О Григории Быкове

Бывший прапорщик царской армии и участник Первой мировой войны. В Гражданскую войну попал во Вторую конную армию, сформированную Филиппом Мироновым на станции Инза. Во время движения армии на Дон, а части её на некоторое время задержались, пополняя продовольствие недалеко от нашего села, Григорий дезертировал из армии, угнав тачанку с парной упряжкой и пулемётом.
 Пулемёт искали уже после его смерти в семидесятых годах. Где он его запрятал знал только лишь один человек. Находясь при смерти в госпитале для ветеранов, тот попросил позвать к нему милицию, но они, как всегда, опоздали, а старик толком уже ничего объяснить не смог.
Народ у нас в селе был зажиточный. Имелось семь ветряных и две водяных мельницы. Одна водяная и одна ветряная принадлежали отцу Быкова. Кулачьё и владельцы частных крупных хозяйств после Октябрьского переворота и во время Гражданской войны все еще продолжали оставаться в селе и заниматься своим хозяйством. Сбежали лишь три барина, да и то бы их никто не тронул, так как они были беднее многих мужиков, да ещё вместе с ними бежали владельцы кирпичного и спиртового завода.
 После отмены НЕПа некоторые хозяйства стали приходить в упадок. Многие позакрывали своё производство, пораспродали что могли и подались в города, а Быков остался, продолжая сдавать землю в аренду и работать на своих мельницах. Еще один владелец мельницы, Лобанов Василий, конкурировал с ним.
Началась коллективизация. Оставшихся в селе «крепких» хозяев, владельцев машин, кузниц, мельниц, шерстечесалок, маслобоек и т.д. ,попросили добровольно сдать инвентарь и производство в колхоз, с условием, что хозяева так же будет продолжать на них работать. Не соглашались лишь Быков да Лобанов.
 Сын Лобанова, Петька, бывший красноармеец, первый парень на селе и комсомольский вожак, по пьяной лавочке, с подговорившими его дружками и подружками, в последний день масленицы, когда провожают зиму и жгут её соломенные чучела, сжёг отцовскую мельницу.
А Григория Быкова раскулачили, его же должники. Он выручал всю бедноту, и крупой и мукой, и хлебом, но давал естественно всё это «в рост». А в должниках у него состоял весь «Комитет бедноты»!  Активисты заставили приживалку - нищенку, что жила у него в пристрое на мельнице, подписать бумагу, что, яко бы она, является батрачкой. Полуглупая девка поставила три крестика.
Быков был в бешенстве. Он потерял всё! Даже дом его отобрали коммунары, где открыли фельдшерский пункт. И пришлось ему ютиться в старенькой избёнке «в два окна». Специалистов для работы на водяной мельнице не нашлось. Они были, но побаивались Быкова. А вот он не боялся никого и ничего. Морды бил всем, кто – либо приходился ему по нраву или не по нраву. Роста он был среднего, но руки имел непомерно длинные, снабжённые изрубленными в боях и рубках огромными кулаками.
 Однажды, надев мундир с Георгиевскими крестами, и пришив к нему царские погоны, нацепив портупею с ремнём, кобуру с наганом и шашку, завалился вечером к председателю сельского совета, козырнув, отдавая честь, и уставившись в интересующую его точку, спросил: « Слышь? Эт что за хрень у тя вон в том углу под рушником – то висит?»
 -Да ты чо, Григорий? Совсем что – ль? Это ведь Ленин, - проблеял как ягнёнок перепуганный председатель.
- Ленин, баешь?- сделав удивлённую мину, как будто бы слыша это имя впервые, Быков прошёл, волоча по полу ножны с шашкой в передний угол избы. Шашка и наган у него были наградными, тоже ещё с Первой мировой. Ножны у шашки были инкрустированы серебром, а на конце снабжены кареткой с четырьмя маленькими колёсиками из слоновой кости и, когда он шёл, шашка везлась за ним, гремя колёсиками через пороги и по полу.
В Красном углу, он снял расшитое красным по белому полотенце с портрета Ильича и, поставив ногу на лавку, отдраил сначала один сапог, потом, сменив ногу, другой. Шпоры он тоже старательно протёр. Неторопливо закончив всю процедуру, он повесил испорченное грязное полотенце на место. Вернувшись назад и, проходя мимо накрытого кумачом председательского стола, он сгрёб в кулак скатерть, затем разжав свою огромную клешню и прихлопнув мятую скатерть ладонью к столу, уперев тяжелый взгляд в председательские очи произнёс: « Ленин значит? Ну – ну.»
 В следующий раз он пришёл уже без парадного наряда. Полистав подшивку «Правды» и выдрав несколько номеров промолвил, свернув и сунув их за отворот тулупа: «Посмотрю в сортире на досуге».
После раскулачивания, поскитавшись несколько лет по разным организациям, он всё же, путём где подкупа, где грамотно излагаемой просьбы, напросился у уездного начальства в лесники или, как тогда говорили местные, в «полесчики» и не куда – ни будь, а в самый ближний к нашему селу обход. Нашей области тогда ещё не существовало, и все леса в окрестностях села относились к Ульяновской области, а подступали они к селу вплотную, так что недостатка в дровах и прочей лесной продукции не было. Лес был нестроевой, сосну извели вовремя НЕПа, но драли луб на мочало и лыко, корьё, бересту, гнали скипидар и дёготь, собирали хворост, пилили сухостой, разделывали валежник, корчевали пни. Короче: кормились с леса.
Леснику положено было иметь лошадь, казённую или свою, но без уплаты за неё налога.  На содержание штатной лошади, от государства, Быков получал фураж и овёс. В лесу оставалось ещё с прошлых времён много расчищенных и выжженных полян. Они давно уже заросли травой, но некоторые, недавно заброшенные хозяевами, вступившими в колхоз, можно было распахать, засеяв их чем нужно. Лес ему дал всё и, главное, власть над односельчанами.
Он по новой отстроился, развёл скотину и живность, получив небольшой надел земли как госслужащий, загородил и раскопал огород, накопав в лесу и посадив у себя дикие яблони, привив к ним потом сортовые ветки, стал растить сад. И снова зажил лучше всех селян. В колхозе тогда получали фунты на трудодни, а он имел, в добавок ко всему, оклад и казённую форму одежды. Можно было ему и побаловаться ружьишком, а стрелял он всё, от горлицы и до глухаря, и от зайчонка до лося. Кроме всего прочего в лесу он находил в дуплах пчелиные рои.  По весне опилив дерево как нужно, он привозил колоду с пчёлами в свой сад. Так со временем у него появилась пасека. Годные для посева поляны в лесу Быков распахал, засевая их овсом, викой и яровой пшеницей. Пшеница на хлеб не годилась, и он ее переводил на самогон. Другие поляны он выкашивал на сено. В то время, как селяне старались, чтоб сено не попало под дождь, Быков намеренно слегка гноил ряды. Зная, что при этом образуется грибок, от которого скотина нагуливает жир, а молодняк даёт привес. Косил он один, вручную, и в дождь, и в жару. Выбрав благоприятные для уборки сена дни и погоду, он приглашал лесников с семьями из соседних обходов, у которых были свои или казённые лошади. Всем скопом они за день - два убирали всё, что он накосил. После всего он выкатывал двухпудовый бочонок мёда и такой же самогона, и они гуляли. Жена у него была песенница и плясунья, но обожала выпить, поэтому работала только будучи в настроении. Со всей работой, и в лесу, и по хозяйству, он справлялся почти что один.
Свой обход Григорий оберегал от любого посягательства. Надрать луба с липок на лыко и мочало или бересты с берёз не позволял никому, кроме особо приближённых к нему селян. Косить сено по опушкам и полянам не мог никто. Про заготовку веточного корма вообще не могло быть и речи. Пастухов со стадами гнал от леса в три шеи. Только по личной просьбе мог разрешить собирать хворост, сметать осиновую листву и корчевать пни. Таким образом он мстил колхозникам за то, что его раскулачили. Народу оставалось лишь пользоваться теми лесными угодьями, которые отошли к колхозу. На войну он призван не был по старости, продолжая работать лесником лютовал ещё больше, потому что в сёлах оставались лишь бабы да ребятишки, которые ему не могли перечить, хотя законы в войну оставались прежними.
 За рвение и усердие он постоянно поощрялся и награждался ценными, по тем временам, подарками, и почётными грамотами. Однажды ему в голову ударила наглая мысль, и он написал заявление о приёме кандидатом в члены ВКП(б). Заявление рассмотрели и приняли. Но кто -то из селян ( а обиженных на него было очень много,) во время «стуканул», что он бывший мироед. Карьера его с треском провалилась, но до пенсии он все же доработал. Умер он в начале семидесятых.
 Перед смертью, всё ещё ненавидя всех и вся, место для могилы указал сам, немного поодаль от сельских кладбищ.
 А о наградном оружии и украденном пулемёте легенда всё ещё актуальна…

Качим. 2017г.