30. Евнух

       Душа человека - это колодец, в который не то что плевать - смотреть нельзя.
   Так и человек - сам участие, подойди к нему, поговори и тогда одарит он тебя,
   как в жаркий сухой полдень глотком холодной воды, как милостыней божьей.

       Ярослав Краюшкин был в селе ни от мира сего и кличка у него была подобаю-
   щая - Евнух. Жил он,  как по фамилии . действительно, на краю села,любил лес.
       Утром проснется, еще только замерцают всполохи зари над горизонтом. выйдет,
   умоется водой речки Нютя, как муж ее побреется непременно чисто-чисто, оденет
   рубашку, непременно  белую, как на праздник какой и в лес!
       А день, каждый день для Ярослава, действительно, был, как праздник.
       С каждой минутой край горизонта  озарялся всё более и более выше.
   Птицы, выводившие каждый свою любимую трель. Соловьи- соловьиную. Жаворонок,
   коростель - каждый свою.

       А путь у него был особенно неблизкий. Решил он еще вчера навестить свою
   мать, та жила в сорока километров от него. Так бы по идее сесть на попутке
   и доехать, но хотелось Краешкину непременно пешком по лесу и неожиданно.
       Без звонков. Без всего!

       Недавно купил он матери мобильный телефон, научил, какие кнопки нажимать.
   Но захотелось так вот нагрянуть. день был нерабочий, действительно, праздник
   какой-то, он в этих праздниках не особо шибко разбирался, вроде День России.
       Да для него даже рабочий день праздником был, а уж сегодня тем более.
       - Часов через 8  доберусь. Может, могилу отца проведую, покрасить надо,
   земли подложить под провалившимся краем. Улыбнулся он при этих мыслях.
       - Вон как! Краешкин Виталий Николаевич! - вытцветшая табличка на кресте
   напоминала дату прихода и ухода человека этого в жизнь.
       - Вот так, Виталий Николаевич, краешек-то у вас и обвалился. Надо, надо
   мать навестить! Жива, жива пока! Один он у нее остался,да и сон какой-то
   странный и страшный ему приснился.

       Рассказать надо. Ни про человека одного сон, а про всех, про человечество.
   Будто находится он сам, мама и родственники все дальние в городе каком-то,
   в полуподвале и ждут часа своего.
       Передали по радио, что началась ядерная война ( не дай бог в жизни ). 
   Он спал, чувствовал, что спит, что неправда всё, но и оторваться не мог, чем
   же всё это кончится?
       Сообщили,  что выпадает в этом районе радиоактивный дождь, а крыша полу-
   подвала дырявая, не спасет и средств нет никаких из книжек по гражданской
   обороне для защиты. А есть только надежда, что капля сия, дождя этого тебя
   минует. Но нет! Не миновала капля, одна попала на мизинец. другая на ладонь
   другой руки, плечо. И вот уже понимаешь, что это всё,  конец!
       Кругом люди стонущие, умирающие, которым помочь уже ничем не можешь!
   Да и себе тоже, а жить-то хочется! И вот язва на пальце растет, увеличивается!
       - Режь палец! - кричит матери, не чувствуя боли, но поздно, уже и рука
   другая гниет и плечо. И вот уже понимаешь. что это всё, конец!
   
       Проснулся. Сел ошарашенный в кровати. К отцу надо сходить, к матери, пока
   живая и сам живой. Вот и пошел.
       Взял гостинцев, приготовленных ранее - платок беленький, мать почему-то
   цвет белый любила всегда, да и поседела рано, отца схоронив.
       - Эх! Неклёжа ты мой, Ярик! Неклёжа! - любила повторять она сыну,
   поглаживая вихрастую голову.
       Евнухом его прозвали еще в школе. Как-то сторонился он веселых людских
   сборищ, нет разговаривал со всеми приветливо, с достоинством, не боясь никого.
   Силы-то у него в отца было немерено. Отец-то кузнец был. А всё как-то нехотя
   общался и с девчонками особо, сторонился. Неинтересно ему было. Ему интересно
   было кошку погладить, собаку накормить, лошади дорогу уступить, гриву ее по-
   гладить, пройтись пальцами.
       Учился он хорошо, а поступать поехал не в институт, а в ветеринарное учи-
   лище. Окончил, работать по распределению попал в Нютю, село по одноименной
   речке. Да так и прижился здесь. Домик дали от сельсовета тогда еще, освободил-
   ся, ничейный был, не очень хороший домик, но одному ему хватало.
       Как будто и сомнения не было, что не женится никогда, да так оно и вышло -
   нелюдимый был какой-то. Коров, лошадей, поросят лечил исправно, детей любил,
   малышню всякую, любил повозиться с ними, побегать, покричать, подурачиться -
   а вот взрослые ему были неинтересны.
       Ему даже предлагали детдомовского взять к себе. Человек положительный, не-
   пьющий, воспитает и без бабы. Он задумывался, но не решался.
   С чужими, вот, пожалуйста, а вот свой...
       - Евнух, есть Евнух - вздыхали соседи.

       Тем временем совсем рассвело, даже последняя проснувшаяся птица своим
   пением пыталась внести свой штрих в этот уже непрекращающийся общий гомон.
   В ушах рябило. Солнце появилось на четверть и небо с каждой минутой меняло
   свою окраску - от жалобно-оранжевого до густого малинового.
       Мать пыталась было в свое время свести его с продавщицей из их сельпо,
   разведенной серьезной Валентиной, но разве сердцу прикажешь?
       - Да и сердце твое только свиньями да коровами занято - подсмеивалась
   Наталья Юрьевна, мать его, в девичестве Федотова.
   Женщина она была серьезная, казацких упрямых и строгих кровей. Кроме Ярослава
   больше и не дал им господь никого. А хотелось бы на старость лет и внучат по- 
   нянчить. Не судьба видно. Так и доживала в своем Ягодном сначала до пенсии,
   а теперь уж и сама не знает до чего.
       Сватался к ней как-то сосед ее, тоже бобыль Петр, да не пошла - гордая,
   упрямая, ну чисто кубанская казачка. И как уж она с мужем Виталием встрети-
   лась, не особо распространялась, как сюда в Ягодное приехали, кузню открыли,
   мало кто знает из нынешних, а из тавошных и нет никого.

       Тем временем дорога вдоль леса стала петлять, запинаясь за небольшие топи-
   болота, на которых лес крючковатый, засохший напоминал, что был когда-то моло-
   дым, здоровым, сильным, пока топь ни подступила, мхом обложила деревья и
   дорогу стало кидать то вправо, то влево.
       А может и было так всегда? Просто дереву не прикажешь, где расти, гле
   суше, где красивее и счастливее будешь. Нет. Кинуло семечку, занесло ветром и
   расти, где родился! Так и человек, вроде свободный - машина, самолет - езжай
   куда хочешь, а душа нет-нет, а тянет домой.

       Дорога была глинистая, твердая, удобная для ходьбы, хотя Ярослав и подо-
   брал себе удобную палку и шел, опираясь на нее. Подобрал по длине удобные
   лямки кошелки, чтоб не били по спине, задрал по голень трикотажные брюки и
   шел, шел, наслаждаясь воздухом, природой, лесом и думами своими.
       Через 2 часа сделал привал, с утра не завтракал, а сейчас захотелось, по-
   пил кваску, съел огурчик, лепешку из твердой муки и дальше.   
       Дорога расходилась надвое- одна левая на город, другая на Верблюжье и
   Ягодное. Верблюжье было село большое, дворов в пятьдесят и появилось перед
   ним часа через полтора. Красивое село с церквушкой, вновь отстроенное на ста-
   рых складских развалинах.
       Проходя мимо и свернув на околицу в сторону Ягодного он услышал окрик.
       - Ярослав Витальевич!
   Обернулся, поморщился, не очень-то ему хотелось общения, но сзади семенил отец
   Никодим, глава здешнего прихода.
       - Ни родных ли проведать, Ярослав Витальевич, в родные края? Путь неблиз-
   кий, вдвоем веселее.
       - Это еще час лишний в дороге - подумал он, но виду не показал, приветливо
   улыбнулся.
       - Нет ничего на свете постояннее, чем дорога - начал Никодим, пройдя молча
   метров пятьдесят вместе - ибо человек во грехе своем созерцает на изворотливый
   путь свой, как боров следит за вертлявым задом подруги-свиньи.
       Никодим был крепок на выражения и сравнения, а тут еще и ветеринар в по-
   путчиках.
       Это был мужчина непонятного возраста, но судя по обширной лысине и черно-
   седой бороде ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти.
       Человек он был своеобразный.
   Лохматые густые брови, нос картошкой, уголки отвисших губ придавали лицу его
   состояние глубокой задумчивости и занятости. Но глаза, живые буравчики, пос-
   тоянно веселые выдавали его, как человека неординарного и с изюминкой.
       Если так можно сказать о попе.
   Нет, он, конечно, знал свое дело, молитвы, отпевание, крещение, службу вел ис-
   правно, но что правда - то правда, крепок был на словцо! И за ним в карман не
   полезет, благо что в рясе они есть.
       Ярослава Витальевича он любил, уважал, может за сходство его с двоюродным
   братом в миру, а может любил и жалел за неприкаянность его в жизни, и чем-то
   помочь хотел.
       - Она девка справная - снова начал он, как в лоб саданул, повторяющийся
   из года в год разговор - работящая, заботливая, дородная, тебе такая и нужна.
   А знал бы ты какими глазами провожает тебя, когда ты уходишь из Ягодного.
   Ярослав! Я же тебя Мудрым называю! Ну брось ты эти свои княжеские замашки,
   поглядь глазом другим!
       Ярослав молчал. Прошли еще молча с километр.
   Дорога проходила через молодой березнячок, выращиваемый на посадки. Грибов тут
   видимо-невидимо, каждый знает. Да и грибы-то для местных уже стали настолько
   постоянной пищей, что рис для китайцев или макароны для итальянцев.
       - Вот жизнь, она ведь неспроста человеку божьим даром дается, используй ее
   на всю катушку, с верой живи, с пользой, с радостью даже.
       Разговор так и шел всю дорогу до Ягодного в одну сторону. Ярослав молчал
   и слушал.
       Действительно, странная штука жизнь. При входе в село у "журавля" с водой
   стояла она, Валентина, про которую отец Никодим говорил всю дорогу. Крепкая,
   мускулистая, в юбке в горошек, в платочке  в горошек, в блузке синей.
   Смотрела весело, смело, прямо как будто и впрямь ждала.
       - Чудно! - подумал Ярослав.
       - Здравствуйте, Ярослав Витальевич! - зычно поздоровалась она.
       - Здравствуйте, Валентина Тимофеевна! - замедленно ответил он.

       День сложился удачно. Встретила мама. Угостила сына оладьями со сметаной
   и ежевичным вареньем, которое он особенно любил. Как будто ждала сына. Мать-то
   она всегда сына ждет, в любую погоду, слякоть, дождь и сердцем как будто
   чувствует, что если с ним случится.
       Сходили на кладбище, поправили могилу, рассказал ей про сон.
       - Ах, Ярик! Не бери в голову, это к перемене погоды.
   Вечером истопили баньку, попарились и засыпая на мягких пуховых  подушках
   матери Ярослав Краешкин вспомнил дорогу свою сегодняшнюю, отца Никодима, раз-
   говор его про путь жизненный, про Валентину, представил улыбку ее, ждет ведь
   она его, ждет, когда решится.
       А может, действительно, посмотреть на все с другой стороны, да жениться
   под сорок лет, удивить односельчан.
       - Был одним, стал другим, надо же когда-нибудь меняться!
   А лес-то, закат сегодняшний, заря завтрашняя, мама, отец - они ведь всегда
   в моем сердце останутся, ну потеснятся немного, чтобы освободить место для
   еще одного существа на этой грешной земле.
       По-тес-нят-ся - совсем зевая и засыпая подумал Ярослав и приснился ему
   под утро совершенно другой счастливый сон.

                2004 г.