Мыло

Часть 1
Зарождение деревни Л. Воронежской губернии, существующей и поныне, было крайне уродливым. Еще в шестнадцатом веке, когда на этих землях не ступала нога человека, по указу тогдашнего императора сгоняли сюда людей из разных волостей как скот, чтобы селились здесь и защищали границы от неприятелей. С того времени цепенящий страх как ледяной неподвижный туман разлился в здешних местах, не громкие предсмертные стоны становились спасением от нестерпимых немыслимых страданий. Многие из невольных переселенцев бежали, а среди оставшихся началась ужасная смертность. Но досадная неудача не остановила великодушного Царя Нашего Батюшку и правительство настойчиво продолжало заселение, безжалостно вырывая из родных обжитых земель человеческую массу и сгоняя ее на чужие безмолвные территории. Объятые страхом, изможденные, растерянные люди падали на тощие колени, тянули к небу сухие руки и просили у бога легкой смерти. Но шло время, жалкий плач стихал, поднимались мужики и бабы, и вот, стало это селение одним из тех нищих и убогих мест, коих в конце девятнадцатого века в Российской Империи было великое множество. Стояла деревня из четырехсот дворов с тремя тысячами бесправных и униженных людей, давно забывших свою кровавую историю и отчаянно бьющих земные поклоны за благополучие своей теперь уже такой родной земли.
Современному человеку будет сложно представить себе все убожество жизни, нищету быта и крайнюю нужду, сопровождающие тогдашних крестьян, особенно на фоне показанного финансового благополучия Российской Империи тех лет. Однако, постарайтесь нарисовать в своей голове эту удручающую картину. Деревня делилась на четыре улицы, но занимала удивительно мало места, дворы стояли так тесно, что было невозможно понять где кончается один и начинается другой. В большинстве своем низкие плохонькие избы обмазанные глиной вперемешку с навозом и накрытые соломой ничем не отличались друг от друга. Все построено кое-как, криво, и из гнилого дерева. Во всей деревне нельзя было встретить чего-нибудь мало-мальски добротного. У многих есть трухлявые сараишки, некоторые, особо добросовестные хозяева, обтягивали свои дворы плетеными заборишками, ну а остальные обходились и так, одним словом, как бог на душу положит. Сельцо это стояло прямо на краю леса, города были далеко. От этого и бедность была еще пуще. Кругом царило запустение.
Хата Петра Степанова стояла почти на краю самой последней улицы, поэтому и по-уличному их прозвали «крайние». Акулина родилась в 1873 году, пятой дочерью в семье Петра и Марии. Бедная семья, как множество других, такой же суровый хозяин – злющий по пьяни и неразговорчивый трезвый, такая же баба – сносящая унижения и работающая как вол. Дочери – не такая уж радость. Да, как ни нагружай бабу, землю обработать как мужик она не может. Опять же, растраты какие на приданое. Пьяный Петр часто бил Марью за то что сына не родила. Таскал за косы, бил оглоблей, пока девки не раскричаться так, что уж невтерпеж ему становилось. Потом обессиленный, но довольный падал на лавку и храпел, а Марья, утеревшись, сокрушалась, что окаянный пьяница бесился так, что попереломал рогачи.
Хата у семьи была как и все остальные, ничего хорошего. Одна комната с земляным полом и сенцы. Пол комнаты занимала печка. Зимой изба топилась по-черному. Страшное дело были эти курные избы. Бывало и выносили полумертвых на мороз отхаживать, так надышатся дымом. Многие после зимы слепли. Одно, из без того крохотное, почти наполовину с улицы заложили навозом, чтобы стены тепло не упускали. Какая вонь стояла кругом! Воняло все. Люди воняли по возрасту: от младенцев – дерьмом, от баб – приторным потом, нестиранной одеждой, квасом, луком, нутряным жиром, расплывшимися чреслами и хворым нутром, от мужиков и потом, и водкой, и табаком, была тут и старческая моча, гнилые зубы и созревшие чирьи. Телки, овцы и прочая скотина, зимовала здесь же на соломе, куда испражнялась регулярно, ну и хозяева, чтобы лишний раз хату не студить, ходили на эту же солому, а потом бросали ее в печку, поддавая жару. Все это смешивалось в маленькой избе, растворялось в горьком въедливом дыму, имело убойную силу для пришлого человека.
От случая к случаю Акулина ходила в школу. Зимой, вечерами, когда семья собиралась дома и все три пары убогоньких валенок были свободны, Акулина просилась в школу. Она ныряла в первые попавшиеся обрезки и бежала. Ей нравилось в школе. Ну, а когда девки шли на улицу, а отец в винную, учеба отменялась. Поэтому Закон Божий читать она научилась лишь по слогам, церковное пение – так-сяк, счисление совсем слабо, а писала, путая буквы. Петр девок своих отдавать замуж не спешил, хоть какая, а рабочая сила. Мечтал, бывало, если бы были они сынами и привели бы каждый по бабе, это ж сколько можно было бы земли обработать. Но, ничего не поделаешь, подходила пора и трех старших девок по старшинству отдали замуж. Через год и четвертую спровадили.
И вот, вошла в пору и Акулина. Начала с матерью заготавливать приданое. Днями обрабатывали бабы коноплю и лен – дергали, мочили, ткали и шили поневы, исподнее, рубахи и сарафаны, вязали суконные чулки. Жених нашелся быстро, с другого конца деревни. Двадцатисемилетний Степан. Семья его слыла богатой, не чета Петрову двору. Мать и отец Степана – Иван и Марья держали и корову и лошадка какая-никакая, а была. Был у Степана брат Василий - двадцативосьмилетний, уже женатый и с двумя детьми. Была сестра Анна пятнадцати лет. Девка входила в пору и отец с матерью уже калякали, как бы найти ей мужа в примаки, мечтали они всех в одном хозяйстве удержать, чтобы легче было богатеть.
И вот шел 1891 год. В доме Петра готовились к свадьбе. Стали уже собирать узлы с приданым: положили три поневы, пять рубах, ситцевый сарафан, одеяло на вате, подушку на пуху, льняных холстов подкинули.
- А табе-то Степан по душе? – спросил отец Акулину.
- Да по чем я знаю, так на погляд, ничего, кудрявый. – отвечала раскрасневшаяся от стыда девка.
Отец, кружась по хате, поглядывал в оконце, кряхтел и прислушивался к лаю собаки.
- Должны бы уж быть.
Хату убрали к приходу сватов: деревянный стол, до этого покрытый слоем жирной вонючей грязи, выскоблили так, что кое-где завиднелись, будто свежеобтесанные доски, подмазали и побелили печь и в избе стоял запах разогретой свежей глины. Вязкий, липкий земляной пол присыпали мелкой соломой.
В хату зашла мать Степана – Марья со снохой – Татьяной. Вошедшие перекрестились на образа.
- Здравствуйте. – начала мать.
- Заходите, заходите. – засуетилась Марья – мать Акулины.
- У нас баран, а у вас ярочка, хороша была бы парочка! – разинув беззубый рот, закатилась мать Степана. – Отдадите девку вашу?
- Что ж, я согласная, отца надо спросить.
Из-за печки вальяжно вышел Петр, нахмурив свои и без того страшные брови. Прокашлявшись, ответил:
- Мы согласные, дочерю надо спросить.
Из-за печки показалась Акулина в новом платке и сарафане.
-Желаешь ты замуж за Степана – Иванова сына? – спросил отец своим раскатистым сильным голосом.
- Как вы, батюшка с матушкой желаете. – уставившись в пол, ответила Акулина.
Пришедшие бабы оглядели девку с ног до головы и одобрительно закивали.
- Ну, чаво ж, можно и винца выпить. – потирая руки Петр, выставил на стол заранее заготовленную бутылку красного и кое-какие харчи. Сваты тоже пришли с бутылкой, и усевшись за стол, стали обсуждать приданое.
Через три дня были смотрины. В доме Петра собралась вся родня с двух сторон. Хоть осень была и поздняя, но теплые погоды выручили хозяев, и часть возни можно было перенести в сенцы. Родители жениха принесли корзину с харчами получше. Мужики и бабы поделились и заняли все лавки в избе. Вывели из сенцев наряженную Акулину, поставили посередине хаты, прикрыли глаза платком. Подвели Степана, родня его вскочила и стала обглядывать девку.
- Чаво эт она у вас так подвязана, не косая ли? – запричитали бабки.
Сестры Акулины перевязали платок, чтобы было видно лицо.
- Пройдись, не хромая ли? – не унимались бабки.
Убедившись в здоровье невесты, стали шушукаться с молодым, спрашивать, красива ли она ему.
- Красоту-то не лизать. – буркнул смущенный Степан. Все шло по плану, по правилам, заведенным черт-те с каких пор. Мать Степана стала перебирать приданое невесты, и Акулина, взглянув на лицо свекровки, поняла, что бедновато имущество. Вскоре все сели за столы и стали есть и пить до пьяна. Ели в этот день, как никогда. Только вот к таким дням, или, к примеру, к престольным праздникам могли так развернуться. Был и холодец, и селедка и яйца, лапша с потрохами, не то что в простые дни – хлеб, да квас, ну и кулеш жиденький, но и то только не в голодный год. А голодные года были часто, ели тогда и траву, и желуди, пухли с голоду.
Долго пили, орали, пели, даже били красные разгоряченные морды друг друга. Разошлись за полночь. Пропили.
Акулина принялась кричать и причитать о том, как хорошо жилось ей в родительском доме, и как не хочет она идти в чужую семью. Ей уже сильно хотелось спать и слипались глаза от выпитой водки, но голосить надо было обязательно.
Следующим вечером в дом пришел Степан, принес водки Петру, и жамок Акулине. Молодые устроились на лавке под образами, и Степан, прочувствовав уже свое право, стал разглядывать Акулину. Посидев так полчаса, засобирался домой и невеста пошла его проводить. Дойдя до первых осенних кустов, Степан зажал Акулину своими сильными ручищами и стал шарить по заднице, пытаясь нащупать сквозь пышную поневу молодые телеса.
- Да ты чаво, кабель. – зашептала Акулина, испугавшись что кто-нибудь услышит и стала что есть силы отталкивать жениха.
- Чаво ты испужалась, я ж тебя не убивать собрался.- взволнованно запричитал Степан.
- Не тронь, не греши!
- Чаво, грех что ли, пропили ж как положено.
- Еще не поженились, грех!
- Да ни грех никакой, мы ведь венцом прикроем. – не унимался Степан.
- Нет! – наконец-то вырвалась Акулина и что есть мочи припустила домой.
- Вот чертова баба! – плюнул на землю Степан и пошел домой, поправляя свою свалявшуюся шапку.
Перед свадьбой приехали мать и отец жениха, забрали подарки жениху и привезли подарки для невесты. В узле были бусы, красные, крупные, красивые и мыло. Акулина взяла гладкий коричневый брусок и втянула широкими ноздрями непривычный терпкий ладанный аромат.
- Ой, вот те на, это ж мыло. Мамань, глянь какое светлое, да ровное.
Акулина попыталась сложить буквы отпечатанные на куске:
- Б - Р- О – БРО – К – А – КА – РЪ – М – О – МО – С – К – В –А. Москва, что ли. – Из Москвы, мамань! – не переставала восхищаться девушка.
- А ну. – подошла мать. – И правда, чудное какое-то, а что и пропечатано на нем чего?
- Ага, написано из Москвы.
- Дорогое, небось. – обрадовалась мать.
- Отец то твой дюже не потратился, когда меня брал, - оскалилась Мария. – в энти времена отцы брали за дочерей шестьдесят-семьдесят рублей, а мой пропоец известный за сорок сторговал. Да, конечно в энтот год дюже дорогой хлеб был, от этого тоже цана упала на девок. А что они ему эти сорок рублей надолго? Он их до последней копеечки в трактир отнес, сука.
Народ в деревне, конечно же, знал, что такое мыло, но в большинстве своем по рассказам или уж самые богатые иногда покупали. Если и удалось простому человеку раз помыть ребеночка бруском, так оно было вида страшного – черный бесформенный кусок с непонятным, вызывающим опасения у баб запахом. Сельцо было далеко от городов, была лишь одна мелочная лавка, где кроме соли, спичек да керосина мало что продавали. Мыло сюда привозили крайне редко, на памяти матери Акулины один раз, да и стоило оно дорого.
- Как пол пуда муки, а у Воронеже, бабы гутарили, есть и по чатыре рубля. – негодовала Мария. – Я то брала один раз, хватило на три лета, мыла голову вам маленьким, и ты захватила, раза два, когда ты лишаями пошла. А на что оно нам, дороговизна такая, щелоком хорошо, что плохо что ли, щелоком? – кивнула мать, глядя на замечтавшуюся, не выпускающую из-под носа брусок, Акулину.
Все делали щелок, использовали его в каждом хозяйстве, набирали золы, заливали в чугуне варом и распаривали в печке. Им и мылись раза два зимой, а летом и так, в пруду плескались. Одежду тоже им стирали, хоть и не часто, а все же, бывало.
Этим вечером в дом Петра пришли подруги и сестры Акулины. Отца проводили к ближайшему зятю и в хате собрались одни бабы. Натопили жарко печь, настелили соломы и стали наливать в лоток вару. Бабы и девки сели за стол, пили самогон, закусывали огурцами, пели песни и напившись до пьяна стали рассказывать похабненькие истории. За печкой две сестры Акулины и мать готовили девке купание.
- А ты нечистая щас, что ли? – спросила мать, сняв запятнанную кровью юбку с дочери и разглядев паклю между ее ног, подвязанную к поясу.
- Уж готов наверно. – ответила Акулина, окончательно раздевшись, и бросив паклю в печку.
- Ну, ничего, с мужем начнешь жить, затяжелеешь, хоть дыхнешь от этой срамоты.
- А что делать то мне завтра ночью. – осмелевшая после двух шкаликов, спросила Акулина.
- Ничего, лежи, да терпи, дело свое сделает и все, от этого не полиняешь. – сказала старшая сестра с огромными грудями, заметно колыхающимися под рубахой. Все бабы закатились раскатистым развратным смехом. Акулина села в лоток с приятной теплой водой. Ей хотелось поскорей испробовать это красивое мыло, что подарил ей жених. Мать намочила мочало из пеньковой веревки и стала натирать мылом. Теплый ароматный пар окутал пространство и заглушил вонь, царившую в избе. Акулина старательно вдыхала пар, наслаждаясь запахом. «Щелок не то…» - думала девушка. Девка встала, мать стала натирать спину. По телу поползли мурашки, мыло скользило так гладко, что девушка не чувствовала грубой пеньки. В воздухе запахло еще сильнее. До этого дня ничто, пожалуй, кроме сытного обеда, не вызывало у нее такого восторга.
- Ишо бы мыла иде узять, каждый день бы купалась.
- Ишь ты, каждый день, вот мужика разыскала сабе богатого, няхай теперь покупая. – засмеялась старшая сестра и снова заколыхались ее огромные груди.
Мать принялась тереть Акулину спереди, подняла руки, помылила подмышки, груди, живот.
- Давай! – кивнула мать в сторону старшей сестры.
Та стала из корца поливать на сестру, смывая почти уже впитавшуюся пену.
- Садись. – снова заговорила мать, ткнув Акулину в плечо.
Девка снова села в лоток, и сестра стала лить воду ей на голову.
Акулина сидела как завороженная. «Щелок это не то, не то…» - снова подумала она. Мать намылила волосы девушки. Сестра смыла. Мать протянула мыло девушке:
- На, мой княгиню свою.
Акулина приняла кусок и расстроилась, увидев что буквы на бруске почти смылились.
- Так скоро кончается. – нерешительно произнесла девушка.
Бабы уже принялись опрокидывать шкалики с водкой. Намылив руки и бережно положив брусок на солому, девушка стала умывать лицо. «Как посвежело…» - подумала Акулина. Снова намылив руки, девушка разместила руку промеж ног и стала намыливать покрытое плотными лохмами нутро. Пока бабы тянули самогон, Акулина еще раз помыла лицо и, даже, в порыве, попыталась помыть рот и зубы, но стала плеваться. Мать принесла новую рубаху. Достав из сундука холстину и бережно завернув брусок, Акулина положила его на печурку.
- Нехай прочахня.
Потом опять все пели, пили, Акулина опять, как положено, кидалась голосить. Размякшая после купания и выпитого, девушка, лежа на дерюжке и укрывшись вонючим зипуном, еще долго вдыхала запах своего чистого тела, новой рубахи, да так и заснула с прядью своих недосохших волос под носом.
С утра стали собирать невесту: заплели косу, надели новый сарафан, посадили за стол. Бабы, завидев лошадь с женихом, повыскакивали из сенцев, завизжали, запричитали. Их напоили вином и Степана пустили в избу. С Акулиной сидели отец и еще несколько мужиков.
- Отдавайте мою невесту! – уверенно начал Степан.
- Золотитя! – ответил отец.
На стол стали кидать монеты, и собрав их, Степана подпустили к Акулине. Отец с матерью благословили молодых иконой и закрыв лицо невесте, собрались ехать в церкву. По дороге раза четыре останавливали забулдыги, пришлось наливать. Повенчались и поехали в дом свекра. Там тоже все сделали как положено, ничего не упустили. Ближе к вечеру, постелили молодым в курене, что был во дворе. Белую простынь прикупили специально, дали подушку и ватное одеяло. В курене уже улеглись к ночи овцы и сели на насест куры, было прохладно, но не холодно. В избе продолжали гулять, слышались песни, мат и ругань. Акулина, осмотревшись при свете свечи, заметила несколько любопытных, пристроившихся к щелкам.
- А ну пошли! – крикнул опьяневший Степан, уже набравшийся смелости.
Акулина легла на сооруженную кровать. Степан снял рубаху, штаны и молча лег рядом. Тут же запустил руку под рубаху Акулины, стал шарить по груди, животу, бедрам. Сопя, как бык, облапал все, что хотелось, и все также молча залез сверху на девку. Акулина зажмурила глаза и покорно раздвинула ноги. Повозившись немного на этом этапе, Степан сделал резкий толчок к переднице жены, и Акулину пронизала острая мгновенная боль, заставившая ее невольно вскрикнуть. Дальше стало легче и даже приятно, но уже быстро закончилось. Степан, перевалившись с Акулины, мгновенно захрапел, а девушка еще гадала, почувствовал ли ее муж как от нее хорошо пахнет.