Ганс жестянщик

Ганс жестянщик.

Жена жестянщика Ганса умерла от туберкулеза, в тот год, когда ему исполнилось тридцать четыре. Она была чуть старше него и не пережила той холодной и ветреной зимы. Не помогли ни таблетки, которые им выдали в храме, ни живший в их дворе доктор. Она истаяла как свеча. С каждой неделей становясь все бледней, она продолжала работу по дому и ухаживала за детьми. В конце у нее уже не было сил говорить и она только улыбалась, а ее глаза все ярче лучились каким-то сияющим и теплым, неземным светом. Жестянщик Ганс нанял тележку, отвез ее за город, похоронил ее на кладбище в холмах, далеко к северу от Гирты. От нее в его доме остался красивый набор медной посуды, который он сделал специально для нее, вложив в него все свое мастерство. Расшитые ее заботливыми руками занавески на окнах их подвальчика, которыми она украсила их комнату, сундук с ее вещами, ее большая подушка на постели и трое детей. Два сына и дочь. Когда дочери исполнилось тринадцать, жестянщик Ганс помолвил ее с сыном знакомого моряка, помощника капитана и, отдав ей в приданое вещи матери на вырост, отправил ее жить в их семью. Старшего из сыновей, он в надежде на то, что на военной службе он найдет лучшую жизнь, записал помощником кузнеца в бригаду, что отправлялась в далекие земли на войну на юг, а младшего взяли барабанщиком. Больше он никогда не видел их. Лишь спустя три года ему принесли письмо. Его старший сын рассказывал, что его брат был убит в сражении, а сам он служит в конфедеративной армии в небольшом приморском городке. Он нашел себе жену из местных и у них родился сын. Его самого повысили до заместителя интенданта гарнизона, и теперь него очень много обязанностей и дел. В конце письма он сказал, что намерен поступать в офицерское училище, так что вряд ли он когда-нибудь еще вернется домой.
Так жестянщик Ганс остался один в своей маленькой мастерской в подвале на сумрачной кривой улочке, в одном из восточных районов города. Временами, он навещал свою дочь и их семью. Ходил к морю и устью реки. Туда, где узкие, спускающиеся к заливу улочки перемежатся с бегущими в тесных простенках между высокими домами, пологими каменными лестницами. Где всегда пахнет вытащенными на берег огромными копнами морской травы и множество кошек сидят на высокой набережной. Жмурятся от яркого солнца и прохладного и напористого морского ветра. Мотают мордами и недовольно машут хвостами. С нетерпением ждут, когда с лова вернутся рыбаки и поделятся с ними свежей, отдающей солью и холодной водой рыбой.
Каждый раз, приходя в этот дом, принося с собой пряник или леденцов для детей, жестянщик Ганс обнимал свою дочь. Расспрашивал ее, как ей тут живется, а после, услышав, что все хорошо, садился с братьями-моряками за стол, к жарко натопленной печи. Пил с ними чай, слушал их истории и даже сделал несколько заказов для их многолюдного семейства. Но потом случилось то, что часто бывает с теми, кто выбрал ходить в лодке по морским волнам: их суденышко попало в шторм и не вернулось. И ни ее, ни четверых братьев-моряков, так и не нашли. Их старый отец-патриарх, самый старший из оставшихся в семье мужчин, собрал всю оставшуюся родню и, не попрощавшись с отцом жены внука, увез всех к родственникам из города прочь. В какую-то дальнюю и глухую деревню.
Жестянщик Ганс узнал об этом случайно. По привычке принеся с собой кулек с конфетами из жженого сахара с корицей и подарок: набор жестяных кружек, на которых он выбил имена моряков, он внезапно обнаружил в их комнатах каких-то совсем чужих и незнакомых ему, даже толком не сумевших разъяснить, куда уехали бывшие арендаторы, людей. В этот день он вернулся домой поздно, сильно пьяным и злым. Выпив еще и дома, он опрокинул светильник и чуть не устроил пожар. На счастье прибежал квартальный надзиратель, что жил в комнате выше, на первом этаже. Вовремя заметив, как дым поднимается через половицы, он выбил дверь подвала и погасил огонь. А после избил жестянщика так, что тот лежал и не мог работать или выйти на улицу к ряду целую неделю.
Очередное лето подошло к концу. Жестянщик Ганс зарекся пьянствовать и твердо держал этот обет. Целыми днями он работал. Изготовляя кружки и чайники, латая кастрюли и котлы, иногда выбивая на них имена или простые рисунки, которые у него заказывали покупающие его утварь лавочники и соседи. Вечерами, устав от работы, он выходил на улицу или забирался на крышу дома. Подолгу сидел там, смотрел перед собой, думал свои усталые печальные мысли. Никто не разговаривал с ним, никто никуда не приглашал. Никому он не был не нужен, и только серые бездомные коты скрашивали его одиночество. Подходили и, как будто желая заговорить, садились рядом, смотрели туда же, куда и он, подолгу оставались рядом с ним.
Осенью, к нему прибилась незнакомая женщина с ребенком. Снежным и мокрым октябрьским днем, возвращаясь с церковного праздника из храма, он увидел на улице какую-то отощавшую нищенку в поношенном, изодранном в лохмотья платье и сером вязаном платке. В изнеможении привалившись к стене, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра, она жалась под аркой многоэтажного дома, у наглухо запертых ворот. Обнимала закутанного в рубище мальчишку. Укрывая его какой-то старой, похожей на давно изношенное грязное одеяло ветошью, пыталась отогреть его. Терла ему руки, укрывала собой от летящего мокрого снега, старалась укутать потеплей.
Ветер задувал вдоль улицы, мел свежей и острой поземкой, шипел в холодных темных подворотнях, под арками и дырах водосточных труб, и, бросив на нее быстрый равнодушный взгляд, жестянщик Ганс, внезапно подошел к ней и заговорил.
- На – протянул он ей несколько медяков, все, что осталось у него после пожертвования, которое он сегодня сделал в церкви - вон кабак, идите в него, согреетесь, поесть себе купите.
Он взяла его монеты и молча кивнула, а он опустив взгляд, отвернулся и пошел дальше прочь. Уже отдалившись на полквартала от нее, отчего-то внезапно повернувшись, чтобы бросить на них последний взгляд, он увидел, что она, обнимая ребенка, повязав ему на голову свой платок,  идет за ним. Так они прошли еще пару улиц, пока не дошли до его дома. В парадной, он дождался ее, пока она зайдет и, молча открыв дверь своего подвальчика, жестом предложил им войти в свое жилище.
Не сказав ни слова, они с ребенком вошли, встали и замерли у дверей. Он не спросил и не сказал ничего. Бросив свой мокрый от снега плащ на поленницу, опустив глаза, начал разводить огонь в печи. Как она сказала, когда он предложил им хлеба и сыра, указал сесть на скамеечку, перед печкой, где они раньше вечерами сидели с семьей, ее звали Хильмой. Берн, мальчишка, что был с ней, приходился ей племянником, а их дом, что стоял в одном из городских пригородов, сгорел. Опуская глаза и протягивая к огню отощавшие, бледные от холода руки, она рассказала о том, как задохнулась в дыму вся ее семья, а старый дед, который приютил их, прогнал их из дома прочь, когда она не пожелала спать с ним на одной постели. Пока она говорила, жестянщик Ганс молча, не перебивая, слушал ее, сидел на стуле рядом со столом в стороне. Он видел, что она врет и не поверил ни единому ее слову, но не стал ни расспрашивать ее, ни возражать ей, ни пытаться поймать ее на лжи. Лишь тяжело вздохнул, когда она закончила свой рассказ и выговорилась. Сказал, что они с Берном могут остаться у него до утра. Он предложил им лечь на его кровати а сам устроился на длинном сундуке в мастерской. Том самом, где когда-то лежали вещи его покойной жены, а сейчас он прятал материалы и инструменты.
Прочтя молитву на ночь, он долго не мог уснуть. Смотрел на голубоватые отсветы уличных фонарей за подвальным окошком под аркой потолка, слушал, как завывает на улице холодный, настойчивый ветер. Он проворочался полночи, но сон не шел к нему. Тревога о том, что его гостья, тихо встанет, подойдет и зарежет его, о близкой, но отчего-то такой желанной и радостной смерти, долго не отпускала его. Но в конце концов, окончательно умаявшись бессонницей, он все-таки закрыл глаза и уснул, а проснулся уже за полдень. Его разбудила Хильма. Сказала, что приготовила ему чаю и еды.
Он не ответил ей ничего. Накинув на плечи для тепла свой уличный плащ, подсел к столу и, нащупав среди посуды свою трубку, молча закурил. А к вечеру, увидев, как старательно, в благодарность за ночлег, она прибралась в его одиноком мужском жилище, сказал ей о том, что они могут пока не уходить, остаться у него еще на некоторое время.
Так закончился октябрь, и наступила зима. Ганс и Хильма подружились. Ночью для тепла они спали вместе на его постели. Днем он работал в своей мастерской за перегородкой под соседней аркой подвала, а она относила и брала заказы для него. Торговалась за них с лавочниками, за мелкую монету прибиралась в богатых квартирах жильцов на верхних этажах, мыла им посуду и полы.
- Зачем ты соврала – как-то спросил он у ее, когда Берн, которого жестянщик Ганс твердо решил учить своему ремеслу, уже уснул, а они все еще пили чай. Сидели за столом, друг напротив друга у жарко натопленной печки.
Она вновь опустила глаза, уперлась локтями в стол и созналась, что Берн ей не племянник, а сын. Что они жили очень бедно в доме в лесу, у ее мужа вместе с его семьей. У них была дочь, но она умерла еще младенцем, а потом, год назад, умер от заражения крови, и ее муж. Из-за его травмы их семья не смогла заготовить достаточно запасов на зиму и ее, приживалку, выгнали из дома, чтобы самим дожить до весны. Берн же, как мужчину хотели оставить, но он убежал вместе с ней. Их приютил одинокий старик из соседней деревни и они все лето копали его огород. А осенью, поняв, что запасов на троих им тут тоже не хватит, ушли и от него. Наслушавшись сплетен торговцев и коробейников, что в городе сытно, хорошо и все есть, пошли искать счастья в Гирту.
Но и здесь все было не так, как они мечтали, проведя в дороге, ночуя под корнями деревьев в лесу, кряду целую неделю. Все это было сказками, ложью и злонамеренными выдумками. У городских ворот ее встретили грубые жандармы. В городе консьержи не давали им подолгу останавливаться у дверей домов, а по улицам ходили толпы, усталых и угрюмых, озлобленных тяжелой жизнью и невзгодами людей. Все, кого они видели вокруг, трудились на самых черных работах только для того, чтобы добыть себе теплый угол для сна, поесть и выпить. Они все время кричали на нее, лезли с ней в драку, гнали отовсюду и занимали все свободные углы. Отчаявшись, Хильма и Берн сами едва не начали воровать. Из еды у них было только по миске каши, которую раздавали каждый день на обед нищим при церкви, а ночи они проводили под крыльцом у башни крепостной стены, куда приходилось забираться, пока не видит вахтенный, через узкую щель между пандусом и землей, на четвереньках.
Местный жандарм все время кричал и грозил им плеткой, а когда ударили первые морозы, в их убежище без печки и огня стало совсем невыносимо. Они пытались ночевать в парадных, но их отовсюду гнали квартальные и консьержи. И даже в старом каземате разделяющей город, внутренней крепостной стены, там,  где в тесноте и грязи ютилась другие бездомные, местный комендант, что провозгласил себя там самым главным, запретил им ночевать до тех пор, пока она не заплатит ему непосильным трудом или монетами.
Проработав на него с неделю в его прачечной за краюху хлеба и пару часов сна на грязной куче тряпья в холодном углу, они с Берном поняли, что больше так не смогут и ушли.
Она была в отчаянии, но, заметив в тот холодный снежный день что-то особенное в глазах Ганса, которые он так тщательно прятал от нее, все же решилась пойти следом. Она соврала, так как боялась, что он подумает, что она очередная ленивая попрошайка, или падшая женщина, как считали ее все. Не захочет иметь с ней дел и выгонит.
Такую историю рассказала она ему. Говорила сбивчиво и долго, а он снова молча слушал, а когда рассказ закончился, не стал больше расспрашивать ее. Погасил лампу и лег на кровать. Она укрыла его одеялом и легла рядом. Он поднял руку и, обняв ее. За окном задувала, выла вьюга. В комнате было холодно и душно от печи. Горячий красный свет углей, едва освещая темную комнату, проглядывал через просверленные в дверце дыры.
Вскоре стало ясно, что у Хильмы будет ребенок. Но Ганс не был против этого. Его жизнь начала налаживаться. Все втроем вместе с Берном, они целыми днями работали в мастерской и, глядя на их прилежный труд, жестянщик, решил, что надо научить их грамоте и ремеслу. Достав из сундука учебники, которые он покупал еще для своих сыновей, каждый день уделял время математике и чтению. Наступила весна. Снег растаял. Стало снова сыро, ветрено и свежо. По улицам в расколах льда, побежали быстрые веселые ручьи. Ганс купил Хильме новое красивое платье, сапожки и плащ.
Они помолвились после Пасхи и, наняв извозчика, поехали кататься к заливу.
К концу лета у них родилась дочь, а через год еще и сын. Помня о пережитых невзгодах, Берн прилежно работал и учился. Хильма старательно следила за домом, помогала в мастерской и ухаживала за детьми, и, глядя на свою новую семью, жестянщик Ганс неустанно благодарил Бога за то, какое счастье даровал он ему спустя столько тяжелых скорбных лет.
Жестянщик Ганс умер, когда Берну исполнилось семнадцать. За эти годы юноша под его руководством овладел слесарным мастерством. Нищета и прилежный труд закалили его, сделали не по годам, серьезным, умелым и ответственным. Познакомившись с девушкой с соседней улицы, дочерью цехового мастера, он представил ее своим родителям и через год обручился с ней. Добившись успехов в работе, вместе с отчимом они накопили денег и купили новые инструменты и токарный станок. И сидя после работы за ужином, не раз обсуждали, что пора открывать новую мастерскую, нанимать людей, а самим переезжать из подвала в нормальную квартиру.
Это случилось теплым августовским вечером, когда жестянщик Ганс в очередной раз поднялся на крышу, проверить установленные им на днях колпаки на печных трубах, чтобы в них не заливал дождь. Посидеть там с кошками, отдохнуть от работы и суеты. и покормить их. Выкурить трубку, полюбоваться на город и закат, полежать на еще теплой после жаркого солнечного дня черепице. Сразу несколько старых пластин подломились под его ногой, и он скатился вниз. Сорвался с высоты шестого этажа и мгновенно умер на каменной брусчатке. Хильма плакала о нем, но тщательно срывала следы от детей. Когда они спрашивали, куда ушел папа, говорила им, что теперь он живет в Небесном Иерусалиме. Там красиво, радостно и тепло, он каждый день видит Иисуса Христа и молится Ему, обо всех них. Он живет в большом и богатом новом доме, ждет их к себе, и, садясь с кружкой чая и трубкой у окна, внимательно приглядывает за ними. Хорошо ли они себя ведут, прилежно ли учатся, слушаются ли мать и старшего брата – молодого, семнадцатилетнего патриарха их новой семьи, мастера-жестянщика Берна.

Доктор Эф.