Моя судьба

Глава первая. Детство
        Я не помню, как я родился, и мне неведомы первые мгновения моей жизни. Они прошли в беспамятном состоянии. Что можно помнить при сознании как «чистой доске»? Помню только, что мне говорила моя мама, что я родился не в селе, а в районном родильном доме. Родился я в лютый мороз. Было так холодно, что меня укрывали подушкой, чтобы я не околел. Жил я в немецкой деревне потому, что моя мама по институтскому распределению попала туда в качестве зоотехника. Она познакомилась в этой деревне с моим папой, который по комсомольскому призыву приехал на целину с Прибалтики, с города Таллина. До этого он побывал в сталинском Гулаге и освободился при Берии.  Они познакомились и поженились. Спустя несколько месяцев я появился на свет.
        Родители почти все свое время проводили на работе. Мама работала в совхозном свинарнике, собирая научную информацию с подопытных свиней, а папа трудился киномехаником и подрабатывал в качестве радиолюбителя. После работы он часто вел беседы со своими приятелями-собутыльниками из кинобудки, иногда забыв выключить радио. Из репродукторов на столбах по всей деревне на потеху односельчан лилась пьяная болтовня до тех пор, пока мама не приходила в кинобудку и не выгоняла из нее подвыпивших папу и его приятелей.
        Маме и папе было некогда заниматься моим воспитанием, - мама занималась свиньями, папа крутил кино, а моя няня пошла в школу. Поэтому спустя год после декретного отпуска мама отвезла меня в город к своим родителям. И я жил с ними в частном доме. Это было в обычае того давнего времени. По причине моего шустрого нрава ни бабушка, которая часто болела, ни дедушка, который еще не вышел на пенсию и работал столяром, не могли за мной приглядывать. Так что я был предоставлен самому себе и бегал по огороду весь день. Однажды я сунул по неосторожности руку в колодезный мотор и оставил в нем часть указательного пальца. Дедушка, когда нашел фалангу пальца в моторе, от горя расцеловал ее и нечаянно проглотил, запив чекушкой водки. Я этого не почувствовал. Вероятно, страх потери и боль утраты начисто стерли из моей памяти не только этот печальный эпизод, но и почти все мои ранние детские воспоминания.
        Помню только несколько эпизодов: вот я в матросском костюмчике подгоняю свою свинку прутиком на водопой к реке. Дело было летом. Река течет по голой степи. Ветрено. На берегу шумят, качаясь, камыши. Потом, уже весной, еду в кузове в полуторке из деревни в город в колоне со свиньями и коровами на бойню на мясокомбинате. Приходит осень, и я в коротких штанишках хожу с дедушкой по гостям – его приятелям. Потом мама выговаривала дедушке, что он по холоду ходил одетый, а я был полураздетый.
        Еще помню, как я остался на ночь в продленке в детском саду, и няня уговаривала меня не плакать и не мешать спать детям. Она вывела меня на крыльцо, и я ждал маму сидя на его ступеньках. Но мама так и не пришла. Я думал, что она забыла меня или с ней что-то случилось. К счастью, оказалось, что она задержалась на партийном собрании, а папа был в командировке. Мама потом хвалила няню за то, что та приучила меня к порядку. Я стал убирать не только за собой, но и за другими так, что потом они не могли ничего найти. К сожалению, ни имени няни, ни ее лица я уже не помню.
        Другие эпизоды связаны с папой. Вот я иду с ним за водой. Получив наставление от мамы больше не пить, иначе она разведется с ним, и его сын останется без отца, он везет на тачке флягу к колодцу у самого базара. Или езжу на папе верхом. Он тоже меня воспитывает, но не словом, упреком, как мама, а взглядом, означающим, что он такого не ожидал от меня. Например, не ожидал того, что я ударю его ногой, когда он разводил огонь, кидая поленья в печку. После того, как он так посмотрел на меня, я больше никогда в жизни не распускал без причины руки.
        Остальные эпизоды дошкольного детства, канувшие в Лету, мне помогли восстановить в памяти фотографии, которые любил делать папа.
        На них я вижу себя с ребятами, когда мы семьями отправились в двухнедельное путешествие на лечебное озеро. Помню разыгравшийся на нем шторм. Волны стояли с многоэтажный дом. Так, в преувеличенном виде, искаженным детским воображением, виделось мне озеро размером с море. А потом по возвращении домой в дедушкин дом меня сильно мутило с непривычки в полете на кукурузнике.
        Или как мы ездили на машине папы моего друга детства, - друг, я и его соседский друг, - в подшефный совхоз. Папа моего друга возил свою дипломницу на практику и взял нас с собой.  Я, еще дошкольник, уже все понял, - понял то, какими непостоянными могут быть мужчины. Это поняли и мои приятели по поездке. По дороге мы рвали и ели дикую черемуху. Ее вкус запомнился мне на всю жизнь. Это был вкус греха.
        Школьные годы я помню более отчетливо. Помню по той уже переносимой боли, которую причинили мне люди. Но я уже не плакал, хотя теоретически мог бы. Так мне чуть не выбили глаз, повредив слезный канал. Потом я ходил несколько месяцев с повязкой, уже не помню на каком глазу, и смотрел на мир одним глазом. Им я видел понравившийся мне популярный фильм «Джентльмены удачи». До сих пор гадаю, где мне поставить мягкий знак в слове, - вот такой я джентльмен. Этих джентльменов в моей школе на окраине города в рабочем поселке было пруд пруди. Один из них меня дразнил одноглазым. Мне ничего не оставалось делать, как подраться с ним.  Еще мне нравился в раннем детстве фильм «Сказка о царе Салтане». От страха я убегал в дальнюю комнату  в дедушкином доме, когда показывали страшилищ, с которыми воевал царь Салтан.
        Неизгладимое впечатление на меня произвел ужасный фильм о киднеппинге со смертельным исходом. Я не запомнил его название, но потом мне все мерещился убитый в фильме мальчик, и я невольно ставил себя на его место. Так однажды, не досидев в кинотеатре с родителями до конца спорный фильм «Белая птица с черной отметиной» (фильм не для детских глаз, - хотя, как говорят, «устами младенцев глаголет истина», - но, как ты ни кинь, советский артхаус не для детей и трудового народа), я выбежал на улицу. По дороге домой, идущей через городской парк, я встретил на аллее забулдыгу, который стал ловить меня руками, перегородив мне дорогу. Вообразив себе невесть что, я, настроенный предыдущим фильмом на убийственно страшный лад, убежал от него, не чуя под собой ног. Долго потом оглядывался, не идет ли за мной алкаш, казавшийся мне монстром из фильма.
        Уже взрослым я нашел в интернете информацию о том фильме. Назывался триллер «Похищение Тимо Риннельта». Он вышел на экраны в ГДР в 1969 г. У нас его показывали в начале 70-х, сократив название, как «Похищение». У меня чуть не развился психокомплекс «быть похищенным». Вот что значит показывать детям страшное кино.
        Между тем реальной причиной возможности такого комплекса могло стать реальное страшное событие. Дело в том, что в первом классе в последнюю четверть со мной за партой сидела девочка с белыми волосами и голубыми глазами. Она была пышкой и дала мне свой грифельный карандаш с цветной деревянной оправой для подчеркивания слов на уроке языка. Я так и не успел отдать ей карандаш, потому что она бесследно исчезла после последнего урока. Ее истерзанное тело нашли через несколько месяцев в реке. Она стала жертвой сексуального маньяка-педофила. Как потом я узнал, он был водителем грузовика. Она очень понравилась монстру, и он, подкараулив ее у самых дверей школы, пригласил ее к себе в кабину машины, сославшись на отца, что тот якобы попросил его привезти ее на работу к нему.
        Вообще, в детстве я был фанатом кино. Любил индийские и страшные фильмы. Еще мне нравились фильмы про пиратов, индейцев и инопланетян. Помню после поездки с родителями в Ленинград, в котором я видел премьеру фильма «Всадник без головы», мне несколько лет казалось, что вот-вот из платяного шкафа появится всадник без головы и без… лошади. Излечить патологический страх перед всадником без головы мне помог вскоре прочитанный роман Майн Рида «Всадник без головы». 
        И еще один фильм про страшное прошлое я видел в детстве. Это фильм «Последнее дело комиссара Берлаха». Там в главной роли был занят популярный актер Николай Симонов, который игралумирающего героя - комиссара Берлаха. Это была его последняя роль в жизни. Страшное совпадение. Он запомнился мне по роли доктора Сальватора, приемного отца Ихтиандра в экранизации фантастического романа Александра Беляева «Человек-Амфибия».  Налет приближения смерти усилил кошмарный эффект фильма. После просмотра фильма мне все казалось, что карлик из фильма, над которым проводил опыты в концлагере Штутхофф доктор-садист Неле (явная аллюзия на карликов доктора Менгеле) в исполнении актера Андрея Попова, выскочит из помойного ведра. В результате мне пришлось отнести мусор из ведра на помойку. Таким образом, я излечился от призрака карлика-убийцы. Кто играл карлика, для меня так и осталось загадкой. Окончательно расправиться с кошмаром от фильма мне, как и в прошлый раз, позволила сама повесть Фридриха Дюренматта «Подозрение», по сценарию которого и был снят этот фильм. Секрет преодоления страха прост: прочитал – забыл.   
        Индийские фильмы будили во мне чувство прекрасного. Все эти Зиты, Гиты и прочее увлекали меня. Уже во втором классе я влюбился в одну девочку по имени «Марина». Впервые я почувствовал волнение в сердце и ощутил себя мужчиной, а ее женщиной, когда шел с ней рядом, держа ее за руку. Она мне казалось похожей на мой любимый экранный образ Настеньки из сказки «Морозко». Но она меня не любила. Меня любила ее подружка Лиля. Уже потом в институте я случайно встретил Лилю. Она стала настоящей красавицей. И была рада нашей встрече. Но у меня на уме она так и осталась школьной подружкой. Думаю, именно это помешало мне завести с ней любовный роман. Какой я был дурак!


Глава вторая. Отрочество
        Когда я был подростком, тогда увлекался спортом. Занимался спортом и в детском возрасте, например, ходил в шахматную школу и секцию плавания. Но все это было одно баловство, вроде занятия филателией. Легкой атлетикой, в частности, прыжками, я занялся серьезно. Но потом бросил ее, ибо понял, что в ней мне ничего не светит из-за невысокого роста. Остается спортивная статистика.
        Но лучше заняться чистым интеллектом, не обремененным излишним телесным усилием. Что я и сделал в девятом классе. Мое увлечение научной фантастикой переросло в увлечение научным знанием при постоянном интересе к мысли с третьего класса. Меня с раннего детства беспокоил вопрос о смерти и смысле жизни. В чем заключается ее смысл, каковы ее истоки и возможна ли разумная жизнь во всей Вселенной? Вот какие вопросы я задавал самому себе. Какие ответы я мог найти помимо собственных мыслей на этот счет? Только в той литературе, которая была доступна школьнику в советских библиотеках. Что это была за литература? Научно-популярная, специальная научная для ученых специалистов и, наконец, усечено философская в идеологическом потоке советизма (марксизма-ленинизма-сталинизма).
        Но я ходил часами по коридорам научной библиотеки в мамином институте и брал на ее карточку такие книги, в которых искал ответы на мои вопросы. Для того, чтобы найти такие книги, мне приходилось фильтровать тысячи книг. Пока они, наконец, не находили меня сами, то есть, попадались мне на глаза случайным образом. Так мне попался «Огненный ангел» Валерия Брюсова. Это была вторая после «Божественной комедии» Данте Алигьери книга, полная тайн и откровений. Конечно, эти книги были неравнозначны. Но та и другая мне нравились тем, что открывали дверь в реальность иную, чем та, что мне была доступна в предлагаемых школьнику условиях. Бытовая реальность была удобно расположена для моего тела, но, к сожалению, у меня была еще душа. Не мог же я довольствоваться сказками, вроде той, что я смотрел в школьном кинотеатре еще в третьем классе, - экранизации «Сказки о потерянном времени» Евгения Шварца для натуральных детей или подобной ей сказки Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» для детей уже взрослых. Слава Богу, мне в ту пору была недоступна бестолковая фэнтазийная эпопея Джона Толкина, а книги для умственно недалеких детей про Гарри Поттера и Воланда де Морта еще не были написаны бизнес-вумен Джоан Роуллинг.
        Сказка Булгакова есть театральная, опереточная история, чистая литература, в которой нет тайн, а есть одни загадки. Там нет дыхания вечности. Есть плоская ненаучная фантастика или литературная, авторская мифология. Она даже не дотягивает до «Розы мира» Даниила Андреева. По-моему, Андреев Младший – это своего рода свихнувшийся на мистике Булгаков. Благо, уже Андреев Старший имел в своих поздних сочинениях все признаки сумасшествия. Другое дело, философская поэма Гете «Фауст». Она больше, чем просто литература. Но это немецкий гений. Впрочем, у Брюсова роман о Рупрехте и Ренате есть тоже литературная мифология, имитация любовной мистики, но все же с вкраплением в нее демонологических сочинений.
        С темой мистики в мои отроческие годы приходит тема идеального в противопоставлении с материальным. Именно тогда начинает формироваться мое миросозерцание. Я уже в то время понял, что являюсь созерцателем мира и жизни, как бы посторонним, не от мира сего. Мои философские взгляды (или, как говорят идеологи марксизма-ленинизма-сталинизма, «мировоззрение») были идеалистическими и мне казалось странным, что советские ученые и писатели, -обыватели в счет не шли, полагали и до сих пор полагают по инерции мысли материальными. Некоторые из них вульгарно мнят свои мысли вещественными, все прочие же считают их материальными в смысле энергии или информации. Последнюю можно посчитать. Да, информацию как продукт редукции (упрощения) можно посчитать представив в виде количества информации. Они договариваются до того, что мысли можно почувствовать. Более верным, наверняка, было бы суждение о том, что чувства можно осмыслить, а не мысли почувствовать. Такого сорта, точнее, пересортицы интеллектуалы путают серьезное со смешным, главное с второстепенным, внешнее со внутренним, материальное с идеальным, духовным.
        Лучше сказать, что они серьезно благоволят к второстепенному, внешнему, материальному, но зато легкомысленно относятся к главному, внутреннему, духовному, идеальному. Таковы многие женщины. Для них важно вертеться перед зеркалом и строить мужчинам глазки. Они серьезно относятся к своему кокетству. Это плоские, глупые женщины, плоскодонки. Есть женщины намного интереснее. Они легкомысленно относятся к своему кокетству и в то же время серьезны, когда дело доводит до духа. 
        Недавно слышал откровение нимфоманки, то есть, женщины легкого поведения, низкой социальной ответственности или женщины с манией нимфы. Так вот она отличала себя от проституток. По ее словам, проститутки занимаются любовью за деньги, тогда как она, работая экскортницей, получала за это деньги, а не за любовь, которое было бесплатным приложением. Любовью она занимается с мужчинами по любви. Странное у нее понятие любви. То, что она любит она и называет любовью. Например, она любит получать удовольствие и это называет «заниматься любовью». Но занимается этим она с любым встречным-поперечным. И как ее после этого можно назвать? Она не проститутка, а просто б… Она любит не своего избранника, конкретного мужчину, а любого мужчину. Причем любит только в постели. На самом деле те, кто любит, занимаются любовью и в постели, но они не сводят любовь только к этому, к сексу. Это то, что есть в любви низменного, животного характера, которое человек чувствуя такого рода грубость, пытается облагородить, сделать культурным. Некоторые люди превращают это в культ, культивируют животное чувство до куртуазного обхождения. Но итогом куртуазного, галантного отношения является тот же секс. Тот же, да не такой, не так все просто.
        В любви есть еще нечто, уже возвышенное. Не паллиатив, нечто усредненное, душевное, а уже духовное. Я мнил себя романтиком, но потом понял, уже когда стал взрослым, что я идеалист. Романтик – душевное, а не духовное существо. Правда, он не полностью материален, как соматик. Но он, как те, кого я назвал серьезными в большом, и легкомысленными в малом, не   дотягивает до идеалиста, «пупок боится надорвать». И все же было во мне что-то от романтика. Мне нравилось прошлое и будущее и я бежал от настоящего, которое отождествлял с бытом. Поэтому в отроческие годы и даже в юношестве я зачитывался исторической литературой авантюрного, приключенческого характера и научной фантастикой. Мне важно было содержание книги, а не ее литературная форма. К сожалению, я еще не имел развитого эстетического вкуса, не был очарован стилем как творения, так и изложения своих чувств и их осознания, осмысления.
        Но вскоре в моем сознании обычные для подросткового возраста образы героев – мушкетеров Дюма, рыцарей Скотта, юнг Стивенсона и пр. - стали вытесняться другими более серьезными образами из творений Гомера, Вергилия, Данте, Боккаччо,  Шекспира, Гете, Шиллера, Бальзака,  Стендаля, Флобера, Достоевского, Толстого и т.д.
   
         
Глава третья. Юность
        Художественные образы приобрели более осмысленный вид в моем повзрослевшем сознании, когда я стал юношей. Чтение  классической литературы шло перпендикулярно моим школьным занятиям в девятом и десятом классах. Учеба в школе не помогала моему интеллектуальному, эстетическому и нравственному развитию, но, напротив, мешала и даже препятствовала ему. Советская школа была завидным образчиком массовой обработки детского сознания не в духе, а с душком чего-то гадкого и подлого. Это было место, где сеяли не доброе, разумное, вечное, но, наоборот, не доброе, не разумное, мимолетное, где из души детей вытравляли фальшивой школьной программой все, что было можно и нельзя. В результате получались «оловянные пионеры» и «медноголовые комсомольцы» - будущие строители «темного капиталистического настоящего». Может быть, я напрасно критикую бывшую школу, ибо современная школа ничем не лучше оной. Вероятно, так печально все сложилось для меня с образованием в школе потому, что я был предназначен не для коллективного, но, напротив, для личного или хотя бы домашнего образования, для самообразования. Меня всегда угнетали в школе сверстники с их примитивными, но естественными для их возраста, интересами. Это еще раньше я заметил в спортивной секции, где предпочитал заниматься спортом со старшими ребятами, мастерами спорта. Наверное, я задержался родиться. Поэтому был ребенком позднего развития. На самом деле, так и бывает, - кто отстает, тот плетется в хвосте.
        Особенно интенсивно я принялся самостоятельно изучать литературу и философию после школы. Негоже детям в школе давать Достоевского и Толстого в руки, чтобы они изучали по ним русскую классику (хотя в этом есть свой резон: палимпсестное, многослойное чтение в разном возрасте). Достаточно им читать русские и прочие сказки, поговорки, пословицы там, в букваре, всякие, чтобы научиться родному языку. Все равно они ничего не поймут ни в «Преступлении и наказании» Федора Михайловича, ни в «Войне и мире», а тем более «Анне Карениной», романе намного хуже написанном, Льва Николаевича. Им «ума не хватит», только свой «пупок надорвут». От этого большой вред, ибо, когда можно будет читать после средней школы такого рода литературу, у них уже выработается естественное отвращение к насильно навязанному чтению.  С другой стороны, другая крайность, - это чтение в современной средней школе комиксов, от которых еще больше укореняется в сознании детей врожденная человеческая тупость. Не тупите. Кстати, она еще больше развивается, - развивается не только ум, но и глупость, - от острот пародистов, журналистов и всяких там, на просторах интернета, жареных и пареных блогеров, которые ныне стали законодателями дум самодовольных буржуев – холуев капитала. К слову сказать, к ним пора причислить и вульгарных, популярных писателей. Не будем показывать пальцем.
        В то время, не поступив в институт, вероятно, по причине того, что на вступительных экзаменах от меня не то ждали, что от всех прочих абитуриентов, я стал работать на материальном производстве в качестве рабочего парня, стоящего за станком по набиванию гвоздей в подошву кирзового сапога для армии на обувной фабрике. Тупее труда на конвейерном производстве я не припомню. Другое дело, работа в обувном ларьке. Так вот на конвейере рядом со мной работал один мужик – натуральный дебил. Это был самый трудолюбивый рабочий, «воркоголик», так сказать. Уже в то время я читал основоположника идеологии рабочего класса Фридриха Э. Как только я видел этого работящего дебила, так сразу вспоминал брошюру Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Во всем нужна мера, а то придется уже мне написать другую брошюру «Роль труда в процессе превращения человека в дебила». Обезьяна не для того стала работать, чтобы, в конце концов, человек превратился в дебила. Правда, мой товарищ-дебил вполне был доволен работой, ибо она делала его нужным на его рабочем месте. В результате он приносил пользу, как себе, так и трудовому народу. Он был товарищем, человеком по нужде, по необходимости.   
        Я долго не смог работать на конвейерном производстве, ведь, я, надеюсь, хотя до конца сомневаюсь, не являюсь … этим самым, чтобы довольствоваться малым смыслом. Поэтому вскоре я занялся ремонтом электрического оборудования на городском телеграфе. Потом я оказался в доме быта, где чинил часы, будучи часовым мастером. И все же, в конце концов, я поступил на исторический факультет местного педагогического института. То, о чем я только мечтал, наконец, сбылось. Какой я был глупец, второй раз «наступающий на грабли». Качество преподавания по учебной и научной литературе в этом учебном заведении оставляло желать лучшего и меня не устраивало потому, что, будучи рабочим, я уже изучил то, что нам, первокурсникам и второкурсникам, преподавали, более основательно сам в качестве автодидакта.
        Уже потом, намного позже я нашел объяснение тому, что же именно ждали от меня экзаменаторы. Они ждали от меня понимания, чтобы я вошел в их положение. Но я тогда плохо понимал людей, их условный язык, часто путался и ошибался, спотыкался на каждом шагу, делал как животные все, что видел и слышал, беря пример с окружающих. Но за свое подражание я каждый раз получал не благодарность, но одни тумаки да подзатыльники. Тогда я ушел в себя и уже изнутри себя стал внимательно наблюдать за ними и учиться предугадывать их поступки. У меня стало это получаться только тогда, когда я стал прислушиваться к самому себе, стал чувствовать язык, смысл его слов, которыми ловко пользовались эти непонятные мне прежде существа.
        Не найдя в среде преподавателей своего учителя, я «плюнул» на это убогое обучение, состоящее в том, чтобы складно читать, писать и считать, а главное запоминать на всю оставшуюся жизнь зазубренное, и уже на втором курсе предался всем радостям жизни, известным студентам. Короче говоря, я фестивалил, - курил, пил, гулял с девушками, - и продолжал самостоятельно изучать то, что меня волновало, а именно культуру вообще и философию в частности, когда голова не была занята развлечениями.
        Единственно, что мне принесло пользу в вузе и позволило сделать правильный выбор от противного, - это участие в научной археологической экспедиции. Там, в полевых условиях я понял, что мое дело не махать киркой и перебирать грязные черепки, но думать и записывать то, что я надумал. Альтернативой этому «пыльному способу познания» для моего мечтательного, созерцательного характера было наблюдение за ходом звезд по небу через окуляр телескопа в обсерватории. Но для этого следовало идти на физмат. Время было упущено.
        Уже после обучения в вузе и пробы себя учителем средней школы я понял, что сделал ложный шаг, и попытался вернуться в вуз уже в качестве преподавателя. У меня это случайно получилось. На один год оказалось свободным место преподавателя на кафедре философии, освобожденное преподавателем в связи с ее выходом на декретный отпуск. Спустя год меня отправили стажером-исследователем в столичный педагогический вуз. Вот там я разошелся на ниве самообразования. Если бы я был Лениным из анекдота, то с полным основанием мог бы говорить жене, что пошел к любовнице, а любовнице говорить, что пошел к жене, сам же шел в библиотеку работать, работать и еще раз работать. Но, к счастью, у меня не было ни жены, ни любовницы, а была только философия. Она была моей постоянной женой и любовницей.

       
Глава четвертая. Работа в вузе. Встречи с Бунтарем и Йогом
        Какая же философия ждала меня в вузе? Ну, конечно, учебная и только учебная. А какой еще она может быть в провинциальном вузе? Странный вопрос. Я еще застал спор онтологистов и гносеологистов в советской философии. Именно среди гносеологистов в послевоенной советской философии можно было найти тех людей, которые пытались заниматься если не самой философией, то хотя бы теорией познания как философской наукой, а не марксистско-ленинской идеологией, которая была наследницей так называемой «русской идеи» начала прошлого века почвенников, заквашенной на споре славянофилов с западниками.
        Марксистско-ленинская идеология выдавала себя за «государственную философию» как  пролетарскую науку, ведущую агрессивную борьбу с буржуазной наукой в лице позитивистской и постпозитивистской философии науки (аналитической и лингвистической философии) и так называемого «философского иррационализма»  в качестве онтологии «крови и почвы», экзистенциального индивидуализма, либо прагматизма. Позже на волне интереса к структурам языка, числа, капитала и жизни расцвел философский пустоцвет под названием постструктурализма и его культурный клон для публики в виде постмодернизма.
        Онтологисты же в провинциальных, а порой и в столичных, вузах занимались идеологическим употреблением философских идей для закрепления их в сознании студентов в качестве мировоззренческой основы построения коммунизма. Уже потом, в перестроечное и постперестроечное время они стали ориентировать студентов на идею капитализма с человеческим лицом, его этику, что на самом деле означало превращение человека в капитал, пардон, в человеческий капитал.      
        На кафедре, где я работал, вместе со мной одновременно появился поклонник одного из столпов советского гносеологизма – Эвальда Ильенкова. Условно назову его «бунтарем», как он абстрактно аттестовал себя сам. Бунтарь кланялся Ильенкову и косился на него, но гнул свое, будучи не только диалектиком, но и метафизиком, а также творческой личностью в духе Фридриха Ницше. Он пытался  синтезировать диалектику Гегеля, препарированную  Марксом в экономном духе, не отмываемом от грубой материи, и распространенную на природу Энгельсом, с натуралистической  метафизикой Евгения Дюринга. Да, он чурался откровенно говорить о метафизике, иронически обзывая ее вслед за Энгельсом «дюрингианой», и все же акцентировал свое внимание (интенцию) на диалектике, но уже не природы, как Энгельс, а самого бытия.
        Бунтарь искал себя в мире, свое место в бытии. И нашел его в качестве эпицентра или сына Отца как центра мира. У него сложился комплекс Иисуса, который мнит себя Христом (Спасом), единородным с Отцом, Богом. Для Бунтаря Бог был Истиной, а он свободой. Становление себя свободой Бунтарь полагал бунтом. Но чего? Бунтом логики против хаоса природы. Он строил себя как логику в логике, как логическое Я сообразно законам, правилам своеобразной, своей диалектике. Еще тогда, при первом моем знакомстве я почувствовал тень безумия на его лице. Эта тень, а не свет, была явлением его логического заблуждения. Ну, не следует подчинять всю свою жизнь логике, быть само-конструктуром. В этом смысле Бунтарь был логическим структуралистом. Но его артистическая натура всячески сопротивлялась навязываемым им, его умом, правилам. Казалось, что в нем боролись два человека, или два начала, обоюдно ему присущих, - логическое и эстетическое, равным образом витальные.
        В нем комплекс Сына Бога как Спасителя уживался с комплексом Властелина Мира. Спасение возможно через логику, интеллект. Но интеллект ничто без воли к самоутверждению в качестве Я. Конечто, Бунтарь не был до такой степени (степени клиники) шизофреником, но он был шизоидом-эпилептоидом. Он полагал, что господствовать над миром людей можно с помощью мира идей. В этом он уже был не фило-соф-ичен, а фило-софист-ичен, идеологичен. В нем сказывался гермонофил с его одержимостью духом Фауста (Мефистофеля как эстетической инкарнации Люцифера).
        Бунтарь был атипично амбивалентной личностью. Он был личностью-складкой. Ее стыком, переплетом служило Я, имевшее дневную сторону логика и ночную сторону эстета. Задавал тон логик, но эстет имел влияние на логика, ибо строил свою логику опыта прекрасных и ужасных чувств. Нельзя сказать, что две ипостаси его Я были прямо противоположны по антитетической модели: ego-alter ego. Они слагались в одно диалектическое целое, «снимая» друг в друге себя. В этом качестве Бунтарь тяготел к примирению сторон, как Гегель, нежели к их обострению, взаимной борьбе, как Маркс. Поэтому в нем логик-панлогист  (диалектик-гегельянец) уживался с эстетом (философом жизни, ницшеанцем).
        Мы часто с ним спорили о том, как именно, в какой последовательности понимать развертывание триады диалектики (теза-антитеза-синтеза) в пентаду транс-диалектики. Так Бунрать понимал транс-диалектику как структуру: теза – антитеза: теза в антитезе - антитеза: теза в антитезе антитезы (=, тождество) – а-теза в антитезе (^, перебор, различие) - антитеза антитезы (v, выбор, противоположность) – импликация как следование из антитезы-выбора (;, противоречие следования) – синтезу (;, двойное, сугубое равенство через «снятие» как двойное отрицание, эквиваленция). 
        Мое понимание транс-диалектики было иным и строилось по такой логической схеме: гипо-теза (х, алогон, гипо-дукция) – теза (=, логон, лектон, тожество, равенство, дукция) – а-теза (^, различие, конъюнкция, соединение различенного, перебор, перечисление, суммирование, ин-дукция) – анти-теза (v, дизъюнкция, разделение, различение различия, выбор как исключение альтернативы, де-дукция, контра-рия) – пара-теза (;, не строгая импликация, анти-номия, противоречие, контра-дикция, аб(к)-дукция или транс-дукция) – синтеза (;, строгое равенство, ;, эквиваленция, кон-дукция).
        Различие между нашими позициями в транс-диалектике лежало в антитезе. В том, как правильно понимать отрицание, как отрицание отрицания или отрицание отрицаемого, то есть, отрицание модальности или сущего. На словах Бунтарь был только за модальное отрицание, но в смысле у него получалось отрицание сущего. Почему? Потому что к такому расположению слагаемых (функтивов) антитезы его подвигло «ничто», на которое он сделал ставку. Ничто есть то, что противоположно «что» (сущности). Ничто есть сущность не-бытия как того, что есть отрицание всего во всем ради своего. В этом сказалось его «западенция», у-крайность, радикализм, бунтарство. Недаром он часто повторял, что в нем живет закарпатский вурдалак, упырь, тот, что роднит его с соседним, австрийским упырем, которым пугали детей после «второй мировой»: «Смотри, не шали, а не то придет дядя Ади и унесет с собой».
        Намного позже на кафедре объявился второй мой друг-единомышленник. Назовем его «Йогом». Йог был «учеником» Бунтаря. Сам Бунтарь, читавший некогда ему лекции по философии, не считал того своим учеником. Не в том было дело, что Бунтарь полагал Йога своим учителем, но в делах восточных, в мистике считал его авторитетом. Он слушал его. Но для чего? Для того, чтобы использовать сказанное и более несказанное Йогом в качестве материала для собственного размышления про себя и рас-суждения вслух. Он доверял ему как живому, ходячему источнику, энциклопедии, документу восточной мудрости.
        Другим документом уже западной культуры, с которым можно было спорить об оной, он считал меня. Мне трудно было устоять перед его лестью. На словах он нахваливал меня как начитанного человека. Часто жаловался на свою память и запрашивал у меня справку о том, о сем. Он говорил о том, что у него развита логическая память. Естественно, как хохол, жалеющий себя и называющий себя польским паном, он откровенно врал. У него была отличная буквальная память от природы, тогда как логическая память была от себя. Он потому делал на ней ударение, что она была его, личная (своя память ближе к телу). Но не забывал и о своих родовых корнях, кичась своим якобы польским происхождением. Скорее всего, он был не мнимым «пшеком», а культурным евреем. Во всяком случае, жена и падчерица намекали ему на то, что он был не украинским поляком, а украинским евреем. Он говорил, что есть такие евреи, у которых на лице написано, кто они такие. Вот таким он доверял и уважал их как аборигенов. Кто научил его такому отношению? Разумеется, европейская культура. Но другое дело те евреи, которые похожи на тебя, хотя были в себе совсем другими. Этих евреев он называл культурными, «окультуренными». Они были, как он говорил на языке Гегеля, «евреями в себе и для себя». Они были себе на уме.  Вот таких, по его классификации, «унтерменшей», что не отличишь от «оберменшей», Бунтарь, как и нацисты, эсэсовцы, не любил больше всего. Как их можно сортировать? Трудно. Мне так и хотелось спросить его: «Самого-то себя ты любишь»? Ты, что, немец, что ли? Дойче Орднунг! Хенде хох!
        Мне было все равно, какого рода-племени был Бунтарь, хоть марсианином. Мне важен был он сам, а не его род, племя, нация, предки. В этом случае мне больше нравилась позиция Йога, который никак не акцентировал внимание окружающих на своем происхождении. У него все на лице было написано.  Ясное солнышко, «бледнолицый». 
        Некоторые говорили, что Бунтарь походит на Андрея Тарковского. Да, было определенное сходство. Он любил рисоваться, как артист-художник в берете на пленере. Одним словом, эстет. Нельзя было отказать ему в некотором художественном даре. Он не только умел оценивать, но и создавать, если не красивое, то приятное для чувств. Сказанное можно отнести к ним обоим. Благо, жена у бунтаря была художником-символистом.   
        Но вернемся, любезный читатель, к моей «начитанности», которой он бил меня, посмеиваясь надо мной и считая про себя начетчиком-культурологом. «Хорошо смеется тот, кто смеется последним» (“He laughs best that laughs last”).. Это следовало помнить ему уже как англоману, учившемуся на иностранном факультете до увлечения философией. Я думаю: одно другому не мешает, но помогает: чтение мышлению и мышление чтению. Тем более, если не только читать, но еще и писать то, что сам надумал.
        Меня радовала его босяцкая наивность голодранца, в которую, естественно, он играл, маскировался ею, скрывая свою культурную усложненность. Он быстро схватывал то, что было ему незнакомо на словах. Так он скоро усвоил то, что люди зовут философией, не ведая того, что так называют то, что было ему знакомо с детства. После школы он работал на селе учителем истории. Я удивлялся такому анахронизму. Видимо, деревня по-прежнему оставалась сталинским колхозом. Только через два года он поступил в университет. Учился на факультете языка и затем перевелся на философский факультет. Но потом ушел на заочное обучение и вернулся домой, где работал почтальоном, разнося в почтовой сумке корреспонденцию. В дороге по адресам в такт шагам он научился пошаговому мышлению. Так, кстати, Владимир Владимирович на ходу, вышагивая, научился быть поэтом.
        Бунтарь же научился быть мыслителем. Его путеводной мыслью была идея головного или ментального гиперболоида. Ему покоя не давало сочинение товарища Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Это был своего рода менталоид в виде эпицентра, Я в я, который он сконструировал в своем уме. И потом накручивал на него все, что есть и не есть. Для него менталоид должен был стать тем, чем для чародеев является эгрегор. При его помощи он хотел управиться с сознанием людей и стать Властелином Мира. Для чего? Естественно. для его спасения от самого себя. Не от самого ли себя таким образом он хотел избавиться?
        Йог не менее Бунтаря был большой оригинал. Еще в детстве занимаясь единоборством, он приобщался к восточной культуре. Вслед за китайской борьбой он увлекся индийской медитацией. Но все это делал на собственный манер, на свой страх и риск. Вскоре у него появилась super idea об Ином. Она стала для него всем. Но Иное не есть все. Оно есть не все, что есть. Всегда есть еще и то, что не есть все. Таким для Бунтаря было ничто. Это Иное, он предупреждал, не следует путать с Беспредельным. Беспредельное есть то, что противно предельному, Пределу. Его же Иное находится за подобным противопоставлением  Беспредельного и Предела. И даже больше: Оно не является и их единством. Так что же Оно такое? Немыслимое? Может быть. Оно, как Дао у даосов, высказанное как немыслимое не есть уже Иное.


Глава пятая. Мое учение
        Какова же была уже моя идея, мое учение? Так прямо и не скажешь. Я сделал ставку на идее как таковой. Меня занимала сама идея и следующая за ней мысль. По-моему, мысль есть то, что мы находим в слове в качестве смысла, чем она является в нем, в слове. Смысл – это концепт как продукт мысли, единицы движения в уме.
        Что же тогда есть идея? Она есть толкатель, импульс мысли, то, что наводит нас на мысль. Этим идея является для нас, является нам мыслью. Поэтому, когда я спрашиваю студентов, что такое идея, они, как правило, отвечают, что она – это мысль. Но что такое идея в себе? В себе она есть духовное, идеальное существо из другого мира, вернее из того же мира, что и наш мир, только из другого измерения. Она есть в мире объективно, независимо от нас в качестве духа, субъективно же она есть идея в нашем сознании. Она есть не просто вечный объект, как видится умом Уайтхеду Альфреду, но и, прежде всего, субъект иного, для нас внутреннего плана мира.
        Духу можно быть причастным в мысли, и тогда он есть идея и является нам мыслью. Но тому же духу можно быть причастным на веру, В таком случае он является человеку Богом, в которого тот верит, как в своего Создателя и Спасителя. От чего спасает Бог в вере? От человеческого Я. Для чего? Не для чего, а для кого. Для кого же? Для Себя. Между тем он и есть Я, только не человеческое, а Свое, Божественное. Ведь подавляющее большинство верующих видит в своем Я препятствие для веры в Бога. Почему? Странный вопрос. Потому что оно делает их эгоистами. Они не знают свое Я, выдумывают его не таким, каким оно является. Оно не есть то, чем является. Является оно своим, но есть не свое, а Бога. В этом смысле Бог ближе нам самих себя. Поэтому Августин любил Бога больше, чем себя. Правда, свою любовь к Богу он противопоставил любви к себе. Но в нем заговорил не святой, а проповедник религиозной идеологии и пропаганды, для которой человек ничто пред Богом. Человек есть человек, а не ничто, пред Богом. Бог ему нужен для того, чтобы быть человеком. И Богу нужен человек, чтобы быть Богом, а не Господином человека как раба Бога. Но именно так понимает роль человека традиционная религия.
        Правда, некоторые мыслители, занятые не столько мыслью, сколько верой, вещали о некоем «Новом средневековье», как Вл. Соловьев, или о «Новом религиозном сознании», как Ник. Бердяев. Это у них, особенно у Бердяева мы находим мечты о третьем Завете Бога с человеком уже не суда, искупления, но творчества, любви. Но это уже не религия, а художественная мифология, пусть не древнегреческая, гуманистическая, но все равно миф, сказка. Она становится былью уже не как вера и даже не как знание, но как идея. Иной мыслситель будет говорить о понятии Бога. Но в нем, в этом понятии уже нет самого Бога, а в идее он еще присутствует. В этом смысле Гегель нарушил меру употребления Бога. Негоже Его использовать как понятие, если речь заводить о Его присутствии, бытии. Понятию доступна сущность, но не сущее и, тем более, Сверхсущее, как Дух.
        Чему же я мог научить учеников? Мысли? Зачем? И как? Этому нельзя научить, нельзя научить мыслить. Считать можно, но мыслить нельзя. «Я считаю» и «я думаю» – это не одно и то же. Но кому я это говорю и пишу? Ты видишь разницу, читатель? Если видишь, то  уже научился. Не я научил, а ты научился. Если не видишь, то никогда и не увидишь. Зачем тебе это? Если нужно, давай сам. Учитель – это не тот, кто дает. Он никакой не пре-по-даватель. Преподаватель передает то, что не сам делает, а им делает традиция, преемственность. Учитель – не передаточное звено цепи мирового бытия (пратитьи самутпады), где все есть одновременно причина и следствие. Причина – учитель, следствие – ученик, а также обратно: ученик – причина, учитель – следствие. Учитель разрывает традицию, уводит адепта из сансары (всемства) в нирвану (Я) своим примером. В нирване нет желания. Но отсутствие желания не есть отсутствие Я. Там не желают быть, там есть и есть не все что угодно, а сами. Я есть не самость, а сам. Самость есть явление самого себя в человеке. Явление в сознании и явление сознания как сущего, а не сознания сущего, человека.
        Но понятие необходимо для того, чтобы сделать идею Бога вменяемой человеку, им осмысленной, ясной и понятной. Без понятия нет понимания сущности Бога, Его определения. Однако такое понимание есть уже ограничение Бога как существующего помимо мысли мыслью и соответствующим ей знанием. Он уже существует не столько вне мысли, сколько в ней, в сознании понимающего человека. Он понимает не Бога, но себя понимающим Его определением понятием «бог». Что это за понятие? Это понятие науки о боге – теологии. Теологическое понимание Бога являет сознанию теолога в качестве Духа, Творца и Спасителя. Он творец мира и Спаситель.
        Не зря Бог в теологии пишется с большой буквы, ибо истолковывается, то есть, Ему приписывается значение не сущего, а Сверхсущего, превосходящего разделение всего сущего на то, что есть, причастно бытию непосредственно, и на то, чего нет, что причастно бытию посредством не-бытия.
        С возрастом мозг уже не принимает сложных мыслей и тем более он с трудом вырабатывает их, отдавая с неохотой и великой болью. Пожилой человек и паче старец приучается жить просто, думать элементарно и говорить односложными словами. Потом вообще замолкает и погружается в бессмысленное созерцание Бога. Теперь ему не надо думать, чтобы не думать, он не думает просто потому, что не думает. Вот тогда он становится святым, ибо ему уже ничего не надо, и он ничего не желает. Все, что отложилось в нем прежде, продолжает работать как навык, на автомате. Но где он сам?  «Святой», старец погружается в бессознательное, уходит в нирвану еще до того, как вещественным телом покидает этот бренный мир.
        Мой друг Йог заранее торопился к Иному как таковому. Но знаешь ли ты его? Узнать можно только в идее как понятие. Только в таком виде осознания Оно доступнее. «Нет, - говорил он, - Иное доступно не в мысли, но прямо, телепатически».
        - Да, нет же. Телепатически, то есть, через чувство, пафос, Иное или Скрытый Бог (это уже определение Иного, но уже не через Иное, а через иное Иному в мысли) переживается, но не понимается, при условии, что переживание, вчувствование, эмпатия и понимание не есть одно и то же. В понятии нет уже волнения, которое присутствует в идее, вызывающей откровение, явление мысли из ничего определенного, ее творение. Поэтому потом, когда ты понимаешь нечто, нет радости открытия его в мысли. Это усталость мозга вынести ее.   
        Иной читатель скажет: «Зачем заниматься тем, что положено делать духам? Делай то, что положено тебе как человеку. Будь активным, а не созерцай свой собственный пуп. Ты останешься в этом мире не сам лично, а в делах и в своих потомках. Так думай о том, чтобы им было легко жить и вспоминать тебя». Что мне сказать на такое здравое пожелание? Только то, что каждому свое: тебе быть естественным человеком, а мне просто быть. Иначе не могу, да и не хочу. Не хочу не в том смысле, что не желаю, а в том, что не интересно. То, о чем ты говоришь, есть. Но этого мало. И еще: нет силы сделать. Вся сила ушла в мысль и переживание смысла. 
        Чему учить? Для учения нужна сила духа. Он же в мысли у мыслителя. Учитель берет мысль у мыслителя и употребляет ее для учения. Это же человек, а не дух, не «оберменш», полубог, герой в мифическом смысле слова. Конечно, можно заняться мифологией и представить себе «святого». Но это уже не мышление, а идеология, представление, идеологическое представление. Оно нужно для учения. Ученикам это не понятно, но учителю следует понимать, то есть, врать, но не завираться, врать в меру, не показывая вида или прикрывая рот ладонью, чтобы не видели другие персонажи, но видела публика (прием внутренней речи, чтобы публика была в курсе), как это делают персонажи Мольера. Ведь бывает не только ложь во спасение, но и в мышление: ложь, а не только правда, имеет смысл. Можно сказать: «Что у читателя на уме, то у писателя на языке». 
        Но все же чему-то учить студентов надо! Это факт. Так чему учить? Учить любви к мудрости? Да, если мудрость понимать в качестве противоположности дурости. Не будь дураком, люби мудрость. Любовь к мудрости поможет, подскажет в чем она заключается, эта мудрость. Но как это так: любовь подскажет что любить? Или философия есть движение к цели – к мудрости. Движение в чем? Конечно, в мысли. Куда?  Туда, куда указывает, направляет идея. Куда же направляет идея? Разумеется, к идеалу, к тому, что было, есть и будет. Что это? Истина как естина. Идеалом для философа является истина. Что является условием достижения истины? Любовь. Желание как стимул, мотив и умение как средство, то, чем реализуется желание истины. Любовь как умение есть смысл. Смысл есть средство осуществления истины. Желание истины есть явление идеи в виде мысли воле. Желание истины осмысленно. Мысль манифестируется, выражается в выражении, слове как выраженное (смысл) выражаемого содержимого слова.
        Как для писателя важно найти нужное слово, нужное для понимания читателем, так для философа важно найти нужную мысль для осознания идеи в понятии (смысле).


Глава шестая. Мои ученики. Философия, идеология и пропаганда
        Как творца делают творцом его творения, так учителя делают учителем его ученики. Правда, если речь заходит о Божественном Творце, то его творения в частности и творение в целом в виде нашего мира ему имманентны, ибо вместе с ними Он творит Самого Себя уже не как творение, предмет творчества, но как Субъект творчества - Творца в качестве Духа. Он же Сам творению является трансцендентным, Его нельзя ни с чем и ни с кем отождествить в сотворенном мире. Спиноза попытался это сделать, но в результате у него получился не Бог, а Природа как субстанция.
        В случае с учителем действует та же логика творения. Только здесь мы имеем дело не с творением из ничего, а с творением из чего-то наличного, при условии, что учитель является творческой (креативной) личностью, а не догматиком. И здесь мы, с вами, любезный читатель, находим не трансценденцию в отношении ученика к учителю, но трансценденталию. Учитель выступает в качестве границы обучения; он задает горизонт образования ученика. И чем ближе ученик приближается к учителю, тем он дальше онстановится от него как ученик. Заглянуть за границу может только тот ученик, который способен сам научиться, то есть, может стать учителем.
        Нам известна формула становления ученика учителем. Она приписывается Аристотелю и звучит так: «Платон мне друг, но истина дороже». Учитель может стать другом ученику, но ученик никогда не станет другом учителю, пока не превратится в учителя сам. Учителем его сделает не учение учителя, а его собственное учение. Так обстоит дело в философском обучении, которое является образованием, формированием образа личности ученика как учителя, а не в обычном натаскивании учителем ученика на предмет. Для учителя философии предметом является не вещь, не слово, а сам ученик. Учителю следует довести ученика до состояния личности, до умения работать в личном режиме. Ученик должен повторять не за учителем, а учителя без повторения.
        Учить философии учеников умеет только такой учитель, который сам является философом. В образовании это правило имеет силу, равносильно тому, как обстоит философское дело в науке, в философской науке. Чтобы заниматься наукой по философски, то есть, изучать философию прошлого по текстам философов, необходимо самому быть философом, изучать чужую философию с точки зрения своей философии.
        Не бывает живой общей философии; философия творящая всегда своя, личная. Общей бывает уже сотворенная, «мертвая философия», философия как музейный артефакт. Вот ее и преподают в вузе, включая в него и философский факультет. В лучшем случае философия в вузе является антикварным предметом. Это на философском факультете. Там ее лелеют, ей поклоняются и восхищаются сообразно тому, что она сама есть любовь. Таково эротическое служение философии на факультете.
        На всех прочих факультетах ее не любят, а уважают в качестве наставницы, поучения, которое следует помнить. Таково мемориальное использование философии в вузе.
        Но все это не то. Это вульгарное, популярное отношение к философии людей посторонних, не философов. Преподаватель философии является своего рода своим среди чужих – преподавателей других учебных дисциплин, - и чужим среди своих – философов. Для преподавателя философии предметом является не ученик, а философия, которую он не чувствует в себе, ибо она ему – чужая. И потому она не стала для него им самим. Но он умеет использовать философию в обучении, в воспитательных целях в качестве орудия, инструмента манипулирования сознанием ученика в целях педагогической, точнее, дидактической идеологии. Он имеет дело не с самим учеником в целом, а только с его сознанием, загоняя его в прокрустово ложе педологического шаблона.
        Преподаватель философии с помощью философии натаскивает ученика на образ индивида государственного образца. Гражданин государства является идеальным, точнее, идиллическим образом такого, школьного образования ученика. Но это уже никакая не философия, а идеология, которая доступна преподавателю для массового тиражирования на благо государства. Преподавание философии является массовым мероприятием выпуска гражданской продукции или продукции, продуцирования специалиста специалистом, если речь заходит о преподавании на философском факультете. Выпускник философского факультета – это готовый не философ, но специалист, начинающий научный работник и одновременно идеологический работник, готовый к труду на ниве просвещения народа и к обороне государства на фронте пропаганды.
        Какое отношение к пропаганде имеет философия? Никакого. Учитель же философии имеет отношение к своим ученикам и никакого отношения к государству. К государству относится преподаватель философии. Но учителю философии на что-то нужно жить. Вот поэтому, по нужде он становится преподавателем философии по нужде, а не по призванию или своему желанию. Он исключение из правила, которое подтверждает его действенность. Все прочие преподаватели философии являются таковыми по своему желанию жить за счет философии.
        Однако вернемся к самим ученикам. Как разбудить в них сознание? Такой. вопрос является основным вопросом философского образования как образования личности. Но для чего? Не для того, чтобы сделать учеников сознательными, идейными строителями «светлого» коммунистического будущего или грамотными потребителями «темного» капиталистического настоящего, а для того, чтобы узнать себя в качестве Я, быть само-сознательным существом. Идейные люди – пользователи идей. Между тем следует не использовать идеи для самоутверждения себя лично, или своего клана, государства и пр., но понимать с помощью идей самого себя и свое место в мире, среди людей, не смешиваться с ними. Следует понимать, что есть вещи важнее тебя, людей и они не от мира сего. Но к ним лежит путь именно в твоем сознании. Как раз это напоминание может разбудить сознание ученика.
       


Глава седьмая. Смысл жизни и смерти. Мое понимание христианства
        Уже несколько месяцев после предсмертного состояния, вызванного тяжелой болезнью, я приноровился к ожиданию смерти. Оказывается, она, чертовка, не такая страшная, как ее малюют. Правы те, кто утверждают, что человек ко всему привыкает. Человека ожидает то, что он желает. Не хочешь жить в будущем – умрешь и не воскреснешь. Воскреснешь – окажешься в таком будущем, которое никогда не пройдет, не станет прошлым. Но не пройдет только то, что уже от века есть. От века же есть только смена веков. Таково видимое противоречие времени. Причем каждый век имеет свое специфическое содержание. Хотя его хронологическая структура одна и та же.
        Модально время составляет триптих: прошлое - настоящее – будущее. Связывает прошлое и будущее настоящее. Отдельно от них настоящее составляет вечность. Вместе с ними настоящее является мгновением. Поэтому явление вечности во времени моментально. Оно не имеет измерения. Оборотной стороной явления вечности во времени является разрыв во времени. Сама по себе вечность непрерывна, но во времени она является разрывом, скрываясь как связь времен. Эта связь и есть смысл жизни. Связь времен живая. Распад такой связи есть смерть. И он имеет свое место. Поэтому можно говорить не только о единстве времени, но и о единстве времени и место, пространства.
        Пространство и время есть формы бытия мира как сущего в целом. Смена времен есть движение бытия во времени. Пространство и время пересекают друг друга. Они перпендикулярны и задают геометрию мира в виде системы координат: горизонтали (абсциссы) пространства и вертикали (ординаты) времени траектории движения материальной точки (тела).
        Где находится тело, когда человек умер? Оно находится в этом материальном мире. Это мертвое тело. Значит, человека как живого существа уже нет? Да, нет, если живым является только тело. Если ли в человеке нечто живое, помимо тела? Люди говорят еще о душе. Живет ли душа? Живет в теле. Ученые называют ее психикой. Согласно ученым душа или психика имеет не только органическое (растительное и животное) происхождение (причину), но и социальное значение (функцию) и назначение (цель).
        Душа человека превращается в вещь, которую делает человек. Человек говорит: Он вкладывает в вещь душу. Так художник вкладывает душу в холст с красками, и душа превращается в картину (артефакт – художественный факт). Факт налицо, он материален. Так его душа живет после смерти художника; она оживает, когда на картину, любуясь ее живой красотой, смотрит зритель. Но это уже не сам художник, а его картина, в которой скрыто присутствует его душа. Правда, это не научное, а художественное описание и философское, точнее, мифологическое и мистическое объяснение. Как понять такое объяснение? Без философии не получится.
        Вот в мистике речь идет не об одном теле, а о целых семи телах. То есть, объяснение связи тела с душой усложняется. Помимо наличного, вещественного тела мистики упоминают еще эфирное тело. Оно вроде биополя. Ведь в материи есть не только тело, вещество, но и физическое поле.
        Далее, у любого живого существа, в том числе и у человека, есть желания. Поэтому есть тело желания или астральное тело. Уже у человека есть мысли. Это ментальное тело. Переходя с мистического языка на научный язык, астральное тело можно назвать подсознанием или бессознательным. Ментальное тело составляет сознание. Тогда что соответствует самосознанию? Буддхическое тело или тело света. Здесь мы имеем дело не просто с тонким, а не грубым телом, но утонченным телом, с границей (трансцензусом) между материей и идеей, духом.
        Прочие тела или измерения сущего находятся в свернутом состоянии (виде), в идее. Это атмическое тело и дхармическое тело. Они невидимы и не имеют формы в нашем мире, даже в проекции сознания. Но как их отличить друг от друга? Атмическое тело или атман есть Я. Можно ли локализовать Я? Само Я нет, но можно иметь его социальную проекцию в виде личного Я, личности. Это и есть Атман? Нет, человеческая личность есть только подставка Я (Атмана). Это даже не душа, а Дух вне наличного, развернутого тела. Атман есть свернутое тело Духа, точка бытия. Но это не материальная точка, а идеальная, идея. Дух раскрывается в уме как идея, как идеальная форма мысли.
        Хорошо. Атман есть Дух, атмическое тело – это духовное или умное тело. Но что такое дхармическое тело, если уже в виде Атмана мы нашли Дух? Только этот Дух, в отличии от души, имеет не материальное, а идеальное, умное тело. Дхарма есть не Самость Духа, не Атман, не духовная сущность, а Сам Дух как Сверхсущее. И Сущность и Сущее Духа бесчувственны. Они есть соответственно Ум и Воля Духа или Бога. Дхарма есть Воля Духа (Бога). Она все держит, дхармит. Поэтому Дхарма есть Сверх-Я Духа. Что же выходит? Предикат субъекта (Воля, Сверх-Я) оказывается существеннее самого субъекта (Духа, Я)? Нет, это можно понять так: в Духе (Боге) Воля истолковывается как его Всемогущество, то есть, Он может даже невозможное, - создать все из ничего, если, правда, ничто есть такая невозможность, которая является возможностью всех возможностей. Его же Ум (Я) ограничен Им как чистым бытием в силу единства мысли (замысла) и бытия 
        Следует иметь в виду, что здесь, в рассуждении мы, любезный читатель, находимся уже не в теле человека и даже не в теле мира, который является разверткой Духа на нижнем уровне Оно. Дхармическое тело есть среда Духа, Его Мир, Царство Бога. Атмическое тело есть локализация, уточнение Бога в Его мире в виде Я.
        Но какой во всем этом мистическом объяснении можно найти смысл для себя? В чем тут заключается философия? Он заключается в том, что умирает не весь человек. Его смерть дает ему возможность раскрыться  в тех измерениях, которые свернуты для него в материальном мире или в наличном измерении мира. Но для модального перехода из потенциального в актуальное состояние бытия-сознания необходимо полное раз-воплощение на нижних уровнях телесной организации. Они должны свернуться, чтобы развернулись верхние уровни тела, и человек перешел из мира вещей в мир духов. Как возможен такой переход через смерть от жизни во времени в вечную жизнь? Он возможен только в том случае, если сознание не погаснет. Но как оно может не погаснуть? На Востоке старцы полагают, что сознание не гаснет в медитации.
        Важно в момент смерти находиться в медитативном состоянии. Тогда якобы можно проскочить сам момент смерти в ее осознании и оказаться в атмическом состоянии. Поэтому проблема лежит в том, что является разверткой свернутого Я в медитации. Это то, что называют «пробуждением сознания» (бодхи или буддхи). Важно полностью пробудиться и просветиться, просветлиться, стать полностью проницаемым для осознания, ума озариться им, умно иллюминировать, чтобы освободиться, освободить место для Я, которые выступит из света как его излучатель. И вокруг него развернется, раскроется, расцветет Роза Мира, Царство Духа.
        Сам по Себе Дух прост, но уже в качестве Творца (Демиурга) он усложняется, конкретизируется в своей связи с творением как Себе Не-Иным иным. Через иное он является уже Сам Себе Иным, связанным миром как Своей прелестью. Реакцией на божественное прельщение материей как возможностью, но не возможностью возможности, идеально оприходованной в Царстве Бога, является явление Денницы (Люцифера). Но есть в Боге-Духе и те духи (ангелы), которые не прельстились и не среагировали на этой прельщение. Вот это и есть Иное в Самом Боге (Духе). 
        Для того, чтобы держать сознание в смерти необходима сила духа, которая накапливается всю жизнь человека в виде его добрых мыслей, добрых чувств, добрых слов и добрых дел.
        Поэтому я не отчаивался и надеялся на вечную жизнь в Боге. Но эта надежда могла быть оправдана только при условии выработки во мне благодаря добрым мыслям, добрым чувствам, добрым словам и добрым делам навыка медитации. Но тут неизбежно возникал парадокс «смертельной медитации» или медитации в смерти. Он заключался в том, что такого рода медитация не могла быть медитацией «на автомате», ибо спасение человека возможно при его полном участии. Значит, медитирующий должен быть в сознании во время медитативного перехода через смерть. Но как можно быть в сознании в сам момент смерти? Возможно, это будет сознание уже не моего Я, но сознание медитации. Или нет? Кто будет медитировать, если меня, моего личного Я уже не будет? Или я буду в бессознательном состоянии. Но как это состояние вяжется с медитативным опытом? Ведь опыт медитации есть опыт активированного Я. Правда, на Востоке говорят, что целью медитации как размышления, осмысливания является как раз безмыслие. Но оно, это безмыслие как отсутствие любой мысли вообще возможно только при полной сосредоточенности на Я. Но что это за Я? Не Я ли это не мое, а Бога? Тогда при чем тут я и моя вечная жизнь? Речь идет уже о божественном Я и вечной жизни Бога.
        Да, и с пониманием Бога есть проблемы. От Бога Бог? Возьмем ангелов. Они от Бога. Они из божественной идеальной материи. Что такое идеальная материя? Это первоматерия? У философов первоматерия – это возможность возможности. Бог же есть форма форм. Что в Нем материального? Ничего. Поэтому в нем и материя форма, формальная. Сам Бог есть творящая форма. Кто сотворил Бога? Никто, если не он Сам. Он творит себя как Творца, творящего мир невидимый и видимый. Мир невидимый есть мир духов (идей). Мир видимый есть мир вещей. В этом смысле про Бога говорят, что Он все может. Он может сотворить все как мир. Но он может сотворить и ничто, то есть, ничего не сотворить. Мир видимый сотворен во времени и в пространстве. Время и пространство есть формы мира. Эти формы сотворил Бог как форма форм. Когда Бог не творит, есть ничто. Значит, есть Не-Творящий Бог или Бог, творящий ничто. Из Себя Бог сотворил ангелов как свои части, члены, собранием, целых которых Он явился. Это явление есть Откровение ангелов. Мир вещей и людей Бог сотворил не из Себя, а из материи.
        Но что это за материя? Это первоматерия? Из первоматерии Бог сотворил мир? Да, эта первоматерия как возможность возможности и есть ничто. Но можно ли из ничто сотворить что, нечто? Нет. Но Богу как форме форм можно. Бог творит материю мира как возможность из возможности возможности. Самому ничто как укону, как пустоте нельзя придать форму. Но ее можно придать материи как ничто определенному или как что неопределенному, сформировать ее. Это возможно Богу, если Он выйдет из Себя, из Своего невидимого мира, Царства Духа.
        Выйдя, трансгрессировав из Себя, из своего Царства Духа Бог оказывается в пустоте. Пустота – это мир без форм, без Ума. В нем нет не только идеального содержания, но и идеальной (умной) формы. В этой пустоте, в ничто пребывает Царство Духа. Ничто Оно отделено от всего. Между видимым миром вещей и невидимым миром духов (ангелов, идей) лежит пустота, ничто, смерть. Вечная жизнь отделена от жизни во времени смертью, уничтожением. То, что есть в этом мире вещей, достойно смерти и уходит в нее, уничтожается со временем. Оно также уничтожается, как и возникает, ибо причастно ничто, причастно Богу Не-Творящему. В таком отношении уничтожения к миру вещей Бог есть Бог смерти. Но Он есть и Бог жизни, Бог живых людей и вечно живых ангелов. В отношении к миру вещей и людей Бог есть Живой как Творец. В отношении к мир духов, к миру ангелов, к миру идей (умов) Бог есть Дух.
        Таким образом, Бог творит мир духов как Дух из Самого Себя, из Я. Чем же он отличается от духов? Только тем, что они есть части Его Одного, Единого. В этом качестве Бог есть Дух, Он Един, есть чистое Есть, чистое бытие. Он не смешан ни с чем. То, что Он не смешан ни с чем, Он есть ничто, пустота (укон). Этим ничто выражается его трансцендентность, абсолютность. Он есть Абсолют. Он теряет свою абсолютную абсолютность, трансцендентную трансцендентность, когда во времени творит мир вещей, смешивается с иным, творением, как произведением, продуктом, концом творения, ставшим, сотворенным. И мир, и человек сотворены Богом, предоставлены самим себе. Не то духи, они творятся Богом как Духом, пока Он Творец. Поэтому духи творящие с Ним.
        Но кто такой Иисус? Теологи, например, христианские, отличают Иисуса от Бога Духа тем, что Дух не рожден, а Иисус рожден, но не во времени как тварное, сотворенное, а в вечности, как дух. Он то же дух творящий. В этом отношении, казалось бы. Иисус есть дух. У него одна природа с Богом Духом. И если он сын Бога, то сынами Бога являются все ангелы. Но почему Иисус сын Бога, а не дочь Бога. Потому что он рожден земной женщиной. Традиционные христиане утверждают, что Иисус рожден от непорочного зачатия, то есть, не материального, а духовного, идеального, умного зачатия, как идея (дух) от Идеи идей (Духа духов). Он рожден от света, пробужден, находится в состоянии боддхи от рождения. Но рожден не духом, а мальчиком из плоти. Так дух ли он или не дух? Бог ли от Бога?
        Христиане полагают, что следует понимать буквально, исторически мифические, сказочные (сказанные на веру, на словах, - а еще как возможно, ведь речь идет о запредельных для людей делах Бога) сказания первых христиан, согласно которым Иисус появился в этом мире как Новый Адам, который не то, что может не грешить, в отличие от людей – грешников, не может грешить.  Люди же, напротив, не могут не грешить, так как следуют двум законам – закону плоти как плотские существа и закону духа как душевные существа, не могут не грешить. Душа у них есть для покаяния, для исправления грехов не только плоти, но и духа, а также ее, души - грехов не любви, гордыни и жадности.
        Кстати, если верующие принимают все на веру через слово, то мыслящие принимают все на мысль через смысл, а делающие принимают все на самом деле. Ну, да, ладно, продолжим.
        Однако вернемся, любезный читатель, к Иисусу. Он вышел как дух из вечности и вошел во время уже как человек, родился от человека. Для чего? Для спасения людей от первородного греха Адама и Евы, для его искупления.  Теперь человеку можно спасаться от греха уже своего, конечно, с помощью Бога. Кто в таком случае является для него Богом? Естественно, Иисус как Христос, как Спаситель (Спас). Ведь как дух он не может умереть. Но как человек он умирает. В каком же качестве он воскресает? Он воскресает духом как человек. Интересное, спорное объяснение. Выходит, что он по видимости человек, а в реальности Бог.  Но Бог ли он? Он дух. Бог тоже дух. Но Он не просто дух, а Дух как Дух духов. Можно сказать, не теряя разум и понимание, что Иисус как Сын Бога дух и бог. Все же он отличается от других духов тем, что не только рожден Богом, но и земной женщиной. Получается, он полубог, герой в терминологии античной мифологии. Казалось бы, он хуже других духов тем, что «смешался» с миром, с материей. Но он смешался с ней по Воле Бога, как Бог «смешался» с миром как творением в акте творения. Иисус, тем, что родился человеком, сделал земную Марию Богородицей, небесной Марией.
        И все же, кто такой Иисус? По евангельской легенде он «равви» (раввуни – «учитель наш»), раввин, учитель, законоучитель. Имеется в виду учитель Закона Божьего. В рабочей, бытовой жизни он был плотником (тектоном, наггаром), как и отец его земной Иосиф Обручник, то есть, обрученный с Девой Марией и хранящий ее девственность. Как и мать его, Иисус был девственником, не знал женщин как мужчина. Почему? Потому что думал не о возможных жене и детях, а о Боге как о своем вероятном Отце. Вероятно, то есть, принято на веру. Иисус верил в то, что Бог является его настоящим Отцом. Иосиф был названным отцом, чтобы исполнилось предсказание о том, что спаситель народа евреев родится из рода царя Давида. Иосиф был потомков этого иудейского царя, которому приписываются библейские псалмы.
        Не совсем понятно непорочное зачатие Марии. Она зачала Иисуса не от земного мужчины, но родила, как обычно рожают земные женщины ребенка (мальчика). Как это может быть? Неужели Бог принял образ. вид земного мужчины, как это иногда бывало в стародавние времена, когда боги были ближе людям, согласно мифологическим сказаниям, например, древних греков. Боги не только хранили людей от смерти и наказывали их за проступки, но и спали с ними. В результате рождались герои. Тогда так люди объясняли присутствие среди них героев. Но как мы, любезный читатель, можем объяснить существование такого героя, как Иисус, в наши уже далеко не мифические времена. Он не герой, а пророк. Может быть, так? Да, нет, христиане считают его богом и называют себя в его честь «христианами». Но как можно верить в человека как в бога? Трудно верить, но они верят.
        Правда, умом понять эту веру просто невозможно. Как можно принять на веру то, что Бог есть одновременно Бог-Отец и Сын Бога. Но так и выходит, если признать, что Бог является человеком на земле. Такова плата здравым смыслом за абсурд веры. У Бога все, как у людей. Вот что значит очеловечить Бога. Чем же порождает, рождает Бог Своего Сына? Духом. Дух – это невидимое семя, из которого растет уже видимым образом существо. Но у христиан Дух Святой, в котором рождается («в духе», «с духом») Сын бог от Отца Бога. Согласно христианскому (православному) догмату Дух Святой исходит от Бога – Отца и Творца. Поэтому у православных главная ипостась в единой сущности Бога – это ипостась Творца, от которой исходит и ипостась Духа Святого, и ипостась Сына Бога как Спасителя людей от первородного греха. Дает о себе знать в этом догмате влияние идея субординации первых христиан, идея единоначалия.
        У католиков принципом объяснения или толкования отношений внутри Святой Троицы является догмат “Filioque” («И от Сына тоже»). У них Дух Святой исходит и от Бога Сына тоже, как от Отца Бога Отца. Тем самым признается принцип уже не единоначалия между Персонами (Ипостасями) Бога, акцентирования на (г)Ипостасности Бога, на Его Личности, но единения Ипостасей (Лиц), то есть, на Божественной Сущности.
        Другими словами, у православных мы имеем утверждение Абсолютности Бога, а у католиков – Его Относительности. Что же есть у протестантов? У них равным образом акцент делается на Духе Святом, ибо они все вдохновлены на пастырское служение, на Евангелион (Евангелие, Провозвестие), на благовествование, на проповедь о спасении, и на Боге Сыне, на человечности Бога.
        Кстати, если первые (катакомбные) христиане говорили о Сыне Бога, то уже соборные христиане говорят О Боге Сыне, то есть, не о Сыне Человеческом, но о Сыне Бога. И даже больше: о Боге-Спасителе. 
        И все же, зачем христиане сделали бога человеком? Затем, чтобы уверовать в вечную жизнь для себя. По идее вечная жизнь является только жизнью Бога как Духа. Вечно живут только духи, а не смертные, материальные существа, вроде людей. Но люди не хотят умирать. Свое хотение они делают своей верой. Человеческое желание есть корень веры. Нет желания – нет и веры. Причина страдания – желание. Оборотной стороной желания является страх. Поэтому древние скрывая свое желание, выдают, его маскируют, прикрывают страхом в качестве причины веры.
        На самом деле не страх, но желание породило Бога. Человек хочет быть Богом. Но ему не дано по природе, по рождению как твари, сотворенному быть Им. Вот тогда на помощь и приходит «свой чужой». Человек засылает «своего» (человека) в стан, в Царство Бога, «чужого», трансцендентного человеку, чтобы Самого Бога «сделать» своим. Решение проблемы желания здесь простое: человек становится богом не по природе, а по благодати, по деянию человеческого Сына Бога искупления первородного греха, разделившего первого человека (Адама) с Богом, творение с Творцом. Но как так можно примирить Сына Бога в Царстве Духа с сыном человека (женщины) в земном царстве?  Это примирение будет посложнее того, что было в древности у греков с Афродитой Уранией (Небесной) и Афродитой Пандемос (Пеннорожденной, Земной).  Такое различие вроде различия между идеалом (Спасом, Христом) и его воплощением в человеческом материале (Иисусом).
        Что означает фигура Иисуса Христа? То, что вера делает человека богом, а Бога Человеком.  Именно этого хочет человек. Он желает быть богом. Богом человек становится после воскресения. Поэтому он возносится на небо. Бог же воплощается в человека для того, чтобы освободить его от первородного греха, который совершается Адамом и Евой в нарушение заповеди: «не пробовать плода познания добра и зла – знания того, что такое добро и что такое зло». Это знание Бога, Знание Бога есть то, что есть сущее. Знание же человека есть не то, что есть, а то что должно быть.
        Для Бога древо жизни и древо познания есть одно и то же древо. Для человека нет. В земном раю человек жил, но не знал, что живет вечно. Он узнал это, когда соблазненный дьяволом быть богом через знание добра и зла, лишил себя вечной жизни ради абстрактного знания не себя, а Бога. Для человека вечная жизнь доступна только в бессознательном виде животного, которое не знает себя, не знает, что смертно. Знание добра и зла сделало человека не вечным, а смертным существом. Он перестал быть животным, бессознательным существом и стал сознательным существом, ограниченным сознанием жизни на пределе в смерти. Смерть необходима для осознания своей индивидуальности, уникального, никем другим не замещаемого моего места в бытии.
        Такое экзистенциальное отношение к самому себе невозможно без обращения к тому, что трансцендентно ограничению, локализации в бытии. Это обращение к чему, к кому? Разумеется, к Богу как Духу. Для Него я имманентен. Почему? Потому что Он есть Я, Личность. И поэтому есть Я как Я, то есть, явление Его в бытии в отдельном виде. Бог есть Личность как Творец, ибо кто мог сотворить это все и во всем меня? Только Он. Не оно же само существует. Оно все смешано как возможность. Бог как Творец делает все размешанным, актуально существующим как форма форм. Но Он есть как Личность в качестве Духа (Я). И Он же есть Личность как Спаситель. Кому я нужен, кроме Него, Создателя, Творца. Творец же и Спаситель меня от меня самого как сознательного существа. Сознание губит меня, дает мне сознание смерти. Между тем само сознание, сам Разум божественен и бессмертен. Смертен я, мое тело и душа вне сознания, вне Разума.
        Нельзя легкомысленно, иронично относится к таким серьезным вопросам жизни и смерти. Без Бога в них не разберешься. Но многие мои соплеменники, теряя голову, утверждают, что без водки в них не разобраться. Какое легкомыслие. Уже к постановке таких вопросов, не то что к их решению, просто невозможно не подойти с трезвой головой, с ясным и полным сознанием личной ответственности и вменяемости. А у нас привыкли такие самые важные вопросы духовной жизни решать в пьяном виде в компании собутыльников за столом, на кухне. Или отделываются тысячелетним ритуалом в наведенном (индуцированном) состоянии сознания под внушением проповеди служителя культа. Кто за тебя задумается и решит твой вопрос? Кому это, вообще нужно, если тебе все равно? Неужели нельзя найти более достойное место, чем кухня, и не между делом, ритуалом и развлечением? Тогда как чисто материальные проблемы люди привыкли разрешать на свежую голову, в трезвом виде. Что за ребячество, инфантилизм, свойственный многим из нас. Или страшно на трезвую голову заниматься такими невероятными вопросами? Все равно не решишь?

Глава восьмая. Благо, истина, красота
        С религиозным вопросом, с вопросом желания, которое активирует волю живого и так называемого «разумного» существа, вроде человека, связан этический вопрос о благе, о добре. Многие люди путают его с вопросом о пользе. Даже сам царь философов – Сократ – был замечен, уличен в этом своим учеником Платоном. Сам Платон избежал такой участи.

 
       Глава восьмая. Благо, истина, красота
        С религиозным вопросом, с вопросом желания, которое активирует волю живого и так называемого «разумного» существа, вроде человека, связан этический вопрос о благе, о добре. Многие люди путают его с вопросом о пользе. Даже сам царь философов – Сократ – был замечен, уличен в этом своим учеником Платоном. Сам Платон избежал такой участи. Он различал пользу и благо. Польза для тела, для его удовольствия в соответствии с принципом оптимизации (рационализации): находить приятное в полезном. Благо для души. Истина для духа.
        Но люди думают, что живя на грешной земле, они грешат, занятые материальными делами для собственной пользы и удовольствия. Всему свое время. Когда у них с возрастом упрощаются желания по мере ослабления плоти, они задумываются о душе. Зачем себя травить тем, что уже не в твоей власти. «Если бы старость могла». Поэтому они готовят себя к духовной жизни после смерти. Поздно, ребята. Эта жизнь дана для испытания духа, а не для благотворения плоти. Так что ничего не получите, никакой вечной жизни автоматом. Нет желания – ничего нет. Для вас есть лишь ничто. Правда, есть ложь во спасение, утешение тем, что за вас молятся слуги культа. И вы им доверяете, этим слугам почитания Бога? Зачем ему они? Он нуждается в молитвах верующих? Конечно, нет. Он равнодушен к вашим молениям. Но не равнодушен к действительным страданиям людей. Духовная жизнь заключается в другом. В помощи ближним и в размышлении о том, что не в нашей власти – настоящая жизнь духов. Но люди предпочитают размышлениям моления и проповеди о них.    
        Как я отношусь к искусству? С интересом. Меня интересует, волнует красота. Занимаясь искусством, - литературой, - я получаю удовольствие от нее. Она, по возможности, мне отвечает взаимностью. Я наслаждаюсь искусством. Могу сказать: я занимаюсь искусством ради удовольствия. Конечно, искусство нужно человеку для того, чтобы быть творцом, создавать ценности, ценные вещи, артефакты. Создавая свои творения, человек творит себя как создателя самого себя. Это и есть человек. Я нуждаюсь в слове, чтобы лучше думать, думать вслух, словами как непосредственным явлением мысли. Поэтому я занимаясь искусством не только ради удовольствия, но и по необходимости для того, чтобы легче и лучше думать.
        На днях слышал от артиста, что он еще ребенком заглянул за сцену после представления своих родителей-актеров и увидел изнанку представления сказки, которая его взволновала. Он увидел, как сказочные персонажи разоблачились и его взору предстали его родители и их друзья. Он поразился увиденному, тому, как разнятся между собой то, что происходит на сцене и за сценой представления, где существует уже не сказка, не иллюзия, а сама реальность. Реальность чего? Того, как готовится иллюзия, как ее делают, сама механика игры. Изнанкой искусства, творчества является техника, «бог из машины» (”deus ex machine”), вот такая махина, ремесло. Настоящим именем артиста, актера, деятели искусства, поэта, художника является техник, арти-фикс. Артист – это техник, а его креатив – это виртуозность как изобретательность, как из ничего сделать нечто («голь на выдумки хитра»). Так люди понимают творчество, как фикцию. Такой фикционализм.
   

Глава девятая. Братья по разуму
        Я родился в Советском Союзе. Теперь я человек без родины. Ведь Советского Союза нет больше. Между тем, может быть, это обманчивая видимость, что советский человек везде, где он ни был бы в Союзе, чувствовал себя на родине. Но, как можно сказать о человеке, что он рос, рос и не дорос до космического чувства? Я когда-то в детстве, отрочестве и юности мечтал о том, что в недалеком будущем люди будут на земле везде у себя дома, ведь они земляне. Но такое земное сознание может быть только у космонавтов и философов-космополитов. У всех людей оно появится, когда человек будет жить в космосе и понимать, что Земля – это его Родина. 
        Там, в космосе нас ждет неизвестность, неведомое путешествие. Куда лежит наш путь? Через земные тернии к звездам. Там, на неведомых дорожках вселенной мы найдем следы невиданных инопланетян. Кто они? Ангелы. Нет, разумные существа, еще не духовные, но уже разумные в такой мере, в какой мы существа душевные. Найдем ли мы общий язык с ними? Да, если он есть между чувствами и разумом.
        С детства, еще с дошкольного возраста, с шести лет я помню собственное желание прочитать роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды», о котором прочитал в советском учебнике «Астрономия» за десятый класс. Но смог прочитать его только в пятом классе. Тогда я болел фантастикой, да не простой, а научной (science fiction). Да, и в самом деле это была фикция, иллюзия ученого, как я сейчас понимаю. Таким был Иван Ефремов. Мне он понравился. Еще больше мне понравился его мир будущего. Он был намного интереснее мира будущего Александра Беляева с его Звездой КЭЦ.(Константин Эдуардович Циолковский). Люди далекого будущего через тысячу лет так непохожи на современных людей, что их трудно понять.
        Например, мне было непонятно, как можно своих детей при живых родителях отдавать в детские дома? Все понятно, что дети должны развиваться среди себе подобных, то есть, учиться друг у друга. И все же речь идет не о детях, а об отношении к ним взрослых людей. Уже в то время я заинтересовался исторической художественной литературой и прочитал роман Лиона Фейхтвангера «Мудрость чудака, или смерть и преображение Жан-Жака Руссо», который также, как люди будущего, решил сдать своих детей, нажитых от служанки Терезы Левассер, в детский (воспитательный) дом, то же самое, что детский приют. Я, конечно, понимаю, что Руссо – просветитель-энциклопедист, но зачем же детей сдавать в детдом, как багаж в камеру хранения? Это про Руссо.
        Про людей будущего мне было тоже не понятно. У самого Ивана Ефремова детей не было. Может быть, потому, что ему с женой некогда было заводить детей, все наука да искусство. Вот поэтому, чтобы дети не обременяли жизнь взрослых, чистую любовь взрослых друг к другу, их следует сдавать в интернат, где детей воспитывают специалисты-педагоги. Как же любовь родителей к своим детям? Им некогда, дети мешают строить коммунизм. Так люди будущего – это люди или специалисты? Таким путем дети для живых родителей могут стать инопланетянами. 
        Другая несообразность романа о коммунистах будущего, которое сплошь состоит из коммунистов, - это их рождение в космосе. Они никоим образом не хотят возвращаться на Землю, потому что космос для них дом родной. Вот это как понимать? Клетка звездолета предпочтительнее планеты? Какая глупость.
        И, вообще, что за ритуал на весеннем празднике «пламенных чаш»? Неужели и в будущем человек не освободится от ритуала? Конечно, как и воспитании детей вместо родителей воспитателем является все общество взрослых людей, так и в развлечениях развлекается все общество. Нет ни одного постороннего. Все посторонние находятся на островах Забвения. Туда ссылают всех инакомыслящих. Понятное дело, ведь это общество коммунистов.
        Интересна периодизация истории развития будущего общества с разделением на эры и века. На смену Эре Разобщения (конкуренции) человеческого капитала приходит Эра Воссоединения людей (солидарности) с Веками Союза не советов, а Государств, Языков вплоть до Единого и единственного Языка землян. Потом приходит Эра Общего Труда (трудящихся) с Веками Упрощения Вещей (зачем много личных вещей при коммунизме, когда все общее (общность жен, мужей, детей и пр.); они связывают людей имением, а не существованием), Преобразования (производства), Изобилия (потребления) и освоения Космоса. Потом, естественно, приходит Эра уже не цепи народов, но Великого Кольца космических цивилизаций.
        И, наконец, Боже мой, наступает Эра Встретившихся Рук. И это понятно, ведь коммунисты работают руками, а не головой, с Веками Открытия Пространства (нуль-пространства, пустоты через его искривление), Прямого Луча (сверхсветовой скорости), «Свободных Встреч». И это понятно: ритуал рукопожатия с инопланетянами. Что это напоминает, догадливый читатель? Правильно, любителей огненной йоги – Рерихов, склонных к набору слов с большой буквы.
        Итак, вслед за империалистической войной последует пролетарский мир труда. И уже в условиях мира сам космос станет предметом труда. Его же обитатели станут общаться друг с другом сначала в границах Млечного Пути, а потом перейдут к межгалактическому общению с помощью метагалактического сверхсветового транспорта - звездолетов прямого луча. 
        Чем же наши братья по разуму отличаются от нас в будущем? Ничем, ведь разум един. Правда, языки и вид разный. Почему бы инопланетянам не быть похожими на нас, землян? Именно так представлял «братьев по разуму» Иван Ефремов 
        Особенно меня восхитила в романе о будущем предположение о том, что у людей образуется третья сигнальная система, как у ангелов. Люди через тысячу лет будут общаться не с помощью мобильника, а прямо с помощью одних мыслей на расстояние светового года.       
        Еще в детстве меня заворожила идея сообщения с обитателями Туманности (галактики) Андромеды, оставившими «дисковый звездолет» на планете из системы Железной Звезды. Какие они? В принципе Галактики мало чем отличаются друг от друга, если не считать их форму, объем и количество звезд. Почему их обитатели должны разительно отличаться друг от друга. И все же Галактика – это такая единица нашего мира, относительно которой он и называется, как собрание таковых – Метагалактика.
       Другой взгляд на контакт с братьями по разуму, на внеземной разум имел фантаст Станислав Лем. Достаточно вспомнить его роман «Солярис», повести «Глас Божий» (или «Зов с Неба»), «Эдем». «Непобедимый», дилогия «Осмотр на месте» и последний роман «Фиаско». Все эти сочинения Лема посвящены проблемности контакта с внеземными цивилизациями. Можно понять польского фантаста так: даже с земными цивилизациями мы затрудняемся установить полный понимания контакт. Да, что говорить о цивилизациях, если у нас есть проблемы взаимного понимания уже на уровне личности.
        Но у меня более оптимистический взгляд на эту тему контакта с братьями по разуму. Во-первых, они «братья». Хотя могут проблемы общения и между братьями одной крови, между родственниками. Во-вторых, разум един. Братство устанавливается по разуму между существами, а не только по жизни, как с животными и растениями и по существованию, как с вещами и явлениями природы. В-третьих, мы даже с духовными (совершенными) существами можем вступать в связь по смыслу через мысли как явления идей (духов), что уж говорить о разумных существах, которые ближе всего душевным существам сверху, как животные, плотские существа снизу.   
        Представляется, что такой контакт возможен, потому что разумные существа по своей сущности способны жить не Звездными Войнами, но Звездными Мирами.
        Скажу больше: если есть во вселенной наши братья по разуму, то контакт с ними уже давно установлен. Сама наша способность думать об этом контакте уже есть акт, ф-акт установления с ними контакта. Поэтому встреча с ними в космосе или на Земле дело вторичное.            
        Вот этим делом, технической реализацией темы контакта с братьями по разуму явился Проект SETI (англ. SETI, Search for Extraterrestrial Intelligence). Но он, этот проект, хотя я увлекся им еще в детстве, есть вопрос технический, а никакой не метафизический, или, как говорили при Советской власти, вопрос мировоззренческий, хуже того, идеологический. До сих пор мы щупаем небо радиотелескопами, но космос молчит. Почему? Потому что мы занимаемся ошупыванием, ощущением, осязанием космоса, а не размышлением. Но что другого можно ждать от техников? Возможность нам установить такой контакт с «братьями по разуму» ограничена нашей технической убогостью. Но для них она чем ограничена? Естественно, нашей агрессивностью, интеллектуальной несостоятельностью человечества.
        Если у Ефремова мы находим мир будущего как мир человека, который находит контакт с себе подобными братьями по разуму. То у Лема мы находим разум уже не в человеческой форме, но в форме растения на «Эдеме», насекомого в «Непобедимом», гриба в «Фиаско», поля информации в «Гласе с неба» или, в конце концов, в океане энергии на «Солярисе», - то ли у солиста, то ли у солнца, излучателя, плазмоида. И нигде мы не в состоянии установить контакт с иным разумом.
        И, наконец. У братьев (Аркадия и Бориса Стругацких) мы находим мир будущего как мир так называемого «Полудня», в котором наши люди выполняют роль «прогрессоров» в других цивилизациях. Эта роль сродни роли просветителя в прошлом. Такую же роль играют уже чужаки в нашей цивилизации или подобной нашей под именем «странников», которые спасают избранных  для лучшей, разумной жизни на развилке, предоставляя шанс всем прочим, званным погибнуть. Такую же роль могут сыграть свои же, маскируясь под так называемых «люденов». Эта идея, как и прочие, стара как мир: много званных, но мало избранных. Странники или людены являются проводниками  вразумленных людей в иную реальность. Прочие идеи подобных, гуманоидов, имманентистов и бесподобных, трансцендентов, неспособных на контакт, исчерпывают иные возможности.
        Чего же более? Неужели только то, что в будущем у людей появится уже третья сигнальная система – система телепатии, что характерно уже не для разумных, а духовных существ, как об этом задумывается написать Иван Ефремов. Эта система есть система явного упрощения (редукции) второй сигнальной системы рефлексии как опосредствованной коммуникации между людьми. Телепатия свойственна не разумным, но элементарным существам. Телепатически сообщается не сложное интеллектуальное знание, но простое чувственное  данное, например, данное воздействие мага, его внушение состояния послушания своему ученику.
        Мы знаем эту жизнь в той мере, в какой являемся живыми существами. Иная жизнь есть, но она неведома нам. Мы называем ее иным миром. Мир иной для нас, если это мир духов. Или это мир минералов, мертвый мир. Он не понятен нам. Почему? Потому что иначе устроен. Нет, не глупо, просто иначе. И само его устройство не предполагает понимание в качестве условия его существования. Вот мир человека как душевного существа, то есть, существа с разумной душой, предполагает в качестве условия своего существования его экзистенциальное (отношение к себе) или хотя бы социальное (отношение к другому) понимание. В отношении и проявляется смысл как вот такое отношение. Само отношение имеет значение. Значение уточняется в смысле.         

Глава десятая. Гог и Магог: Дьявол и Сатана
        Не менее важной, чем тема контакта с «братьями по разуму», на мой взгляд, является тема Армагеддона. Эта новая тема есть тема не далекого будущего, куда можно отложить в сознании событие осуществления контакта с «братьями по разуму», но ближайшего будущего. Эта тема не Звездных миров, но Звездных войн, которые ведутся почему-то на экране.
        Следует понять особенность настоящего момента толкования смысла самого понятия «Армагеддон» как битвы сил добра с силами зла. На самом деле идет теперь битва не между силами добра и зла, а между силами зла. Добро не бьется со злом. Так обстоит дело лишь в превращенном, точнее, в извращенном человеческом сознании. Добро никогда не есть «с кулаками». Таким оно является в дремучем, животном сознании людей. Нет воинов добра. Есть воины зла. Все религиозные сказания о воинстве ангелов есть одна мифология, то есть, откровенная или замаскированная ложь, религиозный фантом и, мягко говоря, неправда, кривда, гнилой плод кривого зеркала человеческого сознания. Есть «добродушные» ангелы света. Демоны существуют только в «сумрачном сознании» эволюционирующих людей.
        Воины зла - это демоны. Другое их название есть олицетворение страсти ненависти к себе подобным, характерное для людей как «крокодилов» по отношению не к крокодилам, а к людям.
        Эти демоны как воплощения человеческих страстей бывают двух родов, если речь идет о страсти самоистребления. Один род дьявольский, другой род сатанинский. Дьявол символизирует собой реакцию мира ангелов на искушение Бога прелестью материи, его творение. Люцифер восстал на бога из-за такого прельщения в силу своего идиллического состояния. Часть духовного творения Бога в вечности восстала на Творца из-за его увлечения миром иной природы, уже материальной, ничтожной в смысле актуальности. Только следует понимать, что наибольшая актуальность в невидимом, духовном мире приходится на мир без форм. Сам Бог как Дух не имеет формы. В этом и заключается парадокс самого бытия, существования Сверхсущего Бога. Он как форма форм бесформенен, не ограничен конкретной формой, беспределен. В этом ему подобны ангелы. Но они реактивны, не самостоятельны.
        В акте восстания на Бога Люцифер показывает первый пример самостоятельности в существовании. Но эта попытка несостоятельна. Люцифер не имеет основы в мире воплощения. Поэтому он имеет пребывать в нашем мире только в чужом воплощении как паразит сознания. Реально демон из невидимого мира может существовать только в нашем сознании после восстания. Это так сказать «падший ангел».
        Сатана – это не «падший ангел». Но существо инфернальное, из подземного мира. Только не следует его натурализовать на все сто процентов. Это существо не из сверхсознания, сюр-сознания, а из подсознания, из бессознательного. Это так называемое Оно (Id). Имя ему легион. Оно воплощение хаоса материи сознания. Это хтоническое сознание Голема, существо, рожденного матерью «сырой землей». Из нее как из меона Бог сотворил Адама. Но все это лирика мифического характера. Это существо желания, астральное существо. Сатана – противник Бога. Бог покорил материю вдохнул в Голема дыхание жизни, вдохновил его, подняв из глубин хаоса, тьмы к свету знания. Но Сатана, который сидит в человеке, все смотрит в глубину сознания и стремится опуститься на самое дно его, как говорят в народе: «волк смотрит в лес». 
        Вот между ними как частями прежде амбивалентного, но теперь раздвоенного, расщепленного («несчастного») сознания современного человека-недоумка и идет война не на жизнь, но на смерть целого сознания. Его (Я) разрывают силы духа как идиллии (перевернутое и отраженное Сверх-Я), зеркала сознания, представления, идеологии, не идеала, и силы плоти (Оно), мозга. Идеология от дьявола, мифология от сатаны.
        Сейчас разворачивается борьба, полемос между дьяволом и сатаной, между идеологией интеллигентов и мифологией народа. Это неизбежно перед переходом человечества из неразумного в разумное состояние. И то, и другое противно разуму, тем более духу. Прельщение Бога закончилось. Он покинул этот проклятый мир. Мир обезбожен. Как говорят, «свято место пусто не бывает». В мире воцарился дьявол цивилизации, символизируемый капиталом. Он не может не вызвать хаос, несущий тьму и гибель человечества. Не все умрут, но подавляющее большинство людей сгорит как солома в третьей мировой войне. Однако остальные спасутся. Кем? Разумеется, ангелами – посланцами Бога.
        Интеллигенты, точнее, интеллектуалы одержимы комплексом знания мира и незнания Бога. Они не могут принять не Бога, а мира, который узнали и он им опротивел. Они, как Иван Карамазов у Федора Достоевского не могут принять мира Бога, данного человеку. Им подавай мир ангелов, где не прольется и слезинка ребенка.
        Напротив, трудовой коллектив одержим демоном материи, в которую труд тянет его обратиться и овеществиться, превратиться в слугу удовлетворения капризов господина как одного из них, ставшего всем на голову.