***

Я очень мало знаю своих дедушек и бабушек, родные умерли до моего рождения, маму воспитывали тетя с мужем, они и стали ей настоящей семьёй, а нам с братом - бабушкой и дедушкой, других не было.

Мамины двоюродные сестры стали нам очень близкими, любимыми. Сейчас тетя осталась у меня одна, и она - живой носитель нашей семейной истории.

Когда я была младше, мне было это не особенно важно, да и воспоминания сворачивали шею, мне было тяжело возвращаться к ним, сегодня я научилась находить моменты благодарности там, где раньше находила только боль.

У нас в семье как-то повелось так, что мало кто доживает до старости, люди просто исчезают на свои небеса. Моя мама в моей памяти - очень уставший от жизни человек, а ей было лет меньше, чем мне сейчас.

Я, по своим ощущениям, повзрослела совсем недавно, иногда очень жалею об этом и хочу обратно, сама не знаю зачем.

Говорят, я очень похожа на свою прабабушку, меня это не очень радует, она была тяжёлым человеком, мне вообще и кроме нее есть в кого быть характерной.

От одной бабушки у меня вьющиеся волосы и дикий нрав, от другой - не знаю что, и спросить не у кого. Первая была модницей, шила себе красивые платья, какой была вторая - я не знаю. Про одного дедушку знаю только то, что, похоронив любимую жену, он очень сильно тосковал, лег на диван, поставил перед собой фотографию и умер, ушел за ней. Про второго дедушку не знаю ничего.

От мамы у меня - ниоткуда берущаяся печаль и внутренняя тишина, и я помню её печальной и грустной, очень несчастной, мне кажется, она совсем не хотела жить, ей было очень трудно, почти непосильно. Я всегда боялась, что ее не станет. Это было кошмарным страхом, предчувствием, постоянным тревожным фоном, и ее и правда не стало.

От мамы у меня - цвет глаз, но, как оказалось, не насовсем, мамины глаза с возрастом стали медовыми, желтыми, мои ушли в зелень в крапинку. От мамы у меня - один смеющийся глаз, а второй - грустный, я не знаю, как это объяснить, но это не смешивается, и, глядя на свои фотографии, я никогда не могу понять - мне здесь весело? Грустно?

От мамы у меня - склонность писать стихи, вязать, и любовь к собакам.
Между нами - море ледяной, перехватывающей дыхание воды, и я больше не купаюсь в этом море, иногда только сижу на берегу, но, кажется, в эти моменты глаза мои закрыты и не видят, уши мои закрыты и не слышат, а сердце моё спит. Вздумай она позвать меня оттуда, из-за этого моря, я не увижу и не услышу, а сердце моё не проснется - я его очень сильно убаюкала.

Одна моя тетя была необыкновенно талантлива, всё, что она делала, выглядело так стильно и привлекательно, я смотрела как зачарованная. Она очень последовательно и просто сочетала в себе шарм и грубость; и невнимание к окружающим, граничащее с грубостью, а я всё равно была настоящей ее фанаткой.

Она могла сделать праздник из фантика и бокала вина, жила одним днём, очень хорошо вязала и шила, и я, приезжая к ней в гости, листала номера burda, и впитывала эту особенную атмосферу всей поверхностью кожи.

Она очень любила парфюмерию, и я, открывая очередной флакон, мечтала пропитаться, пропахнуть, прорасти в аромат, остаться в нем навсегда. Я часто хочу остаться жить в красивом месте, в красивом аромате, в красивой мелодии, в атмосферной книге, в тарелке с вкусной красивой едой.

Любой человек, аромат, песня, книга, еда - они могут стать убежищем, пристанищем, домом, безопасным местом для жизни души. Я очень часто и сильно нуждаюсь в этом. Иногда мне кажется, что надо придумать себе какой-то волшебный якорь - покупать, например, туалетную воду каждый раз, когда становится плохо и тревожно.Не останавливая себя, не анализируя, не спрашивая себя зачем, и постепенно оказаться/жить в хранилище самых разнообразных ароматов.

Спустя годы достать флакон, распылить облако над головой, вспомнить. Мне было грустно, одиноко, шел дождь, я купила себе эту воду, событие давно испарилось, я почти испарилась, а аромат - вот он, и ощущение давно ушедшего момента - вот оно. Пахнет сырым летним вечером, фиалками и совсем свежей утратой. Хотя, казалось бы, зачем это помнить? Но мне так легче - хранить свои чувства и события в предметах, в запахах и вне себя.

Тетя могла вязать где угодно и не обращать внимания на происходящее вокруг, много спала, и вообще как-то была сама по себе, будто кошка. Была очень темпераментна, с ней было сложно, и я никогда не знала, что с нами будет через полчаса, она могла поссориться с кем угодно и даже подраться.

Однажды я сильно разозлила ее и спаслась бегством - у меня было большое преимущество. Мне было пять, я убегала всего лишь в трусах, подол платья не путался у меня в ногах, и я, рассекая лбом воздух, летела как крейсер.

Вторая моя тетя - она совсем другая. Домашняя, заботливая и громкая - она научила меня относиться к жизни менее заморочено, чем я делаю это обычно, и я иногда это практикую, но хватает меня ненадолго. В моей голове живут они обе, я и та из них, и другая, и как-то они не смешиваются, но я больше похожа на первую как-то особенно и неуловимо.

Брат научил меня выстраивать личные границы и думать о последствиях. Когда я дразнила его, он говорил мне именно это: подумай о последствиях!

Однажды он сказал мне это, а потом побил, и я прямо с первого раза сделала выводы и теперь вечно думаю и думаю о последствиях. С границами я разобралась позже, но, видя за этими границами ранимого человека, я всё равно не могла близко подойти к нему - эти границы существовали и для меня тоже. Вернее, и от меня тоже.

Я не могу пока говорить о нем так близко, потому что с его смерти прошло только пять с больше чем половиной лет, я ещё не смогла осознать это событие, оно входит в мое сознание медленно, будто в замедленной съёмке - я сильно сбросила эту скорость.

Бабушка научила меня печь хлеб и быть очень, очень любимой. Быть любимой маленькой девочкой, и я помню и берегу эту теплую любовь в себе. Бабушка научила принятию и стала настоящим причалом для всех моих чувств. Когда тебя с вечера спрашивают, что ты хочешь на завтрак - рисовую кашу или омлет, ты чувствуешь себя очень, очень значительной. И какао, бабушка! В эмалированном белом кофейнике, пожалуйста! И пусть на молочной поверхности риса будет прозрачная жёлтая лужица сливочного масла.

Много позже, когда в моей жизни случалось очень много признаний в ненависти и пожеланий не быть, я физически очень сильно болела, стремясь в небытие, рассыпалась на миллионы не помнящих друг друга кусочков и не знала, как себе помочь.

Спасение пришло позже, а ещё позже я, наконец, осознала, в чем оно вообще заключалось. Нанизывая свою идентичность на проволоку позвоночника, я не могла и головы поднять - все силы уходили на то, чтобы удерживать эту конструкцию хотя бы не рассыпающейся.

Я находила и находила себя во всех своих детских книгах, в воспоминаниях и разговорах с тетей, во всех своих собаках, во всех связанных моими руками вещах, во всех булках испеченного хлеба и во всех ложках только что сваренного горячего варенья.

Я находила себя в каждой отпущенной на волю букве и рифме, выпущенной из тюрьмы моей головы, и где-то вдалеке, и в то же время - совсем рядом, бабушкины теплые руки обнимали меня.

Это спасло, вылечило, дало возможность восстановиться, дало так необходимую мне землю под ногами - меня так сильно любили в детстве, я буквально выросла с этой любовью, и стало легко и счастливо, как только я смогла это вспомнить.

Дед научил меня Родину любить. В деревне, в полночь мы засыпали под Гимн СССР, потише радио сделать было нельзя, и это было как колыбельная. В шесть утра я просыпалась уже от первых нот и торопилась снова уснуть, и у меня просто не было шансов вырасти какой-то другой, у меня совершенно советская прошивка.

Дед был очень эксцентричным, ярким, местами диким, но очень, очень добрым человеком, и как же он любил жизнь и всё живое. Он был военным офицером, родился в Подмосковье, воевал и служил в Германии после войны.

А потом бросил всю свою прежнюю жизнь, уехал на Алтай, осел в деревне, женился и завел детей. Работал в совхозном саду, любил растения, и я, забывая как дышать от счастья над каким-нибудь цветком, или испытывая вдруг горькую жажду молиться на какое-нибудь дерево, понимаю, кто мне это передал и кому быть благодарной.

Иногда дед случался пьян, и тогда читал лекции про американцев - надо было слушать, я так не любила, а сейчас бы я очень внимательно слушала - это время пришло, но пришло оно слишком поздно.

Я помню, когда увидела его в последнее лето, почувствовала, что он почти уже у черты, хотя он был здоров и весел. Это необъяснимо, я не смогу и не возьмусь объяснить. Его, не случившуюся ещё смерть, я почувствовала вечером, выходя из троллейбуса на своей остановке, а утром, выходя из дома на учебу, я поехала на автовокзал.

Этот мир перестал существовать. Этот мир перестал крутиться вокруг меня, перестал быть моим, вообще перестал быть.

Все эти близкие мои люди переселились на небо, и мне хочется верить, что кто-то из них молится обо мне с небес, потому что любит.

Потому что любит.

2022.