06. Унтерменш. Глава VI

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КРУГИ НА ВОДЕ


ГЛАВА VI

1

Больничные приключения — не слишком увлекательное повествование.

Первые сутки после операции я проспал, в перерывах блевал желчью. На вторые должен был постараться сесть. Обыкновенное действие по усилиям и испарине далось, как когда-то сотня подтягиваний на спор. Думал, подохну.

На третий день я сделал первую пару шагов по палате и наконец-то осознал, что жив, что портсигар папаши Хорста сработал лучше щетинки трубочиста. Да, пока я выглядел как фантастическое существо, чудовище Франкенштейна: в бинтах, воняющий медикаментами и утыканный дренажными трубками. Но я выиграл у жизни эту партию, а значит, каждый новый день теперь будет легче и лучше предыдущего.

Более-менее уверенно почувствовав себя на ногах, я добрался до телефона и позвонил сначала Алексу — барон здорово выручил, забрав Асти — потом домой. Но не успел сказать и двух слов. Отец бросил трубку.

Неделей позже, когда мы случайно встретились на Южном кладбище, он тоже отвернулся. Прошли мимо, как незнакомые люди.



Я вернулся в Мюнхен в конце июля. В багажнике лежал чемодан с вещами, в кармане — полупустой бумажник. Операция и двухнедельное пребывание в Берлине, если не сделали нищим, то пробили хорошую дыру в сбережениях. А ведь пока решался вопрос о предоставлении служебного жилья, нужно было ещё позаботиться о крыше над головой и потратиться на помощницу по хозяйству.

Приглашение Алекса приехать в Вассеррозе за Асти и погостить пришлось кстати. О том, чтобы выйти на службу до августа не было речи, и я решил, что сейчас как никогда альпийский воздух и живописный пейзаж пойдут мне на пользу.



***

Когда-то Кристиан, любитель странных вопросов, спросил: если бы выдался шанс обменяться с кем-то жизнями, в чьем теле я хотел бы оказаться? Я ответил, что меня вполне устраивает свое тело и своя жизнь. Впрочем, если бы речь шла конкретно о жизни Александра фон Клесгейма, уверен, из претендентов выстроилась бы очередь.

Деньги и успех липли к Алексу, как морские желуди ко дну корабля. Александр был седьмым ребенком эксцентричного австрийского изобретателя Ульриха фон Клесгейма. Именно отцу Алекс был обязан первыми шагами в автоспорте, которые позже поддержал, развил, а главное профинансировал друг семьи Людвиг Эстерхази — тоже австриец, промышленник и страстный любитель автогонок.

Стоит ли говорить, что перспективы, которые открывала восемнадцатилетнему Алексу свадьба с дочерью благодетеля, были более, чем заманчивы. Алекс поставил на правильную лошадку. С этого началось восхождение: интервью, поклонники и поклонницы, автографы... Впрочем, после аварии на кубке Гран-При Германии в тридцать восьмом, жизнь сбавила обороты. Но Алекс остался на плаву. Купил поместье, наладил производство сыра, сел писать мемуары и растил сыновей.



...Бывший владелец Вассеррозе явно промахнулся, назвав роскошное поместье в Баварии именем скромного цветка — "водяной розы", кувшинки.

О мотивах этих Каролина фон Клесгейм, супруга барона Александра, умолчала. Зато сообщила, что Вассеррозе было построено относительно недавно, в начале века. Помимо четырёхэтажного дома с лифтом на территории имелись теннисный корт, бассейны, английский парк, конюшня, гараж для стальных "игрушек" барона, богатые охотничьи угодья.

— …Но главная наша гордость – сыроварня и волшебные сорта твердого сыра, — пела Каролина, изредка оглядываясь. Складывалось впечатление, что утомительная «ознакомительная экскурсия» по поместью была изощренной попыткой нагрузить меня товаром, как венецианского купца.

— На прошлой осенней ярмарке чиновник из Берлина со всей прусской агрессивностью напирал продать секрет. Разве не приставил пистолет к голове! Берлинские скоты считают, им все обязаны!.. Александр был непреклонен. Ответил, что австрийский рецепт потеряет свою магию в немецких руках... Я гордилась им больше, чем когда-либо!.. Леонхард, ты все поймешь, когда попробуешь сам. Но я хочу сразу оговориться — не рассчитывай больше, чем на три сырные головы. Цена такая же, как для других.

Провокацию семейки австрийских аристократов, которые четвертый год «заламывали» руки, что «родная Австрия привязана теперь к Германии», я пропустил мимо ушей. Было не до того. Пустяковая дорога измотала, от солнца и горного воздуха кружилась голова, хотелось побыть одному.

— А где сам Александр? — спросил я. Не встретить меня лично — это было не похоже на него.

Каролина остановилась. Сделала вид, что вопроса не услышала.

— Мы пришли. Два этажа в твоём распоряжении. У слуг есть свой ключ и отдельный вход, так что... По поводу вещей я распорядилась. Что еще... Пожалуй, всё. Остальное Александр расскажет сам. Если найдет время, конечно. Слишком занят в последнее время, — Каролина ответила со странным едким намёком и передала ключи.

Гостевой дом внешне выглядел скромнее, чем двадцати пятикомнатный особняк, но более уютно. Окна выходили на горы и зеленые холмы.

Услышав собачий лай, Асти оскалилась. Я обернулся.

В высоких охотничьих сапогах, коричневых брюках и белой рубашке, с перекинутым через плечо ружьём и свитой такс шагала девушка. Лишь когда она сняла свою тирольскую шляпку с букетиком фиолетовых цветов и распустила светлые волосы — броско, красиво, я узнал Ильзе Хольц-Баумерт.

— Я обещала, я не с пустыми руками! — крикнула Ильзе и подняла двух кроликов.

— Они замечательные, толстенькие... — осмотрела их Каролина и добавила: — Такие дела... Женщины должны добывать, разделывать, готовить... Все должны делать сами, пока учёные мужи заняты... искусством.

Последнее слово она прошипела как змея.

Ильзе наоборот, казалось, источала одно дружелюбие:

— Герр Шефферлинг! Какой приятный сюрприз. Итак, вы — гость, вам решать, как приготовить этих пушистых красавчиков. Мы примем любой вызов!.. Лина, ты же не против, что я самую малость покомандую?

— Что ты, моя дорогая! Ужин твой. Не каждый день в нашем доме бывают такие долгожданные гости из "столицы миллиона"!

За спиной баронессы возник кто-то из слуг и молча передал незапечатанное письмо.

Каролина прочла. Выдрессированная улыбка растаяла.

— Лина, что-то случилось? — спросила Ильзе.

— Всё... всё в порядке. Мне нужно идти.

Девушки еще раз поцеловались, обнялись. Когда Каролина скрылась за живой изгородью, Ильзе вздохнула:

— Наверное, снова Зигфрид... Ох, уж эти австрийцы!.. Я приехала два дня назад, а он уже успел ввязаться в драку в пивной и попасть полицейский участок. Лина не верит, ее это брат или сам дьявол?.. Словно с цепи сорвался. Бунтарь, загорается как спичка, с полуслова. А ему всего шестнадцать! Что будет дальше?..

Таксы тявкали и рвались с поводка, в то время как Ильзе явно хотелось поболтать.

— Вы с Каролиной друзья, я вижу? — спросил я. Подозревал, что принцесса Гарца тоже была гостьей и, что еще хуже, могла оказаться соседкой по дому.

— Да, мы познакомились на охотничьем балу, долго переписывались, успели подружиться. А весной, у вас в доме, я познакомилась с бароном фон Клейсгеймом. Спросила его, Лина фон Клесгейм, не родственница ли? Оказалось, Лина — его жена!.. Представляете?

— А вы тоже гость, и стало быть, мы соседи?..

— Нет, Лина так давно завлекала меня в Вассеррозе, что теперь не отпускает ни на шаг! На кухне, на прогулке с детьми, поохотиться на вальдшнепов. Везде ей нужна помощь. Стоит только уединиться, Лина тут же находит мне дело!.. Австрийцы иногда раздражают больше, чем мухи. Вы ведь понимаете, да? Ха-ха!.. Так как же приготовить кроликов?..

— Всё равно, — ответил я. — Главное — проснуться на следующее утро.

Ильзе засмеялась, напомнив о своей кошачьей улыбке с острыми белоснежными зубками.

— Ужин в половине восьмого, не опаздывайте, — сказала она. — Может быть, мне следует прийти за вами? Здесь нетрудно заблудиться.

— Хм... А потом вы побежите к папочке жаловаться, что похотливый сынок Шефферлинга преследовал вас в сомнительных местах и посягал на честь? Как вы поступили весной, в моем доме.

Таксы сорвались с поводка, и Ильзе в замешательстве смотрела им вслед. Правда, растерянность была не долгой.

— Так... посягните так, чтобы мне не на что было... жаловаться, — ее голос, звонкий и уверенный, стал ниже, взгляд игривее.

При детской мордочке фигуру дочка Хольц-Баумерта имела ширококостную, свежую, как у крепкой породистой кобылицы. Даже мужской костюм не скрывал всех упругостей и округлостей.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Двадцать... Принести паспорт?

Ильзе уперла руку в бок, расправила плечи — белая ткань рубашки натянулась на ее груди. Красиво встряхнуть "охотница" умела не только волосы...

— Без четверти семь, здесь. И не опаздывай, Ильзе, принцесса Гарца.

Покачивая бёдрами, она направилась к беглым таксам.



Я потрепал мягкие уши Асти, вдохнул свежий горный воздух. Не любил забегать вперёд, но что-то подсказывало: неделя в Вассеррозе начнётся с приятных приключений.



2

Я не промахнулся, приключения в самом деле начались. Начались так, что шанс на выживание казался мне еще более ничтожными, чем до операции. И, к сожалению, причиной была не красавица Ильзе.

…За те три года, что я не видел своих крестников, Пауль и Вольф фон Клесгейм совершенно забыли меня. Что сделать, я был не частым гостем в доме фон Клесгеймов в Вене. Когда же после травмы Алекс завязал с автогонками и перевез семейство в Германию, меня мобилизовали в Польшу.

Поначалу мальчики вели себя настороженно, присматривались, приняли подарки с недоверием. К вечеру маленькие черти уже висли на мне то по очереди, то вместе, визжали, дергали, упрашивали погонять мяч или поиграть в бадминтон.

"Дядя Леонхард, дядя Леонхард! — звенело в ушах. — Ты навсегда приехал? У тебя есть пистолет? Настоящий? А подарки ты нам на войне купил? А ты еще туда собираешься? Асти нам оставишь? Дядя Леонхард, дядя Леонхард!.."

За мной как будто гонялся разъяренный улей, а не два пятилетних мальчика.

Одним из немногих мест, где можно было перевести дух и спокойно покурить, служил "Приют муз".

***

Теплый вечер пах лугом, мокрой глиной и латакией, любимым табаком барона. Ветер раскачивал вишни, и незрелые плоды падали на прислоненный к стене велосипед с покореженным карбидным фонарем. Горные вершины ржавели от рыжего заходящего солнца. Вечерний ватный туман постепенно заглатывал черный лес, зеленые склоны, людей и пасущихся коров. Слышались отдаленные голоса, смех, губная гармошка. Где-то поблизости прокуковала кукушка. Жаль, что у меня при себе не было бумажника — постучал бы на удачу.

— Сказка, не правда ли? В Мюнхене такого не увидишь, — сказал Алекс.

— Да, неплохо, — я затушил окурок и отошел от окна.

"Приют муз", как Алекс называл свою студию, располагался на возвышенности, в красивом тихом местечке, но изнутри напоминал захламленный музей, в котором шли ремонтные работы. Трудно было сделать пару шагов и не споткнуться о табуреты в белых подтеках, подставки, тряпки, ведра и многочисленные недоделанные скульптуры.

— В городе Лина скучала по предгорьям Альп. Вот я и решил сделать подарок, купил Вассеррозе — продолжал Алекс. — Герр Людвиг меня всецело поддержал. Сказал, здешние места будут напоминать ей и мальчикам о дорогой Австрии.

Я ухмыльнулся. Да, наивно было думать, что Алекс сам выбрал, где свить гнездышко.

— Тесть, значит, одобрил... Слушай, а Каролину ты удовлетворяешь тоже под его присмотром?

Зигфрид, который позировал Алексу, раскинув руки и ноги, как препарированная лягушка на булавках, сверкнул черными вороньими глазами.

— Лео, что за пошлость? — сдвинул густые брови Алекс: — Баварские Альпы — популярный курорт. Высокопоставленные чиновники, артисты, знаменитости. От Берхтесгадена[1] минут пятнадцать до Кельштайнхауза, чайного дома сам знаешь кого.

— Да-да. Ты уже поставляешь "божественному Адольфу" свой знаменитый сыр? Представляю такой диалог за завтраком. "Нарезать сыр? Тет де муан?[2] Нет. Тет де Барон! Голова барона Александра. Пахучая, зрелая, только что с плеч...

Я рассмеялся.

— Ты начал шутить. Это хороший знак... мне нравится. Я же говорил, неделя в Баварии... под моим контролем воскресят тебя, как Лазаря...

Алекс говорил тихо, с остановками. За разговором поглядывал на невысокого, атлетически сложенного Зигфрида. Что-то поправлял в глиняной голове на скульптурном станке:

— А вообще, зря смеешься. Этому сыру я обязан триумфом почище, чем на трассе Тарга-Флорио в Сицилии. Видел бы ты физиономию гриба-Абермейера… Он-то считал себя в сырном деле живой легендой, вроде Тацио Нуволари от автоспорта. Но "Барон Александр" не оставил по очкам шансов даже ему.

— Да-да, Каролина рассказала о твоих сырных успехах. Только не думал, что ты будешь гордиться победой на какой-то вшивой ярмарке, как Ганс Штук после «Нюрбургринга», или фон Браухич в Айфельреннене.

— Лео, друг мой, зависть плохое чувство, – ответил Алекс, но воодушевление его заметно спало. — Впрочем, достаточно обо мне. Как ты? Что с переводом в Берлин? Признаюсь, я начал беспокоиться. Твоя поездка затянулась.

— Да, пришлось задержаться...

Я подошел к Алексу. Сравнивая натурщика и серое уродство на деревянных подпорках, спросил:

– Барон, а вы давно посещали окулиста? Или готовите новый экспонат для выставки дегенеративного искусства?

— Ника Самофракийская тоже не сразу возникла из паросского мрамора, без головы и рук... Это всего лишь макет. Сначала делается эскиз карандашом, затем уменьшенная копия, и только потом работа с камнем...

— Так у этого еще и эскиз есть... — мне стало совсем грустно. Но Алекс не понял сарказма.

— В стеллаже слева, третья полка. Кожаный альбом с золотой монограммой, — указал он, вытерев руки о фартук. — Там и эскизы, и зарисовки с натуры. Возьми, взгляни. Не стой над душой... Зигфрид, чуть выше подбородок. Да, именно так. Спасибо…

Без энтузиазма я взял увесистый альбом и освободил кресло, чтобы сесть. Эскиз «Зигфрида побеждающего» меня не интересовал, бытовые зарисовки куриц, овец, каких-то руин, лесов и поваленных деревьев тоже.

— Почему они такие... красные? — листал я рисунок за рисунком.

— Это сангина, — пояснил Алекс. — От латинского «сангиус», кровь. Мел такой красноватый. Одна из техник, подобной работе сепией, углем, карандашом… Обрати внимание. Там дальше будет серия женских портретов. Это наброски для моей будущей галереи. После посещения Нимфенбурга, я был под впечатлением от галереи баварских красавиц. И решил пойти тем же путем, что и Людвиг Баварский. Только красавицы фон Клесгейма будут не на холсте, а в камне. Мрамор должен прибыть из Италии уже на следующей неделе.

— Бывает... — пробормотал я и устроился поудобнее.

Я не раз по-дружески упрекал Алекса, что он слишком легкомыслен в деньгах. Наверное, тратить с размахом — в крови у австрийцев. Гонорары от автогонок и наследство он спускал с лёгкостью на глупые прихоти. Но в этот раз превзошёл самого себя…

Впрочем, голые милашки радовали глаз. Не каждую назвал бы красавицей, но бесспорно с каждой поработал бы. В разных техниках.

Один набросок особо привлек внимание. Девушка сидела вполоборота, прижав руки к голой груди и чувственно раздвинув стройные, с тонкими лодыжками ножки.

— Кто это? — спросил я. Почти был уверен, все это не раз видел и даже трогал.

— Кто? Натурщица. Прелестный ангел с душонкой, провонявшей меркантильностью. Я имел неосторожность оговориться, что знаком с одним человеком из УФА. Так эта… истеричка потребовала устроить ей прослушивание. Даже шантажировала, представляешь? А что, понравилась?

Я понял, что обознался, но продолжал разглядывать серые штрихи лица, волос…

Тем временем Алекс закончил, и Зигге ушел за ширму. По дороге он споткнулся о мою ногу, но вместо того, чтобы извиниться, прогнусавил:

— К вашему сведению, сыр тет де муан не нарезают, а соскабливают. А сангиной писал еще Леонардо да Винчи.

—... и Дюрер! — подхватил Алекс, не оборачиваясь. Он старательно мыл руки — до локтей как хирург.

Хлопнула дверь, звякнул велосипедный звонок. Я вытянул шею и взглянул в окно. Зигге болтался взад-вперед, строил гримасы, как будто спорил с кем-то невидимым. Братец Каролины всегда был странным парнем, но теперь вел себя как сумасшедший. Не первый раз он встревал в разговоры с какими-то идиотскими поправками, вроде Да Винчи, хмыкал, ехидничал, задевал меня плечом или молча разглядывал, как ночной бандит из-за угла.

— Что это с ним? — спросил я Алекса, когда он подошел ко мне и стал набивать трубку.

— Не обращай внимания. Шестнадцать лет и первая любовь. Эта выскочка, берлинка-Ильзе вскружила ему голову. Представляешь, он боится крови, но упорно сопровождает ее на охоте. Слеп, как крот, но стесняется носить очки. Каждый промах списывает на ветер, не пристреленное ружье, дрогнувшее сердце... А на днях затеял драку в пивной, потому что ему показалось, что кто-то за соседним столиком пошутил о его росте.

Я вернул альбом на третью полку, тоже достал сигареты и закурил. Своих солдат всегда призывал беречь патроны. Например, не расстреливать, а вешать. А здесь какой-то сопляк дырявил молоко забавы ради...

— Она и на тебя положила глаз, — продолжал Алекс. — Или так вызывает у Зигге ревность, не знаю. В любом случае обходи эту самочку стороной. Хорошо? Страшно подумать, каких дров Зигфрид наломает, случись что. В прошлом году его уже снимали с моста из-за вот такой же... "прекрасной мельничихи"!

— Пусть прыгает. Или боишься, что влиятельный "герр тесть" сбросит тебя следом?

Алекс раскурил трубку. На мгновение его узкое лицо с рыжеватой "профессорской" бородкой и бесцветными раскосыми глазами скрылось за облаком дыма:

— Старик совсем плох, вот-вот отдаст Богу душу. Капризничает. Все вокруг обманщики, доносчики, воры, и только я — "почти что сын", а Пауль и Вольфи — любимые внуки. Сам понимаешь, насколько нежелательно сейчас разочаровывать старого скрягу.

— Так наоборот загони Зигге на мост. Меньше наследников, больше доля. Я так понимаю, состояние приличное?

— Золото Трои. Ради такого я бы загнал кого угодно и куда угодно... Но пока это без надобности.

Алекс прищурился, как сытый кот. Он красиво держал трубку за чашу, прикрывая камеру большим пальцем, будто разговаривали на ветру. Затягивался слегка, с наслаждением. Выдыхал дым, не открывая рта, через уголки губ.

— И что ты собираешься делать с этим "золотом Трои"?

— Если все произойдет быстро и по плану, мы вернемся в Австрию. Насовсем. Не смотри так. Если бы ты видел замок старика, его коллекцию холодного оружия... М-м-м!.. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом, мне невыносимо стыдно. Кажется, я проклят и живу в конюшне с прохудившейся крышей.

Я невольно снова взглянул в окно. Теперь уже не на удаляющегося велосипедиста, а на крышу четырехэтажного особняка...

Надо было сменить тему.

— Алекс, тут одна птичка напела, что в субботу приезжает моя кузина Алис. Это правда?

Алекс озадачился, но кивнул:

— Правда, да. Я планировал сюрприз.

— И какова подоплека этого... сюрприза?

— Никакой… После похорон подвез фройляйн Алис до дома. Мы разговорились о современной музыке, Шёнберге, осуждении Хиндемита. О воспитании музыкального вкуса... Я пригласил Алис приехать в Вассеррозе, сыграть. Если Лине понравится, она начнет заниматься с нашими мальчиками. Вот и все.

— И для этого потребовалось устраивать целый концерт с антрактом, гостями и шампанским?

— Не понимаю твоего интереса. Что тебя смущает?

— Как же? Теперь гостевой дом придется с кем-то делить, — улыбнулся я. Что-то подсказывало, он чего-то не договаривает. Да и в возможность усадить мальчишек за рояль даже на час верилось слабо.

Алекс нахмурился, потер висок трубкой, о чем-то размышляя.

— Хорошо, я распоряжусь, чтобы ей приготовили комнату в доме. Или пожелаешь отправить хрупкую девушку домой, за сто с лишним километров поздним вечером?

— Нет, конечно. Готовить тоже ничего не надо, я потеснюсь, — сказал я.

— Вот и славно, — Алекс взялся за пуговицу рубашки и "проветрил" себя. — Душно здесь... Выпьем пива? Или нет. Сейчас я угощу тебя нектаром. Клянусь, если я и решился бы подать свой сыр на стол самого, ты понял кого... то только в дуэте с моим вином! Ты почувствуешь, оно ласковее франконского. Тот же сорт Мюллер-Тургау, но земля, руки, отношение!.. А завтра у нас по плану прогулка в горы, рыбалка и экскурсия в город. Если успеем, покажу тебе соляную шахту. Не вздумай снова проспать!

— На этот раз я заведу будильник. Слово офицера, — ответил я. Не думал, что красавица-Ильзе предоставила более чем достоверную информацию о приезде "дорогой кузины".

Иисус, Мария!, как воскликнула бы мать.

3

— ...Дядя Леонхард, а правильно одной рукой стрелять, или двумя?

Вольфи сжимал рукоять вальтера — большого и тяжелого для его детских ладоней. Ствол клевал, раскачивался из стороны в сторону.

Я опустился на колено, обхватил Вольфи и поддержал его руки своими:

— Правильно – попадать. И целиться сверху. Уверенно. Запястье крепкое. Язык убери... И глаз открой. Смотришь двумя, целишься правым.

Вольфи нахмурился.

— Дядя Леонхард, а дядя Зигфрид рассказывал, что в СС дают на воспитание щенка. А потом, когда он вырастет, приказывают расстрелять его во имя фюрера. Это ведь не правда, да?

— Расстрелять? — я усмехнулся. — А ты не смог бы?

— Не знаю, — выдохнул Вольфи. Казалось, он боится и тянет время. — А фройляйн, которая утром приехала, теперь будет учить нас играть и петь?

— Как решат ваши родители. Так, все. Отставить болтовню. Стреляем.

...От грохота выстрела с деревьев взлетели птицы. Пауль, сидевший на траве рядом с Асти, рассмеялся: брат, как и он, не попал в яблоко. Но Вольфи не расстроился. Наоборот, волнение исчезло, глаза загорелись:

— А можно еще?!

— Моя очередь! — подбежал Пауль.

— Ты много уже стрелял! Дядя Леонхард сказал: "Патроны — не бобы!"

Я растащил крестников за шивороты, пока ссора не переросла еще в одну драку. Посмотрел на часы, потом на небо. Утреннее солнце время от времени скрывали облака, с озера тянула приятная прохлада. Вполне можно было повозиться с близнецами до полудня, но я оставил дома зажигалку, и вряд ли выдержал еще час без сигарет.



Вернувшись в Вассеррозе, я перетряхнул все вещи, заглянул в каждый уголок гостевого дома — зажигалка, казалось, провалилась сквозь землю.

Отчетливо помнил, как курил в гостиной после завтрака. Работало радио. Передавали сводки с фронта. Июль выдался трудным, но в целом успешным: в Северном Ледовитом океане уничтожили конвой английских судов, спустя месяц с момента наступления окончательно взяли Севастополь, на днях — Ворошиловоград, Ростов.

Потом щелкал крышкой зажигалки уже на террасе. В это время Алекс показывал Алесе поместье. Лично. Любопытно, что для меня у него не нашлось времени — не мог отвлечься от своей лепнины, как выразилась тогда Каролина: "от искусства". Здесь же расстарался.

Ну а дальше подбежали Пауль и Вольфи, подняли шум, что обещал выбраться с ними на озеро и разрешить пострелять из "самого настоящего пистолета".

Восстановив картину утра, я был почти уверен, что оставил зажигалку на террасе. Но нет. Зато в окне особняка увидел, как Ильзе машет мне рукой, приглашая подняться. В голову не пришло, что в библиотеке она будет не одна.



— Леонхард, уже вернулись? — воскликнул Алекс. — Как прошла ваша прогулка? Мальчики довольны?

— Они в восторге. Порыбачили на озере, искупались, побегали с сачком за бабочками, стрекозами.

— Да? А мы слышали какие-то выстрелы, — сказал Ильзе. Она скучала за небольшим столиком с шахматами.

— Мы тоже, — ответил я. — Охотники, наверное. А вы, как вижу, знакомитесь с моей кузиной?

Алеся как-то неопределенно улыбнулась. Когда взял ее руку, вовсе отвернулась.

— Не только знакомимся, но и знакомим. С родом фон Клесгеймов. Присоединяйся.

 Алекс указал на кресло. Любопытно, если учесть, что фотоальбом лежал у Алеси на коленях, а на большом диване хватило бы места как минимум четверым. Но ему явно нравилось прижиматься к ней во время рассказа о старейшей аристократической фамилии Австрии. Все происходило на глазах Каролины, но она безмятежно пила чай, время от времени посматривая на мужа и Алесю с видом человека, что-то прикидывающего в уме.

— ...Этот усач со слоном, великий человек! Карл Хеггенбек, — играл голосом Алекс, склонившись к Алесе. — Мой отец был знаком с ним лично. Вот, кто по-настоящему любил природу и всех ее созданий. Клетка – тюрьма для животных! Он первым исправил это. Первым, кто задумался, что животные – тоже творения нашего Господа. Первым, кто в начале века основал зоопарк, где были огромные вольеры, чтобы животные чувствовали себя свободно.

— А это... люди? — спросила Алеся, уставившись в одну из фотографий.

— Где? — вытянул шею Алекс. — А, нет. Это пигмеи. Дикари. Карл их привез их с острова вместе со слонами. Да, поистине великий человек, он стремился показать мир во всем его разнообразии, стремился к детальности и честности до мельчайшей подробности.

— Не понимаю. Он показывал людей вместе... с животными?

— Вместе? Ну конечно, это же этнографическая выставка! — удивился Алекс. — Одна картинка, один мир, часть жизни острова. Слоны, дикари…

Унтерменш потупила глаза, листнула страницу альбома. Выпавшая открытка приземлилась у моих ног. Я поднял ее, взглянул на крутобедрую грудастую туземку с амурчиком, прищелкнул языком.

— Что там? А-а-а... — потянул Алекс. — Так называемая "Готтентотская Венера". Создание удивительной судьбы! Сначала ее привезли в Европу как служанку, но благодаря... хм... выдающимся особенностям тела, продали в цирк уродов. Потом, когда она потеряла... гм... вид, она стала... как бы это выразиться... при дамах…

— Проституткой, — подсказала Ильзе.

— Да, спасибо... Ну и… вот... Но! Венера и сейчас не забыта. Ее тело выставлено в музее человека, в Париже. Алис, наверняка видели ее?

Алеся посмотрела брезгливо, почти с испугом.

Каролина, не проявлявшая к разговору никакого интереса, вдруг ухмыльнулась:

— Странно, Алис, что вы не слышали об этом. Впрочем, двадцатые годы стали тяжелыми не только для Германии. Великая депрессия Американских штатов, не до развлечений…

— Дорогая, Алис не из Америки, — мягко поправил Алекс, будто хотел этим угодить жене: — Алис жила во Франции.

— Какая разница? — ответила Каролина. — Этнографические выставки проходили по всему миру с начала века. В Антверпене, Лондоне, Барселоне, Милане, Нью-Йорке. Варшава, Гамбург... В Париже была "Колониальная выставка" в самом начале тридцатых... Даже в России, в Санкт-Петербурге.

— В России до революции, — вздохнул Алекс и сжал кулак. — До пришествия к власти этих зверей, ужасных красных варваров...



— Варваров? — Алеся сверкнула глазами: —По-вашему, выставлять людей в клетках — это верх цивилизации?

Повисло молчание. Все переглянулись. Я пожалел, что не сижу с унтерменшен рядом. Сейчас не помешало бы обнять ее «по-семейному», ткнуть между ребер палец и прошептать на ушко, чтобы заткнулась и не позорила меня.

Алекс улыбнулся мне и как бы невзначай накрыл ладонь Алеси своею:

— Лео, твоя кузина — прелестное создание, невинное, чистое, нежное... Фройляйн Алис, сейчас я постараюсь вам объяснить... Скажите, вы не были на выставке Арно Брекера? О, тогда я приглашаю вас! Когда вы увидите его скульптуры, вы будете не столь категоричны. «Ариец», «Десятиборец» — это же боги! Какие надбровные дуги, волевые скулы, лоб, тело, взгляд!.. Теперь взгляните… Где же это... — Алекс перелистнул несколько страниц. — А, вот. Прошу вас. Всемирная выставка в Сент-Луисе в девятьсот пятом году. Видите? Вольер с пигмеями. Читаем табличку: «Африканский пигмей, „Ота Бенга“. Возраст — 23 года. Рост — 4 фута 11 дюймов... Вес — 103 фунта. Доставлен доктором Сэмюэлом П. Вернером из района реки Касаи, Свободное государство Конго, Южная Центральная Африка. Ежевечерний показ в течение сентября». Скажите, разве его можно поставить на одну ступень с атлетами Брекера?

— Метр сорок? Такой будет полезен в хозяйстве. Чистить трубы, например, — заметила Ильзе и в который раз посмотрела на меня.

— Если бы в хозяйстве! Нашлись чудаки, кто предложил их обучить счету и письму, — продолжал Алекс. — Представляете? Не понимаю, зачем пытать этих несчастных такой пыткой, как грамматика и арифметика? Может, когда-нибудь немецкая наука придет к тому, чтобы как-то улучшить их умственные способности. А пока они разговаривают с деревьями, обезьянами, сбиваются в стаи... Они ведь даже не ощущают разницы, где находятся!

Алеся убрала руку, отдала Алексу альбом и указала на белый кабинетный рояль в углу.

— Фрау фон Клесгейм, может, мне сыграть что-нибудь?

— О, нет! Поберегите вдохновение. Через несколько часов оно вам пригодится. Лучше расскажите о себе, — ответила Каролина, улыбнулась, села удобнее, будто приготовилась к долгой дружеской беседе. — Итак, вы учились во Франции. Франция, Франция, любимая дочь католической церкви. Когда я была в Париже в последний раз, он показался мне развратнее Вавилона... А вы, дитя, замужем?

Алеся отрицательно покачала головой.

— Может, есть жених? Возлюбленный? Кто-то, с кем вы хотели бы связать свою жизнь? Не поймите меня неправильно, это не просто любопытство. Вы молоды, красивы. У вас жизнь впереди. А наши мальчики привыкнут к вам, полюбят... Я не хочу, чтобы однажды нам пришлось объяснять им, почему любимая фройляйн Алис покидает их.

— Я ответила, у меня никого нет и не будет. Кроме Моцарта, Бетховена, Генделя...

Ильзе сидела позади Алеси, Алекса и Каролины, и видеть ее мог только я. Услышав ответ Алеси, она закатила глаза к потолку и молитвенно сложила ладони, изображая невинность.

Я прикрыл улыбку рукой.

Это заметила Алеся, обернулась. Но Ильзе как ни в чем не бывало переставляла шахматы с клетки на клетку.

— Фрау фон Клесгейм, — Алеся выпрямилась как пружина. — Я хотела бы посмотреть инструмент, на котором буду играть. Сейчас. Это возможно?

— Конечно, конечно... Александр вас проводит, — ответила Каролина и наградила меня осуждающим взглядом.



— ...Она слишком впечатлительна, — сказала Ильзе, когда мы остались одни. — А что, в России правда не устраивают этнографические выставки?

— Там слишком холодно, чтобы показывать под открытым небом голозадых туземцев. Замерзнут, бедняги. А новых вести не откуда. У русских нет колоний ни в Индии, ни в Конго, ни Африке. Вот и вся отгадка! Им просто некого показывать.

— Ущербная нация, — Ильзе усмехнулась и посмотрела на просвет одну из шахматных фигур: — Столько дорогого янтаря на такую унылую игру… Зигге предложил научить играть, но я сказала, что пока не страдаю бессонницей! Ха-ха… Зигге, Зигге. Бедный малыш... Вчера он едва не разбился. Алекс не рассказывал? Полез за цветком для меня на скалу и оступился. Да... Я сначала испугалась. Как представила: полиция, объяснения. А что насочиняли бы пройдохи-журналисты? Не отмоешься. Им же только дай повод. А потом думаю, хоть какое-то развлечение в этой провинциальной глуши... Хоть какое-то... Да...

Ильзе тоскливо вздохнула и бросила ферзя на шахматную доску, прошлась мимо книжных стеллажей и остановилась у большого напольного глобуса. Покрутила его.

— Берлин, Берлин, где же ты... Как скучаю по тебе... Чувствую себя здесь шестидесятилетней фрау, приехавшей на курорт лечить подагру. Дома я бы сейчас убежала на танцы. Или в Потсдам, на вечеринку к Августе... Что за дурацкий глобус! Почему здесь нет Берлина?

Я обнял Ильзе за талию, двинул земной шар в сторону, потому что в Северной Америке Берлин можно было долго искать. Пока она с недоверием рассматривала точку на европейском континенте, убрал волнистые волосы с шеи.

— Хм... Чем ты пахнешь? — спросил я. — Чем-то съедобным.

— Я? — Ильзе обнюхала себя. — Верно... Это все "мамочка" Лина! Помнишь, запечённый рулет из говяжьей вырезки, который я готовила, когда ты приехал? С вялеными томатами, травами, чесноком...

— Он незабываем. Как и ты, моя королева.

Комплимент с поцелуем в пульсирующую венку на шее подействовали волшебным образом. На румяных щеках снова появились ямочки. В серебряных глазах — игривый огонек.

— Вот и пришлось объяснять пустоголовым манекенам на кухне, что и как... Хочется надеяться, они что-то запомнили.

— А больше тебе ничего не хочется? — я сжал Ильзе еще крепче, "укусил" пухленькое плечико.

— Спроси лучше, чего не хочу...

— Чего же?

— Не хочу вечером обсуждать войну и политику с гостями фон Клесгеймов... Занудные банкиры, чиновники, промышленники, они мне надоели на папиных деловых ужинах. Не хочу слушать "любимых мужчин" твоей Алис. И без них с ней вопрос решен.

— Ты так уверена, что Каролина ей откажет. По-моему наоборот, настроена она вполне дружелюбно.

Ильзе рассмеялась:

— Откажет? Ха-ха-ха!.. Личная жизнь, кем занято сердце... Думаешь, Лина просто так спрашивала? Она ведь на семь лет старше Александра. Семь лет, Харди. Да, она выглядит неплохо для своих тридцати пяти. Но, честно говоря, на месте Александра я бы тоже позаботилась пригласить к детям молоденькую учительницу музыки... Ты знаешь, что их первая с Александром дочь прожила только сутки? Но Лина успела дать ей имя - Констанца. В честь матери. Следующие две беременности так же закончились ничем, потому что вопреки предостережениям докторов, Алекс не хотел ее поберечь и немного смирить свой бурный любовный пыл. Лина как-то призналась, что Пауль и Вольфи появились потому, что она уехала к отцу, когда поняла, что беременна. С возвращением не торопилась. Лина любит и Пауля, и Вольфи. Но она всегда мечтала не о сыновьях, которых в один момент сманит какая-нибудь потаскушка или призовет на войну очередной германский бог, а о дочери. Сейчас она беременна. И она уверенна, что это будет дочь. Ее Констанца... Так что, когда Александр предложил пригласить твою сестру в Вассеррозе, Лина сразу смекнула, что он заботится не о детях... Ей это было на руку! Чувственный муженек не будет страдать без женского внимания, но при этом будет всегда на глазах. Вот она и пригласила твою Алис. И, судя по всему, она показалась ей хорошим вариантом.

— Так сказала тебе сама Лина?

— Рассказала?.. —Ильзе закатила глаза и засмеялась. Затем повернулась ко мне лицом, перешла на волнующий полушепот. — Ну так что, проведем сегодня вечер по австрийскому сценарию или... так, как хотим только мы?

Ответить я хотел поцелуем. Но Ильзе выскользнула, как рыбешка:

— Не здесь. Увидят!.. Значит, решено. До вечера, мой царственный Генрих!..

— До вечера, — повторил я не без досады.

За время, проведённое в Вассеррозе, понял негласное правило: в течение дня Ильзе соответствовала образу приличной девушки — дочери берлинского бонзы, обращалась ко мне на "вы", держалась на расстоянии, а ночью отдавалась, как голодная кошка.

Возможно, она боялась отца и слухов. Или ей просто нравилось бегать ко мне в гостевой дом, а на рассвете возвращаться в особняк. Не знаю, мне было плевать.

Молодое тело ночью, и днем говяжий рулет, конвертики с ветчиной, тушеные кролики — этого было достаточно, чтобы закрыть глаза на уловки, берлинский акцент, высокомерные столичные привычки и капризы.

***

Зал особняка Вассеррозе был заполнен гостями. На улице еще не стемнело, но в канделябрах горели свечи. Все было дорого и красиво: зеркальный паркет, стулья с отделкой из красного бархата, библейские сюжеты на полотнах, расписанный золотом потолок, как в капелле в Ахене. Много цветов, выпивки, закусок, даже апельсины.

Когда Алеся играла, когда ей аплодировали, я, к своему собственному удивлению, испытал что-то вроде гордости за "кузину". Если бы не Ильзе, дослушал бы выступление до конца.

Впрочем, я больше смотрел, чем слушал.

Алеся почти не изменилась. Может за лето стала смуглее. Как-то само собой, словно для сравнения, вспомнилось ее заплаканное лицо в полумраке кухни, приоткрытые губы, грудь, ребра, впалый живот... Скрип обеденного стола.

От картинки, ничуть не потускневшей за время, сладко кольнуло в груди.



В самом деле, я не видел Алесю больше месяца, но вспоминал чаще, чем она того заслуживала — в берлинской клинике одну из медсестер звали Алис, и каждый раз, когда ее звали или спрашивали, невольно возникала другая ассоциация.

Почему? Черт его знает.

Наверное, я слишком долго жил с ней под одной крышей, слишком привык к ее присутствию, слишком часто она оказывалась рядом. При последней встрече — ближе, чем позволял устав СС.

И вот снова...

Нет, я не был удивлен. Скорее, наоборот. Чего-то подобного словно допускал, даже хотел...

С другой стороны, если бы тогда, в склепе, я не вмешался и позволил задушить Алесю, все сложилось бы по-другому. Мать была бы жива. Я не поссорился бы с отцом. А унтерменшен разлагалась бы где-нибудь в окрестностях Фрайзинга, а не  веселилась бы за полночь под фейерверк, не глотала шампанское где-то там, в полусотне метров, где шумел праздник, кто-то кричал, как на пожаре...



Я открыл глаза. Сел на кровати. Подойдя к окну, отдернул занавеску. Небо показалось каким-то странным, будто подсвеченным. Сильно тянуло гарью.

— Харди?.. – Ильзе подняла голову, сонно прищурила глаз.

— Спи, — бросил я, наскоро оделся и выбежал из дома.



"Приют муз" горел как факел. Все было видно, как днем. Жар ощущался даже на расстоянии. Спасти студию Алекса уже не пытались. Рабочие поливали водой вокруг, чтобы огонь не перекинулся дальше.

Когда с хрустом и огненными брызгами рухнула крыша, кто-то из зевак-гостей зааплодировал и потребовал принести стулья и еще вина.

Пламя взметнулось к небу.

— Лео! Что ты сделал, Лео?..

Я обернулся. Алекс шел мне навстречу, заваливался то в одну сторону, то в другую. Он был пьян, как и гости. Кричал, протягивал ко мне руку.

На грязной, в копоти ладони поблескивала моя пропавшая зажигалка...

4

В гостевой дом я вернулся около шести утра. После пьяных обвинений Алекса у следователя возникло много вопросов.

Да, дочка Хольц-Баумерта меня здорово подвела. Не было никаких сомнений, она засвидетельствовала бы, что вечер и ночь я провел с ней. Но еще до прибытия полиции Ильзе тайком собрала свои вещи, прыгнула в свой кабриолет и уехала. Якобы, нашлись срочные дела в Берлине.

Черт, как невовремя все произошло!

Дело в том, что в первый день, как только приехал, я попросил Алекса одолжить некоторую сумму. Он согласился.

Я мог обойтись и без этих денег. «Брюквенная» зима мне не грозила, жалования вполне хватало, чтобы не заменять кофе на суррогат вроде цикория. Но я рассчитывал на эти деньги, подсчитал расходы на квартиру, доктора, еду и помощницу по хозяйству. И вот, за два дня до сделки горит этот чертов чулан, а тупица-барон отказывается даже говорить со мной до окончания расследования. А главное, я не понимал, на основании чего возникли эти подозрения? Что поблизости валялась моя зажигалка? Не глупость ли?

Но, как выяснилось, дело было не только в зажигалке.

***

Унтерменшен крутилась у плиты. Когда на сковороде стрельнуло масло — ойкнула, отшагнув, осмотрела платье.

— Доброе утро. Тебе следовало бы надеть фартук, если готовишь, — сказал я.

Алеся насторожилась:

 — Доброе... Я же готовлю завтрак себе, а не званый ужин. Что-нибудь хочешь?

— Хочу, — сев за стол, я отодвинул разделочную доску с помидорными ломтиками, придвинул пепельницу. — Александр предложил тебе позировать ему. Но ты отказалась. Хорошо... Но зачем ты сказала, что если я узнаю об этом «неприличном предложении своей кузине», то от студии «не останется камня на камне»?

Ее взгляд взметнулся на меня. Только слепой не заметил бы в глазах испуг, и как в момент поменялось настроение. Но с ответом не спешила. Выключила плиту, положила омлет на тарелку, налила чай, села за стол.

— Это расхожее выражение. Библейский образ,— отвечала она. — Я же не знала, что после всех этих цветов, выступлений… я буду как бы обязана. Или, по-твоему, мне следовало согласиться? Своей сестре ты разрешил бы находиться голой перед мужчиной?

— Ты говоришь, "не останется камня на камне". Не проходит и суток, как в студии случается пожар… А рядом находят мою зажигалку. Подарок Александра, который он не мог не узнать. Как это возможно, если ни вчера, ни днем раньше меня и близко не было рядом со студией? А вот тебя, после того как ты отыграла свои песенки, никто не видел из гостей...

Алеся закашлялась. Похлопывая себя по грудной клетке, прохрипела:

— Ты что, намекаешь, что это... я?! Ты… в своем уме?! Много чести ради тебя грех на душу брать!

Меня словно кольнули раскаленной иглой. Сука еще издевалась...

— Грех? А когда ты рассказывала моей матери ужасы обо мне, где была твоя душа?! Тыведь знала, что у нее больное сердце!..

— Не знала! И я не сочиняла! Она спрашивала, я говорила то, что видела своими глазами!

— О, да! Ты хорошая актриса. Жаль, образ один — невинный агнец. Кстати, я прочел твое прощальное письмо. Был тронут... Что, рассчитывала, отец вышвырнет меня и бросится за тобой? Бедняжка! Пошла ва-банк и проиграла. И вдруг появился шанс подкинуть мне проблем! Ты не могла его упустить.

— Какой шанс?! — со злостью отшвырнула она вилку. — Хорошо. Ну решила я отомстить, как ты думаешь. Подожгла зачем-то не тебя, а студию Александра. А потом что? Бросила зажигалку в траву, в надежде, что ее найдут? Бред! Больше риска попасться, чем создать неприятности!

— Тем не менее, ее нашли.

— Случайность... Или у Зигфрида глаз орлиный… Не знаю!

— …или неприятности — лишь часть игры? – предположил я. — Один план провалился, но в твоей милой головке созрел новый. Уехать с бароном фон Клесгеймом в Вену. Только не как учительница музыки... Цель поменялась, а тактика осталась прежней. То ты довела мою мать, чтобы подобраться к деньгам моего отца. А теперь устроила пожар, чтобы посочувствовать несчастному барону. Нежно утешить, заверить, что лишь ты одна понимаешь его тонкую душу! Ведь Каролина ненавидит его студию, это известно.

Алеся молчала, уставившись на садовые розы в вазе, зачем-то поправила их. Облизнула губы, ответила с какой-то холодной брезгливостью:

— Послушайте меня внимательно, герр уберменш. Если для вас навещать жену лучшего друга — не последняя подлость, не думайте, что это нормально для других. Если у вас в голове деньги, не думайте, что у других она забита тем же. Верьте, не верьте, но мне правда не нужны деньги. Ни ваши, ни вашего отца, ни кого-то еще...

Продолжать разговор не было смысла. Не дослушав, я встал, смял окурок, и, обойдя стол, остановился за спиной Алеси:

— Значит так. Сейчас ты доедаешь свою стряпню, идешь к Алексу и рассказываешь, как проникла в студию, плеснула на стены растворитель, подожгла и подбросила мою зажигалку. Ясно? Учитывая наши… особые отношения, я дарю тебе возможность самой все исправить. Заупрямишься — я сломаю тебе пальцы. Это будет ужасно, потому что мои крестники лишатся талантливой учительницы музыки. Так что не глупи, моя сладкая.

Напоследок взял ее за волосы, крепко поцеловал в висок и оттолкнул.

***

Я слышал, как хлопнула дверь. Из окна видел, что Алеся быстрым шагом идет в сторону поместья. Даже не доела завтрак.

...А ведь правда, зажигалка — это мелочь. Рассчитывать, что ее найдут — что подбросить иголку в стог сена. Но несколько гостей видели, как Зигфрид нашел ее и отдал Александру.

"Орлиное зрение", — вдруг мелькнуло в голове. Странно, если учесть, что Алекс утверждал обратное: без очков Зигге как слепой щенок, не видит свой член, когда справляет нужду. Тогда как он разглядел мою зажигалку ночью в панике, когда дым, шум, крики, пламя ослепляет? Разве что... ценитель сангины, Дюрера и да Винчи нашел ее раньше, утром, а ночью — просто разыграл представление?..

***

Поверхность озера, особенно ближе к берегу, была как чешуей покрыта круглыми зелеными листьями кувшинок. Зигфрид сидел на краю деревянной платформы, свесив ноги в воду. Хлюпал носом, вырывал листы из альбома и бросал в стороны.

—…Во сне… я горько пла-а-акал… Пам-пам…парам-пам… Мне снилось, что ты умерла-а… Проснулся я, и тихо… слеза за слезой текла… [3] — напевал он и чуть не свалился в воду, когда Асти подбежала его обнюхать.

— Не бойся, она еще щенок, — успокоил я, хотя сам понимал, это полгода назад Асти сидела черным неуклюжим комочком в корзинке, а теперь в холке достигала сантиметров семидесяти, весила не меньше сорока килограмм. Даже Алекс удивлялся, что "этому крокодилу" девять месяцев.

На счастье Зигфрида, Асти нашла в камышах старую велосипедную шину и занялась тем, что перетаскивала ее с места на место и грызла.

Я же подошел ближе к Зифриду, осмотрел бутылку вермута, к которой он время от времени прикладывался, затем поднял один из вырванных листков.

— Похожа… — сказал я, разглядывая портрет Ильзе. — Да, рисуешь ты, парень, хорошо. Но полный тупица. На твоем месте я бы напевал сейчас что-нибудь из реквиема. Агнус Деи, например.

Зигфрид поднял на меня опухшую физиономию. Выглядел он как после хорошей попойки.

— Да-да, — закивал я. — Я знаю Алекса больше, чем ты и твоя сестра. Поверь мне, он выжмет из тебя все дерьмо, когда узнает, что ты натворил… Неужели только из-за нее?

Он вырвал у меня из рук портрет. Положил на колени, заботливо разгладил то, что сам же смял секунду назад.

— Тебе не понять. Я любил ее. По-настоящему! Я хотел, чтобы Алекс выгнал тебя, тогда бы мы снова гуляли в горах... Я рисовал ее, а вечером играли бы в бадминтон или вист… Теперь все кончено. Все… Во сне я горько плакал… мне снилось, я брошен тобой. Проснулся я и долго… плакал в тиши ночной… Можешь меня вызвать на дуэль, дядюшка Харди. Близнецы болтали, в СС так принято, если затронуто имя? Я буду рад избавиться от оков жизни...

Наверное, оно того стоило прострелить австрийскому недоумку если не череп, то колено – как предостережение на будущее. Но притащить этого сопляка в качестве виноватого – значило бы признать невиновность унтерменшен. Не хватало, чтобы Александр узнал о том, кто прижал ее к стенке и вынудил оговорить себя! Тогда с деньгами можно было распрощаться окончательно. К тому же, вопрос, как к этому отнеслась Каролина. С кем, а с ней и ее влиятельным папашей мне сталкиваться лбами было сейчас ни к чему.

Я достал сигареты, посмотрел на птиц в небе.

— Дуэль? С тобой?.. Хе! Я офицер, и, согласно дуэльному кодексу, стреляться могу только с офицером. Так что извини, малыш. Для дуэли у нас разные весовые категории...

— Я не малыш! — Зигфрид вдруг вскочил, как черт из шкатулки: — Меня тошнит от вашей мнимой заботы! Один строит из себя заботливого родственничка, теперь ты!.. Я не дурачок, как вы думали, я знаю, вы с Александром сговорились! Он специально пригласил тебя сюда. Я — талантлив, а он — бездарность. Вы все — жалкие ремесленники, вы завидуете мне! Это ведь я, я первым придумал повторить галерею Людвига Баварского! Это должно было быть мое портфолио для поступления в Венскую Академию художеств! Но Алекс сказал, что пока не стоит говорить об этом отцу, что надо все сохранить в тайне. Я искал натурщиц, рисовал их, а он потом присвоил все себе!.. И ты тоже, дядя Харди. Я видел, как ты смотрел мои рисунки, там в студии. Поэтому и согласился соблазнить мою Ильзе, да? Ну же, признайся, ты ведь чувствовал превосходство надо мной, когда пользовал ее! Клеймо Сальери, Каинова печать у вас всех на лбу!.. Как же я ненавижу, ненавижу... всех вас! Об одном сожалею, что никого из вас не было внутри этого логова! Хочу, чтобы вы горели! Живьем! Все вы! Все!..

Это была истерика. Австрийский ублюдок трясся, махал руками, брызгал слюной, как взбесившийся. Я ошибся. Он был не тупицей. Психом.

— Ненавижу! – еще раз крикнул он и запустил в меня бутылкой вермута. Правда промахнулся — бутылка пролетела на метр правее. Затем схватил свои ботинки и прошлепал босыми ногами по помосту, оставляя мокрые следы. Скрипнули доски.

Асти, что-то вынюхивающая в камышах, подняла морду.

— Взять, — скомандовал я.



;...Она догнала его у старой перевернутой лодки. Мальчишка визжал, закрыв уши и глаза, бился об днище лодки. Асти хрипела, захлебывалась лаем, кидалась, пыталась дотянуться до рук, горла, но мешал поводок. Идиот даже не заметил, что собака была привязана.

Я не спешил вмешиваться. Дал Асти пару минут проучить зарвавшегося сопляка, себе – докурить. Когда же оттащил Асти за ошейник, заметил, что Зигфрид перестал кричать. Вместо этого вытянулся и забился словно под напряжением. Изо рта шла пена.

5

Напольные часы пробили десять. Атмосферу библиотеки можно было резать ножом.

Алекс хмуро смотрел в окно, заложив руки за спину. Каролина жалась у стены с видом провинившейся служанки. Посреди них повесив головы, стояли близнецы. Пауль ковырял мысом ботинка в ковре. Вольфи вытирал слезы кулаком.

— Мы хотели как в СС, проявить силу духа, поставить долг выше привязанности… — бубнил он. – Пауль принес револьвер из охотничьего зала, а я Жозефину. Она не собака, но мы тоже растили ее котенком…

— Мы не хотели сжигать папину студию... — добавил Пауль. — Хотели быть похожими на дядю Харди.

Алекс и Каролина посмотрели на меня, как по команде.

— Зачем притащили кошку в студию? Другого места не нашли? – спросил я.

— Ну ты же рассказывал про шествия, про посвящение в СС ночью, факелы, клятвы… А папа в мастерской лепил статую бога-героя, "Зигфрид побеждающий", — Вольфи шмыгнул носом.

— Это все Жозефина, — подхватил Пауль. — Она опрокинула лампу. Загорелись какие-то тряпки. Мы хотели потушить огонь, пока небольшой. В шкафу стояли какие-то бутылки. Мы думали, там вода. А все как вспыхнет! Мы испугались… хотели позвать на помощь, но прибежал дядя Зигфрид, сказал молчать. Потому что за такое папа нас отправит в школу-интернат или сиротский приют при монастыре, где бьют палками… Сказал, вести себя тихо. Он все решит...

Я сжал кулак:

— Решил, как же...

— Мы не знали, что дядя Зигфрид обвинит тебя, дядя Леонхард! Когда узнали, сразу же все рассказали! – закричали близнецы и бросились отцу. – Папа, дядя Леонхард ни в чем не виноват! Мы больше так не будем!..

— Убери их, — бросил Алекс жене и грубо оттолкнул от себя заплаканных сыновей.

Конечно, он был расстроен из-за студии, еще и ночная попойка давала о себе знать. Конечно, мальчишки заслужили хорошую взбучку. Но в том, что произошло, была и моя вина. Я увлекся военными байками, взбудоражил детские мозги... Но как детям удалось без проблем забрать револьвер с патронами и сбежать ночью из дома, и никто их не хватился? На месте Алекса я занялся этим вопросом в первую очередь.

Как только за женой и детьми закрылась дверь, Алекс налил воды и жадно осушил стакан. Молчал, тяжело дыша сквозь зубы.

— Лео, правда, что сегодня ночью ты кувыркался с этой берлинкой? — прошипел он.

— Что за чушь? — ответил я. Был удивлен, как резко Алекс сменил тему. — Почувствствовал себя нехорошо, решил лечь спать раньше. Я же говорил...

— Говорил… А вот Алис утверждает, что тебе наоборот, было очень хорошо! Она, как оказалось, побежала тебя проведать и готова засвидетельствовать перед судом, что ты не причастен к поджогу, потому что был не один, а с Ильзе Хольц-Баумерт... Лео, я предупреждал, Зигфрид непредсказуем. Он позволил сгореть моей студии дотла только для того, чтобы подбросить зажигалку и отомстить тебе!

— Алекс, не драматизируй. Дети живы. Кошка тоже. Твой Зигфрид, Лина сказала, пришел в себя. У меня нет к нему никаких претензий, раз он... болен.

— Лео, все здесь в Вассеррозе было к твоим услугам. Я просил об одном, держаться от этой берлинки подальше, потому что у меня будут неприятности. Просил, как друга...

Алекс начинал раздражаться. Надо было спасать ситуацию. Я похлопал его по плечу и сказал, как можно непринужденнее.

— Послушай, старина, взгляни на эту ситуацию с другой стороны. Что говорит наш болтун-Хосси? Сто дверей закрыты, ищи сто первую! Когда я приехал в Вассеррозе, Лина хвасталась, что главная гордость поместья — сыроварня. Так займись делом! Ведь сыр – это тоже своего рода искусство. Только принесет больше дохода, чем глина. Вспомни свое авто прошлое. Поклонники, газеты, личные агенты. Прошла каких-то пять лет, и где все? А сыр… сыр полезен. Каждое утро сыр едят в Берлине, в Вене, в Лондоне, в Новом Свете! Только представь, каждый раз, за завтраком о бароне фон Клесгейме будут думать миллионы!.. В конце концов, что ты оставишь детям, хлам или дело, которое они пронесут через века, как фамильную реликвию рода фон Клесгеймов?..

Алекс ушел, не проронив ни слова. Позже я получил записку, в которой сообщалось, что денежной сделки не будет — Алекс не может и не хочет доверять человеку, который пренебрег его доверием. В связи с этим дальнейшее мое пребывание в Вассеррозе лишено смысла и будет обременительным для нас обоих.

***

Я бросал в чемодан вещи, стараясь не думать о ссоре с тупицей-бароном.

Австрийский боров! Его дети, мои крестники чуть не сгорели заживо, а он вздумал отчитывать меня, кого и когда я трахал! Болтал о дружбе, а сам поверил какой-то девке. Вот стерва! Если бы не ее "забота"...

Я вытер пот со лба. Было жарко. Чтобы проветрить душную комнату сквозняком, открыл окно и дверь. Кто-то испуганно вскрикнул. Оказалось, я едва не задел дверью Каролину. Еще утром она выглядела как сама не своя. Теперь вовсе была белее потолка, опиралась на стену и, казалось, с трудом стояла на ногах. Я помог ей дойти до кресла, принес воды. Спросил, что привело ее ко мне. Забрезжила надежда, что барон образумился и прислал жену озвучить какие-нибудь примирительные новости.

— Леонхард, во-первых, я еще раз хочу поблагодарить тебя за Зигфрида, — тихо проговорила Каролина. — Ты оказался рядом, когда мой брат был в опасности. Страшно представить, как долго он пролежал бы один без помощи… Спасибо. Я буду молиться за тебя. Это особое благородство, ведь мой несчастный брат пытался опорочить твое имя.

— Бывает, — ответил я. — Что-то еще?

Каролина изменилась в лице.

— Да... Только что Александр попросил нас с детьми поехать в Вену. Сказал, ему нужно побыть одному. Но я слышала, как он звонил Герберту, нашему адвокату. Я боюсь, он будет настаивать на разводе… — тонкие губы Каролины дрогнули, она отвела взгляд.

— Развод? Не может быть, — ответил я, хотя никогда не скрывал свое отношение к браку Алекса, всегда говорил, ему нужна была другая женщина.

— Может... Видишь ли, в нашей семье не принято было говорить об эпилепсии Зигфрида. Мой отец потратил много денег на лечение в Швейцарии. В последние годы приступы случались очень редко, от волнения, сильных эмоций. Эпилепсия – это как проклятье, позорное клеймо. Риск, что она передастся по наследству невелик, но он есть. Я знала, какие ходили слухи про нашу свадьбу. Начинающий автогонщик женился на дочери спонсора из-за карьеры, денег. Но только я знала, как Александр мечтал о чистом, здоровом потомстве. Он никогда не женился бы на женщине с эпилептиком в семье!.. А теперь Александр уверен, что мальчики тоже могут быть… ненормальными. Он так и сказал мне!.. Что эпилепсия может проявиться у них в любой момент... Он не простит меня, никогда не простит!..

Каролина заплакала и уткнулась в платок. Я вспомнил, с каким отвращением Алекс смотрел сегодня утром на своих детей...

— Ведь я чувствовала, — вздыхала Каролина, – предупреждала Александра, что не надо приглашать вас вместе... Добром это не кончится!..

— Нас, это кого?

— Тебя, ее и Зигфрида, конечно! — ответила Каролина. — Бедный, он засыпал Ильзе любовными письмами. Собирался жениться… А она после вечеринки в вашем доме поливала Харди Шефферлинга такими нечистотами в каждом письме, что я сразу поняла, она потеряла от тебя голову... Год не могла выбраться из своего асфальтового Берлина. И нашла время только тогда, когда узнала, что в Вассеррозе приедешь ты! — Каролина мельком оглядела меня с ног до головы и презрительно хмыкнула: — Накануне-то свадьбы!.. Да-да, Ильзе помолвлена с сыном одного крупного промышленника. Правда, у нее хватило здравого смысла в нужный момент сбежать.

— Бывает… — выдохнул я. По крайней мере, теперь мне стали понятны шпионские игры фройляйн Хольц-Баумерт, чего на самом деле она так боялась.

— Извини, Лео. Я знала, с кем ты провел ночь, и поэтому непричастен к пожару... Но я не могла допустить, чтобы Зигфрид узнал об этом. Это было все равно, что ударить его ножом… А теперь я растеряна, Харди. Не понимаю, что мне делать... Может, ты поговоришь с Алексом. Пусть я, но мальчики... Чем виноваты они?

Бессонная ночь, пожар, подозрения, ссора с Алексом — я был слишком утомлен, чтобы слушать еще и скулёж Каролины. И я не нашел ничего полезнее, чем согласиться с Алексом: ей и мальчикам действительно лучше было пожить в Вене. Дать барону время остыть. Заверил, что он остынет, поймет, что погорячился, соскучится по ней и сыновьям.

Каролина поняла мой ответ. Встала и прошла к двери. Там в обычной пренебрежительной манере добавила:

— Боюсь, у него не будет времени скучать...



Вспомнив разговор с Ильзе, я понял, что Лина имела ввиду, но меня заинтересовало другое. В самом деле, почему Алекс заупрямился собрать нас, малознакомых друг другу людей, под одной крышей в одно время? Странно, но и Зигфрид перед припадком тоже бредил, что все было подстроено, спланировано… Что Алекс завидовал ему и хотел избавиться. Я решил, это бред душевнобольного. Но что, если он был прав?..

Что если Алекс просчитал все с самого начала? Я не откажусь от Ильзе, даже после его «предостережений». Это не скроется от глаз Зигфрида, а дальше... Неуравновешенный парень мог покончить с собой - Алекс говорил, Зигфрида уже снимали с моста. Мог попытаться свести со мной счеты. Что он и попытался сделать, вызывал меня на дуэль - если бы не кодекс, я пристрелил бы его. Мог отомстить Ильзе за отвергнутое чувство и свернуть ей шею… Словом, чтобы ни сделал малыш-Зигге, все было на руку Алексу: гроб, тюремная камера, виселица, психлечебница. Главное, его часть наследства переходила фон Клесгеймам. Алекс и его семья становились единственными владельцами «золота трои», как назвал тогда в студии Алекс наследство своего тестя...

Да, Каролина подметила верно. Подстроить стечение обстоятельств — это было "тоже, что ударить Зигфрида ножом». Тонко, с умом. А главное, недоказуемо. Ткнуть подозрениями самого барона? Он рассмеялся бы мне в лицо. Каролина? Она сейчас была просто раздавлена и закрыла бы глаза на что угодно, лишь бы получить прощение мужа - зная крутой нрав барона, не удивлюсь, если он правда озадачил юристов бракоразводным процессом.

Может, поэтому утром Алекс был сам не свой? Не из-за студии, а потому что провалился план? Я не довел дело до конца. Наоборот, позвал парню помощь. А тут еще из шкафа Каролины выпал постыдный семейный секрет… Было от чего прийти в ярость.

Все складывалось в этом пасьянсе, кроме одного. Что вместо того, чтобы довериться мне, придумать что-нибудь вместе, Алекс в темную использовал меня. Посадил, как паука в банку, и ждал развязки. Еще и выставил виноватым. Я отказывался верить, что так со мной поступил человек, которого считал своим другом.

***

У ворот поместья я остановил машину, вышел. Закурил сигарету. Бросил последний взгляд на далекий четырехэтажный особняк, скрытый за деревьями... Если бы сейчас мне предложили заложить свою душу в обмен на то, чтобы стать хозяином всего этого великолепия, я бы согласился без колебаний.

Мне было жаль уезжать. Жаль, что из-за наказания не смог должным образом попрощаться с Паулем и Вольфи. Сам не ожидал, что за две недели смогу привязаться к своим крестникам... Так что Алексу повезло, что он не в моем присутствии назвал их «ненормальными».

Внутри тлел гнев, который разгорался тем сильнее, чем больше я пытался его погасить...



Вдруг внизу я увидел знакомую фигурку и спустился к озеру.

Алеся стояла на коленях и с помоста пыталась дотянуться до розовых лилий. На фоне горного озера, в белом кружевном платье, с распущенными волосами, касающимися воды, она была похожа на нимфу. Посмотрев на часы, вечернее небо, я решил, что найду еще пару минут.



...Заметив меня, Алеся поспешно встала, подобрала с помоста уже сорванные цветы.

— Водяные лилии? – спросил я, глядя на влажные розовые цветы в ее руках. — Королевский цветок. Согласно легенде, они украшали свадебное платье Елены Троянской.

— Знаю, — ответила Алеся. — Представьте себе, Александр мне тоже рассказывал об истории поместья.

Имя барона резануло по уху.

— Рад, что вы нашли общий язык. Очень... Когда ты возвращаешься в Мюнхен? Если поторопишься, могу подбросить до города.

Она удивленно приподняла бровь.

— В Мюнхен? Зачем?

— Каролина не сказала тебе? Она с мальчишками уезжает в Вену. Тебе некого учить музыке...

— Пусть уезжает. Личный секретарь Александра фон Клесгейма — тоже звучит неплохо. Полтысячи рейхсмарок в месяц. Гостевой дом — теперь мой. Беккер на первом этаже тоже.

Алеся нагло ухмыльнулась. "Личный секретарь", вот, что имела ввиду Каролина, когда сказала, что "барону некогда будет скучать".

Что-то царапнуло внутри... Я вдруг остро осознал абсурдность ситуации. Разве отец рисковал с фальшивыми документами для того, чтобы Алеся оставалась в Вассеррозе в качестве очередной игрушки фон Клесгейма? Ну уж нет! Ее паспорт был оплачен из кармана Шефферлингов, а значит и он, и она сама была собственностью нашей семьи. Это было ясно, как день.

— Ты не можешь остаться в Вассеррозе, — сказал я. — Ты... ты не Алис Штерн. Ты не моя кузина. Не рейхсдойче. Ты не та, за кого себя выдаешь...

— Почему же? Я получила все, на что рассчитывала. Осталось соблазнить самого барона, чтобы полностью попасть в портрет той меркантильной дряни, который вы нарисовали утром.

— Ты злишься? Ну, брось! Пожалуй, утром я был немного напряжен, признаю. Наговорил пустяков. Сама посуди, нервы, обстоятельства...

— Пустяков?! — сверкнула она глазами, зелёными, как болотная топь. — Ты угрожал сломать мне пальцы!

— Ты же не сказала, что ушла с вечеринки, потому что беспокоилась обо мне. Я был тронут, правда... Подумай сама, секретарь! Ха-ха-ха! Да чистильщик обуви делает меньше ошибок, чем ты! Не позорься. Это дело не для тебя.

— А что для меня? Перебирать нитки у фрау Линд?

— Почему сразу Линд... Есть более интересные предложения, — сказал я, обдумывая вовремя пришедшую в голову идею: — Теперь я не живу на Хорнштайнштрассе, и подыскиваю кого-то, кто поддерживал бы порядок в моей новой квартире. Вымыть пол, отнести белье в прачечную, закупить на рынке продукты на неделю, приготовить ужин. Выгулять Асти днем, или если я буду отсутствовать утром или вечером. В общем, ничего такого, с чем ты не могла бы справится…

— Снова отглаживать твои рубашки и выслушивать замечания к кофе? Предложи это своей берлинской подружке, — язвительно ответила Алеся.

— Послушай, — продолжил я, посмотрев на часы. Сгущались сумерки, — мне не стоит труда обратится в агентство и не ввязываться в сомнительные сделки. Но в память о матери я хочу помочь тебе. Дать тебе шанс реабилитироваться перед семьей Шефферлинг. Пойми, тебе не место здесь. Если возникнут проблемы полицией, Александр не решит их. А с твоими документами надо быть очень осторожной... Давай решим таким образом. Здесь мой рабочий номер. Ты позвонишь в понедельник, и мы обсудим детали.

Алеся посмотрела на меня, потом на визитку с недоумением и настороженностью туземца, которому предложили сменить набедренную повязку на что-то более цивилизованное. Сжала скулы, впилась глазами, как цыганская ведьма, но вдруг что-то изменилось в ее лице.

— Леонхард, скажи, а правда, что ты снова отправляешься на восточный фронт? — спросила она. Враждебность уступила место чему-то другому, плечи поникли.

— Отец проболтался. Хм... Ну скажем так.

— Тогда... я соглашусь работать у тебя, но у меня будут два условия.

— О, конечно. Совсем забыл, — поспешил сказать я, — Работа будет оплачена. Платить, как немке, я не смогу. Сама понимаешь. Но...

— Можешь вообще не платить! — раздраженно бросила она. – Я о другом. Первое. То, что произошло между нами тогда, в твоем доме… это было ошибкой и никогда не повторится. Никогда. Второе — ты возьмешь меня с собой.

Настала моя очередь недоумевать. Подумал, что ослышался:

— Куда?.. Ты что, хочешь... в Россию?

Она посмотрела вдаль, на перья облаков, на первые звезды над вершинами гор:

— Домой. Я хочу домой...



Я сел в машину в приятном воодушевлении и подбодрил себя еще одной сигаретой.

— Правду говорят, не знаешь, где найдешь, где потеряешь... — сказал я. Асти тяжело дышала, высунув язык.

Умей она говорить, ответила что-то вроде: "Шефферлинг, дьявол, и в этой игре ты ведешь в счете!"

Фактически, одна сделка сорвалась, но была намечена новая. Спонтанная, авантюрная, но довольно прибыльная.

Шарлотта отзывалась об Алесе как о честной, ответственной, трудолюбивой мастерице. Мать тоже хвалила, что на кухне, и с делами по дому она справлялась не хуже, чем штат прислуги за деньги. А в том, что касалось порядка, моя мать была очень щепетильной! Еще плюс, что моя девочка, Асти, знала Алесю и ей не пришлось бы привыкать к «новому лицу» в доме.

Я улыбнулся, вспомнив серьезное лицо Алеси, когда она оглашала условия. Естественно, я не собирался выполнять их.

О том, чтобы еще раз попользовать унтерменшен, не держал и в мыслях. Но когда Алеся с таким волнением в глазах и руках заговорила об "ошибке, которая не должна повториться никогда", подумал: а почему бы нет?

Молодая, привлекательная, на крепком поводке, с Алесей не надо было возиться и начинать с ноля.

Расовая неполноценность? Не жениться же я на ней собирался!

В самом деле, шведская еврейка Цара Леандер до сих пор болталась на киноафишах. Уверен, она была нежна со многими покровителями-рейхсдойче. Французская модница Коко? Об ее романах разве не писали газеты. Ну а как умеют парижанки скрасить немецкому офицеру вечер-другой, я знал лично. Почему же теперь я не мог позволить себе русскую любовницу, которая де-юре имела немецкий паспорт?



...Я откинул голову назад, закрыл глаза. Сладко вздохнув, пробормотал:

— Что ж, барон. Ты получил свое "троянское золото". А красавицу "Елену" я оставляю себе. Суум куиквэ. Ничего личного...





[1] южнобаварский курортный город в предгорьях Альп.

[2] T;te de Moine (фр.) — «Голова монаха», сорт швейцарского полутвердого сыра.

[3] Роберт Шуман, вокальный цикл на ст. Г. Гейне "Любовь поэта" (Dichterliebe), ор.48., 13. "Ich hab' im Traum geweinet".