Лунные человечки Мастера Иеронимуса. 01. Пролог

           Пролог.

                * * *
Под туманной пеленой
Здесь вы и в стране иной...
(«Фауст» И.Гёте. Пер. Пастернака)

   На волне бессонницы впервые привиделись эти не смущающиеся своей наготы существа. Отрешённые от реальности и оттого почти призрачные монады. Живущие как бы внутри себя среди спелых ягод и беспечных птиц.Они явились когда в небе из неведомых глубин мироздания всплыла среди облачного сияния луна. Зыбкий лунный свет породил их.
Кто они? –  Обитатели Заветной поляны, –  того лоскута, что остался от Райских кущ. Лунные человечки всецело погружённые в мир грёз, с которым неразделимы.
–  Мы прорастаем в этим мире и наше дыхание сплетается с его травами. И что бы ни случилось, частичка нашего Я всё равно прорастёт здесь если не виноградной лозой, то хотя бы хрупкой, почти иссохшей на ветру, былинкой.

                * * *
Обратный поворот зеркал
В свинцовой вязи литер –
Иеронимус предрекал,
Свидетельствовал Питер.

                * * *
     Напёрсточник, одетый во что-то средневековое, не откровенно шутовское, но близко к тому, персонаж ещё на появившийся, нам ещё незнакомый, стоит на освещённой авансцене, перекидывает стеклянный шарик из руки в руку, жонглирует им.
Звучит тихая ненавязчивая музыка, в которую странным образом вплетаются неожиданные шорохи и скрипы.
Свет гаснет и музыка смолкает.

                * * *
Бессонница тревожит, словно морок.
На грани сна… Почти за гранью сна …
А в черноте кухонного окна,
как в озере без берега, без дна,
скользит мираж – 
                за призрачной стеной,
пугающий, манящий глубиной,
пульсирует и дышит мир иной.

Молчишь и куришь, только сердце ноет,
Всё время сердце без причины ноет.
Часы  твердят: «Всё тлен и маята»,
И душу изъедает пустота.
Уходит время, жизнь неумолима,
И то, что не сбылось – непоправимо.

Я ощущаю это всё острей,
я понимаю это всё ясней,
но доискаться не могу до сути,
и, отступаясь, опускаю руки.

Что сделалось со мной?
Кто закружил холодным стылым вихрем? –
Вдруг я понял, до леденящей дрожи осознал,
что нет во мне меня...
А тот, кто есть, отравлен пустотой…

                * * *
   – Пора! – Борис на автомате глянул в зеркало, с некоторых пор это стало привычным ритуалом. Отразившийся «Я» понимающе кивнул и опустил веки в знак согласия, словно приоткрыл на миг и тотчас захлопнул створки раковины, словно дал понять, что принял на бережное хранение то хрупкое и неназываемое, что невозможно доверить более никому... Никто и не заметил подмены… Никому и не нужно приглядываться. Кому есть дело до того, что совершенно другой человек выходит в дневной трезвый мир.

                * * *
«Земную жизнь пройдя до половины
Я очутился в сумрачном лесу...»
(Данте[Лозинский)


«Я - просто я. А был, наверное,
как все, придуман ненароком.
Всё тише, всё обыкновеннее
я разговариваю с Богом.»
(Борис Чичибабин)

                * * *
Наш ад и рай внутри нас,
Бог, которого мы не знаем,
и чудища, которые отлично нам знакомы,
внутри нас.
И наше Я внутри нас.
По каким крУгам бродим мы?
Из какого лабиринта не в силах вырваться?
И не мы ли сами выстроили этот лабиринт?

                * * *
      С недавних пор в его сны стали вторгаться какие-то бессмысленные, сумбурные, поселяющие в душе тревогу, клочки и обрывки. Сердце начинало бешено колотиться о рёбра, и, в потёмках сна, на этот стук накладывался грохот и скрежет невидимых механизмов. Ночью он ощущал себя потерявшимся в лабиринте, ночью не в силах был вырваться из слепого круга, а  утром ничего толком не мог вспомнить. Разве что опустевшие вокзалы, плацкартный вагон прибывшего на конечную станцию поезда, билетные автоматы, вагонное замызганное окно, за которым мелькали чужие полустанки…

    Пульсирующая доносящейся словно из ниоткуда мелодия. Вальс… Неуловимо знакомый… Щемящий… Прерывающийся дальним гулом стальных рельсов, стуком тяжёлых колёс…

Потом, без малейшей логики и связи, появлялась площадь перед супермаркетом, с её обыденным шумом.

                * * *
    Снова появляется Напёрсточник:
– Ты веришь, что сможешь отбросить всё и стать самим собой?
Что решишься? Дерзнёшь?
Нет. Не веришь.
И с этим ничего не поделаешь.
Не переступишь через это.
Отбросить нажитое?
Прожитое?
Ставшее твоим миром и твоей судьбой?
Это ведь как шкуру с себя содрать.
Живьём.

                * * *
    Сны перемежаются с явью, вторгаются в реальность. Что с ним происходит?
Куда его занесло? Всё чужое. Чуждое. Впереди, сколько ни видит глаз –  безбрежная морская гладь. Позади – пологий песчаный берег. И ни живой души, кроме него. Да и себя он не видит – лишь ощущает своё присутствие в этой точке пространства.
Песчаный пляж сплошь усыпан осколками колб и бутылок, в которых когда-то хранились живые миры и миражи, клубились призрачные дымы, принимая формы сущего... Однажды что-то перенапряглось, прозвучало: – «Дринк!», и острые осколки нашего прошлого, наших надежд, наших разочарований  разлетелись по песчаной полосе. Здесь не существует времени в привычном его значении, здесь значение имеет лишь дыхание вечного моря. – Накатывает прибой, лютуют шторма, режущие осколки воспоминаний  становятся окатной галькой, перетираются в мерцающий песок.
Белые луны, жёлтые луны, голубые… Свет нездешних миров отражется в зеркале ночного моря. Впитываются каждой песчинкой стеклянного пляжа. –
Сны. Это всё сны. Только сны.

=-