Колымская трасса. Глава 25 Продолжение

            Экспедиция на Камчатку

Из книги Б.Струве "Воспоминания о Сибири. 1848-54г.г.

"15-го мая было назначено выехать из  Иркутска. Ввиду возможности, что путешествие в  Камчатку, по непредвиденным  препятствиям  продолжится более, чем  было предназначено и даже на случай гибели в  море или внезапной смерти, Муравьев  приготовил  ко дню своего отъезда из  Иркутска пространную записку о своих  соображениях, на местных  данных  основанных,относительно Забайкальского края и находящегося в  нем  Нерчинского горнозаводского округа. Эту записку он  представил  Государю Императору при  рапорте от  15-го мая.

  Утверждая, что весьма ошибочно мнение, чтобы китайцев  могли встревожить какие-либо перемены в  пограничных  наших  учреждениях, а напротив, заверяя, что усиление подвижных  военных  средств  наших   в Забайкальском  крае скорее даст  китайцам  надежду на всегда ожидаемую ими помощь от  нас, Муравьев  полагал   образовать Забайкальское казачье войско.

...Составив маршрут   и снабдив меня как  начальника экспедиции  точнейшею во всех  отношениях  инструкциею, Муравьев  приказал  мне принять суммы, назначенные на расходы по этой экспедиции, а затем  безусловно запретил  мне обращаться к  нему за какими бы-то ни было вопросами собственно по ходу экспедиции, требуя только одного, чтобы маршрут  и инструкция были неуклонно выполнены, если какие-либо сверх естественные обстоятельства, зависящие от  воли Божьей, тому не помешают.  Вследствие этого, все члены экспедиции, не исключая самого генерал-губернатора и его супруги, должны были беспрекословно подчиняться моим   распоряжениям, основанным  на инструкции.

Екатерине Николаевне не трудно было убедить своего мужа взять ее с  собою в  Камчатку, потому что он  был  в  нее влюблен  безумно, и она поклялась  безропотно переносить все трудности предстоявшего путешествия, которые ей рисовались не в  розовом  цвете.
 
Незадолго до нашего отъезда из  Иркутска приехала туда знаменитая в  то время виолончелистка француженка мамзель Элиза Христиани, молодая, недурная собою, с  чрезвычайно интеллигентным  выражением  глаз, бойкая и подвижная. Она пристала к  своей землячке, чтобы ей было дозволено участвовать в  походе в  качестве ее компаньонки. Было решено женской прислуги не брать с  собою, а так   как,  тем  не менее, иногда могла представиться необходимость в  женской помощи, то Муравьев  и согласился взять с  собою    мамзель Христиани. Христиани взяла с  собою очень мало поклажи  и,приноровляясь ко всем  требованиям  нелегкого похода,просила только об  одном, чтобы ее не разлучали с  ее stradivarius’ом, редкою виолончелью, составлявшею все ее состояние.

...В  Якутске мы прожили по необходимости трое суток  для укладки разных  вещей   провизии по вьючным  ящикам  и приспособления остального багажа для вьючной перевозки. Много хлопот  наделала мне виолончель мамзель Христиани. Сверх  обыкновенного ее деревянного ящика пришлось устроить железный из  кровельного железа, запаять его и обвивать войлоками для предохранения от  сырости. Виолончель занимала особую лошадь по громоздкости своей, чем  Муравьев  был  очень недоволен, но делать нечего, поворчал  и — подчинился необходимости,им  самим  добровольно созданной.
 
Собственно( из Якутска) путь лежал  прямо на Меинскую станцию Охотского тракта, но Муравьев  хотел  непременно видеть самое большое русское село Якутской области - Амгинскую слободу и для этого решился сделать порядочный круг,т. е. ехать на Амгинскую слободу и оттуда плыть по р.Амге к Меинской станции. Долина р.Амги считается Якутскою Италией.

Каково же было наше удивление,когда мы убедились,что редкий из  русских  крестьян  этой слободы умеет  говорить по-русски: здесь разительнее всего подтверждается наблюдение,что якутское племя поглощает  все посторонние элементы, в  нее вторгающиеся, и  "даже из  самих  жителей г. Якутска,— как  писал  преосвященный Иннокентий, впоследствии митрополит Московский, в  своей превосходной записке о Якутской области,— очень многие гораздо свободнее и охотнее говорят  по-якутски, чем  по-русски".

...У Меинской станции сели мы на лошадей, даже дамы в мужских костюмах, в высоких болотных сапогах, и вступили в непроходимые тундры, где естественные леса, по которым пролегает   путь от Якутска до Охотска в  1000 верст, и верст старинных, екатерининских, семисотенных. (1 верста - 1070м.). Сколько неимоверных трудностей перенесли мы,сколько, казавшихся нам непреодолимыми, препятствий побороли мы только благодаря настойчивости, твердости и опытности Муравьева,показывавшего нам всем пример.

После  первого 25-ти верстного верхового перехода  Екатерина Николаевна, будучи разбита до изнеможения, не могла в назначенный час сесть опять на лошадь. Это обстоятельство не было предусмотрено инструкциею, и я ждал приказаний, как быть. В станционном домике, где  легла было отдохнуть  генеральша, произошел, наконец, крупный разговор по-французски, как мы слышали, стоя тут у входа с оседланными лошадьми. Выходя из избы, Муравьев приказал мне отправить его супругу одну с камердинером Флегонтом обратно в Якутск, где  ей предоставлялось остаться до возвращения генерала из Камчатки или вернуться в Иркутск.

 Муравьев сел на свою лошадь в назначенный по маршруту час и отправился дальше, а Екатерина Николаевна вернулась бы в Якутск,если бы она, убедившись в неуступчивости своего супруга,не сделала сверхестественное усилье: при помощи моей и Флегонта она поднялась, заливаясь слезами, на свою лошадь и поехала за своим жестоким мужем. Как объяснить эту жесткость? Опытностью: он знал, что если в том разбитом состоянии, в котором находилась его жена, залежаться, то это не пройдет в течение нескольких дней,а если немедленно опять сесть на лошадь и продолжать путь, то эта разбитость пройдет сама собою, незаметно, без потери времени для дела, в котором каждый день рассчитан.
 
Много таких сцен, очень тяжелых  и удручающих, а в воспоминании приятных, перенесли мы в этом походе. Жаль, что тогда еще не были в употреблении походные фотографические аппараты, сколько действительно в высшей степени интересных сцен и групп могло бы быть снято, которых описать нет никакой возможности. Подчас наше шествие имело вид восточного мусульманского каравана, только не по сухой голой степи, а по вечно мокрым тундрам, покрытым первобытным лесом. Целые тучи комаров и мошкары иногда  под утро  как будто хотели нам преградить путь,с такою яростью они на нас нападали, никакое курение не отгоняло их. Для этих случаев мы все  были вооружены башлыками из белого коленкору со вставленными с лицевой стороны черными волосяными сетками. С этим головным убором мы имели вид мусульман с белыми чалмами на темно-смуглых головах. Наши привалы на кормовищах (луговых местах), на которых пасутся лошади,не получая другого корма, были в высшей степени живописны и характерны в особенности после  перенесенной какой-либо  из ряда выходящей  трудности  от радости, что опасность миновала, что препятствие побеждено, утомление забывалось.
 
Костры разводились, ковры расстилались, болотные сапоги долой и всем  дышалось легко, было весело на душе. Мамзель Христиани непременно затягивала какую-нибудь французскую песенку, и мы ей подпевали  за неимением русских запевал и русских песенников, а генерал наш  в отличном расположении духа, пошучивая и посмеиваясь, стоя около костра, подбодрял наше веселое настроение духа острыми словцами. В особенности мне  памятен ночлег после  переправы через р. Белую, между станциями Аллах-Юнь и Юдомским Крестом  после  четырех суток проливных дождей. Когда мы подходили под вечер в речке  Белой, за которою в 4-х верстах был назначен ночлег на просторном кормовище, послышались вдруг какие-то неопределенные крики. Чуткое ухо старого кавказского воина  Муравьева, привыкшего прислушиваться к малейшему шороху, тотчас обратило на это внимание. "Что это значит, неужели мы догоняем вьюки? "- были его слова, обращенный ко мне, ехавшему позади него.
     — Не знаю, ваше превосходительство, был мой ответ.
     — Узнайте!

Насколько дозволила тундристая почва, поросшая густым кустарником, я ускорил ход моей лошади. Вскоре  я  действительно, встретил передовые вьюки нашего транспорта, который с утра был отправлен вперед  с урядником Хандаковым во главе,  они возвращались. На вопрос мой: "Что это значит? - Хандаков ответил мне,-   Белая от дождей разыгралась, нельзя переправиться, нужно вернуться к кормовищу, которое мы уже прошли в 7 верстах отсюда". С этим ответом я вернулся к генерал-губернатору.

          — Вздор! Как смел Хандаков вернуться, галуны спорю! Коли не решился переправиться, то он должен был дождаться нашего прибытия у самой реки. Велите ему немедленно вернуться к реке.
Сказано — сделано. Дойдя до самой реки, мы увидели мутные воды ее, которые, стремясь со страшною быстротою, струятся, пенятся и камни несут.Где  переправа, где  брод?—спросил Муравьев.
      — Здесь!—указывают якуты.
      — Покроет вода спину лошади?
      — Нет, а повыше полубрюха будет.
      — Сперва переправимся вдвоем, Струве!—были слова Муравьева, обращенные опять ко мне. Якуты стали уверять, что это невозможно: "Не можно,пропадешь!"
Признаюсь,у меня душа в пятки ушла,но ослушаться не посмел и не хотел. Муравьев крепко пожал руку своей жене, которая не могла удержать своего отчаяния и,с любовью взглянув на него, в надежде  его еще остановить, сказала ему: "Nicolas, tu es!" (Николай, ты сумасшедший!) —но напрасно!

Мы были в меховых сюртуках в высоких болотных сапогах. Перекрестившись, мы вступили в реку. Якуты смотрели на нас молча, со страхом, бледнели и машинально крестились. Переправа была сажен в 30—40 шириною. Шли мы по гряде  камней, оступись лошадь на шаг — и она погибла бы вместе  со своим всадником. Я ехал за Муравьевым совершенно безотчетно. У самого противоположного берега лошадь его было пошатнулась и, казалось, что ее мгновенно снесет, но ударом нагайки и натянув быстро левый повод Муравьев сумел ее поставить на момент против течения, в следующий момент она выскочила на берег, а вслед за нею и моя лошадь. Крики удовольствия и радости якутов слышались с другой стороны.

     — Ну, теперь назад, но только не один за другим, а рядом, для того, чтобы испытать, могут ли пройти двое рядом. Вы увидите, что возможно, пойдемте за дамами.
     — Слушаюсь!—был короткий мой ответ.

Мы вернулись также благополучно. Муравьев велел немедленно развязать вьючных лошадей и перегнать их через реку поодиночке. Одну лошадь со всем ее вьюком, запасом сахара, снесло в пучину, и мы ее больше не видели, она, видимо, была слабее других. Переправив вьючный транспорт и обеспечив таким образом дальнейшее продовольствие экспедиции, Муравьев взял к себе  под левую руку лошадь своей жены, Штубендорфу велел тоже сделать с лошадью мамзель Христиани, а мне  приказал ехать во главе, чтобы указать путь. Так мы переправились,через час дошли  к удивлению всех якутов  до ночлега, назначенного по маршруту за р.Белою. Эта небывалая, по словам якутов, переправа произвела на них такое впечатление, что они ничего не считали невозможным для Муравьева.

Для чего же Муравьев, по-видимому, так безрассудно рисковал своею жизнью и жизнью всех своих спутников? Не значило ли это искушать Бога? Нет, он бывал в  подобных переделках, он знал, что с Божьей помощью он ничем не рискует, его смелость, его настойчивость были основаны на опытности, которою весьма немногие обладают. Его поступок вполне  оправдался результатом: если бы мы переночевали на кормовище  по ту сторону р.Белой, то она за ночь так разыгралась бы, что на другой день действительно  переправа была бы уже невозможна и пришлось бы, если бы дожди даже тотчас перестали лить, переждать дня три-четыре, пока река вошла бы опять в положение, возможное для переправы, и это время было бы потеряно для экспедиции, маршрут не был бы выполнен, а кто не знает, с какими последствиями сопряжен однажды нарушенный без основательных причин порядок.
 
Пришли мы к ночлегу поздно, в 10-м часу, а подняться назначено было к 4-м часам утра, как обыкновенно когда мы приходили к ночлегу в 7-м часу, поэтому я не мог решиться на постановку палаток, опасаясь, что не успею утром убрать их вовремя. Как Екатерина Николаевна ни просила своего мужа приказать поставить палатку и дать ей железную кровать, но на это, как всегда, последовал стереотипный короткий ответ: "Это меня не касается, это дело Струве, его и ответственность". Разумеется, что я  при этом условии  не мог решиться ни на какую уступку, потому что в случае  малейшего замедления, вся гроза обрушилась бы на мою голову. Тем не менее, как все  ни были утомлены и не смотря на то, что предвиделся только короткий и неудобный отдых, мы превесело и преисправно поужинали и после  того расположились пить чай. Под впечатлением редкого, по моим понятиям, подвига решительности и настойчивости Муравьева при переправе  через р. Белую, я тут же, сидя на ковре  недалеко от Екатерины Николаевны, как бы предчувствуя, какие услуги муж ее еще окажет нашему отечеству, сказал ей: "Savez vous, madame, que je n'ambitionne qu'une chose, c'est d'ecrire un jour la biographie du g;n;ral. ( Вы знаете, мадам, что я мечтаю только об одном: когда-нибудь написать биографию генерала)".

..."Я много видел портов в России и в Европе,—пишет Муравьев в своем письме  к гр. Л. А. Перовскому от 7 августа,— но ничего подобного Авачинской  губе  не встречал, Англии стоит сделать умышленно двухнедельный разрыв с Россиею, чтобы завладеть ею и потом заключить мир, но уж  Авачинской губы она  нам не отдаст,   если б даже заплатила нам миллион  фунтов за нее  при заключении мира, то выручит его в  самое короткое время от китобойства в Охотском и  Беринговом морях. Англия, разумеется, никого не пустит   в эти моря беспошлинно!"

Эти слова Муравьева достаточно свидетельствуют, какой порт был Петропавловский, и какую цену нужно было ему придавать. К сожалению, все  суждения о Камчатке  и Авачинской губе  в Петербурге  относились ко временам давно прошедшим, только Император Николай смотрел на Камчатку не Петербургским глазом. Англичане уже слишком много внимания обратили тогда на превосходную Авачинскую губу. Муравьев приказал немедленно устроить несколько батарей на избранных им местах. Одна из этих батарей,  с усиленным, может быть, вооружением, была именно та (Озерная), которая навела панический страх на англо-французский десант в 1854 году и спасла для России Петропавловский порт. Я, как сегодня, помню слова Муравьева: "В случае  десанта неприятеля  в обход Никольской горы, вы его встретите картечью отсюда, при этом Муравьев, с обычною своею живостью, показывал начальнику Камчатки капитану Р. Г. Машину, где  и как он должен поставить батарею".

Далее произошла встреча Муравьева и Невельского в Аяне, о которой рассказано в предыдущих главах. Невельской сообщил о найденном его экспедицией судоходного пролива между Сахалином и материком.
..."Муравьев и Невельской, со свитою и сотрудниками торжествовали, ликовали и пировали  весь вечер 3 сентября до поздней ночи. 5-го мы выступили в обратный поход, верхами, через хребет Джугдур до урочища Нелькана на р.Мае , а оттуда в лодках вниз по р. Мае  и Алдану и вверх по Лене  до Якутска. Особенно тяжел был перевал через каменистый, почти отвесный, хребет Джугдур. У подошвы этой горы валяется масса костей лошадей, павших при подъеме  на эту гору или при спуске   с нее. Часто якутам приходилось даже складывать там  товар, который они не в состоянии дальше везти по убыли лошадей. И при нашем шествии был случай, которого я забыть не могу, такой страх  он на меня навел.
 
Муравьев с прочими спутниками своего похода ушел вперед. Я оставался  по обязанности  при транспорте, чтобы блюсти за безостановочным переходом  его через хребет. Поднялись мы благополучно до двух третей горы. Вдруг лошадь, вдоль спины которой была прикреплена виолончель мамзель Христиани, пошатнулась, упала и кубарем скатилась вниз в обрыв со своею поклажею. Меня так и обдало холодом, сердце замерло про мысли, что будет с бедною Христиани, когда она узнает, что ее stradivarius лежит под горою разбитый в дребезги - иначе и ожидать нельзя было. Вместе  с урядником Хандаковым, который вел в поводу запасную лошадь, я спустился опять вниз, чтобы удостовериться в случившемся. Лошадь нашли мы, разумеется, мертвою, а ящик с виолончелью, о чудо! целехонек! Тут я свободнее вздохнул. Навьючить виолончель на свежую лошадь взяло немного времени. Подошел я к ночному привалу вместе  с остальным транспортом, как будто ни в чем не бывало. Тем не менее, я не решился об этом происшествии доложить генерал-губернатору, и Хандакову приказал не проболтаться. Только по прибытии на Нелькан я распаковал виолончель, и, удостоверившись, что все цело, рассказал о случившемся Муравьеву и мамзель Христиани, которая не поверила было мне, пока я ей не показал ее неуклюжее детище  в совершенной целости."

Отправляя Б.Струве в Петербург после завершения Камчатской экспедиции, Муравьев доверительно рассказал ему об одном   обстоятельстве, о котором  до тех  пор  было известно только Корсакову: " В одном  из  своих  писем  к  гр. Перовскому Муравьев   по возвращении из  Камчатки, упомянул, что он  мог  совершить это путешествие, которое ему стоило до 12 тыс. руб., только благодаря тому усиленному содержанию, которое Государю угодно было дать ему при самом  назначении его генерал-губернатором. Гр. Перовский счел  справедливым  возместить Муравьеву этот  расход  и довел  об  этом  до Высочайшего сведения. Николай Николаевич  принял  это за личную себе обиду, и наотрез отказался от  предложенного вознаграждения".

Муравьев просил Б.Струве, что если в разговоре с министром внутренних дел Перовским будет затронута эта тема, подтвердить, что он ни при каких обстоятельствах не согласится принять вознаграждение.

В  1850 году иркутский купец Е. А. Кузнецов пожертвовал 100 тыс. рублей на строительство Амурской флотилии. Капитан-лейтенант П.В.Казакевич   по распоряжению Муравьева на пожертвованные деньги  занялся постройкой  на Шилке и на  Петровском  ж;лезоделательном  заводе плоскодонного парохода, при закладке названного "Аргунь"   для ожидавшегося, но  еще не разрешенного Государем, сплава по Амуру. На Петровском  заводе строилась паровая машина для этого парохода.
"В предвидении значительных  машиностроительных  и вообще железоделательных  работ  для восточной Сибири,- пишет Б.Струве, -  Муравьев  еще в  1850 году  приблизил  к  себе одного из  выдававшихся тогда уже  по своему честному направлению и трезвому взгляду на дела, горного инженера  Оскара Александровича Дейхмана, управлявшего в  то время Петровским  заводом, который при первом  обозрении Муравьевым  Забайкальской области был  найден  в  жалком  состоянии. Но Муравьев  сейчас  же узнал  в  Дейхмане человека недюжинного и поспешил  воспользоваться его молодыми силами и добросовестною энергией. Дейхман был  командирован  в  Петербург  для представления министру финансов и горному департаменту различных  предположений Муравьева по горнозаводским  делам, затем  были приобретены в  Екатеринбурге все необходимым части для устройства машинного производства на Петровском  заводе, и таким  образом,  усилиями О. А. Дейхмана открылась в  восточной Сибири судостроительная промышленность, которая, к  сожалению, впоследствии не была,  соразмерно требованиям  края и местным  средствам,  поддержана, не получила того развития, которое, во всяком  случае, следовало ей дать.

 И сюда была занесена зараза времени, зараза заказов  всего заграницею, вместо того,чтобы покровительствовать отечественной зародившейся промышленности и поднять ее на высоту, достойную природных  богатств  России и творческой силы ее сынов. И все это от  того, что уверяли "из  заграницы выписать дешевле", а чего нам  стоила эта дешевизна? рассчитать невозможно!!! Всегда, везде и во всем  близорукая экономия!

 Муравьеву предоставляется разрешить первостепенный государственный вопрос, а средства на это приискивай сам  из  сумм  собственно восточно-сибирских. Муравьев  указывает  на доходы, доставляемые государству золотопромышленностью восточной Сибири, просит  из  этого источника уделить незначительную сравнительно частицу на Амурское дело, ему отвечают  отказом, это-де источник  для покрытия государственных  расходов, будто приобретение Россией значения на Тихом  океане, обусловливаемое укреплением  владычества на Амурском  прибрежья и в  Уссурийском  крае, не входит  в  число предметов, расходы на которые должны быть покрываемы общею государственною казною. Созидай  как  знаешь и как  хочешь, экономией у себя, в  Восточной Сибири, покрывай предполагаемые тобою расходы".

            ПЕРВЫЙ АМУРСКИЙ СПЛАВ Н. Н. МУРАВЬЕВА

(Записано со слов участника этого похода подпоручика, ныне полковника, Н. А. Глена.Журнал Исторический вестник, № 6. 1889 )

"В то время, когда наша армия  под Севастополем, удивляя мир беззаветной храбростью и покрывая неувядаемой славой русское оружие, отстаивала южные пределы отечества от вторжения союзников, на далеком востоке России горсть тех же русских солдат совершила не менее тяжелый, но и не менее славный, хотя и не такой громкий подвиг.
 
Ранней весной 1854 года, в глухом уголке Восточной Сибири, на Шилкинском заводе  происходило необычайное движение. Берег реки был усыпан линейными солдатами и забайкальскими казаками, торопливо изготовлявшими большие неуклюжие лодки и огромные, еще более неуклюжие, плоты. Тут же стоял на якоре небольшой речной пароход "Аргунь" под русским военным флагом.

...Через несколько дней эта флотилия готовилась унести на себе горсть людей в неведомый еще тогда Амурский край. Из всего отряда один только зауряд-сотник Скобельцын, который, будучи еще простым казаком, хаживал вниз по Амуру на промысел, немного знал этот край. Он и должен был служить проводником отряда. Войска, собранные на Шилкинском заводе по приказанию генерал-губернатора Восточной Сибири, генерал-адъютанта Муравьева, состояли из одного сводного линейного батальона, численностью в 800 человек, сводной конной сотни 2-й бригады Забайкальского казачьего войска и дивизиона горной артиллерии.

...Когда все сборы экспедиции были окончены, в Шилкинский завод приехал генерал-губернатор в сопровождении капитан-лейтенанта  Казакевича, принявшего начальство над флотилией отряда.

 Вскоре после прибытия Муравьева  Шилка очистилась ото льда и рано утром 8-го мая 1854 года отряд, помолясь перед древней иконой Божьей Матери, вынесенной в 1690 году из Албазина, отошедшего в это время  на основании Нерчинского трактата  к китайцам, сел на лодки и плоты и тронулся в далекий путь.

Во главе шла дежурная лодка, на которой постоянно находился один из офицеров и проводник отряда — сотник Скобельцын, за ней следовали лодки батальона, числом около двадцати, потом плоты с артиллерией и кавалерией и,наконец, баркас Муравьева. Сзади каравана шел порожняком пароход «Аргунь». Машина его была настолько слаба, что он не выгребал против течения, и вообще приносил отряду мало пользы, но много забот и труда уничтожением громадного количества дров, заготовлявшихся, во избежание задержки в движении экспедиции, по ночам. Кроме людей батальона, на каждой лодке находилось до 1,500 пудов провианта, одна часть которого предназначалась для отряда, а другую часть должны были сдать в устье Амура на казенный транспорт для доставки его в Камчатку.

...Однообразно тянулись первые дни плавания по широкой, сжатой крутыми берегами, Шилке. Но вот, наконец, и Усть-Стрелка, последний русский пункт, вот и конец Шилке. Впереди блеснул широкий Амур. Так вот эта огромная, таинственная река, катящая свои волны на протяжении 3000 верст и впадающая в Великий океан, к которому так настойчиво, так стихийно стремились русские люди в течение нескольких веков! Так вот эта водная нить, долженствующая связать Тихий океан с сердцем России!

В это время у устья Амура, на расстоянии 3000 верст от отряда Муравьева, находилась кучка русских людей, под начальством человека, имя которого также неразрывно связано с приобретением Приамурского края, — это был капитан 1-го ранга Невельской, по своему характеру, взглядам, преданности России и настойчивости  достойный сподвижник Муравьева. С невероятными усилиями, встречая на каждом шагу затруднения, он успел рассеять вековые заблуждения о лимане реки Амура и доказать, что Амур не теряется в песках, как это предполагали такие авторитеты как Лаперуз, Брауток и Крузенштерн, и что Сахалин не полуостров. Доказав доступность Амурского лимана и существование Татарского пролива, он первый выяснил значение для нас реки Амура, и, рискуя всем, не имея высочайшего повеления, 1-го августа 1850 г. поднял в устье Амура, на мысе Куегда, где ныне стоит г. Николаевск, русский военный флаг.

Подняв флаг, Невельской остался около него часовым и свято охранял свой пост в течение 4-х лет. Муравьев вознамерился соединиться с Невельским и, таким образом, связать устье Амура с Россией, чего и достигнул описываемым походом, не смотря на все преграды. Момент встречи его с Невельским решил участь Амура и как последствие этой встречи явился четыре года спустя Айгунский трактат, которым Китай признал официально наше право на давно желанный Приамурский край.
Пройдя Усть-Стрелку, 18-го мая, в 2.30 часа дня, отряд остановился и Муравьев поздравил всех с возобновлением плавания русских людей по Амуру, двести лет для нас закрытому. Хор батальонной музыки, при оглушительном «ура» всего отряда, играл гимн "Боже Царя храни".

Через два дня плавания, флотилия достигла места, где 165 лет назад стояла наша казачья крепость Албазин, сожженная манжурами до основания  после заключения Головиным Нерчинского трактата.

При звуках молитвы "Коль славен наш Господь в Сионе", исполненной батальонными трубачами, Муравьев со свитой вышел на берег и поднялся на вал, которым был когда-то обнесен Албазин и следы которого видны и доныне. Все невольно обнажили головы и сотворили крестное знамение в память погибших здесь геройского смертью защитников крепостцы, отражавших грудью своей полчища манжур, в десять раз превосходивших своею численностью, помолясь, отряд тронулся дальше.

Пустынные берега, начиная от Албазина, стали оживляться, то и дело встречались бродячие дауры, а,не доходя до китайского города Айгуна, показались и первые фанзы манжур.
Всех волновала одна мысль:что-то ждет в Айгуне? согласятся ли китайцы пропустить флотилию  или придется с оружием в руках завоевывать себе это право?  По слухам, в это время около города было сосредоточено много китайского войска.
28-го мая, после длинного перехода отряд получил приказание остановиться на ночлег не далеко от места впадения в Амур реки Зеи, где ныне стоит город Благовещенск, верстах в двадцати от Айгуна. Как только флотилия пристала к берегу, Муравьев послал двух чиновников из своей свиты к губернатору города, чтобы узнать получил ли он из Пекина разрешение на пропуск русских по Амуру. Все с нетерпением ожидали их возвращения. Но неутешительный ответ привезли они: губернатор никакого разрешения из Пекина на пропуск русских не получал, а своею властью разрешить этого пропуска не хотел.

Положение было незавидное, все приуныли. На другой день, 29-го мая  Муравьев приказал отряду следовать дальше и, не доходя верст 4 - 5 от города, пристал к берегу, пересел со свитою на пароход и отправился в Айгун, чтобы лично переговорить с китайскими властями. Перед отъездом он отдал приказание начальнику отряда быть готовым, по первому сигналу, идти и атаковать город.

Переговоры Муравьева с китайцами тянулись до вечера и увенчались успехом: разрешение на беспрепятственное следование флотилии дальше по Амуру было получено. Окончив переговоры, Муравьев вернулся к ожидавшему его отряду на лодке, так как пароход "Аргунь" против течения и ветра, дувшего в этот день по течению, выгрести не мог, и отдал приказание тотчас же следовать дальше. И так главное препятствие было устранено, путь был открыт, и все обещало благополучное окончание трудного дела. Оставалась только борьба с могучей рекой, с бурями, с голодом и холодом, но такого рода препятствия были по плечу тогдашним молодцам.

3-го июня, по ошибке проводника, запутавшегося в бесчисленных островах, флотилия, приняв один из протоков Амура за фарватер, вышла в реку Уссури, верстах в 40 от впадения ее в Амур, к месту, где теперь стоит казачья станица Уссурийского казачьего войска. При выходе из Уссури в Амур, Муравьеву прежде всего бросился в глаза высокий правый берег реки, густо поросший вековым лесом. "Вот где будет город", — сказал он, указывая рукою на отдельную, выступившую из общего очертания берега, скалу. Слова его сбылись, и теперь на этом месте стоит город Хабаровка -  центр Приамурского генерал-губернаторства.

9-го июня, когда флотилия отошла от устья Уссури верст на полтораста, неожиданно налетел шквал, перешедший в жестокий шторм. Тяжело нагруженные лодки и громоздкие плоты плохо с ним справлялись. Несколько из них было выброшено на берег, почти весь провиант подмочило. Отряд кое-как пристал к берегу. Два последующие дня занимались просушкой провианта.
 
10-го июня, к месту, где был разбит бивуак отряда, пристала гольдяцкая лодка, на которой находился мичман Разградский, привезший Муравьеву письмо от Невельского и назначенный им в проводники экспедиции в ее будущем плавании. Следуя далее по указанию Разградскаго, флотилия сделала ещё 600 верст и, наконец, в середине июня достигла первого русского поста Мариинска, основанного осенью 1853 г. Невельским, который в это время там и находился. И так отряды Муравьева и Невельского соединились.
 
На дрянных лодках, на неуклюжих плотах, под опасением если не утонуть, то, по крайней мере, утопить весь провиант и умереть голодной смертью среди дикой тайги, в тысячах верстах от цивилизованного мира  они все-таки настойчиво шли и достигли желанного. При громком «ура» всего отряда, лодки и плоты экспедиции пристали к берегу. Несколько домиков белелось на черном фоне леса, окружавшего пост. Это были не фанзы манжур и юрты, и шалаши бродячих инородцев, попадавшиеся по пути отряду, а русские избы. Чем-то далеким, родным пахнуло на всех! Эти избы как бы свидетельствовали, что земля эта русская, что отряд вступил на родную почву! В  Мариинске простояли два дня, отдыхая после трудного пути. И так сбылось то, о чем Муравьев и Невельский за несколько лет перед тем только еще мечтали, будучи в Петербурге: русские прошли все течение Амура.

Через два дня, отряд разделился. Конная сотня и горный дивизион остались в Мариинске. Шестьсот человек  из батальона  с провиантом, предназначенным для отправки в Камчатку, тронулись дальше. Остальные двести человек под командой подпоручика Глена, при прапорщике Баранове, имея проводником мичмана Разградского, отправились на своих лодках в озеро Кизи с целью провести от него просеку и дорогу к заливу Де-Кастри на берегу Татарского пролива к посту того же имени, основанному Невельским. Соединение Мариинска с постом Де-Кастри, как с пунктом, лежащим в хорошей гавани было крайне важно. Это соединение обеспечивало подвоз в пост провизии и давало возможность поддержать его войсками из Мариинска в случае нападения союзной эскадры на наши, стоявшие там суда, а в случае поражения давало возможность экипажам судов, высадившись на берег, отступить во внутрь страны.

Шестьсот человек, отправленные с провиантом, выделив из своего состава 200 человек для охранения поста (ныне города) Николаевска, сели на транспорт "Двину" и отправились в Петропавловск, для укомплектования камчатского флотского экипажа, куда и прибыли на две недели до нападения на город англо-французской эскадры и участвовали в славном отражении десанта союзников".

В первый сплав по Амуру генерал не взял с собой Екатерину Николаевну, хотя она и собиралась. Слишком рискованным и неизвестным было это предприятие. А от участия во втором сплаве (1855) он не смог ее отговорить. В письме брату Валериану Николаевичу Муравьев писал: «Я намерен плыть по Амуру с женою, которая никак не хочет от меня отстать». По воспоминаниям участников сплава Екатерина Николаевна была активным, самостоятельным и полезным участником  экспедиции, а иногда защитницей ее членов от "разбушевавшегося " в гневе генерала. Екатерина Николаевна обладала магическим свойством гасить гнев мужа.

"При безграничной любви к жене  Муравьев поддавался ее влиянию, не ослабевшему и в последние годы его жизни, и нельзя не сказать, что при пылкости характера Муравьева, это влияние было всегда в своих результатах хорошим, подчас умиротворяющим".(И.П. Барсуков. Граф Н.Н.Муравьев. Москва,1891 г.)

После окончания Крымской войны Н.Н.Муравьев, убедившись, что его "сражения" с чиновничьим правительственным аппаратом не принесут ему победы, а только усилят его физические страдания - у него было больное сердце, периодически возвращались приступы лихорадки, которой он переболел во время турецкой войны, попросился  в отставку. Но Александр II счел необходимым его пребывание на прежнем посту вплоть до окончания переговоров в Пекине. Ему предложили длительный отпуск, который он  с супругой провел в Европе. Екатерина Николаевна по состоянию здоровья осталась жить во Франции, Николай Николаевич вернулся в Иркутск.

"Обязанность перед Россиею заставляет меня еще раз съездить в Иркутск, и уже возвратившись сюда в конце года, я окончательно попрошу моего увольнения", - писал он брату Валериану.

11 июля 1858 года Н. Н. Муравьев-Амурский в рапорте великому князю Константину пишет: "Смею думать, что после Айгунского договора мы не только имеем право, но и обязаны отстранять все иностранные притязания на земли общих или не разграниченных владений наших с Китаем и Японией. Не допустить вмешательства английских, французских и американских предпринимателей в вопросы, которые подлежали юрисдикции только лишь России, Китая и Японии".

В 1859 году Н.Н.Муравьеву было поручены переговоры с Японией по вопросу принадлежности о. Сахалин.

Генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев-Амурский прибыл в прибыл в Эдоский залив с эскадрой из девяти судов. Переговоры начались 12 августа. Н. Н. Муравьев заявил японским уполномоченным - Эндо Тадзима-но-ками и Сакаи Укэноскэ,- что император поручил ему вести дружественные переговоры с японским правительством о проведении границы по проливу Лаперуза. Он доказывал, что Сахалин с давних пор принадлежит России и имеет большое значение для обороны ее дальневосточных владений, особенно Приамурья.
 
Проект соглашения, предложенный Н. Н. Муравьевым, устанавливал границу по проливу Лаперуза, причем рыболовные промыслы Японии оставались в ее владении и гарантировались русскими законами.В переговоры вмешалась английская и французская дипломатия. Английский посланник Р. Олькок и французский поверенный в делах Ш. де Белькур заверяли японское правительство в своей поддержке. Переговоры зашли в тупик, поскольку японцы вернулись к своим прежним требованиям о разделе Сахалина по 50° с. ш. Н. Н. Муравьев, хотя и имел в своем распоряжении девять кораблей, не стал прибегать к угрозам, а заявил уполномоченным, что прекращение переговоров не означает перерыва дружественных отношений между Японией и Россией.

Н. Н. Муравьев строго придерживался правительственных указаний - действовать только мирными средствами во избежание ухудшения отношений с Японией и вмешательства других держав. Сообразуясь с международной обстановкой и долговременными политическими целями России на Дальнем Востоке,он не поддался соблазну силой навязать японцам договор, который объективно соответствовал историческим правам русского государства на Сахалин.
В 1875 г. по Санкт-Петербургскому договору Сахалин вошел в состав Российской империи.
 
В середине июня 1859 г., возвращаясь из японского порта Хокодате в южные гавани, отряд русских кораблей — "Манжур", "Японец", "Воевода" и пароходо-корвет "Америка", на котором держал флаг и свой штаб генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н.Муравьев-Амурский   чудесным образом сделали очередное открытие.
С борта "Америки" увидели берег, а когда обогнули мыс, попали в неизвестный до селе огромный залив, который тут же назвали "Америкой", по имени флагмана отряда.  На следующий день, 18 июня, была обнаружена весьма удобная бухта, которую по подсказке Н.Муравьева-Амурского нарекли Находкой.
 
Продолжая плавание, русские мореходы впервые нанесли на карту в те дни и ряд других знаковых названий: залив Петра Великого, Амурский и Уссурийский заливы, залив Стрелок, острова Аскольд, Русский, Путятин, бухты Новик и Воевода, полуостров Муравьева-Амурского,бухту Золотой Рог и на ее берегу — порт Владивосток.
 
В июне 1859 г., за год до основания поста Владивосток, на картах было уже обозначено имя будущего города. При этом никто из команды "Америки" и сам генерал-губернатор на берег, где в будущем будет строиться Владивосток, не сходил, а лишь созерцали его из бухты Золотой Рог.

По поводу выбранного им места под военный пост на берегу Золотого Рога Н.Муравьев-Амурский в своем рапорте 4 октября 1860 г. констатировал, что "...по своему географическому положению Владивосток должен стать главной базой в южном Приморье, а побережье залива Петра Великого и прилегающие к нему земли могут послужить местом для заселения переселенцев".
По итогам плавания 1859 г.,  была составлена и выпущена в свет первая карта залива Петра Великого. В примечании к ней было сказано: "Осмотр берегов залива Америка и гавани Находка произведен пароходо-корветом "Америка" в 1859 г.

После успешного завершения Пекинских переговоров в конце 1860 г.Муравьёв сдал дела М.С.Корсакову.
 
В день отъезда из Иркутска, в середине января, граф отстоял напутственный молебен в соборе, прошел через площадь, заполненную народом, в Собрание, прощаясь со знакомыми и незнакомыми, в Собрании попрощался с депутациями и поехал в Вознесенский монастырь. Здесь тоже был молебен, а затем завтрак у настоятеля. После этого, по сибирскому обычаю, чиновники вынесли генерал-губернатора на руках. Затем его перехватили крестьяне, а потом - бурятская делегация. "Мы тебя, граф, не забудем, - сказали буряты, усаживая его в возок, - не забудь и ты нас". "Не забудь нас!" - подхватили собравшиеся. Повозки тронулись, все обнажили головы. И еще долго стояли без шапок, когда уже скрылись повозки. И это были искренние проводы, с настоящей горечью расставания.
 
 Н.Н. Муравьёв-Амурский прибыл в Петербург в дни отмены крепостного права. Он был принят государем и подал прошение об увольнении его от должности и о дозволении продолжительного заграничного отпуска.
 
В исторический день 19 февраля 1861 г., наряду с Манифестом об отмене крепостного права, был подписан и высочайший указ об увольнении Муравьёва-Амурского от должности восточно-сибирского генерал-губернатора, с рескриптом на его имя, награждением орденом Св. Владимира 1-й степени с мечами, назначением в члены Государственного совета и определением содержания в 15 тыс. рублей серебром ежегодно. На место генерал-губернатора Восточной Сибири, по рекомендации Муравьёва, был назначен М. С. Корсаков.

Н.Н. Муравьев, будучи губернатором Тульской области, подал в Правительство Записку с предложением отмены в России крепостного права:

"Опыт  возможности приблизительного уравнения состояний и уничтожения крепостного права в  Русском  царстве, без  потрясений в  государстве.
(1846 г.)
  "... Благосостояние и спокойствие государства зависит  от  возможно равного уравнения состояний  или разделения земель целого государства на возможно равные части между народом, чрез  что народ  приобретает  недвижимую собственность, и водворяется кредит  между крестьянами — основание торговли, и тогда пролетариев  в  государстве существовать не будет  — главного орудия возмутителей общего спокойствия в  государстве; распределения по мере собственности каждого гражданина платежа государственных  повинностей, дав  возможность каждому члену государства, или гражданину  к  развитию его способностей, к  образованию его. Необходимо будут  доступны для каждого, по способностям, места государственного управления; таланты не будут  гибнуть, и каждый будет  иметь возможность идти по его призыву, и тогда судопроизводство в  государстве может  быть публичное, адвокаты и присяжные будут  люди образованные морально и умственно...".

Всю оставшуюся жизнь, а это еще 20 лет, Николай Николаевич с супругой жили во Франции. Деятельный характер Муравьева не предполагал жизни тихой и размеренной, но предложения, которые ему поступали из России не соответствовали его статусу. Он интересовался событиями, происходящими   на родине, вел активную переписку,с Екатериной Николаевной они приезжали в Петербург.

Скончался Н.Н.Муравьев в ноябре 1881 года.
 
"Русский народ представляется мне в виде огромного, сильного слона. Идет себе этот слон по своей дороге, тихо, спокойно, медленно продвигаясь вперед и все вперед. А у головы его, вокруг ушей кишат кучи мошек, мух и комаров. Все они жужжат ему в уши, садятся ему на голову и вообще беспокоят его. Но слон идет себе все вперед и помахивает хоботом направо и налево от беспокойных мошек. Так и Россия наша, сколько бы над нею ни жужжали разные деятели с общественного или частного почина, а ей они в поступательном движении нисколько не помешают. Все она идет себе вперед, как мощная, хотя и тяжелая на подъем слоновая натура". (Московские ведомости.1898 г.Из воспоминаний о последних годах жизни Муравьева в Париже).

В солнечный день 30 мая 1891 года с участием наследника государя Николая Александровича  на высоком берегу Амура в Хабаровке торжественно был открыт великолепный памятник графу Н. Н. Муравьеву-Амурскому.
Комитет по сооружению памятника Н.Н.Муравьеву возглавил М.С.Волконский.
Комитет занимался сбором пожертвований на памятник, организацией конкурса на макет памятника.  В этом конкурсе победил проект знаменитого скульптора А.М.Опекушина (автора памятника Пушкину в Москве). Памятник получился достойным личности и деяниям Н.Н.Муравьева-Амурского.

 Бронзовый генерал Муравьев-Амурский предстал твердо, уверенно стоящим над разорванной цепью, держа в одной руке подзорную трубу, в другой — свиток текста Айгунского договора. На бронзовых досках по четырем сторонам цоколя пьедестала тематически размещались несколько десятков имен активных сподвижников генерала, прославившихся своими делами в Амурско-Тихоокеанской эпопее. С южной стороны, обращенной к Амуру, перечислялись те, кто участвовал в двух экспедициях на Амуре в 1854–1855 годах, в том числе Н. Н. Муравьев, М. С. Корсаков, П. В. Казакевич, М. С. Волконский, участники ученых экспедиций Л. И. фон Шренк, К. И. Максимович, Р. К. Маак, а также супруга генерал-губернатора Екатерина Николаевна Муравьева-Амурская. Здесь же находилось и имя топографа В. В. Ваганова, убитого в Монголии.

 На доске с западной стороны перечислялись имена участников занятия устья реки Амур в 1849–53 годах в экспедициях под командованием капитана 2-го ранга Геннадия Ивановича Невельского: лейтенанта Н. К. Бошняка, лейтенанта П. Ф. Гаврилова, майора Н. Б. Бусселя, супруги начальника экспедиций Екатерины Ивановны Невельской и др.

С северной стороны цоколя пьедестала на доске размещались имена участников заключения Айгунского трактата (16 мая 1858 года): Н. Н. Муравьева, архиепископа Иннокентия, Е. К. Бюцева, П. Н. Перовского, М. И. Венюкова, Я. П. Шишмарева, о. Александра (Сизых) и др.

На доске с восточной стороны пьедестала перечислялись участвовавшие в Амурских экспедициях военные соединения, части Забайкальского казачьего войска, артиллерийские бригады, суда и их командиры. Особой строкой стояло "600 первых крестьян-переселенцев под началом М. С. Волконского".
В церемонии открытия  участвовали прибывший по этому случаю любимый племянник графа В. В. Муравьев-Амурский, а также депутации городов Благовещенска и Николаевска и казачьих войск Амурского, Забайкальского и Уссурийского.

Высшей наградой для князя М. С. Волконского — председателя Комитета по сооружению памятника Н. Н. Муравьеву-Амурскому — стала благодарность графини Екатерины Николаевны Муравьевой-Амурской. В одном из писем князю она написала: "Как же выразить Вам, дорогой Мишель, мою признательность за все то, что Вы делаете и сделали в память о моем дорогом покойном. Только такое сердце, как у Вас, было способно заняться этим делом и довести его до конца. Любой другой отказался бы от этого и не вынес бы всех трудностей, которые Вы испытали".

 В тексе использованы материалы:
Зырянов П. Н..Николай Николаевич. Муравьёв-Амурский / Вопросы истории. - 2008. -
Барсуков И.П Графъ Николай Николаевичъ Муравьевъ-Амурскій
по его письмамъ, оффиціальнымъ документамъ, разсказамъ современниковъ и печатнымъ источникамъ.МОСКВА.Синодальная Типографія.1891.
Б.В.Струве. Воспоминание о Сибири 1848-1854 г. С-Петербург. 1889