Дети победителей. Рассказ 1-й. Сальвадор Альенде

Май 1985 г.

ДЕТИ ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Рассказ 1-й
«Сальвадор Альенде»

Им завтра наступать. Но это только завтра. О грядущем пусть тревожится бог, царь и воинский начальник. Правда, бога нет, царя давно убрали, но зато воинских начальников кругом в избытке. Прошёл приказ – укрыть технику. Они укрыли. Они – это экипаж танка Т-54 с бортовым номером 317. Известный всей дивизии экипаж. «Маяки правофланговые социалистического соревнования», - гласила надпись, помещённая в своё время под групповой фотографией в армейской газете.
Сейчас «маяки» отдыхали после работы «не пыльной и денежной» - отрывки капонира под танк. Работа продолжалась пять с половиной часов, экипажу изрядно надоела и измотала его. Поэтому затяжки курильщиков были особенно сладки, а на чумазых, поднятых к небу физиономиях плавало выражение умиротворённости и благодушия.
Курили трое. Четвёртый, не курящий член экипажа, сидел рядом, обхватив колени, и тоже смотрел в небо. Это был Амирджан Садыков – наводчик орудия и спаренного пулемёта, солдат первого года службы, которого никто не звал иначе, чем Садик. Амирджан Садыков худощавый, невысокий, со скуластым смуглым лицом – типичный представитель солнечной среднеазиатской республики. Большие чёрные глаза Амирджана всегда смотрели внимательно и ласково, они как бы отражали его характер, чуткий, доброжелательный. За ним, иногда, замечались короткие вспышки ярости, однако в любых конфликтных ситуациях он неизменно оказывался прав. «Обострённое чувство справедливости» - по определению командира экипажа сержанта Ахметова.
Сын колхозника из-под Ургенча, воспитанник ПТУ, оказался находкой для экипажа: на первых же практических стрельбах он показал лучшие результаты, в дальнейшем же стрелял почти без промаха. Было у Амирджана какое-то особое чувство единения с прицелом. Он ощущал себя как бы неотъемлемой частью треугольника: прицел – орудие - цель. Его чуткие пальцы всегда точно знали, какую взять поправку, насколько совершить доворот. «Дар божий», «глаз как алмаз», - говаривали в батальоне. Экипаж дружно берёг Садика, которому в немалой степени был обязан лаврами, но в роли главного покровителя неизменно выступал механик-водитель ефрейтор Семён Кудря, в просторечии – Сёма.
В своё время Сёма «дал в рог» парочке балбесов, пытавшихся «подхохмить» над «этой красной девицей Садыковым». Охотников «подхохмить» больше не находилось – связываться с Кудрей себе дороже. Кудря – рыжий верзила с вечной улыбкой на круглой физиономии, не ясно как попавший в танкисты и уже совсем не ясно как умещавшийся в тесном отсеке механика-водителя.
И не только умещавшийся – водитель он был классный – «без дураков», как выражался командир роты капитан Сидоров. Кудря – шофёр из Казани – единственный член экипажа, которого, умело действуя в союзе с командиром роты, перетянул в свой экипаж сержант Ахметов: они были земляки и когда-то окончили одну школу. Впрочем, командир соседней роты упирался лишь ради протеста: дерзкий, острый на язык ефрейтор симпатий у него не вызывал. Зато потом, когда слава механика-водителя Кудри пошла гулять по батальонам дивизии, командир соседней роты не упускал случая попенять капитану сидорову на «нетоварищеское поведение, проще говоря свинство», на что капитан Сидоров неизменно отвечал: «Увы, my gear, паровоз стремительно ушёл». А если командир соседней роты продолжал бубнить, капитан Сидоров произносил вторую, заключительную фразу: «Поверьте, my gear, если среди этих людей – небрежный жест в сторону окружающих, и есть кто-либо, кто Вам искренне сочувствует, так это именно я!»
Виновник возникновения столь острых диалогов командир танка капитан Ахметов имел за плечами неполных пять курсов Казанского государственного университета, где, «в той жизни» изучал мировую историю «от Ромула до наших дней». Два года назад разгорелся сыр-бор между ним и его супругой, студенткой филфака. Не выдержав изнурительной борьбы на два фронта, Ренат Ахметов с женой развёлся, сессию завалил и «загремел под фанфары со страшной силой» - то есть получил призывную повестку. Это была катастрофа, о которой он сейчас не жалел. Сейчас у него бытовало другое выражение на эту тему: «Лично приобщился к истории».
В короткий срок он сумел сплотить экипаж и вывести его на одно из первых мест среди танковых подразделений дивизии.
Позиции он удерживал прочно, что давало ему возможность быть независимым с начальством и не признавать никого, кроме «своих» командиров. Поэтому довольно часто офицеры других подразделений приходили к капитану Сидорову с жалобой на «непочтительное поведение со стороны сержанта Ахметова». Капитан Сидоров встречал их вежливой улыбкой, внимательно выслушивал и говорил: «Видите ли, my gear, ваши солдаты тоже изрядно досаждают мне, например, (следовало подробное перечисление: когда, где и кто из солдат данного подразделения не отдал капитану Сидорову честь или каким-то другим образом проявил «непочтительное отношение».) Закончив этот внушительный перечень, капитан Сидоров поднимал вверх указующий перст и, совершая перстом колебательные движения, гневно гремел: «Ни в одном, заметьте, my gear, ни в одном из этих вопиющих, возмутительных случаев я не пришёл к Вам с жалобой. И не приду. Я предпочитаю разбираться с нарушителями на месте и Вам советую поступать так же. А после драки, my gear, кулаками не машут.
Выпроводив непрошенного гостя, капитан Сидоров вызывал в канцелярию сержанта Ахметова и начинал «Не оставлять без воздействия ни одного поступка подчинённых» (строки из гл. «Обязанности командира». Устав внутренней службы):
– Пожалуйста, товарищ сержант, расскажите военную присягу.
Готовый к такому обороту дела, Ахметов чеканил текст военной присяги, но едва только доходил до слов «уважать начальников, старших», как слышал: «Стоп! Ну-ка, повторите последнюю фразу, товарищ сержант! Да не жужжите, как муха, а с чувством, с толком, с расстановкой». Ахметов повторял примерно три раза, совершенствуя дикцию и, каждый раз капитан Сидоров призывал вслушаться в «эти священные строки» Затем капитан Сидоров желал знать, кто в армии является начальником, а кто старшим – и на все вопросы следовали чёткие ответы с перечислением уставных статей.
– Значит, уличал Сидоров сержанта Ахметова, - зная устав, вы намеренно нарушили его? – в голосе командира звенел металл. Сержант Ахметов опускал очи долу, принимал вид раскаивающегося грешника и тяжело вздыхал. Сидоров некоторое время сверлил его уничтожающим взглядом, затем чеканил: «Товарищ Ахметов! Считаю, что данный разговор – последний на эту тему. Соберу сержантов и накажу, без дураков. Ясно? Идите!»
Некоторое время Ахметов ходил пай-мальчиком, но потом история в том или ином варианте повторялась.
Четвёртый член экипажа – заряжающий Сальмен Ергалиев или просто «Галя». Это прозвище он получил ещё в карантине, как производное от фамилии, на самом же деле ни в его облике, ни в его характере никто не замечал и тени женственного. Это невысокий коренастый солдат с неторопливыми тяжёлыми движениями, за которым угадывалась большая физическая сила и привычка к нелёгкому труду. Его раскосые карие глаза на смуглом лице всегда смотрели в упор на собеседника открыто и бесстрастно. Ему едва исполнилось 12, когда не стало отца. Проклятый фашистский осколок, затаившийся в организме, сделал своё гнусное дело ровно через 20 лет после окончания боёв. Остались мать, четыре младшие сестры и он, Сальмен, единственный мужчина в семье. Он пас отары в Великой Степи, зарабатывал неплохо, семья не бедствовала. Ухитрился окончить восемь классов. В полку и бойцы, и командиры немало удивлялись: как человек с неполным среднем попал в танковые войска, приставали с расспросами. Сальмен молчал. Он вообще был молчалив, но не угрюм, слова не произносил, а ронял и то в самых необходимых случаях. Однако, если кому-либо из взвода выпадала тяжёлая работа, он неизменно приходил на помощь. В таких случаях можно даже не оглядываться: Галя рядом и уже «пашет».
Вот что вкратце представлял из себя экипаж боевой машины Т-54 № 317, проходивший службу на земле братской ГДР и в настоящий момент сладко покуривавший после великого ратного труда.
На горизонте показался рядовой Чиж Сергей Петрович – Кудря № 2 в пехотном варианте. Едва завидев соперника, Кудря сделал стойку, как гончая, почуявшая добычу. Чиж приблизился: «Привет, мазута!» «Привет, привет!» - поднялся навстречу Кудря и, протянув руку, спросил: «По што пришёл, пехота строеросовая?» «По твою душу, Сёма. Только отойди чуток – воняет соляром. Не люблю.»
– Ладно, выкладывай, нам тут не до тебя, покровительственно произнёс Сёма, угощая Сергея сигаретой. Сергей отказался.
– Разрешите представиться? Посыльный штаба части рядовой Чиж! Ефрейтора Кудрю к замполиту полка! Всё! – лениво повернувшись, Чиж начал удаляться.
– Э, Серый, постой! Серьёзно, что ли? – заметался Кудря.
– Я предупредил! – небрежно отмахнулся Чиж, удаляясь всё дальше и дальше от потрясённого Семёна, однако, пройдя шагов десять обернулся и злорадно засмеялся:
– Очко не железное, мазута. Ха! Моторы пламенем пылают. Не боись, не тебя одного. Ахметов, веди экипаж к штабной палатке, замполит митинг созывает.
– По поводу чего шумим? – спросил Ахметов, не торопясь поднимаясь с земли и отряхивая комбинезон.
– Сообщение по радио передали: переворот в Чили, фашисты президента убили.
 – Что?.. – побледнел Ренат.


На лесной полянке, образуя правильный квадрат, стояли батальоны. С находившегося в центре танка гремел голос замполита полка подполковника Лебедева:
– Сегодня в чили льётся кровь. Обыски, аресты, допросы, массовые пытки, геноцид под аккомпанемент разговоров о защите свободы, демократии. Это звериное лицо фашизма. Таким оно было всегда. Мы, советские люди, знаем его не понаслышке, поэтому трагедия чилийского народа отозвалась острой болью в наших сердцах. Мы знаем, кто стоит за плечами горилл. В своё время так называемые западные демократии вложили немало денег и сил, чтобы вскормить европейский фашизм, который, как раковая опухоль, пополз из страны в страну. Сегодня они, в первую очередь империализм США, проводят по существу ту же политику, подкармливая и поддерживая самую махровую реакцию во всех регионах мира. Трагедия Чили – дело их грязных рук! Это грозное предупреждение нам, воинам-интернационалистам. Бдительность! Бдительность! Бдительность! Сегодня Чили, завтра любая другая страна, чей народ сам захотел решить свою судьбу.
Товарищи солдаты и офицеры! Остановить фашизм может только сила – наша преданность революции, наша гордость, наше умение воевать, бескомпромиссность в борьбе и беспощадность к врагу. «Учиться тому, что необходимо на войне», «учиться военному делу настоящим образцом» - эти ленинские заветы должны стать законом жизни каждого советского воина.
Смерть фашистам всех мастей! Если партия даст приказ, защищать завоевания революционного народа любой страны – клянёмся!
– Клянёмся! – эхом отозвались батальоны и полторы тысячи автоматов взметнулись вверх.
В странном состоянии возвращался Ахметов с митинга. Он вёл экипаж, механически подавал команды, но окружающего не воспринимал абсолютно. В голове билась одна мысль: «Как же так? Как же так?». Чувство обиды душило его. Это было именно чувство глубокой, ни с чем не сравнимой обиды и тревожной щемящей боли. Если бы Ренат попытался разобраться в том, что он сейчас пережил, то вспомнил бы, что такое же чувство он уже испытал один раз в классе десятом. Тогда он случайно услышал, как мать жаловалась отцу, что на улице какой-то пьянчуга оскорбил её грязным словом.
Экипаж в молчании подошёл к танку, уселся на траву, задымил. Только один Ахметов стоял, неподвижно глядя перед собой. Экипаж чувствовал настроение командира.
– Шайтан дери! – зло сказал вдруг Ергалиев. – воевали, воевали, били, били, а они опять что хотят, то и делают. Как так?
– А Куба, а? – спросил Садыков, взглянув на Ергалиева.
– Что Куба! – авторитетно вмешался Семён, - Фидель Кастро сразу пнул буржуев в зад вместе с американцами, а Сальвадор Альенде…
– Что Сальвадор Альенде? – задушевным голосом спросил осунувшийся Ахметов, - делая шаг вперёд, - что пасть раскрыл, шут гороховый?
– Я – ничего, - с обидой сказал удивлённый Семён, – Но мы их предупреждали. 
– Предупреждали, – передразнил Ренат, – Предупреждали! – и понимая, что не прав, но не в силах сдержаться, заорал: – Что расселись, как бабы базарные. Языки поперёд рук хлещут. Встать всем! Краску сюда!
Изумлённый экипаж медленно поднялся.
– Какую краску? – глухо спросил Кудря.
– Ту самую, что перед учениями Садик знаки чертил. Белую.
Садыков нырнул в люк, достал банку и остался на броне, не зная, что делать.
– Дай сюда! – прыгнул на броню Ахметов. – Отойди! – и, переводя дух, наклонился к башне. Не заботясь о почерке, размашисто написал: «Сальвадор Альенде». Обошёл башню кругом, опять склонился, вывел по-испански: «Salvador Allende». Несколько секунд, отстранившись, всматривался в написанное, затем, оставив кисть, уселся на ствол, бессильно свесив руки и смотря вниз. Наконец глубоко вздохнул и поднял голову.
– Народ, а народ, – позвал экипаж Ренат и слабо улыбнулся. – Народ, вы меня извините, заскок у меня. Не обижайтесь, ладно? А танк… Он хороший танк, таким и останется, ладно? Мы его защитим.
– Народ смотрел на командира. Первым очнулся Кудря:
– Нормаль! – нырнул в двигатель, меня нет, и двинулся к бардачку (ящик механика-водителя, где хранятся обычно в беспорядке инструменты, ветошь, запчасти и т. д.)
Садыков и Ергалиев спустились в боевое отделение к орудию и пулемёту. Зенитным пулемётом занялся сам командир.  С этого момента экипаж трудолюбиво и упорно стал готовиться к бою.
Сидя на башне и разбирая пулемёт, Ахметов не забывал внимательно осматривать подступы к машине.  Первым показался командир взвода лейтенант Дубских.
Остановился. Прочитал надпись. Присвистнул и, сунув руки в карман комбинезона, задумчиво обошёл вокруг танка. Встретился с настороженным взглядом своего ровесника сержанта Ахметова. Негромко скомандовал:
– Экипажу снять все переборки, открыть люки. Через пять минут строиться!
Через пять минут экипаж стоял перед машиной. Отведя людей дальше от танка, лейтенант сказал:

  – Разрешаю курить, к машине не приближаться!

  Взглянув на Кудрю добавил: с глупыми разговорами не приставать, – и направился к машине. Лейтенант лазил долго и везде сунул нос. Подошёл к построившемуся экипажу. Обратился к Ахметову, спросил:

  – Что сделано видел. Что дальше думаешь делать?

  – Воевать! – прикрывая волнение бравадой, ответил Ахметов и менторским тоном добавил: "На учениях товарищ лейтенант, как в бою!"

  – Это – конечно. Считаешь, ко всему готов? – расставил ловушку лейтенант.

  – Ко всему – нет, но ко многому, – небрежно обошёл ловушку Ахметов. – Ясно. Популярно объясняю для невежд, – обратился лейтенант ко всему экипажу, – ваш танк представляет собой сложный боевой механизм, все звенья которого, часто незримо, но всегда неумолимо связаны между собой. Что, Садыков, думаешь нет связи между работой орудийного затвора и, скажем, катушкой зажигания двигателя? Отвечай!

  –Я не знаю, товарищ лейтенант!

  –Ясно, Кудря, ты у нас великий диалектик...               
– Конечно есть, товарищ лейтенант, – радостно заявил Кудря. – Кругом сплошные связи. Это я ещё на гражданке заметил. Вот помню была у меня одна связь...

  – Всё помолчи, – спохватился лейтенант, – Посерьёзнее надо, товарищи. Действительно, в машине всё взаимосвязано. А завтра – трудное поле, трудный день. Что угодно может случиться и у кого угодно. Но не у вас! Потому ваша задача сегодня – превратить ваш уже совершивший двухсоткилометровый марш танк, в безотказно и точно действующий боевой механизм, не способный к осечкам. Это понятно?

  – Мы это знаем, – за всех ответил Ахметов

  – Отлично! Тогда каждый из вас сейчас доложит мне, как он собирается выполнить эту задачу, – и, памятуя кудрино словоблудие, лейтенант добавил, – Доклад строить строго по пунктам, от которых не сметь отклоняться: первое – за что отвечаешь, второе – возможные неисправности, третье – меры предотвращения, и последнее – необходимые материалы и средства. Давайте сядем и начнём, пожалуй, с командира.

  Военный совет прошёл строго по схеме, предложенной лейтенантом Дубских и длился недолго. Стратегия подготовки машины отлилась в мозгу каждого в чёткие закончены формы. Механик-водитель Кудря, который, используя ситуацию, жалобно выклянчивал у командира взвода различные дефициты для кубышки, был разоблачён, назван кулаком и поставлен на место. Уходя, Дубских счёл нужным напомнить:

 
  – Речь шла в основном о технической подготовке тактико-специальные варианты разберём позднее, когда освободитесь.

  Экипаж повеселел: пока всё в норме!

  К танку подходили солдаты и сержанты разных подразделений, раскрывали рты: "Ну вы даёте! Ну и ну!" Ахметов отгонял их как мошку. Одного сержанта, который отошёл от танка со словами: "А мы тоже напишем!", Ахмедов, метнувшись, схватил за шиворот, встряхнул и обложил, посоветовал жить своим умом. Он ревновал к танку.

Появился командир роты капитан Сидоров. Ахметова рванувшегося доложить, остановил жестом: "Не надо! Работать!" Молча и долго ходили вокруг машины, внимательно наблюдая за каждым. Народ потел. Подобравшийся Ахмедов яростно тёр затворную раму, делая вид что поглощён работой.   
                «Работать так работать!» Услышал: "Подойди-ка сюда, Ахметов". Подошёл, козырнул, молча встал рядом.

  "Раз позвал без официоза, то неча и нам грудь колесом». Капитан пристально глядел на Ахметова, в глазах таилась любопытство. Считанные разы за время службы удавалось Ахметову предусмотреть реакцию капитана, а он дорого бы дал, чтобы уметь это делать.

  – Что Ахметов, решил отомстить фашистам за смерть президента? – усмехнувшись, спросил капитан.

– Что можем, то и делаем, товарищ капитан ответил Ахметов с вызовом. – Да, сложная штука жизнь Ахметов, – игнорируя тон сержанта, спокойно сказал капитан, – очень сложная. И долгая. Тебе это известно?

  – Известно, товарищ капитан, – выжидающе ответил Ахметов.

  – Я в этом сомневаюсь. И всё же в главном ты оказался непререкаемо прав. С ними всё равно ещё придётся окончательно рассчитываться. Кому, когда и где – не знаю, но придётся в той или иной форме. Сейчас каждый из нас в какой-то момент обязан что-то делать. Пули должны находить цель: врага или мишень, если враг пока недосягаем. Пока. А там видно будет – жизнь большая. Ты слышал про Че Гевару?

  – Конечно! – воскликнул Ахметов и тут заметил, что всегда насмешливо суженные стальные глаза капитана вдруг стали по-детски чистыми и очень синими.

Перехвате вспыхнувшие взгляд Ахметова, капитан понял всё. Какое-то время они не шелохнувшись молча стояли рядом, боясь расплескать хлынувшее в души чувство братского единения; единомышленники товарищи по оружию.

Ахмедов спросил: – Товарищ капитан, что нужно, чтобы как Че Гевара "умереть на чужом берегу за столь чистый идеал"? (Прим.: Че Гевара «Эпизоды революционной войны»)
  – Что нужно? Быть специалистом высшего класса в своём деле. Профессионалом. Неуязвимым, незаменимым. Тогда поверят, доверят, пошлют.

– Только это?
– Нет не только. Остальное... В общем, жизнь – штука сложная, устал твердить я. Но это фундамент, без которого нет смысла строить здание.
– Ясно. Спасибо, товарищ капитан.
  – Не за что, – возвратился капитан к своему обычному иронично-снисходительному тону, небрежно махнул рукой на танк: – Трудитесь, – и, повернувшись, пошёл прочь. Экипаж разговора не слышал, заблаговременно укрывшись за бронёй на всякий случай чтобы не нарваться, сейчас подходящий Ахметов увидел выглядывающие изо всех люков тревожно-любопытные физиономии. «Ну что за нас капитан?», – гортанно спросил Ергалиев.
– Ещё как за нас, – весело ответил Ринат и все счастливо заулыбались. Солдаты и офицеры полка знали, что если командир первой танковой роты что-то отстаивает, то поблизости обычно не находится силы способной ему противостоять. Капитан Сидоров в совершенстве владел приемами защиты и нападения.
К вечеру мимо танка с папкой в руках прошагал замполит батальона майор Черник. Черник – приземистый упитанный мужчина. Озабоченный замполит не заметил экипаж. Занятый экипаж не заметил замполита. Это выгодно обеим сторонам. Экипажу выгодно и всё. Чернику выгодно, потому что у него авторитет. А свяжись с распущенным Ахметовым авторитет подорвёшь. А ему Чернику этот авторитет между прочим горбом достался. Когда Черник произносил эту свою любимую фразу вслух, он обычно дважды хлопал себя ладонью по толстой шее. В конце концов есть командиры взводов, рот, с них и обязан спрашивать Черник, и он спросит. Майор Черник убедившись краем глаза что информация снизу верна: надпись точно есть, направился к палатке командира первой танковой роты.
Увидев «явление Христа народу», Сидоров поднялся навстречу, поздоровался. Они не виделись с начала учений, Черник избегал появляться в роте обычно посылая для разных обязательных проверок секретаря комитета ВЛКСМ, но уже если прибыл сам это значит что жареный петух или уже клюнул, или вот-вот клюнет.
 Зная всё это, Сидоров не сводил с Черникова внимательных глаз. Черник, осведомившись о положении дел в роте, похвалив, поговорив о предыдущих делах, нацелив, начал осторожную атаку.
 – А что у вас там за самодеятельность такая Владимир Алексеевич? Я имею в виду этого хвалёного-перехваленного Ахметова?
– Ахметов мне-то в благодарности командования не зря получает. Что касается самодеятельности – на митинге вы были и даже влезли на танк в свою очередь.
– При чём тут я? И митинг? Ведь это же партизанщина чистой воды, самозванцы какие-то, гришки отрепьевы…
– Не надо, товарищ майор, сравнивать наших родных советских комсомольцев с персонажами Смутного времени. Экипаж гордость части. Вы сами водили их фотографироваться у развернутого Боевого Знамени.
– Водил и не их одних. Речь не об этом. Ведь есть же порядок. Определённый порядок, который не дано нарушать ни мне, ни Вам, ни им – никому. ¬
– Какой порядок?
– Извините, Владимир Алексеевич, мне кажется, Вы не понимаете – это дело политическое, такие вещи согласовываются.
– Какой порядок? – повторил вопрос капитан.
– Ну, видимо, по согласованию с политотделом собирается общее собрание, принимается решение... Я так понимаю, – развел руками Черник.
– Сколько раз вам приходилось проделывать «такие вещи», товарищ майор? – в упор спросил Сидоров.
 – Причём тут я! Но если каждый будет писать где угодно, что кому вздумается, сегодня одно, завтра другое…
– Товарищ майор, на башне танка 317 экипажем начертано имя погибшего во вчерашнем бою с фашистами президента республики Чили. Что непонятно?
 Разговор сразу принял опасный для Черника оборот. «Ох непросто этот Сидоров, ох непрост, не зря говорят…»
 Черник подрубил отступление: «Владимир Алексеевич, дорогой, не волнуйтесь, пожалуйста, я всей душой с экипажем. Всё понятно: обострение мировой обстановки, происки реакции, патриотический порыв воинов. Разве разве не мы воспитали их такими? Разве мало проведено в батальоне хотя бы за последний месяц толковых политмероприятий. Хоть одно сорвалось? Я своим горбом, – Черник хлопнул себя два раза по загривку, – добивался чтобы каждый наш воин обладал высокими морально-боевыми качествами. Но поймите, такие вещи… Мы, командиры, должны контролировать порывы людей, направлять, так сказать, в нужное русло. Нельзя же с плеча, дорогой Владимир Алексеевич. Ведь есть же инстанции.
– Есть инстанции… – насмешливо протянул капитан и резко закончил: – Экипаж в обиду не дам. Это передайте в инстанциях.
– Какие обиды! Что Вы! Я поддержу, немедленно пойду и поддержу! – горячо заверил Черник и, переменив в тон, добавил по-деловому, выдержанно: «И всё же Владимир Алексеевич, ряд своих замечаний я считаю существенными, прошу Вас принять их к сведению, – и не дав Сидорову открыть рот, повернулся к выходу.
Когда Черник вошёл в палатку замполита полка подполковника Лебедева, попытавшись постучаться в брезентовую дверь, тот был не один. Они с командиром «гоняли чаи» – в расстёгнутых гимнастёрках, без портупей, обливаясь потом добивали свои стаканы, рядом в положении «наготове» дымились следующие двое стаканов в подстаканниках. Мысленно чертыхнувшись: "Вот попал!", Черник попросил у командира части разрешения обратиться к замполиту. Командир кивнул. Надо бы пригласить майора к чаю, но хозяин палатки – замполит, а он этого не сделал. Командир помолчал, отставил стакан, получив разрешение Черник начал:
  – Товарищ подполковник, тут такие вещи утром, митинг был, вы выступали, я выступал...
  – Поконкретнее, товарищ майор.
  – После митинга командир танка сержант Ахметов из первой танковой роты самопроизвольно написал на танке имя героически погибшего президента. Черник выдающе умолк. Командир полка поднёс часы к глазам, поднялся.
  – Извините, Эдуард Александрович, вынуждена Вас покинуть, время связи с комдивом и, бросив сожалеющий взгляд на не выпитый чай, вышел, на ходу одеваю портупею.
  – Так что же? – спросил Лебедев.
  – Всё, товарищ подполковник.
  – Что всё?
  – Я вам факт доложил, товарищ подполковник.
  – Вы забыли внятно доложить своё отношение к факту и какую работу проделали, столкнувшись с фактом.
  – Отношение? Партизана чистой воды, товарищ подполковник, с пылу с жару, ни с кем не согласовав, как будто бы нет ни замполита батальона, ни командира, ни секретаря политбюро, ни вышестоящего командования. Я принял меры, провёл индивидуальную беседу с капитаном Сидоровым, пытался вразумить, напомнил о субординации, о существующем порядке.
  Черник всё более распылялся.
  – Но с ним бесполезно говорить, его чванство и высокомерие у офицеров полка уже давно вот где сидит, – двойной шлепок по шее, – для него все кругом плебеи, патриций – это он – Сидоров.
  Хватит, – жестом остановил его Лебедев. – Вернёмся к теме, как Вы там выразились, как будто бы нет замполита батальона?
  – Так точно! То есть, нет! Я в том смысле что...
  – Хорошо, хорошо, я понял. Мы ещё возможно вернёмся к этому вопросу. А сейчас мне придётся кое-что объяснить Вам. В голосе подполковника зазвучали беспощадные нотки. Обстановка в мире каждый день преподносит нам сюрпризы, среди них, к сожалению, пока немало очень неприятных. Наши люди исключительно чутко реагируют на любое событие дома ли за рубежом ли. Да реагирует по-разному, подчас неожиданно. Так ведь наш народ столько пережил, ему так хорошо известно, что к чему на этом свете. И чем может кончиться всё. Это Вы, коммунист, замполит батальона, обязаны знать и учитывать в своей работе. А Вы? Вы? Четверо комсомольцев проявили здоровую инициативу снизу, Вы оказались неподготовленными к такому ходу событий, растерялись, проявили беспомощность, дезориентировались. Как же так, ведь Вы же не новичок в политработе. В такой ситуации мы вправе поставить вопрос о вашем соответствии с занимаемой должностью, спросить с Вас, как с коммуниста. Что молчите?

 – Да я... Так я... Я же всегда… своим горбом… тянул… всё тянул, я хотел уточнить, получить указание… – бормотал побледневший Черник.
  – Тарас Осипович успокойтесь, – Лебедев сменил гнев на милость. –Расстраиваться пока повода нет. Разве я не понимаю. Трудно, очень трудно. Жизнь спрашивает сурово. Конь о четырёх ногах, и тот спотыкается.

  Лебедев подошёл и широким жестом обнял Черника за плечи. Успокойтесь. Разберитесь в обстановке, верю вы в состоянии обеспечить порядок в батальоне. Думаю, завтра лицом в грязь не ударите. А сейчас идите отдохните. Завтра трудный день. Идите, идите.
 
– Есть, – грустно повернувшись Черник вышел из палатки.
Подполковник Лебедев вернулся за стол, сел, уставил взгляд на колеблющееся полок. О танке он узнал почти сразу, всё дальнейшие обдумал. В отличие от майора Черника, подполковник Лебедев верил в экипаж танка номер 317, и хорошо знал на что способен каждый из них, и все вместе. Замполит полка ничуть не сомневался в том, что завтра в поле экипаж с честью выполнит боевую задачу, оправдав тем самым высокую ответственность который добровольно принял на себя, но реалист Лебедев службе свята исповедовал принцип "заземляйся, кто может!" и сейчас он не изменил этому принципу. Мысли вращались по привычному кругу. Экипаж, конечно, асы! Однако, и на старуху бывает проруха. Много ли надо? одна разболтавшаяся не ко времени гайка, и задача сорвана. А Его Величество Случай? Он может столкнуть танк в воронку, размотать ему гусеницу, заглушить двигатель, пронести снаряды мимо цели и т.д. и т.п. Что тогда? Вроде бы ничего, неудача одного танка не может сорвать выполнение задачи полком. Но это необычный танк, даже если полк выполнит задачу, танк нет, всё равно полку придется туго. Его просто перестанут замечать, с командованием полка на всех совещаниях и встречах будут разговаривать как с малыми детьми, снисходительно, с улыбочкой. Пройти по коридору мимо чужих офицеров спокойно тоже будет нельзя… э, да только ли это!
 Однако, у Лебедева преимущество: он событие предвидит и издалека, начинает влиять на их ход. Большинство же их пассивно ожидают по принципу "Там видно будет!".
  Итак, завтра он должен находиться на КП армии, рядом с командующим и членом военного совета, чтобы в случае чего первым представить толковый доклад, дать необходимые разъяснения. Что и как говорить уже продумано. Веский предлог для появления на КП во время учений найден. Однако недоставало главного звена в цепи возможных событий, так сказать «изюминки» операции, прикрытия –конкретного виновника! Ну, теперь порядок!
  C самого начала своей служебной карьеры майор Тарас Осипович Черник неистово поклонялся только одной формуле: «Я начальник –ты дурак, ты начальник – я дурак». Его поступки – но не слова! – всегда являлись производными этой формулы. Жизнь, по мнению Черника, каждый день приводила доказательства её непогрешимости. А лучший пример – он сам: все ступеньки служебной лестнице одолевает вовремя, звания получает в срок.
 Проходя службу на различных должностях в партийно-политическом аппарате, Черник освоил первую серию определённых плакатно-газетных речевых штампов, которые широко использовал в разговорах, как с начальством, так и с подчинёнными. В случае служебных неурядиц они также служили ему надежной защитой, так как означали высокие понятия, и штурмовать грудью этот словесный частокол у обвиняющих желание обычно пропадало. Однако вслед за штампованной речью у Черника за годы службы закономерно развивалась и штампованная мышление. В результате человек, от природы весьма неглупый, он производил на окружающих впечатление недалекого, ограниченного.

  Сейчас он возвращался к себе не разбирая дороги, лихорадочно пытаясь привести мысли в порядок. Произошло самое страшное: на него вызвали ответственность, а конкретных указаний, как действовать не дали. В хаосе мыслей не терялись и не исчезали только 4 слова: «Проявили здоровую инициативу снизу». «Проявили…» Да зачем, чёрт возьми! Этот правдолюбец Сидоров Робин Гуд Вооруженных Сил. Вечно витает в облаках, на землю спускается только для того, чтобы подложить свинью ему, Чернику. С ним-то ясно, но бойцы? Им что спокойно жить надоело? Неужели они не понимают, что это добровольно принятое имя придётся отстаивать на пределе человеческих сил, что завтра на этом поле под десятками направленных биноклей высшего начальства, под взглядами сотен изумленный глаз им придётся действовать в 3, в 5, в 10 раз лучше, чем другим. Видимо не понимают, иначе не проявили бы «здоровую инициативу снизу».
  Черник вошел в свою палатку, в темноте нащупал телефон, вызвал Сидорова.
 – Алло, Владимир Алексеевич! Ну как там у тебя?
 – Никак, – последовал язвительный ответ.
  – А что твои орлы?
  – Ничего, – развлекался Сидоров.
  – Как ничего? Проявил здоровую инициативу снизу, воспламенил наши сердца и – ничего!
  – Смотрите не сгорите синим пламенем, – Солдаты отдыхают, Вам также и спокойной ночи! – пожелал Сидоров.
 Черник не отвечая швырнул трубку. Много себе позволяет этот отличный командир отличной роты. Но в целом настроение поднялось. «А что, у нас ведь никогда не знаешь… Явного повода для паники нет, а колесо уже всё равно крутится. В общем, «кому бежать решит заря».
 Черника сладко зевнул, отогнул край матраца, вытянул ноги в сапогах на обнажившиеся с сетку и уснул.


Край солнца лишь слегка показался над горизонтом. Танки глухо рыча и откашливаясь струйками синеватого дыма, один за другим выскакивали на опушку небольшого леса, сходу разворачивались в боевую линию. За ними следовали бронетранспортёры с пехотой. В воздухе повисли вертолёты поддержки. Острие таранного удара было направлено туда, где, судя по картам, тянулась цепочка высот. Но сотни глаз, прикованные к триплексам и прицелам, видели в той стороне только густую пелену дыма и пыли. Рассечённая вспышками огня, высоты волна за волной бомбила авиация, туда же стреляла артиллерия всех калибров. «Сабантуй» будет продолжаться до тех пор, пока танки и БТР не дойдут в плотную к высотам на расстояние последнего короткого броска, расстреливая и давя по пути все цели, окрашенные в серо-зелёный цвет, преодолевая участки затоплений, разрушений, воронки, рвы, минные поля, эскарпы, надолбы, завалы – всё что может или могло бы воспрепятствовать движению вперёд. Затем, потянувшись под прикрытием, огневая бронированная лавина стремительно хлынет на штурм последней линии обороны «противника», проходящий по скатам самих высот.

Вооружённые рациями и биноклями, посредники зорко следили за полем, передавая номера остановившихся машин прямо на КПП армии, их число, какое количество пораженных целей покажет, насколько успешным был «бой».



Ломаная линия наступающих машин постепенно стала принимать форму журавлиного клина во главе которого шёл танк номер 317. Кудря не давал никому обогнать себя не из спортивных соображений: клубящаяся из-под чужих гусениц пыль не мешала ему выбирать дорогу, а остальным наблюдать за полем. Экипаж вел огонь по появляющимся и движущимся целям. А целей на поле! Всем только поворачивайся: Ахметову найти и указать, Сидорову уточнить и навести, а снаряд поданный Ермолаевым уже обязан быть в стволе! Грохотал орудийный выстрел, со звоном летела стреляная гильза и всё «возверталось на круги своя». Экипаж работал сложено, под закрытыми лазами пахло истекающими паровыми газами, было душно, пыльно, грязный пот струился по пепельным лицам. В такие минуты танк превращается в ад наяву.

Кудря не жалел экипаж, он не добавлял скорости перед препятствиями. Танк здорово встряхивал, головы бились о броню, но никто не просил пощады. Успех вскорости, в наушниках стоял сплошной мат, но выстрелы продолжали грохотать. Где-то впереди оседали и рушились цели.

Семён проявлял чудеса вождения. Танк сходу преодолевал траншеи, воронки, нырял в противотанковые рвы, натомился сквозь кустарник и, брызгая пулеметным огнем, всё ближе и ближе подходил к высотам. Охрипший экипаж уже не ругался. Игнорируя удары и толчки, он выполнял свои обязанности молча и зло.

А чуть сзади, вправо и влево насколько видел глаз двигались другие танки и бронетранспортеры. Их командиры хорошо усвоили отмеченный во всех уставах непреложный закон наступления: равняйся по переднему! Любой ценой стремясь выйти на рубеж головной машины!



  Командарм с наблюдательного пункта внимательно смотрел в бинокль на расстилающийся перед ним поля и ползучие по нему танки. Что-то сегодня было не так на этом поле. Но что именно, он никак не мог уловить. Видел меньше, чем обычно отставших машин. В глаза бросилось также и слитность действий подразделений, и выжидающе интервалы боевых порядков, и общий высокий темп наступления. Командарм легко объяснил себе это тем, что учебный год подходит к концу и уровень боевого мастерства солдат и командиров естественно возрос. Объяснил и остался недоволен, и всё смотрел на поле, всё оглядывался в него, не расставаясь с ощущением того что всё это уже когда-то было, было просто он забыл, хотя не имел на это права.

  В движении бронированный лавины там внизу чувствовался порыв над полем, господствовала какая-то могучая духовная сила и командарм вспомнил! Как он смел забыть! Декабрь 1941 года, под Москвой занесённая снегом речушка.

И он, только что прибывший на фронт необстрелянный зелёные лейтенант, изготовившийся со своим взводом в ожидании сигнала к атаке. Наступление! Наступление! Нетерпение, нетерпение! И вот, наконец, сигнал. Упершись ногою в ступеньку окопа он как на крыльях взлетел на бруствер и, выбросив вверх руку с ТТ, ликуя повернувшись к бойцам крикнул звонко восторженно: "Взво-од! За Родину! Вперёд!" и, не оглядываясь, побежал к стене огня и дыма. Впереди через несколько секунд он оказался захлестнутый человеческой лавиной безостановочно и неудержимо спешащий в том же направлении, с каждым шагом удаляясь от Москвы.
И впоследствии, в боях прошедшей войны, ему не раз приходилось испытывать это удивительное чувство окрылённости, необычайного духовного подъема, заставляющего бросать в огонь общего духа все свои физические и психические, и моральные силы.

  – Молодцы ребята! Слово крепко держат! – с восхищением сказал стоящий рядом с командующим Член Военного совета.

  – Какие ребята, – рассеяно спросил командарм, не отрывая глаз от бинокля.

  – Как – какие? – удивился Член Военного совета, – Вы же видите, что впереди постоянно танк с надписью на броне.

  Командарм присмотрелся. Да, действительно, схватывая панораму боя в целом, он не обратил внимание на одиночный танк с длинной надписью на броне.

  – Что у них там написано Валентин Степанович?

  – Сальвадора Альенде.

  – Что? – сразу всё поняв, инерционно переспросил командарм.

  – Сальвадор Альенде, – и член Военного совета стал рассказывать командарму то, что узнал сегодня у замполита танкового полка, попавшегося ему сегодня на глаза на КПП армии. Просто, как возмущенный преступлением чилийских фашистов, бойцы назвали свой танк именем погибшего президента, как готовили его к сегодняшнему дню, про командира экипажа – студента, решившего посвятить себя изучению латиноамериканской истории, про сам очень, очень интересный, отличный экипаж. Командарм внимательно слушал члена Военного совета, а сам с горечью думал, что чем отдаление военные годы, тем легче живёт он на свете, как-то расслабленный что ли, часто занимается не тем чем надо, думает не о том о чём надо бы, людей поддерживать не тех, кого надо бы.
  Солдаты России – её слова и гордость! В будущей войне им придётся куда тяжелее чем нам грешным. А он за последние 10 лет кроме штабных морд...
  – Машину сюда! – отрывисто приказал генерал, прерывая Члена Военного совета. – Быстро! – метнулась тень адъютанта. 
  Экипаж замер в одношеренговом строю, не сводя глаз командарма. Генерал молчал, вглядываясь в лица бойцов. Это были обыкновенные солдатские лица, осунувшиеся, усталые, в подтёках пота и грязи. Он передал такие счёта и в дни войны, и в годы мира. Ему до боли знакомы и это привычка доверчиво смотреть в лицо командиру, и звёздочки восторженного любопытства в глазах при виде большого начальства, и выражение лукавый серьёзности на чумазых лицах (а и мы не лыком шиты), и руки как-то особенно старательно прижимаемые по швам.
  Менялись маршалы и генералы, менялась техника и оружие, менялась тактика и стратегия – время меняло всё, но неизменно оставалась бессильным перед поколениями наших солдат.
Это был очень важный вывод – ключ к оценке прошлого, и пониманию настоящего, к предвидению будущего армии и народа.
 «Ничто плохое не случится, пока мы живы на Земле!»
С усилием преодолевая непривычное волнение, командарм сказал:
– Большое дело сделали вы сегодня, солдаты, большое дело. Спасибо вам!
 Позади генерала, резко взмахнув рукой, отчаянно заиграл глазами командир полка, что означало экипажа знак немедленно выдать залихватское: «Слу… Сов… юзу!» Но, чувствуя волнение командарма, смутившийся экипаж молчал, потупив взоры. У них за спиной стоял остывающей танк, на броне которого было начертано гордое имя ушедшего в бессмертие президента чилийских рабочих. Низко опущенные ствол орудия настороженно глядел на Запад оберегая форпост социализма – Германскую Демократическую Республику.
– А что, солдат, шишек-то много себе набил на этом поле? – обратился командам к стоящему на левом фланге смуглому худощавому бойцу со смышлёными чёрными глазами.
– Не, – ответил боец, краснея и, окончательно стушевавшись, поспешно добавил:
– Совсем ничего не набил, товарищ генерал.
 Все вокруг заулыбались.

¬¬¬¬¬¬¬