Выставка кумиров

Повсюду, на арках и на оградах, пылали кумачовые вывески: «Смотр-конкурс кумиров (международный)».

Потоки разномастных голов – светлых, темных, лысых, в кепках и платках, с завитушками нежных локонов и тяжелыми, спадающими на спину косами, – заполнили всякий уголок парка. Обширнейшее пространство, принимавшее это шумство, было прилежно убрано, подровнено и подкрашено, снабжено сколько необходимо урнами и местами общего интереса.

Где-то людской поток был стремителен – на пробивных дорожках и вблизи конных постовых в белых шлемах, взирающих с высоты со скукой; где-то, завихрившись водоворотом, останавливался, создавая неудобство гражданам, желавшим проникнуть дальше, – у будок с цветными водами, многочисленных ярких стендов и билетных касс развлечений.

На сцене шел легкий репертуар. Перед ней толпились. По концу каждого номера аплодировали, роняя неуклюже сосиски в тесте и бумажные стаканчики на уже не чистый асфальт.

Закурившего неуместно гражданина дама в желтом платье била по лицу зонтом. За ними с удовольствием наблюдали, поощряя возгласами его и даму и желая им навеселе жаркой ночи. Скажем, дама была прелестна, ее внимание гражданину льстило, пусть даже порожденное злостью.

Необъятный павильон, к которому примыкала сцена, с фронта был украшен живописным плакатом, изображавшем, помимо восклицания «Счастье!», искристые прекрасные дали, в которые вошло все – море, горы, город, пашни, небо, сочные клоки леса, голубой ледник и сооружение, похожее на беседку, очевидное всем присутствующим.

Беседка эта была сама по себе легенда, в ней хранились чудодейственные реликвии, происхождение которых так и оставалось загадкой. Однажды в ничем не примечательном московском дворике они были обнаружены и перенести их не было никакой возможности. Место огородили, снесли обувную лавку, торговавшую чуть не со времен НЭПа, высадили липы, воздвигли небольшую ротонду.

Пасть павильона то и дело проглатывала целую толпу, никак при этом не насыщаясь. Казалось, он безразмерен. То, что происходило в нем, составляло стержень мероприятия, вокруг которого остальное было накручено вроде сладкой ваты – тот самый смотр-конкурс (международный).

Как обычно, публика делилась в четыре рукава: посетители, выставляющие, организаторы и почетные гости. Если вам посчастливилось оказаться в первых, вы двигались от входного порта вдоль долгих, нарезанных секциями рядов, экспонирующих всех мастей кумиров, известных и новоявленных.

Они же, означенные кумиры, подвергались тщательной ревизии специального комитета, который выбирал победителя смотра-конкурса (международного). Комитет, как понимаете, состоял сплошь из почетных гостей.

Были там тельцы, звезды, столпы, столбы, статуи, оружие и орудия, чучела животных, светильники, шары, линзы, вечная летучая мышь, бессчетно брошюр и изображений, даже несколько увесистых фолиантов, один из которых оказался вырезанным из дерева и раскрашенным (впрочем, весьма искусно), поскольку автор не владел грамотой.

Герасим явился с диптихом: слева барыня, справа маленькая собачка в лодке, с человеческими неумело прорисованными глазами. Сам он, стоя рядом, уместно дополнял образ, поскольку, согласитесь, без палача связь между спесивой женщиной и болонкой не была прочерчена с должной ясностью.

Усатый кавалер в гимнастерке, не допущенный к участию в выставке, скандалил у служебного входа, настаивая на том, что его приведенный под уздцы конь есть божественный предмет, воплощение Гуигнгнма, который, между прочим, описан великим Свифтом, чем подтверждается его статус. Тут же, притороченное к седлу, было редкое издание 1780 года, неизвестно как доставшееся пройдохе. Верно понимая несоответствие, книжку у него отобрали. То, что конь выразил протест на староанглийском в расчет не было принято, обоих удалили за территорию.

Стайка солнцепоклонников с зеркалами образовывали нечто вроде деревни на пристроенной в этих целях террасе – их кумир, кажущийся доступней некуда, для выставочных дел подходил с натяжкой.

Среди этого великолепия Степан Велосипедов держался скромно. Рядом с ним в аршинной клетке, поставленной прямо на пол, возилось существо, похожее то на утконоса, то на черепаху, иногда – на маленького тяжело вооруженного рыцаря с трубкой едкого барбадосского зелья. В какой раз ни глянь, всякий в нем было новое.

«Что это?» – спрашивали его. «Мутривантодонс», – тихо отвечал он. После этого посетитель обычно пожимал плечами и уходил, утратив интерес к Велосипедову и его кумиру. Редкий уточнял: «Оно что ль живое?» – на что получал кивок и тогда уж уходил точно.

Но специальный комитет, не зря составленный из высоких лиц, в мутри-как-то-там распознал явление перспективное. И в конце концов, не избегнув путей окольных, Велосипедов оказался в финале.

Теперь его участники, сменившие артистов эстрады, были выпущены на сцену и в расцвеченных прожекторами потемках соревновались за главный приз.

– То есть он – невероятно! – воплощает твои мечты?! – кричал в микрофон ведущий. – Вот так вот, взаправду?!

– Обалденно! – вторила ему дама, выданная в пару для антуража.

– Гран-при, конкретно! – возвестил с почетного места председатель комитета, отменно повеселевший после фуршета.

Велосипедов шмыгнул носом и смущенно ответил:

– Как бы не совсем мои… Ну… Он, вроде, воплощает свои… Но если убедить себя, что ты тоже этого хочешь, то счастья хоть отбавляй! – выправил свою линию Степан.

Ведущий почесал щеку, усваивая контент. Близкий к голове микрофон передал окружающим странный звук, будто голенище сапога трут ежом.

– То есть, типа, ты сказал, он все может, но делает только то, что хочет?

– Вроде этого…

– А ты, значит, потом угадываешь, что именно он хотел и радуешься на всю катушку?!

– В самую суть! – радостно закивал Велосипедов, чувствуя, что выиграл схватку.

Наконец-то его поняли. Кто-то давно сказал: счастье – когда тебя понимают. Ну хоть полсчастья, если не все и сразу.