Сказ Второй. Глава Двадцать пятая

25. ЧУМА И ВЕРА.

«В наших-то правителях дураков все-таки многонько было.
Иной удумает, так сразу голова заболит, как услышишь».
П.П. Бажов

А плотник церковный Михеич вдруг разболелся: поутру не смог с лавки встать; и пришлось Кириллу Гилёву к Дулековым в деревеньку скакать и Веду на помощь звать. Ведунья Кирилла подробно расспросила и восвояси отправила, а сама стала из запасников настои медовые в большую корзину упаковывать и травами целебными перекладывать; да старшего сына Пронку в схрон глубокий послала, там на леднике сало хранилось, и барсучье, и медвежье, и прочие жировые мази, которыми еще бабушки-ведуньи предков врачевали.

Приехали Дулековы втроем. Подводой Пронка правил, а рядом с Ведой сидел годовалый Малой, ни в какую не пожелавший с мамкой расставаться. Михеич все также неподвижно лежал на лавке и, когда Веда с Малым вошли в избу, лишь глянул на них виновато, словно провинившийся подросток. На широченной цельной плахе, вытесанной из вековой сибирской сосны, он и вправду выглядел угловато.

- Кирюша, пошто дедушку на дерюжку положил?! – сердито вопросила Веда. – Неужто тюфяка с соломкой не нашлось?

Кирилл Гилёв что-то пробурчал и опустил голову.

- Ты Кирилу не ругай, унучка, - попросил тихим голосом Михеич. -  Я сам отказался. Всю жизнь на дерюшке сплю. Привыкшай.

- Тащи тюфяк, хозяин, - взялась командовать Веда. – На другу лавку стели. И подушку перовую. Счас мужики тебя перенесут, дедушка, потерпи маненько, и я тебя править возьмусь.

Затем послала сына Пронку травы свежие собирать, а какие брать, даже перечислять не стала: старший сын и сам знал, что не только ревенем копытчатым богаты сибирские леса. И трилистника с белокопытником нарвал, и быльника со зверобоем, и дикого бадьяна с железной травой. Накопал ирного корня с земляным ладоном, и корня пырея с осокой, заполнив лукошко травой-муравой. Быть может, что-то и не в сезон взял, да мамка умела составы целебные составлять в перехлест от любой болезни.

Пока Пронка в лесу бродил, а Кирилл с Фролом Араповым больного с боку на бок по команде Веды осторожно ворочали, натирали салом барсучьим да распаренными прошлогодними травами оборачивали, с дальней деревни возвернулись Афанасий Гилёв с Левкой Якутовым. Помощников плотницких от Крылосовых Афанасий в слободе оставил, в прикащиковом доме. Михеич с мольбой в глазах глядел на слободчика; теперь, когда вся его неуемная подвижность осталась в прошлом, вдруг особенно заметным стало, какой же он маленький и сухонький. Не Меньшой Дулеков, конечно, что топтался рядом и тоже старательно помогал – держал Михеича за руку, но уж на взрослого человека плотник церковный сейчас точно никак не тянул.

- Прости меня, Офанасей Иваныч, - жалобно протянул Михеич, - занемог я чегой-то.

- Не волнуйся, дед, Веда тебя вмиг на ноги поставит. Без тебя церковь сбирать не учнем, - заверил плотника Афанасий и вопросительно посмотрел на Веду.

- И не смотри так! – махнула рукой ведунья. – Все торопишься, все быстрей тебе, Офанасей, надо. Растряс дедушку в дороге, теперь неделю ему полежать надобно.
 
И, повернувшись к запротестовавшему было Михеичу, жестко добавила:

- А ты лежи, дедушка, и меня слушай. Вставать будешь, токмо когда я разрешу!

Эта неожиданная болезнь (а когда ее ждут?) церковного плотника повлекла за собой целую цепочку событий, которые по-своему повернули дальнейшую историю.

- Вишь, как вышло, - сказал Афанасий, когда они с Фролом вышли во двор и остались наедине. – Таперича хоть отпускай Крылосовых до дома. А можа… Ты двор не надумал ли ставить?

- Надумал, - кивнул Арапов. – И место выбрал. Вниз по Чусове. Левый берег.

Афанасий Иванович глянул удивленно, но от расспросов удержался, лишь бросил сдержанно:

- Седлай коня.

Уже в дороге Фрол объяснил ему свое решение:

- Земля там слободке нашей не прилежит. И тебе, Офанасей, как слободчику, за поселение на той земле ответ держать нет надобности. И крестьяном слободским там бывать нет надобности. А мне с купчинами и тотарами Сылвенскими общатца сподручно будет. Давно надумал, да прикащик мешал.

От деревушки Гилёвых недалеко и отъехали. На берегу Чусовой нашли лодку, укрытую лапником. Переправились на левый берег. Афанасий Иванович огляделся и одобрительно хлопнул Арапова по плечу. Фрол и вправду выбрал хорошее место: и слободка вроде как рядом, да не видно, и речка малая есть, которую они с Кириллом меж собой Каменкой прозывали.

- Завтра мы сюды плотников Крылосовских свезем. Тебе, я разумею, не токмо избу, но и пристрой для отдыха купчин с подручными срубить надо? И конюшню со стойлами. Да баню, да двор сразу огородить. Работы много. Придетца, Фрол Иванович, кашеварок со слободки звать, да подводы с хлебами нанимать для работников. Серебро-то осталось ли?

- Для такого дела все найдетца, - заверил его Арапов.

- А ты, знать, не доверяешь мне, Фрол, - сказал Афанасий Гилёв. Впрочем, особой обиды в его голосе не было. – Таможни слободской сторонишься?

- Незаписная пушнина, знамо, мимо таможни пойдет, - подтвердил его догадки Фрол. – Да токмо не тебя, Офанасей, опасаюсь. Через три года воевода пошлет другого прикащика. Нас внове в крестьяны определят. А мне попадатца с соболями не след. Верхотурские подьячие раз предупредили, второго не простят. Я даже просеку для подвод сюды одну прорублю, с Кунгурской дороги, других не будет.

Афанасий Иванович только головой покачал.

- Думаю, с десяток верст протянем, местами рубить тайгу и березняк придетца, чтобы вдали от слободки на Кунгурскую выход сотворить, - подтвердил Арапов его догадки. – Но то уж мои заботы.

(Так и появилось небольшое безымянное поселение на левом берегу реки Чусовой в устье речки Каменки. Арапов и впрям дорогу к слободке Чусовской прорубать не пожелал, и как-то так вышло, что редко кто из крестьян опосля бывал у него в гостях. Название реки Каменки сохранилось во времени. Впоследствии, когда Фрол Иванович «съехал на другие квартиры», а в Чусовской слободе произошли известные события, здесь поселился наш сородич Фома Микитич Кузнецов, и деревня стала прозываться Фоминой. Спустя время, в первой четверти XVIII века, перегородив Каменку плотиной, русские люди поставили здесь лесопильную мельницу. И рабочие лесопилки на первых порах тоже жили в избе Арапова, а поселение стало именоваться Каменка.

Каменка – киношная Мекка реки Чусовой. Здесь снимали «Семена Дежнева» и «Демидовых», «Золотую бабу» и «Похищение чародея», «Житие Александра Невского» и «Золото». Наконец, для новой версии «Угрюм-реки» поставили новые декорации. Ждем продолжения. Спору нет, хорошее место выбрал Фрол Иванович Арапов).

Как я писал выше, из-за болезни церковного плотника Михеича дострой церкви задержали, и когда в Чусовскую слободку прибыл на трех подводах поп Кирилл Федоров со всем своим семейством, в сопровождении стрелцов, - строители только-только взялись за установку креста на маковку. А может быть, так оно не вдруг случилось: и поп Кирилл принял участие в постройке и лично подавал наверх пропитанные олифой досточки, которыми обшивали маковку; и первую службу он начал с освящения церкви в присутствии всех-всех крестьян с детьми; и Михеич стоял рядом с Олексеем Марковым, и из глаз старенького церковного плотника катились крупные слезы.

- Ты чего удумал-то, Михеич? – тихонько спросил подьячий плотника, бережно поддерживая его под локоток.

- Последня, - прошептал Михеич. – Последня моя церква, Олексей. Забрал господь силы, скоро и меня призовет…

И Веда волновалась за здоровье церковного плотника и, хотя и поставила в недельный срок его на ноги, скорый отъезд на Верхотурье запретила. Поэтому только в июле Кирилл Гилёв повез Михеича в уездный город. По просьбе ведуньи муж ее, Завьялко Дулеков, сплел полулежку ивовую, такую же, как когда-то Ефимку смастерил. Ивовку выстлали сеном, и Михеич возвышался над подводой, как знатный вельможа.

- Кирюша, не спеши, - попросила напоследок Веда. – Провозы коротки делай! Ты дедушку не слушай, хорохоритца много, а сердечко совсем слабое.

И Афанасий Иванович поддержал, мол, к уборке хлеба поспеешь, и хорошо. Так оно и вышло, только в начале августа Кирилл Гилёв вернулся в свою деревушку…

Солнце уже вовсю садилось за лес, и Афанасий вернулся с полей, корову запустил в крытник. Дело к дойке шло, когда вдруг Сэма и Хан разом сорвались с места, а через пару мгновений раздался их радостный лай. Потому, как обычно сдержанные псы источали радость, Афанасий догадался, кто попал под их ласки. И точно, когда он вышел на двор из крытника, псы уже опрокинулись навзничь и брат Кирилл охотно чесал их голые брюха, а Сэма и Хан елозили по земле и по-щенячьи повизгивали. Завидев брата, Кирилл поднялся с корточек и шагнул к Афанасию.

- Экий крендель какой, - проговорил изумленно старший брат, разглядывая Кирилла. – Фу ты, ну ты!

И вправду, Кирилл был одет щеголевато: длиннополая темносиняя льняная рубашка, подвязанная узким красным поясом, какой у младшого отродясь не имелось; однако, присмотревшись, Афанасий заметил на ней длинные порывы, впрочем, аккуратно заштопанные синими же нитками, и зашивали явно женской рукой; а штаны заправлены в богатые красные кожаные сапоги с чуть загнутыми носками. И еще. Под глазом наблюдался огромный синяк, за давностью боя поблекший до желтизны.

- Кажись, за невесту кулаками помахать пришлось, иных женихов отгоняя? Так, братка?

- Случилось, - сознался Кирилл. – Той стороне четыре подглазника поставил, пока угомонились. Молодые, горячие! Жаль вот толко, рубашку порвали.

Братья крепко обнялись, тиская друг друга до боли в ребрах.

- Так что, сватов засылать станем?

- Нет, Офанасей, не сложилось у нас, - вздохнул Кирилл. – Поначалу-то, когда сказывал, мол, с Соли Камской приехал, все к сватовству шло. А потом я сознался любой про слободку Чусовскую… И все! Как подменили ее!

- Такие вот они капризные, невесты городские, - рассмеялся старший брат. – Не желают в деревне жить. А с отцом ее встречался ли?

- Нет, - покачал головой Кирилл. – Да и зачем? Против воли сватать? Я эдак не хочу. Родители-то, быть можат, и не против, у них есчо две дочки на выданье…

- Ну-ка, ну-ка, - заинтересовался Афанасий (богатых аж на трех заневестившихся дочек на Верхотурье было немного). - Это чья же такая несговорчивая тебе голову вскружила?

- Прянишниковых…

- Однако! Неужто тебе Михеич не подсказал, чья она дочь? Али не у плотника гостевал?

- Я Михеичу не сказывал, а он слабый и со двора не выходит.

- Все к лучшему, Кирилл, - заверил брата Афанасий. – Она дочь пятидесятника стрелцового, Володьки Прянишникова. Не ровня они нам.

И, меняя тему, весело спросил:

- Ну, а одежку в каком бою добыл?

- Торговой сотни проезжой одарил, - сказал Кирилл, избавляя застоявшуюся в подводе лошадь от упряжи. – С Русии молодой купчина ехал, с Соли Камской, на таможне Верхотурской и попал в передел. В Соли к таможне его не пустили, опасаясь морового поветрия, а на Верхотурской затребовали печати Камские. Вот и застрял купчина. Я ж его далее в Сибирь обходными тропами провел, на Тагильскую слободу.

- Сказывал молодец, что в Соли Камской от поветрия моровОго молитвами спасаютца. Как думашь, Офонасей, молитвы могут засчитить?

Старший брат надолго задумался, затем торопливо перекрестился. Не знал он, откуда сия напасть пришла в Русию и как от нее защищаться. Вспомнил сказ Ефимка, как на заставах, близких к зараженным местам, все отписки подавали длинными щипцами через огонь; затем те отписки списывали, а подлинные сжигали; гонцов же, кои те отписки привозили, от застав возвращали обратно. Но то были слова Ефимка, а у людей церковных, возможно, были свои знания?

Свои церковные знания? Действительно были. Вспомним, как патриарх московский Никон с ближними попами с Москвы бежал, спасаясь от морового поветрия. В том же Соликамске дозоры выставили и спасли народ. Во всяком случае, в следующей переписи Соли значительной убыли населения не наблюдалось.

 А, собственно, что за поветрие такое? Да еще и моровое? Вообще-то в Европе оно именовалось одним страшным словом – ЧУМА. Та страшная чума, которая косила народы Европы и Азии, невзирая на вероисповедание и наличие церковного сана. Сказывают, что в XIV веке от чумы погибло более трети европейского населения. И церковь в этой гибели сыграла не последнюю роль: папа католической церкви Климент VI в 1350 году решил провести в Риме пышный церковный юбилей; всем прибывшим на празднование (собралось более миллиона христиан) понтификом было обещано непременное попадание в рай. Вот только сам Климент VI в последний момент дрогнул, на празднование не явился, зато пришла чума… Из того миллиона католиков выжили единицы. А сам понтифик, как ни бегал от эпидемии, вскоре тоже отправился в мир иной...

С тех пор чума притаилась, но стоило только кому-либо развязать новую войну, как эпидемия поднималась из небытия. Не единожды в старых исторических романах встречалось мне описание «великодушия» осаждающих христиан. Мол, разрешали защитникам крепости, проигравшим накануне открытый бой, выйти из укрытия и похоронить павших родичей. И сами осаждающие затевали массовое погребение павших героев. Получалось некое перемирие. Впору умиляться? Увы, не было в этом обычае никакого христианского великодушия. Только холодный расчет: уберечь живых от эпидемии.

Дело в том, что в теплое время года непогребенные тела людей начинают быстро разлагаться, гниющие внутренности привлекают своим запахом грызунов. И если хотя бы один из них оказывается заражен чумной палочкой, то процесс эпидемии самозапускается. Зараженные чумой грызуны погибают, а крысиные блохи ксенопсилла хеопис начинают искать для себя иное «теплое местечко», неся в своих желудках чумную палочку. Это может быть иное животное, а может быть и человек. Покусывая и посасывая теплую кровь, ксенопсилла хеопис заражает чумой нового «донора», дожидается его летального исхода и прыгает на другое «теплое местечко». Цинично, конечно, такое говорить, но человечеству еще повезло, что зараженные блохи долго не живут: развивающийся микробный зоб, как пробка, перекрывает каналы и не позволяет крови «доноров» попадать в желудок ксенопсиллы, и сколько бы в ярости блоха не кусала свою жертву, она остается голодной и быстро умирает от истощения.

Известны две формы чумы: бубонная и воздушно-капельная. С бубонной формой в Русии в XVII веке боролись промораживанием и прожариванием вещей, а вот с воздушной передачей бацилл - «поветрием» - было сложнее. Никаким дрыном из забора от него не отмахнешься, поэтому зараженные селения наглухо закрывали заставами, жестко пресекая любые попытки входа-выхода. (Ну, чем вам не Китай в период ковида образца 2019 года?) На Руси заставами надежно огородили Псков и Новгород. И в Сибирь чуму не пустили!

Сказывают, что руские войска в той войне от чумы не пострадали. Как такое возможно? Все просто, войска продвигались с боями вперед, а трупы и раненые оставались в тылу. В тылу эпидемия и вспыхнула. Прослышав про моровое поветрие, войска выставили на всех дорогах заставы. Наверное, это была одна из причин затяжной войны: обоз и последующие поставки провианта и вооружения попадали в долгий карантин. А раненые возвращались в Москву, и чумные ксенопсиллы хеопсис вместе с ними.

(И чего я, собственно, к моровому поветрию привязался? Описывал бы баталии, как там все в огне и дыму, и герои в атаку бегут, и кони громко храпят, в порыве гривы разметав… Все так, все так. Вот только от чумы погибло руских в несколько раз больше, чем за все тринадцать лет войны. Каждый двадцатый житель государства руского. Жуть! И еще. Чуму человечество до сих пор не победило, и люди продолжают каждый год от нее умирать в разных странах и на разных континентах. А войны все продолжаются…)

Когда и лошадь Гилёвы напоили и овсом угостили, и корову, осуждающе мычащую в крытнике, подоили, тогда уже по-рускому обычаю с дороги пошли в баню. Баня была их гордостью. Большущий лист толстого кричного железа с прорубом, что в Ницинской слободе Афанасий выменял на двух соболей, и труба вокруг проруба из самодельных кирпичей, - позволили устроить наружную топку, и не было в парной никакой тебе сажи и угара, и можно было долго греться на широченном полке и вести неторопливые разговоры. А потом париться до изнемождения.

- Ай, хорошо! – Афанасий плеснул на раскаленные от железа камни из туеска с моченой брусникой, да еще и пучком медвяницы горячий воздух разогнал. – Так бы и не уходил отседа!

- Знаю я прикащика одного, так он в бане живет, - сказал Кирилл, сползая на нижнюю лавку. – Томилой зовут.

Афанасий отложил березовый веник и спустился к младшему брату, пытливо глянул в глаза.

- И я поначалу не поверил, когда мне стрелцы знакомые сказали про Томилу. Ну, те, которы попа к нам в слободку свезли. А и вправду…

А с Томилой Нефедьевым такая история приключилась. По возвращении на Верхотурье решил он новый дом ставить. Родительская-то избушка уж больно махонькая была, а после посещения хоромин Арамашевского прикащика Перхурова Панкратея Семеновича и вовсе показалась Томиле убогой. Серебро в мешочке у Нефедьева звенело, а на этот звон в Сибири всякие умельцы непременно найдутся. Одна негода: улица-то не резиновая, не растянуть ее никак, домишки людей служилых тесно друг к дружке прижались, и рядом с родительской избой новую не втиснешь. Вот и перебрался Томило с молодой жонкой в баню жить, а сына Федьку на сеновал определили.

Старый домишко быстро раскатали, а новый Томило заложил не меньше того, что в Чусовской слободке оставил, да и потолки высокие заказал (что дрова на протопку ему слобожане возить не станут, как-то не думал). И когда стены широченны в три окна поднялись, а на крыше высоченно стропила пришлось задирать (чай, Сибирь снежная свои правила диктует), народ Верхотурский ахнул: Томилина изба подмяла под себя все ближние домишки, нахально довлела над темной улицей свежим тесом и блестела слюдой. «Пошлите и меня прикащиком на Чусову реку! – крикнул кто-то из служилых. – Знать, богата там слобода!» Кто-то, завидев Луку Евсевьева, попросил разъяснений.

- Слободка не богата, - сказал следопыт, стараясь сохранить серьезное выражение лица. - Токмо соболи там по улицам бегают, а местные, что пошустрей, их лукошками ловят. Да вы у Нефедьева спросите.

У бывшего прикащика спрашивать не стали, не по чину любопытным сына болярского расспрашивать, а вот Кирилла Гилёва, когда он объявился на Верхотурье, изрядно попытали…

- Вон оно как, - проговорил задумчиво Афанасий. – Знать, раскрылся Томило-то, не спужался спроса воеводы.

- Да не до Томилы поди-ка вскоре Ивану Савостьяновичу будет. Иные заботы одолеют. – Кирилл, зная, что Сэма с Ханом никого чужих и близко не подпустят, все же понизил голос. – Купчина молодой сказывал, что неспокойно на Москве ноне. Царь с войском где-то, а на Москве патриарх Никон правит. И себя великим государем величать велит. А еще Никон задумал веру переменить.

- Как переменить? – оторопел Афанасий.

- На грецкой манер. Чтобы крестились в три персты, ну так, как щепоть соли брать. Так, сказывал купчина, и на Малыя и на Белыя Руси кресты кладут.

- Наши отцы и деды в два персты крестились, - дернул плечом Афанасий. – И на иконах господь в два персты осеняет нас, и все святые. Неуж на Москве согласны?

- Народ ропщет. И боляре шумят. Ну, тем поди боле всего Никона великим государем прозывать не хотца. Ох, будет смута велика!

- Прошлым разом воевода Иван Савостьянович обмолвился, что протопопа Аввакума с Тоболеска в Даурию отослали, - сказал Афанасий. – В даль дальнюю, чтоб народ не гилил. Авось, обойдетца.

- А кресты на церкву? – не унимался младший брат. – Никон шостиконцовые наказывает ставить!

Афанасий в сердцах плеснул на камни, потом еще добавил. Кирилл склонился к дощатому полу, спасая от жесткого пара уши, а старший брат полез на верхний полок и принялся остервенело стегать себя веником. И только когда и на втором венике заметно поубавилось листьев, он слез с полка, вздернул вверх и разом опрокинул на себя полный ушат холодной воды и, отфыркиваясь, устроился рядом с Кириллом.

- Ты, вот что, братка, ты оставь в себе этот разговор с московским купчиной. У нас есть таперича поп, пущай он решает. То дела церковны…

Дела церковные. Ни долгая кровавая война, ни жуткая чума не смогли отвлечь церковь православную от дел Великих – склок и дрязг. Трехперстное крестное знамение, новые едино отпечатанные на станке и правленные святые книги, на европейский манер кресты на маковках церквей без привычной верхней перекладинки, - все это безболезненно могло случиться и пройти малозамеченным в иных европейских странах. Но! В Росии… Этот страшный раскол православной церкви затмил для нас и Великий раскол христианской церкви 1054 года (Что там давний распад на Римско-католическую и Константинопольско-православную?! Тут свое!) Начавшись с противостояния зачинщика всего нового патриарха Никона и фанатичного страстотерпца протопопа Аввакума, он перекинулся на всю паству. И когда лепшие друзья (без иронии) патриарх Никон и царь Алексей Михайлович Романов вдрызь разругались, в государстве Московском так ярко полыхнуло! Появились первые гонимые староверы, первые земляные тюрьмы и срубы-костры. Русь просыпалась долго и страшно. Попытки запугать дыбами и колами возмущенный народ лишь усилили раскол. Народ разлюбил царя! Ближние разлюбили царя! Про лишенного сана Никона уж и не говорю!

 Вторая половина XVII века стала лишь прелюдией длившегося без малого 300 лет старообрядческого бунта! Полного отторжения власти мирской и церковного учения. О каком единении говорил Никон? Понимал ли он, какой ящик Пандоры открывает? Кстати, после него цари-императоры – российские правители – никогда церковных «Великими государями» не прозывали. Хватило примера Алексея Михайловича, который до самой смерти, вероятно, жалел о содеянном.

В XVIII веке вся старообрядческая масса верующих двинулась на восток, теснимая православной церковью при поддержке стрелцов. В Сибирских источниках единых сведений нет, но думается, что селились в Сибирской глуши все те же староверы, про которых Василий Никифорович Шишонко рассказывает в «Пермских летописях». Про многие секты я прежде и не слышал.

Секты староверов, признающие поповщину:

1. «Иовлевщина». Последователи этого толка, по произволу и по одной прихоти, отчуждают жен своих. Кому не нравится жена, тот приводит ее в собрание своих единомышленников и говорит: «кому люба моя жена, тот и бери ее»;
2. «Вытковщина». Считает действительною молитву, какую беглые попы или наставники заочно дают родительницам и новорожденным младенцам и посылают сию молитву в платке;
3. «Онуфриевщина». Отличается особенным почитанием основателя ереси протопопа Аввакума, считает его в числе святых, секта пишет его изображение и поклоняется ему;
4. «Досифеевщина». Учит, что нет необходимости исповедания каждогодно своему наставнику, довольно покаяться один раз в жизни;
5. «Черноборцы». Отвергают присягу, потому как Иисус Христос запретил «клятися всяко». Избегают военной службы, будь то бы она несообразна с заповедями Христовыми, также и для спасения бороды своей, с обритием которой, по мнению раскольников, растлевается образ Божий. (Известно, что в Крымскую войну 1853-1856 годов, некоторые из раскольников Ирбитского уезда, несмотря на все попытки их убеждения, не согласились принять присягу и поступить в ополчение). А также не молятся о здравии Августейшего Дома по изданным Святейшим Синодом книгам, так как эти формы, говорят сектанты, есть новшество;
6. «Липовцы». Так названы потому, что поклоняются осмиконечному кресту, сделанному из липы;
7. «Рябиновцы» поклоняются такому же кресту, сделанному из рябины;
8. «Осиновцы» поклоняются кресту, сделанному из осины.

Смотрим далее. Нет-нет, ни «Дубновцев», ни «Сосновцев» смоляных в Сибири не было, но были же еще и безпоповцы:
1. «Поморцы Даниловского толка». Толкуют изречения признанных святых на свой лад: антихрист уже пришел, и этот Антихрист патриарх Никон. Целое учение вокруг этой темы развили. Иные поморцы считают Никона предтечей Антихриста.
2. «Христовщина». У последователей этого толка, в их молитвенных собраниях, какой-нибудь мужик представляет лицо Спасителя, а женщина – Богородицу; избирают старую деву, именуемую «пятницею», и воздают ей почитания с прыжками и кривляньями; величайшие распутники считаются у них спасенными душами;
3. «Стефановщина». Святую Евхаристию (Святое Причастие хлебом и вином) заменяют причащением Богоявленской воды и пасхального кулича, - на том основании, что в Иосифовском потребнике пасхальный кулич называется пасхою, и что над водой и куличом читаются молитвы;
4. «Филиповщина». Оправдывает самоубийство ради спасения, так как многие из святых мученников сами себя лишали жизни, и что после многих скорбей подобает нам войти в царствие Божие, и что сам Спаситель говорил: «Иже погубит душу Меня ради, обрящет ее»;
5. «Дьяконовщина». Учит, как рукою ограждать себя крестообразно, так должно знаменать (кадить) людей и ладаном, - ибо во всех уставах повелевается крестить крестообразно;
6. «Рубашники» ходят в рубахах и выдают себя за святых;
7. А «Субботники» соблюдают субботу, а не воскресный день, и имеют и другие иудейские обычаи. Они, подобно православным, пьют водку и чай, курят табак, поют песни, водят хороводы. Они очень общительны и подобно евреям (по слухам) иногда совершают обрезание;
8. Секта «Зеленый сад или Белый виноград». Секта основана в Москве в начале XVIII века, проникла и в Екатеринбург, где раскрыта полицией в 1831 году. Подобно «Христовщине» последователи из среды своей избирают старшину, который в молитвенных собраниях представляет Спасителя, а Божию матерь представляет старуха «матушка»;
9. «Евтихиевцы» избегают всяких сообщений с людьми, употребляющими чай, табак, картофель и яблоки, называя их творением дьявола;
10. «Федосьевцы», приемлющие свободный брак;
11. «Сухорецкая» секта. По учению этих сектантов, церковь Христова существует в выдуманном Беловодии, и что ее никто еще не достигал, и что хотя антихрист в мир еще не пришел, но «олицетворяется в предтечах своих».
12. «Перекрещенцы». Считают, что все православные, поступающие в безпоповщинскую секту, обязательно должны быть перекрещиваемы по следующим причинам: дабы смыть печать антихриста; находя первое крещение еретическим, которое они и крещением-то не считают, а хуже – осквернением, даруют вступающим в их секту «крещение истовое»; если поступающий крещен «не посолонь» (до Никона крестный ход совершали «посолонь» - по ходу солнца, по ходу часовой стрелки); перекрещивание необходимо для получения святого духа, так как первое крещение, говорят сектанты, будучи совершено водою и не действительно, что подтверждают словами Иоанна Крестителя («Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мной сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас Духом Святым и огнем»);
13. «Чувственники». Появились в Сибири в XVII веке. Учили, что антихрист пришел чувственно или видимо, и что Соловецкие мятежники, рассеявшиеся после взятия монастыря по всему поморью, проповедовали, что надобно бежать от гонений антихриста и скитаться в лесах и пустынях, отчего такое скитальничество и укрывательство поначалу было всеобщим между раскольниками.   
14. «Бегуны и странники». Началом этой секты послужили бежавшие из России раскольники. В 1762 году для них была объявлена «религиозная свобода». Позволено всем бежавшим за границу возвратиться на родину с прощением всех их преступлений, с дозволением жить не только в Сибири, но и в близких к Москве губерниях. И даже дозволялось бороды не брить и не носить установленную одежду. И даже от налогов на шесть лет освобождали. Многие из вернувшихся поладили с властью церковной и мирской, и в православие перешли. Но были истинно упертые, и никакими коврижками их было не приручить. И вернувшись в Россию и не ужившись с православными, побежали они в очередной раз, но не за границу, а в Сибирь.

Конечно, у всякой секты были и иные отклонения в вере, возможно и более значимые, чем приведенные выше, но многое по времени «в письменной форме» до Василия Никифоровича Шишонко не дошло, а фантазировать он не стал. Мне тем более заниматься этим не след. Конечно, были и другие секты в Сибири. Те же общеизвестные «Скопцы». Но к расколу от Никона они никакого отношения не имели, потому как существовали задолго до его рождения. Как и ряд иных сект, существовавших и существующих и в наши дни.

Чем же Никонианский раскол закончился? В 1971 году Поместный собор Русской православной церкви признал все способы перстосложения «равноспасительными». (Как оперативно сработали!!!) На маковках церквей до сих пор можно наблюдать и восьмиконечные кресты, и шестиконечные. Книги церковные печатают, никому и в голову не придет переписывать их от руки, чтобы потом затевать споры в толковании. У кого пошатнулась при этом вера? Даже не догадываюсь… Ах, да, секты новые растут числом, как грибы после дождя. ВЕРА… Вера… вера… Даже доказывать ничего не нужно!