Музыка

     Как и в случае с литературой, любовь к музыке зародилась у меня с раннего детства. Причем любовь к хорошей музыке. Благо, что я рос в 80-х годах прошлого столетия, когда по радио и телевидению звучали только хорошие советские и русские народные песни.
     Дома у нас стояла радиола. В ней был радиоприемник и проигрыватель грампластинок. На передней панели были написаны странные слова «УКВ», «КВ», «ДВ» и ещё куча названий городов: Париж, Берлин и др. Мне всегда хотелось, крутя ручку настройки, поймать эти самые Париж или Берлин, но из радиолы слышались только свисты и хрипы. Зато проигрыватель я слушал вдоволь.
     Пластинки со сказками, детскими песенками, песнями из мультфильма «Бременские музыканты» и фильмов «Приключения Электроника», «Про Красную Шапочку» – всё это было прослушано по сто раз.
     Родители часто слушали пластинку Высоцкого с его песнями в оркестровой аранжировке. Реже Окуджаву, Пугачёву и др.
     Как и в литературе, вкус передавался от родителей. Отец пел нам с братом на ночь в качестве колыбельных советские песни, такие как «Смуглянка», «Песня о Щорсе», «Варяг», «Вологда». Мне особенно нравился «Варяг» (мне вообще нравилась морская тема). Уже учась в школе, я завёл тетрадку, в которой на первой странице выписал текст «Варяга».
     Отец ходил в хор. Однажды мы даже посетили его концерт. Мама, мой старший брат Андрей и я. Хор пел под баян. Мне было, наверное, года 4, и я помню всё довольно смутно. Помню, как маму развеселила фраза Андрея: «Вон папина лысина сверкает». Она потом всем про неё рассказывала.
     Когда мы приезжали к родственникам по отцу в Тюменскую область, то там тоже все пели. Папины родные сестры тётя Люба и тётя Надя были заводилами. Помню, часто пели песню «Хмуриться не надо, лада!»
Однажды ехали поздно вечером из села Нижний Манай, где жила тётя Люба с дядей Колей, в город Заводоуковск. Машину вёл дядя Коля. Я сидел с тётями на заднем сиденье, и тётя Люба с тётей Надей запели «Катюшу». И мы, дети, стали им подпевать по их просьбе: «Давайте, подхватывайте!»
     Я вообще очень любил слушать, как взрослые поют на застольях. Сидишь, жуёшь чего-нибудь и слушаешь.
     Ещё любил слушать, как поют девчонки. В классе 7-м мы ездили на поле помогать колхозу убирать морковку. Везли нас в «Пазике». На обратном пути девчонки из нашего класса, сидя сзади, пели песни. Мне очень нравилось ехать, смотреть в окно, слушать их и думать о чем-нибудь приятном или мечтать о будущем.
     Сам я тоже любил петь. У мамы (она работала учителем в школе) была книжка с пионерскими песнями. Я открывал её с трепетом и пел подряд все песни. Если мелодию песни я не знал, то выдумывал её на ходу. В некоторых песнях были непонятные слова. Например, «фанфары» («...и фанфары молчите») или «чибис» («У дороги чибис»). Что это за «чИбис» или «чибИс», я понятия не имел.
В школе я ходил в хор, который вела наша учительница по музыке Валентина Васильевна Крахмалёва. Она играла на аккордеоне, и меня всегда удивляло, как у неё, стройной молодой женщины, хватает сил таскать здоровенный инструмент да ещё и разворачивать его меха.
     Я не помню, что мы пели в хоре, но помню распевку: «Мы поём, хорошо поём», которую мы пели, постепенно поднимая тональность.
На одном из уроков Валентина Васильевна поставила пластинку с песней «Полюшко-поле». А учеников она попросила взять карандаши и стучать тупым концом по парте в такт, изображая стук лошадиных копыт. Это было необычно и красиво, потому я и запомнил.
     Видимо, я неплохо пел, потому что Валентина Васильевна выбрала меня в числе троих мальчиков, чтобы исполнить песню для учителей в их профессиональный праздник на сцене ДК АТЗ. Мы вышли втроём на сцену и под аккомпанемент Валентины Васильевны стали петь. И что удивительно, я ни капли не волновался и не переживал.
     Помню один смешной случай. Когда я уже был постарше, то выступал в составе школьного хора на собрании всей школы в кинотеатре «Рассвет». Вышли мы на сцену, стоим, ждём начала. Я от нечего делать стал выполнять так называемую зарядку для глаз.
     У меня уже тогда была небольшая близорукость, и мама водила меня к какому-то офтальмологу, который агитировал за методику Уильяма Бейтса. Он рассказал, как делать зарядку или гимнастику для глаз, снимающую спазмы глазных мышц, что приводит в конечном итоге к улучшению остроты зрения. И мама мне говорила, что, мол, выделится у тебя свободная минутка, так ты её даром не теряй, делай гимнастику для глаз. И вот я стою на сцене и делаю одно из упражнений, а именно, вращение глазами. И я считаю, что никто этого не замечает, потому что я сам бы этого не увидел из зрительного зала. Но оказалось, что всем всё хорошо было видно. И потом мой сосед по подъезду Мишка Серпокрылов рассказывал, что, мол, сидим мы в зале и видим, как Денис стоит на сцене и глазами вращает. Вот такой вот был курьёз.
     Ещё помню вместе с какими-то девчонками то ли из нашей школы, то ли из другой разучивали песню. Нами руководила какая-то незнакомая ранее учительница. И вот мы к этой учительнице пришли домой на репетицию. Она завела нас в комнату, где стояло пианино, и раздала нам текст «Песни о маленьком трубаче». Текст был написан от руки, и там была такая строчка: «Над ним смеялись все врачи». Слово «врачи» было написано неразборчиво: то ли «врачи», то ли «враги». Я стал думать: если врачи, то почему они смеются, они же добрые, а если враги, то они, конечно, могут смеяться, но где они могли его увидеть? Издалека, что ли? Такие вот были детские думы.
     Когда я лечился в детском санатории под названием «Салют» в городе Железноводске, мы тоже там много пели на разных мероприятиях. Я учился тогда в третьем классе. Помню, пели группой мальчиков песню «Прощай, любимый город» и «Капитан» Дунаевского. Песня про капитана мне очень нравилась. Только я не понимал, почему отважный капитан так сильно переживает из-за какой-то ерунды, а именно, отношения с женщиной. Я считал, что этому капитану должно было унизительно так себя вести.
     Так же мне с ранних лет хотелось научиться играть на разных инструментах. Кто-то из знакомых отдал родителям на хранение аккордеон в футляре. Когда дома никого не было, я раскрывал футляр, из которого шёл необыкновенный запах, клал инструмент клавишами вверх и представлял, будто я играю на пианино.
     В садике на выпускном утреннике мне и одной девочке доверили играть на металлофоне песню «Во поле березонька стояла». Мне очень нравилось. Дома у нас тоже был хороший детский металлофон, и я по приложенной инструкции разучивал простые народные мелодии.
     В первом классе к нам на урок пришла преподавательница детской музыкальной школы и стала агитировать нас, чтобы мы шли к ним учиться, а в качестве демонстрации пригласила на концерт их учеников. Мне захотелось пойти. На концерте мне больше всего запомнилась игра на балалайках, и я решил записаться на неё.
     Когда я пришёл к преподавательнице, она попросила меня потрясти кистью правой руки, а потом сказала, что у меня кисть не очень подвижная, и мне лучше играть на домре, а не на балалайке. Она достала домру, и у меня тут же внутри всё сникло. Домра мне ужасно не понравилась, ни своим видом, ни названием. В ней не было ничего русского, а походила она круглым барабаном на восточный инструмент, который я видел по телевизору.
     Но я был скромным и вежливым мальчиком и не привык отказывать взрослым. Пришлось записываться на домру. Моё и без того подавленное настроение ухудшилось ещё и от того, что моего одноклассника Васю Кирея, который вместе со мной ходил на концерт, взяли на балалайку.
     В общем, хотя я не осуществил своего желания, но тот факт, что меня всё-таки взяли в музыкальную школу, радовал.
Интересна была реакция моей мамы, когда я ей сообщил о намерении податься в музыкальную школу. Я не помню точно, что она сказала, но что-то вроде «Зачем тебе все это надо?»
     На первом уроке преподавательница, полная женщина лет пятидесяти, показала, как играть на домре. Тут же при мне вырезала ножницами из какой-то пластмассовой тонкой пластинки медиатор и сказала, что после занятий руки не мочить, а то на пальцах левой руки, которыми я прижимаю струны, появятся жидкие мозоли, а так мозоли будут сухими.
     Ещё сказала выучить последовательность нот в гамме в одну сторону и в обратную. Показала, что такое скрипичный ключ, и научила элементарной нотной грамоте. В нотной тетради она ловко рисовала кружочки с палочками на горизонтальных линиях. Объяснила, что такое такт, что есть «ти-ти», а есть «та-та», и что одна «та» это по длительности две «ти».
     На каком-то занятии она дала мне домру, чтобы я занимался дома. Я сидел дома на диване и разучивал песню «Наша перепёлка старенькая стала. Ты ж моя, ты ж моя, перепёлочка».
     Мне было ужасно стыдно, что я учусь в музыкальной школе. Когда я шёл по улице с домрой в чехле, то очень боялся, что сейчас меня увидит кто-нибудь из знакомых (а еще хуже из незнакомых) и будет смеяться надо мной.
Уроки по игре на домре я часто прогуливал. Преподавательница меня укоряла, но я ничего не мог с собой поделать. Когда я, отучившись, приходил домой с общеобразовательной школы, то одна только мысль, что сейчас ещё нужно будет идти в музыкальную школу, повергала меня в уныние, и я то и дело искал оправдания, чтобы туда не ходить.
     Помню, однажды пришел домой и говорю маме, что хочу поспать. Мама говорит: «Ну, ложись». Я прямо в школьной форме лёг на диван. Мама меня укрыла, а я не то, чтобы сильно спать хотел, а просто не хотел идти в музыкальную школу. Мама не стала меня будить, и я спокойно проспал всё занятие по домре.
     Ещё хуже обстояли дела с посещением сольфеджио. Я вообще не понимал, зачем туда ходить. Посетил я всего пару уроков. Когда я туда в первый раз пришёл, то от одного только вида пожилой преподавательницы у пианино мне сделалось страшно тоскливо, а когда я увидел, что в классе почти одни девчонки, то просто был морально уничтожен. Благо, что на задней парте всё же сидел один мальчишка, который, по-видимому, тоже чувствовал себя не в своей тарелке и был похож на забившегося в угол зверька. Я сел рядом с ним, и мы весь урок проболтали. Мне было стыдно перед пожилой преподавательницей сольфеджио, но я ничего не мог с собой поделать.
     Промаявшись так весь учебный год, я, наконец, был «спасён» неожиданными обстоятельствами, а именно тем, что летом меня положили в больницу на операцию по удалению камня из почки. Всё остальное тут же отошло на задний план. Когда я восстановился после операции и пошёл во второй класс, то после всего пережитого чувствовал за собой полное право не ходить в музыкальную школу. Она уже казалась чем-то из прошлой жизни. Родители тоже мне про неё не напоминали.
     Только потом через несколько месяцев мама встретила преподавательницу по домре и рассказала ей про мою болезнь и что я больше не буду ходить. После этого я почувствовал огромное душевное облегчение. Наверное, поэтому я никогда больше не ходил ни в какие кружки, хотя мои друзья приглашали меня и в шахматный, и в рисовальный. Хотя надо признать, что посещение музыкальной школы дало мне полезные знания и навыки, которые в будущем помогли мне научиться играть на гитаре.
     Интересно, что Вася Кирей отучился весь положенный срок и окончил музыкальную школу по классу балалайки.
     У родителей был хороший музыкальный вкус. Однажды я лет в 11 сидел на диване и смотрел телевизор, а отец гладил бельё. По телевизору выступал Муслим Магомаев. Смотрю, батя внимательно его слушает, и я тогда вопрошаю: «Кто это?» «Это самый лучший певец в нашей стране», – отвечает родитель. Я естественно записываю сию аксиому в долговременную память, осознание которой пришло уже через много лет.
     Но тогда самым лучшим певцом я считал Высоцкого. Кроме моих родителей ярым поклонником Владимира Семёновича был младший брат отца дядя Вова. У него был катушечный магнитофон и километры пленки с Высоцким на множестве «бобин». Старшие сестры тётя Надя и тётя Люба, подшучивали, что у Володши, как они его ласково называли, была привычка после застолья приходить домой, включать Высоцкого и долго его слушать.
     Мне нравился в песнях Высоцкого мужественный романтизм. Под его голос я представлял себя то моряком, то путешественником, бойцом, солдатом. В общем, человеком, совершавшим какие-то героические поступки, преодолевавшим преграды, стихии, трудности.
     По своей детской наивности я полагал, что Высоцкий должен нравиться всем. Каково же было моё разочарование, когда оказалось, что это не так. Однажды на улице мы разговорились с уже упомянутым Мишей Серпокрыловым. Он был со своим приятелем. Они были старше меня на год-два. Когда речь зашла о музыке, то я с гордостью заявил, что мой любимый певец – Высоцкий. Я ожидал слов поддержки, но они вдруг стали ухмыляться и с важным видом сообщили, что Высоцкий вообще не певец, что есть певцы хорошие, настоящие, а Высоцкий без голоса, хрипит и т. д. Я был просто обескуражен и не знал, что сказать.
     Постепенно я стал понимать, что есть другая музыка, нежели к которой я привык, и у разных людей разные вкусы.
     Однажды в школе я услышал про группу «Modern Talking». О ней говорили с придыханием. Потом я узнал, что это немецкая группа, и я представлял её себе, как обычный вокально-инструментальный ансамбль, состоящий из нескольких человек, играющих на разных инструментах, поющих нормальными голосами. Каково же было моё удивление, когда мне показали пластинку этой «великой» группы, на которой слащаво улыбались двое смазливых женоподобных дядек. Ещё больше я удивился, когда услышал их песни. Понять, кто это поёт – мужчина или женщина, было совершенно невозможно.
     В санатории «Салют» был мальчишка Мишка Банников из Красноярска-45. Когда я спросил, кто у него любимый певец, он сказал, что Майкл Джексон. Это имя я уже где-то слышал, и всё бы ничего, но когда Мишка сказал, что он – негр, я был, мягко говоря, удивлён. Я видел негров-певцов по телевизору. Это были приличные люди в костюмах с приятными голосами, исполняющие песни на английском языке под оркестровое сопровождение. И я себе так и представлял этого самого Майкла Джексона. И мне было непонятно, как Мишка, этот довольно раздолбайский пацан, мог оказаться таким эстетом и любить негритянских певцов.
Кроме Высоцкого мне в доподростковом возрасте нравилось очень сильно, как поёт Клара Румянова.
     У дяди Саши, маминого брата, была пластинка с детскими песнями в её исполнении. Это было просто волшебно! Я прослушивал эту пластинку от начала до конца много раз и знал все песни наизусть. Сказочный голос, безупречное исполнение, великолепный артистизм в сочетании с талантливыми текстом и мелодией оказывали на меня просто чарующее воздействие. Я забывал обо всём на свете, пока не дослушивал всю пластинку до конца.
     Там же в Глазове у дяди Саши была пластинка с музыкальной сказкой «Алиса в стране чудес». Когда мама в первый раз показала нам с Андреем эту пластинку, то поставила её не с начала, а где-то посередине на «Песне Попугая» в исполнении Высоцкого. Впоследствии я  пытался честно прослушать всю сказку до конца, но никак не мог этого сделать, завязая и теряя нить повествования. Поэтому в основном слушал только две песни оттуда: «Песню Алисы» в исполнении Клары Румяновой и «Песню Попугая».
     Первый магнитофон нам купили в 1990 году. Мне было тогда 13 лет, а брату 15. Это был магнитофон черного цвета, переносной, кассетного типа под названием «Электроника». Мне он казался чудом техники. К нему прилагалась кассета с песнями группы «Каскад». Это была группа воинов-афганцев. Качество записи было очень хорошее, чистое. Сами песни были талантливыми: и текст, и музыка, и исполнение. Я очень любил их слушать. Самое главное, конечно, было то, что это всё наше. До сих пор мы видели и слушали магнитофоны только у других, а теперь это было у нас. Мы могли не только покупать кассеты с записями, но и записывать сами на магнитофон. Правда, качество записи было не очень, но нас это не смущало.
     Первая кассета, которую мы купили с братом в киоске, была кассета с записями альбомов группы «Кино» – «Группа крови» и «Звезда по имени Солнце». На кассете было написано «Михаил Задорнов», то есть кооператоры стёрли Задорнова и записали «Кино», которая находилась в тот момент на пике славы. Этот пик, к огромному сожалению, был спровоцирован во многом еще и гибелью их лидера Виктора Цоя.
     Я помню, как в какой-то газете в нижнем углу на последней странице была помещена маленькая заметка. Фотография Цоя с гитарой на одном из концертов и внизу подпись: «15 августа 1990 г. в автокатастрофе погиб поэт и музыкант Виктор Цой». И всё. Две строчки.
     Я тогда и не знал, что у Цоя существует огромная армия поклонников. Что даже мой друг и сосед по дому экстраординарный Сергей Бородин является его фанатом (всю следующую ночь после гибели Цоя Сергей, пребывая в трауре, спал на пружинах голой кровати).
     До гибели Цоя я слышал только две его песни. Одну из них, «Звезда по имени Солнце», – по радио. Другую, «В наших глазах», – по телевизору.
     Когда мы гостили у бабушки в городе Глазове, Андрей, услышав по радио, что сейчас будет звучать песня группы «Кино», крикнул мне: «Хочешь Цоя послушать?» Я прибежал на кухню, и мы, как завороженные, слушали необычайно спокойную, размеренную, красивую музыку и неземной голос Цоя.
     Второй раз уже в Рубцовске Андрей с отцом смотрели телевизор, и там стали показывать группу «Кино». Я принесся на зов Андрея и в первый раз увидел Цоя. Конечно, я не ожидал, что у него такая ярко выраженная азиатская внешность, и немного удивился, но потом привык. Батя же стал, по обыкновению, подшучивать надо мной: «Ну, что, – говорит, – Денич, нравится тебе этот казашонок?» Но внешность Цоя только прибавляла романтичности к его образу. Постепенно этот «казашонок» стал моим кумиром, заслонив на время даже Высоцкого.
     Альбомы «Группа крови» (1987 г.) и «Звезда по имени Солнце» (1988 г.) были мной прослушаны до дыр. Я помнил наизусть все песни от начала до конца. Потом я записал в киоске звукозаписи на хорошую импортную кассету более ранние альбомы «Кино» – «Начальник Камчатки» (1984 г.) и «Это не любовь» (1985 г.).
     Когда я стал слушать первую песню альбома «Начальник Камчатки» «Последний герой», то меня не покидало ощущение, что меня обманули и записали не «Кино», а другую группу, настолько разительно отличалось всё: и голос Цоя, и общая тематика песен, и аранжировка по сравнению с последними его альбомами.
     Постепенно у меня появились все альбомы «Кино», и я мог отследить развитие творчества Цоя от романтического до философски созерцательного. Параллельно с аудиозаписями я собирал информацию про Цоя в журнальных и газетных статьях. Благо, что их было тогда предостаточно. Потом повезло купить большую книгу про Цоя, состоящую из воспоминаний его друзей и знакомых. Позже Андрей приобрел в Новосибирске книгу «Кино с самого начала» Алексея Рыбина, с которым Цой создал группу «Кино» и записал первые два альбома.
     Летом 1991 года мама решила свозить нас с братом в Ленинград. Мы жили в маленьком городке под Ленинградом, который назывался Сосновый Бор, в квартире сестры жены маминого брата. В этом городе располагалась атомная электростанция. Каждое утро мы вставали в 6 часов утра, завтракали и ехали два часа в битком набитой «электричке» в город Ленина.
     Одним из обязательных пунктов программы было посещение могилы Цоя. Мама любезно пошла нам навстречу, за что ей огромное спасибо. Выйдя на нужной станции метро, мы долго, часа два, искали Богословское кладбище и вход в него. Путь к «святому месту» помогли найти многочисленные фанатские надписи на заборах и постройках: «Цой жив!», «Витя, мы тебя не забудем!» и т. д. Вначале мы увидели одну надпись, потом другую, третью. По мере нашего приближения количество надписей всё возрастало, указывая нам направление движения.
     Наконец мы пришли к Цою. Прошёл почти год после его смерти. Внутри могильной оградки стоял скромный обелиск с его портретом, вся оградка была увешана значками, ленточками, цепочками и другими мелкими вещицами. Каждый приходящий сюда, видимо, чувствовал своим долгом оставить здесь что-то своё. Я снял с запястья цепочку, которую носил, подражая Цою, и повесил на оградку.
     Рядом с могилой на газоне стояла палатка, возле которой прямо на траве сидели две девушки. Я уже читал раньше, что фанаты вызвались круглосуточно следить за могилой кумира.
     Я, конечно, был очень впечатлён посещением этого места. Мой брат, видимо, тоже, поскольку на обратном пути он предложил оставить памятную надпись. Найдя осколок красного кирпича, он написал на одном из бетонных заборов, где ещё было пустое место, большими буквами: «Витя, Рубцовск тебя помнит!»
     Я, кстати сказать, был не особенным сторонником писать на стенах, но относился с пониманием, когда это делал кто-нибудь другой. Однажды Сергей подбил меня написать на нашем доме возле его подъезда огромными буквами «ЦОЙ». Мы вышли поздно вечером, когда уже стемнело, и Сергей куском чего-то чёрного стал выводить на белой кирпичной стене буквы, а я в это время подсвечивал ему фонариком. Когда кто-то проходил мимо или проезжала машина, освещая нас фарами, Серёга быстро прекращал писать, прятал под куртку чёрный кусок, и делал вид, что просто стоит возле стены. На следующий день мы любовались нашим творением, гордые тем, что исполнили свой фанатский долг.
     Зимой 2008 года я, будучи в Риге по работе, решил съездить на место гибели Цоя. Купив две гвоздики, я отправился на автобусе к месту трагедии. Чтобы добраться до этого места, мне пришлось где-то с полчаса шагать от автобусной остановки по трассе. Когда я, наконец, достиг цели, то меня охватил священный трепет. Я вдруг ясно себе представил, как машина с Цоем съезжает с трассы, мчится по полю и на огромной скорости врезается в ограду мостика над маленькой речкой. И в это время из-за крутого поворота вылетает здоровенный «Икарус» и сносит «Москвич» в речушку, смяв его, как консервную банку.
И всё. Странно и нелепо.
     Хотелось крикнуть: «Ну, как же так? Почему это случилось?» И никакого ответа, кроме «Случилось то, что должно было случиться», нет.
Многие великие творческие люди ушли из жизни в самом расцвете, но одно дело, когда из-за алкоголизма или наркомании, или самоубийства, или на дуэли, тут у них все-таки был выбор, но трагическая смерть внезапная, без предвещения, больше всего шокирует. Так же было и с Брюсом Ли и с Янкой Дягилевой.
     Целый год я слушал только Цоя. Я уже знал все его песни наизусть, и наступило некоторое пресыщение. Осенью 1991 года я перешёл в девятый класс. В моём классе учился Саша Тивитёв, тоже поклонник Цоя. Однажды он предложил мне записать альбом «Шабаш» московской рок-группы «Алиса». Я сначала отнекивался, потом решил рискнуть и дал ему кассету. Альбом произвёл на меня впечатление. Я прослушал его несколько раз. Яркая живая энергичная музыка очень сильно отличалась от строгой лаконичной аранжировки «Кино».
     Я стал рассказывать своему брату и Серёге про то, что «Алиса» – тоже хорошая группа, которую стоит послушать, но они почему-то меня стали обвинять, что я предал Цоя. Я только пожимал плечами. Через какое-то время Андрей с Серёгой приобщились к «Алисе», особенно Серёга.
     А дальше понеслось. У нас с Андреем уже было два магнитофона, и мы могли спокойно переписывать себе любую музыку. Дело только оставалось за чистыми кассетами, желательно импортными. Но они стоили довольно дорого.
Чтобы их купить, мы с братом несколько дней работали в деревне Нижний Манай у родственников в Тюменской области. Дядя Коля, будучи тогда председателем колхоза, нанял нас разбирать сваленный коровник на доски. Работа была адская, на жаре, но мы заработали по сорок рублей и смогли на них купить несколько кассет.
     С этого учебного года я начал приобщаться к русскому року: «Аквариум», «Зоопарк, «Чай-ф», «ДДТ», «Наутилус Помпилиус», «Бригада С», «Мистер Твистер», «Браво» с Жанной Агузаровой, Александр Башлачёв, «Калинов мост», «Крематорий» и т. д. Кассеты  брал у друзей. Серёга тоже двигался в этом направлении. Он брал кассеты у своих знакомых, переписывал себе, а потом отдавал мне на перепись.
     Каждое воскресенье по телевизору часов в 12 ночи шла музыкальная передача «Программа А». Там показывали разных рок-музыкантов, рассказывали об их творчестве и, конечно, вставляли их песни. Я старался не пропускать ни одной передачи, несмотря на позднее время.
     В этом же году случилось еще одно знаменательное событие: отец купил гитару Андрею. Брат захотел научиться играть на гитаре и записался в гитарный кружок. Там ему дали задание учить мелодию «Green shelves» («Зеленые рукава»). Но как-то у него всё это не пошло. Дальше «Зеленых рукавов» он не продвинулся, так же, как я дальше «Перепёлки». В общем, гитару Андрей постепенно забросил, зато я стал проявлять к ней интерес. Мне захотелось сначала исполнять песни, как Высоцкий. Но я не имел ни малейшего понятия про аккорды, поэтому просто сидел и бренчал. Потом все тот же одноклассник Саша Тивитёв однажды пришел ко мне в гости и показал, как играть на гитаре, петь песни, беря аккорды. Он играл боем и перебором. Я был просто восхищен, как он ловко переставлял пальцы, зажимая струны. Записав основные аккорды, я принялся их учить и ставить.
     Потом выяснилась еще одна проблема: оказывается, нужно было настраивать струны на определенные ноты. Вначале Саша настроил мне гитару, но потом она всё равно расстроилась. Я купил себе камертон, в который нужно было дуть, по высоте издаваемого звука натягивая соответствующую струну, чтобы её звук попал в унисон. Тут выяснилось, что я не мог понять, звучит ли у меня струна выше или ниже частоты звучания камертона. Оказалось, у меня проблемы с музыкальным слухом. В смысле, что он не абсолютный. В принципе, я могу подобрать на гитаре простую мелодию или спеть её. Но воспроизвести что-то более сложное у меня не получается. Очень сложно отличить звуки, близко расположенные по высоте (на полтона). Тем более, если они играются на разных инструментах. Наверное, слух можно развить, но я никогда себе такой цели не ставил. Я себя утешаю, что у Андрея Миронова тоже не было абсолютного слуха, но он пел гораздо лучше тех, кто со слухом.
     Когда я учился в НГУ, мне показали, как нужно настраивать гитару. Вернее подстраивать струны друг к другу. Время от времени кто-нибудь с хорошим слухом настраивал мне инструмент. Только лет через пятнадцать (всё это время я играл на этой первой гитаре), когда я купил новую гитару, то вместе с ней я купил маленький японский тюнер для настройки.
     Итак, к лету 1993 года я уже  достаточно хорошо разбирался в русском роке, знал много групп, слушал их песни, имел представление о многих из них. Казалось, что ничего нового я уже не услышу. Но однажды мы пошли в поход всеми пацанами 10-х классов нашей школы №3, и возле костра один паренёк спел под гитару песню группы «Гражданская оборона». Песня называлась «Всё идет по плану» и была довольно необычной по содержанию, но сильного впечатления не произвела.
     Через какое-то время Серёга где-то раздобыл кассету с песнями «Гражданской обороны» и предложил мне послушать. Я взял из любопытства и, оказалось, не зря. Прослушав только одну песню, я был просто ошеломлен. И даже это мягко сказано.
Меня как будто водой окатили или ударили обухом по голове. Подобное я испытывал уже в зрелом возрасте, когда прочитал «Донские рассказы» Шолохова. Уникальный по тембровой окраске баритон Егора Летова, солиста «Гражданской обороны», его оригинальная манера исполнения с надрывами на грани, психоделическая музыка и неприкрытые тексты песен были настолько впечатляющими, что я забывал обо всём, пока не дослушивал альбомы до конца, а потом ещё переваривал услышанное в течение долгого времени.
     Вселенский цинизм Летова попал в резонанс с моими подростковыми переживаниями, связанными с первым опытом отношения с противоположным полом, а также встречей со злом в людях и осознанием зла в себе самом. Стремление всё это понять превратилось в итоге в переоценку своих ценностей и отрицание всего, во что я верил по своей детской наивности.
     Этим же летом Сергей достал где-то кассету с записью Янки Дягилевой, молодой исполнительницы своих песен из Новосибирска. По уровню таланта она ничем не уступала Летову. У неё не было своей группы. Свои песни она пела, в основном, одна под гитару. Недавно я пришёл к выводу, что самое  великое явление культуры, появившееся в Новосибирске, – это Янка. К сожалению, она утонула в реке Иня в 1991 году при загадочных обстоятельствах в возрасте 24 лет.
     Осенью 1993 года Серёга уехал учиться в Новосибирск, и я весь 11 класс провел наедине с Летовым и Дягилевой. Я мог часами их слушать, погружаясь в свои мысли о сущности бытия, в очередной раз перемывая вопросы жизни и смерти, добра и зла, смысла и бессмысленности человеческой жизни. Все это помогло мне взглянуть на себя и свои проблемы со стороны, справиться с ними и освободиться от груза подростковых переживаний.
     Все-таки интересный эффект от песен Летова. Примерно такой же, как от книг Достоевского. В их произведениях столько боли и мучения, что ты думаешь: «Да мои страдания просто ерунда по сравнению с их страданиями», и от этого становится легче.
     Песни Цоя тоже оказывают положительное воздействие, но по-другому: своим стремлением к цели, созидательным оптимизмом. В каком-то смысле Цой и Летов – антиподы.
     Через много лет мной был сделан вывод, что Цой и Летов – самые выдающиеся личности в русской рок-музыке, оказавшие наибольшее влияние на людей. Их песни будут жить в народе ещё очень долго и заново открываться каждым новым поколением.
     В 1994 году, когда я учился на 1-м курсе НГУ, мне неожиданно повезло побывать на концерте Летова. (Я поместил рассказы про концерты, на которых я побывал, в Приложении.)
     Что касается зарубежной музыки, то первая иностранная группа, которая мне сильно понравилась, была «Битлз». Я её где-то услышал по радио или телевизору, и мне захотелось достать её альбомы. Поскольку в киосках звукозаписи их не было, то я стал спрашивать у знакомых, и Саня Тивитёв посоветовал взять грампластинки у нашей одноклассницы Лены Цейзер. Она согласилась мне их дать. Это были две пластинки с альбомом «Вечер трудного дня» («A hard day's night») и сборником песен под названием «Eight days a week».
     Я переписал альбомы с пластинок на кассету и стал слушать. С первой же песни я был впечатлён простотой мелодий и аранжировок. Но, несмотря на простоту, все песни оставляли ощущение совершенного произведения искусства. Композиция песен была очень строго выверена, в них не было ничего лишнего. Я стал поклонником «битлов», и, как и в случае с «Кино», стал искать о них информацию и возможность приобрести их альбомы.
     Поскольку я английский знал не очень хорошо, то содержание их песен угадывалось по отдельным понятным словам. У Сергея была книжка со всеми песнями «Битлз». Я часто у него брал переписывать наиболее понравившиеся песни. Я старательно выводил четверостишия в специально купленной тетради, но даже в этом случае смысл большинства песен мне всё равно оставался не до конца понятен, и английский текст представлял из себя отчасти сакральный набор слов. Сергей, видя, какую большую ценность представляет для меня эта книга, в конце концов, подарил мне её, за что ему огромное спасибо.
     Второй любимой зарубежной группой стала американская «Нирвана». Впервые я её услышал по радио в 1993 году. У меня была привычка перед сном слушать музыкальные передачи, которые передавали часов в 10-11 вечера. Слушал я их, подключив к радиорозетке маленький приемник. И вот в конце одной из передач поставили песню группы «Нирвана» под названием “Lithium” («Литий»). Мне сразу понравилась мелодичность песни, её энергия, композиция и голос певца. Я запомнил название группы.
     Я учился тогда в 11 классе. Мой брат уже второй год учился в Новосибирском Государственном Техническом Институте (НЭТИ), а Сергей учился там же на первом курсе. Он жил в «общаге» с Ильей Коптилиным из солнечного Магадана. В школе Илья ездил в США по обмену. Он рассказал Сергею про «Нирвану» и дал ему послушать. Сергей, приехав на выходных в Рубцовск, в свою очередь поведал мне, что есть такая крутая группа. Когда я ответил, что уже знаю её, то Сергей сильно удивился, а я порадовался, что обладаю вкусом и умею различать хорошую музыку. Интересно, что Серёга «подсадил» Илью Коптилина на Летова, о котором он раньше не знал.
     Потом постепенно я приобрёл записи остальных песен «Нирваны».
     До сих пор я считаю, что «Нирвана», а точнее её лидер Курт Кобейн, автор и исполнитель песен, является самым выдающимся рок-музыкантом в США. От многих американских рок-звезд веет «попсовостью», то есть продажностью. Курт же являлся творческой личностью до мозга костей, пропускавшим  через себя всю боль своих песен. В итоге, не выдержав, он решил уйти из жизни. В 1994 году из Америки пришла новость, что Курт Кобэйн покончил с собой, застрелившись из ружья. Ему было 27 лет.
     Теперь о классической музыке. Как и большинству простых людей, классическая музыка с детства мне представлялась ужасно скучной. Соответственно, композиторы, её сочинявшие, были для меня не интересны. Но однажды я вдруг полюбил музыку одного небезызвестного композитора. Случилось это так.
     В 1998 году на экраны страны вышел фильм Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник». Наверное, последний фильм этого режиссера, который еще можно смотреть без смеха. Там внебрачный сын главного героя очень любил Моцарта и был готов ради него ходить везде в противогазе. Почему-то именно тогда я запомнил это имя  – Моцарт. Конечно, я и раньше слышал про него. В детстве показывали по телевизору иностранный многосерийный фильм о жизни Моцарта, как он пацаном сочинял симфонии, а после смерти был похоронен в бедняцкой могиле. Также в году примерно в 1996 мы с братом смотрели по видеомагнитофону американский фильм «Амадей». Но почему-то имя Моцарта тогда было сродни пустому звуку. А тут почему-то запомнил.
     И как-то раз по чистой случайности я купил аудиокассету с самыми знаменитыми произведениями Моцарта. Хотелось просто так послушать. Включил магнитофон, и... тут меня просто потрясла красота и легкость музыки. Симфония №40, Маленькая ночная серенада, Турецкий марш. Я их уже слышал когда-то, но не вслушивался, не понимал. А чтобы понять, нужно слушать очень внимательно, не отвлекаясь, и тогда можно услышать великую музыку и поразиться, как мог какой-то обычный смертный человечишко сочинить такую божественную мелодию!
     Начало III-его тысячелетия ознаменовалось для меня открытием еще одного огромного пласта музыкальной культуры. Оказалось, этот пласт лежал совсем рядом, но был заглушен, задавлен обрушившейся на нас в 90-х популярной российской и иностранной музыкой, нещадно влагаемой в наши уши из радиоприёмников, телевизоров и проигрывателей. Изредка кое-где что-то просачивалось, и вдруг душа замирала, услышав до боли знакомые мелодии и слова.
     Речь идет о советской песенной культуре.
     Во времена Советского Союза люди, в том числе и я, имели счастливую возможность слушать советские песни. Но возникшее пресыщение привело к их обесцениванию, и народ захотел чего-то новенького, а новым было только тупое подражание зарубежной поп-музыке. Через 10 лет, к началу 2000-х годов, стал бурно развиваться Интернет, что позволило людям получать практически любое произведение. И я тоже, естественно, этим пользовался на всю катушку.
     Однажды, ещё в конце 90-х годов, я увидел по телевизору черно-белую запись, на которой один стройный молодой человек кавказской внешности энергично и зрелищно пел вокализ. Мне очень понравилось. Потом смотрю титры, а это, оказывается, молодой Магомаев. (Это был выпуск «Голубого огонька» за 1966 год, а вокализ А. Островского, который спел потом еще Эдуард Хиль, за что его прозвали за рубежом «Мистером Трололо».) Я тут же вспомнил слова отца. Потом где-то ещё, то там, то сям я слышал магомаевский голос и все больше проникался. И вдруг однажды в Интернете я наткнулся на сайт Магомаева. Он ушел со сцены и завел сайт, на котором выложил про себя информацию, свои песни и с помощью которого общался со своими поклонниками. Я, конечно, общаться с ним не решился, но зато скачал все песни и имел наслаждение их слушать.
     В 2001 году я начал ходить в мужской вокальный ансамбль ДК «Академия» в Академгородке. Наш руководитель Юрий Алексеевич Киселёв, великолепный баянист, брал многие песни из репертуара Дважды Краснознаменного, ордена Красной Звезды ансамбля песни и пляски Советской Армии им. А.В. Александрова. Чтобы понять, как исполняемая нами песня звучит в оригинале, я скачивал песню и слушал её.
     Поскольку исполнение было просто потрясающим, то в итоге я решил скачать все песни этого ансамбля с очень хорошего сайта www.sovmusic.ru.
     Постепенно собирая коллекцию советских песен, я приходил к убеждению, что песни, написанные в СССР, есть уникальное явление в мировой культуре. Их мелодии сочинялись профессиональными композиторами, имеющими фундаментальное музыкальное образование, знающими все законы и тонкости написания музыкального произведения. Авторами текстов являлись тоже профессиональные поэты. То же касается и исполнителей песен. Прибавить сюда здоровую конкуренцию, любовь к делу, близость к простым слушателям и, наконец, общее государственное идеологическое направление построения социалистического многонационального  общества, и мы получаем великую Советскую Песню. Конечно, некоторые песни писались в угоду конъюнктуре, были фальшивыми, но они со временем отсеивались, и оставались только те, которые любил народ.
     Причем советские песни слушались во всем мире. Наши ансамбли и хоры разъезжали по всем странам, в том числе и капиталистическим. И до сих пор из этих стран доносятся отголоски тех концертов, когда те или иные зарубежные артисты исполняют советские песни.
     Так же, мне кажется, что советская песенная культура очень сильно влияла на европейскую культуру. Иначе, как объяснить, что с распадом СССР Европу наводнила американская поп-музыка, вытеснив самобытную прекрасную французскую, итальянскую и др. музыку?
     Кроме того, осмелюсь утверждать, что и весь русский рок возник благодаря советской песне. Наши рок-музыканты должны были держать уровень и относиться серьёзно и к текстам и музыке, чтобы привлечь внимание людей. Опять же с развалом СССР русский рок просто выродился, потеряв почву, не являясь самодостаточным явлением. Недаром Егор Летов выпустил в 2002 году целый альбом под названием «Звездопад», в котором исполнил только советские песни.
     Советская песенная культура осталась в прошлом, навеки превратившись в классику, так же как русская и советская литература. Современные музыканты, поэты, композиторы даже близко не могут создать нечто подобное. Вроде бы и таланты есть, и образование, но всё не то, чего-то не хватает, чего-то, что навсегда утрачено. Хотя, возможно, и не навсегда.


                О том, как я ходил на концерты, и прочем

                Владимир Шаинский

     Первый концерт, на котором я побывал, – концерт Владимира Шаинского. Мне было тогда лет 11 или 12 (то есть год 1988 или 1989), и, конечно, я уже знал этого композитора и очень любил его песни, которые звучали по телевизору, радио и на пластинках. До сих пор я считаю, что это выдающийся композитор нашего времени.
     На концерт мы ходили всем классом. Каким-то образом (а впрочем для того времени это было в порядке вещей) этот знаменитый человек решил осенить своим приездом наш провинциальный город Рубцовск.
     И вот накануне концерта мне пришла в голову мысль (а может, кто меня и надоумил) взять у него автограф. Я подготовил ручку, блокнот и выучил его имя-отчество. Здесь проявилась моя черта характера впадать в авантюры. Это случается редко, но как что-то в голову взбредёт, так пока не сделаю – не успокоюсь.
     Концерт, если мне не изменяет память, состоялся в драматическом театре. Зал был набит детьми. На сцене неказистый мужичок энергично долбил по клавишам и громко пел противным скрипучим голосом. Зрелище было душераздирающим. Но дети – народ непритязательный.

     Если б не было школ,
     До чего человек бы дошёл.
     Ел руками бы мясо сырое
     И на первое, и на второе!

     – пел композитор незнакомую мне песню спорного содержания, и зал дружно подхватывал:

     Если б не было, если б не было,
     Если б не было школ!

     Но в основном, Шаинский, конечно, пел популярные, любимые всеми песни.
     Когда концерт закончился, все стали хлопать. Шаинскому дарили цветы, и я понял, что пора. С бьющимся сердцем я преодолел расстояние от своего места до сцены. На ватных ногах я поднялся на сцену и прошёл за боковую кулису.
     И вот я смотрю в двух шагах от меня стоит знаменитый композитор. А зал продолжает хлопать, и он тоже хлопает. И подойдя к нему, сквозь шум я ору: «Владимир Яковлевич, можно Ваш автограф?!» Он оборачивается ко мне, хватает блокнот и ручку, расписывается, отдаёт обратно и продолжает хлопать дальше. Всё это за пару секунд.
     Я, просто ошалевший от того, что смог это сделать и что так легко всё сложилось, иду обратно. Ведь была же куча возможных причин, что не получится. Меня могли не пустить на сцену, он мог бы стоять в другом месте, мог бы запросто отказать и т д. и т. п.
     Интересно, что я не считал свой поступок чем-то выдающимся, и очень удивился, когда на другой день в школе наша классная руководительница Валентина Тимофеевна стала рассказывать про концерт (видимо, для тех, кто не ходил) и в конце сказала: «А один наш ученик (и она искоса посмотрела на меня) догадался и взял у Шаинского автограф. Это был Денис Третьяков».


                Егор Летов

     В 1994 году в декабре месяце я побывал на концерте Егора Летова. Я учился на 1-м курсе Новосибирского государственного университета. Концерт должен был состояться в пристройке общежития №5, оборудованной для массовых мероприятий, со сценой и зрительный залом.
     Когда я узнал о концерте, то не поверил, что это произойдёт у меня под боком (я жил в седьмом общежитии) и у меня есть все шансы попасть туда. Я раньше и мечтать об этом не смел. Даже мысли, что я когда-то попаду на концерт Летова, у меня не было. Летов для меня был человеком из другого мира, если не Богом, то по крайней мере сверхчеловеком, лишенным иллюзий, достигшим свободы, одаренным исключительным по яркости и глубине талантом.
     К тому времени я уже больше месяца являлся христианином Новосибирской Христианской Церкви, и перед крещением «отрёкся» от всех своих кумиров. Я чувствовал, что пойти на концерт Летова, известного своей антихристианской позицией, будет не совсем по-христиански, но я понимал, что ничего подобного у меня в в ближайшее время не будет, и я в некотором роде «согрешил», пойдя против своей совести.
     На концерт из Новосибирска приехал Сергей Бородин, учившийся на 2-м курсе НЭТИ. В холл 5-го общежития набилось много молодежи, желающих попасть на концерт. Билетов заранее не продавали, и было такое ощущение, что билеты нам могут не достаться. Я настроился на любой вариант развития событий. И когда вдруг вышел один из организаторов и сказал, что концерта сегодня не будет, то я не сильно огорчился – значит, как-нибудь в другой раз.
     Другой раз не заставил себя долго ждать, и где-то дня через два я, откуда-то случайно узнав про новое время концерта, уже стоял в зале вместе с другими счастливчиками. Но, к сожалению, без Серёги, которому я никак сообщить не мог. Народу было меньше примерно вдвое, чем пришло в первый раз.
     Концерт начался. На разогреве выступала рок-группа «Родина». Её лидер Олег Судаков по кличке «Манагер» (он когда-то был директором «Гражданской обороны», откуда и получил это прозвище, потом в 1994 году основал собственную группу), рыжеватый крепкий парень с аккуратной бородой истошно орал в микрофон какую-то песню. Ни одного слова было не разобрать.
     Большая часть зрителей стояла, рассредоточившись по залу, и терпеливо взирала на выступавшего. Некоторые же, особо буйные, бегали и прыгали в центре зала и иногда, будто бы случайно, толкали в спину стоявших, но те не обижались. Все ждали.
     Наконец, Манагер закончил, вышел ведущий и объявил «Гражданскую оборону». И тут все, кто был в зале, ринулись к сцене, образовав сильную давку. Меня прижало возле боковой колонки, где я простоял весь концерт и чуть не оглох. Людей притянуло к сцене, как магнитом, и этим магнитом был Летов.
     И он вышел. С клиновидной бородкой, субтильный, в кожаной куртке. Музыканты маленько побренчали, настраиваясь, и действо началось. Летов пел, обхватив руками микрофон на стойке. Между куплетами он двигал прерывисто руками, как эпилептик, или человек, находящийся в наркотическом опьянении. Но несмотря на внешнее «сумасшествие» это была всего лишь игра, создание образа юродивого. Песни исполнялись так же безукоризненно, как и в альбомах:

     Далёкая Офелия плыла себе вдаль.
     Сияла ночь, звенела земля.
     Стремительно спешили, никого не таясь,
     Часы в свою нелепую смешную страну.

     От его неповторимого баритонального голоса, звучания инструментов, воздействующих на подсознание, цепенел мозг, слушатель полностью погружался в психоделическое состояние. В середине концерта я вдруг заметил, что в ногах Летова прямо на сцене сидит паренёк. Он, опустив голову, покачивался в такт музыке, видимо, уже пребывая в глубоком экстазе. Динамичные песни сменялись медленными:

     Вот и всё, что было, –
     Не было и нету.
     Все слои размокли,
     Все слова истлели.

     Всё, как у людей!..
     Всё, как у людей!..

     На ритм-гитаре играл Игорь Жевтун по кличке «Джо». Он был небольшого роста с бородкой, с короткой прической, и вообще не походил на рок-музыканта. Здесь и на видеозаписях, которые я потом смотрел, «Джо» Жевтун всегда скромно себя вёл и молчал. Я слушал и смотрел, как он переставляет аккорды на гитаре и пытался их запомнить, чтобы потом впоследствии самому играть.
     Когда концерт закончился, вышел организатор и сообщил, что сейчас состоится встреча Летова со зрителями, где ему можно будет задать вопросы. Я, конечно, ещё больше обрадовался такому стечению обстоятельств.
     Пока расставляли стулья в зале, я стал думать, где раздобыть ручку и листок, чтобы взять у Летова автограф. И решил пойти к брату из нашей церкви Володе Соколову, который жил в этой же «общаге». Вместе с ним жил Алексей Афанасьев, тоже брат, но не студент, и паренёк по имени Паша, студент физфака, который был православным до мозга костей и ненавидел нас, злобных сектантов. У себя в шкафчике он сделал что-то типа часовенки, понавесил туда икон и периодически, там заперевшись, молился.
      И вот я прихожу в эту комнату, исполненную любви и благодати, с концерта аморального безбожника Летова и прошу ручку и бумагу, чтобы взять автограф у этого нечестивца. Я думал, что Володя сейчас меня будет стыдить и упрекать в идолопоклонничестве, но к моему удивлению он со всей своей сердечной простотой дал мне всё, что я просил. Возможно, он и слыхом не слыхивал ни про какого Летова и плевал на него с высокой колокольни, но Алексей, как я впоследствии узнал, слушал раньше «Гражданскую оборону», но он тоже мне ничего не сказал.
     На встрече с Летовым я сидел, как в тумане, и сейчас плохо помню, какие вопросы ему задавали, и что он говорил. Но один вопрос запомнился. Какой-то парень, по говору из гопников, спросил: «Егор, скажи, ты – панк или нет?» Летов стал что-то рассуждать про панкизм как явление в мировой культуре, но парень, не дослушав, сказал: «Нет, Егор, ты прямо скажи: ты лично – панк или нет?» И Летов ответил: «Да, я – панк». И тут парень как заорёт: «Факт! Все слышали? Факт!» В общем, почему-то ему было жизненно важно узнать причисляет ли себя Летов к панкам.
     Когда встреча закончилась, люди начали рассасываться, стали убираться стулья, а к Летову выстроилась большая очередь за автографами. Он стоял на краю сцены, и подходившие вынуждены были смотреть на него снизу вверх. Я решил, что надо воспользоваться шансом и не просто взять автограф, а ещё и поговорить. И вот после того, как Летов расписался на моей бумажке, я задал ему свой сокровенный вопрос: «Егор, а что ты будешь делать, если у тебя пропадёт талант?» Летов посмотрел в туманную даль и сказал: «Какой талант? Мы просто работаем».
     Взяв автограф у Летова и поговорив с ним на философские темы, я вконец обнаглел и решил, что я уже почти свой. Увидев прохаживавшегося «Джо» Жевтуна, я подошёл к нему, пожал руку и сказал: «Спасибо за концерт!»
     Надо сказать, что это был творческий зенит Летова, когда он достиг наибольшей славы. Потом интерес к нему у людей стал спадать. Он был кумиром восьмидесятников, которые воспитывались еще в советские времена, и после развала Союза находились в духовном поиске. У молодёжи 90-х годов уже были другие проблемы и кумиры.
     В этом же 1994 году Летов пытается заниматься политикой и примыкает к радикальному оппозиционному движению в лице Дугина, Лимонова, Баркашова, Анпилова и иже с ними. На уличных митингах он поёт песню «И вновь продолжается бой!», и пришедшие на митинг пенсионеры с ужасом взирают на орущего «волосатика», не в силах принять столь, мягко говоря, необычное исполнение любимой пахмутовской песни.
     Приверженный своей идее быть всегда против официальной власти («...при любом госстрое я – партизан, при любом режиме я – анархист!») и всячески её обличать, пытаясь свергнуть («Мы – лёд под ногами майора!»), Летов борется с пришедшими на смену советской власти либералами. Но борьбы не получается, потому что никто с ним не собирается бороться. Если при советской власти Летова за его песни сажали в «психушку», то новая власть просто его не замечает. Он ей абсолютно не опасен.
     В итоге Летов разочаровывается в политике и уходит из неё. И хотя в его песнях до сих пор звучит ностальгия о прошлом («Взмывает в небо за моим за окном непобеждённая страна!..»), всё чаще появляются строки разочарования в жизни («Каждый день свою я сумку, свою сумку охранял. Всю свою жизнь я сумку охранял!») и приготовления к уходу:


     На рассвете – без меня,
     На кассете – без меня.
     Без меня – за дверь, без меня – домой.
     Без меня – теперь, без меня –
     Анекдот с бородой
     Навсегда!

     И убегает весь мир,
     Убегает земля.
     Бежит далеко-далеко.
     Куда-то далеко-далеко.
     И убегает весь мир,
     Убегает земля.
     Бежит далеко-далеко.
     Без оглядки далеко-далеко.

     Корка хлеба – без меня,
     Пальцем в небо – без меня.
     Без меня – апрель, без меня – январь.
     Без меня – капель, без меня –
     Отрывной календарь
     На стене!

     И убегает мой мир,
     Убегает земля.
     Бежит далеко-далеко.
     Отсюда далеко-далеко.
     И убегает мой мир,
     Убегает земля.
     Куда-то далеко-далеко.
     Навек далеко-далеко.

     Добрый ослик – без меня,
     Горький дождик – без меня.
     Без меня – сирень, без меня – герань.
     Без меня – моя тень, без меня –
     Поздравления оттуда-сюда!

     И убегает мой мир,
     Убегает земля.
     Бежит далеко-далеко.
     Куда-то далеко-далеко.
     И убегает мой мир,
     Убегает земля.
     Бежит далеко-далеко.
     Без оглядки далеко-далеко.

     И убегает мой мир...

     В 2008 году в возрасте 43-х лет Летов покидает навсегда свою «мясную избушку». Во сне у него останавливается сердце.
     Лет через 20 где-то в локальных сетях я нашел видеозапись того концерта в 5-м общежитии. Запись была не очень хорошего качества, но я как будто снова побывал там, испытал заново все те эмоции, когда мне было 17 лет, и впереди лежала вся жизнь.
     Автограф Летова я, конечно же, потерял. И, может, к лучшему.


                Сростки

     В 2001 году летом мне пришла идея съездить в село Сростки на Шукшинские чтения. Я окончил первый курс аспирантуры, и мне очень хотелось развеяться.
     Приехав в Рубцовск, я сообщил об этом своим родителям. План был такой: беру с собой палатку, в которой буду ночевать пару-тройку дней где-нибудь на бережку тамошней речки, а пищу буду покупать в сельском магазине. Родители сильно удивились, но препятствовать не стали, видимо, думая, что я уже большой и сам отвечаю за свои поступки.
     Сейчас на их месте я бы тоже сильно удивился такому безумству, но мне тогда было 24 года, я был полон сил, и море было по колено. Опять же страсть к авантюрам, о которой я уже упоминал.
     Одноместную палатку мне одолжил верный друг Сергей. Она была свёрнута в плотный цилиндр с ручкой и была удобна для транспортировки, но использовать мне её так и не пришлось.
     К моему счастью меня спасла мама. На работе она рассказала о моей предстоящей поездке, и оказалось, что у одной учительницы в Сростках живёт родственница, с которой они давно не виделись и даже не общались. Учительница написала письмо родственнице, в котором в конце просила меня приютить на время Чтений. Несмотря на такое удачное совпадение, я всё равно взял палатку на всякий пожарный случай.
     До Барнаула я добрался на поезде в общем вагоне, от Барнаула до Бийска опять на поезде, а до Сросток – на рейсовом автобусе. Найдя нужный дом, я постучал в калитку, и вышла поджарая бабушка небольшого роста приятной внешности. Я рассказал про себя и вручил ей письмо. Она сразу стала читать, и оказалось, что я привёз ей плохую весть о смерти кого-то из её родственников. Она заплакала, а мне было очень неловко, но делать было нечего, и я сидел и ждал, когда она успокоится. Где-то у меня ещё была неуверенность, а примет ли она меня после всего этого. Но, успокоившись, хозяйка сказала: «Что ж, пойдем», и у меня отлегло от сердца. Я сразу почувствовал доброту этой женщины, что впоследствии подтвердилось в полной мере.
     Она познакомила меня со своим внуком и показала, где я буду спать. Дала мне постельное бельё и накормила. В общем, мне так сильно свезло, что я и представить не мог. Я нашёл с ней общий язык и с её внуком тоже, который провёл меня по селу и показал, где что находится, связанное с мероприятиями. Заодно я узнал расписание.
     Сколько точно я провёл дней в Сростках (два или три) и всю хронологию событий я уже не помню, поэтому пройдусь по всему, как отложилось.
Итак, я посетил: 1) Музыкальный всероссийский фестиваль народных песенных коллективов; 2) Школу-музей, где учился Шукшин; 3) Дом-музей матери Шукшина; 4) Концерт самодеятельности в каком-то небольшом актовом зале; 5) Встречу в кинотеатре с известными актерами и премьерный показ фильма «Тайны дворцовых переворотов» и 6) Концерт «звёзд» на горе Пикет.
     Фестиваль проходил два дня на стадионе. В первый день выступали все коллективы, во второй – победители фестиваля. Победителей определяло жюри. Коллективы были в основном из Сибири, но приехали и из других регионов, и даже с Кубани.
     В первый день перед концертом выступал местный поэт пенсионного возраста, который прочитал свой стих, содержащий много пафоса и призывов возрождать Россию. Также выступил местный паренёк, учившийся в Москве на актёра, и которым местные очень гордились, потому что он пошёл по стопам Шукшина. Паренёк, одетый в русскую национальную одежду, прочитал отрывок из романа «Я пришёл дать вам волю».
      Вообще, казачья тема пронизывала весь концерт. Какой-то мужик то ли с Дона, то ли с Кубани стал уверять со сцены, что Шукшин был казаком, так как всю жизнь проходил в сапогах. Выступало много казачьих коллективов, в том числе из Бердска «Потомки Ермака» под управлением В.Молчалова, причём смотрелись они очень даже неплохо.
      Были забавные моменты. Выступал какой-то смешанный небольшой ансамбль в русско-народных одеждах. Когда они закончили выступление, то все участники покинули сцену, кроме одного мужика, который оказался в основательном подпитии. Как так случилось, что никто не заметил перед выходом, что он пьяный, – непонятно. Короче говоря, мужик остался на сцене и, видимо, неудовлетворённый количеством исполненных песен и испытывавший потребность в дальнейшем продолжении, потянулся к микрофону и что-то даже успел в него промычать, пока какая-то бабёнка из их ансамбля не выбежала и не увела его со сцены.
     Через семь лет в 2008 году на этой сцене уже выступал и я в составе мужского вокального ансамбля под руководством Ю. А. Киселёва. Мы пели «Ах, ты, степь широкая!»
     Ещё один концерт, но уже камерный, проходил в небольшом зале. Это была то ли библиотека в школе, то ли что-то подобное. Народу туда набилось много, и я стоял рядом с пожилым усатым участником ансамбля «Потомки Ермака», который был в казачьей одежде и с шашкой. Пели песни, читали стихи. Выступали ансамбли с фестиваля. Один коллектив пел песню про Степана Разина. Усатый «Потомок», усмехнувшись, сказал мне: «Ох, и разбойничек был Стенька Разин!» Я так понял, что он вопреки мнению о благородных деяниях атамана, указывал, что Разин был всё-таки разбойником, то есть по-нашему бандитом. Меня же так и подмывало напомнить ряженому, как красные хвалёным казакам наподдавали в Гражданскую.
     С собой в поездку я взял «Донские рассказы» Шолохова, которые  с упоением читал в первый раз, погружаясь в жизнь донского казачества.
     Опять же Шолохов был большим авторитетом для Шукшина. Когда снимали «Они сражались за Родину» Бондарчук с Шукшиным приезжали к великому писателю в гости. И Шукшину была интересна тема донского казачества, судя по его роману.
     Был интересный случай. Между мероприятиями я сидел в избе и читал «Донские рассказы». Хозяйка спросила меня, что читаю. Когда я ответил, что Шолохова, она сказала ласково: «Мишеньку!»
     Вот так вот – «Мишенька»! Как можно ещё больше выразить любовь нашего человека к исполинам земли русской! Лауреат Сталинской, Ленинской, Нобелевской премий, Дважды Герой Социалистического Труда, действительный член Академии Наук СССР, депутат Верховного Совета СССР 1-10 созывов, член ЦК КПСС Мишенька Шолохов! Наш Мишенька, и всё тут!
     Кстати, на этих Чтениях присутствовал директор Государственного музея-заповедника М.А.Шолохова, его внук, Александр Шолохов.
     Кроме «Потомков Ермака» выступал ещё один представитель Бердска, а вернее представительница – Петина Надежда Александровна, руководитель литературного клуба «Искатель». Она читала стихотворение Высоцкого «Памяти Василия Шукшина» («Ещё ни холодов, ни льдин...») Я тогда её в первый раз увидел, но запомнил, т. к. это было довольно необычно. Через год или два я стал искать литературные сообщества в Бердске, чтобы показать свои стихи, и узнал про клуб «Искатель», который собирался в ДК «Родина». Когда я подходил к комнате, где собирались поэты, меня встретила Надежда Александровна и, узнав, что я к ним, подхватила меня за руку со свойственной ей обаятельностью. В клубе я познакомился с интересными людьми и прочитал свои стихотворения. Одно из них называлось «На похоронах Высоцкого». После этого Надежда Александровна встала и стала читать тот самый стих, посвященный Шукшину. И тут я вспомнил Сростки и понял, что там была она. В общем, мир тесен.
     Концерт знаменитых артистов проходил на горе Пикет возле Сросток. Говорят, что это было любимое место отдыха Шукшина. Отсюда открывается красивый вид на село и его окрестности с холмами и перелесками. На склоне горы установили сидячий памятник писателю.
     Деревянная сцена с огромным портретом Шукшина располагалась ниже уровня зрителей. Артисты сидели на стульях на краю сцены. Они поочередно выходили и исполняли номера. В основном, это были люди, которые родились на Алтае: Алексей Булдаков, Валерий Золотухин, Михаил Евдокимов. Булдаков спел своим «генеральским» баском песню «Давай пожмём друг другу руки, и в дальний путь на долгие года!» Коротко подстриженный Золотухин спел «Ходят кони» из «Бумбараша» под гитару и ещё какую-то песню с Ириной Линдт. С чем выступал Евдокимов, не помню.
     Запомнилось следующее. После концерта артисты стали расходиться, а Евдокимов залез в огромный джип с тонированными стёклами. Автомобиль окружила огромная толпа. Я подумал, что сейчас он выйдет пообщаться с народом, но он так почему-то этого не сделал. Возможно, были объективные причины, но что-то мне подсказывает, что дело в другом: просто возомнил о себе невесть что. Когда стал губернатором, ещё больше заважничал. Двери ногой открывал. Барином стал.
     На меня этот случай с джипом очень сильно повлиял. Так мне обидно стало за людей, за себя. Почему мы пресмыкаемся перед известными людьми? Кумирами их делаем. Ещё можно понять, когда преклоняются перед Магомаевым, Высоцким, тем же Шукшиным с Шолоховым. Но тут-то перед чем преклоняться? «У меня после бани морда красная!.. Главное, у отца не красная, а у меня красная!» Ха-ха-ха!.. Таланту на три рубля.
     Ещё сильнее моё отношение к «звёздам» поменялось на встрече с ними в кинотеатре перед показом фильма «Тайны дворцовых переворотов». Там присутствовали Светлана Дружинина, режиссёр фильма, Алексей Булдаков и Владислав Галкин. Какое они имели отношение к фильму, я не помню. Перед показом Дружинина толкнула какую-то речь, Булдаков чего-то сказал, а Галкин рассказал анекдот про казака: «Лежит казак в хате на лавке. Вдруг вскакивает и давай шашкой махать. Помахал и опять лёг. Через какое-то время опять вскакивает и машет. И так весь день. Жена ему говорит: «Ты бы хоть по дому поработал!» А казак отвечает: «Ага, поработал! Вот ты, глупая баба! Вдруг война начнётся, а я уставший!»
     Потом показали не самый выдающийся художественный фильм про череду смены власти после Петра I.
     Но основное, о чём я хотел рассказать, произошло до начала мероприятия. В зале было немного народа. Я пришёл одним из первых. На улице пересёкся с Галкиным, который оказался высоким и крепким мужиком. Когда артисты уже сидели на сцене, прибежала семья, состоящая из отца с матерью и двух дочерей. Увидев живых артистов, девочки запрыгали от радости, и батя дал им ручку и бумагу, чтобы они взяли автографы. Мне показалось, что я в зоопарке, и папа дал дочерям лакомства, чтобы они покормили обезьянок. У меня тоже, кстати, первое желание было пойти взять автограф, тем более ручка и бумага с собой были, но я силой воли буквально заставил себя сидеть на месте.
     Я сказал себе: «Конечно, Булдаков и Галкин – неплохие актёры, но это не значит, что я должен бежать к ним на полусогнутых. В конце концов, с таким же успехом они могут подойти ко мне и взять автограф у меня. Почему нет? Я им с радостью дам».
     В общем, у меня произошла радикальная ломка сознания и отношения к себе и окружающему миру.
     Вернулся я в Рубцовск довольный, насыщенный впечатлениями и без гроша в кармане.