Глава четвёртая. У разбитого корытова

1.
«День без выстрела на Земле» - такая была песня в самом начале 70-х. Мы её пели на конкурсах политической песни в старших классах школы. Пели с чувством, как нам казалось, с полным погружением в тему. Но ни черта мы не понимали, и уж тем более откуда было взяться чувству, если к моменту нашего рождения война уже десять лет как закончилась. Росли и подавно - мирное небо над головой. Это потом будет: кому – Афган, кому – Кавказ. А тогда, в старших классах школы, мы и представить себе не могли, что кому-то из нас ещё доведётся войну в полный рост увидеть.
В тот первый раз, 9 мая 45-го, победу отмечали всем народом. Всё получилось спонтанно, людей начали отпускать с работы, как только сообщили о капитуляции Германии и окончании войны, а уж на улицах всё само собой переросло в народное гуляние. Салют был объявлен правительственным указом. В июне, когда фронтовики начали возвращаться домой, прошёл праздничный парад победившей армии. Кадры, где солдаты-победители бросают к Мавзолею знамёна повергнутого врага, видели, я думаю, все. Очень впечатляющее зрелище. При этом, хочу заметить, без всяких технических уловок и трюков: честно, выразительно, лаконично. Без «подтанцовки». Ещё раз отпраздновали Победу. И, наконец, в сентябре, после победы над Японией и завершения Второй мировой войны отпраздновали в третий раз за год.
Дед появился в Городке уже после всех победных празднеств, на костылях - инвалид войны. Он вообще и дальше по жизни отмечал День Победы специфически, впрочем, как и многие фронтовики: выпивал поминальную стопку водки и долго потом молчал. А, ещё открытки, специально государством к Дню Победы выпускаемые, за неделю до него аккуратно подписывал и отправлял однополчанам. 
Сейчас уже мало кто вспомнит, что 9 мая выходным праздничным днём был у нас не всегда. Уже с 1948 года – это рабочий день, отличающийся, впрочем, от всех остальных праздничным салютом. К тому времени основная масса воевавших солдат и офицеров с войны возвратилась, быт семейный худо-бедно налаживался, праздновать да расслабляться времени не было, надо было страну из руин поднимать. Да и что праздновать по большому счёту? Опасность, угрожавшая близким, отступила, враг своё получил сполна, даже, казалось бы, неиссякаемая жажда мести - и та на убыль пошла. А вот боль потерь никак не проходила и страх по ночам не отпускал. Чуть ли не в каждом сне снаряды ухают, пули свистят, и кого-нибудь да убивает. Прочь прогнать – не даётся, так не бередить хотя бы её - горькую память.
Дед, заменив со временем костыли на палку, принялся за их маленькое с Настей хозяйство: комнаткой-то уж несколько лет никто не занимался, не до того было. Белил, красил, мелкий ремонт производил. И засияли их «хоромы» как в довоенные времена.    
Начал Сергей Сергеевич подумывать о том, чтобы работу какую подыскать, на инвалидную пенсию не шибко разгуляешься.
Но оказались эти его помыслы о работе преждевременными, потому как случилось то, что никто и ожидать не мог. Весной 1946 года у Насти обнаружили туберкулёз. У Татьяны Алексеевны – рак. В обоих случаях на стадиях, не поддающихся лечению: во время войны не до диспансеризаций было.
Не простой выбор Сергею предстоял. С кем остаться, кого поддерживать до конца дней: жену или мать? Надо было решать и делать это срочно, болезнь времени на раздумье не оставляла. Он поехал к матери. Взял дочь и уехал. Со стороны это выглядело как предательство, которого, разумеется, не было, так постановили Сергей и Настя на своём семейном совете. Ходить по Городку и всем объяснять, почему так, а не иначе, вроде как оправдываясь, дед и в мыслях не держал: пусть думают, что хотят, на то у них своя голова имеется. 
Матвеевы во главе с Пелагеей долго успокоиться не могли: как так, больную жену бросил, укатил в деревню!
Я спрашивал у матушки, правильно ли поступил дед? Как он на самом деле относился к Насте? Переживал ли? Переживал. Так сильно переживал, что почернел весь. Нет, не выбор он сделал, уехав, а решение тактическое принял, не отказывался он от больной жены, любил её одну на всю жизнь. Но… Жить в одном помещении вместе становилось опасно, тем более с дочкой. Болезнь переходила в открытую форму. Так и виделась Настя с дочкой до конца своей жизни на расстоянии, ни обнять, ни поцеловать, ребёнок издалека ручкой помашет: «Мамочка, мамочка» – и всё.
Приехали в Корытово. Сергей мать не видел год (Татьяна Алексеевна навещала его в госпитале), сразу заметил, как она изменилась: совсем постарела, маленькая сделалась, грустная, молчаливая, стала чаще замирать у киота с иконами. Встанет и губами беззвучно шевелит.
Натке-то что? Они с бабушкой, почитай, всю войну вместе, таких изменений в ней не видит, да и то ладно, ребёнок ведь. Хотя, десять лет уже, пионерка почти.
Вечером помянули младшего, Иосифа, а потом Татьяна Алексеевна и говорит: - Серёжа, сделай мне гроб.
Просто сказала, без надрыва, как если бы воды из колодца попросила натаскать. Сергей сдержаться не смог, выбежал из избы, сел на завалинку и заплакал.
А наутро - делать нечего - отправился материал необходимый приобретать, да принялся за работу. Работал не торопясь, как мог оттягивал момент, когда гроб готов будет. Тут, ни то на третий, ни то на четвёртый день приехала Настя из Москвы, навестить. Вот так - сорвалась, не предупреждая. Всё-таки очень сильный она была человек.
На дворе Натка с Шурой играют. Шура Крючкова, дочка соседей Василия и Лизы, подружка Наткина. Как говорится, с горшка вместе. И всю войну - не разлей вода, и потом - на всю жизнь самые близкие подруги.
- Натка, а папа где? – Настя спрашивает.
- Да там, гроб бабушке делает…
Настя с места сорвалась, побежала к мужу, в голове одна мысль: «Неужели свекровь умерла, не успела я?».
У сарая Сергей доски строгает.
- Сергей, что случилось с мамой?
- Пока ничего, жива.
- Так ты живому человеку гроб делаешь?
И понеслось. И так, и растак:
- Да как так можно, матери родной.
Настя… Я вот часто стал задумываться, а какой бы она была мне бабушкой? Как мать она Натку в строгости держала, а меня, внука своего, баловала бы? Почему-то на все сто уверен, что да!
Услыхала Татьяна Алексеевна, позвала Настю к себе.
- Не ругай его, Настя, это я попросила. Грех это или не грех, а только тут не Москва. Пока найдут умельца, пока сделают всё как надо, я уже и распухну вся…
Насте тоже без дела сидеть не пришлось. Успокоившись, принялась шить свекрови рубашку, платье – всё, во что положено одеть православную женщину в последний путь. Такая к ней была просьба Татьяны Алексеевны Егоровой, в девичестве Смирновой.
Прабабушка Татьяна умерла в том же, 1946 году.
«Остался на сквозняке» - говорят о потерявшем родителей человеке. В точку! Так и есть.
Сергей с дочерью вернулись в Городок. Дом и имущество кое-какое, ими оставленное, соседи распродать помогли. 
Настя, бабушка Анастасия, умерла в марте 1948-го.
В детстве, в первых классах школы, готовясь к самому неудобному и не желаемому для нас, мальчишек, празднику, Международному женскому дню 8-го марта, загодя начинал откладывать копейки, экономя на завтраках и на кино, для подарка маме. Накопленного к празднику хватало на одну веточку мимозы. Вкупе с открыткой неплохой подарок получался, так я считал. Мама делала вид, что радовалась. Но позже, когда мне уже лет десять-одиннадцать исполнилось, она всё-таки попросила: «Сыночек, ты мне мимозу, пожалуйста, не дари больше. Когда мама моя умерла, был март, и на похоронах из цветов -только мимоза, много-много. Я после того дня запах её переносить не могу, Не обижайся…» 
Дед с двенадцатилетней Наташей одни на весь свет.
Подобных испытаний злейшему врагу не пожелаешь. Но не сломили они деда. Понимал, что он – единственная опора для подрастающей дочери, а они с Настей так мечтали, чтобы их Натка жила счастливым человеком в светлом будущем, которое они строили и защищали.
Жить продолжали в своей одиннадцатиметровой комнатке. А где же ещё? Когда Настя заболела, кто-то из знающих людей посоветовал им, Егоровым, встать в очередь на жильё. Встали, да с печальными событиями и забыли о том. Натка в школу ходит и в свои двенадцать лет старается по-взрослому заниматься хозяйством: следит за тем, чтобы в доме были необходимые продукты, стирает, убирает, даже скудный бюджет пытается распределить так, чтобы денег хватило на месяц. Готовка, правда, чаще всего оставалась обязанностью деда. Это и понятно, профессионал как-никак.
Поначалу попробовал дед устроиться столяром, по специальности. Но как с больной ногой целую смену у станка выстоять? Нет, не получилось. Зашёл на всякий случай в школу. Ни на что не рассчитывал, да новый директор был решителен и никаких возражений не допускал. Правда, получалось у него как в героических фильмах, очень уж пафосно. У деда же с кино давняя любовь, его не проведёшь. Может, и подыграл чуть, не без того, но оба, что называется – от души. 
- Где сейчас самое важное место? У школьной доски, а твоё, Сергей Сергеевич, – у школьного верстака. Стране нужны специалисты, чтобы заново её отстроить, сделать лучше прежней, чтобы довести задуманное и начатое нашими отцами до завершения. О тебе я слышал много положительного, если бы не пришёл, сам бы к тебе постучался. Так что приступай хоть с завтрашнего дня.
История повторилась. Дед вернулся в школу.
Он трепетно и с огромной ответственностью исполнял свои отцовские обязанности. Не ограничивал скромные траты дочери на девчачьи покупки: наряды, духи, косметику (какие-никакие, но были).
Пьяным отца Наташа в своей жизни видела всего два раза. Один раз тот явился домой «на бровях» после встречи с Мишкой, тем самым Михаилом Васильевичем Калининым, который приезжал специально, чтобы подтвердить личность Егорова Сергея Сергеевича то ли при назначении пенсии по инвалидности, то ли при выдаче удостоверения инвалида войны. Такие были порядки. Если подумать, порядки правильные, хотя и хлопотно это было организовать: приезд двух или даже трёх однополчан, которые в соответствующем учреждении подтвердят, что ты – это ты. Столько после войны недобитых вражин, служивших полицаями, надсмотрщиками в концлагерях, а то и всамделишных шпионов, пользуясь потерянными, украденными или взятыми у убитых красноармейцев документами, пытались легализоваться в победившей стране. Да ещё и при коммунизме, небось, пожить надеялись, гады. С целью недопущения такого безобразия и была затеяна процедура идентификации личности. Не надо никакого глаза фотографировать и отпечатки пальцев снимать. В то время до таких технологий жизнь ещё не добежала.
Так вот, значит, встретились два фронтовых друга, сделали полезное дело и решили отметить встречу. Где? Да хоть где. После войны в Москве был достойный выбор столовых, буфетов, кафе и ресторанов, в которых можно было хорошо погулять на любой бюджет. Ещё рюмочные… Отставить, рюмочные появятся чуть позднее, когда страна, а вернее, руководство её озаботится «культурой пития». Вполне возможно, что историческая встреча проходила за ресторанным столиком на крыше любимого дедом кинотеатра «Родина» на Семёновской площади. Да, именно на крыше почти до 60-х годов функционировал самый настоящий ресторан, пока один из подвыпивших посетителей не кувыркнулся за ограждение. После этого ресторан прикрыли. Наклюкались за разговором наши ветераны (на приличную закуску денег у них вряд ли хватило), уж и непонятно, кто кого тащил, но в Городок заявились вместе, «плечом к плечу, чтоб не упасть». Постелили гостю на полу, храпели оба, как табун на переправе: там тебе и Проня, и Бася, и особо голосистый Неман.  Ещё повезло: воскресенье, не рабочий день, а то как в таком виде в школе показаться? Утром просил прощения отец у дочери, а Мишка полотенце, холодной водой смоченное, к голове прикладывал и стишок, где-то слышанный, всё повторял: «Хорошо тому живётся, у кого одна нога, ему пенсия даётся, и не надо сапога».
И с Ильёй потом дед встречался, тот тоже приезжал подтвердить личность фронтового друга, но встреча прошла без бурных возлияний, хотя и не менее душевно.
Второй и последний в жизни деда раз, когда он позволил себе «хватить лишнего», случился в канун нового, не скажу точно какого, года. Скорее всего, 50-го. Натка нарядила, как принято, новогоднюю ёлку. Наряжать к празднику вечнозелёное, не пластмассовое ещё дерево, стало снова доброй традицией в советских семьях. После всяких запретов на Рождество, которые имели место в 20-х годах (сразу после Гражданской войны и началом борьбы с поповским мракобесием), ёлку возродили в конце 1935 года, придав ей новое содержание.
Помните, в фильме «Чародеи» Валентин Гафт в роли Сатанеева декларирует: «Форме в наше время придаётся большое…» А Роман Филиппов (Камнеедов) подобострастно брякает: «… содержание!».
Новое содержание новогодней ёлки – как «праздника радостного и счастливого детства в нашей стране» устроило абсолютно всех: лиц официальных, полуофициальных и кавказской национальности. Натку драматическая история ёлки интересовала мало, так как всё это случилось ещё до её рождения. Развешивая на колючих зелёных ветках скромные новогодние игрушки, она делала лишь то, что привыкла делать в этот день, в канун нового года, в течение всей своей недолгой ещё жизни. 
Праздничный новогодний ужин, который Наташа спланировала и приготовила, должен быть стать сюрпризом для отца. Настоящий холодец! Мясные субпродукты (копыта, хвосты, куриные лапки, «плохо обглоданные» кости, наконец) она собирала с начала декабря, благо месяц выдался морозным, и погода позволяла копить продуктовое «богатство» в обычной авоське за форточкой. Кроме того, на столе присутствовала селёдка с картофелем и подобие салата оливье из того, что удалось раздобыть.
Конечно, девочка-подросток надела самое нарядное своё платье. Она уже думала, какое ей загадать желание, когда кукушка настенных ходиков прокукует двенадцать раз, и можно будет выпить сидра из намытых до блеска стаканов, но тут случилось «явление Христа народу»: папочка, скатившись по ступенькам входной лесенки, спланировал на кровать, куда и рухнул, не в силах стащить с себя даже мокрый от снега ватник.
И немедленно захрапел.
Однажды, будучи вдвоём с пятнадцатилетней дочкой на отдыхе в Хорватии, мы поддались на уговоры местного зазывалы и отправились на «фиш-пикник». Это такая прогулка на кораблике с заходом на острова, которых в Хорватии предостаточно, с поеданием приготовленной для участников пикника морской рыбы и «уничтожением» огромного количества молодого вина. Короче, как поддались, так и «наподдавались». По возвращении с прогулки, «приятной во всех отношениях», чудом попав в номер, я моментально заснул. Проснулся, вижу: дочка грустная сидит на своей кровати, за окном ещё светло, я бодр, говорю: «Сейчас, Машенька, на ужин пойдём». А она в ответ: «Пап, да уже завтрак кончается, надо идти скорей, а то не достанется ничего».
Так что настроение деда на следующее утро я приблизительно понять могу.
После этого до конца своей жизни дед больше ни разу не позволил себе «перебрать». Никогда.
Время идёт, жизнь, как говорится, продолжается. Натка учится. Без особых успехов, но и не двоечница, во дворе дерётся, особенно с мальчишками, сама не задирается, но если кто её заденет – спуску не жди. Редкая неделя обходится без жалоб на неё со стороны сердобольных мамаш. Дед, обычно, отмахивался: «Сами разберутся». Виду не показывал, но как-то высказал всё, что накипело на душе по этому поводу: «Кого растят, спрашивается? Мужиков или барышень?» Сам он продолжал трудиться на педагогической ниве с рубанком и молотком в руках. Учебные планы, программы – что там у педагогов положено – составлял он сам, но в школу не относил, пока Натка все ошибки не проверит. Такое у них в семье было распределение труда. Материально – не бедствовали, жили не хуже других. Денежную реформу 1947 года пережили без потрясений, да и не до того было, Настя, можно сказать, последние дни доживала. Кроме того, не любил дед выпячиваться, старался быть, как все. А тех, кто из кожи вон лез только бы показать свою особость, на дух не переносил. Если какие накопления и были – всё в облигациях госзайма, а по ним – льготный курс.  Да и это – дело десятое, важнее то, что карточки отменили. 
По воскресеньям собирались у Пелагеи, она так и жила во 2-й башне с детьми. Анатолию уже 17 стукнуло, пошёл работать учеником слесаря на Московский инструментальный завод, что на Большой Семёновской. Ольга, Людмила – ещё школьницы. Валентина в первый класс пошла. Приезжала в гости, если была не в рейсе, Надежда. Она к тому времени перебралась в отдельную квартирку в доме между станциями метро «Электрозаводская» и «Сталинская». В палисаднике стоял большущий стол, на нём пыхтел самовар, в складчину собиралась нехитрая закуска, а когда и четвертинка на почётное место водружалась. Дед приносил гармонь и, отклячив в сторону больную ногу, исполнял свою давнюю мечту: пел «Когда б имел златые горы и реки, полные вина».
Один мой знакомый ввёл в наш разговорный обиход понятие «бывший родственник». Очень полезное, надо признать, понятие. Когда кровная родня – тут всё ясно, это пожизненно. А вот если, допустим, есть у меня свояк, тоже ведь родственник, а я взял и развёлся. Он теперь мне кто? Конечно, если были, как кошка с собакой, то – никто и звать никак, а если подружились и отношения сохранили? Кем он мне теперь будет? Друг? Нет, «бывший родственник». И особенность взаимоотношений подчёркивается, и звучит смешно.
Такими «бывшими родственниками» стали для деда после кончины Насти и Матвеевы. Непросто между ними всё складывалось. Родственные отношения получились недолгими, дружескими их тоже не назовёшь, особенно с Пелагеей. Если Надя чаще в семейных конфликтах соблюдала нейтралитет (как ни крути, а отцу семейства – падчерица, не родная дочь), то Поля, флаг ей в руки, была всегда на передовой, по какому бы поводу ни собачились.   
Дед помнил, как противились их с Настей любви, на сколько свадьбу затянули, какой вой подняли, когда уехал он, чтобы с матерью быть её последние дни. Но теперь, видать, обиды старые забыты, будто дружно решили так: старое лучше не вспоминать. Ерепенились тогда? Да! Так это в силу характера своего, по-бабски чисто. Сергей Сергеевич видный жених теперь, вдовый, и Пелагея, и Надежда, женщины одинокие, хоть и с детьми, обе глаз на него положили, только он и близко в голове таких глупостей не держал, даже не думал о том, что кто-то Настю ему заменить может.
Москва стремительно развивалась, и дед жадно впитывал все новшества, которыми удивлял любимый город. Так же, как в 30-е с Настей, теперь уже с дочерью старался он не пропустить ни одного значимого события. Прочитала Натка в газете, что на выставку (тогда ещё ВСХВ – Всесоюзная сельскохозяйственная) в павильон «Птицеводство» привезли диковинного петуха весом в 30 кг, значит, надо мчатся туда. Обошли всю выставку, петуха не нашли. Присели на лавочку передохнуть, дед платком лоб утирает, Натка оправдывается:
- Пап, наверное, я что-то перепутала.
Дед смеётся:
- Должен был сразу сообразить: если петух пять килограммов весит, так и то – здоровый. А тридцать – это же полчеловека!
Зато на выставке ещё раз побывали, славно время провели. 
В Москве строились первые высотки - «сталинские», как их потом окрестили. По плану должны были построить девять, но построили только семь. Проектами так и остались административное здание в Зарядье высотой двести семьдесят пять метров и четыреста двадцатиметровый (!) Дворец Советов с гигантским Лениным вместо шпиля. В Зарядье стройку начали и к 1953 году уже соорудили стилобат, под которым размещался технический этаж, но после смерти Сталина Хрущёв, посчитав такое сооружение архитектурным излишеством, стройку заморозил. В 1967 году, на этом самом месте построили гостиницу «Россия». Одно время она была самой крупной и входила в книгу рекордов Гиннесса (никогда не понимал, это повод для гордости, или что-то другое?), но потом развалена-разрушена и окончательно стёрта с лица Москвы. Сейчас там Парк Зарядье,
Что касается Дворца Советов, начало его строительства в 1931 году было громким: чтобы подготовить площадку, взорвали Храм Христа Спасителя. В 1939-м с рытья гигантского котлована началась сама стройка, которая в войну, естественно, была приостановлена. После окончания войны, когда надо было решать более неотложные задачи, строительство отодвинули на неопределённый срок, да так и не хватило решимости, видимо. В конце 50-х на месте несостоявшегося Дворца появился бассейн «Москва». С ребятами в школьные годы частенько там бывали. Хорошее место, но о том, что не построили Дворец жалею до сих пор. Вот стоял бы он сейчас – такой огромный с Лениным наверху, думаю очень у многих вера в коммунистическое будущее не пошатнулась бы.
Остальные высотки росли как «грибы после дождя». Это я для красного словца ввернул, конечно, их строительство – нелёгкий труд и дело далеко не одного дня. В 1952-м закончены строительством высотные здания на Красных воротах и Котельнической набережной, в 53-м – здания МГУ на Ленинских горах, МИДа на Смоленской, гостиницы «Ленинградская» на Комсомольской площади, а точнее, на Каланчёвской улице. Через год – завершено строительство высотки на площади Восстания, а в 1957 году построена гостиница «Украина». И, разумеется, все эти события воспринимались, как что-то праздничное, требовали немедленного выезда «на место», личного присутствия и ознакомления с очередным чудом архитектуры, не довольствуясь одними газетными фото и краткими репортажами.


 
С транспортом проблем никаких: метро ходит как часы. В 54-м замкнули кольцевую ветку, целое развлечение (передаётся из поколения в поколение) – круги по Кольцевой наматывать, а если ещё с девушкой – вообще романтик! Опять же после того, как посмотрели высотку на Площади Восстания – можно зайти в зоопарк, или, к примеру, в планетарий. А можно и пешком доковылять до Смоленской, подивиться на здание Министерства иностранных дел. И хотя такие пешие прогулки деду давались с трудом, виду он не показывал. Чего для любимой дочери не сделаешь, на какие жертвы не пойдёшь!
А чем визит на Каланчёвку запомнился? Любовался зданием гостиницы «Ленинградская» (есть чем) или двадцатые вспоминал? Никто не знает. Большой секрет.
В 1953-м 5-го марта умер Сталин. Знаменитый диктор Левитан объявил об этом по радио на следующий день. Тело вождя выставили в Колонном зале для прощания. Егоровы решили, что им надо там быть обязательно. Не праздного любопытства ради, разумеется, искренне проводить в последний путь «отца народов». Мама мне как-то говорила, что видела один раз Сталина живым, точно сейчас не вспомню, где именно, скорее всего всё в том же кинотеатре «Родина», где в 1947 году вождь выступал перед избирателями. Вряд ли одиннадцатилетняя девочка что-либо поняла из речи Иосифа Виссарионовича, но в памяти образ живого вождя сохранила.
Теперь предстояло отдать дань уважения ему умершему. После войны сама по себе смерть мало кого пугала, но смерть лидера государства вносила смятение в души простых людей. Увидеть, проститься, запомнить, внукам своим рассказать - такое бескорыстное желание двигало подавляющим большинством москвичей. Вообще-то, в Москву хлынул поток со всей страны и даже из-за рубежа, но на вокзалах приезжих жёстко «фильтровали», в город въезд был разрешён только в составе официальных делегаций.  Остальных заворачивали обратно. И всё равно народу было столько, что до сих пор точного количества установить не могут. По разным оценкам, цифра эта находится в диапазоне от полумиллиона до двух миллионов человек. Прощание проходило три дня: с 6 по 8-е марта, а на 9-ое были назначены похороны. На ночь Колонный зал закрывали. Поздно закрывали, часов в одиннадцать. Люди на улице ожидали своей очереди, не расходились. А куда было расходиться? Из очереди-то не выбраться.
Не знаю ни точной даты, когда дед с мамой отправились проститься со Сталиным, ни точного их маршрута. Удобней им было добираться, конечно, на метро до «Площади Революции». Очутившись на улице, дед быстро понял опрометчивость их поступка: немыслимое количество людей, толпа, не поддающаяся никакой логике, управлению и здравому смыслу. От этого веяло такой могильной тоской, так стало им жутко, что постарались они пока не поздно из толпы этой выбраться. Благо, оказались недалеко от оцепления. Конная милиция в оцеплении стояла. Дед попросил милиционеров разрешить им под лошадьми юркнуть, а то «опасения» у него. Разрешили. «Правильные у тебя, товарищ, опасения, - согласились с дедом милиционеры, - давайте живее отсюда и подальше – здоровее будете. Лучше потом в Мавзолей сходите». «И, правда, Натка, мы лучше с тобой в Мавзолее на него посмотрим, Мавзолей никуда не убежит,» - успокаивал Сергей дочь по дороге домой, в Городок.
Можно найти в интернете воспоминания очевидцев тех событий. Сохранились они в памяти людей совершенно по-разному. Даже точную дату давки на Трубной площади я не смог по этим «вспоминаниям» определить. Кто пишет: шестого, мотивируя спонтанностью происходящего, кто, наоборот, восьмого, ссылаясь на то, что последний день прощания, и нервы у людей в очереди сдали, и «они попёрли».  Да, именно во время прощания в давке погибли люди, не во время самих похорон 9-го марта, как думают многие. Сами похороны прошли организованно, на Красной площади никаких посторонних, всё строго по сценарию.
Если рассматривать похороны как совокупность действий с телом усопшего, то водворение саркофага в мавзолей, под определение похорон подходит, хотя для нас более привычным является или погребение, или кремация. Сейчас ещё новшество появилось - ресомация, растворение в гидроксиде натрия. Но до России пока не добралось.
Бальзамировал тело Сталина всё тот же Борис Збарский. Мозг вождя был извлечён и передан на хранение в Институт мозга. В те времена мозги таких человеков исследовали учёные на предмет их отличий от мозга обычных людей. Вот как с этим сейчас обстоят дела, не знаю. Может, кто-то что-то слышал? Интересно было бы узнать. Исследовал ли кто мозг Гайдара или Ельцина? Вряд ли.

2.
Десятилетним среднее образование в СССР стало в 1932 году и делилось оно на три этапа: начальное образование – с первого по четвёртый класс, неполное среднее – с пятого по седьмой и среднее – с восьмого по десятый. Не знаю, как в других семьях тех лет, а в моей – я имею в виду семью моей мамы и семью моего отца – самым популярным было семилетнее образование. Отучился семь классов – иди работать. Будет сильное желание продолжить образование – к твоим услугам школа рабочей молодёжи (ШРМ), ну, а дальше можно и о техникуме и даже об институте думать, мечтать не вредно. Что самое интересное, мечты тогда частенько сбывались.
Конечно, во главу угла ставился вопрос материальный. С 1940 года обучение в средней школе с восьмого по десятый класс было платным. Плата не очень большая, в Москве 200 рублей в год («старыми»), однако решающее значение тут имело количество детей в семье.
Отличники - те, у кого две трети оценок по году пятёрки, а остальные не ниже четвёрки - от платы за обучение освобождались. Какой мощный стимул! Но Натке это не грозило. Вообще дедушкина зарплата позволяла получить сразу и среднее образование, но, скорее всего, маме моей не терпелось начать взрослую трудовую жизнь.
Окончила семилетку Натка в 1954 году. Поздно? Конечно. Ей вот-вот восемнадцать стукнет. Так ведь война была… В августе ей восемнадцать и исполнилось, а в сентябре её приняли на работу не куда-нибудь, а на Центральный телеграф «по специальности фотооператора». Первая запись в трудовой книжке, лично проверял.
Да, о такой работе можно было только мечтать. Красивое здание на улице Горького, в самом центре Москвы, а внутри целый город или, как сейчас сказали бы: технопарк. На первом этаже – раздевалки, телеграфные и телефонные залы для обслуживания жителей и гостей столицы, столовая, библиотека с читальным залом, зал для собраний со сценой, говоря современным языком, «конференц-холл», всё это уже только для «телеграфских». На втором этаже – канцелярия и спальни для ночных работников (то есть для работников, выходящих в ночную смену). На третьем и четвёртом этажах – аппаратные залы. Эти залы были буквально напичканы техникой, одновременно работало несколько сотен аппаратов, стоял сильный шум, гул. Для рассеивания шума и создания благоприятных условий труда архитектор Рерберг спроектировал потолки высотой 7,5 м, предусмотрел двойные рамы и двойное остекление здания. В рабочих помещениях было светло и не душно.
Но и это ещё не всё. В здании находились квартиры руководства Центрального телеграфа (правительственная связь, что ж вы хотите, руководители должны всегда находиться «под рукой»), помещения для Народного комиссариата связи, практически министерство. Здесь же находилась легендарная радиостудия №4, из которой вел свои передачи Юрий Левитан, и откуда он объявил о начале Великой Отечественной войны, и – не поверите! – ясли и прачечная. Как вспоминают ветераны Центрального телеграфа: Всё было продумано до мелочей. Утром телеграфистки приходили на работу вместе с детьми и приносили узелки с грязным бельем, которое сдавали в прачечную. А вечером забирали чистое и выглаженное белье и вместе с детьми возвращались домой.
Фантастика! Судя по её рассказам, мама была на седьмом небе от счастья. А как же ещё? Работа – до Кремля рукой подать, да такая ответственная: принимать и обрабатывать фототелеграммы. Особенно любила она вспоминать, как с подругами возвращаясь после ночной смены, могли позволить себе зайти в кафе, а на улице Горького находились очень даже приличные заведения, купить пирожное, или мороженное, выпить кофе или душистого чаю.
Пересмотрели почти весь репертуар Большого театра, брали самые дешёвые контрамарки на балкон, а иногда и вообще где-нибудь сбоку на ступеньках размещались, газетку подстелив, чтобы модную юбку не запачкать. Дед старался не показывать вида, но его прямо распирало от гордости, он будто отчёт держал перед Настей, какой дочь выросла, какой умницей стала. Что-то символическое мне во всём этом видится: дед связистом срочную служил, у мамы первое место работы – Центральный телеграф. Прямо - как это? – рука судьбы.
Через тридцать лет, уже в 80-х, мой друг, окончив институт, попал по распределению на Центральный телеграф. Часто, бывая у нас дома, делился новостями с Наталией Сергеевной. О, стоило им зацепиться языками, тема этого дорого их сердцу учреждения могла обсуждаться часами.
В советские годы в Центральном телеграфе было 15 цехов, или что-то около того. Был цех городских связей, цех магистральных связей, фотоцех, где как раз мама работала, ремонтный цех (занимался, понятно, ремонтом аппаратов), объединенный технический цех. В техническом, кажется, мой друг и трудился.

Работать на Центральном телеграфе было престижно и интересно. В то время и трудиться умели на совесть, и отдыхать на всю катушку. Телеграф славился своими традициями. Была там и своя самодеятельность, газета-многотиражка, радиотеатр и клуб. Потому любой праздник – как концерт в Колонном зале, ничуть не хуже. Ну, почти. А спорт? Спартакиады, турпоходы, соревнования – зимой на лыжах, летом – кросс, своя команда волейбольная. Коллективные поездки по стране с экскурсиями. Всё это профсоюз и комсомол организовывали.   
Мама в турпоходы не ходила, но в остальной внерабочей жизни коллектива активно участвовала. И конечно, просто не могла не познакомиться с моим отцом, Борисом Ивановичем Максимовым.
Отец был старшим из семи братьев в семье Ивана Павловича и Екатерины Ефимовны. Иван Павлович, тоже инвалид войны и тоже хромой, был сапожником, потому все его сыновья, за исключением, может быть, младшего Сашки так или иначе к сапожному ремеслу по мере их взросления приобщались. Надо было помогать, были дни, когда одному с заказами не управиться. Баба Катя была домохозяйкой, с семью детьми – не до работы. Мать-героиня! Имела медаль.
Образование все братья получили по одной схеме: семь классов, работа, затем по мере необходимости ШРМ и далее – кому как выпало. Слава, второй ребёнок в семье, после семилетки, уже работая, получил вечернее среднее специальное образование в техникуме. На этом не остановился, поступил в институт, тоже вечерний, окончил его, со временем защитил диссертацию, дорос до руководителя одного из Главков Министерства связи СССР.
Третий – Виктор – техникум окончил точно, институт – не помню, кажется, не доучился, работал тоже «по связи». Следующий дядька – Володя – тоже получил высшее образование, учился в «Плешке», Московском институте народного хозяйства имени Г.В. Плеханова, работал, как можно понять не в области связи, а в области экономики. Долгое время – на Микояновском мясокомбинате. Мама говорила, что он с детства такой был, всегда мог организовать что-нибудь вкусненькое к столу. Работал дядя Володя и в Госплане СССР. Позже, когда началась перестрелка, то есть, перестройка, довелось ему и у Ходорковского в «Менатепе» поработать.
Женю, получается, пятого сына в семье Максимовых, помню плохо, лучше сказать, совсем не помню. И ничего о нём не знаю, за исключением того, что работал он проводником на поездах дальнего следования. В одном из купе такого поезда его как-то утром мёртвым и нашли. Что случилось, так и не выяснили. 
Шестой и седьмой – Толька и Сашка – оставили свой след в моих детских воспоминаниях, так как лет до четырёх они со мной возились, пугали темнотой в коридоре, короче, веселились, как могли. Им просто вменялось в обязанность иногда за мной присматривать, если взрослым надо было куда-то отлучиться. Толька не учился нигде, кроме семилетки. Пошёл, можно сказать, по уголовной линии. Нет, не в милицию-полицию, а совсем даже наоборот, стал уголовником-рецидивистом. В один из редких приездов к брату Володе (как рассказывали, приезжал к ним на дачу), похвастался: мол, по-вашему, я уже полковник. Наверное, готовился стать генералом. Я его таким никогда не видел, и татуировки его тоже, которые, по словам очевидцев, можно было рассматривать, как выставку картин в художественной галерее. Последний раз мы встречались с Толькой на свадьбе у младшего дядьки, у Сашки. Мне тогда было шестнадцать, Сашке, соответственно, двадцать пять, а Тольке двадцать семь, наверное. Он взял «племяша» под свою опеку на весь вечер, за стол усадил рядом и подливал регулярно в фужер «Лидию», такое креплённое вино, если кто не знает.
И наконец, Сашка, самый младший и, подозреваю, единственный, кто до сих пор жив из такого большого семейства. Вот он учился уже «по-современному», то есть окончил среднюю школу, поступил на дневное отделение в институт, его окончил. Не надо даже гадать, что за институт, конечно, связи. Старший брат, Слава, частенько оказывал ему протекцию, поэтому с работой проблем у Саши не было, несколько длительных служебных загранкомандировок в его трудовой биографии: Ближний Восток, Вьетнам, ещё что-то.
Ну, а что же Борис? К моменту знакомства с мамой за плечами у него были семилетка, техникум, три года срочной службы в армии, в Германии, после мобилизации – работа на Центральном телеграфе. Активный комсомолец, писал стихи, некоторые публиковались в телеграфской многотиражке. Вообще ему прочили, как тогда сказали бы, «блестящее будущее», соответствующие органы предлагали учёбу в МИМО (институт международных отношений). После выпуска, разумеется, работу на дипломатическом поприще. Почему не согласился? Наверное, духу не хватило. Языки иностранные учить никакого желания не было, а тут ещё и с Наташей познакомились – любовь!      
Сама судьба, видно, их свела, по-другому и быть не могло. На телеграфе были они самой красивой парой, это все подтвердили бы, спроси сегодня. Было б у кого…
Жили Максимовы в коммуналке в районе Старой площади, у них была огромная комната с огромным (ну, мне так, маленькому, казалось) столом, на столе всегда стоял огромный чайник, остальная мебель в комнате – кровати. Сейчас там, конечно, всё изменилось, но церковь рядом с домом помню и ещё - опять огромные - каменные шары на лестнице в сквере.
Никаких рассказов о свадьбе отца с мамой я не никогда не слышал, скорее всего, её просто не справляли. Вполне могло быть так: зашли в ЗАГС, расписались и отправились на смену на Центральный телеграф. Не сомневаюсь, что невеста появилась на работе с букетом цветов: отец был внимательным кавалером. Где после бракосочетания молодые проживали, тоже не знаю. Когда – в Городке, а когда в коммуналке у Максимовых? Но в Городке комнатка одиннадцать метров, тесновато, а на Старой площади народу как селёдок в бочке. Скорее всего так и продолжали жить – каждый у себя. Почему я так думаю? Да потому что точно знаю, когда у мамы схватки начались (я на божий свет рвался), в роддом её сопровождал дед. Пешком, поздно вечером. Она надела летние босоножки, потому как ноги сильно отекли (а на дворе конец октября, между прочим) – так из Городка и дошли. Потихонечку. А, может, отец в тот день в ночную выходил, не могу сказать…
Как мамино замужество принял дед? Скорее всего, выбор её он одобрил – отец производил на людей положительное впечатление, да и родители – вполне достойные люди. То, что дочь уходила из-под его крыла, без сомнения, расстраивало его, но когда-то это должно было случиться. Не рано ли, в девятнадцать лет? Да это сейчас в основном поздние браки, а в то время – нормальный для такого дела возраст.
Дедом стал Сергей Сергеевич Егоров в 49 лет. А всё благодаря мне, первому его внуку! Сохранилась фотография, на которой дед держит меня на руках в той нашей комнатёнке в Городке. Мне, должно быть, месяца четыре, голову держу уверенно, плотно упакованный в пелёнки. Вид у деда усталый, то ли я спать ночью не давал, то ли ещё что, забот-то был полон рот. Да и прожитая жизнь на курортную мало похожа. Однако, думаю, если бы зашёл доверительный разговор, самыми счастливыми назвал бы он тридцатые и пятидесятые годы, когда была в его жизни Настя и не было войны, и когда выросла дочь и появился на свет внук. А усталость и седина ранняя – так это мелочи, это можно и пережить.
Меня точно в том возрасте, в 49 лет, как признанного начальством «условно молодым» и перспективным, отправили в США в долгосрочную командировку «по обмену опытом». Здорово было, скрывать не буду, но был ли я так счастлив, как он – не скажу, потому что так и не понял до сих пор, в чём оно, счастье? Только выстрою в голове какую-нибудь конструкцию, только поверю: да вот же он, рецепт счастья, как щёлк по носу, и опять сижу у разбитого корыта, как та старуха из сказки Пушкина. Не даётся мне секрет, всякий раз ускользает.

В первые дни своей жизни я, по рождению настоящий островитянин, то есть уроженец Городка имени Баумана, скорее всего, там не жил, а только числился. Логичнее предположить, что жили мы с мамой у Максимовых, в той самой коммуналке на Старой площади. Екатерина Ефимовна научила невестку всему, что должна знать и уметь молодая мать: пеленать, обрабатывать ребёнка, готовить, кормить. Всё! Шутка ли? Такой опыт. Мама всегда с благодарностью вспоминала её. И Иван Павлович сноху принял в большую семью, ей вообще старались создать уют и удобства, на сколько это было возможно, благо – помощников полно.
Дедушка скучал, Наташа по отцу тоже. Поэтому время от времени в Городок наведывались и оставались там пожить на несколько дней. В один из таких приездов дед отнёс меня в церковь Рождества Христова, чтобы окрестить. Секретной была операция. Но вовсе не потому, что кто-то мог за такое пострадать, это всё современные байки, далёкие от истины, а по причине того, что Борис был атеистом. Да ещё каким!
А и в правду, каким? Научным или воинствующим? По большому счёту, это не так и важно, был он, как и подавляющее большинство его сверстников, нетерпимым ко всякого рода религиозным пережиткам. Мракобесием до конца своей жизни он называл всё, что так, или иначе, было связано с церковью. И отступился от такой своей позиции только однажды в жизни. Забегая вперёд, скажу, что во втором своём браке прожил он с женой Серафимой больше пятидесяти лет. Бывает же так, она и постарше его, и детей не имела, а сложились характеры, слепились, как пазл. Конечно, всякое и в их жизни бывало, и ссорились, и не сходились в чём-то, в том числе и в вопросах религиозных, но ведь прожили вместе такую длинную жизнь. Сима не была фанатично верующей женщиной, но иконы в доме держала и молитвы знала. Помню, когда начал водить машину, она мне молитву водителя тайком от отца передала, Молитву ту до сих пор не забываю. Словом, была Сима с религией в отношениях, довольно распространённых среди советских граждан: в целом не одобряем, а в чём-то для себя пользуем. Но даже такое её отношение всегда и постоянно подвергалось критике и высмеиванию. Мог Борис и обидеть этим, остёр был на язык. На пенсию отец вышел рано, в пятьдесят пять, в связи с тяжёлыми (вредными) условиями труда. Серафима к тому времени уже тоже была пенсионеркой. Так как без дела сидеть не умели, к тому же оба – люди с творческими наклонностями, стали заниматься, даже не знаю, как назвать, народными промыслами, что ли: Сима делала очень красивые вещи из бисера, а отец – настенные маски из гипса. Где-то вычитал рецепт, освоил технологию. Ездили своими поделками торговать на вернисаж в Измайлово, тогда это был больше стихийный блошиный рынок рядом с Городком Баумана. Случайное совпадение, честное слово. Когда этот самый вернисаж появился, точно не знаю. В фильме «Забытая мелодия для флейты» Рязанов снял вернисаж, когда тот ещё находился на юге Москвы, где-то в районе конноспортивной школы Битца у Балаклавского проспекта. Фильм 1987 года, отец только на пенсию вышел. Поэтому предполагаю, что в Измайлово вернисаж перебрался к концу 80-х. Зарабатывали отец с Симой на своих поделках сущие копейки, ездили больше так, в обществе повращаться. Со временем это их хобби сошло на нет: возраст, передвигаться стало тяжело, да и с бисером туго – Серафима теряла зрение с катастрофической скоростью. Отцу в одиночку с гипсом возиться скучно стало. Но я, чтобы поддержать этот его интерес к маскам, начал ему привозить их из своих поездок, благо, к тому времени появилась возможность, и я частенько бывал за рубежом. Все мои подарки он аккуратно вешал на стены в прихожей, каждой подыскивал лучшее для неё место. Мне казалось, что ему нравились такие мои подарки, и получал он от появления новой маски в их с Серафимой пусть однокомнатной, но уютной квартирке, удовольствие.
Каких только масок не было теперь в отцовской коллекции! Из Венеции, из Таиланда, с индонезийского острова Бали, из Доминиканы, из Бразилии. Мне самому больше всего нравилась деревянная маска, которую я привёз ему из Америки, с Аляски. Вырезанный из тёмного дерева бородач с проволочными очками, в которых поблёскивали настоящие стёкла, был очень похож на отца.
Серафима «сгорела» за три недели. Вот ещё недавно был человек, а сегодня – нет его. Мучилась. Отец сам после второго инсульта, но о какой реабилитации могла речь идти? Не до того. И вот тогда, наперекор всему своему мировоззрению, пригласил отец священника. Нет, он не изменил своим атеистическим взглядам, но любовь и жалость к Симе (хотя говорят, что эти понятия вместе не живут) заставили его отступить. Ни исповедаться, ни причаститься Сима не смогла, она так и не пришла в сознание. Священнослужитель, тоже ведь, искренне желая помочь, обратил внимание отца на развешанные по стенам маски. «Такое Богу не угодно» - был его вердикт. Вдвоём с отцом сняли со стен все маски, вынесли их на помойку во двор и не просто выбросили в мусорный контейнер, а разрубили сначала топором, разломали в крошку. Когда я голые стены увидел и узнал, в чём же дело, обиды не показал. Они же хотели, как лучше. Но сегодня всё чаще задумываюсь, а может, не стоило отцу отступать? Так ведь чаще всего и бывает: кажется, уступаешь в мелочи, а на самом деле, сдаёшь всё своё самое главное.

Возвращаясь к моим крестинам. Отец в то время был ещё молод и горяч (впрочем, горяч он оставался до самого последнего своего дня), поэтому ни на какие уступки, ни на какие сделки с совестью идти не намеревался. Тогда. Деду ничего не оставалось, как провернуть всю операцию быстро и тайно. «Взял Мишку под мышку, - как он потом рассказывал у самовара Надежде и Пелагее, - даже в крёстные позвать никого не успел. Сам крёстным записался». Кстати, за имя своё я тоже деда благодарить должен, родители-то хотели меня Максимом назвать, был бы сейчас Максим Максимов. М-м-м…как-то не совсем уютно. Хотя в школьные годы чудесные для всех я был только Максом и никак иначе, а для брата вообще - всю его жизнь. 
На Старую площадь вернулся я уже крещённым, но, чтобы особо этот факт не афишировать, мать крестик золотой с меня сняла, и всю жизнь потом у себя его хранила. Как Екатерина Ефимовна ко всему тому отнеслась, не знаю, думаю, спокойно. Она вообще женщиной была рассудительной и умной. Несмотря на постоянную загруженность бытовыми проблемами, не опустилась до уровня простой, забитой жизнью «посудомойки». Ещё умудрялась выкроить время для чтения. Книга, пожалуй, была единственной для неё материальной ценностью, лучшим подарком, какой только можно себе пожелать. Девичья её фамилия – Короткова, родом они были из-под Конаково, что на Волге, сейчас это Тверская область. Остались смутные-смутные детские воспоминания о летних туда поездках, подкреплённые парой пожелтевших фотографий. Вообще я мало знаю о предках по отцовской линии, уверен, что - «не из графьёв». Немного слышал от отца о брате Екатерины Ефимовны, тот служил в НКВД. В сороковых ездил на Кавказ с инспекторской проверкой, поступил сигнал о махинациях при строительстве правительственных дач в тех местах. Через несколько дней после возвращения его нашли застреленным в одном из дворов, недалеко от Лубянки, при этом убитый не воспользовался ни одним из двух своих наганов. Вероятней всего, к месту расправы выманил его кто-то из хороших знакомых.    
Когда монотонность ежедневного домашнего труда, казалось, вот-вот вытянет все жилы, когда терпение даже такой опытной хозяйки, как баба Катя, приближалось к отметке «возгорание» (что уж о маме говорить!), обе женщины отправлялись, куда бы вы думали? -  в ГУМ. По Варварке (улице Разина тогда) пешочком – совсем недалеко. Только там, по мнению Екатерины Ефимовны, можно было снять напряжение и моральную усталость. Понятия «стресс» для советских домохозяек тогда ещё не существовало. В ГУМе, в отделе «Меха», бабушка долго и со знанием дела мерила шубы. Шубы из цигейки, кролика, каракуля, а иногда, если везло с завозом, и из натурального котика. Можно было примерить и воротник из чернобурки, дорисовав в своём воображении на себе элегантное пальто.
- Мама, - поначалу нервничала Наташа (молодая ещё!), - у нас же денег пять рублей, только на молоко и хлеб, какие шубы?
- Наталия, - резонно отвечала ей свекровь, - ничего ты не понимаешь. ГУМ – образец культуры обслуживания. Смотри, как тут ухаживают. Одну шубу подают, другую. Я тут человеком себя чувствую. И ты попробуй. Иногда полезно.
Свои права бабуля знала и готова была за них бороться. Если кто из бюрократов пытался законные её требования игнорировать, грозилась: «Я Фурцевой, тёзке своей, напишу». И ведь писала! После одного такого письма установили для Максимовых отдельную газовую плиту на общей, коммунальной, кухне. 
Она же, узнав от мамы, что когда-то вставали в очередь на квартиру, стала обрабатывать деда, когда тот приехал за нами, чтобы перевезти в Городок. Наступала его очередь на «неделю семейного счастья».
- Сергей, - напоив свата чаем, начала она, - нужно пойти в райисполком и узнать насчёт очереди.
Тот поначалу отнекивался, но Екатерина подготовилась к разговору хорошо, и под напором её аргументов, Сергей сдался. В райисполком он сходил, как и обещал. Оказалось, да, очередь ещё есть, и она - действительна.
И летом 1957 года мы получили комнату в трёхкомнатной коммунальной квартире в новом доме там же, в Измайлове, на улице Зверинецкая!
Дать, конечно, нам комнату дали. И было это большое счастье. Но – пятый этаж, без лифта.
Дед пробовал было заикнуться, нельзя ли пониже этажом, в райисполкоме пристыдили: «Сергей Сергеевич, ну вы же сознательный гражданин, фронтовик, должны же войти в положение…»
В чьё положение он должен был войти, дед так и не понял, молча получил ордер и отправился с хромой ногой на пятый этаж без лифта.
Вообще это я сейчас, с сегодняшней колокольни, так рассуждаю, а ведь тогда счастью не было предела, как все радовались. Особенно я, в свой неполный год!
3.
Теперь наша семья, разросшаяся до четырёх человек, соединилась под одной крышей. Конечно, в коммуналке на Старой площади мы будем ещё бывать и довольно часто, но здесь, на восемнадцати метрах отдельной комнаты, нам предстояло обустроить наше семейное гнездо. Я говорю «нам», хотя лично к этому ни рук, ни мозгов ещё приложить не мог, а только мешал, в силу своего возраста и отсутствия всякого на тот момент воспитания.
Давайте попробую рассказать, что это за дом. Он, кстати, до сих пор «жив-здоров», только кажется теперь не таким большим, а уж двор, так вообще - с пятачок.
Дом наш считается «сталинским», хотя Сталин к моменту его постройки уже несколько лет как умер. Скорее всего, архитектурное решение микрорайона было завершено и утверждено ещё в начале пятидесятых. Действительно, вдоль Щербаковской улицы выстроены дома в стиле «сталинского классицизма» - большие, десятиэтажные, с красивыми монументальными фасадами. А наш, так как на центральную улицу не выходит, этих внешних красивостей лишён. Такой получился переходный вариант от «сталина к хрущёву». От «хрущёвок» он, безусловно, отличается размерами. Вроде, те же пять этажей, но при высоте потолков больше трёх метров, тогда казался чуть ли не в два раза выше. Квартиры сами по себе большие. В нашей, трёхкомнатной, пожалуй, больше ста метров будет. Две комнаты по восемнадцать метров и ещё комната площадью метров двадцать, или чуть больше. Коридор огроменный, мы с соседом по нему на велосипедах ездили и не на детских, трёхколесных, а на «Орлёнке» и «Школьнике». А ещё в хоккей играли там же. Не в настольный, а, можно сказать, в «напольный», настоящими клюшками. Внушительных размеров кухня, ванная комната, имелась также просторная кладовка, в которой со временем будет оборудована фотолаборатория, причём без какого бы то ни было ущерба хранящемуся в кладовке скарбу. 
По сравнению с комнаткой в Городке новые жилищные условия можно было без преувеличения назвать райскими, хотя были они ничем иным как достижениями послевоенной Страны Советов. Центральное отопление, газ, горячая вода, пусть даже от газовой колонки, но зато всегда, без всяких отключений, тёплый туалет!
Например, в Великобритании (тоже страна-победительница, между прочим) в то время жили куда как скромнее. Без горячей воды, за отопление каждый раз, когда согреться хочется, платить надо, как за проезд в трамвае, туалет на улице. Чтобы не пересказывать самому, предлагаю отрывок из автобиографии Нодди Холдера, знаменитого фронтмена английской группы Slade: В гостиной был обеденный стол, стулья, пара кресел вокруг здоровенной черной угольной плиты. Огромный котёл, полный горячей воды всегда оставался на месте. Друзья мои, в те времена не было центрального отопления и постоянной горячей воды в кране. В гостиной также располагался набор для отскабливания в крошечной ванной. Буфет дополнял общую картину, и, конечно, была такая вещь, как «беспроводник» или радио для тех, кто родился после 1960г.  Ванная комната отсутствовала. Не было и туалета внутри. Если прихватило ночью – пользуйся горшком под кроватью. Вниз по ступенькам путь в заднюю комнату с газовой плитой и большим тазом для стирки вручную. Задний двор был общим с другими тремя семьями, и в конце двора стоял единственный туалет, с задвижкой изнутри на рахитичной деревянной двери. Это было хорошее убежище для нашкодивших ребят. Для церемонии завершения дела висели листы газет. После заднего прицела передовицы Дейли Миррор уже не имели нарядного вида.

Что ж, поговорили о преимуществах, теперь надо и о недостатках, как в «эпоху» гласности. Мусоропровода не было, мусор надо было выносить в контейнеры во дворе. Пятый этаж без лифта, высокие потолки… Нет, когда мы с соседом подросли и приняли на себя почётную обязанность носиться по лестнице с мусорными вёдрами, об этом неудобстве взрослые подзабыли, но наши пять лет взросления с этим как-то приходилось им справляться. Труднее всего, конечно, было деду.
А вот в десятиэтажках на Щербаковской улице мусоропроводы были, и не на лестнице, а в каждой квартире. Это я точно знаю, бывал в гостях у друзей. И в некоторых сериях «хрущёвок» - тоже были. Зациклился я что-то на мусоропроводах, от того, видно, что всё дедушку представляю, как он вверх-вниз по лестницам мотаться вынужден был, с его-то ногой…
Но главным недостатком нашего нового жилья была его «коммунальность», а потому мечта об отдельной жилплощади сохранится у жильцов нового дома за номером 34 дробь 38 по улице Зверинецкая ещё на долгие-долгие годы.
Чтобы всё-таки закончить градостроительную тему тех лет, вынужден вернуться к «хрущёвкам». Не любопытства ради, а дальнейшего повествования для. Таким «хрустящим» словом называют типовые пятиэтажки (хотя есть серии и в три этажа, и даже в двенадцать), которые с реактивной скоростью начали заполнять районы массовых застроек Москвы с конца 50-х годов, тогда строительство жилья стало главной задачей советской власти. Пик их возведения пришёлся на начало 60-х. (И сейчас тоже – ПИК, надо же!) А кто в то время советскую власть возглавлял? Небезызвестный товарищ Хрущёв Никита Сергеевич.
Новые Черёмушки в Москве стали первым районом такой массовой застройки. Прочитал в интернете, что за основу приняли проект пятиэтажного панельного жилого дома для целинных рабочих. Не в чистом виде, конечно, доработали с учётом условий большого города. Пожалуй, как версию, можно рассмотреть. Потому что существует и другая: проект этот французский, и во Франции, якобы, до сих пор строят такое муниципальное дешёвое жильё. Я, если честно, не видел, видимо, не по тем улицам гуляю. Ну, да ладно уже, разбираться, где она, правда, не будем, главное, построить один такой дом можно было всего за месяц. Методом «строчной» застройки, это когда кран «шлёпает» один дом за другим, направо-налево, очень быстро и эффективно. Кстати, учитывали тогда, что и сносить дома при такой застройке будет легче, строилось-то такое жильё на время, лет на двадцать-тридцать. При этом большое значение придавалось планировке микрорайона: чуть ли не в каждом квартале обязательно должны располагаться детский сад и школа, да так, чтобы   по дороге в школу дети, а их в то время не водили за ручку родители и уж тем более не привозили на личных машинах, не должны переходить улицу, в целях их безопасности. Рядом с пятиэтажками, чаще в углах периметра, строились одноподъездные блочные дома - «башни» (тоже «хрущёвки», только 9-12 этажные), нижние этажи которых занимали магазины. Благоустройство дворов, детские площадки, не такие богатые, как сейчас, конечно, значительно скромнее, но всё-таки, шаговая доступность метро — вот такая жизнь ждала счастливых новосёлов. И ничего, что сами квартиры, квартирки, квартирушки были непривычно маленькими, зато отдельное жильё, а это, по сравнению с жизнью в бараках и коммуналках, откуда в новостройки переселялись москвичи, было большим прогрессом. 
Возвращаясь к нашему дому, скажу, что во всём остальном, недостатков у него, практически, не было. Построенный в форме незаконченного прямоугольника, то есть с тремя сторонами – одной длинной и двумя покороче, дом будто обнимал своими пятиэтажными руками двор, примыкающий к высокому каменному забору завода «Сапфир». «Сапфир» круглосуточно издавал разнообразные звуки производственной своей деятельности: от лёгкого бормотания до тяжёлых вздохов, которые можно было распознать в непрерывном, непрекращающемся гуле, залетающем в открытые окна комнаты. А если открыты окна, значит, на дворе лето…
В доме было шесть подъездов, два угловых, в том числе наш, пятый, и было ещё два проходных – можно было, не обходя дом, попасть сразу из двора на улицу и наоборот, но только в тёплое время года. На зиму двери, выходящие из подъезда на улицу, заколачивали.
В доме был детский сад со своей площадкой, сбоку от него, не во дворе. Почему-то ни я, ни сосед, ни позже брат, да вообще все ребята с нашего двора в него не ходили. То есть ходили не в него. Ещё была булочная-кондитерская, там всегда вкусно пахло свежим хлебом и шоколадными конфетами, но почему-то в памяти осталась противная тётка на кассе, и это немного портит ностальгическую картинку.   
Располагался в доме ко всему прочему и художественный факультет, сейчас не скажу, какого ВУЗа. Во времена детства, кажется, лёгкой промышленности. Когда огромные его окна на первом этаже… Стоп! Я ведь уже говорил про «архитектурные красивости», а сейчас вспомнил: окна. Вот что было необычным, чем наш дом отличался от соседних, - окна булочной и факультета. Высокие, арочной формы. Так вот, когда огромные окна факультета закрывали тяжёлыми шторами, напоминающими, честно говоря, рогожу, мы, ребятня от мала до велика, знали: там сейчас рисуют «с натуры», поэтому можно ожидать, что дня через два-три рисунки голых, преимущественно, женщин появятся на помойке, где каждый из нас сможет, не торопясь, со знанием дела, их рассмотреть. Но это будет лет на пять-шесть позже, а пока новосёлы только распаковывают вещи и знакомятся с новыми соседями.
В семьдесят третью квартиру, согласно полученным ордерам, кроме нас заселились: молодая семья Сафоновых - Мария Яковлевна (тётя Маша) и Валентин Петрович – со дня на день ожидавшая прибавления. Действительно, почти сразу после новоселья на свет появился новый наш сосед – Серёга. Бабушек у новорождённого не было (я не помню ни одной), молодой семье помогали новоиспечённые деды, отец тёти Маши, Яков Иванович, и отец Валентина Петровича – Пётр Васильевич. Яков Иванович за что-то при Сталине сидел. Во времена, когда я его помню, работал сторожем в детском саду и каждое утро приходил к нам в квартиру - приносил в банках еду. Ему, как работнику сада, можно было там питаться, но он всё ему полагающееся – по банкам и – дочери. Супы, пюре, котлетки, ну, меню детского сада. А что? Очень большое подспорье. И мне нередко перепадало. Какого-нибудь борща как с Серёгой навернём!  Но вообще я его побаивался. Сколько помню, всегда в валенках, в огромном бесформенном пальто, в шапке-ушанке. Вылитый почтальон Печкин из мультфильма про Простоквашино. Но тогда до того мультфильма было ещё далеко, и мне Яков Иванович казался очень уж грозным и ворчливым. Только войдёт и сразу: «Уу, Демидовы!». Почему Демидовы? Я долго думал, что это ругательство такое. Но мама потом мне сказала, что человек он был неплохой, и у него всегда можно было перехватить до получки денег, рублей пять-десять.
Пётр Васильевич, второй дедушка нового соседа, был маленьким старичком, со слуховым аппаратом. Таким он, во всяком случае, остался в моей памяти. Несмотря на то, что у него была серьёзная потеря слуха, был он, говоря современным языком, более коммуникабельным, чем его сват, и Сергей Сергеевич нашёл в нём собеседника, с которым время от времени было о чём поговорить. Ещё бы, у Петра Васильевича, кроме Великой Отечественной, была ещё и финская за плечами. Жил Пётр Васильевич с младшим сыном в двухэтажном деревянном бараке прямо в Измайловском парке. Он, кстати, там в парке и работал. Сторожем аттракционов. А когда в парке появился модный европейский кегельбан, сторожил и его. Почему-то кегельбаны у нас не прижились, вытеснил их боулинг. 
Яков Иванович долго не задерживался: передаст принесённую провизию, попьёт чаю, заберёт чистые банки и уходит. Где он сам жил, я не знаю, сейчас думаю, уж не при детском ли том садике, в какой-нибудь каморке? Очень может быть. 
А Пётр Васильевич частенько оставался на несколько дней, спать ему стелили на раскладушке в кухне.
Третью комнату занимал Апостолов Дмитрий Парфёнович, личность загадочная, до конца тайн своих не раскрывающая. Однако кое-что о нём удалось со временем узнать. Родом с Северного Кавказа, старше моего деда, в последней войне не участвовал, по возрасту не призвали, а в ополчение не пошёл. Был слушок, что приписал он себе в документах лишние десять лет, но это не проверенная версия. Зато точно было известно, что воевал он в Первую мировую, долго находился в плену у немцев, и очень неплохо говорит по-немецки. Выходил он из своей комнаты редко, в основном, чтобы вскипятить зелёный чай. Для нас это было экзотикой, ни про какой зелёный чай мы и слыхом не слыхивали. Есть вот чёрный: грузинский, краснодарский, реже цейлонский или со слоном, напиток из цикория, а что это за зелёный? Пахнет неплохо, можно сказать, вкусно даже. Заваривал сосед его в молоке, наверное, очень калорийно. Чтобы унести к себе в комнату горячую кастрюлю, надо было чем-то схватиться за ручки. Мы это, обычно, делаем полотенцем, тряпкой какой-нибудь, сейчас – прихваткой, а он иногда не найдёт, видно, ни тряпки, ни газеты, достанет из кармана бумажные деньги – червонцы, пятёрки, трёшки, сложит их, чтобы удобнее ручку кастрюли ухватить, так и уносит её, кастрюлю с чаем своим зелёным, а у всех, в этот момент на кухне присутствующих, челюсть отваливается. Какое-то время с ним вместе проживал его внук, Анатолий, учился вместе с мамой в одном классе школы рабочей молодёжи. Если Дмитрий Парфёнович ванной пользовался крайне редко, регулярно по привычке посещал баню, то для Анатолия ванная комната в поздневечернее время становилась учебным классом, где он располагался с кучей книг и тетрадок на небольшой скамейке, которую мой дед смастерил для общего пользования.
Вот из таких персонажей формировалось наше коммунальное общежитие. Дедушку как-то все, не сговариваясь, признали за старейшину, с ним советовались по житейским вопросам, уважительно называли его Сергеем Сергеевичем и искренне уважали. С кем из соседей общался отец, я не помню, естественно. С Валентином у него ровные отношения были, можно сказать, неплохие.
В самых моих первых детских воспоминаниях комната наша выглядела следующим образом. Ближе к входной двери справа стояла дедушкина кровать, приобретённая им ещё в стародавние времена: панцирная, но высокая! Я на неё мог только с табуретки забраться, толстенная перина была на кровати, как в бассейн в неё плюхаешься. Что ещё в его углу? Киот, конечно, он его за собой, как семейную реликвию так по жизни и таскал.
Дальше стоял шкаф, который служил нам внутренней перегородкой, то есть делил одну комнату на две. За шкафом проживали мы: мама, папа и я. Что из мебели имели, на чём спали – не помню, а значит, не имеет это никакого значения.
Как-то подарили мне детское ружьё. Весь день я с ним играл, а когда наступил вечер, и подошло время укладываться спать, я со знанием дела уселся с ружьём на свой детский стульчик, всем объявив: «Буду вас сторожить».
Дедушка мягко поинтересовался:
- Может, всё-таки спать пойдёшь?
- Нет.
Ну, нет, так нет. Собираются взрослые спать, дед у своей кровати подушки взбивает, родители за шкафом, в другой половине комнаты, а я посередине, сторожу. Погасили свет, наступила тишина. К темноте я бы привык, всё-таки фонари на улице, луна опять же, не так всё страшно, но тишина! Она меня и напугала. Разорался, расплакался и – к деду на его пуховые перины карабкаюсь, пожалей, мол, деда, ох, как мне страшно. Мама шумит:
- Куда? Марш в свою кроватку.
- Ладно, Наташа, пусть у меня поспит, напугался.
Может, и так оно всё было, испугался я. Не исключено, что специально разревелся, чтобы дед пожалел. Он ведь старался держаться построже, совсем уж откровенно не баловать.
- Деда, расскажи сказку.
- Какую?
- Жили-были…
- Жили-были лиса и заяц, и была у зайца избушка лубяная, а у лисы – ледяная…
- Деда, почеши спинку… Пяточки почеши.
Когда заболел свинкой (мама потом рассказывала, температура за сорок поднималась), дед молча оделся и ушёл. Оказалось, ходил к племяннице, дочери сестры Нюры. Не терял дед связи с роднёй. Жила племянница недалеко, через дом буквально, и была замужем за врачом. Они познакомились на фронте, служили в одном медсанбате. Хаджи, профессионал высочайшего класса, опытнейший врач, тут же пришёл, осмотрел меня, объяснил, что нужно делать, чтобы сбить температуру, и ещё приходил не один раз. Болел-то я часто.
Вообще, если что случалось, и кто-то заболевал, чаще из детей: я, сосед ли Серёга, а позже и братишка мой младший, приходили врачи со всего подъезда. У нас соседкой по площадке на пятом этаже была врач, Майя Алексеевна, на втором этаже – Ирина Игоревна жила, тоже врач. Все приходили. Больного осмотрят, «консилиум» проведут, очень грамотные рекомендации выдадут, по сигаретке на кухне выкурят, кофейку там и - разойдутся по домам. А участковый врач могла зайти даже без вызова. Если оказалась рядом с домом, когда по вызовам ходит, обязательно зайдёт и поинтересуется, как больной себя чувствует. Вот так мы жили.
В детстве ел я плохо, даже можно сказать, отвратительно, и только деду удавалось меня накормить. Тут уж он включал всю свою фантазию, а заодно и мою.
- Посмотри, - говорил он мне, - щи «Золотая осень» (или рассольник «Первый снег»). Похоже? Расскажи, что видишь.
И я рассказывал про жёлтые и красные осенние листья, тыча пальцем на плавающие в тарелке капусту и кусочки помидора. В тарелке рассольника солёный огурец был для меня ещё зелёненькой травкой, а белая перловка – накрывающим её снегом. Ну, а если уж и это не помогало, был у него в запасе ещё один проверенный способ: мурцовка. Чёрный хлеб, лук, соль, вода, немного подсолнечного масла – и уплетал я всё это за обе щёки.
Помню стишок. Научил он меня ему так:
- Я буду читать, а ты по одной букве у последнего слова в строчке убирай, начиная с первой. Понял?
- Ага!
Тогда поехали. Была победа. После… Ну?
- Обеда.
- Случилась…
- Беда.
- Пропала…
- Еда.
- Ты её взял?
Хлопая глазами, понимая, что попался, пропищал:
- Да…

Когда дед готовился к бритью, я всегда устраивался рядом, так мне было интересно. А готовился он основательно. Сначала долго точил лезвие в гранённом стакане. Потом, перекинув через плечо полотенце, собирал свой бритвенный станок, в стакан наливал горячую воду, ставил перед собой на стол, прилаживал к стакану маленькое зеркальце, в специальной кружке взбивал мыльную пену. Загляденье, глаз не оторвать. Конечно, главный вопрос: «Деда, а тебе не больно?» «Если лезвие хорошо заточено, не больно, а вот, если оно тупое, тогда неприятно», - объяснял. Потом, лет через двадцать я прочту о мальчишеском интересе к бритью старших у любимого мною Фицджеральда в «Ночь нежна». Сразу узнаю в сыне главного героя себя, маленького.
А кино! Чаще всего, я помню это с самого детства, мы отправлялись на киносеанс втроём: дедушка, мама и я. Детские утренники в памяти как-то не отложились, хотя, разумеется, моё знакомство с кинематографом начиналось именно с них (телевизора же у нас ещё не было). Напугал «Человек-амфибия», особенно первое появление на экране Ихтиандра. Неизгладимое впечатление оставил фильм «Барабаны судьбы». Недавно нашёл его в интернете, качество отвратительное. Мне кажется, он был цветной, а сейчас плёнка как будто выцвела, смотреть непросто, но я снова пересматривал эпизоды, которые так потрясли меня в детстве: схватка с питоном, крокодил, крадущийся к девочке, взбесившийся слон. И снова вспоминал себя шестилетним мальчиком. 
Если в кинотеатре «Родина» не оказывалось подходящих сеансов (вдруг демонстрировалось что-то из разряда «дети до шестнадцати»), что крайне редко, но случалось, мы не особо расстраивались. Дед был непонятным образом прекрасно информирован, где и что показывают. Не устроил набор фильмов и расписание сеансов в «Родине» - можно пройти пару кварталов и повернуть налево. Пожалуйста: Дом культуры швейной фабрики «Красная заря». Я запомнил увиденную там комедию «Неподдающиеся». Если не в клуб «Красной зари», можно пару остановок на трамвае в сторону Преображенки, в кинотеатр «Орион». То есть хочу я сказать, мы не возвращались домой, несолоно хлебавши, всегда под впечатлением нового фильма.
В выходные, а тогда ограничивались они всего одним днём в неделю – воскресеньем, мы очень редко сидели дома, если, конечно, все были здоровы. Про Измайловский парк, катание на аттракционах, думаю, тут можно и не говорить: это было само собой разумеющимся, мы могли гулять там хоть каждый день. Мы жили в Москве, об этом не надо забывать. А потому планов на выходной у нас всегда было «громадьё». Зачастую инициатором того или иного мероприятия был дедушка. Где мы только не бывали! Всего, как говорится, и не упомнишь. Вот, например, мы едем на трамвае одиннадцатого маршрута на Выставку достижений народного хозяйства (ВДНХ), а там: выставка чешского стекла, обед в ресторане «Тайга» (настоящие сибирские пельмени!), вечером – концерт в Зелёном театре. А кроме ВДНХ были в другие воскресенья: цирк на Цветном бульваре, где мне «пахло слоном», театр Дурова с мышиной железной дорогой, зоопарк. Потом, когда я стану чуть старше, а дедушка от нас уедет в собственную квартиру, мама примет эстафету, и у нас будут поездки в Горки Ленинские, Архангельское, Абрамцево, Кузьминки, да разве всё перечислишь.
Так что в первые годы моей жизни главным в ней человеком был дедушка. Нет, мама тоже там, в далёких детских воспоминаниях, присутствует, но всё же где-то на втором плане. Кого в них совсем мало – так это отца.
4.
Как ни грустно о том говорить, но стал мой родитель к бутылке прикладываться. И теперь уже не экскурсы в историю народного пьянства, а самые что ни на есть повседневные будни показали во всей красе, на что способна водка. А она способна! Жизнь поломать, судьбу перекроить, любого лишить единственного, порой, шанса, счастливого билета в мечту. По себе знаю, сколько несуразиц случается по пьяни. Поначалу они веселят, потом, когда уже достаточно отупеешь, даже не удивляют. Где была комедия – драма и трагедия. Стих так себе, но смысл передаёт верно.
Сокровенный вопрос: «Пап, а ты чего запил?» - я отцу так и не задал, прямого ответа, естественно, не получил. Пробую, вот, понять…
Летом 1957 года в Москве прошёл VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Событие грандиозное, для страны новое и необычное. Сейчас пишут, что при Сталине такого быть не могло, а вот Хрущёв – молодец! Ну, не знаю, при Сталине там, при Хрущёве, когда-то это всё равно должно было произойти. Понятно, что семье нашей в тот момент было не до фестиваля, на все бытовые заботы дня не хватало. А вот отец, единственный из нас, мероприятие это чуточку зацепил. Работу же Центральный телеграф не прекращал, а во время фестиваля улица Горького – одно из самых «тусовочных» мест гостеприимной Москвы. Там – во сколько бы с работы не вышел – радостный праздник! Немножко вина, то-сё. На радостях можно.
Когда много позже, уже в теперешнем, двадцать первом веке, отец увидит фильм «Стиляги», а потом специально и книгу прочтёт – махнёт рукой: «Не так всё было». То есть, как мне объяснял, вроде всё так, а … совсем не так. Поди, пойми, что хотел сказать. Наверное, имел в виду, что сходство формальное есть, а суть исковеркана. Суть – это то, что человек чувствует, чем живёт. Но чувства летучи, как запах парфюма, через несколько лет выветриться могут. А если хорошо постараться - так уж точно ничего от них не останется, картинка одна, музыкальный клип.
Как я уже сказал, фестиваль молодёжи и студентов в тот раз мимо нас с мамой прошёл, в «гущу событий» мы попали только в 1985-м, на XII Всемирный фестиваль уже при Горбачёве. А тогда… больше в качестве шутки любили повторять, что появились у советских девушек дети с тёмным цветом кожи, но не поголовно, а так, кое-где, отдельные личности. А вот чего появилось множество во время фестиваля и осталось на долгие годы в столице, так это автоматов. Автоматов, из которых за копейки можно было попить воды, у других – купить газету и даже освежить себя одеколоном. Такие чудеса техники.
А вы думали, я про автоматы Калашникова буду здесь втирать?

И ещё одно событие, которое тоже до поры до времени оставалось в стороне по причине «личных обстоятельств», но о котором необходимо сказать, это прошедший в феврале 1956 года XX съезд партии. Партии, разумеется, КПСС. На съезде Хрущёв в докладе осудил культ личности Сталина, в насаждении которого и сам принимал активное участие по причине постоянного животного страха перед «усатым», а, может, просто так всем удобней было: когда придёт время – всегда найдётся заведомо виноватый.
Сглаженную версию доклада летом опубликовали в газете. Не могу точно знать, какое впечатление произвело это на людей, какое влияние на них оказало, но по своим предкам судя, склоняюсь к тому, что они поначалу не придали всему этому какого-то серьёзного значения. Вообще к Хрущёву они относились, мягко говоря, с улыбкой, как к человеку не большого ума.
 «Это, как его, волюнтаризм».
Но позже, когда от слов перешли, что называется, к делу, когда начался снос памятников (я помню, убрали такой из вестибюля метро), замазывание барельефов, переименование всего на свете (потому что всё на свете уже к тому времени было «имени Сталина»), тут и начались «кухонные митинги». А отец любил повыступать, попробуй кто рот ему заткнуть: «Можно подумать, Сталин сам своё имя присваивал». Ну, да: паркам, городам, районам, станциям метро, заводам, стадионам, улицам. Развлечение у него такое было. Несправедливо – да, обидно – конечно. Есть повод, что называется, с горя.

Вопрос непростой. Философский. У меня лично нет опыта руководства большой страной, но кое-какой руководитель из меня в жизни всё-таки получился, и пусть это было не крупное предприятие, но стремления прогнуться у моих подчинённых было навалом, столько лести и всякого выливалось на меня, едва успевал уворачиваться. Ещё бы немного и – всё, пропало дело. Как в фильме «Москва слезам не верит», где герой Фатюшина сдаётся на уговоры пропустить рюмочку: «Черти, надоело мне с вами бороться». Культ личности для самой личности – это же алкоголизм в чистом виде.   

Переименования начались совсем не сразу после съезда. То ли негативной реакции народной опасались, то ли спорили в верхах промеж собой, то ли элементарно денег на это не было, вряд ли кто однозначно ответит, но самые существенные изменения названий случились только в 1961 году. В ноябре «по просьбе трудящихся» приняли решение Сталинград переименовать в Волгоград.
«Просьба трудящихся» подкрепилась тогда, в 61-м, полётом нашего космонавта в космос. Юрий Гагарин! Меня тогда привезли в коммуналку на Старую площадь под бабушкин присмотр, и я вместе с дядьками скакал с кровати на кровать и кричал «ура!». Конечно, не помню, откуда трансляция шла: из репродуктора, или даже из телевизора. Дядя Слава в своей книге «Мой XX век» вспоминает, что в 1949 году папа (Иван Павлович) с большой гордостью принёс в дом малюсенький с двумя рогатыми антеннами и с линзой приёмник, по-моему, марки КВН-47. Тут, конечно, неточность у него. Первый «народный» телевизор назывался КВН-49, так как его массовый выпуск начался именно в 1949 году. Вряд ли он дотянул бы до 61-го, не зря аббревиатуру в народе расшифровывали: купил – включил – не работает.
Фестиваль, Сталин – всё это «высокие материи». А что в быту? А в быту я, в бытность свою грудничком, а потом маленьким карапузом, спокойной личной жизни никому не давал. Мама, после увольнения «по уходу за ребёнком» (тогда такие были порядки, не отпуск, а увольнение), вернулась на Центральный телеграф в самом начале 58-го года, но проработала на прежнем месте только до осени. Причину сейчас не назову, скорее всего, из-за моих постоянных болячек.  В этом я был не особо оригинален, все дети болеют. Тяжело ей было прощаться с коллективом? Конечно, но другого выхода не было. Отец продолжал тем временем попивать. Образ романтического красавца постепенно трансформировался во что-то не совсем приятное. О самой видной на телеграфе паре уже и не вспоминали, появились новые поводы для перешёптываний и сплетен, тем более красавица Наташа уже на Центральном телеграфе не работала. Отношения её с мужем только ухудшались. Бориса ничего не сдерживало. Вероятно, так он видел ситуацию. Раньше находился под контролем Екатерины Ефимовны, а у той ведь не забалуешь. Самое большее, что позволялось, это, например, летом в деревне на Волге после бани Иван Павлович со старшими сыновьями, Борисом и Вячеславом (редко, когда Виктору перепадало) четвертинку мог «оприходовать». А тут «без мамкиного присмотра»…
В конце концов пристроили меня в ясли где-то рядом с домом. В памяти ещё всплывают картинки, как везут меня туда на санках зимой. Мама нашла работу в шаговой доступности, чтобы всегда была возможность быстро, если что, вернуться домой. Поступила она на завод МЗТА (Московский завод тепловой автоматики), располагался который на Мироновской улице, пешком – минут пятнадцать от дома, никакого транспорта не нужно. Приняли её ученицей прессовщицы механо-сборочного цеха. Через полгода перевели на более интеллигентную работу – учётчицей, а ещё через несколько месяцев – нарядчицей того же цеха. Карьера Наталии Сергеевны пошла в гору! Без смеха. Зарплата больше ста рублей, плюс регулярные премии. Вполне себе самостоятельная женщина.
Только вот с мужем у неё совсем всё расклеилось. По пьяному делу становился Борис Иванович агрессивным и однажды поднял на маму руку. «Всё бы ничего, может, так и жили бы с твоим отцом, - говорила она мне спустя много-много лет, - но уж больно он дерётся».
Дед до поры держал нейтралитет, не вмешивался, считал, что молодые сами должны разобраться. Чего ему это стоило? Как сердце разрывалось, как еле сдерживался, видя Наткины слёзы. Не принимал он и оправданий Бориса. Мальчишка, ему что за память о Сталине переживать? Это он, Сергей Егоров, и такие как он понять не могут: что же теперь, вся предыдущая жизнь -насмарку? А другой-то и не остаётся почти. Что бы Иосиф, братишка младший, обо всём этом сказал? Да, и другой Иосиф, шурин? Что ж, смерти их и подвиги напрасны?
Много стали говорить о репрессиях. Так кто же о них не знает? Если сам не попал под жернов, то уж слыхал, наверняка. Далеко ходить не надо, и в нашем доме люди живут, которым от жизни досталось. Тот же Яков Иванович. Заходит каждый день. А семья на втором этаже? Берта Александровна - профессиональный революционер, эсер. Сколько же раз она осуждена была? Четыре! А сын её, Игорь Борисович - умница, авиационный конструктор, никакой не эсер, но два раза осуждён был. Шарашку прошёл, ЦКБ-29. Сейчас у Туполева главный дизайнер. Такие отечественные красавцы, как ТУ-104 и Ту-134, его детища. Люди трудились на благо страны и продолжают трудиться. И порывы их искренни. Разговаривают приветливо, зла не таят.

Подчеркну: пишу я тут историю своего деда, своей семьи. Были бы среди родных антисталинисты, пострадал бы кто от репрессий, конечно, спасибо Сталину и я бы не сказал. Но всё у нас было не так, хотя не на Луне жили. «За Родину, за Сталина!» - и дед, и брат его, и шурин, и племянник на войне кричали? Кричали, подтверждается. На смерть ходили? А как же! Сергей, вот, дочь на ноги поставил. Где бы она так устроиться смогла, в Корытово что ли? Да и сам кем был? Деревня деревней, беспризорник, а – нынче педагог, в самой Москве ребятишек обучает.

С подачи Солженицына пошла у нас в народе гулять байка о том, что в стране нашей одна половина народа сидела, а вторая - сажала и охраняла.  Явно для красного словца сказано. Но многие уважаемые люди повторяют её и, похоже, на полном серьёзе в это верят. Попробую такую арифметику на примере своей семьи рассмотреть, проще говоря, подбить бабки. Трое сидели. Это - дед (ЮРК – натуральная колония, как ни крути) и дядьки - Толька и Лёвка. Все по уголовным статьям. Политических, видно, не заслужили. Двое, допустим, сажали: брат бабы Кати, НКВДшник, которого, похоже, кто-то из своих и убил, и я. Я, между прочим, до майора в Комитете госбезопасности СССР успел дослужиться. Правда, по финансовой части, но кому это интересно? А охранял тогда кто? Ну, исключительно для того, чтобы баланс сошёлся, скажем: охранял писатель Довлатов. Нравится такой расклад? Очевидная дурь. Для таких случаев была у деда своя присказка.
- Понял? – сурово вопрошал он.
- ???
- Отчего козёл хвост поднял? Вот и отойди от него подальше.

Что происходит - умом не постичь, и душа не принимает. Убеждал Сергей Сергеевич себя: есть дочь, внук, семья, радость. Может, и так проживём? Так и в семье творится неладное.  Это надо такое удумать – на жену, мать своего ребёнка, руку поднять!
Дед терпеть такого безобразия не стал, прогнал зятя. Затаил ли отец на него обиду? Каким отношение деда к Борису осталось? Не скажу, так как ни один, ни другой мне тайн своих не раскрыл. Однако, всякий раз было и забавно, и приятно, когда уже по прошествии определённого времени, они за глаза друг друга нахваливали. Дед: «В сапожном деле Борис - мастер». Отец: «Как столяру, Сергею Сергеевичу равных нет».
Лет пять назад - все ещё были живы: и отец, и мать - возвращались мы с мамой из визового центра, сдавали документы на болгарскую визу, по дороге заехал к отцу. Он уже плохо ходил, поэтому я часто, каждую неделю, мотался между Пермью, где я тогда работал, и Москвой: купить продуктов на неделю, с патронажными сёстрами рассчитаться. Поднялся к нему, уточнить, что купить. Сказал ему, что мать в машине сидит. Клянусь, не планировал это специально, спонтанно получилось. Он заволновался, как красна девица: «Так что же она в машине? Зови сюда». И всё майку-алкоголичку на себе поправляет, пытается на подушке поудобней устроиться, чтобы выглядеть представительней. Конечно, как бы отец ни старался, до Марлона Брандо в фильме «Трамвай Желание» не дотягивал. Удивительно: всего лишь майка, нижнее бельё, а сколько сразу смысла в названии! Алкоголичка – очень символично. А у американцев такая же майка зовётся wife beater. Перевожу: бьющий жену. Опять в яблочко! Прости, отец, это шучу я так. Как говорится, кто старое помянет – тому глаз вон. А кто забудет – тому оба.  Ха-ха. Несмешно.
Привёл маму, усадил на стул:
- Ну, вы тут разговаривайте, а я - в магазин.
Список покупок у меня в тот раз был длинным, поэтому отсутствовал я около часа. Когда вернулся, они продолжали оживлённо беседовать. Вспоминали родственников, общих знакомых, совместные события. Спорили: «Нет, не так всё было! Меня послушай, у меня память ещё ого-го!». Потом, когда домой ехали, мама долго молчала, видимо, в мыслях своих порядок навести пыталась. Неожиданно вслух произнесла, не мне даже, в пустоту:
- Сказала ему: Борь, вот ты один теперь, жену похоронил, и я уже десять лет, как одна, а вместе нам нельзя. Не-а. Ведь мы такие старые…

5.
Почти все крупные предприятия, а Московский завод тепловой автоматики являлся именно таковым, имели свои детские сады, пионерские лагеря, дома отдыха, пансионаты и профилактории, другими словами, социальные объекты, которые сегодня называют «непрофильными активами». Стоит сказать, что новое название – МЗТА – завод получил в 1960 году после того, как был переориентирован на выпуск средств автоматизации для энергетики.  А раньше назывался Завод «Комега» (именно такая запись в маминой трудовой книжке) и в годы войны выпускал реактивные снаряды и комплектующие для знаменитых «Катюш». Так вот, в конце 1961 года, как писали в газетах того времени, «гостеприимно распахнул свои двери» новый подведомственный заводу детский ясли-сад №118. Находился он (и находится по сей день) на улице Ибрагимова, совсем недалеко от нашего дома. Неожиданно заведующая детским садом пригласила маму на работу. Да, вот именно её. Должно быть, заприметила на одном из субботников по подготовке сада к открытию, навела справки и пригласила. Настойчиво так. Мама растерялась.
Вечером они с дедом провели совет. «Против» было очень существенное обстоятельство – деньги. Зарплата, которую предложили маме, была всего тридцать семь рублей, в три раза меньше, чем получала она на заводе. Было от чего растеряться. Дед рассудил по-своему: сад новый, в коллектив – с самого начала, то есть, с основания, легче влиться, а, главное, Мишка под присмотром. Этот аргумент у него все остальные перетянул. «А деньгами я помогать буду», - пообещал он. Так и решили. В конце декабря на одну новую воспитательницу в Москве стало больше, а у мамы начался новый этап в её жизни.
Дед по соображениям материальным тоже сменил место работы. Ему одному и того, что он зарабатывал в школе в Городке, хватило бы с головой. Но видел он, что в семье у дочери творится, понимал: без его поддержки Натке не справиться. Из школы в Городке он перешёл в школу… Нет у меня точного названия. Сейчас бы сказали: «Школа для дефективных», но это грубо звучит, хотя по смыслу верно.
Чудесный детский фильм по истории Льва Давыдычева об Иване Семёнове – второкласснике и второгоднике. Там «буксир» Аделаида спрашивает Ивана: «Знаешь ты кто?» И пишет на школьной доске большими буквами: «УО – умственно отсталый». «Тебя надо перевести в специальную школу» - говорит она. Тот, правда, сопротивляется: «Неправда, - кричит – я умственно умный!»

Так вот школа, в которую перешёл на работу дед, была для детей-олигофренов. Зарплата значительно выше прежней. Предмет-то его, труд, в такой школе – самый главный. Находилась она в районе станции метро «Сталинская» (тогда ещё), рядом с поликлиникой имени X-летия Октября (расшифровываю: имени Десятилетия Октября). Работка та ещё! Не каждый на такую решится. От учеников всего чего угодно можно было ожидать, могли и школу поджечь, чтобы за невыученный урок двойку не получить. Сейчас это может и снисходительную улыбку у некоторых вызвать: подумаешь! Сегодня стреляют на каждом углу. Ну и чему радоваться? Тогда у деда в школе дети чудили, и порой жестоко, но ведь они ненормальные были.
Дед несколько раз брал меня с собой. Были на то причины, надо полагать: оставить не с кем, сад на карантине и т.д. и т.п. (в одной детской книжке прочитал расшифровку этой аббревиатуры: и таскать дрова, и топить печь). Так-то школа как школа: коридоры, классы, лестница. Мастерская, где проходили занятия по труду – большая, светлая, много инструмента всякого, деревом приятно пахнет. Вообще в памяти у меня о той школе сохранилось немногое, я, кажется, в то время и обычную школу не посещал по возрасту. Помню разговор деда с родителями одного из его учеников. Интеллигентная пара, папа в шляпе, при галстуке, сразу видно: инженер или какой руководитель. Переживают за дитятко своё, просят деда о чём-то. О чуде, должно быть. А тот осторожно им в ответ: «Максимум, что я могу – это научить его делать самостоятельно, своими руками… вот, к примеру, табуретку. У нас они как раз по программе».

Однажды мы были в мастерской с дедушкой одни, он готовился к уроку, проверял верстаки, инструменты, читал конспект. Вдруг из коридора послышались совершенно странные звуки: меньше всего похожие на человеческие: это были джунгли, как мы в своих фантазиях представляем, только в космосе. Сейчас-то таким не удивишь, это любой синтезатор может выдать. Оказалось, звуки всё же человеческие и исходили они из ученицы старших классов, которая устроила в коридоре перед пустыми стенами гала-концерт.
- Ты чего здесь воешь? – мягко поинтересовался у неё дед, - И вид у тебя для школы, прямо скажем, неподходящий.
- А, может, я - Има Сумак, - вызывающе отвечала новоиспечённая «звезда».
(Чтобы было понятно, поясню: Има Сумак - перуанская, позже американская, певица, с гастролями приезжала в СССР в 1961 году. Пять октав, экзотическая внешность, эпатажная манера в одежде и косметике. Если в двух словах – можно вспомнить Плавалагуну из «Пятого элемента» Люка Бессона).
- И что ты тут делаешь во время уроков?
- Хочу, чтобы все видели, какая я.
- Какая?
- Не такая.
- Поэтому ты и мамкиной косметикой вовсю разрисовалась, и тряпки эти на себя напялила? – не любил дед морали читать, но на педагогическом посту делать это был просто обязан:
- Чтобы все заметили, какая ты не такая, нужно сделать что-нибудь лучше других.
- Что сделать? - оторопела девица.
- Например, урок выучить, контрольную лучше всех написать.
- Нет, - не поддавалась та, - Легче так, с помадой и тушью.
Ну, что с такими детками делать прикажете? Дед немножко знал.
- Подсказать тебе, где тут у нас в школе самая лучшая акустика? В коридоре – ерунда, никто тебя не услышит. Я расслышал и то: еле-еле. А если в туалете запоёшь, там такая акустика – по всем этажам разлетится. Вся школа тебя услышит. Так что иди скорее туда, пока место никто не занял.

А когда девица скрылась за дверью, подмигнул мне и, хитро улыбаясь, сказал:
- Может быть, её классный руководитель услышит, пусть тоже поработает.

Кто из нас в детстве не искал лёгких путей, чтобы выделиться из серой массы? Избитое, казалось бы, выражение, но для нас, меня и моих друзей, имеет особый смысл: мы в школе учились в те годы, когда форма для мальчиков была серого цвета.  Так вот был и со мной такой закидон. Пришил я к джинсам, хотя, к каким джинсам, к «техасам» ещё (мы их сами называли «чухасы») жёлтую бахрому. Сам пришил. И во двор вышел, на глаза показаться. Хожу туда-сюда, пыль бахромой мету. Увидел меня в таком виде Игорь Борисович. Со второго этажа в форточку мне кричит: «Миша, зайди». Несмотря на бахрому, я оставался послушным и к старшим относился уважительно. Зашёл, выслушал. Игорь Борисович искренне был расстроен увиденным, от меня-то он совсем не ожидал такого. Речь его была эмоциональной и убедительной. Бахрому я отодрал прямо при нём. Берта Александровна посмеивалась, сидя в своём «королевском» кресле. Хорошо одеваться я люблю до сих пор, но ничего больше от себя никуда не пришиваю. А выделяться «из серой массы» так и не полюбил, предпочитаю оставаться в комфортном теньке. Правда, до определённого момента. Пока труба не позовёт.

Мама тем временем окончила курсы усовершенствования и стала воспитателем детского сада, пошла, можно сказать, по педагогической линии. И стали они, отец и дочь, коллегами. Такой неожиданный поворот. Впрочем, в жизни всегда именно так и бывает.
С Борисом в начале того же, 62-го, мама развелась по решению суда. Было мне пять лет. 
У мамы, действительно, появились новые подруги. Дедушка был прав, считая, что влиться в коллектив со дня его основания, точнее – становления, залог крепкой дружбы в будущем. Хотя и принято над женской дружбой посмеиваться, анекдоты про неё придумывать, но одна из самых близких маминых подруг начинала вместе с нею на воспитательском поприще в том самом детском саду. И, бывает же так, новую подругу тоже Александрой зовут. С Шурой, подругой детства из Корытова, с войны вместе, теперь вот Александра Александровна, коллега. По имени отчеству, а как же? Педагоги. 
И причина прихода на работу в детский сад схожая: у Александры Александровны дочка, Галя, на год меня младше, и ещё одна, совсем маленькая, теперь в один сад ходим. Только группы разные. Меня определили в санаторную (представляете, были такие группы в детских садах?), по причине положительных Манту или Пирке, или того и другого, вместе взятых. Я в данном вопросе не особо разбираюсь, что в детстве у взрослых подслушал, то здесь и излагаю. Простыми словами говоря, Настин туберкулёз. Сейчас-то медицина вперёд шагнула (в мировом масштабе), вроде как утверждает, что наследование туберкулёза невозможно, однако, присутствие определенного гена может повлиять на то, перейдет ли инфекция в активную форму или останется латентной. Никак не могу сказанное комментировать, знаю только, что племянник Насти – Анатолий, сын Иосифа и Пелагеи – умер рано, ему и тридцати не было, и сестра его младшая – Валентина – рано ушла. А причина одна – туберкулёз. Меня же в саду (да и не одного меня, целая группа санаторная набрана) поили рыбьим жиром, дрожжами разведёнными, выносили в тёплых ватных спальниках на веранду в тихий час, такой был лечебный сон, как в фильме «Безумный день» с Игорем Ильинским. Это только то, что я запомнил. Не скажу, что любил, но запомнил. Однако в саду я окреп, за что спасибо добрым людям и родной стране.
В саду я был, что называется, на пятидневке, то есть с утра понедельника до вечера пятницы… Стоп! Похоже, у меня тут нестыковочка. Ведь субботу нерабочим днём сделали только в 1967 году, я уже в школе вовсю учился. Тогда, получается, не пятидневка у нас в саду была, а шестидневка. Кстати, ненавижу, когда детский сад называют «садик», детей – «детишки», такие - родительские сопли. Просто противно. Извините.
Трагедии для меня в таком графике никакой не было. Мама тоже, чаще всего, оставалась в саду на всю неделю. Как и большинство её новых подруг, не отказывалась от подработок. Поэтому днём – воспитатель, а вечером и ночью – санитарка в группе для малышей – это было чем-то в порядке вещей. Работала она в других группах, не в санаторной, но на минутку забежать и справиться обо мне, такую возможность она, безусловно, использовала.
Летом сад выезжал на дачу. У завода был свой пионерский лагерь и детсадовская дача, очень всё благоустроенное по тем временам. А располагалось всё это хозяйство под Можайском. Одним летом и дед решился поехать с нами, в школе-то каникулы, он ещё и подработку на месяц в саду взял. По хозяйству помогал, починить там что, поправить. Наверное, когда выдавался выходной, уезжал бродить по тем местам, где в войну стоял его полк. Меня он с собой не брал, хотел побыть в такие моменты один.
А меня жизнь в ту пору очень даже устраивала. Вот у мамы личная жизнь не складывалась совсем. Поначалу она и не думала об этом, долго считала себя замужней. За свидетельством о расторжении брака в ЗАГС пришла только года через два после решения суда. Конечно, поклонники и ухажёры вились вокруг неё как майские жуки по весне. Но кто все они были? Папочки детсадовских детей! От таких Наталия отмахивалась: «Коты шелудивые! Надо же, и совесть не мучает».
Однажды мама с новой подругой, Александрой Александровной, обсуждали у нас дома за чаем последнюю новость «сарафанного радио», а именно кровавую историю убийства любовницы мужа его женой. Что это были за персонажи: выдуманные или реально жившие по соседству – значение не имело. Я-то вообще в том ничего не понимал, если что и мог иногда расслышать, только полушёпот: «Представляешь? Представляешь? Кошмар…»  Мало того, что новость про убийство по тем временам большая редкость, так ещё и сюжет каков!  Мужика не поделили! Не захотела законная жена делиться. Дед слушал девчонок, слушал, потом откашлялся и говорит:
- Дурочки вы с переулочка, сидите тут и пустые сплетни пережёвываете. Вопрос-то в чём?
- Ну, как же, убийство на почве ревности. Есть же гады такие на свете. Пап, неужели непонятно? – попыталась отбить выпад Наташа.
- Мужик, по-вашему, виноват?
- А кто же ещё?
- Вы. Вы, бабы, сами и виноваты. Для вас мужик – свет в окошке. Вот вы и сидите, как несмеяны в терему, и на свет этот пялитесь. А за окошком-то света больше. Порой лучше отпустить и самим свободой надышаться.
В последнее вольное лето перед моей школой дед отправил нас с мамой на юг. Мы же ещё там никогда не были. В первый раз - на море (сейчас думаю, а дедушка за всю свою жизнь так на море и не побывал). Отправил – это значит дал денег на дорогу и с собой на отдых.  Больше скажу, дед оплатил нам билеты на самолёт. Для него, думаю, это имело значение. Отправились мы «дикарём». Решение про «юга» пришло довольно спонтанно, поэтому дёргаться куда-то за путёвками в санаторий или дом отдыха было бесполезно, не хватило бы времени. Маме посоветовали знающие люди: долетишь до Адлера, а там комнаты сдаются на каждом шагу. Мы и полетели. Нетрудно распознать черты Настиного характера.
В аэропорту, пока ждали посадку, познакомились с двумя женщинами: одна помоложе, блондинка, как сейчас помню, вторая постарше, на глазок - лет чуть за сорок. Не знаю, чем уж мы им приглянулись, только ходили они кругами и всё: ой, какой мальчик! А я делал серьёзную физиономию, мне казалось, что раз мы ждём посадку в самолёт, чтобы лететь не куда-нибудь, а на самый юг, никто нас не должен от такого важного дела отвлекать. Кроме того, я понимал, что был и вправду «ой какой». Ведь мама мне сшила специальную пилотку, шёлковую, красную с синей кисточкой. Она называла её «испаньолкой» и говорила, что точно такие пилотки носили испанские борцы с фашизмом. Конечно, сегодня я знаю, что пилотки борцов с фашизмом были совсем другого фасона, что слова «испаньолка» нет, а существующее – «эспаньолка» – означает вовсе не пилотку, а бороду, но…какое это имеет значение? Я видел, как быстро капитулировала мама, и в результате у нас появились новые знакомые.
Я слышал их разговоры (не затыкать же уши): «Куда едете?.. давайте с нами… мы уже не первый раз… отдыхаем в Леселидзе… недалеко от Адлера… хорошо устроимся… хозяйку о своём приезде мы предупредили». И всё в таком духе.
Я очень обиделся: обещали на море, а тут в какое-то Леселидзе.
Отвлёк от обиды сам полёт на самолёте. Ещё бы! Первый в жизни. Помню, раздавали леденцы, гигиенические пакеты, и уши закладывало…
Мои опасения и страхи, что взрослые обманут, оказались напрасными. Без моря я не остался. Леселидзе (сейчас Гячрыпш) из непонятного на слух слова превратился в настоящий, вполне реальный себе посёлок, недалеко, с одной стороны, от Адлера, с другой – от абхазского города Гагра. На улице, где мы остановились, жили эстонцы. Вся улица – только они. Абхазы жили на другой стороне посёлка – через шоссе. Почему так? Эстонцы начали переселяться в те края ещё в XIX веке и им, как пришлым, доставались самые «трудные» участки рядом с морем. Да-да, именно трудные, так как для того, чтобы создать там условия, сносные для проживания, приходилось вырубать заросли (настоящие джунгли вдоль моря), осушать болотистые низины, прогонять комаров и прочую малярийную нечисть. И только потом – сажать сады, копать грядки, строить надёжные просторные дома. Дело не одного года, даже не одного поколения.
В то лето я много чего узнал из географии. По реке Псоу, вдоль которой протянулся посёлок, проходила граница между Российской Федерацией и Абхазией. Не так интересно, потому как в нашем понимании тогда это всё было одной страной и границы воспринимались некой условностью. А вот то, что по реке проходила граница часового пояса – это для меня было настоящим открытием! Получается, на одном берегу стоишь, у тебя одно время, переехал на другой – на час меньше. Невероятно! Попытался понять, как сейчас с этим, со временем, дело обстоит, где он, нынче, переход? Запутался… Понял, что временем теперь по желанию можно управлять, хочешь – на час задержи, а хочешь – на час ускорь. Невероятно!
Какую ещё роль играла река для нас, курортников? Важнейшую! Сложно переоценить! Ведь холодные свои воды выносила Псоу прямо в море, и пляж слева от её устья считался «холодным», а справа – «в самый раз». Но чтобы попасть на вожделенный тёплый пляж, необходимо было реку в бурлящем устье каким-то образом пересечь, то есть попасть с левого берега, куда выводила тропинка прямо из посёлка, на правый. Перейти вброд? Не получится: местами глубоко, мне так вообще – и «с головкой» и «с ручками». Переплыть? Течение очень сильное. Опасно. Пару раз видел, как сильные мужики на спор переплывали. Зрелище, доложу, не для слабонервных! Единственным для нас выходом были лодочники. За сезон местные ребята неплохо, надо сказать, перевозом отдыхающих с одного берега на другой зарабатывали. Уключины скрипели – только успевай смазывать. Вот про что профессору Лебединскому песню надо было сочинять, а то – Аврора, то да сё, не убедительно…
Сколько всего интересного происходило с нами на юге! Думал, запомнить бы всё хорошенько, чтобы потом дедушке в подробностях рассказать. И про озеро Рицу, и про теплоход, на котором меня рвало всю поездку, и про горячие лаваши из пекарни на перекрёстке, и про всамделишные персики, которые растут прямо на деревьях в саду.
А что про наших новых знакомых? Незаметно и быстро так привязались друг к другу, прямо куда там - не разлей вода. А я получился, как некое связующее звено: со мной занимаются, играют, купаются, вкусненьким стараются угостить. Мне и хорошо.
Когда пришла пора возвращаться в Москву, мама осторожно так спросила меня:
- Понравилась Анна Васильевна?
- Да-а!
Сегодня, если с одной стороны на ту ситуацию смотрю, не могу понять по-прежнему: что же так неймётся человеку? Когда всё вокруг хорошо, зачем же ему хочется ещё лучше кому-то жизнь сделать? А посмотрю с другой стороны – могу мамины действия и оправдать. Хотела таким образом кардинально всем нам жизнь изменить в ту сторону, откуда счастье дует. Дело всё в том, что решила она познакомить деда с женщиной, которая из двух постарше. Дед к тому времени вдовцом уже 16 лет жил, а Анна Васильевна – женщина опытная, дважды замужем побывала, детей своих нет, чем не пара? Честно говоря, та, что помоложе, Лида, мне больше нравилась: и красотой, и как-то поспокойней она, мягче. Но у меня никакого права на голос в то время не было, да и кто бы меня слушать стал. Всё, что мог, я уже к тому времени озвучил. На вопрос: «Мишенька, а бабушка у тебя есть?», я выдавал достаточно внушительный перечень «бабушек». Баба Катя – это родная бабушка по отцу, первая по списку. Баба Поля, баба Надя – тоже близкие родственницы, мамины тётки, по сути, заменяли мне Настю. Баба Лиза из Корытова – мать Шуры, маминой самой близкой подруги…
- Да, видно, дедушка у тебя, ходок! – смеялись интересующиеся. Я тогда смысла в сказанном не видел совсем и выдавал ещё с пяток знакомых мне на тот момент «баб». Будил таким образом интерес, сам того не понимая.
Думаю, что и разговор у мамы с Анной Васильевной соответствующий состоялся, и та была совсем не против знакомства. Не знаю ничего про ту, что помоложе, но у деда с Анной Васильевной разница в возрасте чуть ли не тринадцать лет! А с Лидой и подавно – больше двадцати наверняка. В то время и тринадцать лет разницы было чем-то из ряда вон выходящим.

6.
Вернулись мы в Москву, я – полный новых впечатлений, мама – полная планов на будущее. Если никаких существенных перемен в её личной жизни не случилось и не предвиделось, то изменить жизнь отцу (в лучшую, разумеется, сторону) он была настроена серьёзно. А что дед? Конечно, на эту тему никогда с ним не говорили, думаю, уходить от нас ему не хотелось, но понимал он, что в таких условиях рассчитывать на новое замужество у Натки шансов мало. Да и чем чёрт не шутит: а вдруг? Вдруг жизнь так образуется, что все станут сразу довольны и счастливы? Согласился на смотрины. Пригласили в гости Анну Васильевну, познакомили. Какого исхода было ожидать? Люди взрослые, сговорились и в скором времени съехались: сначала в квартиру невесты, а после свадьбы и в новую кооперативную.

Так ли дед этого хотел? Трудно мне на этот вопрос однозначно ответить. Видимо, решил, так будет лучше для нас для всех, Наталия замуж ещё сможет выйти. Он, конечно, помогает, но порой кажется, что как якорь на шее у дочери болтается. Своей семьёй тоже пожить неплохо, будет куда силы оставшиеся свои и любовь приложить. Сейчас-то все мысли о дочери да внуке, уже и сослуживцы говорят: «Нельзя так, Сергей Сергеевич, о себе тоже думать надо. А дети, внуки, они не пропадут, государство о них позаботится, для того социализм и строили».

Расписались скромно, в 1964-м, деду тогда было пятьдесят семь. Мужчина серьёзный, состоятельный. Да и жена его новая тоже зарабатывала вполне прилично для одинокой женщины. На кооперативную квартиру денег у «молодых» хватало. Подобрали вариант на Щёлковском шоссе, недалеко от кольцевой автодороги. Москва-то к 1961 году обрела свои новые очертания аккурат в пределах МКАД. Правда, тогда гордое это название, сейчас, пожалуй, всей стране известное, в народе использовали редко, чаще называли её «дорогой смерти», потому как была она тёмной, без единого фонаря, узкой, целыми участками – колдобина на колдобине. Аварий на этой, с позволения сказать, трассе случалось уйма. Не с чужих слов говорю. Один из погибших на кольцевой в годы моего офицерства служил у нас в управлении начальником отдела кадров. Встретил в аэропорту дочь, возвращались домой, пробило колесо, как раз слева, со стороны водителя. Он – за домкрат, запаску ставить, а темно, хоть глаз выколи, тогда и фары светили еле-еле, галогена ещё не было. Сбила его проезжающая машина, не заметил водитель. Прямо на глазах у дочери…   Это при Лужкове МКАД стала современной трассой. Но случилось это преображение только в 90-е, уже в новом государстве.

Ну, а что сама квартира? Не зря я подробно останавливался здесь на теме «хрущёвок». Именно в «башне» присмотрели дед с Анной Васильевной квартиру. Десятый этаж. Но с двумя лифтами и мусоропроводом на лестничной площадке. В доме на первом этаже магазин. Сколько стоила квартира – этого я сказать не могу. Наверное, тысяч семь. Рублей, конечно. Да и сам процесс приобретения я тут существенно упрощаю: до того, как что-то «присмотреть» из жилья, надо было в кооператив вступить, а это было не так просто. Я, разумеется, не помню всей подноготной, но Анна Васильевна работала тогда на заводе, где делали портативные радиоприёмники. Во всяком случае она на своём рабочем месте этим занималась. Подозреваю, что продукция завода не ограничивалась такой мелочью, а основным заказчиком был наш военно-промышленный комплекс. Поэтому, скорее всего, организовать жилищный кооператив на таком предприятии было проще, чем где бы то ни было.

Получается, что дед первым из жильцов нашей коммуналки со Зверинецкой переехал в отдельное жильё. Всего-то через семь лет! Следующими оказались наши соседи Сафоновы. Валентин Петрович перешёл с завода «АРЕМЗ-1» на работу в Зеленоград, первый город-спутник Москвы. Главный стимул - получение отдельной квартиры, которую он через несколько лет и «заработал». Переехали они в 70-м. Ну, а я первую «свою настоящую» отдельную квартиру получил только в 1988-м. Ещё через год мама, отчим и брат переехали «к себе» в Марьино. Если быть точным, только мама и отчим, брат тогда служил срочную на флоте. Следует уточнить, что и мы, и Сафоновы новое жильё получили бесплатно. Денег на кооператив у нас не было. Да мы и не спешили.
А вообще, если вспомнить, многие в то время решили жилищный вопрос. Уехали со Старой площади, получив сразу несколько квартир в «хрущёвке» на Сиреневом бульваре, Максимовы. Я был у бабушки в гостях в начале 70-х. Запомнил, как она чертыхалась, включая в Сашкиной комнате свет. Тот приклеил к обоям прямо над выключателем непонятно от кого доставшийся ему постер с девицей в смелом бикини. Выключатель, по выверенному Сашкиному расчёту, оказался аккурат под её пышной грудью.
Про сами квартиры в таких домах я уже рассказывал. В общих чертах. Если конкретно о новой дедушкиной квартире – она не отличалась от стандартов того времени. Маленькая прихожая, маленький коридорчик, две комнаты – одна совсем крохотная, другая по сравнению с первой считалась «большой». Маленькая кухня. Кто-то сегодня решит, что форменное издевательство. Не соглашусь. Всему было объяснение. Например, считалось, что с активным развитием сети столовых, кафе, ресторанов, то есть, заведений общепита, граждане освободятся от необходимости толкаться на кухне, тратя время на приготовление насущной пищи. Фигвам, как говорил Шарик из Простоквашино. Иногда можно было зайти в заведение, с друзьями, например, выпить, или по какому романтическому поводу с дамой, но, чтобы там есть… Дорого и по вкусности с домашней готовкой не сравнится! Да и где она была – «развивающаяся сеть»? В кафе так просто не попадёшь, про рестораны и говорить не приходится. Я с друзьями первый раз в кафе (мороженое не в счёт) попал в десятом классе. Да и то по приглашению. Племянник нашего школьного директора, приехавший откуда-то с Урала и живший в подсобке при школе, играл на гитаре в ансамбле в кафе на 5-й Парковой. Он нас и провёл. Кстати, очень даже неплохо играл. Выпили по бокалу сухого, съели по мороженому. На все деньги, что у нас, у четверых, были. Так и с голоду помереть недолго.  Было, правда, в то время и такое подспорье в хозяйстве, как сеть магазинов-кулинарий, где продавались полуфабрикаты, что также по замыслу руководителей города/страны должно было способствовать освобождению граждан от гнёта кухонных забот. Котлеты там всякие, салаты. Вообще-то удобно, мы иногда пользовались. Но в целом, менталитет, видать, не тот, с кухни русского человека (в собирательном смысле этого слова) палкой не выгонишь, ни в какое общепитовское заведение калачом не заманишь. Я, лично, на себе пробовал. Получается с трудом, при большом напряжении сил и воли.
Хорошо, даже если с едой как-то определились, а бельё-то кипятить где? Или, когда прогресс до стиральных машин дойдёт, куда её, родимую, ставить? Ванная малюсенькая. Это тебе не коммуналка на Зверинецкой! Объяснение тому тоже есть: пользуйтесь услугами прачечных. Как в Америке. Но и тут – фигвам.   
Тем не менее, нам всем новая дедушкина квартира нравилась, и мы все были за них очень рады. Что по-настоящему периодически портило настроение, так это соседство со свинофермой. Не скажу, что была она прямо во дворе, но всё-таки не далеко, и когда ветер оттуда дул, дышать становилось просто невозможно. Удивительно, что, проектируя жилые дома, никто о таком, мягко говоря, неудобстве даже не задумался. Всё – для людей! С таким амбре прожили новосёлы несколько лет, пока не построили рядом завод «Хроматрон», дочернее предприятие известного уже нам МЭЛЗа. Сейчас о «Хроматроне» - жалкая запись в Википедии: «ныне не существующий российский завод, крупнейший производитель цветных кинескопов в СССР».  Самое, пожалуй, главное, то, как на «Хроматроне» был организован производственный процесс. Почти стопроцентная автоматизация, полная механизация складского и других вспомогательных хозяйств, всё это – с использованием ЭВМ. Словом, новый век. Конечно, завод приезжали смотреть со всего света, делегация за делегацией. Вот тут на свиноферму внимание и обратили. Не комильфо! Быстренько прикрыли. Жители вздохнули свободно.
Быт свой после переезда Анна Васильевна и дедушка обустроили быстро. В квартире порядок и уют. В прихожей – удобная вешалка, в комнате, что побольше – новая мебель: хельга, горка с хрусталём, ковёр на стене. Всё -сплошь предметы роскоши. Диван-кровать. Очень удобно, в неразобранном виде места мало занимает. На стенах – эстампы развешаны, часы с боем. На шкафах статуэтки всякие фарфоровые, портреты в рамках: дедушки и новой его супруги, Анны Васильевны. Не знаю, как ко всему этому относился дед, насколько всё это было ему необходимо. Времена менялись, менялось отношение к вещам. Становилось терпимее что ли. Хотя душок мещанский во всём этом присутствовал. В маленькой-то комнате, по-прежнему, обстановка, оставалась аскетичной: кровать, киот (повесил дед его на стену возле окна), небольшой платяной шкаф. Больше там и не поместилось бы ничего.
Ни одной Настиной фотографии. Ну, разумеется.
С 1965 года, по инициативе Брежнева, опять широко стали отмечать День Победы, вернули ему статус выходного. Снова прошёл парад на Красной площади в Москве. Таким образом поднимался престиж участников войны, к ветеранам стали проявлять повышенное внимание. Дед никак не комментировал происходящее, но чувствовалось, что ему это приятно. Бальзам на раны!
Первое время мы часто ездили к ним в гости.
- Что в выходные будем делать?
- Поедем на Щёлковское.
А я, уже школьник, приезжал к дедушке почти каждые каникулы - пожить хоть на несколько дней. Мастерили какие-то корабли деревянные с ним, ходили все вместе (и Анна Васильевна тоже) гулять. Летом пешком доходили до совхоза, того самого, со свинофермой. Дело в том, что кроме свинофермы, был в совхозе ещё пруд с вышкой. Плавал я тогда хорошо, с первого класса занимался, так что никто меня не ограничивал, только Анна Васильевна охала и за сердце хваталась, когда я с самой высокой вышки (пять метров) в воду прыгал. Самым неудобным для моей жизни в новой дедушкиной квартире были настенные часы. Так-то они красивые, конечно, но каждые пятнадцать минут о себе напоминали разными звуками. Спать в одной комнате с ними было просто невозможно. Но под утро это неудобство забывалось, и я ездил туда с удовольствием. 
Однако у взрослых всё было не так просто. Раненая нога продолжала дедушку беспокоить. Ходить с войны легче не стало, он испытывал постоянную боль. Со сменой места жительства на работу пешком уже не дойдёшь: троллейбус, метро. А он же джентльмен, женщинам всегда, несмотря на свою инвалидность, место в транспорте уступал. Сколько мог, терпел, но как только подошёл пенсионный возраст, без всяких раздумий начал оформляться на пенсию. По какой-то надобности нужно ему было поехать в РОНО (районный отдел народного образования, на канцелярском языке – вышестоящая организация над школами и дошкольными учреждениями, которые были в каждом районе). То ли по пенсионному вопросу, то ли на совещание какое. За тридцать лет работы дедушку там прекрасно знали. Ждал его в тот раз сюрприз: фотография дочери на Доске почёта!  Ошибки быть не может? Нет!  Максимова Наталия Сергеевна, лучший детсадовский педагог Первомайского района города Москвы. Их с Настей Натка! В тот день дедушка маме сам позвонил, несмотря на то, что в очередной раз пробежала меж ними «чёрная кошка» и не разговаривали они. Поздравил, признался, что «аж дыхание спёрло от чувств». Очень был счастлив. Так мама рассказывала мне, вспоминая их телефонный разговор.
А она и вправду, что называется, не жалела себя: работала, такое впечатление, целыми сутками. Когда я в школу пошёл, необходимость в группах торчать отпала, начала она «смежные» специальности осваивать. Даже бухгалтерию детсада вела! Вот она – наследственность. А я всё думал, с чего вдруг в финансовый поступать попёрся? А когда мать про Настю рассказала, что та старшим кассиром завода была, стал тот мой выбор окончательно понятен. Выходит, одна дорога мне светила - в бухгалтеры …
Много мама помогала педагогу детсада, сначала на подхвате, потом стала её заменять на время отсутствия (та по возрасту на пенсию собиралась и, видимо, смену в лице Наталии Сергеевны себе готовила). Сейчас чаще в детских садах не педагог, а методист, или старший воспитатель. Но суть осталась прежней: вся методическая работа на ней. Это и программы, и планы, и открытые занятия, и работа с воспитателями. Словом, дел по горло.  Справилась со всем этим мамочка, окончила курсы усовершенствования, стала «педагогом детского сада», как в полученном удостоверении значилось. Мало того, уговорили её ещё и в партию заявление подать, кандидатом. Не знаю, кто конкретно, чудиков хватало, шёл 67-й год, год пятидесятилетия Октябрьской революции. В райком партии пригласили, на собеседование. Стоит она перед членами комитета, красивая женщина.
- А как вы, Наталия Сергеевна, - спрашивают её, - собираетесь отметить грядущий юбилей великой революции?
- Я решила, - отвечает маман на полном серьёзе, - Деньги со сберкнижки сниму, куплю красного сатину и пошью в честь праздника постельное бельё революционного цвета.
Какая книжка? Что за фантазии? Я ж регулярные походы в ломбард и стояние там в очередях по полдня хорошо помню, как что-то обязательное из тех детских лет, когда уже дед с нами не жил. В партию маму, естественно, не приняли, но и с Доски почёта снимать не стали, посмеялись и разошлись. А постельное бельё красного цвета в нашем доме всё-таки появилось.
7.
Дед пенсию оформил в том же году: ему же как раз шестьдесят исполнилось. Видел его пенсионную книжку: средняя зарплата, принятая в расчёт пенсии – 192 рубля с копейками. Соответственно, и пенсию назначили немаленькую, 103 рубля. Плюс ещё по инвалидности, кажется, рублей тридцать.  Очень неплохо. С учётом того, что самым необходимым в жизни обеспечен, медицина бесплатная, лекарства недорогие. Живи в своё удовольствие, отдыхай. Ты это право честно заработал.
Только вот с радостью особо было деду не разбежаться. И дело не в его хромоте. В отношениях между Анной и Наталией появилось напряжение. Дело в том, что новая жена, которую мы с мамой ему и сосватали, поставила деду условие: бюджет у нас общий, так что твоя помощь дочери и внуку, подлежит пересмотру, сокращению и контролю. Это обидело маму, буквально, разозлило такое ущемление её прав на собственного отца. Хотя, если вставал вопрос о необходимости серьёзной покупки, например, мне нужно пальто, то конечно, дед помогал, как и раньше. Положение его было – не позавидуешь. Лавировать между единственной дочерью и новой женой – искусство, не всем подвластное. И даже каким бы не был человек искусным - в дипломатии, психологии или просто в житейских премудростях – одному ему никак не справиться. Только сообща можно новые отношения наладить. А когда каждый только в свою сторону – беда, хорошего не жди. Так и наши с дедушкой отношения вошли в полосу заметного охлаждения. То есть, это заметно было со стороны. В душе-то переживали все. Но поправить уже ничего не могли. Как деду с Анной Васильевной жилось, не знаю. Да этого, думаю, и никто не знал. На людях они не ссорились, всегда держались корректно. Но что помню я хорошо, с какого-то времени дед за глаза начал называть её только «она». Не по имени, никак ещё - бывают, знаете, такие домашние ласковые прозвища. И всегда – очень тихо, шёпотом почти, чтобы та не услышала. Жалел, наверное, о том, что так всё сложилось, но и понимал, что изменить уже ничего нельзя, оставалось терпеть.
Дед будто рвал всё, что связывало его с прошлой жизнью, обрубал, как говорят, концы. Он перестал бывать в Городке. Я не помню, чтобы он хоть раз поехал в Корытово, на родину, хотя мы с мамой наведывались туда регулярно. Всё без него. И чем это кончилось? Рассказала мне в телефонном разговоре мамина близкая подруга, Шура, что открыли в Корытове памятник тем, кто вернулся с войны. Нашли спонсоров, что не трудно, учитывая, сколько вокруг настроено под дачи богатых коттеджей. Перечислены на памятной доске все, кто воевал, жив остался и вернулся на родную землю. И отец Шуры – дядя Вася Крючков, и племянник Алексей, а Егорова Сергея Сергеевича в списке нет. Шура нашла, кто был организатором этой затеи, собирал и подавал сведения. Активисткой оказалась односельчанка, я-то её не помню, ей на момент нашего с Шурой разговора уже 94 года было. Шура спросила, почему пропустили Егорова Сергея Сергеевича?
– Так он же, Егоров, домой не вернулся, в Москву подался, - получила ответ.
-  Как же, не вернулся? А за Татьяной Алексеевной кто ухаживал?
Расстроилась тут активистка, распереживалась:
- Ой, и правда! Это я забыла, старая тетеря. Попробуем дописать. Спрошу у граверов, может быть, получится…
Конечно, дед и новая бабка были на свадьбе, когда мама второй раз выходила замуж, они видели и родившегося через год младшего моего брата, но той близости в отношениях, какая была раньше, уже не было. Иногда из-за незначительной ссоры какой затаивалась обида и отношения прекращались на месяцы, а то и годы. Мама рассказывала:
- Переживала я за отца.  Доходило до того: наберу номер на телефоне и жду.  Услышу: «Алло, вас слушают», - голос родной, здоровый, без хрипов и сипов, значит, всё хорошо, и трубку кладу.
Я сначала в этой пьесе был слишком мал, чтобы вмешиваться. Потом-то своё отношение маме высказал, но было уже поздно: столько времени потеряли из-за своих обид и амбиций! Время – оно и так будто в нескольких параллельных измерениях существует. У кого тянется, киселём течёт. У другого - идёт, бежит, летит. Всё зависит от плотности происходящего вокруг. В минуту, в час, в день.  Если не совпадает, то какой может быть контакт? Ты крикнешь, а он и разобрать ничего не успеет. Он руку протянет, а ты с такой скоростью мимо просвистишь - коснуться её не сумеешь, просто не дотянешься. А когда, наконец, поймёшь, где тормоза и как ими пользоваться – поздно: лежит он уже, к кровати прикованный, и смотрит на тебя, наглядеться не может.
Почему так? Не прощают дети ошибок родителям? Ведь потом сами на те же грабли наступят, но ни за что в этом себе не признаются. Из поколения в поколение – одно и то же.
Классу к седьмому встречи с дедом случались заметно реже. Не мудрено, брат родился. Маленький ребёнок в семье – всем найдётся занятие!  И времени сразу свободного не стало. Нашу восьмилетку, которая напротив дома была (родители прямо из окна комнаты нас «пасли» на предмет, не дай бог, курения или каких драк), закрыли, и мы целый год кочевали по окрестным школам. Чаще заниматься приходилось во вторую смену. А ещё оставался Дворец пионеров на Ленинских горах, куда я в секцию картинга записался… Словом, оправдание найти можно. А вот поправить сейчас уже ничего нельзя.
Но я к деду всё же приезжал. Редко, но наведывался. Получалось совсем ненадолго: «как дела? – всё хорошо», чаем напоил: «ну, деда, я поехал». А ему хотелось выговориться, неважно, что внуку всего тринадцать, душа-то родная.
На улицу он после того, как перестал работать выходил редко. Спускался только в магазин, ну, и на почту там или в сберкассу за пенсией. а когда пару раз лифт ломался и пришлось ему подниматься пешком на десятый этаж, вообще перестал выходить.
Дома без дела сидеть непривычно, занятие бы какое найти. И увлёкся он кроссвордами. Сначала пробовал решать те, что печатались в «Вечерней Москве», газете, которую они выписывали. Потом подошёл к проблеме творчески: кроссворды аккуратно перерисовал. Тушью (с черчением у него всё было хорошо). Вопросы на отдельную карточку красивым, как он умел, почерком записал, вырезал из разных цветных журналов, а потом наклеил на картон все буквы алфавита. И получился такой набор для разгадывания кроссвордов. Чтобы не карандашом чирикать, потом резинкой стирать, грязь разводить, а аккуратненько буквами слово в кроссворде выложить. При этом сразу несколько человек могли одновременно в его кроссворды, как в игру играть. Старался, чтобы, если приедем мы, допустим, всей семьёй, было бы чем заняться. Интересно же! Да только гости не прониклись, им подавай в «дурака», или в домино, а то и вообще из-за стола не выгонишь, пока вино остаётся. 
Сейчас понимаю, как раздражало это его новую жену. Сумки с продуктами из магазинов таскать - не самое приятное занятие. Хотя и старался он компенсировать свалившиеся на неё заботы тем, что всё остальное делал по дому: готовил, убирал, даже стирал. Но занятие, считала Анна Васильевна, нашёл себе больно уж несерьёзное, взрослому мужику не по рангу.
Так и начали со временем над ним все смеяться: «С ума сошёл Сергеич со своими кроссвордами, заняться ему больше нечем!» Я старался с понимаем относиться к этому новому увлечению деда. Хотя, не скрою, часто, когда обсуждали с ним рационализацию процесса разгадывания кроссвордов с использованием его технологии, мне становилось…скажем, не то, чтобы скучно, но всё-таки иногда терял я нить, потому что мы – тут, в комнате, а с кухни голоса доносятся, там чай пьют с чем-то вкусненьким. 
Наташа тоже считала занятие это бестолковым и совсем не в характере её отца. Появилась ко всему прочему в отношении к нему, если не пренебрежение, то снисходительность какая-то. И снисходительность эта будто перечёркивала все его прошлые заслуги, обесценивала прожитую им жизнь. 
Кроссворды развернули деда в неожиданную для меня сторону – он начал заниматься самообразованием. В его небольшой ещё библиотеке стали появляться энциклопедии, словари, научно-популярные издания, журналы (начал выписывать «Науку и жизнь»). Всё это он прочитывал… Даже не так: изучал, конспектировал, выписывая целые страницы в специально отведённую для этого тетрадь.
Пишу «неожиданно для меня», потому что никого больше это не интересовало.
Процесс самообразования бесконечен. Дед посвятил ему весь остаток жизни. Я уже и школу закончил, и в институт поступил, к его нескрываемой радости и гордости.  Хотя навещал я его теперь всё реже и реже, он всегда ждал моего приезда, ему не терпелось поделиться со мной своими новыми открытиями. А мне сейчас стыдно вспоминать, как слушая его, я мог думать о том, что проигрался в карты, и было бы хорошо, если бы дед дал рублей пять-десять, я бы смог тогда погасить долг и сыграть ещё. Для него откровением было то, что мы проходили ещё в школе. А он догонял то, чему не научили его в ЮРКе.
Все, кто бывал у них дома в то время, продолжали над ним подтрунивать. А он перестал с ними общаться, в книгу уткнётся и не обращает внимания ни на кого.
Дед, дед! Вот бы сейчас нам побеседовать, когда я что-то в жизни соображать начал. Степенно, не спеша, как ты любил. Многое бы мне о своей жизни рассказал. Ты даже не представляешь, как сегодня трудно восстановить реальную картину того нашего прошлого. Сколько всего дерьма мне в интернете перелопачивать приходится, пока до истины докопаешься. Просто авгиевы конюшни! Тут ни один Геракл не справится.
Вот пишу про деда, а думаю о себе. Тоже ведь внуки растут. Смотрю по сторонам: есть ещё те, кого знаю с пелёнок. Знаю, сколько бабушки-дедушки им отдали и времени своего, и сил. Сил и душевных, и физических. Часто уже из последних, как говорится. И что? Чуть оперились - попробуй их теперь в гости дозваться. Куда там! Им теперь с дедушками и бабушками некомфортно: старики в новых веяниях ничегошеньки не разумеют, скучно с ними. Это раньше – самый уютный на свете уголок где был? Конечно, на коленях у деда. Только нынче хорошо, если на похороны придут, а то и их из-за неотложных дел пропустят. Будто связывает всех нас через поколение страховочная верёвка, как у альпинистов или спелеологов, но никто не знает, на сколько её хватает? На десять лет, на пятнадцать? Я к деду после пятнадцати совсем редко стал ездить, всё важные дела находились. Природа, видимо, так распоряжается, ту верёвку обрубает, а то, как ещё такое объяснить? 
Дед тем временем всё грузнел от малоподвижного образа жизни. Он упрямо продолжал заниматься самообразованием и кроссвордами. Эрудиция уже позволяла ему самому кроссворды составлять. Но в какой-то момент, решив, что больше эту адскую боль в ноге выносить не в состоянии, он вообще лёг и больше не вставал. Так он лежал почти три года. А что это такое? Это пролежни, это ухудшение здоровья по всему спектру. Раньше врачи говорили: «Со скидкой на возраст здоровье у вас, Сергей Сергеевич – сердце, давление, лёгкие – всем на зависть». Теперь же от длительного лежания и в лёгких проблемы начались, и с сердцем…
Ездить, понятное дело, мы стали чаще, надо же было ухаживать, протирать, обрабатывать раны. Анне Васильевне одной физически тяжело с ним справиться, с боку на бок его ворочать.
На дворе – конец 80-х, перестройка полным ходом. Приехал я, вместе его обработали, бельё постельное поменяли, уложили в чистенькое. Спрашивает:
- А на учения летом не собираетесь? Лошади будут?
- Нет, дед, не ездим мы на учения, тем более кавалерийские. Я же тебе говорил, бухгалтер я, а не кавалерист. Лошади сейчас – только в цирке.
- Как? Ты же офицер.
- Бухгалтер я. В погонах.
Такие были у нас с ним разговоры:
- А что вообще происходит? Иногда телевизор слушаю, ничего не могу понять. Все кричат, друг друга перебивают, от прежнего открещиваются. Вон этот, «пердыпээр», тоже коммунистов ругает…
- А, этот? Жертва несостоявшихся погромов. Что сказать, дед?  Дерьмократию развели, а своего народа боятся. Уволюсь я, дед, напишу рапорт и уволюсь. Надоело уже, честное слово, как митинг, так - в оцепление, уже которые выходные коту под хвост. А я работник кабинетный, мне голову беречь надо. Ты, дед, скажи лучше, где у тебя разводка? В магазинах сейчас не купишь ничего, так я сам мебель себе делаю.
- И получается?
- Конечно, получается, есть в кого. Пила только тупится всё время. Дашь?
- А вдруг я встану, хвать, а разводки нет, как жить?
- Шутник ты, дед. Ну, я возьму. Привезу, как только встать соберёшься.

Однажды рассказал:
- Снился такой странный сон: будто я встал и хочу выйти на улицу, но за дверью, прямо за порогом - трещина, да такая глубокая, как бездонная пропасть. Перепрыгнуть не могу, ноги не слушаются. Догадался: надо дверь снять и из неё мосток сделать, трещина-то узкая. Или, думаю, остаться лучше? Но тянет туда, из квартиры наружу, как будто там снаружи счастье…

- Умру, что делать будешь?
- Ясно что, деда: получу талоны на алкоголь, буду давиться в очередях.
- За водкой?
- Это – как повезёт. Куплю положенные по нынешнему закону пять бутылок, одну выпью сразу, остальные – на поминки оставлю…
Я, действительно, уволился в 1991 году, сразу после ГКЧП. А дедушки не стало в сентябре 90-го. Не дожил он до этого всего, хоть на этом спасибо. Из Матвеевых оставались только Ольга с Людмилой. Они разрешения своего похоронить деда с Настей в Измайлове не дали. Хоронили на Николо-Архангельском. Когда выносили гроб из-за узкого коридора не смогли его аккуратно развернуть. Пришлось снимать с петель входную дверь.
Когда дедушка умер, мы сразу с мамой приехали на Щёлковское. Брат ещё служил, ходил в дальний поход, как у них на флоте говорят. Известие о смерти деда дошло до него только спустя три месяца. Мама и Анна Васильевна куда-то, уже не помню, куда, ушли, скорее всего в ритуальную контору. Я остался с дедом один. Чтобы чем-то себя занять, стал перебирать его книги на полке. Лучшего ничего в голову не пришло. Из одной, «Столярное дело», 1958 года издания, выпала записка. На ней аккуратным почерком деда написано: «Жизнь прошла! Прошла и принесла только материальное довольство и больше ничего. Одно утешение доставила она – сознание, что под старость не придётся голодать, не придётся быть обузой другим». Что это? Цитата? Или так итог своей жизни дед подвёл? 

Уже столько лет держу эти строки в голове. Скоро и свой итог подводить. Начало есть: жизнь прошла! А дальше? Удалась, бегите за шампанским?

А и вправду, брат, кончай дымить на балконе. Мам, бросай свои кроссворды. Идите сюда, помянем!..

Так нет никого.