Маманя - Из цикла казачья сага

                СЕРГЕЙ ХОРШЕВ-ОЛЬХОВСКИЙ


                М А М А Н Я
                (Из цикла "Казачья сага")
                Маленькая повесть*

                1

           «Воздух Донской степи – вот лучшее средство для излечения хандры!» – решил я, купил рыбацкие принадлежности и отправился в деревню. 
       Родители встретили меня со слезами радости. Накормили любимыми пирожками с картошкой и капустой и до темноты расспрашивали о городской жизни. Удовлетворив их нехитрое любопытство, я попросил маму постелить мне в саду, под старой, ветвистой яблоней, на старой, отслужившей в доме свой век кровати. Лунная и как всегда прохладная во время буйного цветения садов ночь благоухала неповторимым весенним ароматом. Сказочной красой плыла в тот миг весна по Донщине. На моей умиротворённой душе было как никогда легко и свободно. «За этим я сюда и приехал!» – мелькнуло в голове, и я стал быстро погружаться в приятный здоровый сон, опьянённый душистым, кристально-чистым воздухом и созерцанием бескрайнего, разделённого на две части матовой млечной дорогой ясного неба, сплошь усеянного крупными, необычайно яркими звёздами.
       Проснулся я на удивление рано – с первыми криками петухов и с первыми, неугомонно-игривыми солнечными лучиками, с радостью хлынувшими на землю сплошным благодатным потоком и, чувствуя, как во всё тело приливают дополнительные силы, бодро вскочил на ноги. Быстро помылся холодной колодезной водой, засунул в рюкзак рыболовные снасти, пару пирожков на обед и направился к другу детства за велосипедом.
       Мой друг, шибко уставший после бессонной ночи, проведённой в странствиях под руку с любимой девушкой в окрестностях родного хутора, был согласен на всё, только бы его оставили в покое. Но когда я, обременённый велосипедом, уходил из двора, его вдруг охватил пыл заядлого рыбака. Он высунул взлохмаченную голову в оконную форточку и скороговоркой прокричал несколько неоценимых для меня – рыбака по-случаю – советов, в том числе подсказку, на каком пруду попытать счастья.

                * * *
          Прибыв, по совету товарища, на водораздел между Чиром и Ольховой, на небольшое степное озеро, густо заросшее камышом, чаканом и осокой, я не без труда отыскал укромное местечко. Срезал длинную камышину, привязал к ней рыболовную снасть, удобно уселся под развесистой кроной старой вербы и вознамерился значительно сократить рыбье поголовье в водоёме. Однако снасть я забросил, как ни старался, неаккуратно. Поплавок шумно плюхнулся в прогалину посреди водяной травы и вспугнул не только мальков карпа, резвившихся в тёплом  верхнем слое воды, но и какую-то птицу, встревоженно захлопавшую крыльями в чакане, и надолго, казалось, навсегда, замер в одном положении. Разочарованный продолжительным отсутствием клёва, я собирался поменять место, но тут на пригорке неожиданно возник всадник – в гимнастёрке, в брюках галифе и в хромовых сапогах, сверкавших зеркальным блеском в ярких лучах стремительно разогнавшегося к зениту искристого майского солнышка. Со стороны казалось, что этот далеко уже не молодой человек вот-вот воспарит над землёй и унесётся за горизонт. Но нет, он стал быстро приближаться. Из-под его фуражки с алым околышем веером выбивался и воинственно колыхался на порывистом весеннем ветерке седой, гордый чуб. Когда он подъехал, внимательно, с нескрываемым интересом осмотрел меня с высоты, молча подкрутил кончики усов и тяжеловато спустился на землю. Отвязал от седла эмалированное ведро, разнуздал вороного, отпустил его пастись в сочную приозёрную траву и засеменил, прихрамывая на правую ногу, в камыши. Отыскал удочку, которую, вероятно, всегда там хранил, на ходу размотал её и, присев рядом со мной, достал из потемневшей от времени деревянной коробочки червя. Не спеша, со знанием дела наживил его на крючок, бормоча что-то невнятное, так же не спеша подул на него, поплевал, и неуловимо-быстрым, играючи-ловким движением забросил.
       Клёв у него начался тотчас. Серебристые, с ладошку размером караси будто по мановению волшебной силы стали охотно выскакивать из воды и, сверкая на солнце зеркальными боками, перекочёвывать в ведёрко к удачливому рыбаку.  Ко мне тоже, чуточку позже, стали изредка попадаться на крючок, как бы за компанию с соседом, небольшие карасики. Но это было ничто, в сравнении с его успехами, и я не вытерпел. Почтительно, но всё же с некоторым раздражением спросил:
       – Интересно, чем вы их заманиваете? Колдуете что ли?
       – Э-э, брат!.. – хитро улыбнулся дедушка, не поворачивая головы. – Рыба у нас жуть какая мудрая. Клюёт только у тех, кого знает давненько. Вот меня, к примеру, она знает с малолетства. Я, друг ты мой разлюбезный, якшался с самыми первыми в этом пруду карасями, если хошь знать. С пра-прадедами, так сказать. Война только и прерывала нашу дружбу.
       Не получив удовлетворяющего ответа, я опять стал подумывать о смене места. 
       – По правде, причина тут другая, – немного помолчав, продолжил мой шутливый сосед, – черви твои хуже. В этом месте рыбачу только я. Вот рыбка и попривыкла к моим червячкам. Они у меня особенные, с запахом. Вернее земля особенная, из которой их копаю.
       Так ли это, сказать трудно, но на полученную от весёлого дедушки порцию червей бесперебойный клёв начался и у меня. Желая продолжить разговор, я назвал своё имя.
       – А меня зовут Маманя, – представился бывалый рыбак, и лицо его, минутой ранее расслабленное, стало весьма серьёзным.
       – Маманя?.. – насторожился я, опять предчувствуя подвох.
       – Да. А что тут удивительного? Мы с Солдатом уже более десяти лет обеды в поле возим, вот народ и прозвал меня Маманей. Я не сержусь. Доброе прозвище, дай Бог каждому. А родители, царство им небесное, Петром нарекли.
       – Дедушка Петя… – обратился я к нему по имени, горя желанием уточнить про особенную землю с запахом.
       – Я же сказал Маманя! – оборвал он меня, притворно нахмурив щетинисто-густые, будто тучные пшеничные колосья брови, азартно подсёк очередного карася, прикусив кончик языка и, удовлетворённый уловом, стал чинно собирать свои пожитки.
       – Вы уезжаете?! – разочарованно воскликнул я. – Так рано?
       – Ничего не поделаешь. Пора запрягать Солдата в бричку и везти обед трактористам.
       – Странная кличка для лошади. Почему, вдруг, солдат?
       – А разве не похож? Погляди какая выправка! – мотнул Маманя головой в сторону пасшегося на лужайке широкогрудого вороного жеребца, да так, что фуражка съехала на бок.
       – Ну да, – поспешил я согласиться. – Выправка что надо.
       Маманя поправил фуражку и категорически заключил:
       – Истинный боец!               
       Солдат будто понимал, что речь идёт о нём и важничал, как молодой жеребчик: с силой бил о землю копытом, зазнайски фырчал, широко раздувая ноздри, хлёстко хлопал хвостом по бокам, отгоняя оводов и, в завершение, гордо задрал голову и эхо разнесло над озёрной гладью, по камышам и наклонившимся к воде вербам переливисто-протяжное, не уступающее молодому голосу:
       – И-и-го-го-го-го-о-о!
       – Каков, а?.. Шельмец! – удовлетворённо крякнул Маманя. – Жаль только видит одним глазом, а то бы цены ему не было.
       Я охотно согласился, что лошадь превосходная и заслужил одобрительный взгляд ветерана.
       – Пойдём, подсобишь в седло взобраться, – приказал он мне и не по годам резво заковылял к коню.
       Я без сожаления отбросил в сторону удочку, несмотря на начавшийся клёв и, догнав Маманю на лужке, поинтересовался:
       –  С ногой-то что? Наверно, в  войну ранение получили?               
       – Верно, – подтвердил он, ласково поглаживая Солдата. – И где бы ты думал?
       – В Берлине! – выпалил я, недолго думая.
       – Не угадал! – огорчился Маманя. – Здесь вот! В этих самых местах! Гнали мы, значит, неприятеля из-под Сталинграда страшным боем и двигались как раз в направлении нашего хутора, – начал он оживлённо жестикулировать руками. – Командир прознал про это, и тут же вызвал к себе. «Слышал, ты родом из этих мест?». «Так точно товарищ майор!» – радостно гаркнул я и вытянулся по стойке смирно. Майор аж вздрогнул от неожиданности. Но ничего, не рассердился. Даёт команду: «Срочно присоединяйся к разведчикам и во что бы то ни стало прощупай подступы к вражеским позициям! А повезёт, возьми языка!» На разведку вышли ночью. Ползком благополучно миновали все вражеские посты и под утро оказались в хуторе, прямо у дома моей тётки Аграфены. Она как раз в тот час на баз выскочила – по нужде. Только задрала подол, а тут мы. Она, бедняжка, так испужалась, что слова вымолвить не могла. Успокоилась только тогда, когда я ей от сына поклон передал. Мы с Иваном в одном полку, как раз, воевали. Обрадовалась тётка, до слёз, что сын, значит, живой и невредимый, и стала нам рассказывать в чьих хатах офицеры заночевали. «А за танки и пушки, – говорит, – спросите у Николки. Он этим делом дюже интересуется». Николка, Иванов сынишка, взаправду оказался дотошным – прямо разведчик. Всё до тонкостев выложил. Сколько в хуторе танков и пушек, где стоят, как расположены. И про бензовозы упомянул, замаскированные соломой на общественном базу. Поблагодарили мы тётку с Николкой и направились задними дворами, пригибаясь ниже плетней, к ближайшей хате. Аккуратненько сняли часового, за ноги выдернули из тёплой постельки сладенько похрапывающего офицерика, засунули ему в рот тряпку, чтобы сдуру не заорал благим матом и отправили с двумя разведчиками к своим. А остальные пробрались на хуторской баз* и забросали бензовозы гранатами, хоть такой команды от майора и не было. Сам понимаешь, страсть как важно оставить перед боем танки врага без дополнительного горючего...
       – Да, это очень важно для общей победы, – согласился я.
       – Поэтому мы и пожертвовали собой, – понизил голос Маманя и снял с головы фуражку. – Все полегли, окромя меня... – тяжко вздохнул он, перекрестился и ловко водрузил головной убор на место. – Да и мне фашисты поранили бок и правую ногу. Слава Богу наши вскорости в атаку пошли и с ходу взяли хутор, а так бы истёк кровью и окоченел в сугробе. Потом, в Луганске, мне ещё раз прострелили эту ногу. С тех вот пор и чикиляю!* – звонко хлопнул он ладонью по правой ноге. 
         – А как же вы справляетесь в одиночку? – удивился я и сложил руки вместе, ладонями вверх.
       Маманя молча ухватился могучей рукой за луку седла, всунул левую ногу в стремя,  а правую поставил на мои ладони. Я с силой подтолкнул его и он легко, словно молодой казачок, вскочил на коня. Тут же ласково похлопал его по шее и только тогда ответил:
       – Дома сажусь с крыльца, а на рыбалке добрые люди помогают.
       – А если рядом никого нет? –  не переставал я удивляться.
       – Тогда завожу Солдата во-о-н в ту канаву... – махнул Маманя рукой в степь. – И сажусь как с крылечка. Ладно, заговорился я с тобой совсем, – спохватился он, вдруг. – Не ровён час, в поле с обедом опоздаю. Пошёл, родимый! Пошёл! – приказал он коню и они стали быстро удаляться.    
               
                2
        Четыре дня рыбачили мы с Маманей на его особенных червей и каждый раз я возвращался домой с отменным уловом. На пятый был Великий праздник – День Победы. Я, как и во все предыдущие дни, проснулся с восходом солнца и сразу поспешил на озеро.
    – С Днём Победы! – закричал я радостно, едва завидев Маманю, и торжественно запел: – День Победы, как он был от нас далёк!..
    – С днём Победы, дружок! С днём Победы! – задорно ответил Маманя. – А я-то думал ты нынче с молодёжью гулять будешь, не приедешь.    
    – Нет-нет! – не менее задорно ответил я. – Погулять я всегда успею. А вот порыбачить с ветераном, когда ещё доведётся.
    – Это верно. Дед-то, небось, тоже воевал?
    – Воевал.
    – А как он насчёт рыбалки?
    – Не знаю. Погиб под Сталинградом.
    – Эх, внучок!.. – прослезился Маманя. – Наших там полегло, не счесть. Своими глазами видал...
    – А как клёв нынче, хороший? – мгновенно перевёл я разговор на рыбалку, видя, что старик серьёзно расстроился, вспомнив былое.   
    – Клёв? – радостно встрепенулся Маманя. – Гляди! Гляди какие красавчики! – стал он руками вычерпывать из ведра карасей. – Страсть какие жирные! Сроду такие не попадались!
     Караси, за редким исключением, были самые обыкновенные, но я, желая угодить ветерану, признал, что никогда не видел таких толстенных и серебристых.
     – А я что говорю! На жаркое в самый раз. Для ушицы, правда, лучше щучка или чикомасик.** Да где их поймать? Речку совсем захламили. Поди уж там никакая живность и не водится, окромя комаров, да лягушек. Вот вам и прогресс! – неожиданно взвинтился Маманя, укоризненно глядя на меня. – Разве так должны поступать грамотные люди? Не-е-т!.. Не так! 
     Несладко пришлось бы мне, как представителю нового, «более цивилизованного» поколения, за все экологические беды, нещадно ворвавшиеся по нашей вине в матушку-природу, да тут невдалеке раздался глуховатый, сдавленный хлопок, а за ним, почти одновременно, ещё два.
     – Опять рыбу глушат! Ну я им!.. – проворно вскочил Маманя, и опрокинул ведро.
     Караси радостно запрыгали, сверкая зеркальными боками на ласковом праздничном солнышке и медленно заскользили по пологому глинистому берегу, слегка влажному после скоротечного утреннего дождичка, в озеро.
     – Так и быть, нехай живут, – добродушно махнул рукой Маманя и быстро засеменил, несмотря на хромоту, в направлении взрывов.
     Я отбросил в сторону удочку и побежал следом.
     С трудом продрались мы сквозь густые заросли чакана и оказались на влажном травянистом берегу неширокого залива. Прямо перед нами стоял на охапке сухого прошлогоднего камыша полный мешок, из которого торчал большущий рыбий хвост.
      – Подсоби! – приказал мне Маманя, и сграбастал мешок. – Эту сетями словили, может живая есть!
     Мы отнесли мешок к берегу, чуть не по колено проваливаясь в грязь и опрокинули в озеро. Оказавшиеся в воде сазаны и карпы постепенно разделилась на три части: одни – наиболее сильные, попавшиеся в сети последними – ушли на глубину; другие сонно и кособоко юлили у берега, приходя в себя; а третьи, коих к счастью было совсем немного, уже спали глубоким, непробудным сном.
     Уснувшую рыбу мы выловили из воды, побросали обратно в мешок и возвратили на сухой островок. Маманя сосредоточенно порылся в карманах широченных галифе, достал длинный шнурок и решительно завязал мешок. 
    – Отвезу в столовую. Всё польза будет, – сказал он, поймав мой вопросительный взгляд.
    А в это время чуть поодаль от нас трое молодых парней (мы их в суете сразу и не приметили), подгоняли к берегу длинными шестами плавающую вверх животами крупную рыбу, вокруг которой вода серебрилась от многочисленных погибших мальков.
     – Болваны, столько мальков испортили! – вознегодовал Маманя, и его негодование услышали браконьеры, которые нас тоже не заметили
     – Не трогайте нашу рыбу! Не трогайте! – наперебой закричали они и с кулаками кинулись к нам.
     Я сделал шаг вперёд, решив взять на себя парня покрепче, бежавшего впереди всех. Но Маманя опередил, схватил толстяка, с которым мы уже сцепились, могучей казацкой рукой за шиворот и так хряпнул об землю, что тот на пузе съехал по мокрой траве в воду. Двое других, пощуплее, тотчас развернулись и пустились в обратном направлении. Следом за ними дал дёру и мокрый, облипший грязью толстяк.      
     – Здорово вы их напугали! – искренне восхитился я.
     – Ерунда, – обыденно буркнул Маманя, – и не с такими справлялся.
     Он поднял с земли складной старенький нож, выпавший из его кармана во время потасовки, заботливо вытер носовым платком – видно было, что он ему дорог, и протянул мне:
       –  С гражданской войны берегу. 
       –  Вы и в гражданскую воевали?! – воскликнул я, с некоторым недоверием.
       – Погоди, щас расскажу, – остановил мой пыл Маманя движением руки ладонью вперед и удобно умостился на сухом, камышовом островке. – Был я тогда ещё пацаном, – живо, с нескрываемым удовольствием продолжил он. – Папаня мой в то неспокойное время воевал за белых, как и многие другие казаки. А нас – меня, да троих сестрёнок – маманя соблюдала.* И тут на хутор нагрянула какая-то банда, тогда их было не счесть – и давай грабить всех без разбору. У нас тоже и худобу* забрали, и из закрома всё выгребли. Кобылка только жерёбая осталась. Она у нас завсегда, от греха подальше, в густой леваде паслась. Привела её маманя домой после налёта, поплакала над ней с горя, будто чувствовала, что видит в последний раз, да и зануздала. «Скачи,   сынушка, в хутор Артамошкин, – сказала она мне, утирая слёзы. – По слухам, военные должны там стоять. И кто бы они ни были – белые, али красные, всё одно не позволят над народом издеваться. Скажи, банда в Курганском лесу укрылась.»
       Я, заинтригованный рассказом, застыл на одном месте, как столб.
       Маманя, переведя дух, так и сказал:
       – Чего стоишь, как вкопанный? Присаживайся. История длинная... – и уступил мне самую лучшую часть камышового холмика.
       Я осторожно примостился рядышком и затих, в ожидании. А он грузновато поёрзал на камышах, усердно посопел, покашлял для солидности в кулак и всё так же темпераментно продолжил:
         – Под самым Артамошкиным за мной увязались два вооружённых всадника и подстрелили мою кобылку. Как бабахнулся я оземь на всём скаку, аж искры из глаз посыпались. Нос вдрызг, кровь во все стороны хлещет. А я ничего, вскочил и дал дёру в сторону Артамошкина. На моё счастье на пригорок как раз выскочил армейский дозор. Ка-а-ак саданули они залпом из винтовок поверх моей головы, аж в ушах зазвенело!.. Оглянулся я, а бандитов уже нет в сёдлах, только лошади по степи скачут. Это был дозор красных. Отвезли они меня в Артамошкин, обмыли, напоили, и повели к командиру. «Ну и куды ты, пострелёнок, скачешь? Нешто дома не сидится?» – грозно спрашивает он меня, а сам улыбается и подмигивает. Осмелел я от его улыбки и, как положено, по-военному, доложил о проделках бандитов. «Седлать лошадей!» – гаркнул командир и, сграбастав меня под мышку, спрашивает: «Дорогу покажешь?» А мне же только того и надо. Замычал я от радости, замотал головой в знак согласия...  И он прямо со мной под мышкой вскочил на коня. Банду мы застали врасплох и вмиг истребили. Интересная получилась история. Мы с матерью красными оказались, а отец – белым. Потом он, правда, перешёл к Будённому в конную армию и сражался не щадя живота. И не поверишь, ни одной царапины не получил! С советским орденом домой вернулся. А с империалистической* с крестом.* За что потом и отсидел в лагерях десять лет. Такие вот, брат, дела. Могучий был казак! До последнего дня верхом ездил!..   
       – Да, действительно, могучий был человек, – согласился я, льстя собеседнику.
       – И я так, Бог даст, жизнь закончу, в седле, – негромко и не так уверенно, как прежде, сказал Маманя, посидел немного в задумчивости, и уже решительнее добавил:
       – А как казаку иначе? Иначе нельзя!
       Я в очередной раз повертел в руках старинный ножичек и, не обнаружив ничего сверхъестественного, вопросительно посмотрел на Маманю.
      – Командир наградил меня после боя. Он из московских рабочих был, собственноручно смастерил, – пояснил Маманя и торжествующе поднял вверх указательный палец. – Почти семьдесят лет берегу!
       – Ого! Вот это да! – искренне восхитился я и взглянул на часы.
       – Беда-то какая!.. – огорчился Маманя, бережно принимая от меня свой ножичек. – Вовек такого не было, чтобы ветераны в День Победы без рыбки остались!
       – Так вот же, – толкнул я ногой мешок. – На целый взвод хватит.
       – Нет, эта не честно добыта! Поперёк горла станет!
       – Тогда надо добывать честно.   
       – Времечка, дорогой ты мой, нету! Полдень скоро! 
       – Но хоть часик-то уделить можете?
       – Полчасика. Не больше.
       – Вот и хорошо! – обрадовался я, искренне желая помочь ветерану в день Победы. И вскоре Маманя заспешил домой, пусть и с малым, но, честным уловом для своих боевых друзей.      

                3

       На следующий день Маманя не приехал. Не приехал через два дня. Не приехал и через три... Рыбалка мне стала не в радость. Заскучал я, спрятал в зарослях рыболовные принадлежности и направился в хутор.  По пути я встретил двух пожилых, привлекательных
казачек, выряженных в яркие, цветастые платья, с выточками и оборками, как в старину, вежливо поздоровался с ними и, с наскока, попытался выяснить, где живёт дедушка Петя.
       Казачки в недоумении пожали плечами.
       – Маманей он себя называет, – подсказал я.
       – Так бы сразу и гутарил!* Чего темнишь-то? – укоризненно пробурчала одна из хуторянок, поглядывая исподлобья.
       – Да хто ж яво у нас ня знаить!.. В станичной больнице он типерь, – тотчас оживилась вторая, более добродушная казачка.
       – А что с ним?! – всполошился я. – Неужели так серьезно заболел?
       – А ты, собственно говоря, хто такой? С какой стати выпытываешь? – подбоченилась обеими руками строгая хуторянка.
       – Да будет тебе, Макаревна. Чё парня зазря ругаешь? – вступилась за меня добродушная хуторянка. – Можить, он из родни?..
       – Ну, если из родни, то беги скорее к магазину. Автобус вот-вот в райцентр пойдёть, – неожиданно смягчилась строгая хуторянка. А когда я сел на велосипед и поехал, крикнула вдогонку:
       – Лисапет брось у мине в дворе, второй дом от лавки!* Там яво сроду нихто ня тронить!..
       Маманю, в больничной одежде, с пластырем на лице, с забинтованными кистями рук и с гипсом на всё той же правой ноге, я опознал только благодаря его подсказке. Он постучал костылём по полу, заметив, что я в растерянности застыл в дверях палаты.
       – Не обращай внимания! – бодро сказал он, когда я присел рядом на табуретку. – Беды на копейку, а бинтов намотали на целый рубль. Не будь этой штуковины, – мотнул он загипсованной ногой, – давно бы убежал отсюда. 
       – Скажите, наконец, – проронил я, всё ещё в растерянности, – что случилось?
       –  Ерунда. Трещина небольшая. Потом как-нибудь расскажу.
       –  Нет-нет! – запротестовал я. – Расскажите сейчас!
       – Да с коня свалился, – уклончиво буркнул Маманя и, считая вопрос закрытым, стал угощать меня лимонадом и пряниками.
       Я с удовольствием выпил стакан лимонада и заявил:
       –  Не верю. Казак, просто так, никогда не вывалится из седла.
       –  Верно говоришь! – крякнул от удовольствия Маманя. – Никогда!
       –  Так что тогда случилось?
       –  Камнем сшибли.
       –  Камнем? Браконьеры?!
       – Они самые. Из терновых кустов запустили, когда я возвращался с вечерней рыбалки.
       –  Судить прохвостов надо! – загорячился я.
       –  За что?         
       –  За бандитское нападение!
       –  Ух ты-и!.. А кто про это знает?
       –  Я знаю! Вы!..
       – Не кипятись, – добродушно улыбнулся Маманя. – Думаешь, после тюрьмы они лучше будут? Нет, брат ты мой, я на своём веку всякого повидал. Скажу тебе совершенно точно – оттуда ещё никто не возвращался лучше, чем был. Тем паче, молодые. Уголовной науки нахватаются, только и всего. Лучше я сам займусь их воспитанием. На них-то придётся оставлять родную землю.               
      «Вот она, русская душа! На всё готова ради родной земли!» – с гордостью подумал я, прощаясь с Маманей.
       Те майские встречи не прошли для меня даром. Я получил заряд оптимизма и патриотизма на всю оставшуюся жизнь.   
--------------------------------------
*Отрывок из рассказа «Маманя» под названием «В день Победы», опубликован ранее в разделе рассказы.

Баз – обнесённый забором двор, либо огороженное место для скота.
Гутарить – говорить, разговаривать (казачье).
Империалистическая – Люди старшего поколения называли первую мировую войну империалистической.
С крестом – здесь имеется ввиду Георгиевский крест.
Лавка – магазин.
Соблюдать – охранять, приглядывать (казачье).
Худоба – домашний скот (казачье).
Чекомас (чекомасик) или чикомас (чикомасик) – окунь, окунёк (казачье).
Чикилять – хромать (казачье).


                БИБЛИОГРАФИЯ



МАМАНЯ
1989 г., Вильнюс-Каунас-Кибартай.

1.  Газета «Слава Труду» № 81-82, 28-30 июля 1994 г., Кашары, Ростовская обл.
2.  С. Хоршев-Ольховский. «Клетчатый Пиджак». Рассказы. 2010, Лондон.
      ISBN 978- 9984-30-177-8
3.  С. Хоршев-Ольховский. «Запах Родины». Повести, рассказы, очерки, главы
     из романа, интервью, стихи друзей. – 2015, Лондон.
     ISBN  978-9934-14-577-3
4. Международный альманах «Рукопись» № 32, 2019, Ростов-на-Дону.
5. Газета «Слава труду» № 18, 9 мая 2020 г., Кашары, Ростовская обл. (В сокращении, под названием «В день Победы»).
6.  Газета «Наш край» № 36, 16 мая, 2020 г., Миллерово. (В сокращении, под названием «В  День Победы»).   
7.  С. Хоршев-Ольховский. «Четыре бездны – казачья сага». Роман, рассказы.    2020, Москва.
      ISBN 978-5-00153-215-6
8.  Журнал  «Inter-Focus», 9 мая 2021, Ганновер, Германия.
     (Под названием «В ДЕНЬ ПОБЕДЫ»).
     Ссылка: http://inter-focus.de/?p=8499