21. Любовь

- Я уважаю твои чувства к Альстеду, но, поверь, я люблю тебя не меньше, – проговорил Бреальдьеге своим завораживающе звучным голосом, всегда очень напоминавшим Грёзе чистый медный звон больших колоколов старинных часов Главной башни.

Меж тем неотразимая рубиново-златая аура князя победоносно жгла сумрак тёмных аллей парка Горького снейповника, бесконечно, словно перпетуум-мобиле, расточая во все стороны лучистые тепло и свет, даруя смятённой душе Грёзы невероятный, долгожданный, животворящий покой.

Рассветное солнце обернуло её в человека, и она не пожалела об этом.

- Дай, я тебя хотя бы поцелую, – вздохнул князь, делая шаг навстречу. – Ты так нужна мне!

«А ты – мне», – со странной обречённостью подумала Грёза, не в силах ни отстраниться, ни произнести ни слова, потому что эта неожиданная правда отчего-то казалась ей поистине ужасной, почти смертельной…

Она попыталась заставить себя вспомнить об Альстеде, но, увы, идеальный образ вечно юного носферату, так и не успев проявиться во всей красе, тут же бесследно исчез из её мыслей, потому что любовь человека, находящегося сейчас рядом с ней, была опять, безусловно сильнее призраков прошлого, и заполняла собой всё её существо – чудовищную инфернальную бездну, вытесняя и обращая в ничто изначальное зло, тьму, пустоту, холод, и, даже, кажется, самую смерть…

Всё это делало князя в её глазах необыкновеннейшим человеком на свете, и, хотя, она с грустью сознавала, что, к сожалению, давно не испытывает к нему ничего более благодарной привязанности, порою ей всё же была очень нужна его любовь, и это странное обстоятельство безмерно удивляло её, и, даже, отчего-то пугало, приводя в замешательство, и довольно мрачное расположение духа.

Ни слова не было сказано ни о прекрасном Альстеде, послужившего причиною их размолвки, ни о грядущей королевской охоте – очарованные друг другом, они не вспоминали ни о чём, ни о ком…

Грёза и князь прошли в мезонин, где уже был сервирован завтрак.

Немногочисленные слуги-фейри, как обычно, поспешно удалились.

Грёза задумчиво поглощала сладости и фрукты, нимало не заботясь о приличиях, чавкая и облизывая пальчики, а Бреальдьеге тихо сидел рядом, не сводя с неё влюблённых глаз, время от времени, украдкой нежно касаясь, а то и – целуя в безупречную кукольную щёчку.

Ангельское личико Грёзы по-прежнему оставалось бесстрастным, она лишь косила на него непонятным антрацитовым взором, и, в конце концов, не выдержала – шлёпнула-таки салфеткой по настойчиво тянущимся к ней красивым белым рукам:

- Ну, хватит уже, Эли!

Бреальдьеге знал, что в порыве нечаянного гнева Грёза могла легко переломать ему все кости, и всё же, в следующее мгновение, с предсказуемой закономерностью она очутилась в его пылких объятиях.

Князь, впрочем, был немедленно прощён за эту вольность, и даже вознаграждён долгим многообещающим поцелуем, каковым одним, по мерзости характера своего Грёза, в общем-то, и ограничилась:

Безуспешно пытаясь разобраться в своих чувствах, тут же сославшись на усталость, она выскользнула из его рук, отнюдь не забыв, при этом, напоследок, весьма соблазнительно помаячить некоторыми прелестями, и – проворно убежала наверх, в апартаменты, захлопнув двери перед самым носом владетельного хозяина замка, безжалостно оставив того изнывать в одиночестве.