проговорил Василий.
- Ну, как? Пойдёт?
- Ну уж, топерича точно дойду… и найду… ты уж, давай, не ходи никуда, меня жди.
- Ну, ладно. Я только за водой. Смотри у мня очки не посей, а –то Ленка высушит обоих! – Крикнул он, в уже захлопнувшуюся, за Крайновым, дверь, после чего, подпитав себя ингалятором (он страдал астмой), захватив вёдра, пошёл к местному источнику имени Святого Николая Угодника, который находился сзади его двора. Набрав полные ведра и, поставив их на подмостки, он присел на лавочку, откинувшись назад предвкусил скорую выпивку. Ингалятор ему помогал плохо, о вот стакан – другой бронхи расширял.
Воробьёв же, крадучись обойдя дом, и, убедившись, что Маруськи нигде рядом нет, полез по лесенке на сеновал, устроенный под крышей сарая. И… в тот момент, когда голова его нарисовалась в проёме среди жердей, последовал штыковой выпад обломком жердины прямо ему в переносицу!
 Манька его ждала!
 Приземлился он после переворота   через спину в положение «на карачки». Ленкины очки разлетелись вдребезги!
«Хрен вот тие, а не литру!!» - ловко сбежав по перекладинкам лестницы и спрыгнув с последней на землю, крикнула Манька, показывая Воробьёву, всё ещё стоявшему на карачках, кукиш, удерживая другой рукой за горлышки и прижав к животу под грудями, две бутылки.
Оставив Крайнова горевать, она проследовала в избу, где положив в сундук водку, заперев это дело на замок и повесив шнурок с ключом на шею, пошла в село искать не пришедшего со стадом ягнёнка.
Ягнёнка она нашла и поймала на главной улице села. Водрузив его к себе на шею и держа задние и передние ноги как альпийский рюкзак, Манька вышла на асфальт, где навстречу ей двигались двое развесёлых деревенских парней, уже изрядно «принявших на грудь».
 - Здорова, невеста!
Маньке было уже под семьдесят!
- Да кака я те, хрен – на хрен, невеста!?
- А чо? И в теле, и в силе! Хоть щас к тие бы посватался! Во глянь я какой! Не то что твой «сам».
Пока один её забалтывал, другой, делая вид, что проходит мимо, прикуривая на ходу, зашёл к ней за спину и, разжав зев ягнёнка, сунул тому прикуренную сигарету  в зубы. Находившийся в стрессе ягнёнок, закусил фильтр намертво.
-Ну… давай, тёть – Мань, будь всегда такой молодой и ласковой, – сказал один.
- Привет «самому», - добавил второй.
И они пошли, довольные, своей дорогой, а она своей.
На улице стояли бабы, встретившие и проводившие до подворьев своих коров. Теперь они , опершись на палки и посошки, стали в круг и обсуждали какую – то новую сплетню,  да похоже, ещё и не одну, потому, что коровы ревели во дворах, ожидая дойки и «десерта».
Перевирая сплетни на новый лад, бабы, вдруг, обратили внимание на шедшую по главной дороге, Маньку, с дымящим у неё на плечах сигаретой, ягнёнком. Они тут же начали хохотать, каждая на свой лад и одна громче другой одновременно и поочерёдно приседая.
- Ды, Маруськ! Дык горишь ведь!
- Ды где?! – С трудом поворачивая из под ягнёнка голову и оглядывая себя спереди и с боков, поворачиваясь всем туловищем вместе с ягнёнком заорала Манька.
- Ды ягнёнок – то у тя закурил!
- Где?! – снова поворачиваясь направо и налево, оторопело глядя на баб и держа всё ещё на шее ягнёнка, вопросила она.
- Дык ты сыми его да глянь!
Свалив ягнёнка на асфальт, Манька изматерилась, но не злобно, а скорее с удивлением.
 -Ах, мат-ть иху! Эт чай поди Серёнька, ти ёво мать, больше некому, - ломая окурок и выковыривая фильтр из зубов ягнёнка со смехом причитала она.
Посудачив с бабами, придерживая за загривок уже вставшего на ноги ягнёнка и заодно обсудив всех неженатых парней на селе, а особенно охальника Серёньку, она ловким приёмом штангиста вскинула на шею живую ношу и резво пошагала в сторону речки.
Бабы же, глядя ей в след ещё долго обсуждали её жадность и скопидомство, хотя сами были, чуть что, не против попросить у неё тысчонку – другую взаймы.


Русский Качим. 2011 год.