Бабушки на лавочке

 

                Июльское солнце ещё золотило кроны тополей, крыши сельских домов.  Неожиданно  и оригинально окрасило кровлю водонапорной башни в цвет спелого граната. Стояла она, как сиротинушка,   метров через триста на ул. Зелёной. Воткнув свой  громоотвод в тревожное небо.  А вот с восточной стороны села тяжёлыми валами накатывалась чёрно – синяя туча. 
                Ветер упрямо толкал её своим могучим лбом,  на мой любимый Абатск. Закручивал бока немыслимыми огромными кренделями и пышными булками. Гнал «Тётушку непогодушку» ближе к пшеничному зелёному полю.  Вытягивал из тучи длинные серые пряди дождя.  Измученная хулиганом -  «Бореем» она  сердилась, плакала прохладными безутешными слезами.
                Где – то внутри этой суровой и воинственной «мадам», рождались багровые сполохи и звуки громовых раскатов. Казалось, невидимый озорной помощник Ильи Пророка, держал в руках огромный кровельный лист железа. Время от времени  потрясал им.  Рождая грохот,  наводящий страх, на всё живое. Словно тореадор, он пламенел  в молниях, с красной тряпкой, перед небесным чёрным быком.
На деревянной большой лавочке, упирающейся в забор крашеной спинкой. Под последними солнечными лучами сидели пять старушек, с деревянными посошками. Одеты были они..., в общем почти схоже, словно в одно лоскутное одеяло. Вязаные шерстяные кофты разных цветов, душегрейки, тёмные юбки, пимы – самокатки. Галоши с вязанным шерстяным носком. Зато платки, покрывающие головы старушек, у всех были весёлые и нарядные.
                Чуток сутулясь и постукивая о сухую землю батожком,  к компании на лавочке спешила опрятная бабулька, лет восьмидесяти. Звали её Анна Ивановна. Говорить она начала ещё, не доходя до лавочки: - « Ну, девки, чичас ета тучишша, эка стрась небесна, нам всё дело говном сделат. Господи прости ты меня грешную».
- Нать будь- то град торкнет по огородам, не приведи Господи. Все рамы на огурсах похлёшшот.
-Жопу те сдвинь чуток подруга, чё я на краю ютиться буду ли чё ли.
            Пока Анна Ивановна устраивалась, голос подала ещё не совсем старая бабушка Надя.
- Я ить женщыны нонче в больнису ходила. Была у нового тарапефта. Молодой такой, видной. Мне внучка сказывала, что он надежды каки – то подават. С городу Омску, на прафтику прибыл. Ну, так ета, выстояла я очередишшу, захожу, топчуся на пороге. Расшаперилась, чисто растыка кака. А он культурной такой, как в кине. 
– Заходите бабушка, разболокайтесь, лежитесь  на кушетку. Старый-то дохтур,  Иван Карлыч, никогда не укладывал в кабинете на  койку, так стоя и щупал.  И молодой тожо меня шшупать давай, токо лёжа. Так и шарит руками те по голому брюху. И напади - ка на меня икота, аж до коликов,  ей богу! Воды налил из графину. Угошшал от икоты. Полегчало.
Голос подала с другого конца лавочки, самая неунывающая и юморная старушенция - Нюрка – круподёрка.
               - «Надюха, хех зараза ты мать тебя так! Ну, выкладывай в тонкостях шшупанья, шибко антересно! Раз до икоты табя довёл окаянный,  я тожа туда схожу на днях, упрошу его пошшупать получшее   мою грыжу в паху.  Меня и чичас, как подумаю об ентим, ужо затрясат».
В разговор вступила сухощавая бабушка. Все её звали Дарья косая. Она и правда косила почти незаметно на правый глаз. Последний раз, как она раньше сказывала, ходила в районную больницу к вокулисту неделю назад.
               – Включил вокулист – то лампочку ярку шибко, тычет куды – то указкой и орёт:  - « Каку букву бабка,  я табе указываю? А ета таперь кака? А ета? Конечно, оробела я с неспривычки, аж в жар бросило. Понять нечо не могу, и кричу ему тожа, вдруг глухой поди, раз сам орёт.
-А сам- то ты дохтур где? Он вроде чихнул, в двери - те выскочил,  я и не углядела. Поди час его ждала. Так и ушла не с чем. Отложила Дарья вязание, очки с толстыми стёклами, поставила под ноги сумку и сказала: -«Нюрка, ну пошто така стерьва до старости. Одно у тебя на уме. Нечистый тебя на грех наводит. Врач - то с Омску, парнишка ишшо».
                - Ой - ёо, Даря, парнишка говоришь. У меня зятю уж под пятьдесят лет, а всё ума нету - ка. Вчерася выпимши с пилорамы пришёл, лес выписывал. Дочка и давай его уму разуму учить. Зачем, мол,  деньги – то, лишню десятку здря пропил? Вот он и давай орать на доченьку. – Откуда мол, ты такая умная- то взялася на мою голову. Я не выдержала из горнисы и ору зятю: - «Ты Васька, не молодой ужо, а всё ишшо дурак. Откуда взялаясь, откуда...? Чичас штаны сниму, выйду и покажу». Его из избы, как ветром сдуло. До ночи не заходил. Поди боялся, что покажу. 
Разноголосый старушечий хохот, со словесными дополнениями и маханием руками оживил улицу. Да и грозовая туча тоже видимо подобрела от юмора бабушек. Стала заворачивать в сторону деревни Шипуново, наваливаясь толстым брюхом на берёзовую рощу. Солнце склонилось ближе к горизонту. Тени домов, деревьев и заборов подросли, стали длиннее. Вечер стал удивительно уютным и тихим. Это не смотря на идущую мимо села грозу.
-На мою деревню понесло. Промолвила баба Люба. Помочит хоть, слава Богу. Дожжа – то надо. Я вот девки в Болдыревой  родилася.  Нас там Кошкиных пять домов было.  Матушка с Батюшкой меня одну Любой нарекли. Там до войны – те и взамуж вышла. Мой Николай, когда узнал, что я Кошкина Любовь, так и стал меня в шутку «Валерьянкой» звать. Он-то полюбовно называл, когда в кровате со мной засыпал. А в деревне овся имя моё забыли. Всё Валерьянка да Валерьянка. Коля с фронту не вернулся.  Последнее письмо из - под Смоленска было. После войны и я в Абатск переехала. Больше народу, веселей век «куковать». А «Валерьянка» в Болдырево осталась. Да ишо медаль мне абатский военком вместе с похоронкой принёс. Отревела я, кое - как душой оттаяла. Так Коленька в коробочке на божнице и живёт. Чичас отболело всё. Я ить Гришу – сыночка единственного, от заезжего строителя родила. После войны в 48 годе коровник оне ладили. Пол года мы  с ним миловались. Пропал без вести. Объявился, когда Гришеньке, четвёртый годок пошёл. Конфет кулёк сыну он Сельповским магазине взял. Пол – литру водки на стол выставил. – «Давай, говорит, Любаня, выпьем с тобой за нашу любовь». Бутылку ету так и не допили за любовь то. Разнимала нас ужо милиция. Чё я про горё то всё вспоминаю. Гриша на выходны приезжат с семьёй.  Правнука первого привезут. Всех вас девоньки в гости приглашаю.
             - «Вот и Слава Богу, Любонька», сказала молчавшая до сей поры Анна Ивановна. И для нас солнышко порой в жизне выглядыват. Зимой, на  Рожество, троих внуков младших дочка из Тюмени привезла. Да сын двух парней привёз из городу. Те в школу ужо ходят.   Я им горнису отвела, перины взбила. От разносолов стол ломился. Еште, пейте дорогие мои внучатки, солнышки мои ненаглядныё. Сын с дочкой в канпании встречали Рожество, а внуки со мной. Я их когда спать укладывала, спрашивали они  по городскому, где  туалет тута у баушки имеется.  Я им так и сказала: - «Уборна у меня на улисе. Дорожку прочистила. Валенки вон в углу, за печью стоят». Ну и чё вы думайте подруги дорогие, утром то глянула, а пимы мои с галошами чуть не полнёхоньки стоят. Хотела наругать, а подумала и, хохотать давай вместе с внуками. Дочка то с сыном новеньки валеночки купили мне. О плохом больше не думаем. Смех болезни лечит и век удлинят. Вот собралась лет до ста жить. Женшины, глякось, а туча то вся растотвонилась. Стороной тучу - те мороком пронесло. Вот и народ пошёл коров встречать.  Пойду и я банку под молоко заготовлю.
Покряхтывая, похохатывая, расшевеливая суставчики, старушки бабушки постукивая тросточкой, подались, шаркая пятками, каждая к своему дому. Солнце скрылось за горизонт, оставляя на небе красную полоску заката. Завтра будет новый день и новые встречи.
Дед Владимир 2  18 мая 2022.