Великая Жрица Великой Богини Каа

                ВЕЛИКАЯ   ЖРИЦА  ВЕЛИКОЙ  БОГИНИ  КАА. 
 ОЧЕНЬ  СЕРЬЁЗНАЯ   ПАРОДИЯ НА  ВСЕ РЕЛИГИИ:  ПРОШЛЫЕ, НАСТОЯЩИЕ  И  БУДУЩИЕ

ЧАСТЬ I. ОТ  АВТОРА.  ИСТОРИЧЕСКАЯ  СПРАВКА. НАЧАЛО НАЧАЛ
I – 1. Надпись  перед  входом  в  храм  Великой  Богини  КАА Матери  Истины
I – 2. Начало истории. Песнь Пробуждения, сочинённая Верховным Жрецом Храма Великой Богини КАА
I – 3. Лик Божества
I – 4. Старшая Великая Жрица
I – 5. Старый жрец и дитя
I – 6. Уход Достойного за Пределы Явленного
I – 7. Истории жизней
I – 8. Песнь Рождения. Дарованная  Богами
I – 9. Встреча старых  друзей у Драконьего  Фонтана.
I – 10. Три Леопарда. Комедия с политическим оттенком при участии Сына Бога РА – Фараона.
I – 11. Бегство от Дракона
     *****************

ЧАСТЬ II.   ПОЛДЕНЬ  ВЕЛИКОГО  БЕЛОГО  ХРАМА
II – 12. Торжественные Проводы усопшего
II – 13. Последний дар ушедшего фараона или сосланная в Храм Богини КАА живая  проблема.
II – 14. Драка или Священные Детки и полный карьерный крах
II – 15. Сила Неблагой Памяти
II – 16. Противостояние 
II – 17. Колодец Времени.
II – 18. Синие – синие горы.  Ученики отшельника
II – 19. Пропасть Чёрного гнева
II – 20. Выздоровление и поворот событий
II – 21. Люди и Боги
        ******************
ЧАСТЬ  III. КРУЖЕВО  ВЕЧНОСТИ. Сказка, пропетая однажды Старшей  Жрицей   Великой Богини КАА  двум детям

III – 22. Мальчик в Белом Хитоне
III – 23. Просто дети
III – 24. Эксперимент Старшей Жрицы Великого Белого Храма Каа - Миэлиты
III – 25. Взросление. Целебные травы от сердечной тоски
III – 26. Закон Совершенства.
III – 27. Последнее наставление в Нижнем Тёмном  храме.
III – 28. Бегство Великой Жрицы от самой себя
III – 29.  Слезы Великого Жреца – Ашая Ашарам
        ******************

ЧАСТЬ IV. ЗАКАТ  ВЕЛИКОГО  БЕЛОГО  ХРАМА  КАА.  ДУНОВЕНИЕ ВРЕМЕНИ

 IV– 30. Таблички  для Памятования  Истины  жрецами  Храма  Великой  Богини КАА.
IV – 31. Египет и Юная Великая Жрица
IV – 32. Откровения у Драконьего Фонтана
IV – 33. Прогулки в окрестностях Мемфиса
IV – 34. Рынок – во все века рынок
IV – 35. Настоящее и Прошедшее
IV – 36. Пророчество помешанного  жреца
IV– 37.  Свидание Последней Жрицы с Последним  Фараоном
IV – 38. Тёмные тени в светлом храме
IV – 39. Дела египетские 
IV – 40. Продолжение Табличек для Памятования Истины жрецами Белого Храма  Великой Богини КАА
IV – 41. Как впервые лгала Великая Жрица и в последний раз гневался Ааллем
IV – 42. Непредвиденное на пороге Вечности
IV – 43. Старая прорицательница Нэйна
IV – 44. Память безумца
IV – 45. Оаян Амолик
IV – 46. Последнее Священнодействие последнего Великого Жреца Храма КАА.
IV – 47. Сны Сына Бога – последнего фараона великого  города Мемфиса
 IV – 48. Прогулки инкогнито последнего фараон

     АНТИНАУЧНЫЙ  ЭПИЛОГ
    *********************

От АВТОРА. Жанр повествования – переросшая саму себя коротенькая пародия. Тексты иногда ведут себя непокорно: автор хочет одного, аоистория сопротивляется. И вот в данном случае первоначальный автор сдался под напором своей истории, и, что называется, "покатилось само". Что получилось – то получилось. 
_____________________

ИСТОРИЧЕСКАЯ  СПРАВКА. Место и время действия – Древний Египет, около 650 лет до н.э., египетская столица – прекрасный город Мемфис и его на то время ещё процветающие окрестности. Мемфис – так город звался на латыни римлянами; копты укоротили название до – Менфе или Мембе, а арабы ещё короче до – Менф. В Древней Месопотамии именовали — Ме-им-пи. В Ветхом Завете Мемфис упоминается как город Моф или Нофр. И как бы город ни назывался, его возникновение спорно и зиждется на мифах!

Будто бы первым объединивший Верхний и Нижний Египет его первый фараон Менес  около 3000 лет до н.э. основал означенный город  на плодородных, но коварно изменчивых берегах Нила: на западном берегу. Хитроумный Менес якобы велел постройкой плотины изменить направление русла великой реки Нила: на месте засыпанной речной излучины возвели город, как знак власти гордого фараона даже над природными стихиями.

 Что на это сказать?! Стихии на время, бывает, вынужденно уступают, но рано или поздно всегда мстят людям, возомнившим себя всесильными. Но в упоении борьбы люди не склонны заранее задумываться о грядущей мести природы.  Естественно,  царственный строитель назвал город в свою честь – «город Менеса»!

Имевшего божественные претензии гордого, но – Увы! – по земным законам смертного фараона на две с половиной тысячи лет пышно пережив, Мемфис с переменным блеском существовал с начала 3-го тысячелетия до н. э.  до второй половины 1 до н.э. тысячелетия. Менес правильно рассчитал меньшую зависимость правого берега от приливов и отливов коварного Нила, но есть ведь ещё и неведомые смертным замыслы богов плюс политика!

Солидные историки отвергают не подкреплённую никакими реальными фактами версию про участие в постройке города мифического фараона Менеса, а уж над версией греческой так и просто ехидно смеются! В греческой мифологии Мемфис якобы был назван в честь царицы Мемфиды, жены Эпафоса  -  основавшего сей город сына Громовержца бога Зевса. Помилуйте! Кто же в современности верит в такую ерунду?!

 К великому огорчению дипломированных историков, другие - прочие  версии названия на поверку не многим более доказательны: будто бы даже изначально древний город назывался Инбу-хедж — «Белые стены».  Потому что в окрестностях было немало белого камня, из которого и строили. А уж священный смысл присочинили задним числом.

Наконец, есть версия, что название «Мемфис» произошло от именования пирамиды фараона Пепи I — «Мен-нефер» — «Крепкая прекраснейшая пирамида Пепи I». Какая из версий названия более основательна, только сами египетские боги ведают! В любом случае  в своё время это был город мифологически известный, где могли случиться любые – самые невероятнейшие события, что весьма удобно для нашей повести!

  Пожалуй, существование Мекмфиса подтверждают как раз его многие на разных языках наименования: имена бывшей столицы Египта не вызывают особого изумления: каждый пришлый народ норовил окрестить на свой лад столицу Египта, приветливо открывающую врата торговым пришельцам. Воевавший, моливший и торговавший при восьми сменяющихся династиях Древнего Египетского царства город особого расцвета  достиг при VI династии фараонов  (2639—2506 гг. до н.э.) как центр поклонения бога  Птаха: бога правды, порядка и творца мира и всех прочих богов.

 Сотворённым им богам - детям вручив управление шумным, своевольным  миром, Птах себе в удел мудро оставил  царство мёртвых: царство душ, вместе с телом на земле неволею оставивших властолюбивые амбиции. Следовательно, Птах в последующей земной истории как бы и ни при чём?! С его стороны предусмотрительно! Потому что боги - дети и вели себя соответственно капризным и злым детям, много чего натворив. В мире же живых Птаха чаще почтительно именовали — «Амон Ра - Незримое солнце истины»:

Радостны поклоняющиеся великому Ра-
Восходящему на востоке солнцу истины!
Пылающий диск – господь солнечных лучей!
Поклоняемся тебе утром – предлагаем ночлег вечером.
Да сияешь ты перед лицом живого и умершего
Принимаешь к себе – даруешь блаженство вечное!

По имени солнечного бога название Хут-ка-Птах — «Храм ка Птаха» или обиталище души бога-творца Птаха — Мемфису как будто совсем уж не созвучно?! О, боги Египта! Как одно название превратилось в другое — ни один египтолог на сто процентов не объяснил. Да так ли это и важно?! Важнее другое! Как и все последующие боги претендовавший на истину в последней инстанции Птах имел немало обликов - ликов. Поэтому, какая беда от приписывания ему в нашем рассказе ещё одного прекрасного женского облика?! Прошлое от этого не изменится, а настоящее и тем более ущерба не потерпит.

 О, Мемфис! несравненный город великих храмов и пугающих воображение размером огромных статуй божеств! Город затмевающих деяния и нужды живых гробниц - пышных обителей мёртвых! Резиденция многих фараонов - Ты, Мемфис, в своё время был одним из всемирных центров, куда являлось множество чужеземцев: сирийцев, финикийцев, греков и прочих сребролюбивых или любознательных, или в неких поисках пришельцев из-за моря. К числу коих принадлежит один из загадочных героев нашей истории. Всех – были бы полезны, забавны или просто не мешали! – принимал Мемфис, как живописное полотно растянутый по исходящим от верхушек фараоновых пирамид мистическим линиям!

 О, в незапамятном прошлом блистательный Мемфис! На пороге своего падения во прах будь снисходителен к выдумкам, стремящимся через две с половиной тысячи лет узреть тебя ещё во всём величии! Ныне от тебя оставшиеся только основания гигантских колонн да прочие каменные обломки подталкивают воображение домыслить великое целое до его падения.

В 671 году до нашей эры ассирийский царь Асархаддон, пользуясь соперничеством египетской знати и жрецов, захватит Египет, богам, видимо, надоевший. Ассирийские войска варварски разграбят Мемфис. Покорённый город так и не оправился: как тяжело больной хирел, стал городком, потом окончательно опустел. На месте некогда великого города остался лабиринт нежилых развалин. А ведь всё построенное, но брошенное  людьми, удивительно быстро разрушается. Так разрушится – будет погребён под песком и сам превратится в песок Мемфис - город-легенда. Чем с внешней стороны и за пределами текста должна бы кончиться наша повесть, но что описывать показалось не слишком интересным. Психология живущих на изломе времён – вот наш конёк и идея-фикс!

Описанные в повести события собраны воедино и отнесены в столь отдалённое прошлое ради удобства исследования неизменных свойств человеческой натуры посредством фантазии: Древний Египет так отдален от нас во времени, что утверждать что-либо наверняка весьма сложно. Любителям опровержений, как минимум, потребуется прочесть всё ниже представленное плюс некоторые, изложенные не слишком популярно лёгким слогом научные труды, автором данной повести в некотором ужасе только благоговейно подержанные в руках. Есть, однако, подозрение, что насыщенные множеством интересных сведений сочинения эти тоже не вносят кристальной ясности в древнюю историю!

 В конце концов, глупо разумному рьяно осуждать псевдо египетские древности в стиле фэнтези! Фантазёра же – данного автора ругай в меру,  дабы самому в будущем избегнуть неприятностей в той же роли (т.е. – в роли автора!). Потому как наподобие умственной чесотки - писательский зуд нападает на человека внезапно и медицине не подвластен. Собственно,  древним Египтом может считаться любая знакомая по занятным слухам далёкая экзотическая страна. Прескучившись серым настоящим, найдём ли идеал в прошлом?! Действительно ли Человеческая натура сильно изменилась за миновавших пять тысяч лет?

          …Время капает на песок,
Необъятностью ширится миг…
И за скукой прочитанных книг
Вдруг – Живой человек возник. 
   *   *   *
 – Расположенный абсолютно ко всем терпеливым читателям – Автор вместе со своей для него самого странной Повестью
_____________________________________________
                _______________________________________________

ЧАСТЬ I.–1. НАДПИСЬ  ПЕРЕД  ВХОДОМ  В БЕЛЫЙ ХРАМ  ВЕЛИКОЙ  БОГИНИ  КАА – МАТЕРИ  ИСТИНЫ:

АХЪЯ – ОМО – РАМ!  ПРИШЕДШИЙ! Благословленный и радостный стоишь ты у входа в храм Великой Матери! Лик её скрыт, и прежде чем она поднимет завесу с лица своего, оставь-сложи у порога её обиталища все мелкие желания - мирские помыслы, или покинь преддверие Священного, пока ещё не поздно! Вернувшись, ты можешь ещё насладиться земным изобилием, и никто не осудит тебя, ибо сам Фараон - Сын Бога трепещет божественного голоса Матери - Истины.

АХЪЯ – ОМО – РАМ!  ПРИШЕДШИЙ! Чистота земных помыслов несоизмерима с небесным. И каждое служит своим целям: водой утоляют жажду, огонь – обжигает, и кто  пробовал утолить жажду огнем?.. Воздух - легок и прозрачен. Вода – тяжела и текуча. Так было, есть и будет на Земле, но земное – не предел творенья. От чего, вскормившего тебя, ты готов отказаться, Пришедший, чем готов пожертвовать за право войти?.. Подумай, – есть ли предел твоей жертве?.. И что ты жаждешь обрести здесь, у ног Великой Матери склонившись с трепетом истинного почтения?.. В океане необузданных чувств и раскаленной бездне желаний сможешь ли ты найти ту единственную жемчужину, свет которой привёл тебя сюда?! Только эту каплю вечного звёздного света – сердце своего сердца  –  ты опустишь в Великую чашу чистого Вечного Знания у ног Богини, –  ибо другой платы Священная вода не приемлет.

АХЪЯ – ОМО – РАМ!   ДУМАЙ, ПРИШЕДШИЙ! Не торопись и не медли, ибо равновесие – основа основ. Если истерзанный обманчивой неуловимой видимостью являющих детскому сознанию вещей, ты, Пришедший, жаждешь высшей ясности Разума и света Великой Мудрости – Матери сущего, тогда последний раз измерь и взвесь свою жажду: неизменна ли она?.. не развеется ли подобно толике песка на ветру?.. не уйдет ли в песок, как малая пригоршня воды?.. не исчезнет ли, подобно огню, куда бросили только горсть соломы?..

АХЪЯ – ОМО – РАМ! ПРИШЕДШИЙ И ЖАЖДУЩИЙ! Если жажда твоя велика – более твоей жизни, тогда поднимись по этим ступеням на положенную тебе судьбой высоту: у подножия трона Великой Богини Каа, Матери Прозрения, которая есть олицетворение твоего Чистого Разума, ты обретёшь Всё Искомое. И когда сердце твое будет расплавлено в Великой чаше Преображений, тогда разъединённое  –  соединится, потерянное – найдется, обманчивое – рассеется; мир, из которого ты пришел, утратит незыблемые очертания, уподобившись туману. И, вот все, что мучило тебя?! Жалеешь ли ты ещё о миновавшем? –  спроси теперь омытого Священной водой голоса своего Чистого Разума?

ПРЕЖДЕ, ЧЕМ СДЕЛАТЬ СЛЕДУЮЩИЙ  ШАГ, ПОМНИ ВОШЕДШИЙ:

– Истина не приносит мирского блага и счастья: слепой может не видеть несовершенства. Прозревший – зрит несовершенство всегда, и сердце его вечно обливается кровью сожаления.

– Где-то на твоей середине лестнице есть твоя единственная ступень, ступивший на которую не сможет уже ни вернуться, ни остановиться, ибо воля его будет положена к ногам Матери Прозрения, и он станет Слугой, Орудием и Зеркалом Истины, земной данностью непознаваемой и невыразимой.

– Идущий и Поднявшийся на последнюю ступень никогда за пределами одной жизни не вернется назад. Ибо вся Истина слишком ослепительна, чтобы оторвать от неё взор, и слишком мучительна, если не жаждать её, либо жаждать из гордыни и властолюбия. Лишь пепел останется от неверно соизмеривших силы.

АХЪЯ – ОМО – РАМ! Истина – пламя. Да станет вечным пламенем Истины достойный и пламенем очистится недостойное! Измерь же тщательно глубину своего сердца, Подумай Идущий: так ли неизмерима в сердце жажда Истины, чтобы Вечно утолять её Вечным Пламенем?!  АНАХАРА!
________________________________________

Такая охраняла храм надпись. Весь из белого-белого камня был храм. При входе на стенах глубокой арки высеченная  иероглифами Древнего Египта надпись не занимала так много места, как в пересказе, и все же на две головы выше роста человека и далее вниз до пояса располагались с обеих сторон знаки. Для почтения приходилось сначала повернуться направо, - поднять голову - и склонить голову и поясницу в поклоне; и то же самое исполнить налево. Затем входящий оказывался перед весьма затейливыми вратами.

Верхнее полукружие арки просечено было в камне сквозным подобием раскрытого цветка. Из него, осторожно шептали, на могли ниспадать белые лепестки либо едкий пепел, - смотря по мыслям входящего. Сквозными были и сами храмовые врата: ромб на обеих створках верхним углом словно поддерживал каменный цветок, нижним – опирался в землю; выходило, что по срединной грани  створок ромб делился посередине, по вертикали: так каждая створка забирала пол ромба-треугольника. В центре каждого полу ромба был ещё полукруг: распахивались ворота, распахивался и круг для входящего. В левом полукруге две рыбки – одна хвостом, другая ртом поддерживали врезанный в камень шар из синевато бледного и прозрачного камня, так хорошо отполированного, что отражения скользили в нём, исчезая где-то в центре. В правый полукруг уже без всяких рыбок вделано было выпуклое зеркало из камня наподобие золотого янтаря.

Нашего времени плоские зеркала безжалостны в обнажающих натуру подробностях, тогда как выпуклое зеркало, стремясь к утраченной ею нескончаемости круглого, лишает формы незыблемости. Рассыпаясь словно рябь на воде под ветром, отражения жили собственной жизнью в левом туманном зеркале - шаре, в правом – как солнце золотом. Из храмового нутра мягкий полусвет лился сквозь каменные узоры на входящего: тяжелая дверь требовала только завершающего желание войти, ибо ни стражей, ни запоров никаких не было. Приложишь руки к центру створок – к выпуклым камням-зеркалам, и дверь вдруг окажется лёгкой…

В большом ближайшем городе с двумя именами – обыденном Та-мери, «любимая земля», и священным Ху-ка-Птах, «Усадьба души бога Птаха», - верили, что большие ворота храма Великой Богини Каа отворяются не всем приходящим. Ворота могли остаться и неколебимыми, тогда не осмыслившему должным образом надпись приходилось возвращаться без предсказания Богини. Шептали даже, что скрывавшие нечто запретное, входили под арку, но не выходили ни с какой стороны, - отразившись в зеркалах, исчезали навсегда… Да мало ли пустой болтовни случалось в столице Древнего Египта как и во всякой другой столице во все времена! Впрочем, предназначались главные врата в основном для пришельцев извне – из суетной повседневности.Жрецы торжественно входили здесь в храм только один раз, - перед посвящением. Отрекшись от внешнего мира, став частью тела храма, они для повседневных дел пользовались другими входами - выходами и многими внутренними переходами, позволяющими не являться за пределами храма.

Как уже сообщалось, название самой  столицы до дней современных дошло из арабского на слух совершенно искаженным: Ху-ка-Птах или иначе - Хикупта таинственным образом оборотилось в Меннефар или Мемфис. Последнее слово, пройдя сквозь многие языки, неузнаваемо преобразился в Айгептос – Египет, что, согласитесь, и совсем уж далеко от первоначального звучания. На эту тему споры египтологов нескончаемы, а какое звучание ближе к изначальному, – только боги ведают! Из уважения к исторической традиции и во избежание путаницы будем писать «Египет» и «Мемфис» как разные названия – страны и города. В нашей истории Мемфис – столица Египта, а храм Великой Богини Каа находился в некотором уединённом отдалении от Мемфиса – как и всякая столица города суетного, властолюбивого  и во всех смыслах властолюбивого, что постижению велений чистого разума отнюдь не способствует.

Великие и прекрасные боги и богини  – буде у них мирные - не кровавые наклонности (боги тоже разные бывают!)! – любят посреди мраморных покоев благоговейную прохладную тишину, журчание серебристых фонтанных струй, благоуханные цветы, прочие богатые подношения и абсолютную благоговейную смиренность просящего. Поэтому явившийся в храм Каа просить предсказания – кто бы он ни был (хотя бы и неосторожный читатель!)! – должен был без знаков власти, без украшений и амулетов, в простой чистой белой одежде как раб склониться перед Великой Богиней Каа. И случалось иногда: раззолоченная колесница и настоящие рабы ожидали поодаль своего неузнаваемо преобразившегося господина, в белом словно и сливающегося с белыми стенами. А дальше?..

Внешним источником легенд нередко бывают необразованные рабы и слуги; источник же внутренний бывает скрыт  в причудливой игре света и теней, в благоуханном от благовоний веянии ветра и подобном. Такие эффекты жрецы многих богов во все времена умели обращать  себе на пользу. Кто за пределами каждодневной привычки умеет видеть разнообразие оттенков богатого мира, тот может и пользоваться богатством своего воображения, – в этом нет ещё подлого обмана. И здесь начало искусства: жадно вобравший множество впечатлений-красок мира творец как кубики заново складывает их, по законам одним им прозреваемой гармонии создавая нечто новое и прекрасное. Так и создание многих искусств -  белейший храм Великой Богини Каа - Матери Истины был светел и прекрасен. И было предсказано, что никакие внешние бури и само время не поколеблет белой твердыни, если слитые воедино под покровом богини сердца служащих Ей не разъединятся. Ибо камень слабее сердца: через сердце и ум входит в мир созидание, через разлад ума с сердцем  –  врывается разрушение.

Бегом резвых коней мерилось пространство в древности: Мемфис оставался в нескольких часах быстрой езды на колеснице от жилища Великой Каа. Но быстрые колесницы – не для бедных. Два дня пешего пути утомительны, а речь жрецов не всегда внятна неумудрённым смертным. Поэтому и по другим причинам не толпилась перед храмом суетные посетители, и не совершалось в нем ничего для публики: искатели истины за белыми стенами не стремились к излишней популярности и не вхожи были в политику. Странные, что за истину они искали, поднося лишь свое сердце и чистую воду?.. Может быть, хотели уйти в мир богов?.. Выказывая необходимое почтение, простые граждане опасались непонятного.

Чужим для не чуждавшихся крови богов Египта был словно упавший с небес (вернее, прибывший из-за великого моря, где много водится чудес!) культ Матери Истины Каа. Но жрецы её были успешны, когда осмеливались просить их помощи в мирных делах, а храм сам по себе богат и без приношений. При внешнем невмешательстве в вечную борьбу за жезл фараона это позволяло жить собственной спокойной жизнью в похожей на чашу долине с ухоженной зеленеющей землей: диковинные, взлелеянные искусной рукой цветы благоухали вокруг белых стен. С белых высоких стен в открытое пространство неба жрецы дули в белые раковины, звучно пропевая утренние, полуденные и вечерние славословия, – ничего более обычно не нарушало во внешнем пространстве голоса ветра и щебета птиц. Кольцо гор вокруг долины, кажется, ограждало Храм не только от дыхания горячих безжалостных песков и страстей властолюбивого Египта, но и от власти времени.

Время текло вокруг храма: плавно обтекало-омывало белые стены, будто не касаясь их. В жарких странах толстый камень стен защищает от нестерпимого зноя, окна же не столько впускают свет, сколько должны создавать приятное для тела и разума прохладное веяние. Но здесь окна пробиты были на разной высоте так искусно, что свет всегда проникал в храм, и белый камень всегда отражал свет: ночью в храме было светло от звезд и луны; днем - лишь косые, растерявшие жар лучи безжалостного солнца проскальзывали внутрь. Голубоватые светлые сумерки клубились молочно туманными живыми сгустками теней ночью; днем пространство наполнял мягкий бледно-желтый, бледно-розовый и всевозможных мягких переливов свет.

 Меняя нежные оттенки, свет вечно жил в храме, а смены дня и ночи не случалось: чуть более чем ночь светлее, чуть более дня прохладно, ясно и спокойно. Но мы ещё не вошли в храм: уповая на милосердие Великой Богини Каа, войдём туда, где все формы плавно перетекали друг в друга без острых углов и резких переходов. Войдёт туда, где от стены до стены – ступеньки террасами неспешно ведут вперед и вверх, туда,  где в голубоватой дымке бесстрастно восседает Великая Мать - Истина – изваяние Великой богини Каа.

Три площадки полумесяцем и на каждой по три закругленных ступени: обширная нижняя площадка, и из неё изливающиеся три ступени верх. Более высокая средняя – три ступени вверх; еще меньшее третье пространство полумесяцем - три возносящиеся ступени. На трёх площадках с каждой узкой стороны полумесяца по одной витой  колонне упиралось в полукруглый высокий свод.  Потоки света из высоких окон красили белые колонны разными оттенками цвета, будто гигантские цветы росли на террасах сада или горели свечи, или туманные эфирные светоносные существа скользили между колоннами. На последней четвертой почти круглой площадке и пребывало белого камня олицетворение богини. Сзади за ним, кажется, было еще одно, пространство,  скрытое то ли туманом синих теней, то ли полупрозрачной занавесью.

Бесконечные изменения-переливы дневного света и более синие ночные тени довершали впечатление открытого в безбрежность пространства. Облик храма ускользал от взгляда, менял очертания… Гениальный строитель вполне добился красоты сбивающей с привычного склада мыслей и вызывающей благоговейное почтение.

Согласно внутреннему храмовому порядку при обрядах на площадках стояли жрецы:  по одному - слева и справа – на третьей малой верхней площадке. По три или по два на каждую сторону на срединном полумесяце. Остальные на площадке нижней. Двенадцать пожизненно несменяемых жрецов раз назначенные, всю жизнь пребывали на своем месте. И никто из них не мог подняться на четвертый полукруг к подножию Богини: мужская энергия слишком груба и вещественна для Матери - Истины. К подножию Великой Богини могла склоняться только Великая Жрица: существо прекрасное и таинственное.

Не слишком часто – только по особым случаям  собирались единовременно все двенадцать жрецов: фараон, Сын Бога, просил ли предсказания, или живое подобие богини - Великая Жрица призывала их для опоры. Последнее случалось редко:  реже, чем  ежегодный голод и войны в Египте. Однако разве для того, чтобы быть кому-то опорой, необходимо стоять рядом? Сохраняя нужный настрой ума и сердца, все свободное время жрецы могли искать истину самостоятельно. И вот ранним-ранним  утром начала нашей повести  как обычно пуст и необъятен простирался храм: из облаков в чьем-то сне слепился, и как облака или сонные грёзы не должен ли был в своё время истаять? Одна в храме своих грез в невозмутимом молчании пребывала Великая Богиня Каа - Мать Истины... Одна?! Ну, не совсем. Приходится вернуться к началу этой истории лет на пять назад.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ  ПЕСНЯ, СОЧИНЁННАЯ ВЕРХОВНЫМ ЖРЕЦОМ  ХРАМА  ВЕЛИКОЙ  БОГИНИ КАА

 Далеко- далеко от пределов разумного по бескрайнему, вечному
По огромному морю небесному, светлой луной озарённому,
Плывёт - плывёт хрустальная колыбель и сладко спит в колыбели –
                Золотое Дитя.

Просыпаясь, играет Дитя с волнами и рыбками; из чаши звёздной пьёт
Лунный тихий и солнечный ясный свет – нового утра рассвет;
Смеётся блеску воды, Дитя, и засыпает опять:               
                под песню вечную волн так сладко спать!..

И вот по бескрайнему морю вечности нежной луной озарённому,
Плывёт - плывёт хрустальная колыбель и сладко спит - растёт в колыбели –               
                Золотое Дитя.

Время течёт – бежит как волна, как песок рассыпаясь, струится.
Время так незаметно, так легко пройдёт – протечёт.
И вот, прибьётся к золотому песчаному берегу нашей мечты звёздная колыбель.
И с почтением волны назад отбегут, и мощные горы поклонятся.
Встанет выросшее Дитя – улыбнётся: высокое небо раскроется,
И наступит Нового Мира хрустальный рассвет: прольётся на землю
Звёздный Серебряный и солнечный Золотой исцеляющий свет.

Далеко- далеко от пределов разумного по бескрайнему, вечному
По огромному морю небесному, светлой луной озарённому,
Плывёт - плывёт хрустальная колыбель и сладко спит в колыбели –
                Золотое Дитя.

По огромному, по бескрайнему небу, как тихие сны изменчивые,
Тихо – тихо плывут корабли нашей светлой мечты – белые - белые облака.
                *    *    *     *    *

I – 2. НАЧАЛО  ИСТОРИИ. Жизнь не всегда совпадает с её изящным поэтическим отображением. И для исполнения некоторых планов благоприятнее поэзии  тайна и неизвестность. Лет пять тому назад в серые рваные тучи, скрыв звёзды и луну, погрузили землю в  тревожный мрак ненастной ночи. В такую пору простые люди в своих жилищах жмутся друг к другу, избегая без нужды выглядывать на улицу: «Боги гневаются, и рыскают – хватают души неосторожных  косматые демоны чёрной полуночи!» Вот такой ночью к священным храмовым вратам подлетела почти не видимая колесница и, ссадив кого-то,  сразу растворилась во тьме. Высокая, с головы до ног закутанная во что-то серое фигура осталась у входа.

Время для просьб к Великой Богине было неурочное. Из-под серой хламиды пришедшего, впрочем, виднелся край белого жреческого одеяния и босые – пред образом божества необутые, как здесь полагалось жрецам, ступни. В разрыв туч проглянувшая луна высветила и сверкнувшую волнистым серебром бороду. Как бы застывший в нерешительности прибывший был, по всей видимости, не молод. Однако лицо его оставалось неразличимым под глубоко накинутым на голову капюшоном, а под складками широкой накидки  он скрывал – бережно держал на руках некую ношу.

«Луна такой ночью – хороший знак, но меня не должны здесь видеть!» – возможно, так рассудил пришелец, и, пробежавшись взглядом по грозной надписи как по давно знакомой и не пугающей, проскользнул в предусмотрительно оставленные приоткрытыми створки великих врат. Внутри, не зачаровываясь красотами ночного храма, с бесшумной осторожностью взойдя наверх священной лестницы, пришелец извлечённый из накидки некий размером с годовалого ребёнка свёрток он осторожно возложил к ногам Великой богини, только уж потом выдохнув приветствие: 

«АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра! Я исполнил – прими Великая Мать! Да простит меня Предвечный Отец-Космос и Великая Мать – богиня Истины! Другого выхода я не вижу. Прости меня дитя, если я не прав: на тебя последняя надежда!»

Первые мгновенья Богиня хранила молчание, потом вдруг камень будто ожил: от ног изваяния побежали-потекли, расширяясь и становясь ярче круги радуги, словно цветной водопад хлынул вниз по ступенькам, заливая площадки, как морской прилив пустынный берег. Цветная бурлящая изменчивыми цветами дымка поднялась над полом до колен: то оранжевым вспыхивало храм, то погружался в фиолетовую синеву. Сплетаясь, цвета ткали на полу у ног Мудрейшего какие-то мудреные знаки. В них  жадно впивался глазами некто в серой хламиде: чем пристальнее вглядывался, тем выше в удивлении заламывались и без того высоко изогнутые брови и стискивались бледные кисти. Впервые не мог он до конца истолковать предсказанное!..

Понемногу яростный свет стал спадать: белый камень  поглотил его, - вобрал обратно в себя, оставив на поверхности только бледные узоры, чтобы пришедшие утром, воочию узрев волю божества, склонились перед ней. Стряхнув удивленное оцепенение, Верховный жрец (то был именно он!) Великого храма Богини Каа – Матери Истины с надеждой поднял голову к закрытому покрывалом лицу Богини, но она не ответила.
– Принятое Отцом Космосом и Великой Матерью отвергнуть нельзя. Звезды не обманываю, нео говорят так неясно! Мог ли я ошибиться в выборе?! Дело сделано, и остается ждать. Должно излить всё это в песне:

ДИТЯ  ДОРОГОЕ! Дитя долгожданное мечты легкокрылой  –
Надежды и радости!  Бесценное милое Вечной памяти сердца дитя!
Мне тебя обещали великие  боги. Мне тебя напророчил –                Отец наш – Великий космос. Мне тебя даровала мать твоя –
                Богиня прекрасная  вечно юная.

И вот я жду: знаю - помню пути былые. Знаю - вижу будущего дорогу.
Я чуда жду - чуда узнаванья – чуда рождения
                Памяти вечной в создании новом прекрасном.               
Чему быть суждено – пусть случится… АХЪЯ  ОМО  РАМ…
_________
Едва внятно (да и вслух ли?) напев такие слова, он хрустнул нервно переплетёнными длинными белыми пальцами: «Эх! Жребий брошен. Будь – что будет!» Потом скользнул в сторону и словно растворился – скрылся в одном из ведущих в жреческие покои боковых ходов: исчез, как и не было его странного явления. Священное ночное безмолвие вновь заполнило храм. Когда же проникший сквозь прорези окон рассвет наполовину развеял храмовые сумерки, Великая Богиня раздвоилась: под лёгкий звон бубенчиков светлая изящная тень вышла из-за её спины. На самом деле известная в Мемфисе красотою и священною силой Великая Жрица Великой Богини Каа явилась из прохода сбоку для положенного утреннего приветствия богини. Однако священная, должная быть наполненной водой  чаша чуть не выпала из её ладоней. Явившаяся склонилась к оставленному у стоп Богини  слегка завозившемуся, засопевшему свёртку.

Под прозрачным белым покрывалом незаметная и сама не отличная от облачка или тени жрица пристально смотрела на завернутого в козью шкурку и крепко спящего ребенка и усмешка кривилаеёгубы.
– О-оо! Он всё-таки сделал это, безумец! – она словно боролась с искушением унести таинственный  свёрток прочь из храма. – Ах, нет. Столкновение совсем всё разрушит. Выхода нет: теперь я должна призвать жрецов, ибо принятое Богиней люди отвергнуть не могут!Как ловко Мудрейший подставил меня!Столько лет сама я верила…

Дарованное богами и приятое Великой Богиней  люди отвергнуть не могут. Но сможет ли это дитя земли свершить то, что никто пока не смог? Она спит так крепко в ненастную ночь!.. Посланные богами знаки могут читать только боги, но и я ведь не совсем слепа и не чужда прозрению: где нет впереди покоя, может ли пребыть равновесие?! – и тоже резко и бесшумно она покинула зал.

Говорили, что той ночью хрустальный шар на вершине храмовой белой башни сиял так ослепительно, что в Мемфисе встревожились фараоновы жрецы: что ещё замыслил чем-то очаровавший фараона хитрый заморский пришелец Ашая?! Вот уж не было печали, так принесло! Но той ночью больше ничего особенного не случилось. То ли песней умиротворённый, то ли дорогой убаюканный – в колеснице укачанный, то ли заворожённый ребёнок, не просыпаясь, оставался у ног Богини до уже явного рассвета. Когда же наутро созванные Великой жрицей храмовые жрецы богини Каа явились, у ног богини они узрели сидящую на белой шкурке насупленную годовалую девочку. Надув губки, она сосредоточенно сосала палец, но не плакала и не издала ни звука, пока кругом звучали громогласные хвалы.

ПЕСНЬ   ПРОБУЖДЕНИЯ, СОЧИНЁННАЯ ВЕРХОВНЫМ ЖРЕЦОМ ХРАМА ВЕЛИКОЙ БОГИНИ КАА – МАТЕРИ  ИСТИНЫ.

– ОЙ-ЛАЙ-ЛАЙ-ЛА! Моё дорогое дитя!
Смотри на звездное небо ночное и в лазурное небо рассвета –
В вечности синее-синее око смотри, – это твой отец,
И нет у тебя отца другого.

– ОЙ-ЛАЙ-ЛАЙ-ЛА! Моё дорогое дитя!
Бесценное дорогое дитя мечты легкокрылой!
В белом прекрасном храме на дивную лёгкую статую –
Белой прекрасной богини смотри! Это мать твоя,
Тебе подарившая тело твое – вспышку пламени,
Согревающего синюю-синюю вечность. Звёзд отраженье-
Богиня - мать твоя.  и нет у тебя  матери смертной другой!

– ОЙ-ЛАЙ-ЛАЙ-ЛА! Дар небес – дитя легкокрылое!
Смотри в свое сердце – слияние духа и тела в пламени вечном.
Смотрись в свое сердце – всех миров и божеств отраженье и
Чистое зеркало сущего. Смотри в свое вечное сердце, дитя,
И все ты постигнешь, что должно постигнуть.

– ОЙ-ЛАЙ-ЛАЙ-ЛА! Дитя дорогое бесценное дара прозренья!
Надежда и слезы, печаль и радость! На белую-белую дивную
Башню храма смотри, ввысь устремленную и в небе парящую
Так невесомо! Поднимись на белую башню, дитя, чтобы видеть
Вместе звезды – ночи синей прохладной цветы – и сияние дня золотого.
Так же и тело твое связано с духом, пока ты, касаясь босыми ступнями
Белого теплого камня невидимой непосвященным лестницы белой,
Все выше и выше взбегаешь с радостью легкой навстречу и звездам, и солнцу.

 –ОЙ-ЛАЙ-ЛАЙ-ЛА! Дар небес - дорогое дитя надежды!
Где-то там, в высоте, меж землею и небом есть ступень,
Где не будет уже разделенья на дух и на тело, и только
Вечное сердце будет звездою пылать.
И друг друга мы вновь обретём и узнаем.
          *     *     *               

I – 3. ЛИК БОЖЕСТВА. Великим казалось подобие божества ошеломлённому первым восхождением по белой лестнице, хотя в три раза более роста человека изваяние не считалось особо большим в почитавшем величайшее и огромнейшее Египте. Никогда не вносили в этот особенный храм светильники: свет днем и ночью лился из окон, как сцену всегда освещая алтарь со статуей. Вот и теперь в дрожащем утреннем световом пятне на низком сидении пребывала Богиня Каа, молочно белыми ступнями сливаясь в камнем площадки. «Равновесие и Справедливость – мать и отец, и основа основ…» – гласили начертанные на полу, на камне, у божественных ступней знаки. Тело же сидящего божества под целомудренно перекинутым через правое плечо и ниспадающим чуть ниже колен белым каменным одеянием странно и неуловимо изгибалось, устремлялось вверх, готовое ожить.

Обнажённое левое плечо статуи нежно розовело в утренних лучах. Прозрачными, как слеза камнями браслеты горели на запястьях рук и щиколотках. На раскрытой ладони правой руки у груди бледной радугой таинственно отсвечивал хрустальный шар. Левая полураскрытая ладонь покоилась боком на левом колене. В эту руку вкладывалась ручка окутанного тканью золотого священного зеркала для вопрошения скрытого от дневного разума. Если справившийся с вихрем благоговения осмеливался запрокинуть голову повыше, то видел,  что голову и верх лика Богини скрывает покрывало: открытыми оставались лишь трепетные ноздри и тронутые усмешгубы.

Обруч- венец приминал каменные складки головного покрывала так искусно, как настоящую мягкую ткань. В центре лба, на венце сиял большой хрусталь. Свет и тени скользили, отражаясь в хрустале, отчего скрытое лицо казалось странно живым: вот, колыхнулись складки из камня изваянного  покрывала…  Вот-вот ветер откинет ткань; разомкнутся губы  – и Богиня заговорит!.. Но говорила она только устами Великой Жрицы.

 По преданию некогда сама Богиня воспретила без помощи Великой жрицы стремлением воли пытаться откинуть покрывало судьбы, дабы взглянуть в глаза Матери-Истины. Безумие в этой жизни и несчастье в загробной, грозили ослушавшемуся запрета. Здешние жрецы с помощью стоящей неизмеримо ближе их к Божеству Великой жрицы погружались вглубь Истины дважды: первый раз приходя в храм служить; другой и последний раз сами они могли пытаться взглянуть перед уходом из этого мира, – если бы Она пожелала открыть лицо. Однако, последний предсмертный опыт непередаваем другим: ушедшие хранили священное молчание.

Египет был суеверен.Говорили: сам Великий Жрец, пределы величия и мудрости которого неведомы, – даже и он сам не дерзал смотреть в глаза Истины: только ведомый за руку Великой Жрицей. Такое может только фараон - сын бога Ра. Замечали ли вы, что веления богов часто обоюдно остро мудры: предупреждают о возможном неведомом, и, одновременно, взывают к мирской совести и власти?!

Итак, утренний храм, казалось, был светло пуст… Ну, не совсем. Утро подросло, свет потёк свободнее, и у божественных ног обнаружил то ли сверток белой ткани, то ли маленькое человеческое подобие. И вот уже самый смелый луч осветил ребенка лет пяти-шести: доверчиво пристроив головку на ступне божества, для мягкости подложив ладонь под щёчку, ребёнок в глубоком сне дышал спокойно и ровно, будто не ослепительное холодное изваяние, но добрая мать склонялась над кроваткой. С задумчивым сожалением немного помедля двигаться, рассветный лучик всё же скользнул по детскому спящему личику: потерся о ресницы, пощекотал веки. Маленькая ладошка проворно отгородила от света глаза, но высветив тонкие пальчики нежно розовым светом, лучик всё-таки просочился в глаза.

Совсем проснувшись, ребёнок засмеялся и так неожиданно вскочил на ноги так проворно, как возможно только в не обремененном годами и думами нежном возрасте. У божественных ног осталась лишь стопка примятой тонкой белой ткани: пришельцы из Мемфиса подносили Богине ткань на одеяние. Освященные божественным телом куски ткани забирали и стелили на кровать занемогшим, одевали в нее детей и невест: считалось, это приносило исцеление и счастье. Но каждый раз накидывать ткань на изваяние было и хлопотно, и нарушало покой, поэтому подношения просто оставляли у ног богини.
Там же, у божественных ног, девочка в помятом от сна белом хитоне – в платьице до колен и без рукавов  –  протерла кулачками глаза и ладошками лицо, зачем то помахала руками перед собой, и тени сна послушно изгладились с её личика. Пожалуй, для уроженцев Египта кожа ребенка была слишком светла, если не казалось такой в бледном свете. По-детски пухлые губы выпячивались капризно, далеко и длинно разбежавшиеся в стороны от переносицы, глаза блестели темно и непокорно.

Вместе и беззаботное, и сосредоточенное, будто не предполагалось никаких запретов и вообще присутствия взрослых выражение лица придавало девочке забавную важность. как бывает только у здоровых и уверенных в себе детей. Старательно подышала она и потерла о платье снятый с шеи кусок хрусталя на цепочке. Водворив амулет на место, серьезно поклонилась изваянию богини: заученным движением поочередно поднесла сложенные ладони к центру груди, к горлу и ко лбу. Подняла ладони над головой, и без дальнейших церемоний посмотрела вверх в лицо Богине: «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА! Доброе утро, Великая Богиня Каа! Ты сегодня очень красивая!», - нежное эхо зазвенело где-то под сводами, и Великая Богиня, конечно, улыбнулась в ответ.

– О, Великая Каа! Ты ведь любишь первые утренние цветы?! Душистые! Я принесу тебе новой священной воды и очень красивых цветов, – босые маленькие ступни легко зашлёпали по белому камню. Не заботясь об изяществе движений и об излишнем почтении, ребенок повернулся к изваянию спиной, через весь храм резво сбежал по ступеням лестницы вниз и, протиснувшись в щель между створками входной двери, растворился в бьющем снаружи свете. Замерев и нежась и сияя в утренних лучах, Великая Богиня неподвижно осталась ждать продолжения своих грёз.

Первый раз девочка вернулась и взбежала обратно наверх, обеими руками прижимая к груди кувшин. Сев на коленки, вбежавшая перевернула лежавшую вверх дном у ног богини чашу и наполнила ее водой, внимательно глядя на льющуюся из кувшина струю. Уже знакомый озорной луч немедленно скользнул в чашу напиться, и ярче хрусталей на челе богини засверкало в чаше живое слегка выпуклое зеркало воды.  А девочка снова сбежала и исчезла в нижних дверях. Тогда будто прямо из лучей этого водного зеркала соткался ещё один полу бесплотный человек. На самом-то деле пришелец явился из коридора: в углах верхнего полумесяца - справа и слева за колоннами - скрывались коридоры, так что жрецы являлись как бы из-за спины богини.

Жрец в белом хитоне с бирюзовой каймой от природы был мал ростом, теперь же спину его ещё и нещадно сгибало-сутулило бремя прожитых лет. Время стремилось совсем пригнуть к земле, –  поддерживаемое духом человеческое тело упорно сопротивлялось. Медленно двигавшаяся старая кровь в набрякших венах плохо грела тело. Поэтому голубая  шерстяная накидка для тепла облекала ссутуленные острые плечи. Привычно согнутую в локте левую руку с перекинутым через нее краем накидки вошедший держал у груди.

Синей ляпис-лазури пояс стягивал хитон и придерживал накидку сзади; узловатые пальцы правой  руки старчески цепко сжимали жреческий жезл с письменами по ляпис-лазури. И весело поблёскивая на гладком, будто отполированном черепе, солнце почти насквозь просвечивало оттопыренные восковые уши. Три глубокие продольные морщины пересекали коричневый лоб почти от уха до уха. Рот занимал всю нижнюю часть лица: вот-вот дотянется до кончиков ушей. Но поступь этого высохшего, как из древней кости выточенного старика внутренне была легка. Глубоко запавшие под кустистыми вздернутыми бровями глаза блестели лукаво: тёмные, казались из глубины светлыми; в углах губ пряталась улыбка. Вместе и серьезен, и весел  был этот вошедший.

Не утратившая ясности разума старость должна вызывать желание преклониться, и – вот! - вынырнув из чаши, напившийся луч лег у босых коричневых сморщенных ног. В храме Великой Богини Каа все и всегда ходили по теплому белому камню босиком, дабы тела храма, божества и служителей пребывали нераздельны. Жреческая одежда на каждой из трех площадок опоясывалась каймой определенного цвета. Этот единственный Старший и старейший жрец с верхней площадки с бирюзовой как вода и небо каймой глянул на сверкающую в чаше воду, и уши его забавно шевельнулись вместе с бровями.

Не выпуская из пальцев жезла, он сложил ладони у центра груди, и последовательно поднес их к горлу – ко лбу и закинул руки над головой: «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА!» – с усилием согнув непокорные колени и, кряхтя, медленно коснулся лбом подножия богини. Встать - разогнуть старую спину до конца он не успел, потому что неслышно взбежавшая сзади по лестнице с охапкой цветов девочка рывком обняла его – повисла на шее, на спине, и часть отпущенных голубоватых и желтых похожих на лилии цветов рассыпалось вокруг.
– Наараи! как рано ты пришел! Доброе утро! – охнув, старик покачнулся, чуть не упав лбом в цветы.

– Я стар, дитя, и ты уронишь меня. Да будет этот день чист и незапятнан!
– Разве бывают запятнанные дни? – продолжая с удовольствием висеть на стариковой шее, спросила девчонка.
– Кхе, кхе!.. Там, в большом городе, иногда случаются, – всем лицом усмехнулся старый жрец, и, захрипев, сделал вид, что его задушили: высунул язык и закатил глаза. Видно, он был насмешник и недурной актер. Девочка разжала руки, и освобожденный старик, держась за поясницу, медленно выпрямился, с трудом переводя дыхание.
– Ну-у! город это… это далеко. – девчонка недоверчиво выпятила она губы. Ведь не испробованное на личном опыте и кажется нереальным.
– Отдай Великой Каа её цветы, Тенёма, и давай присядем. Встретившиеся рано утром у ног Богини, уж верно, должны поговорить.
– Ты пришёл поговорить со мной?
– Я пришёл поговорить с Богиней, но поскольку, вижу, вы с ней нераздельны, я пришёл и лично к тебе. Ведь в храме Матери-истины, не ведаешь отражение мыслей  через несколько мгновений.

Девочка со второй попытки забросила самый большой цветок на божественные колени и, оставшиеся поставив в кувшин, пристроилась на ступеньке рядом с обнявшим ее за плечики старым жрецом. Спиной к богине, у её ног сидели старый-старый жрец и дитя, Богиня же, словно простирая сзади над ними руки, защищала их.
– Ты, кажется, часто проводишь здесь ночь, Тенёма?
– Да, – и предугадав следующий вопрос, добавила: нянька засыпает, я и ухожу, тогда она меня до утра уже не сыщет.
– Уж конечно, – проворчал старик, – кто из обычных смертных ночью решится войти в святилище Богини! О, маленькое  хитрое создание!
– Да, да! Здесь хорошо. Когда засыпаешь, такие прозрачные выходят из стен. Танцуют и поют. Потом стены совсем так, знаешь, уходят, и звезды смотрят. А на рассвете снится Песнь Пробуждения… Та, сочиненная Ашаей.

– Много удивительного осмелившийся может увидеть здесь ночью, – серьезно согласился собеседник: Когда оковы внешнего спадают, когда дневной разум становится слугой и не мешает, тогда видим мы за пределами зримого. Был я моложе лет на шестьдесят, тоже любил оставаться здесь, пока не понял: всё равно, где быть: есть храм в сердце, – он везде; нету в сердце храма – нигде нет, хоть лоб разбей о святой камень.

– Ты хорошо говоришь, – одобрила девочка, – Красиво. Только не понятно.
– Прости меня, маленькая Великая Жрица! – жрец протянув ей раскрытые ладони, и она в коричнево желтые морщинистые руки вложила  маленькие ладошки.
– Ты ведь не просил у меня прощения, когда ругал за невыученные уроки.
– Так, то ведь было не у ног богини: в моих покоях. Верно, я запамятовался и думал: ты просто девочка, – лукаво в сторону улыбнулся жрец.
– Это ничего! С тобою я согласна быть просто девочкой. Ты так здорово рассказываешь сказки!

– Да?! и тебе будет жаль, когда я уйду?
– Ты хочешь уйти отсюда в то-от большой пыльный город?! – удивился ребенок.
– Нет, нет! В том городе, конечно, делать мне нечего. Я, знаешь ли, ушел из него давно-давно, и ни разу не пожалел об этом. Теперь я совсем уйду – уйду из этого мира.
– А из храма-то зачем тебе уходить?

– Храм находится в этом мире. Значит, из обоих уйду. Ведь люди смертны: рано или поздно они умирают – уходят из этого мира. Таков закон Великих Отца Космоса и Матери-Земли.
– Я не хочу, чтобы ты уходил, – озабоченно насупилась девочка: надо позвать жрецов и изменить этот закон.
– Все жрецы мира не смогут сделать этого, Тенёма.
– И даже сами Великие – Ашья Ашарам и фараон - сын Бога Ра?
– Даже и они.
– Совсем, совсем никто?

– Совсем.  Никто не может менять законы Космоса, лики которого предстают перед нами в образах божеств.
– Тогда я сама тебя не отпущу: подумаю и придумаю как!
– Но послушай, старые люди ведь устают от жизни, – терпеливо объяснял старый жрец Наараи: смотри, какой я сморщенный и слабый.
– Ты и такой мне нравишься!
– Когда тело не служит больше, тогда пора разуму оставить его и отдохнуть за пределами желаний. Я много работал, думал, и теперь могу без предсмертных мук растворить свое тело там, – он обернулся и указал рукой на занавешенное пространство за статуей.

– А! только туда мне и нельзя ходить! Там сердце Великой Богини Каа. Значит, ты сольешься с ней! Это хорошо для тебя. Но, всё-таки, для меня ты не мог бы подождать? Пока я подрасту, а?!
– Если подожду, то сил слиться с Богиней может не хватить. Теперь звезды позволяют мне, и я уйду в благоприятный день ровно через две недели. Я так решил.
– Ну, тогда… тогда обязательно снись мне.
– Постараюсь!
– А те, кто уходит из мира, они не могут вернуться?

 – На этот счет есть разные мнения. Даже если они и возвращаются, то маленькими детьми, – совсем маленькими. Узнаешь ли ты меня?
– Я тебя всегда узнаю. Ты не волнуйся.
– Как же ты меня узнаешь? – с искренним любопытством спросил Наараи, – у меня не будет ни жезла, ни вот таких больших ушей, – для убедительности он с забавной гримасой взялся за кончики своих ушей.
– А я посмотрю тебе в глаза. Ведь у каждого свои особенные глаза.

Выслушав такой не очень детский ответ, Наараи провел ладонью по лицу и торжественно и важно.
– М-да! Я сделал все, что должен и мог сделать в этом мире, ни о чем не сожалею, мне только жаль, что я не увижу тебя взрослой над Священной чашей: ты будешь не такая, как все, – у ног Великой Богини торжественно предсказываю. Теперь же мне пришла счастливая мысль: у меня к тебе есть огромная просьба.
– Я всё для тебя сделаю, – всхлипнув,  она обняла старого жреца за шею, – чего хочешь?
– Я хочу…  хочу… О! Мать Истина! Как сложно всё в этом мире! Как иногда трудно словами излить сокровенное! Я хочу, чтобы ты присмотрела за Аллемом. Мой ученик, правда, такой большой мальчик сорока с лишком лет, получит от меня жезл и встанет на мое место, но думаю, глаза его не будут сухи, а сердце – спокойно.
– Он даже будет сильно-сильно и долго горько плакать. Много дней горько плакать.
– Так, значит, я ничему не научил его! – сверкнул глазами старый жрец: явления как волны приходят и уходят, и глупец не подчиняется…
– Он так любит тебя! – перебила девочка: говорят, – позволь ты, он носил бы тебя на руках.
– Вот именно этого я и не позволю, пока еще разум не угас в моей старой голове, – возвел глаза вверх старик: Подчиняться неизбежному – не значит быть зависимым и делать других зависимыми от чужой немощи. Я должен оставить преемнику не слабость, но мудрость.
– Ну, если ты так решил… – она горестно вздохнула, – Тебя же теперь не переубедишь?! Ты ведь тоже упрямый! Тогда я побуду вместе с Аллемом, пока он будет плакать, потом все время буду просить рассказывать мне сказки, буду ходить с ним, играть.

– Ты правильно поняла, Тенёма: не оставляй его одного. Только ты одна и можешь, сделать, что я прошу. Знаешь, у вас у обоих – у тебя, и у Аллема – доброе сердце, – старик прикоснулся губами к её макушке. – Верю: когда-нибудь в будущем в мире восторжествует истина, и доброе сердце будет цениться дороже всех сокровищ! Сохраните же свои сердца чистыми и держитесь друг друга. А теперь, давай молча посидим и послушаем, что скажет нам Богиня Каа, – послушаем голос нашего чистого разума.

С пелёнок выращиваемому в храме ребенку могут быть неведомы обычные «можно» и «нельзя», но он на лету ловит-чует скрыто необходимое. Старый жрец по возможности выпрямил спину, девочка положила голову к нему на колени. Погладив тёмные остриженные до середины шейки волосы, и старческая рука замерла на детской головке. Залитые светом у ног богини, недвижно сидели они, готовые растаять в свете. В белом сиянии возвышающаяся за их спинами Богиня, улыбалась и благословляла: грезы богини этого утра были светлы. Время приостановилось: на время не стало старости и смерти, – прошлое и будущее слились в ослепительном «сейчас».

На незримой далёкой – далёкой и близкой границе
Памяти, временем не неразделённой, и воплощений,
Где  звёздный свет с сознанием  смешан-слит нераздельно;
Там, где Космос – Великий отец сотворённого и не сотворённого,
Объемлет сознанье достойного без разделенья на «Я» и «Не-Я»;
На тончайшей границе, где все миры совпадают, –  там пребывают
Неразделимо Радость и Боль, ибо никто ещё не разделил их –
Никто не именовал их: «Радость» и «Боль».

Человек – единая общего часть, рождённая светом
Звёздным,   туманом синей воды и тяжёлой землёю!
Человек! что ты  к этой границе принесёшь:
Как качнётся чаша весов, – лишь от тебя зависит.
И вот безумье сознания – искажение зеркала чистого:
Века и века, тысячелетья, горем полны,
Приносят лишь боль, и горькие слёзы льются и льются.

Как зеркало сделать чистым и ясным?!
Как сочетать - сердцем принять чистый свет неискажённым?!
На незримой далёкой – далёкой и близкой границе
Памяти и Воплощений; на тончайшей границе, где звёздный свет
С сознанием смешан – слит неразделимо; на границе внешне не, невыразимой
Прозвучал ответ: «Не именуй! Не разделяй ничего»
Разделение – это страданья и боль ребёнка потерянного.
Звёздный свет един: старайся в сердце его сохранять».
             *    *    *    *    *

Переполненная сама собой тишина храма казалась осязаемой и звенящей, и тихий щебет залетевшей птицы звучал оглушительно как окрик на границе иного прекрасного мира, куда осталось только – вот-вот! – шагнуть. Так растворяясь в тишине, недвижимые старец и ребёнок смотрели во что то за пределами слов. Наконец, видимо удовлетворенный,  жрец глубоко вздохнул и пробудился.
– Что ж, – прошептал он, – ответ дан, и я могу надеяться…
– А эти оставшиеся дни ты будешь меня учить и рассказывать сказки? – подёргала его за голубую накидку девочка.
– Нет, Тенёма. Оставшиеся дни никто кроме Аллема меня не увидит. Я должен готовиться: молитва требует сосредоточенности.

– Это не честно! Ты не сказал ничего заранее! Нерассказал обещанную сказку и так и не сделал мне кораблик! – сообщая это, она поочередно загибала пальчики. Сосчитала три пальчика и, сердито мотнув головой, сжала весь кулак.
– Кораблик сделает тебе Аллем. Но ты права, – я решил свою судьбу, не посчитавшись с твоим существованием, а ведь мы уже давно – целых шесть лет – знакомы. Срок немалый! Поэтому сегодня после полудня я приду к нашему драконьему фонтану, до вечера останусь там с тобой, и расскажу все сказки, какие вспомню. Теперь же я должен уйти. Не провожай меня, дитя.

С усилием он встал, перед ликом богини закинул руки над головой: «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА!» – и медленно ушел за изваянием богини в правый коридор, под начертанное над аркой солнце. Девочка постояла немного, глядя вслед уходившему серьезно и недоуменно, потом, запрокинув голову, посмотрела вверх: загадочной, незнакомой и отдельной от неё самой впервые показалась ей в этот миг Великая Каа. Так вдруг ребёнком впервые ощущается своё отдельное от мира «я»: неудобно, тревожно опасное "я"!

Проводя-скользя рукой по божественному подножию, девочка пошла вокруг статуи, села за её спиной, прижавшись к камню, и притихла. Добрая Великая Богиня ведь может говорить, когда пожелает?! Слушать голос чистого разума её ещё не учили, но видела: надо сидеть тихо-тихо. Надо погрузиться в себя как Старшая жрица Миэлита… Девочка замерла, и храм стал будто бы пустым, и обрадованные тени – сгустки туманного света и озорные лучики беспрепятственно и весело заскользили в свободном от суетных людских чаяний светлом пространстве, заигрались, ныряя в священную чашу с водой.
___________________________________________________
                ________________________________________________________

В белом прекрасном храме у ног прекрасной
Богини Белой, с лицом, закрытым покрывалом,
Мудрости и силы я просила: видеть суть, не отраженья
Помнить: сила не моя, –  дана на время.

И услышала Белая Богиня, и сказала: «Возьми! Даю я силу.               
Только мудрость даровать я не могу, – не в силах!
Не дадут тебе мудрость все вместе боги.
Не подарит мудрость сам Отец – Великий Космос.
Ибо мудрость только родится, когда смотрится
Человек в космос и в себе узнает его отраженье, –
Вечности глазами после в мир смотрит.

Меж землёй и небом мудрость родится в сердце –
Зеркале всего Созданья. И у мудрого на небе –
Мудрые боги,у немудрого – боги глупые и злые.
Мудростью, что ты найдешь-накопишь, –
Не забудь со мной - с Богиней поделиться!
В небо глядя, что ты на земле постигнешь, –
На лице моем вечном отразится. Как сниму я -
Сброшу покрывало, ты такую вечность и увидишь.
Будет то рождением то новым, или смертью, –
Только от тебя, не от меня зависит.
     *     *     *

I – 4. СТАРШАЯ  ВЕЛИКАЯ ЖРИЦА. Как всегда обманчива пустота обиталища Матери-Истины! Разрезвившиеся лучи света вдруг спешно собрались и в приветственно упали ковром перед коридором по левую руку Богини: луна блеснула на его арке, повеяло легкой благовонной свежестью, и из проема явилась-возникла  женщина - жрица, сиянием красоты и серебристых тканей окутанная, словно из сгустка серебряного света соткавшаяся. Равно и от избытка, и от бессилия слов о таких говорят: «Она как сошла с картины или с небес!» Единение природных даров и искусство – большая удвоенная сила щедро облекала явившуюся.

Так совершенно-точены были черты бесстрастного лица, так легки  движения и плавны окутанные одеянием изгибы красивого и казавшегося хрупким, но сильного тела; так и вместе чуден и прост наряд. Бледно палевый и отливавший как каплями дождя зеленоватыми и голубыми искрами хитон оставлял открытыми только босые узкие маленькие белые ступни. Верно, укрытая белым камнем от прямого солнца кожа здесь у всех светлела. Оживляя белый камень теплом тела, люди получали взамен его белизну, но сколько же на это требовалось времени?!

Прозрачная скользящая сзади верхняя накидка легко проникалась окружающим цветом: золотая и розовая в лучах солнца, туманно дымчатая в тени, синяя ночью. Отливавшие темным золотом тяжелые как невзначай распущенные пволосы, так искусно жемчужными нитями перевивались в пряди, что ветер не мог нарушить их строгой гармонии. Гордую голову венчало подобие венца Богини с прозрачными хрусталями, и переливался на шее большой хрусталь – символ мимолётности земного.

Красотой просиявшая в утреннем  обилии света, вошедшая строго отстранила один самый озорной, метивший в глаза луч ладонью. Как стряхивая солнечную вуаль, провела по лицу пальцами без колец, ибо кольца мешают чувствительности пальц. Тихо звякнули серебряные запястные браслеты, и – о чудо! – упав к ногам, лучики послушно перестали слепить сумеречные глаза, изогнутого к вискам разреза, который ещё называют драконьим и считают знаком от рождения наделённых даром предвидения. Непонятного цвета глаза прекрасной явившейся могли быть светлыми как утро и пронзать опасною гневною тьмою, и уничтожать серо льдистым равнодушием. Могли ли эти глаза быть нежными?.. Кто знает?! Обычно они лёгкими льдистыми сумерками скрывать мысли их обладательницы.

Озорные лучи унялись, и мимолетная довольная усмешка тронула красивые надменные  губы. Не кланяясь, вошедшая подняла вдруг просиявшее приветствием лицо к лику Богини и, и изогнув и без того высокие дуги бровей, совершила сложенными ладонями уже знакомое приветствие Великой Богине: ладони коснулись груди – горла – лба  – опрокинулись над головой назад - «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА!».

Перед белым ликом великой Богини Каа явившаяся ещё более выигрывала в красоте, ибо Великая Богиня все-таки была каменной, жрица же казалась ожившей богиней: в её жилах струилась живая теплая кровь, она умела улыбаться и гневаться, и трепетавшие резко очерченные ноздри выдавали силу за внешней мягкой волной движений. Сияющая красота притягивала и завораживала, не вызывая грубого желания к ней приблизиться, как тому и следовало быть в присутствии Великой Жрицы: той единственной, кто служила у подножия Великой Богини Каа.

Почтив божество, сумеречные глаза скользнули по свежим цветам на коленях Каа, опустились ниже и остановились – отразились в сияющей утренней водой Священной чаше. В глазах мелькнула и утонула догадка. Усевшись перед чашей и Богиней, жрица закрыла голову и лицо краем лёгкой накидки и замерла подобно меньшему мраморному изваянию. Прекрасная жрица постигала поток чистого разума Великой Богини с ней беседовала и пела Ей песни:

О, Великий Отец! Бескрайний, безграничный невыразимый Космос!
О, Великая Мать – вечная, абсолютная истина!
Мудрые наши Отец и Мать – жизни источник!
Вновь рожденным утром на счастье благословите детей!

Космос составляют все вместе ясные звёзды:
Свет их друг от друга отделить невозможно.
Так и в обликах многих гневных и мирных богинь
Великая Вечная Мать на Земле отражалась.

О! Великие наши Отец и Мать! Будьте добры –
Терпеливы к своим неразумным детям!
Сознанием двойственным – бедами разделённым
Вас забывающих – светлый родителей облик...
               
Тут скорее шестым чувством отвлеченная от утренней мольбы, Старшая жрица в неподражаемом изгибе тела заглянув себе за спину: там, каким-то чудом незаметно прокравшаяся, тщательно, хотя и не очень-то изящно повторяя её движения, сидела жрица – пока ребёнок. Её высунутый от чистосердечного старания кончик языка и вздернутый нос совершенно разрушали торжественность момента.
–  Да не иссякнет свет утра! Опять ты подкралась сзади, Тенёма! И опять ночевала в храме, –  не так ли?! –  изогнутые тонкие брови на долю мгновения недовольно дрогнули.

– Да, – согласилась чуждая привычке лгать девочка. – Мне здесь хорошо. Ты сама всегда делаешь, что хочешь.  А! я забыла сказать приветствие, –  Пусть свет вечно сияет у ног Великой богини Каа!
– Да будет так! Когда я была, как ты, маленькой девочкой, – не всегда делала, что хотела.
– Разве тебе что-нибудь здесь запрещали?
– Я выросла не здесь, а в Мемфисе.
– Как интересно! Ты мне раньше не говорила! Расскажи скорей, Миэлита, как там?

Силой детской непосредственности разговор едва не свернул в сторону, но Старшая жрица во время вернула его в ей нужное русло.
– Как-нибудь обязательно расскажу. Это будет тебе полезно! Но послушай, ты должна хоть когда-нибудь спать у себя с нянькой. Кроме того, я который уже раз желаю, – она нажала на «желаю», – чтобы ты никогда не подкрадывалась сзади и не мешала мне утром, когда ещё и ветер спит, смотреть в чашу.
– Да я ведь и не мешаю, – сижу себе тихо, – ребёнок капризно передёрнул плечиками.

Миэлита вздохнула, – плоды воспитания без запретов сидели перед ней, упрямо насупившись и чертя пальчиком с погрызенным ногтем по полу некие знаки. О, Великий жрец Жрец Ашая! Разве можно переубедить его в его упрямстве?!
– Здесь был кто-нибудь  кроме тебя? – прекрасная жрица пока оставила при себе мысли о воспитании.
– Был Наараи. Он говорил со мной и с Богиней.
– Первое, безусловно, было ему о-особенно необходимо, – краем губ тонко усмехнулась Миэлита, но ребёнок ещё не понимал иронии.
– Богиня ответила ему: он может, не умирая уйти из этого мира, хотя мне этого совсем – совсем не хочется!
– Хотеть неразумного – слабость. Знать меру своих сил – большая заслуга, а кому не нужна помощь, тот её и не просит. Тенёма Теурина Аманата! сейчас оставь нас с Богиней одних. Позже, около полудня, ты зайдешь ко мне в покои, – я буду тебя ждать!

Мудрая женщина не станет препираться с малым ребёнком. Что касается ребёнка, то Тенёма уже усвоила: когда произносится его полное священное имя, следует слушаться, ибо так непременно поступали и взрослые жрецы. Но ничего не сказать в ответ?! Старшая жрица и девочка в упор смотрели друг на друга одинаково странными «драконьими» глазами: как клубящееся облако глаза серо-зеленоватые и глаза, такие как ночная вода тёмные, что казались одним сплошным зрачком. Никто не отвёл взгляда: Ни Старшая, ни Младшая. Обещало ли это мир в будущем?..
– В полдень меня будет ждать Наараи, чтобы рассказать напоследок все-все сказки! – с гордостью сообщила маленькая жрица: должна же Миэлита была позавидовать, наконец?! Пусть так уж не воображает!
– Я не задержу, и ты успеешь, – давая понять, что разговор окончен, Старшая вернулась к лику божества.

Скорчив спине старшей жрицы рожицу, Тенёма, как старой подружке кивнувп Богине, выбежала в коридор, откуда ранее явилась Миэлита: "А-а-ахъя ом-ммоо-о рам-рам-рам-м-м..." - послышалось оттуда. Играть с эхом так весело!..
Прекрасная взрослая жрица озабочено вздохнула: да! Давно бы пора заняться этим диким ребёнком. Вседозволенность рано или поздно влечётт за собою несчастье. Ведь храм Великой Богини Каа не на благих небесах – в этом несовершенном мире. Великий Жрец не забыл ли об этом? Вседозволенность опасна и на земле, и пред ликом вечности, ибо по лезвию меча над бездной идет человек, постигая землей и небом явно не открытое.

Назначив своим думам какой-то срок исполнения. Окутанная накидкой, дыша ровно и неслышно, Великая жрица богини Каа - Миэлита застыла, подобно изваянию, и солнце, отражаясь от одеяния бессчетными искрами, зажгло её у ног божества подобно жертвенному светильнику. В молчании утонул храм: кто посмел бы нарушить священные раздумья? Время исчезает. Тело становится легким, перестает ощущаться… Но сознание – сознание всегда должно струиться кристально ясной водою горного потока. Таков был незыблемый принцип священнодействий в храме Великой Богини Каа. Жрица творила молитву – обращение, каждое утро новую. А это в течении более 30 лет не так-то легко!

Наши Великие Мать и Отец! Смотрите детям в глаза –
И глаза их откройте навстречу звёздам: научите
Видеть в сердце своём отражение звёздного света!
Подарите нам ясность сознанья, звёздным омытую
Светом и солнечным светом взращённую!

Наши безмерно терпеливые Мать и Отец! Сердце
Детям откройте, чтобы зрением новым видеть могли
В Вечность устремлённую светлую лестницу...               
АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра!
          *      *      *

Когда полностью вступившее в свои права утро заставило туманные тени  прижаться к стенам и колоннам и окончательно исчезнуть, Старшей жрицы уже не было в храме, как если бы она слилась с божеством, чего – Увы! – она пока ещё не достигла, хотя. наверное, и достигла большего, чем любой жрец Египта. Зато уж искусством в нужный момент  появляться и исчезать незаметно Миэлита Мицема владела в совершенстве. Действительно ли она могла «являться», или искусно действовала на чужое сознание? Кто знает!

Вместо исчезнувшей прекрасной старшей жрицы тоже из левого женского коридора неслышно возникли двенадцать красивых молчаливых девушек, подобно живому венок нежных цветов окруживших Богиню. Девушки принесли нечто вроде нескольких деревянных лестниц-подставок и, попеременно поднимаясь на них, стали обтирать изваяние богини чистейшей новой белой влажной тканью. Допущенные к уходу за образом богини женщины от природы стояли выше мужчин. Ведь это мужчины постоянно льют кровь.
Всё же, дабы священная тишина храма не нарушалась не жреческой касты болтовнёй девушек - рабынь, все они от природы были естественно немы. Поэтому дорого ценилась в Мемфисе молодая немая рабыня. Но горе ждало бы в жажде прибыли осмелившемуся чарами или боле грубым вмешательством вызвать искусственную немоту. Раз один торговец продал в храм такую поддельную немую. А вскоре спину ему перешибло перевернувшейся колесницей: не в силах шевельнуться, несчастный долго не мог умереть.

Немым девушкам хорошо жилось в храме. Когда удача отступалась от Кого-либо в Мемфисе, рабыню, бывало, с её согласия выкупали в жены, – это, считалось,  возвращало в дом счастье. Иногда и свободные благородные женщины давали обет служения Богине на какое-то определенное время. Из таких была нянька Тенёмы, сын которой уже давно уплыв за море, уже годы не подавал о себе вестей. В молчаливом храме, жрецы предпочитали общаться мысленно, одна нянька болтала со свой воспитанницей. Ведь, если ребенок не слышит с младенчества речи, то и сам не заговорит.

Проникнутая осознанием высокой божественной сущности вверенного ей ребенка, нянька заботилась его здоровье и замечательно пела песни. Рассказывать же своей воспитаннице о жизни в Мемфисе ей было запрещено. На пище, здоровье, одеяниях и песнях нянькино воспитание, правду сказать, и заканчивалось. И хотела бы добрая суеверная женщина отнести в очередной раз уснувшее у ног Богини дитя в его комнату на человеческое ложе, да будучи раз и навсегда потрясена грозной надписью у входа и самим храмом, до смерти боялась входить туда лишний раз, да ещё и ночью!

Занимались ли воспитанием ребёнка жрецы? Живущие в безбрачии мужчины выучили её читать и писать: какое ещё воспитание нужно посвященной с младенчества? Ведь это был не мальчик: женщина от рождения либо обладает определенным даром, либо нет. Великий Жрец, уж верно, знал, кого он выбрал и положил к ногам Великой Каа: принятую Богиней люди как осмелятся не принять с покорной благодарностью?!  Если же какое-то воспитание необходимо, – то дело женщины - Старшей жрицы. Так занималась ли она воспитанием ребёнка?! 

Занятая созерцанием истины в глубинах чистого разума Миэлита, не слишком часто обращала на девочку внимание. Казалось, в будущем возможное соперничество её не волновало: когда старшая жрица разумна, – младшая явится украшением её мудрости. Однако случается и так, что под маской невнимания скрываются – несогласие и пристальное внимание. Когда вам преподносят нечто не очень приятное как уже свершившийся факт, не лучше ли внешне отстранится и наблюдать?! Только самому Великому Жрецу до конца ведомы его цели: словом не обмолвившись после него второму лицу в храме Каа – Великой жрице, возложил он найденного ему нужного ребёнка к ногам Великой Матери  Сущего – Каа. Так пусть за сей  поступок ответственность за свершим и останется!

В таком случае, занимался ли воспитанием священного ребенка старейший и мудрейший Великий Жрец Ашая Ашарам? О, да! На свой лад он занимался, что видно из сочиненной им для ребенка «Песни пробуждения» и других чарующих сознание песен. Эти не всегда понятные тоже дарили богатую пищу воображению, ничего не сообщая об обыденности с её страстями и нуждами. Не единично избранные для воспитания темы, но вся личность воспитателя отражается в ребенке. Ибо открытое детское сознание отражает не только явное, но и самому воспитателю неведомое. Отражения могут случиться непредсказуемы!Однако пока Великий Жрец ещё не явился, что толку обсуждать его методы воспитания?!

Хорошо зная часы жизни храма, немые девушки исчезли столь же незаметно, как ранее явились. То был установленный час пробуждения-нисхождения в мир Великой Богини: снаружи на террасах звонко затрубили белые раковины и красиво запели утреннюю священную песнь. Первый певец закончит, другой  повторит, потом третий. Так семь раз пропетые священные звуки, противоборствуя времени, кольцом облекли-окружили великий храм:

О-ОАЯНЕ  А-АМОЛИ-КЕ  НАРАЯ-а!
А-а-АТАРА  МАН-ТАЯ-а АТАМ-ТА-а-ТА-а-РУМ-ТА-а АХ!
 А-а-АТА-РА-а  МАНТА-а  АТА-а А-а-АТА-РИ а-АТА-а  РУМТА-а  ТО!
АМА-а-НА-а-ТА-а  ТА-а-РА-ТА  МАНТА-а-ТА  РУМИ  А-АМТА-а  АТА ТА!
Р-а-Ра-РА  МА-а-ТТИ  МА-НА-а-Я  ШАБДА-а  ХО - ХО!
ХА-ха-ХО-о  РИТТА  РА-АМТА  А-АТА –а-АР-а-ВА-а  РУМ-ТА  ХАБ-ДА  ХА!
АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА  РА- РА-ра!
                ______________________________

О! Великое солнце Вечной и Единой Истины – Матери! –
Взойди и освети зеркало темного сознания!
Изгони-раствори в блистающем свете тени беззвездного мрака!
Истинное яви всепроникающим сиянием!
 Высокорожденному дай силу проявления благого!
Да сольются в безмерном сиянии все изначально чистейшие сферы-части
Единой всеобъемлющей сущности и великое пространство Изначальной
Матери-Истины да пребудет нерушимым! АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра!
            *     *     *     *     *               
 
I – 5.  СТАРЫЙ  ЖРЕЦ И  ДИТЯ. Позади главного храма с белокаменным телом божества легко устремлялся в поднебесную высь шпиль белой круглой высокой башни, так что Богиня внутри сидела, вроде бы, прислонившись к подножию башни спиной, слушала стекающий по ней вниз шепот облаков. Башня была центром священного круга тела храма. Справа и слева от главного храма и башни отходили длинные полукруглые крылья, так что храм был похож на драгоценный камень в белом филигранном перстне на голубом бархате неба.  Перстень-кольцо был разомкнут и не совсем симметричен: где-то далеко позади левое крыло по радиусу выдавалось далее правого. Крылья закруглялись сзади башни, на них вход в жилые помещения выходил не в круглое внутреннее пространство в крытую террасу с внешней части храма. Так что видеть с одного крыла другое было нельзя.

Великий жрец отдельно от всех в одиночестве пребывал наверху Белой башне. В левом крыле жили только Великие жрицы – Старшая и маленькая с нянькой, и в самой дальней части крыла – немые девушки и прочие прислужницы. Крыло правое, более населенное, предназначалось для жрецов. Поодаль в долине справа  располагалось селение для камнетёсов и слуг, не немых, но молчаливых и никогда не ночевавших в храме. Сзади кольца храма за кустарником в ложбине незаметно были пристроены храмовые конюшни. Далеко сзади храма был ещё окружённый пышными кустами пруд, к которому от женского полукольца вела дорожка, мужчины же сюда никогда не ходили.

Где крылья с двух сторон примыкали к слитым воедино телам главного зала и башни, на них выходили внутренние коридоры, через которые жрецы и жрица попалдали в центральный зал. Сливаясь с башней крылья расширялись  полукруглой открытой площадкой - террасой. В центре её под дневным светилом и светилами ночными сверкала-колыхалась, переливалась оттенками неба и извивами облаков вода в овальном белокаменном водоеме. В центре бассейна, вода тоненькими струйками вода била из пасти и ноздрей драконьей головы. Зелено-синий камень изваяния влажно и мягко искрился под солнцем, но недоступная солнцу густая зелень полу прикрытых драконьих глаз хранила некую мудрую тайну.

На драконьей голове под солнцем яростно сверкал хрустальный шар, отражая мир строго перевернутым и вывернутым наизнанку: справа налево. Словно продолжение водной ряби с террасы на землю сбегала белая лестницы: не нарушая торжественность главного входа, здесь спускались погулять вокруг храма. Если же возникала необходимость ехать в город, то выходили во внутреннее кольцо и далее к конюшням. Сейчас на краю драконьего фонтана, на подушке из козьей шерсти сидел и задумчиво чертил синим жезлом из ляпис лазури по небесно голубому зеркалу воды старый Наараи, не тяготившийся злым полуденным солнцем, обливавшим расплавленным горячим золотом его лысую голову. Солнце только заставило старика скинуть шерстяную накидку, сейчас лежавшую у сморщенных коричневых ступней.

Мысли старого жреца были не легки и не тяжелы – привычно ровно текли они, что не означало отсутствие чувств: просто незамутненное страстями сердце сохраняло покой. Как странно, однако, устроена жизнь: достигнув ясности мысли и предела жизни, должен он оставить любимый им храм, в будущем потоке времени которого нет ясности: тени, тени… Особенно заботил его оставляемый ребёнок: Тенёма Теурина Аманата.

Теурина означает - Священная, как и весь избранный тонкий краешек высшей касты египетских жрецов. В прошлом Египта никто, кроме Четырех, не звался «аманата» - «Дарованный богами». В прошлом Мемфиса «аманата» именовались только двое: правящий Фараон – Сын Бога и Верховный жрец - оракул бога Солнца  Аммона-Ра. Здесь и теперь, в этом белом храме «аманата» - Великий жрец Ашая Ашрам и вот эта девочка. Тогда как даже Великая Жрица Миэлита Мицема – только Высоко Рожденная: одна из сословия жрецов. Потому что «аманата» нельзя  купить или заслужить самыми высокими деяниями: «аманата» можно только родиться. Обычай этот ранее неукоснительно соблюдался в Египте, пока не случились странные с иностранным влиянием уклонения. А уклонения, как известно, влекут за собою споры и распри.

Для одной человеческой жизни слишком много лет назад приплыл на корабле из-за моря чужестранец Ашая (Ашья – в просторечии) Ашарам: умудрённый знаниями и жреческой силой он, помогая двум прошлым фараонам, достиг и сам могущества. И если отец фараона ныне держащего скипетр по очевидности силы называл пришлеца «аманата», кто бы мог противоречить?!

 Говорили, будто Мудрейшему более трехсот лет, и он в прошлом своей рукою начертал свою великую фантазию - план должного быть возведённым храма Каа. Не всё, что болтают, неправда, но не всё – правда. Как бы то ни было, пути Ашая Ашарам и ныне самого могущественного в Египте Верховного жреца - оракула Аммона-Ра «в лоб» с обоюдной благоразумностью не пересекались. А восседающий теперь на троне Сын Бога Ра – правящий фараон не раз брал в Храме Каа в долг золото, которое с него назад никогда не требовали.

 После давно уже отгремевшей грозы с явлением самого Ашаи всё текло с покойной неспешностью традиции, и вот теперь покой разрушен явлением ещё и этой девочки, «аманата» не рожденной, но «аманата» ставшей. Ибо найденная в храме у ног Великой Богини-Матери девочка становилась её ребёнком – «аманата». Только  не надо убеждать уже более 80 лет смолоду жреца – ныне древнего старика Наараи, что ребёнок так и возник в храме из ничего – из солнечных лучей! Подобные штуки, только пониже уровнем, не раз случалось проделывать и в других храмах: приписывая детям чудеса, окружали их почтением. Соответственно воспитывали до фанатизма убеждёнными в своей святости или ловкими интриганами: уж как получится. Какому храму не повредит иметь своё храмовое – привлекающее паломников живое божество?Но храму Каа не нужны были паломники и богатые дары.
 
Что боги приняли, – люди не смеют напоказ отвергнуть. Поэтому за нарушение традиций и в опасении за власть молчаливо гневался в Мемфисе Верховный Жрец Аммона-Ра, а вместе с ним каста высших жрецов. В самом Белом дивном храме Каа в глубине души уязвлена Великая Жрица: неприметные посторонним тени бегут по её лицу при виде этого пока ни в чём не повинного ребёнка. Да и великий жрец  Ашая что-то странно сумрачен: ребёнок разбил до того безупречное согласие его с Великой Жрицей. Мда...

Понятно, почему фараон признал маленькую «аманата»: властолюбивому жрецу Аммона-Ра неплохо создать противовес. Реальное вмешательство маленькой девочки в дела государства исключалось само собой. Но зачем такое нарушение равновесия в храме после себя вторым «аманата» потребовалось верховному жрецу Ашае?! Мелкая предусмотрительность да и тяга к обновлениям не вязались с характером Мудрейшего: тут, верно, скрытая цель! Мудрейший (кстати, сколько ему на самом деле лет?!), видит в будущем Египта грозные тени и готовится. Молодой, сильный, никому неподвластный преемник, – вот выход... Великая Мать! Кто же подумает о сердце бедного ребенка?!

Он, Наараи, стар и только на считанные месяцы уходит ранее природного срока. Когда уже зрелым жрецом Аммона-Ра он пришел в храм, Ашая уже выглядел так, как и теперь: Можно ли сказать, что он постарел?.. Кто он на самом деле: человек или нечто иное? Философия Египта такое туманно допускает… Ашая жил в Белой башне замкнуто, редко общаясь даже со жрецами: Наараи поставив Старшим жрецом, сразу дал большую власть и словно забыл нём. До Наараи был другой старший жрец, пред тем – другой. И Великие жрицы до Миэлиты тоже были. Одна из них по преданию попала в самом храме.

Наараи  мог бы пытаться подойти к Верховному ближе – о нём узнать больше, но раньше ему это было не нужно, а теперь уже поздно. Великая старшая жрица Миэлита Мицема об Ашае должна бы более всех знать. Но кто расторгнет её лукавые уста: не права ли она, сохраняя тайну?! Ясно одно, – к детям прекрасная жрица не чувствует нежного влечения: двое рожденных ею и не признанных священными сыновей в младенчестве отосланы в Мемфис. Девочки, сразу ставшей бы священной, она так и не родила и едва ли может любить ребёнка чужого, неизвестных родителей. О, добрый, простодушный ученик мой Аллем! ненадежная ты защита! Однако придётся тебе расхлёбывать! Остается верить, что Великий Космос – отец сущего, дарует добрым сердцам силу проявления благого!

В своё время – много лет назад Наараи ушёл от бога солнца Амона-Ра в храм Великой Богини Каа, ибо здесь не лили крови и, хотя и имели золото, но не загрязняли им разум. Наараи полюбил этот подобный дивному сновидению храм: здесь ему не мешали быть самим собой, тогда как в шумных мемфисских храмах много ли божественного виделось в изнанке предписанных обрядов?!

Наученные пользоваться невидимой психической силой, египетские жрецы могли, например, взглядом облегчить непомерную тяжесть используемых в постройке храмов и пирамид огромных каменных глыб до веса посильного десяткам рабов, считавших, что они сами тянут веревками камень, тогда как жрец будто бы лишь лениво надзирает за работой. Но попытайся такой жрец выйти за пределы образов своей касты, и сила утекала как вода сквозь неплотно сомкнутые пальцы. Что же здесь высшего?! Воистину! Осознание своей мимолетности между небом и землей, требует большего мужества и большей ясности! Храм Каа давал свободу разуму и могущественны были священные речения Верховного Жреца. Не египетского рода была эта мудрость, за пределами слов обнажающая: высшей истины нет нигде под солнцем в мире нескончаемо изменчивых явлений. Время, однако, в любой мудрости обнажает недостатки...

Так размышлял умудрённый опытом старейший Старший жрец Великого Белого Храма Великой богини Каа – Матери Истины, когда незаметно наступил-подкрался полдень - час перелома к теням ночи, хотя люди в простоте и считают его венцом света. Снова затрубили вокруг храма в белые раковины и повторами заструилась мантра Зеркала воды, ту, которой Наараи сам столько раз сам исцелял людей. Старый жрец зажмурился от удовольствия,  большие как восковые уши его слегка шевельнулись: жизнь была к нему так щедра! Не сожалея о себе, он только беспокоился о судьбе тех, кого оставлял.

О-О-О РАа-НА РА-РА-ра   МА-НА РА-РА-ра
О-ОМТИ РА-МИ-НА АТА РА-РА-ра
ТА-ГО-РА РА-РА-ра   РУ-ПТА-РА РА-РА-ра
ША-РА РАМ-ЯМ РАМ-ЯМ   РА-МО ЯМО
РА-МО ЯМО-ЯМО РА-МО ЯМО –О-О-О… 
АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра!
                ______________________________
 
О! Великое зеркало изначального нерожденного равенства
Проявлений из предвечного лона Истины-Матери!
Да пребудет твоя сердцевина-центр блистающее чиста,
И ни одна пылинка внешнего да не отразится в нем, -
Не нарушит нераздельного сияния солнца и луны -
                Сияния света серебряного и золотого!
               
Отраженные по краю окружности – на границе внешнего и внутреннего –                Да рассеются все застывшие видимости! Все недвижимое -
Всё искаженное да растворится, как от дуновения ветра исчезают -                Сменяют друг друга отражения на поверхности воды!

Лучами – нитями серебряными и золотыми да станет мнимое
И, обретя подлинную природу игры, из сердца – сердцевины
Великого зеркала да проявится изначально нераздельным
Светом серебряным и золотым – светом Матери  - Истины!
Да проявится полное невыразимое блистающее Единство!
     *    *    *    *    *       

Когда последние звуки улетели в бледное от раскалённого дневным безжалостным жаром небо, на левой галерее явилась маленькая, весело подпрыгивающая детская фигурка. Наараи посмотрел на нее из под козырька ладони, и тут же отвернулся, явив всецелую поглощенность думами, чем и доставил подкравшемуся сзади ребенку удовольствие закрыть ему глаза ладонями, неожиданно прокричать в самое ухо: «АХЪЯ – ОМО –РАМ – РАМ… АМ-АМ!!!»

– Боги Египта! – всплеснул руками старик, делая вид, что сейчас упадет в бассейн, – Тенёма! как ты меня напугала! Сейчас я утону и не смогу рассказать тебе сказку.
– Не тони! я только хотела поиграть. Смотри, какие у меня теперь бубенчики! – Она захлёбывалась от радости. А от подпрыгивания  на одной ножке нашитые по подолу ее платья маленькие серебряные бубенчики нежно и весело зазвенели.
– Ну?!... И я бы такие тоже хотел! Откуда же ты их взяла: с неба упали!?
– Не угадал! Не с неба! Представляешь?! Миэлита сама пришила мне их, чтобы я тоже стала красивой. Но тебе она вряд ли пришьет.

– Неужели?! Сама Миэлита – своими прекрасными руками пришила? – не без ехидства переспросил Наараи. Приступ неудержимого смеха сотряс его сморщенное тело до старческого кашля, – Кхе-кхе…  Одно из самых наимудрейших деяний Миэлиты Мицемы: знает ли она сама об этом? Без Великой чаши предвижу, что с её стороны воспитание этим и исчерпается.
– Вы оба с ней так, бывает, говорите, что я не понимаю: слова знакомые, но какие-то другие, – насупилась чувствительная к оттенкам смысла девочка.

– Кха-кха - кхе… Прости, маленькая Великая Жрица! Взрослые так вредничают или шалят. Это называется – «ирония».
– Ирония – это как?
– Ээ… Мм… Ирония – это не очень добрый смех.
– Смех когда весело и всегда веселый!
– Смех бывает и печальным, тогда он может быть не совсем добрым.
– Я никогда не смеюсь печально! И никогда не буду, когда вырасту. Мне так не нравится! Зачем нужен печальный смех?!
– Да исполнятся твои слова! – торжественно воздел к небу иссохшие руки Старший жрец.

– Да, уж пусть исполнятся. Представляешь, Миэлита рассказала, что в Мемфисе девочкам ничего нельзя без спроса делать. Им даже нельзя выходить одним из дому и гулять где хочется. А дом у них меньше храма. Как же они так живут?
– В Мемфисе и мальчикам, и даже таким старикам как я многое нельзя. Но знаешь, если мы будем рассуждать про Мемфис, на сказки времени может не хватить. Я не хотел бы жить в Мемфисе, а ты?!
– Я тоже! Ведь я уже здесь живу! давай поскорей начинай рассказывать! – усевшись на край водоема рядом со жрецом, она плеснула на него водой.

Зеленоватое зыбкое зеркало отразило двоих сидящих сходно легкими, текучими: неприметным колыханьем сгладив резкие черты: старика оно явило моложе, а девочку – грациознее и старше. За гранью лет четыре равно внимательных к миру глаза глянули из воды в небо. Смотрясь в гладкое зеркало, человек слишком привыкает к мнимому постоянству своего облика и отделяет себя от мира, поэтому в храме смотрелись только в воду. Зеркал же в храме было два: священное зеркало Великой Жрицы в руке богини Каа, но им редко пользовались. Ибо по преданию Великая Жрица созерцала необходимое в своём сердце.

Другое было привезённое ещё юной Великой Жрицей из Мемфиса в её личных покоях зеркало. Став жрицей, Миэлита составила за собою право жить по своему: в это уж никто не вмешивался. Но маленькая великая жрица в глубину покоев жрицы Старшей не входила. Тут девочка быстро опустила ладонь в воду, пытаясь зачерпнуть отраженное сахарное белое облачко, но оно утекло сквозь пальцы. Маленькая жрица засмеялась и, засунув уже обе руки воду, расстроила отражение.
– Также мимолетна и человеческая жизнь, – печально прошептал старик.

– Наараи! Я зачерпывала воду с облаком, почему же ни кусочка облака нет у меня в ладони?
– Потому что твои глаза видят только отражение: облака нет в воде, нет в ладони и нет в глазах, но оно осталось в твоем сердце: поищи там и найдешь его отражение. 
Ребенок закрыл глаза, притихнув на несколько мгновений.
– Правда! Я его в себе вижу.
– Так же ты видишь и весь мир, дитя моё!
– Значит, ты уйдешь, а я буду видеть тебя, когда захочу?
– В определенном смысле – да, – вздохнул её собеседник: помнить – значит видеть. – Молитвенно сложив руки на груди, он и то ли заговорил в распев, то ли запел речитативом:

Дитя дорогое! Не держи – не удерживай в памяти образы.
Не именуй ничего – не ограничивай проявлений Великого Космоса:
Все из его потока выходит вечного и растворяется снова.
Не держи – не удерживай в памяти образы!
                Помни о всём существующем одновременно:
Помни в засуху дождь проливной, и о зное палящем
Помни, когда струи дождя пыль с уставшей земли омывают.
Плачь – не удерживай слез, с ними бороться не нужно,
Но помни, что слезы, как вся вода, высыхают. Горе – не вечно.
Не вечен и смех: исчезнут отражения – горе и радость, – 
Всё исчезает - в сердце мудрость родится. 
               
Помни, дитя, сердцем всегда обо всем одновременно,
И сердцем избегнешь страданий превращений и перемен.
Не держи – не удерживай в памяти образы, –
Пусть они вихрем кружатся предгрозовым!

Сила иссякнет у ветра фантазии, и образы-мысли
Свободно утихнут. Тогда сознание чистым спокойным
Останется зеркалом, отражениям высшим открытым.
Образы мысли - только грезы фантазии разума, только
Искажение разуму жадному недоступных законов.

Мир не таков, каким кажется взгляду привычному:
Как узнать, сколько истины в том, что мы отразили?
Не лучше ли повернуть зеркало в сторону противоположную?!
Не лучше ли на источник Вечный смотреть, –  не на отражения зыбкие!?

И вот говорю я, не мудрый, но опытом как сединой умудренный
Жрец: не держи – не удерживай в памяти образы!
Наслаждайся образов многообразием  – цвета и света игрой.
Наслаждайся свободно многообразием ярким, в сердце –
Вечный Единый Источник всех отражений храня.
    *    *    *    *    *   
               
Пока старый жрец от немощи тихо, зато с чувством пел, а девочка, прислонив голову к его плечу, в полузабытье сонно слушала, тихие немые девушки неслышно подошли с кувшинами за водой. Увидев в водоеме отражения двух священных особ, девушки из пригоршней напились и, отойдя в сторону, ополоснули лицо для удачи, здоровья и, –  как знать? – от исцеления от немоты. Немоту от болезни в младенчестве или от сильного испуга иногда можно исцелить. Такое иногда происходило в храме Каа: покой сам по себе целит, а Наарая слыл и искусным лекарем и заклинателем. Но будь у водоема Старшая Жрица, девушки из почтения не осмелились бы пить и умываться. В присутствии же Великого Жреца Ашаи они в священном трепете даже не вышли бы за водой на террасу. Наараи же между прислужницами и прислужниками храма слыл добряком.

Когда радостные сулящей удачу встречей довольные девушки ушли со священной водой в кувшинах, Тенёма, очнувшаяся после очаровывающей, хотя и не слишком понятной ей песни, засунув ножки в воду, устроив в бассейне для заснувшего дракона великую бурю. Наараи же, передохнув немного от старческой немощи, принялся рассказывать обещанные сказки. И не одну из накопленных за длинную жизнь занятных волшебных историй извлек он из своей ясной памяти.

Когда солнце уже почти склонилось к закату, и воздух из раскалено-сверкающего стал приятно бледно золотым и почти ощутимым, как тонкое приятное касание шелкового покрывала, старый жрец рассказывал, как прекрасную дочь одного фараона унес злой огнедышащий дракон.
– Это был не наш дракон, – важно заметила девочка, – наш сидит в бассейне тихо и только фыркает водичкой.

– Ты права, дорогая! Фараон, конечно, пообещал половину земель и руку любимой дочери её спасителю, – что ж несчастному фараону ещё оставалось делать?! Сам-то он должен был управлять страной, да и стар был гоняться за драконами. И вот один не из высшей касты, но влюбленный в дочь фараона воин отправился спасать её. Путь к драконьему логову был так далек и тяжел, что человек вряд ли дошел бы живым, поэтому один знакомый добрый жрец придал воину облик льва. Даже и обычный лев очень вынослив, этот же воин-лев мог питаться солнечным светом и, припадая к камням, становиться таким же несокрушимым.

Премудрый жрец, однако, предупредил воина: не мечом и не силой зверя – только человеческим сердцем смиряют драконов. Кроме того, опасно оставаться слишком долго львом: обращённый из зверя снова в человека вдруг да сохранит звериные привычки?! От этого его даже высокие жрецы избавить не смогут. Рассказчик с таким увлечением изображал высокомерное отчаяние фараона, искреннее горе доброй принцесиной няньки; львиный рык и драконье шипенье, что седые брови его прыгали, а большие восковые уши беспрестанно шевелились, что очень нравилось ребёнку. Ведь в храме кроме Наараи никто больше не умел шевелить ушами!

– Почему же жрец просто не превратил воина в сильного-пресильного дракона – больше плохого? – с сияющими от интереса глазами теребила рассказчика Тенёма. – Второй дракон победил бы первого, потом быстро прилетел бы с дочерью фараона домой и расколдовался!
– А… видишь ли, в дракона-то человеку превращаться и совсем  нельзя: у человека и льва кровь и сердце горячие, у драконов – холодная кровь, поэтому-то они не ведают жалости. Превращённый в дракона теряет человеческое сердце: забывает красоту мира и облики им ранее любимых. Для драконов красота – только добыча. Дракон всё красивое тащит в свою пещеру, ни от чего не обретая удовлетворения и радости. Жадность толкает драконов всё на новые и новые кражи, убийства, похищения…

Вошедшее в закат солнце вобрало в себя - немыслимо сгустило дневную яркость смешанность красок. Мир поблек. Выцвел. Зато солнце, падая за горизонт, являло быструю смену невиданно чистых цветов: оранжевый, алый, фиолетовый, зеленый. К этому времени после долгих приключений воин-лев уже победил злого дракона и унёс на своей спине дочь фараона домой. Но воин слишком долго-таки пробыл львом, поэтому благодарной девушке пришлось его поцеловать прямо в львиную морду. Тогда, конечно, он изо льва он снова стал добрым юношей, и они зажили очень счастливо и никогда не ссорились.

 К этому времени довольную, насытившуюся волшебством превращений девочку уже нестерпимо клонило в сон. Глаза её непослушно слипались, и она украдкой яростно тёрла их кулаками с тайной мыслью: когда Наараи пропустит им назначенный срок, может быть, он раздумает уходить от неё неведомо куда?!
- А дракона заколдовали и посадили в бассейн, чтобы не безобразничал, ведь надо же, знаете ли, и совесть иметь! Бассейн драконьих слёз – так теперь он в нашем храме и называется… – закончил рассказчик.

– Это самая хорошая сказка, – одобрила девочка - жрица.
– Да? тогда награди меня, – пообещай мне две вещи.
– А?!
– Во-первых, никогда не забывай, что ты – человек.
– Ладно! Только я ещё и – Великая жрица.
– Великая жрица – именно человек, ведь ты – не дракон с холодным сердцем? – девочка поспешно и  согласно закивала. – Все жрецы – люди, и всем людям бывает больно, помни об этом.
– А  забуду, – чего тогда?
– Гм… Это случается иногда, но ты приложи руку к сердцу, – послушай, как тепло оно бьётся, и вспомнишь.

– Ладно! Ещё чего хочешь? Я сегодня очень добрая.
– Ещё... ещё я хочу, чтобы ты в память обо мне всегда носила на подоле бубенчики.
– Ну, это-то я уж точно сделаю! Ты так долго рассказывал сказки и так мало просишь!
– На самом-то деле я не так уж мало прошу! И мне всегда нравилось рассказывать добрые сказки, как всегда нравилось жить. Знаешь, я всю жизнь делал, что хотел. Даже странно, как легко у меня это получалось, – вечные звезды были благосклонны ко мне. Живи и ты так же.

– Разве не все делают, что хотят?
– Нет, дорогое дитя! Но это сложно для тебя теперь…  Думаю, я в жизни не очень много сделал недоброго: по крайней мере,  я очень старался. Теперь же время на исходе: солнце почти скрылось. Скоро – с первой звездой – запоют вечернее благословление благостной ночи. Давай до него помолчим и послушаем напоследок, как поет вода: она так красиво поет!

Стекая из бассейна по внутренним трубам, вода тихо журчала где-то под каменными плитами. Успокоившаяся у старого жреца на коленях девочка, не дождавшись вечерней священной песни, погрузилась в безмятежный сон. Старик не издал ни звука, не шевельнулся, но словно притянутая его мыслью, на площадку из галереи, почтительно сложив руки, робко выступила нянька Тенёмы. С осторожной нежностью покачивая ребенка, жрец тихо, но ясно сказал ей:

– Амме! Пока ты будешь здесь жить, всегда нашивай ей на подол вот такие бубенчики, пока она не научится сама. Так желает сама Великая Жрица Миэлита. Ведь у девочки не одно одеяние? – нянька кивнула головой, – Вот везде и нашей. И рассказывай ей, как живут простые люди: я отменяю запрет. Если тебя спросят, скажи: Наараи - Старший жрец великого белого храма богини Каа перед своим Уходом велел тебе так делать. Но никто тебя не спросит: я уверен Всё исполню, высокий господин, – поклонившись, благоговейно прошептала женщина.
– Вот и хорошо! А теперь возьми у меня осторожно это дитя и унеси в постель. И старайся, чтобы ребёнок чаще спал у себя, чем в храме: камни – всё-таки только  камни, а человек – не каменная статуя. Сейчас я подую на тебя: Великая Богиня Каа всегда станет всегда к тебе благосклонна, и ты больше не будешь бояться входить ночью в храм, чтобы забрать девочку. Правда?!

Он так и сделал: подул и немного побрызгал на восхищённую таким благоволением  няньку водой. Потом наклонившись, внимательно посмотрел уже на руках няньки спящей девочке в лицо, будто стараясь запомнить на всю вечность, погладил её по голове, и, смахнув слезинку, быстро отвернулся к почти погасшему закату. Амме с девочкой на руках неслышно скрылась в галерее. Зажглись на ещё светлом небе первые крупные звезды. Невидимые жрецы дружно запели вечернюю мантру - молитву. Старый старший жрец выпрямился и неожиданно красивым молодым голосом подхватил:

В едином пространстве явленного нет высокого и низкого,
Нету правильного и ложного: отражения по краю зеркала –
Только свет сердца Основы - Матери.
Свет сердца Основы-Матери струится – сплетается                формами, по сути светоносными.

Зеркало усталого сознания – свет крадущие тени неведения –
Омой чистой водою Знания Изначального Предвечного.
Зеркало омытого сознания осуши светом Нерожденной Истины.
Чистым ясным омытого сознания узнавай всё явленное –
Отражай в единой неделимой сущности Матери-Истины.
       *    *    *    *    * 
Под звуки священной песни приумножались звёздочки в небесной синеве. Когда последнее слово улетело ввысь, старый жрец, зябко закутался в свою шерстяную накидку, и звезды тотчас облили голубую материю сияющим светом – звездной водой. «Стар я и быстро устаю, бывало же, ночи напролет без устали беседовал со звёздами. Мы уходим – звёздный свет остается. Отражение наше в сердцах оставшихся – важно: свет звезд ярче или тусклее, – весь мир меняет облик. Теперь же мне надо в последний раз хорошо выспаться, потом… потом спать уже будет не нужно: я узрю, наконец, лицо Истины…»

Сгорбившись и пришаркивая, старый жрец через коридор вошёл в храм, и, поклонившись Богине, другим коридором ушёл в крыло жрецов. Тенёма в это время давно уже сладко покачивалась в лодочке сна: ей снилась сочиненная Ашьей Колыбельная, но пел её во сне её старший друг Наараи. Потом ей снилась сказка про дракона. Только она была не принцессой, а воином...
                ___________________________________________

Время горным потоком струится неудержимо: годы
И тысячи лет теряются в бездне бездонной забвенья.
В круговороте струй тонет листок, оторвавшийся с ветки.
В океане огромном растворяется малая капля бесследно,
И меняется весь океан, только каплю приняв в свое лоно.

Все в этом мире неповторимо и ново и все повторяется снова
В неостановимом круговороте всепревращенья – прихода - ухода:
Это Великий обновления жизни закон и Памяти неизгладимой.

Вот слово звучит – отзвучало: нет более звуков: тишина…
Но след остается в пространстве, – стереть его невозможно.
Через неисчислимое время звуки проснутся - оживут, –
И тогда зазвучит всё, что посеяно было.

Слово красками станет, краски станут пространством;
В пространстве родится огонь, и память - вода заструится;
И они оживят – вложат душу в слово: меж землею и небом
Слово водой потечет, огнем загорится, заблистает звездою;
И поднимет к звезде глаза человек и былое восстанет…
          *    *    *    *    * 
               
I – 6.  УХОД  ДОСТОЙНОГО  ЗА  ПРЕДЕЛЫ  ЯВЛЕННОГО.  Предвестники начала утра – первые робкие лучи ещё не упали. Неуловимый таинственный промежуток между светом и тьмой заполнял храм, но уже руками тихих девушек украшенная цветами блистала праздничным величием Великая Богиня Каа. У ног её притаилась - замерла на львиных лапах серебряная священная чаша, прикрытая легкой белой тканью.

Великие Жрица и Жрец Богини Каа - Матери Истины пока не явились, но прочие жрецы уже пребывали на положенных судьбой местах. На верхней площадке с бирюзовой каймой Старшего жреца на подоле одеяния, но без жезла, с опущенной головой и сцепленными на груди руками, понуро горбился человек, которому, разверни он плечи, пристали бы не всякие воинские доспехи. На среднем уровне жрецы носили на подоле кайму цвета запекшейся крови (бордовую на современный лад). На нижней площадке самые молодые – кайму зеленую.

В храме Каа не выучивали своих жрецов: любой неуёмный - неудовлетворенный египетскими богами мог прийти и остаться. По отношению к мемфисской жреческой иерархии такой вроде бунта поступок означал конец официальной карьеры. В столице высокомерно называли храм Каа – пристанищем неудачников. Корректнее, можно было бы назвать храм местом, куда от суеты жизни бежали склонные к наукам или к прочим изящным искусствам. Потому так прекрасен и был храм, что по неписанной традиции каждый прибывший стремился украсить его.

Один беглец из Мемфиса высчитал оросительную систему от сбегающих с гор ручьев, и вот храмовая долина приятно зеленела, вокруг же храма цвёл пышный сад. Другой изобретатель для подъема больших тяжестей измыслил и соорудил похожее на цаплю фантастическое сооружение из камня, бревен и канатов, с помощью чего удалось значительно надстроить в высоту храмовую башню. И двое главных строителей фараона после приезжали срисовывать невиданное сооружение, долго восхищённо цокая языками.

Жреческую свиту Пресветлой Богини  без Мудрейшего Ашая Ашарам составляли одиннадцать официально назначенных и внештатные, коим не возбранялось мирно жить при храме. Сейчас в главном святилище было явно больше одиннадцати. Заинтересованные до потери бесстрастности жрецы поморложе шептались о прошлом Наараи.
– Говорят, он был так знатен и могущественен, что мог бы занять место Верховного жреца Аммона-Ра и советника Сына Бога. А он вдруг исчез: ушёл сюда.
– Это так. Слышал, – соперник его, став Верховным, в день своего избрания каждый год присылал сюда Наараи дары в знак почтения.
– Тот, что сейчас сидит на Нефритовом троне?
– Нет, нет! Тот Верховный жрец Аммона-Ра умер лет тридцать назад. Три раза уже пустовал Нефритовый трон с тех пор.

– О да! Наараи пережил трёх фараонов, трёх Верховных. Перешедший земные пределы долголетия и мудрости, теперь он уходит совсем. Говорят, будто он травами и руками  исцелял чёрную язву (чуму). Пусть звёзды даруют нам половину его долголетия и такой же уход!
– Он не ушёл ещё…
– Он уйдет, как желает, без сомнения, – с желчной досадой обернулся со средней площадки один из жрецов старших: Всё предсказано, так стоит ли начинать священный день пустыми словами! Юнцы невоздержаны и на торговой площади, и в жреческих одеждах! Шш-ш… Сейчас затрубят в раковины.

В раковины затрубили, и все в голос запели Утреннее приветствие: «О-ОАЯНЕ А-АМОЛИ-КЕ НАРАЯ-а!.. - АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра!». И будто несомые последними раскатами «ра-ра-ра» возникли Великие - Жрица и Жрец. Теперь вся в незапятнанно белейшем без оттенков была Мицема Миэлита. Нижнее одеяние покрывал бегущий по полу белоснежный плащ из оброненного птицами и пришитого к ткани пуха, ибо насильно взятое не может быть благим. На цепочке кристалл хрусталя сверкал как раз над вышитым жемчугом на груди лотосом.

К головному убору – к серебряному плетению наподобие шапочки по бокам прикреплялись высокие белые перья, колыхавшиеся словно облачко. На сей раз не даже не  прекрасна, но  ослепительна - подобна беспощадному полдневному солнцу была Великая жрица, торжественно нёсшая из серебра и белой кости жезл. Чуть позади неё, правой рукой за середину держа свой посох-жезл с хрустальным шаром в навершии, шествовал Великий Жрец Великого храма Богини Каа  Ашая Ашарам, именуемый также - и Мудрейший. Тот самый, кто в начале рассказа возложил живой свёрток – ребёнка к ногам Великой Богини Каа!

 Среди жрецов Египта после старого Наараи, по-видимому, ещё один не подвластный жаре, Мудрейший носил свободное до земли белое одеяние с длинными просторными рукавами и сверху ещё волновавшийся широкими облачными складками плащ, уже совершенно скрывавший очертания тела. Только узкие длинные ступни едва белели внизу, сливаясь с камнем. Белокож же Мудрейший был так, что тронутый солнцем белый камень вокруг при его явлении, казалось, розовел.

Тонкие сжатые губы, крючковатый орлиный нос, до странности светлые глаза и отсекали желание с их обладателем лишние разговоры, как если бы звуки замерзали, а необлеченные словами мысли делались видны в наготе замысла. Те же, кому всё-таки доводилось разговаривать с Мудрейшим, утрачивали многословие, с трудом ворочая непослушным языком. По сходной причине гордые мемфисские жрецы оказывали «этому выскочке» - человеку неизвестного чужого рода высшие почести, после удивляясь, зачем они это в который раз сделали, намереваясь указать пришлецу его место?! Будто бы на груди Мудрейшего  серебряное выпуклое с ладонь величиною зеркало  слепило разум, а хрустальный шар в навершии посоха так и совсем завораживал.

Среди бритоголовых жрецов Египта Ашая Ашарам выделялся ещё и водопадом серебряных кудрей, перехваченных серебряным венцом с хрусталем на лбу. Только у Великой жрицы поддерживающие справа и слева хрусталь завитки венца загибались вниз, у Мудрейшего же на венце – вверх подобно вздыбленным волнам или языкам пламени. Серебристая борода в сочетании со странно моложавым лицом казалась некоей бутафорской деталью: как золотая бородка на масках фараонов.

Словом, полный диссонансов немыслимый для уроженца Египта вид Мудрейшего поражал воображение, пожалуй, даже более, чем явление Великой жрицы Миэлиты. Она была как бы высшей точкой совершенства этого мира, тогда как Ашая был вроде отражения из мира другого, что пугает и напрягает чувства. Что касается постоянных служителей храма Великой Каа, то привыкнув, они уже не особенно поражались, да и не так уж часто Мудрейший нисходил  вниз из своей белой башни. Сходя же не мешал Старшему жрецу управлять повседневными делами.

Соблюдая некогда им же установленный ритуал, Мудрейший помедлил перед последней ступенькой к подножию изваянного в камне образа божества, дабы взойти не ранее пригласительного жеста женщины - жрицы. Тогда и он взошёл и стал подле уже павшей ниц перед Богиней Жрицей. Как белые крылья или морская пена разметался вокруг на камне её распростертой плащ. Великий Жрец склонил голову. Нижние жрецы с зеленой каймой, потупив голову, сели на поджатые колена; средние, упершись в камень правыми коленом и ладонью, левую ладонь положили на левое колено.

Во время этой общей  отрешенности от внешнего из-за пышных складок одеяния Великого жреца высунулось серьезное детское личико. Стрельнув по залу глазами, Тенёма тенью скользнула на первую после пьедестала Богини площадку и уселась у ног высокого, на воина похожего и очень печального жреца. Вообще-то, Тенёма, по её мнению, имела более прав здесь находится, чем многие прочие, просто сегодня она не хотела привлекать к себе внимание спорами. Девочка, подергала высокого и печального за бирюзовый край одеяния на уровне своих плеч.
– Я хотела пробраться к нему рано-рано утром и не смогла. А ты? – наклонившись к ребенку, высокий и бронзовокожий покачал головой, ещё сильнее сокрушившись лицом.

Похожий на воина жрец и ребенок, одинаково печально вздохнув, в согласной горести замерли, потому что снаружи призывно затрубили в белые раковины. И нежно подталкиваемая в спину – влекомая волнами смешанных с солнечными лучами звуков в проходе главных ворот явилась в белом без всякой каймы одеянии маленькая сутулившаяся фигурка. Верно, из-за озорных солнечных лучей потом говорили, что вошедший светился и шествовал по воздуху.

Губы после Ашаи второго старейшего жреца храма Каа слегка беззвучно шевелились, а лицо празднично сияло. Правой рукой неся у груди свой жезл, в опущенном левом кулаке он сжимал  нечто вроде сложенного голубого кушака. Так, не медля и не торопясь, прошествовал он по лестнице, и, даже не взглянув на Тенёму с печальным жрецом к их неизмеримому огорчению, остановился прямо перед Мудрейшим. Двое таких разных – высокий и крошечный – слились они взглядами, и фигуры их, казалось, уравнялись в почти звенящей живой тишине. Потом Наараи почтительно протянул к Ашая руку с жезлом.

– АХЪЯ  ОМО  РАМ! Мудрейший! Пятьдесят лет назад вручил ты мне этот жезл и власть. Подобно своему сердцу хранил я их незапятнанными во благо  Светлейшего храма Великой Богини Каа. Теперь пришло мое время исполнить до конца закон всего рожденного на земле: уходя за пределы явленного, я готов вернуть данное тобой, – говорящий выдержал вопросительную паузу, но Ашая оставался недвижимо нем, только свет яростно плескался в хрустале на лбу и в хрустальном шаре на посохе.
 Тогда старый жрец продолжил:
– Кхе, кхе… Когда будет твоя воля и ради пользы Великого Храма, ради неизменного сияния Матери-Истины, - продолжил говорящий и с твоего согласия, Мудрейший, с радостью я желал бы передать Священный жезл достойному преемнику.

Тут Мудрейший наконец разомкнул мраморно бескровные уста, и низкий голос его вырвался неожиданно полнозвучно как неукротимое сверкающее паденье горного потока или о биенье морских волн о скалы:
– О, старший жрец Великого храма Великой богини Каа – Матери истины! Мысли твои всегда были не запятнаны, а слова – справедливы. Свершаемое тобой неизменно приносило благо. Когда же ты оставишь преемнику и часть своего сердца, Великая Мать - Истина будет благосклонна к нему и к нам всем. Я заранее одобряю твой выбор: делай, как решил. Да сияет вечно Великий храм Великой Богини Каа!

– Да сияет Истина неизменно! Благодарю тебя, Мудрейший! – приложив руки к сердцу, Наараи оборотился и, шагнув к Тенёме и высокому жрецу, не без удовольствия со шлепком приложился жезлом к склоненной почти до камней спине последнего. Хотя, учитывая разницу в их телосложении и силах, шлепок, конечно, мог произвести только моральное воздействие.

– Преемник! Возьми это священный жезл. Береги его, как мать единственное дитя. Да не склонишься ты отныне не перед кем, кроме Матери-Истины и с ней Нераздельных Мудрейшего и Прекраснейшей! Да пребудут в твоем сердце Равновесие и Справедливость! – вложив жезл в покорные руки высокому и безвольно недвижимому, положив освободившуюся ладонь он ласково опустил на голову девочке, очень тихо насмешливо продолжил с укором. – Ааллем! Ученик мой! не глупец же ты плакать о том, кто уходит с радостью. Я-то оставляю тебя в хорошем обществе. Дружите, дети, и не ссорьтесь! – и совсем уж беззвучно в самое ухо Ааллема прошептал, – Вот, жаль, что ты так и не научился шевелить ушами. Это, знаешь ли, очень помогает в воспитании детей! Надеюсь, ты помнишь хоть какие-нибудь сказки и умеешь выстругивать игрушечные кораблики?..

Насмешка слетела очень во время, дабы храм не потрясли неуместные взрослые рыдания преемника. Сказав такие внешне будто нелепые слова ученику, он раскрыл вторую сжатую ладонь и на колени девочке упал его из лазоревых самоцветов  пояс.
– Возьми на память, дитя мое, и исполни обещанное! – ловя пояс, Тенёма не успела ухватить край одежды, чтобы проститься получше, – Наараи уже предстал перед Великой Жрицей.
– Нераздельная с Великой Богиней! Я – странник, завершаю мой земной путь. Молю тебя, Светлейшая! открой мне вход туда, – он указал рукой за спину Богини, – куда не должен был я до сих пор помыслить войти.

– Нераздельная с Великой Богиней всегда рада исполнить ее волю. Она велит, – я исполняю. Всё открыто тебе: пойдешь ли ты сам, Странник, или проводить тебя?
– Я пойду сам, Прекраснейшая. Ибо искавший столько лет искал истину и не уловивший хотя бы светлый край её одеяния не стоит помощи.
– Да будет так! – Она коснулась его груди жезлом, и Ашая тогда же торжественно стукнул жезлом об пол. – Как подобает входящему, ты, мужественный Странник, у ног Богини омой лицо и руки священной водой! – Жрица сняла эфемерный тканевый покров со священной чаши. Опустившись на колени и старый жрец медленно погрузил в чашу руки. Каким он казался маленьким рядом с великой статуей загадочной богини с закрытым лицом и статной как богиня женщиной.

Напротив лестницы, по которой прошел в последний раз Наараи, стояла теперь Миэлита. Будь в храме посторонние, её при желании хорошо можно было увидеть снизу от входа. И оказалось, что один-то посторонний есть: кто-то таился внизу у входа в тени створки ворот. Теперь же чтобы лучше видеть происходящее наверху, он неосторожно встал в самой входной арке и, освещаемый в спину солнцем, сделался виден сам. Высокий и сутулый, как раб в простой белой короткой хламиде, всё же этот неосторожный не выглядел привыкшим покоряться. Лучи насмешливо высветили его бритую, но словно присыпанную серым пеплом крупную упрямую голову и костистое, худое тело, с болезненной желтизной кожи. С неотрывной жадностью пожирая глазами Великую Жрицу, он не замечал своей оплошности.

Взгляд ли запавших недоверчивых глаз под набрякшими синеватыми веками был особенно жгуч, либо Миэлита уловила мысль на лету, как сачком бабочку?! Да только глаза жрицы ответно остро и странно блеснули, холодной сталью клинка кольнув неизвестного в сердце. В коленопреклоненном храме кто мог заметить это? Уколотый предупреждением, вздрогнув, отшатнулся от света. Сложив руки на груди и  прислонившись спиной прямо к грозной надписи на стене входа, как аист, он подогнул одну ногу, упершись в стену ступней, с плохо отмытой позолотой на ногтях. Так погрузившись в себя, уже искоса и сверху почти невидимый наблюдал он происходящее. Чего странному наблюдателю было не дано, так это ни минуты спокойствия: он переминался с ноги на ногу, ёрзал - елозил спиной по стене, чесал ухо, проводил рукой по лицу, дергал плечом и бормотал. Всё вместе это походило на некую нервную пантомиму.

– Прекрасна, как и прежде!.. – беззвучно шептали кривящиеся, дергающиеся губы, – Самая прекрасная! Как ей удается?.. Подумать только! Наш сын – жрец в Мемфисе. Я уже старик, а она – почти не изменилась. Гм… кто же всё-таки отец старшего её сына? Полководец Аахелаи был смел и красив, и скорее всего… Впрочем, ныне не всё ли равно?! Говорят, боги даруют красоту и долголетие, Великий Космос – ум, но только сам приобретший мудрость и нашедший истину может радостно уйти по своей воле. Гм-гм… кто же осмелится притязать на такое в Мемфисе?! Последнее, правда, и здесь не до конца ещё свершилось… Посмотрим… Гм-гм-гм…

Чуть сместившееся относительно храмового входа солнце выигрышнее осветило в профиль резкие черты единственного неизвестного зрителя: властно выставленный вперед подбородок. В вечной насмешке, уголком слегка скошенный влево уголко рот;  уши красивой формы, но частью оттопыренные, будто на них часто давили чем-то тяжелым; хищный, подобный клюву нос;  высоко вздернутые и искусно подведенные брови. В молодости, видимо, привлекательного и не слабого, теперь этого неизвестного более прожитых лет старило бремя вечного неудовлетворения и брюзгливости. Сейчас, озабоченно потирая сизо ощетинившийся подбородок, он продолжал бормотать:

– Многое и многими напрасно желанное в этой жизни, я получил. А чем, по настоящему, владею?! Властью?! О, да!! Тяжесть и горечь за всех венчанных предков, – и только! Неизменный удел всех живущих – скорбь, – глаголят священные тексты. Кого и когда наяву утешили такие речи?! Если же общий удел скорбь, тогда под конец я хочу того, чего не получал до сего дня из предков никто… – тут мысли его слишком глубоко упали в самих себя и погасли – потерялись в величии свершающегося.

Там, наверху, старый жрец, зачерпнув пригоршнями воды из чаши и омыв лицо, поднялся с колен, и отдельные не скатившиеся капли воды засверкали в морщинах маленькими хрусталиками. Теперь он стоял напротив Миэлиты, и Богиня со священной чашей у подножия восседала между ними.
– Нераздельная с Великой Богиней! Я, странник, готов идти за пределы явленного. Да пребудет свет Истины неубывающим и незапятнанным для продолжающих земной путь.
– Иди же, храбрый Странник: не медли! – жрица величественно указала за спину Богини, где вместо убранной завесы теперь как ночное небо глубоко синело вдававшееся внутрь башни пространство непонятных размеров, и в нём слабо мерцали вделанные в стены хрустали. Опустившись на подогнутые колени жрица прикрыла лицо покрывалом, – я буду следовать за тобой мыслью.

Напоследок склонившись к жрице будто в почтительном поклоне, старик прошептал:
– Прекрасная! Много времени протекло между нами в этом храме, но наши пути не сходились, ибо мысли рознились. Ради будущего Великого храма Каа расстанемся же легко и без упрека, – голова под покрывалом наклонилась в ответ. – Ещё скажу: знаю, девочку ты не любишь. Но будущее храма уже с ней связано. Смирись, о Прекрасная и Мудрейшая! И делай, что можешь, без ущерба для собственного времени. Ребёнку плохо быть среди взрослых одному. Нужен ещё ребёнок. Скажи Мудрейшему, – прошу! Он тебя послушает, – и вторично согласно шевельнулись складки покрывала, – Спасибо тебе, Единая с Богиней! Да пребудет всегда с тобой Мать-Истина!

Потом, отразившись в хрустальном шаре в руке Богини, её обойдя по правую руку, он вдруг слился с синим-синим сверкающим пространством. Должно быть, разница в цветах между сияющим белым храмом и темной синевой была столь велика, что глаз видел только скольжение в синем пространстве каких то светлых бликов. Жрецы на нижней площадке и наблюдатель у входа – как он ни изощрялся и ни щурился! – так и совсем ничего не увидели. Говорили, что через всю высоту башни проходит отверстие, и недоступный земному видению луч из самого сердца Космоса бьет из него.

Недвижно пребывала великая Жрица, только сверкающие капли, сияя, падали из зачерпнутой в пригоршню воды обратно в чашу. Сколько капелек прокапало из поднятой над чашей руки?.. Сколько времени протекло?.. Из синего пространства слева медленно проявилась маленькая светлая фигурка, следующий круг прошла уже от зрителей за за спиной Богини и опять скрылась в синем пространстве. Жрица зачерпнула ещё пригоршню воды, –  и снова медленно закапали капли. Второй раз то ли фигурка, то ли светлая тень скользнула по самой грани синего и белого. Опять закапали капли с ладони: одна, вторая, третья…

Словно всполохами – сиянием радуги озарилась синева за спиной Богини. Капли откапали: воды в пригоршне не осталось, – и никто не вышел. Только радостно вырвавшиеся из синего пространства разноцветные отсветы заиграли на стенах храма, озорно расцветили нового печального Старшего жреца в оранжевый с зеленой полосочкой цвета, а девочку – в голубой и розовый с нежным фиолетовым переходом.

Говорят, на Востоке до сей поры сохранились владеющие тайной практикой: вместо смерти растворяет свое тело в свете. Всё повторяется в мире, и в круговороте жизни мало нового: отчего бы таким же практикам для особо посвященных не существовать и в менее суетной древности?! Тут неожиданно резко вдруг стукнул о пол и высокой струной зазвенел посох-жезл Мудрейшего. Бледно сверкнул на посохе хрустальный шар.
– Задуманное свершилось волею Великой Богини и ко благу, – бесстрастно возвестил Мудрейший, – да преумножится Равновесие великого отца Космоса!
– Да пребудет в радости Великая Богини Каа - Матери Истины! – заключила Миэлита, поднимаясь с колен. Как всегда усмехающаяся одними незакрытыми каменным покрывалом губами белая Богиня согласно и загадочно промолчала.

Снаружи на террасах торжественно громко и протяжно затрубили раковины. Единый вздох пронесся по лестнице, освобождая оцепеневшие тела от неподвижности. Как раб одетый, но непохожий на раба стоявший у входа спиной к надписи неосторожный посторонний вздрогнул, облизал пересохшие губы и резко выбежал из храма. На тихий свист мгновенно явилась, – как с небес упала, – колесница с возничим. Пара дивных холеных вороных стрелой понесли по белой дороге к холмам, отделявшим храмовую долину от внешнего мира и города фараонов – Мемфиса.
– Не гневайся на него, Миэлита! – сказал Мудрейший перед тем, как удалиться в свою башню. – Он не помешал.
– Но мог бы случайно помешать! Какой был, такой и остался: годы не умудрили его!
– Увы! Годы чаще мудрости являют возросшие недостатки.
                _____________________________________________________

РАЗМЫШЛЕНИЯ НАД СВЯЩЕННОЙ ЧАЩЕЙ

В синей-синей бескрайней, невыразимо прекрасной вечности
Расцветают звезды – живые цветы синей-синей вечности.
Звезды – вечности синей цветы могут смеяться и плакать
Слезами каплями звездными. Звездам чувства даны!

Напрасно думает человек, что один он чувствовать может!
Человек – капля-слеза звезды! только тоненький луч один
Среди мириадов в бескрайнем пространстве лучей! Человек –
Дитя синей-синей вечности! Вспомни: чье ты отраженье?!

Если чувств не имеют родители, откуда у ребенка они?
Камень – камень родит, мысль – от мысли рождается.
Если нечего отражать,  – ясное зеркало пусто и холодно.
Помни об этом, человек-дитя синей-синей вечности!
Если счастье не только твое, то и в горе тебя утешат родители.
            *     *     *    *     *

I – 7.   ИСТОРИИ   ЖИЗНЕЙ.  Снова почти пуст к радости лучей и бликов остался храм. Мудрейший и Прекраснейшая прошествовали в проход по левую руку богини, жрецы – средние молча, младшие возбужденно перешептываясь, – скрылись в проходе по правую руку. Только новый Старший жрец в немом оцепенении оставался перед Богиней, и с ним не то вздыхавшая, не то всхлипывающая маленькая девочка - жрица.

Дети обладают большей внутренней гибкостью-даром возрождаться от потрясений. Требуя сочувствия, девочка стала нетерпеливо дергать, трясти неподвижного жреца за руку, и он, очнувшись, наклонился к ней вопросительно. Верно, что-то особенное увидела она на его смуглом широком лице, потому что хоть и с сожалением, но все же протянула ему на вытянутых кверху руках голубой, оставленный ей ушедшим пояс.

- На! Возьми поносить, пока я подрасту, а то с меня пока сваливается. Потом отдашь, если попрошу. Ладно?! Пусть считается напополам. А знаешь! Тебе-то придется повесить его на шею, а то не застегнётся. Наклонись ко мне! – привстав на цыпочки, она надела пояс наклонившемуся на шею и потянула его к священной чаше. – Давай, умоемся его водой для памяти!

Так они и сделали, – всю воду из чаши очень серьезно вылив на себя. Потом, держа жреца за палец, девочка подвела его ближе к синему пространству за спиной Богини. Священное явно живое пространство теперь вело себя тихо, только на середине дрожало яркое пятно от падавшего с высоты башни луча или от чего иного?! Вкрапленные в синий камень хрустали мерцали разноцветными искрами, стены переливались-пульсировали всеми оттенками синего, завораживая и навевая оцепенение.

– Долго не смотри! Отец Великий Космос не любит подглядывающих. Миэлита так сказала. Я и сама в первый раз гляжу. Наараи ушёл туда? – она вопросительно указала на луч.
– Да, – выдохнул Аллем слабым подобием голоса.
– Ну, нам туда нельзя. Давай пойдем наружу, как он входил. Пойдем: я хочу видеть всё его небо. Оно ведь теперь всё его?!

Наверное, со стороны это выглядело смешно: мужчину с фигурой атлета за руку вела по лестнице маленькая девочка, да некому было смеяться. Они миновали строгую надпись, и снаружи солнце немедленно облило их живым жаром с головы до ног. Чудно порой связывают людей судьба. Ныне история появления в храме этой девочки может казаться почти фантастической, но в её время, в её мире необычность появления была только в сгущении предписанных священными манускриптами знаков. История же Аллема, с виду обычная, по законам древней веры нарушала-ломала внутренние неписанные законы, часто бывавшие крепче писанных.

Из касты воинов на войне искусный и удачливый Аллем, в положенный срок получал знаки отличия, благоволением египетских богов не имея серьезных ран. В свое время он мог бы стать одним из начальников армии, мог бы выгодно жениться, но ревнивая судьба, тоже женщина, вдруг не слишком милосердно, зато с дальним прицелом явила ему свой другой - незабываемый лик.
                ________________________________

В синей-синей, бескрайней, необъятной и невыразимой Вечности
Время течет: струящийся всепоглощающий океан единого времени.
Время знает счастье-блаженство течения ровного, знает и горе ритма потери:
Горе капель пустых – напрасно мгновений потраченных.

Времени чувства даны! Напрасно думает человек: время – только
Холодный закон беспрерывного возникновенья-рожденья материи!
Времени капля одна Человек – только мгновение в океане Вечности!
Человек – дитя океана великого времени! Вспомни, – чье ты отражение?!
Если чувств не имеют родители, откуда у ребенка они?! Кто сердце
Сердцем твоим, дитя, назовет?! Кто поможет сердцу понять глубину свою?!

Если счастье твое, дитя, – в тебе отраженье Родителей облика вечного,
То горе – только замутнение зеркала ясного. Есть ли горя такое мгновенье
Одно, чтобы целая вечность стала горька?.. Время горе твое унесёт и вернет
Тебе радость течения мерного ровного. Помни об этом, дитя! Отраженье
Великих родителей велико и прекрасно и в горе, и в радости.
Так помыслив «Конец!», и путь начинаем иной.
             *     *     *    *     *               

Однажды в бою Аллема настиг скользящий - плашмя удар по голове. Шлем спас от смерти, но ударенный как бы раздвоился: тяжелое тело осталось лежать недвижно, дух же как бы парил сверху. Бесплотными глазами видел он залитую кровью землю, искалеченные тела – мёртвые и в предсмертных судорогах; слышал последние проклятия или призывы богов на вспененных замирающих губах. И тошнотворен был запах быстро наступающего под палящим солнцем разложения. К вечеру Аллема в куче мертвецов нашли товарищи, в очередной раз подивившиеся  везучести: оглушили, – и только! Более ни царапины! Битва выиграна. Фараон доволен.  С такой легкой руки быть теперь храброму воину командиром!

Командиром-то он стал, да по собственной воле недолго в этой должности пробыл: всё стал уединяться да задумываться, кровь и звон оружия вызывали отвращение, вино не помогало рассеяться. Вчера манившее сделалось немило. И презрев все на военном поприще заманчивые видения – обещания судьбы, оставив фамильное ремесло, бывший воин отправился в Мемфис, где оставался у него каменный дом и кое-какой доход.

Мог жить безбедно в свое удовольствие, но привычка здорового тела и деятельного духа к действию толкала к продолжению деятельности. Среди бела дня человек чистой касты зачем  забрел на рыбный базар? Зачем не послал раба? Острый запах рыбы с детства будоражил чувством нового и неизведанного: не уплыть ли ему за море? Теперь самое время! Говорят, кроме Египта, есть иные дивные страны! Но не уплыл он за море: другой дорогой повела судьба.

 На базаре увидел бывший воин дочь презренного бедняка рыбного торговца, кто чуть выше раба и ниже всех свободных. Не долго думая, бывший воин девушку у отца купил: кинул кошелек с мелким серебром, – все взятые с собой деньги. Сумма для него не слишком обременительная, для торговца же столь огромная, что, уразумев, наконец, чего хочет господин, долго валялся он в пыли, от счастья благодарно воя и обнимая ноги вырывавшегося благодетеля. В это время дочь, едва взглянув на покупателя, от бурной перемены судьбы упала и недвижно лежала, бледная как мрамор, в обмороке, разметав длинные черные волосы среди разбросанной и бьющейся рыбы на грязной земле. Кто из жаждущих перемены судьбы не счел бы все это за волю богов - указующий перст свыше?!

Сделка была выгодна, будь даже красивая дочь здорова и могла подносить отцу корзины. А её, молчаливую и тихую, с детства одолевала слабость: внезапно впадала она в забытье. Как накормить восемь младших детей, когда один отец работает? О, милосердные боги Египта! Хвала вам! Услышали мольбы несчастного! Лучше жить в богатом доме у доброго господина, чем умирать свободной с голоду! Того, что скрыть было нельзя – болезнь дочери торговец не скрыл, но на месте покупателя кто не приписал бы причину хвори тяжелой жизни?! Изменятся условия, – пройдет и болезнь!.. Не прошла. Слабое сердце не желало биться правильно: сердце то ускоряло, то замедляло ритм, рождая головокружения, обмороки – похожее на смерть онемение. Лучшие врачи Египта – и из дома фараона, и святые дервиши лечили больную, и не было не испробованного за любую цену средства.

Лечение, спокойная жизнь и как пламя вспыхнувшая  любовь Аллема имели на первых порах целительное действие: два года счастливо прожили они в хрупком равновесии. Как принято говорить: влюбленный носил предмет своей страсти на руках, девушка кроме того, кто подобно богу изменил её жизнь, ни на кого не мыслила глядеть. Потом ещё с год она тихо угасала, оставив, наконец, Ааллема в непонятной для прочих опасной печали и отчаянии. Не странно было, что купил он красавицу: десятками покупали рабынь. Жить с рабыней как с женой? – за стенами своего дома, поступают, как заблагорассудится. Сам фараон, говорят, не гнушается танцовщиц. Но погребать по закону чистой касты?! Какую ещё оскорбительную глупость выкинет этот безумец?!

Безумец решил расчесться с мирской жизнью и стать жрецом, чтоб уж раз и навсегда в служении богам забыть о потерянном собственном счастье. Вот только волею богов каста жрецов выше воинской. Даже и большие деньги тут, едва-ли, помогли бы: высокомерно вежливо уходили от ответа верховные жрецы великих храмов, намекая, что предназначенные к служению богам обычно учатся с детства. В тех же храмах, куда взять сильного и тренированного убивать воина соглашались взять, слишком явственно пахло кровью жертв, и от предназначенной ему роли мясника у алтаря, Аллем хмуро отказывался.

Измученный Аллем ещё раз он чуть было не уплыл за море, да вспомнил, что где-то за пределами жестокосердного Мемфиса есть ещё храм, куда он не обращался. Каких богов чтили в том храме? Он не осведомился, да в расстройстве чувств не выспросив и расстояния, дабы развеять тоску быстрой ходьбой (средство действенное от меланхолии во все времена!) отправился в храм пешком, зачем-то прихватив с собой старый боевой шлем и меч. Когда же, наконец, уставшие ноги заставили прояснившуюся голову здраво оценить расстояние, возвращаться за колесницей было уже глупо и не для такого упрямца.

 Горе подобно пожару: в первую пору горе воспламеняется, с лютой силой толкая назад – в прошлое до нежелания жить. Поддавшийся – погиб. Со временем от бурного пламени останутся тлеющие угли, печальная складка у бровей и горестный отблеск на дне глаз. Но до этого этапа Аллему пока было ещё далёко. Пока инстинкт самосохранения - выживания подсказывал, что следует сражаться с пожирающим разум и сердце горем. Кончились на переходе вода и еда, – иди вперед: остановка – смерть.

Так из Мемфиса выйдя рано утром и день прошагав без отдыха Аллем вечером увидел вдалеке храм. Ночевал путник на земле у дороги и к полудню следующего дня был от своей цели уже недалеко: для пешего срок рекордный! Но и в храме был некто, ещё к вечеру первого дня  приметивший на белой дороге чёрную движущуюся точечку: пеший путник?!
– Очень бедный это или очень несчастный человек? – размышлял не утративший в старости зоркости и любопытства Наараи  на террасе у драконьего фонтана, где нередко любовался он великолепным, поглощающим мир закатом. – Интересно, успеет ли путник до завтрашнего полудня?

На рассвете вернувшись на удобный наблюдательный пункт и разглядев меч и привычную к дальним переходам походку военного марша, старый жрец стал клониться к мысли, что, второпях ускользнув от немилости фараона, кто-то из воинов  ищет в храме убежища. Потом ещё приглядевшись, он уж не знал, что и думать: " Глупец или безумный идёт?!

Много лет назад Наараи тоже бежал из опротивевшего Мемфиса, но не пешим и нежданным, – о, нет! Всё подготовил заранее: договорившись с Мудрейшим и переправив в белый храм главное своё достояние – хранящие древнюю мудрость связки папирусов. Ныне же Старший жрец странного храма усмехнулся: может быть это он сам снова идет к храму?! Вот видение приблизится, встанет на его место, и хилый старик исчезнет - преобразится… 

Мечты - мечты! Так бывает только в сказках. Тогда уж не послали ли ему боги то, чего единственного ему ещё не хватает: последнего ученика? К немудрому небеса, видно, и высылают дурака! Надо бы озаботиться – спустится встретить?! Вообще-то вчера вечером Наараи размышлял о собственном пути: не пора ли ему, зажившемуся, уходить из этого мира? Но ради ученика, конечно, стоило немного подождать.

Пока внизу, он у входа в храм ожидал рассчитанного появления путника, уже не видя его, нанесло жирные темные тучи и громыхнуло. Начинался сезон дождей. Тут упрямо буравя  дорогу невидящим взглядом, походным шагом выскочивший из-за изгиба стены, рослый путник почти налетел на тщедушного старика.
– О, Боги Египта! Не дурак ли второй день тащит пешком в храм тяжёлый меч и, наконец, ворвавшись, калечит у входа почтенных людей!

– Боги Египта  глухи, отец! – хрипло ответил путник, поднимая сплошь покрытое коркой пыли с разводами - извилистыми руслами от пота лицо. – Может быть, твои не египетские боги добрее и  примут меня?! – тут, наконец, с небес плотным военным строем хлынули крупные капли, накрыв пришедшего водной пеленой. Слезы скорбящей богини Исиды щедро лились на землю с неба.

– Разве ты не знаешь, куда пришел? – полюбопытствовал старый жрец, ускользая от льющейся с небес воды под входную арку с грозной надписью.
– Нет, но я здесь останусь, – последовал из-за серебристого полога дождя ответ.  – Больше мне идти некуда. А меч… должен же я буду на чем-то в чём-то поклясться?!
– О-очень богам нужен старый меч и дурная голова с поспешной клятвой в придачу! Впрочем, меч в неблизком будущем ещё разок пригодится, – предвижу. Какую же тяжёлую потерю понёс ты, странник, что отвечаешь так?

– Я… я не знаю, зачем я жил, зачем живу, и зачем мне жить?! Что такое жизнь, отец, – к чему она? Утекая как вода сквозь пальцы, только потери и горе приносит жизнь. Для чего живут люди? – высокий путник тоже шагнул под арку, и струи воды навсегда отделили его от внешнего мира. Маленький, щуплый старик ему понравился, а из храма пахнуло светом и покоем.

– Что ж, подобные мысли иногда нисходят к благословлённым небесами. Ибо ошибочно люди мнят, что благословение всегда в незыблемом счастье. О, путник! к чему слова, когда все написано на лице?! Твоя история стара как мир: найдя любовь и даровав счастье своей любви, ты, конечно, жаждал удержать обретенное навечно?! И небо на определённый срок благосклонно склонило к тебе взор. Потом… потом всё нежданно кончилось. Думал  ли ты, что многие не получают даже тени того, что ты имел? Не ведая слова «счастье», довольны после тяжёлого труда куском хлеба?!

– Отец! Что толку в таком знании, когда ничего не осталось у меня?! Съеденный вчера хлеб не уймет голод нового дня. Вчерашнее счастье делает сегодняшнюю потерю ещё горше.
– Не говори так – не оскорбляй Небо! У тебя остался опыт любви и знание хрупкости бытия и полноты страданий жизни. Как дар принимал ты счастье, как дар прими теперь и несчастье: и то, и другое – жизнь. Разве сам не видел ты, как тяжело и трудно живут люди: войны, болезни и пожирающее душу ослепление недостойным терзает их. Если можешь помочь кому-то, – живи!
– Нуждающийся сам в помощи, что я могу сделать для людей?!

– Думать, как ты думаешь, уже начало блага. Ибо от устремления зависит ткань жизни: благо и страдания – приходят в мир через наши мысли.

В синей-синей, бескрайней, необъятной прекрасной Вечности
Пространство живое дышит,  Зримое и незримое всё в пространстве
Неразделимо живет: дух и тело - едины. Как возможно звездный свет
От звезды отделить? Кто сможет заставить звёзды ему одному лишь светить?
Где граница мыслей своих и чужих? Если мысль свою от чужих отделить
Совершенно, будет ли мыслью она: кто поймет её? Кто отразит – кто услышит?
Мыслит пространство, и мыслит человек -  пространства неразделимого часть.
Только капля безмерного, человек! Вспомни, чья ты малая часть и после
гордись своим разумом – ясным отражением Величайшего.

Если источника света нет, то темнота – темнотою останется. Пища нужна
Земному огню, и мысль лишь от мысли рождается. Помни об этом, дитя!
Разъединенное слиться должно, – это путь к возрожденью единого времени.
                *   *   *   *   *

- Говоря не стихами, думай за тех, чьи мысли не смогли оторваться от грязи, и помни о несчастных! Кроме того, не поздно ведь и самому чему-то и поучится. Но, знаешь ли, пришедший, всё-таки не следует – будет не правильным служить - давать обеты неизвестным богам!  Надо бы тебе с самим собою разобраться! Надо бы с тобой разобраться!

Они разбирались лет с пятнадцать. Выучившись за это время от Наараи искусству врачевания, Аллем уверился, что никакие лекарства уже не помогли бы той, которую он оплакивал. Жизнь человека зависит от скрываемой голубым небом бездонной звездной ямы, и оборванное там, на Земле длиться не может. Редко выпадает возможность превозмочь - изменить судьбу: как её предугадать – как заставить служить себе?!

В ответ только молча качал головой обременённый грузом десятилетий старший жрец: самонадеянно вмешивается человек в начертания звёзд, и не бывает от того блага: падают звезды и от того мертвеет земля. Не лучше ли сделать ум свой подобным ясному кристаллу, отражающим звездный свет без искажений?! Тогда правильно в храм Великой Богини Каа, Матери-Истины привела бывшего воина судьба и даровала ему Учителя.

Со временем, постепенно Аллем не то, что забыл прошлое, но успокоился: размышлял об истине, заменяя Наараи, время от времени наезжал в город лечить людей. А теперь вот он потерял и Учителя, и ничего у него не осталось, кроме белого храма и тех несчастных калек в городе… Судьба и тут напомнила о его неправоте.
– Аллем! Смотри, смотри какая большущая радуга! – радостно закричала Тенёма, обе руки воздев к небу, – во всё небо радуга: фиолетовый, желтый, зеленый… А дождя-то ведь не было?

Яркая семицветная радуга прекрасной из чистого света небесной аркой простерлась над белым храмом. Есть поверье: когда к богам уходят достойные люди небо расцветает радугой.
– Дождь был... раньше.
– Когда мы были внутри, да-а? Всё равно, –  это Наараи с неба приветствует нас. Он не велел нам ссориться, знаешь?! Ты сделаешь мне кораблик, чтобы плавал в драконьем фонтане? Наараи просил передать тебе, чтобы ты непременно сделал мне кораблик, – последнее прозвучало не вполне уверенно.

– Кораблик?! Я сделаю тебе кораблик. Когда то моя мать была ещё со мной, я делал себе кораблики. Я обязательно вспомню!
– Вспоминай поскорее! Пойдём, я расскажу тебе у фонтана последнюю сказку Наараи! Тебе понравится!
Ведомый за руку к Дроконьему фонтану, отвлечённый от собственного горя, Аллем припомнил появление в храме этого ребёнка, когда уже лет десять лет был учеником Старшего жреца.
          
                П*Е*С*Н*Ь     Р*О*Ж*Д*Е*Н*И*Я

Дитя дорогое! Дитя долгожданное мечты легкокрылой  –
Надежды и радости! Бесценное милое Вечной памяти
Сердца Дорогое дитя! Мне тебя обещали великие  боги.
Мне тебя напророчил  –  Отец наш – Великий космос.
Мне тебя даровала мать твоя – Богиня прекрасная вечно юная.
 
И вот я жду: знаю - помню пути былые.
 Знаю - вижу будущего дорогу. Я чуда жду –
чуда узнаванья - рожденья памяти вечной
В  создании новом прекрасном.

Чему быть суждено – случится! Я к тебе иду или
Время с тобою, Дитя, ко мне всё ближе и ближе?
Сколько дорог - путей до нашей встречи
Протянулись: жизнь одна или Вечность?!
Я жду - буду ждать и ты, Дитя, меня подожди!

Времени сколько протечёт - прольётся тихой звенящей капелью, –
Знают только ясные вечные звёзды. На коленях Белой Богини
Прекрасной  сладко спи, Дитя,  – жди своего мгновенья.
В синюю-синю Вечность смотри, Дитя, и улыбку её запомни.

Только Вечности после будешь смотреть на земле глазами.
Только к звёздам будешь сердцем тянуться. На коленях
Белой Богини Прекрасной  сладко спи, Дитя, – набирайся сил!
Время нежащим ветром тебя коснётся, баюкая вечную память.

Ночи свежесть сменяет сияние дня. Золотое отцветает к закату солнце.
На рассвете бледный цветок луны серебро лепестков роняет снами
Удачи и счастья. Всё в этом мире неповторимо и ново, и всё повторяется.

Тихо-тихо под огромным бескрайним куполом неба  качается
Звёздная колыбель. Звёздный венец сияет спокойно. Чаша
 Полная звёзд, ожидает Того, кто просто к ней прикоснётся губами.

На коленях Белой Богини прекрасной спит Дитя,
И синяя-синяя Вечность клубится. Синие-синие сны, с ресниц слетая,
Утром явью проснутся: вспыхнут красок игрою и смехом.

Спи пока, Дорогое Дитя долгожданное дара прозренья.
Сил набирайся, Дитя! Я  верю: жизнь твоя будет счастливой
И необъятной как звёздное небо,  а силы твои – безмерны.
                *   *   *   *   *

I – 8.  ДАРОВАННАЯ  БОГАМИ.  Такую  Песню Рождения своей мечты сочинил поэт из белой башни – Верховный жрец Великого храма Каа  –  Мудрейший Ашая Ашрам: не сразу сочинил – постепенно. Девочка подрастала, а Мудрейший, бессонно пребывая в своей белой башне, прибавлял – удлинял строки, словно в них стремясь вправить звёздочки с не6ес. Мудрейший в нужном ему направлении заклинал будущее. Хотя упрямая действительность и не всегда напрямую поддаётся заклинаниям и далеко не во всём  сходна с возвышенным строем песен.сила поэтического соединённого с верой слова всё же велика. И если постараться...

Следовало бы задаться вопросом: правда ли Великая Богиня Каа говорила со жрецами Белого храма? Правда ли, что Богиня внушала Великому Жрецу и Прекраснейшей Старшей жрице священные песни?! Сложный и коварный вопрос! Есть мнение, что звёздная колыбель человечества - Великий Космос склонен представать перед людьми в ими же сотворённых образах, таким образом, во всех религиях есть доля истины. Когда обращающийся к божеству в ответ получил некую силу, значит, у него есть некоторое созвучие с Космосом?!

И что удивительного, когда люди пытаются приумножить вою силу путём явления ужасных либо прекрасных ликов божества и зачаровывающих величием храмов?! К несчастью, история являет, что следующая ступень ведёт вниз – к духовному упадку. Храмы требуется благоустраивать, на что нужны далёкие от чистой духовности материальные средства. Религия нуждается в почтении и повиновении: авторитет духовной власти поддерживается и силой тоже. Глядишь: власть духовная незаметно слилась с властью мирской. Чужие верования не брезгуют искоренять огнём и мечом, и льются потоки крови… И где тогда созвучие с Космосом?!

На подточенных духовных  основах созданное государство рано или поздно рушится – рассыпается как карточный домик. Да что там одно государство! В итоге и страна, и вся планета могут исчезнуть! Ибо легкомысленно и себялюбиво пользуются люди дарованной небом силой своего разума! Вот чего – не явного, но скрыто неизбежного хода каких неприятных превращений  –  пытался избежать в своём храме Ашая Ашарам. Чьё чуждое выгод и колебаний сознание искренне открыто Космосу?! Сознание ребёнка! Следует ребёнка так воспитать, чтобы он открытость сохранил!

Около шести лет назад неделю пребывал Ашая за пределами храма где-то во внешнем мире, что случалось и никого удивить не могло. Притом же, Мудрейший вообще редко являлся на глаза кому либо. В любом случае его отсутствие никого, даже жрицы Миэлиты Мицемы, не касалось и могло бы остаться незамеченным, когда бы ни обстоятельство, долго и бурно обсуждаемое во всех мемфисских храмах. Как гласило предание, будто бы сами боги руками верховного жреца Ашая Ашарам возложили ребёнка к ногам Великой Богини Каа. Ребёнка этого – девочку нарекли Тенёма Теурина Аманата – Дарованная богами - богоравная - Священная с рождения.

 Принятое Богиней люди отвергнуть не могут. И хотели бы мемфисские жрецы публично усомниться, да не могли, ибо подобное сомнение в глазах народа расшатывало веру в общие священные основы. Пришлось слухами попытаться пошатнуть свершившееся. Разве из касты жрецов Ашая взял девочку? Кто её отец? мать?.. При рождении священного ребёнка радуются, а не хранят тайну. Нет, не из чистой касты взято якобы священное: сам чуждый пришелец, Ашая купил дитя у нищих или – того хуже! – у диких кочевников. И неизвестная, опасная Египту кровь течёт в якобы священном теле. Откуда взялся ребёнок?! – этого никто так и не узнает. Да ведь происхождение девочки не играет никакой роли  в нашем повествовании. Важен – характер.

Сильны были злые жреческие упреки, но решающее слово оставалось за Сыном Бога. К невыгоде возмущённых фараон Сао-Ра - Сын Бога Ра доволен был случаем умалить заносчивых жрецов, с которыми приходилось ему вести скрытую глухую борьбу за власть. Сам непрямой наследник, пришедший к власти более  умом и хитростью, в душе равнодушен был нынешний фараон к священству по крови. Законных детей от почившей супруги у него не было, и не все ли равно, кто из троюродных внуков займет после него трон?! Зато непонятный Египту бесплотно-бескровный, холодный культ Великой Богини Каа полезно уравновешивал властолюбивые страсти прочих богов, устами которых вещали ли египетские жрецы чистую ли истину?! Правящий о ту пору фараон был ехидный скептик.
 
С безродной старый Сын Бога не боялся делить свой священный титул. Маленькая «Богом данная» – не могла унизить фараонова божественного величия, зато создавала неприятности второму «Аманата» - Верховному жрецу Амона-Ра. Мысль об этом по-кошачьи сытой усмешкой довольно кривила губы властителя. Наконец, Великий Жрец Великого храма Великой Богини Каа - Ашая Ашрам считался личным другом фараона: кажется, смолоду знакомы они?.. Но прошлое и сам фараон крепко хранили свои тайны. В бессилия высшие мемфисские жрецы признали: Мудрейший беспроигрышно сделал свою игру. Оставалось только цедить сквозь зубы среди своих: хороший повод для властителя ещё раз взять в чужом храме в долг без отдачи, и мало – ох, как мало! – ныне чтут исконных богов!

По слухам не только фараону доставшееся храмовое золото со временем сгладило резкие неловкости, и стали говорить уже, что ещё Одна Та, которая может приподнимать покрывало судьбы, Египту не помешает. Ведь если женщина уродлива, то знатная кровь не сделает её красивой. Так же и жрицу судят лишь по способностям. Не мальчик этот священный ребенок, и, значит, священные основы не нарушены.

 Причудливы игры богов, и, может быть, именно безродная проникнет даже высоко рожденным недоступное?! Кроме того, её власть простирается лишь в пределах далекого храма Каа: кто не хочет, тот может и не ездить туда. Границы же могущества Мудрейшего никто ведает: разумно  ли становиться на его пути?! И, в конце концов, позволительно ли сомневаться в велениях звезд и правильности решения Сына Бога?!

Ничего этого пока не знала сейчас невольно радовавшаяся радуге и грустившая о потере старшего друга девочка, силы которой если и не были безмерны, то меры им она пока счастливо не ведала. Что в определённой степени и означает безмерность. Не настало ещё время маленькой жрице явиться на мрачноватой сцене, именуемой – ход египетской истории. Ветер истории в первую очередь с ураганной силой дует на жаждущих сознательно утвердится в центре сцены и любит иногда отдыхать рядом с искренней непосредственностью.

Судьба пока лелеяла этого счастливого и странного ребенка. Перед ним даже смерть в первый раз предстала без пугающих подробностей: красиво одетой в священный наряд. Да и можно ли назвать уход старого жреца Наараи смертью? Если смерть – есть боль, нежелание расстаться с жизнью и страх неведомого, то избежав всего этого и владеющий знанием пути, он не умер, но именно ушёл в Неведомое, оставшись здесь, – в сердце любивших его. В любом случае, этот лишённый отца и матери одинокий ребёнок нуждался в старшем друге и защите: заключив что Аллем будет неколебим в исполнении обещанного, старый мудрый Наараи не ошибся.
                __________________________
               
У ворот храма под аркой семицветной радуги стояли девочка и Старший жрец, и, отдаляясь от радуги и храма, по белой дороге в сторону внешнего мира мчалась вдали уже казавшаяся  игрушечной маленькой колесница.
– Смотри! Вон этот длинный, который подпирал внизу ворота, уезжает,  –  указала пальчиком маленькая жрица. Зоркая, она заметила неизвестного ещё в начале церемонии из-за складок одеяния Мудрейшего. - Кто это?

– Сао-Ра - Сын Бога Ра, – вырвалось у погруженного в себя Аллема то, чего сообщать ребёнку совсем не следовало.
– Неправда! Фараонов - сыновей Богов рисуют красивыми, а этот – тощий, желтый и колется глазами. Мне он не нравится!

Бедному Аллему пришлось выкручиваться, изобретая полу фантастическое объяснение
–  Видишь ли… Ради блага Египта Сын Бога снизошел на землю человеком, значит он стареет, как все люди. Ты, Дочь Богини, тоже на неё пока не похожа. И все - даже в земном обличье Сын Бога -  должны приходить в наш храм в простой одежде, –  как мог, замял взрослый несвоевременную тему.
– Ну… да-а. Вот как?!  –  задумалась девочка.

Кроме девочки и нового Старшего жреца ещё две пары внимательных глаз следили с галереи за удаляющейся точкой колесницы.
– Тот, кому не следовало бы сегодня быть здесь, был. Мудрейший! От кого, кроме тебя он мог узнать?! Ты не должен был позволять! – прекрасная жрица нервно переплела пальцы.
– Почему, Миэлита? Погрязший в суете получил хороший урок дыхания вечности.
– Дыхание вечности для глухого слепца?! Для безнадёжно суетного сердца?! Прельщенный видимостью, упрямец захочет того же себе, и ты достигнешь противоположного своим планам и… и Великому Равновесию.

– Можно ли до конца познать человеческое сердце?! За долгие годы постиг ли я твоё сердце, Миэлита?! – неподдельная горечь до надтреснутости приглушила полноводный голос Ашая Ашрам. Ссутулившись и обхватив посох, он словно повис на нём. Прислонив прохладный хрустальный шар к своему белому лбу, казался он сейчас по настоящему старым, – Ты думаешь, он решится?!

– Да. Когда мои предсказания бывали неверны, - можешь припомнить?! Но сегодня не нужны предсказания: его жадный взгляд говорил выдавал желанное открыто. Ты сам учил меня не тревожить чужих мыслей, когда и так явны знаки.
– Ты самая искусная и проницательная из всех встреченных мною на этой земле! Равных тебе нет в Египте!

Жрец не скрывал желание прекратить тягостный ему разговор, но, не обратив внимания на хвалу, жрица упрямо мотнула красивой головою, ибо в подобном состоянии ДУХА уже нельзя остановить лестью женщину.
– Великий жрец созданного силой твоею высокой мысли храма! Я давно хотела тебе напомнить… Я должна сказать: ради земного равновесия никому из внешнего мира не должно позволять даже видеть то, что мы делаем: когда замутненное страстями сердце по своей прихоти научится выходить за пределы явленного, основы поколеблются, равновесие нарушится и Египет исчезнет с лица земли.

– Единая с Богиней! – Ашая оторвал лицо от шара и выпрямился, возвысившись над женщиной на голову. – Можешь ли ты не знать, что равновесие уже давно поколеблено в мире и последствия не замедлят?! Что такое один Египет?!

– Я знаю это. Но храм построен на египетской земле, – упорствовала прекрасная жрица, – судьба Египта нам или мне одной не безразлична. Неужели же ты хочешь, добыв, наконец, необходимое тебе, бросить всё… – она вдруг прервалась, осознав, что перешла все границы. Молчал и он. Порыв сухого резкого ветра пронесся - просвистел по галерее, расплескав воду в драконьем  фонтане.
– Твои упреки справедливы во многом, – устало очнулся Мудрейший, когда колесница совсем скрылась из виду, – Но, может быть, он ещё передумает?!
– Нет. Двадцать с лишком лет самолюбие держало его на египетском престоле, куда сел он с твоей помощью. Ныне, пресыщенный, он захочет того единственного, чего не имел на земле.
– Мы можем отказать ему!..
– Теперь, когда он видел, уже не можем: Ты не можешь отказать. Значит, и Я не могу.
– Но он… он не обойдется без твоей помощи, – ссутулился Ашая, – и ты, Миэлита, можешь убедить его...

– Напротив! Я сделаю все, чтобы открыть и после захлопнуть дверь так, чтобы не осталось ни единой щёлки, даже если мне придется уйти с ним тоже. Только чтобы никто по неразумию не смог выпустить на землю грозящее безумием и разрушением! Вспомни конец одной из моих предшественниц! – она захлебнулась несказанными бурными словами, потом овладев собой, закончила уже спокойно. – Так следует не только ради процветания Великого храма Великой Богини Каа…  Прости меня, Мудрейший, я говорила излишне резко, но говорила как думаю - наболевшее. Опасаться более следует тех, кто молчит, - и опять неуловимая тень насмешки прозвучала в её голосе.
– Ты говорила правду. Я ценю это. Но сломанную дверь трудно закрыть. Обдумаем же на досуге сказанное и надлежащее сделать.
– Что толку думать, когда колесо судьбы уже неотвратимо  двинулось?!

Не глядя друг на друга, молча, две белых тени заскользили по галерее, связанные невидимой, но крепкой нитью: как бы ни рознились их мысли, разойтись они не могли. Прежние, приглашаемые зрелыми прорицательницы, долго в храме Каа не уживались. Кроме того, уже опытные жрицы прорицали традиционно для Египта, тогда как Мудрейший хотел иного: желал слушать чистый и незамутненный голос Истины. Нужна была собственная, воспитанная в храме и единая с телом храма юная жрица, ибо молодость не затемнена ещё предрассудками привычек. И вот достаточно лет тому назад Великий Жрец Великого храма Богини Каа, не нарушив принятых в таких случаях в Египте правил, из высшего сословия жрецов выбрал молоденькую девушку и с её согласия ввёл в свой храм. Так Миэлита Мицема сделал жрицей Великой Богини Каа. Миэлита была умна и красива: достаточно дабы называть жрицу Прекраснейшей, а уж мудрость она приобрела со временем, ибо  не жалела сил на приобретение знаний и размышления.

Многое, неведомое в Египте, открыл молодой жрице Великий жрец, и долго в полном согласии пребывали - текли их мысли. Когда же пробежала трещина – когда нарушился единый ритм? Как капля воды по составу сходна с океаном, человек семнадцати лет уже хранит в ночных глубинах разума отражение взрастившего его мира. Значит, если он и отречётся от него, то сознательно: только разумом дневным, но можно ли изжить все прошлые, неподвластные разуму отражения?!

 Слишком много разума, – странная претензия от разумного учителя к ученице! Она хотела родить священного ребенка, – ненужным обновлением старого Египта повеяло от этого на Ашая. Есть даже и мудрым неизвестное, но Ашая смутно предчувствовал: женщине, с волею не всякому мужчине данною, не суждено родить девочку. Когда даже и второй сын от самого Сына Бога не был признан священным, больше пробовать Миэлита не стала.

После нарушившей согласие трещины долгие годы порознь, но всё же рядом искали Прекраснейшая и Мудрейший и истину в своем разуме. И вот, в опоре на звёзды вдруг решился он обновить старое: возложенный к ногам Великой Богини малый ребёнок несёт в сознании только предначертание свыше  –  без земных связей. Никто в Египте не мог соперничать с Ашая в чтении звездной тайнописи, но что именно он прочёл? Почему, два раза пропуская указанные числа, лишь в крайний и последний срок исполнил задуманное?! Воистину, замыслы мудрейших трудно постичь. Одно очевидно: первая Великая жрица была оскорблена хотя бы потому, что Мудрейший совершил ей не удавшееся как бы в обратном отражении, где правое становится левым и наооборот.

Ах, иногда мудрые способны перечесть все невидимые звёзды, но слепы к происходящему под носом! Так горько мыслила про себя Великая жрица. На сей раз разговор о воспитании девочки не сложился, но Миэлита могла отложить, но не забыть. И оба они – Мудрейший и Прекраснейшая - были правы во взаимных упреках, ибо в мужской и женкой частях разума отражаются разные части истины. Мужчина – сила разума, женщина – основа его отражения, – так гласили самые древнейшие, не дошедшие до дня нынешнего писания. Но так трудно, оказывается,  даже в храме высоким посвящённым неразрывно без сОчетать  разные основы!
_________________________________________________________
                ____________________________________________________

ПОМНИ  ДИТЯ!
Лишь единство слияния-неразделения –
Путь и к Бессмертью и Вечности.
Разъединенное слиться должно, – это
Путь к возрожденью единого времени.

Помни дитя! То, что забывший родителей вечных
Разум испуганный смертью зовет –                Только рождение в мире ином. 
Малое потеряв, Вечность ты обретешь, –
Блаженство неразделимого времени и
пространства безмерного звездную ширь.
Помни об этом, Дитя!
      *  *  *      

I – 9.  ВСТРЕЧА  СТАРЫХ   ДРУЗЕЙ  У  ДРАКОНЬЕГО  ФОНТАНА. Священное предание гласит: сын бога Хаоса – бог упорядоченности Ра, создав Землю, впервые явился на ней на востоке в образе жука - скарабея, катящего солнечный диск – должное осветить-оживить Землю солнце. В другом предании Ра явился на землю в образе бога Гора. Ра-Гор  – был на Земле первым фараоном – справедливейшим правителем людей и всех прочих тварей. Это незапамятное время считалось Золотым счастливейшим веком, хотя никто его и не помнил!

Египетский бог Ра и человеком с головой сокола и диском солнца на голове. После ухода утомлённого людским своеволием  Ра за земные пределы ему наследующие фараоны считались земными сыновьями бога и как символ божественной власти носили на груди амулет в виде жука-скарабея. На что только фараон имел право. В повседневной же жизни с этим символом связано было немало курьёзов. Так грозная египетская армия не смела продолжить поход по решённому маршруту, если дорогу переползал живой скарабей -  в просторечии навозный жук. Считалось, что таким образом боги предсказывают несчастье. Что уж говорить о человеке, не решавшемся выйти из дома если видел на пороге такого жука!

  И вот на каменный ботик Драконьего фонтана затылком склонив запрокинутую в безоблачное небо голову, на раскиданных вышитых подушках полулежал именно тот, подсматривавший за тайным обрядом высокий, сутулый и болезненно желтый, одетый по-прежнему просто, только в черный шнурок на его груди вцепился искусно вырезанный из иссиня черного камня священный жук скарабей с глазами - изумрудами. Рядом под зноем горячего египетского солнца почти не остывающий кувшин, широкое нефритовое блюдо с хлебом и фруктами и чаша с медом на краю драконьего фонтана будто возникали-сгущались из водной ряби.

Двумя пальцами левой руки лежащий как живого нервно поглаживал, почёсывал по спинке своего жука, другой рукой держа пиалу с утоляющим жажду густым жёлтым чаем, о котором, казалось, забыл. В причудливо свободной позе сейчас отнюдь не выглядевший ни рабом, ни безвестным посетителем, он, все-таки, как-то пребывал вне гармонии замкнуто спокойного пространства белого камня и сверкающей отраженным подобием неба, тихо поющей воды: источаемое мятущимся человеческим разумом беспокойство всё отяжеляло – делало слишком зримо материальным, убивая прелесть..

На противоположном краю бассейна пребывал Мудрейший Ашая Ашарам, придерживая неизменный посох-жезл, верх которого приходился сейчас выше головы сидящего. Хрустальный шар на навершии жезла яростно пытался или проткнуть небо, или отразить всё солнце, и в ответ с вершины – со шпиля Белой башни сеял ответные блики большой шар. Один рукав широкого одеяния Мудрейшего полоскался – струился вокруг погруженной в воду кисти. Ашая походил на очеловеченное, но бесстрастное отражение недвижимой белой башни у себя спиной. И рядом с его недвижимым спокойствием ещё острее выступали нескончаемые мелко назойливые движения возлежащего гостя: дерганье уголком рта, игра своими пальцами.

Так во внутренней противоречивости несовместимые, как пришельцы с разных планет, рядом и далеко друг от друга пребывали – беседовали эти двое у фонтана. Высвободив руку из воды, Ашая взял лежавшую рядом с ним янтарную кисть винограда и поднял между собой и солнцем так, что, пронизав полупрозрачную мякоть, уже приглушенно наполненные тяжестью земного цвета, солнечные лучи брызнули ему в лицо. Наскучив разглядыванием безответного неба, полулежащий, не поворачивая головы, с ленивой усмешкой скосил беспокойный глаз.
– Оставь! Мы ведь одни: ты  пьёшь одну воду! Только чистую воду пьёшь и никогда не ешь. Уж я-то знаю!

– Созерцание чистого цвета дарует силы и питает лучше грубой пищи, – не опуская виноград, спокойно изрек собеседник.
– Богам цвет дает силы. И созерцание – пища богоподобных. Земнорожденные с больной печенью вынуждены сидеть в полумраке, вместо еды запивая горькие лекарства одним чаем, да и тот бурчит в животе, – с отвращением он опрокинул содержимое чаши в бассейн и, зачерпнув прозрачной воды, с видимым наслаждением стал пить.

– Тебе следует пить горячее. Ты знаешь.
– Вода в твоём храме так божественно вкусна! Считая целительной, кувшинами возят её Мемфис. Помнишь, сражаясь за трон, пересекали мы с горсткой воинов пустыню. Вода у нас кончилась, когда же, наконец, набрели мы на мутный источник, то припали к нему как к амрите богов! А была вода жесткая и солоноватая. Когда это было?
– Тридцать лет назад, – не замедлил бесстрастный ответ.

Нервный пришелец впился глазами в серебряное зеркало на груди Мудрейшего: видение прошлого посетило его. В грязно белом крутимом ветром плаще на себя нынешнего не похожий Мудрейший по горячему бредёт впереди горстки воинов: все уцелевшие с проводником  вместе измученные, оборванные.

Десять дней вился-трепетал старый плащ перед истомлёнными воинами, и мучительно вглядывался Ашая вдаль из под руки. Раскалённый ветер безжалостно сыпал песком в глаза. Смерть подкрадывалась всё ближе, ближе… Проклиная небеса, давясь и кашляя ругательствами, падали и поднимались истомленные - заживо изжаренные безводным переходом воины. Падали и поднимались. Наверное, это уже ад… «Вода! Впереди вода!» – радостно воздел руки проводник. Не обманул чужеземец – вывел! И никто – хвала богам! – не заметил уже совсем  призрачного лица проводника.

Оторвавшись от сладостной воды, первым делом совсем не сутулый - статный юный предводитель велел воинам не топтать, не загрязнять единственный источник маленького, в оазисе среди пустыни ютившегося селения. И седобородый старейшина со слезами облегчения поклонился ему, в дом пригласил. Красивая дочь старейшины плясала перед гостем: он ей нравился, – по всему было видно!.. Что, если бы он остался там? Разве так уж различается власть в деревне и во всём Египте?!

Хорошо зная свойство жреческого зеркала, являя прошлое, поглощать остатки настоящего, сутулый мотнул головой, с усилием разбивая самим же им и вызванную из небытия картину. Ах, он был молод и полон сил и надежд там и тогда! А ныне жизнь как сон прошла, – обидно!
– Ты никогда не тоскуешь по прошлому, Ашая?
– Какой смысл тосковать по тому, что прошло?!
– В этом ответе – весь ты! – гость иронически скривил губы. – А как много в прошлом упущенного!

– Врачи велят тебе пить только тёплое и горячее, – спокойно повторил жрец.
– Зачем?! Разве ещё дорожу я жизнью?..
– Глупцы не дорожат дарованной небесами жизнью. Срок твой ещё не истёк: от сего дня простирается он вперед на три года. Мы постараемся продлить его ещё на три года, потом ещё на три...
– Стоит ли длить не приносящее удовольствия?! Что стоит жизнь без удовольствий?!
– Так не рассуждают мудрые.

– Когда же я был мудр?! Это ты неизменно мудр, а я только властолюбив и деятелен. Как рыба не живет без воды, так и я должен всегда чего-то добиваться: сражаться и завоевывать трон, строить храмы, желать красивой женщины. Теперь же ничего не хочу, – скука съедает меня. От скуки – разливается желчь и меркнут краски. И как подумаешь, для чего служит все свершённое…
– Ради блага страны не следует думать так.
– О глухие, слепые и равнодушные к смертным боги Египта! Ашая! Перестань – сделай одолжение! Я ли, другой ли на троне, – не все ли тебе равно?! Твой храм был и останется независим.
– Неужели я кажусь столь чуждым всего человеческого...

– Человеческого! – оставив капризно избалованный тон и раздраженно отшвырнув нефритовую чашу, Сын бога сел прямо, выставив вперед костистый нос. – Не смеши меня! Ашая, нас никто не слышит сейчас! Уже три жизни знакомы мы с тобой. Именно ты учил меня, как вернуть и хранить память прошлого. Когда, отравленный, я умирал, разве не ты перенес мое сознание в другое тело?! Когда и эта жизнь подошла концу, то обещанное тобой рождение с царской кровью исполнилось.

 И вот взрослым я вернулся к тебе: ты помог мне занять трон, дабы я оградил твой храм от Египта. Я не в претензии: никто ничего не делает даром. Теперь я снова на пороге смерти, ты же не стареешь, – только меняешь одежду и обличья. Бессмертный по сравнению с обычными людьми! Кто бы ты ни был, я очень благодарен тебе. Помоги же в последний раз! Ибо я пресытился всем земным и хочу уйти совсем: хочу обмануть смерть, – какая пирамида сравнится с этим?! Своими глазами я видел: в твоём храме это возможно!

Мудро позволяя выплеснуться долго сдерживаемому внутреннему порыву, Ашая хранил внимательное молчание.
– Завоевав Нефритовый трон, лет пять любил я саму власть, с десяток тешился мыслью о благе страны. Но фантазии юных смешны в старости: власть владеет сидящим на троне, а не он властью. Власть заставляла служить себе, отравляя даже воздух, взамен же позволяла мелочно щелкать по носу слишком заносчивых жрецов и прочих дураков.
– И все же Ты не был полным рабом власти, многие ли это могут! – лестное замечание Мудрейшего не смогло на сей раз разбудить довольного тщеславия.

– Если б мог я напоследок их всех уничтожить!.. – картинно и хищно возвёл руки к небу Сын Неба – фараон (мы можем уже назвать его так!). – Впрочем, это тоже фантазия. Не представляю, как трон может существовать без жрецов. И, конечно, всегда был и будет необходим тот, кого страна сможет обожествлять и проклинать. Я ли – другой: не всё ли равно! Все – весь мир живет фантазиями, а где истина?! Может быть, для тебя она есть, но мне лучше ничего не говори о ней! Что же остается в итоге?! Только женщины. Я их любил, и, говорят, был удачлив в любви, да разве прошлогодняя вода сегодня утолит жажду?! О, женщины – отражение вечных небес в быстротечной воде! Дар насмешливых богов…

– Ты говоришь о своей дочери? Ведь у тебя есть прекрасная дочь-принцесса? – совершенно разрушив высокомерную патетику прозвенел свежий детский голосок, и заинтересованное личико незаметно подкравшейся сзади беседующих Тенёмы высунулось сбоку из-за складок одеяния оставшегося невозмутимым Мудрейшего. Из-под не слишком ровно подстриженной челки два упрямых блестящих неуёмным любопытством глаза беспардонно уставились на Сына Бога. Шум воды и горячий монолог заглушил звон бубенчиков, позволив подкрасться незаметно.

– Ты должен  беречь свою прекрасную дочь - принцессу, потому что жадные драконы любят уносить дочерей фараона, –  важно закончила девочка, кладя голову на колени к Ашая и присваивая себе его ветку винограда. Великий жрец, словно бы всё шло по намеченному плану, погладил её по растрёпанным волосам.
– Что?! Дочь?! – Сын бога дребезжаще рассмеялся. – Ха-ха! К счастью, прекрасной дочери нет. И к несчастью, вообще никого нет. Драконам нечего делать в моём дворце.

Недовольно наморщив нос, девочка верно определила, что вот, начинается так любимая взрослыми скользкая как рыбья чешуя противная ирония.
– Тебе, что, плохо?
– Да, да! Я болен, одинок, и мне скучно! – отвечающий кокетливо возвел вверх подведенные черной тушью, но сохранившие свой блеск ещё красивые глаза.
– Скучно – это как?
– Ну… Ээ-э…  Когда ничего не хочется делать. Всё противно.
– Как это может быть!? Просто делай, что хочешь, вот и все! Тебе… тебе мешает дракон? – предположила она, и посмеивавшийся Сын бога согласно закивал головой
– Да, да! Точно! Дракон стережёт меня и днем, и ночью: ни есть, ни дышать, ни спать не могу!

– Тогда, поскорее за полстраны найди храброго воина, который сразит дракона.
– Ах, я и весь Египет отдал бы без сожаления! Но мой дракон очень хитрый: он спрятался там, внутри, – длинный, с золотой каёмкой ногтем палец постучал слева по груди, где предположительно находилось сердце. Видно было, что фараон сейчас искренне, как капризный ребенок развлекается.

– Это хуже, – важно согласилась Тенёма. – Драконы все такие хитрые! Кроме этого: наш-то смирный! Жалко, Наараи ушёл. Уж он-то что-нибудь бы придумал! Но знаешь, позади храма ещё один фонтан. Люди из города приезжают бросать туда все блестящее. Тогда их желание исполняется. А твой дракон точно спрятался в этом противном жуке. Ты отдай мне его: я для тебя его туда брошу, – пусть поплавает.
– Жука я бы с удовольствием отдал, да не могу, – посерьезнел собеседник, – следует оставить его преемнику. Такова традиция. Сам пусть бросает, когда и куда захочет. Проси что-нибудь другое: всё, что хочешь. Половину Египта в наследство, а?!
– Да ведь у меня всё есть, – целый этот храм. Вот если дракон выползет, покажи мне его! Это интересно!  Я никогда не видела живого дракона, только этого ручного в фонтане, но этот наш смирный.

– Хорошо, – согласился собеседник, – я распоряжусь привести к тебе связанного дракона. Только, знаешь, навряд-ли он выползет. Это мне плохо, ему-то там внутри в самый раз! Я… – он лихорадочно припоминал, что бы такое интересное может подарить этому ребенку во всём своём могуществе? – Я пришлю тебе красивых разноцветных раковинок и янтарь с большой синей стрекозой внутри.
– Она там прячется, да?! Почему ты её не выпустил?!
– Я... я не сумел.

– Стрекоза заколдованная?! Ну, ладно, пришли мне её. Я её выпущу за тебя,– милостиво согласилась маленькая жрица. – А пока я пойду: Аллем обещал выучить наизусть и рассказать мне новую сказку, – уже наскучившая наполовину непонятным разговором, махнув рукой, она направилась к сбегающей в сад лестнице, но на половине пути обернулась. – Знаешь! Всё-таки жука тоже лучше отпустить на волю! Этот тёмный жук из-под земли: путь туда уходит.

Вместе с замирающим шлепаньем детских босых ног убежал - испарился и вкус к актерской игре. Сын Бога - фараон очень посерьезнел и запечалился.
– О, Ашая! многие страсти терзали меня, но не зависть. Что толку в зависти: иди и завоюй желаемое! Теперь же я вдруг позавидовал: этот ребёнок так свободен. Ах, не всё возможно завоевать! Хотел бы я вернуться в твой храм ребёнком.
– Над этим я не властен. За пределами явленного только Великий Космос может решить судьбу уходящего прежде времени.

– Да, да, знаю, – торопливо и с досадливой гримасой перебил фараон. – Беру ответственность на себя. Всё-таки, ты не считай себя единственно мудрым: Сын бога тоже жрец! До явления этого дивного ребёнка на чём приятном мы остановились? Да, женщины! В последний раз я любил сирийскую танцовщицу-рабыню. Тихая такая красота, я отдыхал рядом – просто был человеком. Потом... потом ради её же блага за золото взял ей знатного мужа. Ведь не следует-таки рожденного от крови фараона называть худородным именем.

Я думал: ребёнок останется подальше от дворца у мнимого отца, её же заберу обратно. Я всё предусмотрел, а она вдруг умерла от родов. О, Небо! Даже тихой привязанности не дало ты мне. Какое счастье на самом деле может дать Яшмовый трон?! Но более всего раньше я любил Её – Единую с Богиней, – он в волнении облизал пересохшие губы, – Не было, нет и не будет в мире равных этой женщине! Может быть, подобная есть среди богов?! Скажи?! Ах, если бы тогда она только захотела разделить трон!..

– Не хочешь ли ты поговорить с Ней? – вкрадчиво наклонился Мудрейший.
– О! она согласна встретится?.. – встрепенулся фараон, и тут же снова опустил голову. – Нет, друг мой, на краю земной жизни не стоит будить былые страсти. Эта женщина имеет силу убедить кого угодно в чем угодно. Я должен теперь видеть в ней только жрицу - только Великую жрицу!  Поговорим же о деле! Папирусы и таблички я тебе отдал: все окрестные земли – твои. На всякий случай, ты всё же вели на столбах выбить надписи. Пусть лопнет от зависти Верховный жрец Амона- Ра! 

Окунув руку в бассейн и плеснув водой себе в лицо, он продолжил.
– В конце концов, всё в мире – сам этот мир фантазия.  В смысле, что все мы действуем согласно своей фантазии, убеждённые в своей правоте. А небо смеётся над всеми нами! Я уважаю не мелкие - большие красивые фантазии: построй ещё белые храмы без жертвенных быков и священных крокодилов!

И ещё… очень прошу тебя, – возьми к себе моего сына, того, от танцовщицы. Ему сейчас лет семь: подальше от Мемфиса пусть станет у тебя жрецом и будет счастлив, как я не был. Ну, а время мною задуманного представления зависит от моего двойника. Он – такая удача! – тоже страдает печенью и не проживет более полугода. Так вот, за несколько дней до его естественной смерти, я прибуду... Не стоит произносить вслух, чтобы не сглазить.

Лицо его Сына Бога из жалобно мечтательного приняло неприятное жестокое выражение.
– Пусть жрецы склоняются над телом раба, и холодная каменная громада пирамиды гордо возвышается над мумией раба. Пройдут столетия, – кто-нибудь откроет мнимые останки фараона: мне от этого теперь весело! Все мы рабы всесильного времени, так вот, это моя месть ему. Все богатства мнимой гробницы предназначаю и завещаю тому, кто в будущем сможет прозреть истину! Пусть алчный и самонадеянный глупец вместе с сокровищами мёртвого пусть получит всё, что так давит и мешает мне жить!  –  он зловеще рассмеялся и закашлялся, – кажется всё. Ничего не забыто?!

– Ах да! Вот ещё! У Меня в Мемфисе есть особенно неуёмно одержимый неудобными фантазиями жрец: мало, что интриги плетёт, так ещё и любитель проклинать. Хочу избавить от него наследующего мне троюродного внука, да и Египет заодно. Но словами такого не уймешь, мой же последний путь должен быть чистым от крови. Так я ушлю его пока на полгодика с войсками, а после пусть послужит здесь, хорошо?
– Ты хочешь бескровной расправой уморить деятельного бездействием там, где ему делать нечего? – логически правильно оценил Мудрейший.

– Что же с того?! Тебе-то он не опасен. Он, может быть, здесь исправится:  познает неведомые никому глубины чистого разума?! – фараон опять недобро с металлическим оттенком засмеялся собственной злой шутке с чужой жизнью. – А нет, так отпустишь его лет эдак через пять. Молодые - не менее властолюбивые жрецы, разве,  тогда отдадут ему взятое?

Тут устало перескакивавший с мысли на мысль, Сын Бога снова перешел на лирику:
– Знаешь! Ночуя в твоем храме, я всегда спал так крепко и здорово. Бессонница уходила, а на рассвете я писал стихи. Вот и нынче утром вдруг снизошло. Да. Возьми вот дощечку, прочитай потом Ей, мне бы это доставило удовольствие, – голос его стал по-детски тонок и заискивающе просителен.

 Мудрейший с закрытыми глазами безмолвствовал, бесстрастно внимая. С поднятой к небу головой и мечтательно прикрытыми глазами, Сын Бога на распев, эффектно продекламировал стихи свидетельствующие, что он мог бы стать поэтом. Чувство прекрасного  было этому человеку доступно. Дыхание вечности он чувствовал:

Блеск побед и величие пирамид – всё повергает во прах
Равнодушный взгляд женщины! Драгоценную чашу
Царственный сфинкс – зверь и бог – шутя обронил.
Но чаша пуста, – жажду нельзя утолить. И бессилен сам Бог –
Солнце - Амон-Ра в небесах. И бессилен Сын Его на земле.
            *  *  *  *  *

Проводив Сына Бога до лестницы, Ашая с террасы взошел на галерею, где прошлый раз со жрицей вдвоем следил за колесницей. Словно бы и не сходя с места, пребывала там Миэлита. И как повторение прошлого снова неслась по дороге прочь от храма легкая колесница, только холеные рысаки на этот раз были – волосок к волоску – белые. Снова двое озабоченно взирали колеснице вслед.
– Всегда любил он менять цвета и страсти, как масти коней, – усмехнулась жрица: Не пересказывай, Мудрейший, – я слушала ушами мысли и разума. Смотрю в себя, взвешиваю свои силы, и вижу, что могу исполнить ему желанное, хотя сама того и не желаю.

– Уйдя самовольно, он может обрести не лучшее рождение далеко отсюда, – она не ответила, и Мудрейший вынужденно продолжал. – Поезжай и попытайся уговорить его не совершать могущее оскорбить Великий Космос. Если ты поедешь...
– Нет! – глаза её остро и беспощадно блеснули, – Пусть каждый отвечает за себя перед небом сам. Невозможно вечно направлять чужую волю: я устала быть разумной за всех.
– Он отец твоего сына!

– Неразумный отец – неразумный и сын! И я давно только жрица! Мои сыновья – взрослые: им я не нужна. Хоть мой первый сын только веселится, ваяет статуи богинь и пьет вино, но это его дорога. Хуже, когда человек не на своём месте. Мой второй сын, к несчастью, унаследовал от отца фантазию  богоподобной священной избранности. Воображая себя жрецом у алтаря Амона-Ра, он менее жрец, тем тот управляющий колесницей, – она указала вдаль. – Ведь не в камнях египетских алтарей и даже не в смертном человеческом уме священное: оно вне всего и во всем, не земными глазами зримо. Если будущий отец не открыл сердце Небу, как мог родиться священный ребенок?!

– Священное снисходит только по воле Космоса, как можем мы насильно… – тут говорящий внезапно осекся.
Собеседница же без труда распознала утаённую мысль Мудрейшего: «Разве от матери ничего не зависит?!»

– Вот и я говорю, что мы слишком долго заставляли время служить себе. Сердце подсказывает мне, что власть белых стен истончилась – загрязнилось липким илом повседневности. Позволим приливу схлынуть самому и унести мусор, тогда обнажатся и подводные камни. Хотя один такой камень ясно виден мне и сейчас! Следует ли позволять ребенку самовольно вмешиваться в разговоры и дела взрослых?! Знают ли мудрые, что, по случаю узнав запретное, необузданный ребёнок может играючи сделать нечто опасное?

Воля Великого жреца разбилась об не менее неколебимую им же самим воспитанную – отраженную в восприимчивом женском разуме и там окрепшую  волю. И опять, не в первый раз ушел он от нежеланного ему поворота в разговоре:
– Отец твоего первого сына предводитель войска Аахелаи бунтовал против фараона, был схвачен, приговорён. И не казненного, его неожиданно нашли мёртвым в темнице.
– Зачем же было умирать мучительной и позорной смертью человеку, пользовавшемуся моей благосклонностью?! Я сама просила Сына Бога послать яд.
– Ты?! – так иногда и мудрейшие могут неожиданно узнать нечто ими не предугаданное.

– Что же ещё могла сделать жрица Великой Богини Каа? Тайно я виделась с ним, – так без твоей помощи и узнала Сына Бога. О! Воспылав страстью, он исполнил бы все мною просимое, – видно было по глазам. Он даже не слушал толком! Но отпущенный Аахелаи не успокоился бы. Когда страна нуждалась в мире, должна ли я была потворствовать войне, и долго устоял бы этот храм, стань он прибежищем мятежников?! Это был мой выбор. Тогда впервые я не спросила твоего совета и не жалею об этом, – рукой она провела по лицу, как будто снимая с глаз слепившую их липкую паутину, и продолжила:

 – Как хорошо, что прошлое изменить нельзя! Иначе без конца перекраивая его, люди уничтожили бы мир! Итак, один раз я просила ради Другого и ради Большего, теперь, второй раз, к нему просить не поеду. Всё уже в прошлом: вода в разбитом кувшине давно иссякла. Пусть глупец идёт, куда хочет. Зато нас ещё не оставили мудрость и искусство. О, Великий жрец! Слушай, – я отвечу на Его стихи своими:

В едином потоке чистого неразделенного времени,
Сквозь сердце свободно струящегося, исчезает –
Растворяется светом всё внешнее мнимое:
Нет прошлого и будущего, есть вне слов и понятий –
Сейчас и всегда пребывающее единство…
             *  *  *
– О, Миэлита Мицема, разумом ты достигла много, но есть ли у нас на двоих хоть половина обычного человеческого сердца?! – Думал Великий жрец ускользая в свою белую поднебесную башню. – Знаю - знал давно, что на изменчивое человеческое сердце опасно полагаться: как может оно отвергнуть кажущееся ему прекрасным внешнее?! Могло бы оно это, зачем бы ещё и искать истину?! И я тоже не могу совершенно отвергнуть. И Миэлита не может. Чего-то не хватает, а время на исходе. Когда девочка не оправдает моих надежд, что же делать?! 
_____________________________________________________
                _________________________________________________

I – 10.  ТРИ  ЛЕОПАРДА.  КОМЕДИЯ С ПОЛИТИЧЕСКИМ ОТТЕНКОМ ПРИ УЧАСТИИ СЫНА БОГА  РА – ФАРАОНА.  Солнце ещё не перешло на убыль, когда освеженный быстрой ездой фараон тайным ходом проскользнул во внутренние покои, где, как предполагалось, он лежал с коликами в печени. Сегодня вообще был на редкость удачный день, хотелось и завершить его эффектным ударом: до конца сыграть самому себе назначенную роль. Одно из немногих последних ещё предоставляемых властью удовольствий дарило возможность представать перед подданными и самим собой в разных обликах-ролях. Скажем без лести: его актерское дарование на то время Сына Бога – отточенные жесты и умение тонко использовать внешние обстоятельства могло бы в наше время стяжать рукоплескания в театре.

Вместо белой легкой ткани быстро накинув золотое одеяние и приладив - прицепив священную золочёную бородку, божественный актер не стал класть полный грим: без помощи мастера-раба сам окунул кисть в краски и провел по лицу уж совершенно необходимые линии. Этого было достаточно, чтобы совсем без краски спокойно неузнанным проезжать через город. Потом он взял было пшент – высокую бело красную корону – шапку фараона, но с презрительной гримасой отложил в сторону и покрыл голову просто немес – драгоценной накидкой, более свободной и необременительной. Но и Пшент или Немес по египетской манере оставляли открытыми уши, давя на них, вот почему маленькие уши и оттопырились за годы правления.

Так достойно случаю облачившись, властитель прошествовал в малый зал для частных встреч и уселся, так чтобы видеть небо: напротив своеобразного египетского окна – полностью отсутствующей четвертой стены, от которой оставались только поддерживающие потолок желтоватые колонны, с преобладанием синей краски расписанные священными сценами.

Когда бы мы пожелали из прохлады зала подойти поближе к краю площадки с колоннами, то увидели бы внизу беспощадно нагреваемый солнцем квадратный бассейн с высокими отвесными черными стенами и искусственным плоским островком посередине. Рядом с островком из зеленой воды высовывались пара сонных крокодильих морд и мощный скользкий чешуйчатый хвост. Но зачем нам смотреть на неприятное прямо к действию не относящееся?!

Впущенный рабом в зал холеный – вычесанный специальной щёткой волосок к волоску – леопард в драгоценном сверкающем самоцветами ошейнике довольно потерся о ножки трона и улегся, привалившись босым ногам хозяина и приятно согревая его холодные ступни живым теплым телом. И всё-то семейство кошачьих своенравно, а леопарды почти и совсем не приручаются. Только если взять малого молочного щенка от матери и с рук терпеливо выкармливать его из соски. Так ныне восседающий на священном Яшмовом троне и сделал.
Кроме хозяина к юному леопарду был приставлен только один специальный доверительный раб, в отсутствие сына Бога носивший леопардёныша на руках, кормивший его и вообще с ним не разлучавшийся. Этого-то раба другие прислужники обеспечивали как князя, – будьте уверены! – дабы он не отвлекался от указанных фараоном высоких обязанностей. Только их двоих возросший леопард и слушался: раба вроде как продолжение самого себя; а фараона как любимого господина и товарища, ибо кошки всех видов безошибочно угадывают субординацию.

Кроме произведения и роскоши - ошейника в сверкающих камнях на леопарде был нагрудник из крепких кожаных ремней, и раб с поводком в руке спрятался за троном, чтобы, по возможности, попытаться помешать леопарду раньше времени растерзать провинившегося посетителя. Двое не хуже сторожевых собак вышколенных, с ничего не выражающими лицами писца сели на скамеечках по обе стороны трона. И когда такие весьма краткие по здешнему этикету приготовления завершились. Сын Бога с отстранённой ленью  хлопнул в ладоши. Вслед за господином старший из писцов тоже - погромче хлопнул в ладоши, и невидимая охрана впустила в зал того, кто томительно ждал им не прошенной, но ему назначенной аудиенции уже с раннего утра: знак, не предвещавший добра.

Плотный, повыше среднего роста, судя одеянию - из храма Амона-Ра из Высоко рожденных жрец на должном расстоянии почтительно склонился перед троном. Забивший по полу хвостом, леопард глухо заворчал, хищно топорща великолепнейшие белейшие усы. Что тогда почувствовал склонившийся?! Частая смена ракурса в описании утомительна, поэтому, останемся там, где уже утвердились нечаянно в положении зрителя: за нашей спиной двор с бассейном, прямо перед нами трон с фараоном и леопардом. Перед троном, спиной к нам, вызванный сюда жрец: когда сам он не повернется, лица его не увидим. Однако крутая спина и манера держаться тоже много могут сказать!

 Бритый и посеребренный крутой упрямый затылок на короткой крутой шее указывал, что молодость уже миновала. Не дряблое тело и с выступающими буграми мышц руки свидетельствовали о крепком здоровье в средних летах. Если бы стоящий привычно развернул плечи, то выглядел бы весьма внушительно, но, конечно, перед троном он не мог этого сделать, приняв предписанную этикетом смиренно склонённую позу. Помедлив ровно столько, сколько требовалось, дабы с величием власти выразить неудовольствие и ввергнуть в замешательство, властитель Нижнего и Верхнего Египта открыл уста и на растяжку, монотонно и слегка гнусаво в нос, и от того величественно заговорил:

– Старший жрец Великого храма Амона - Ра Аклик То- Рим! Волею Неба мои подданные, сыны Египта, давно и много жалуются на тебя: будто бы ты наговариваешь на воду, и после не поладившие с тобой в неделю умирают от злого жара, – сидящий на троне брезгливо, одними длинными ногтями подцепил поданный писцом сверток-трубку папируса и кинул полусогнутому стоящему.
– Это небольшая сводка жалоб на тебя за последние десять лет, – золоченый ноготь указал на кучку свертков папирусов рядом с левым писцом. – Здесь полный перечень.

С достаточной внешней почтительностью ловко на лету поймав кинутое и не от одной жары потея, стоящий развернул и бегло пробежал глазами документ. Этого как бы и не заметив, властитель ещё некоторое время с интересом наблюдал за окном в небе нечто интересное, только одному ему доступное. Первым же посетитель не мог начать заранее заготовленную в свое оправдание речь. Прочтенное не было неожиданным и не вызывало такого уж сильного беспокойства: когда он делал то, в чем обвиняли его, то и свидетелей не находилось (или не оставалось!), и доказать наверняка ничего было нельзя! Не частные жалобы: только обвинение в открытой измене Сыну Бога могло бы испугать высокопоставленного жреца с золотой каймой на подоле.

– Люди не всегда говорят правду, – наконец очнулся властитель, – и много завистников у искусных. Будешь ли ты оправдываться в целом или по пунктам?.. Но имей в виду, – там, – золотой длинный ноготь указал на единственный сверток в руках правого писца, – есть сообщение знакомого тебе начальника дворцовой стражи об одном другом дельце...
Открывший уже было для заготовленной речи рот, жрец не издал ни звука, а вслед за тем и втянул голову в плечи, когда сам начальник стражи выступил из боковой двери.

– Верный друг Сына Бога, наш страж так расстроил нас своим сообщением! – острый локоть упер в ручку трона, а голову картинно подпер кулаком, зажмурившийся якобы от огорчения фараон. – В такое низкое время мы живем, что даже божественному нет почтения, и некоторые могли бы пролить даже священную кровь! Ай-яй!..
Сын Бога нежно пощекотал ногой живот леопарда, и тот,  обнажив сахарные острейшие клыки, рванулся и плотоядно зарычал на невольно отпрянувшего назад обвиняемого. Затем фараон продолжал:
– Покровитель твой, Верховный жрец светлейшего Амона-Ра, тоже так расстроился, что по старости и нездоровью срочно оставил Нефритовый трон. Это произошло сегодня утром, пока ты ожидал здесь, поэтому ещё и не известно тебе.

Обвиняемый как воздушный шар съежился и будто стал меньше ростом.
– Вижу, что ты разумно не хочешь перед Нами предаваться пустым словам. Конечно, во время общих несчастий преданные не заботятся о своей выгоде, – внезапно фараон вдруг оставил сладко тягучий тон и, с шипеньем схватившись за печень, заговорил отрывисто и резко.  – Аклик То-рим! Может быть, я тоже умру от твоего проклятия, но священные крокодилы сожрут тебя раньше. Я успею потешиться этим зрелищем.

Жрец молчал и не двигался, впереди себя видя кровожадно отсвечивающие красным глаза леопарда и не понаслышке зная о страшном крокодиловом бассейне за своей спиной.
– Итак, ты молчишь, несчастный? Что же, благоразумие должно быть в меру вознаграждено. Вечно хвали богов Египта, что мне некогда заниматься тобой! Сегодня же вечером ты покинешь Мемфис и как жрец присоединишься к вышедшей в поход армии. Когда останешься жив, после отправляйся в храм Великой Богини Каа и делай, что велит тебе Мудрейший Ашая Ашрам, или не делай ничего, но в Мемфисе не показывайся. Ибо повелеваю тогда тебя немедленно убить. (Начальник стражи кивнул головой.) Кха-кха…  Да будет записано при свидетелях, что он добровольно оставляет своё место в храме Ра, ибо, утомленный суетой, давно уже жаждал предаться чистому созерцанию истины. Всё. Начертай здесь подпись!.. Теперь – убирайся! Отныне остерегайся, чтобы даже имя твое коснулось моего слуха! Вон!!

На хлопок в ладоши вскочивший леопард третий раз рванулся и протяжно зарычал. Так бескровно фараон выиграл битву, а жрец по имени Аклик То-рим без единого слова её проиграл, но люди его склада никогда не прощают унижений, и если не найдут внешний исход гневу, память собственного бессилия может испепелить и всё их окружающее, и их самих. Леопард же без таких интеллектуальных сложностей просто огорчился, что ему не дали как следует порезвиться за счёт такой крупной интересной дичи.

С исторической точки зрения должно вступиться за гордого и капризного фараона: он не был жесток, и его неизвестное науке правление благоприятствовало умеренно мирному процветанию страны, тогда как многие более принципиально устремленные к превратно понимаемому добру украшали мировую историю худшими картинами: лилась с плах кровь, пылали костры... Ничего такого не происходило во время правления обсуждаемого властителя Древнего Египта.

Анекдоты – неизвестно кем сочиненные забавные истории – верный знак плохой или хорошей популярности властителя. Так вот, злые языки говорили, что фараон так любит животных, что ради коней, быков и ослов готов облегчить бремя низших каст. Даже ослушников редко-де бросают священным крокодилам, дабы не утруждать последних. Но это-то уж было явное злословие! Просто любитель поэзии и всего изящного, эстет фараон не считал вопли казнимых пригодными для услаждения слуха, а кровь и куски теплого мяса привлекательным зрелищем, которое, к тому же, обеспечивало печёночный приступ - разлив желчи. Не легче ли неугодного заколоть мечом?! И лучше без всяких разборок – потихоньку.

Изнеженный сейчас, но бывший воин, хитрый властитель сам не начинал войн, если же давали ему повод, высылал войска обдуманно и удачливо, стремясь не сражаться, но брать откупы землями и золотом. Дома, внутри страны, и тщательнее соблюдал он свое золотое правило противостояния: низшие касты составляют противовес неуемным жрецам. Поэтому Божественный копил в хранилищах зерно, раздавая его в голодные годы  из собственной корыстной выгоды, чем спас много жизней, и, думается, накопил перед небом некоторые заслуги. Весьма лениво и с перерывами отстраиваемая им относительно небольшая пирамида – предполагаемое место последнего успокоения – довершала возможное в то дикое время благоденствие народа. И неужели найдутся такие, кто пожалеет, что гордый правитель не дал не менее властолюбивым жрецам уморить себя?

Анекдоты об успехах Божественного среди прекрасного пола и могли бы составить предлинный папирус! В молодости красивый и при желании в манерах обольстительный, фараон  преданно любил всех красивых женщин, но что за удовольствие в насильно взятой любви! Он предпочитал платить за любовь ожидаемым от него. Поскольку же насилия не происходило, то моральная претензия склоняется уже в сторону женщин, чего следует избегать разумным светским людям. Мы видели сами, что сердце у фараона было. Жаль только, что он, человек не злой и не без талантов, так и не понял благой силы человеческого сердца! В итоге одно только обвинение – в сакральной не мудрости, мог бы предъявить тот, кто уверен в наличии у самого себя этого редкостного в земной жизни дара:

Тяжёлые внешние двери разума глухо закрыты.
Волны слов и понятий об вечную основу храма
Разобьются, и осколки развеет ветер: пылью
Унесет в пространство пустое.

Совершенное отрешенье – погруженье – слиянье...
В звенящей свободной тишине сияет только сердце.
Храма внутренние границы тонут в вечности беспредельной.
                ______________________________________________

I – 11.  БЕГСТВО  ОТ   ДРАКОНА.  Где-то около через полгода во второй половине ночи, ближе к рассвету, к храмовым конюшням беззвучно подлетели две колесницы, запряженные парами изумительных белых и вороных коней. В первой прибыл хозяин, во второй – черный раб с уже знакомым нам ручным леопардом, более всего на свете ненавидевшим езду в колесницах, от которых его отвратительно мутило. Такие выращенные из щенков животные обычно не переживали смерть хозяина: второй раз, взрослыми, они не приручались, поэтому их убивали. Рабов в подобных случаях тоже на всякий случай убивали, но этот смотрящий за леопардом в виде исторического исключения мог не особенно опасаться за свою жизнь.

Надо признаться, что прибывший предварительно договорился только насчёт коней и возничих: нельзя же было их отправить обратно! Относительно же сюрпризом привезённого сюрпризом леопарда с его личным рабом, уже по пути изобрёл он остроумный выход. Разве хороший хозяин и друг бросит любимое домашнее животное на произвол жестокой судьбы?! Мысль уйти истинно по фараонски вместе с леопардом мелькала у Сына Бога: как красиво бы было, а?! Благоразумие всё-таки победило: не стоило излишне искушать Ашаю. Тот  мог – ох как мог! – упереться! Кому как не прибывшему было это знать?!

Обтираясь об ноги, не зная ничего о своем будущем, но страшно довольный освобождением из тряской повозки зверь было направился вместе с хозяином ко входу во храм, но тот  нежно погладил - потрепал друга за ухом: «Прощай, мой единственный друг! Да будет небо к тебе благосклонно!» Потом на ухо рабу ещё раз прошептал-повторил некий наказ и один, с ларчиком в руках навсегда исчез за храмовой дверью, в этот свой последний раз так и не освежив в уме грозную пред входную надпись. Вместо господина раб, стоя на коленях, отчего-то долго с ужасом взирал на непонятные ему, но, несомненно, грозные знаки. Потом, опомнился и увёл от входных священных дверей большую опасную пятнистую кошку.

Тяжелые сквозные ворота некто невидимый сразу прикрыл за вошедшим, и на сей раз без скарабея на груди тощий и желтый прошествовал по белой лестнице к ожидающей его наверху в полном убранстве богоподобной Великой жрице. Совсем пустой оказалась нижняя площадка: не перешептывались на ней не оповещенные о нынешнем священнодействии младшие жрецы, только пожилые и молчаливые склонялись на площадке средней. Не было и вездесущей маленькой Великой жрицы: до ещё не наступившей середины дня девочка крепко спала после лично Мудрейшим спетой ей прошлым вечером колыбельной.

Согласно обряду трубили в раковины, дольше обычного пели священные заклинания Зеркала воды и Зеркальной защиты. Великая жрица, вопрошая смиренного Странника о цели его пути, давала ему подержать хрустальный шар и троекратно отражала в серебряном зеркале. Старший жрец Аллем подал Шествующему за пределы явленного Священную чашу, чтобы в последний раз омыть руки. Потом Жрица, уже сама держа в одной руке хрустальный шар и другой ведя уходящего, два раза медленно и торжественно обходила вместе ним Великую богиню. Сзади неё Священное пространство нежно светилась разноцветными всполохами. Последнее, правда, неточно, ибо не слишком молодые жрецы как положено целомудренно смотрели в пол и в себя, Мудрейший сосредоточенно глядел в шар на навершии своего жезла. А после ухода Наараи  назначенный старшим жрецом Аллем жрец не такой легкомысленный человек, чтобы выдавать храмовые тайны.

На третий раз Уходящий вошел в синее пульсирующее пространство один: резкая белая вспышка света пробежала по храму, – и никто не вышел. Ударив жезлом о камень, Мудрейший кратко возвестил о свершившемся должном. И прикрывая широким рукавом лицо, незамедлительно проследовал к себе в башню. В молчании удалились и остальные. Никто, никто – даже Ашая не прозрел, как, держась за камень стен от усталости, тенью скользила Великая жрица по галерее: на человеке нет лица, – так говорят в таких случаях.

Вижу - дивно прекрасную света дорогу.
Но ступить не могу – свет ускользает.
Что не сделала я, чтобы открылись
                Великие двери?!
Неужели проводницей других на пороге
Вечности вечно томится?!
Кто я? Зачем в этот мир приходила?
Блуждаю в потемках бедного разума.
О, явите великую милость, Боги!
Откройте Истины лик или забвенье даруйте!
       *   *   *         

Не было на сей раз и цветной радуги над храмом: недолго реяли над Белой башней не ясные всполохи - отсветы. Вглядываясь в отсветы, бескровными от изнеможения губами жрица шептала что-то вроде: «Может быть, я ошиблась: всё не так уж плохо?!». Но усталую мысль вдруг спугнуло будто бы жалобное рычанье откуда-то снизу, и не успела она удивиться (в храме собак не было!), как метнувшееся черное тело  простерлось перед ней на белом камне.
– В знак былой дружбы Господин мой умоляет позаботиться о нём, – цепенеющим языком заученно пролепетал раб, указывая в сад, где тоскующее бродил вокруг дерева к нему привязанный леопард, – как если бы Сын… Господин сам сейчас простирался в мольбе перед Прекрасной!.. Прости меня госпожа: я только раб и повинуюсь слову господина!

– Этого мне только ещё не доставало! – почти застонала Миэлита, закрывая ладонями лицо: как во многих других странах в более близких к нам временах, в Древнем Египте обычай велел неукоснительно  исполнять последнюю волю, буде она не совсем уж безумна. В этой же хотя и оригинальной просьбе безумия не наблюдалось. Потом смутное чувство некоего непонятного не отданного долга ушедшему всё-таки омрачало сердце жрицы.
– Что ж... Оотведи его пока подальше, за конюшни. Я велю устроить всё. Здесь тебе придется кормить зверя сушеным мясом. Теперь же уйди: я устала. - Она махнула рукой, и раб сначала отполз назад на животе, потом, согнувшись, убежал, ещё не веря, что оставлен жить. Она же, не совсем в себе, продолжила разговор с  самой собой.

– Древние свитки туманно вещают: на грани земного разума и того, что часто именуют вечностью, человек может прозревать истину, неведомую даже богам. Но как определить эту грань?! О, Боги Египта! женщина может создать очаг и во дворце, и в пустыне, ибо носит образы в себе. Мужчина же всегда нуждается в опоре грубых вещей! И Сын бога - мужчина  до конца остался верен себе! Там, куда женщина открыла вход, но не может заглянуть сама, что уготовано ему? И Мудрейший знает ли до конца силу созданного им храма?! Одежда  недолго хранит тепло тела. Храня прошлое любованье, старые драгоценности часто влекут глаз сильнее. Но ограненные и сложенные вместе огромные камни неизмеримо мощны: люди приходят и уходят,  а лишенные сердца камни пирамид и храмов хранят былые мысли, будто покровом прикрытое до времени зеркало.

Как поручиться, что неосторожная мысль, сорвав покров, однажды не обрушит прошлое на нашу голову вдесятеро прИумноженной мощью?! Много более одного Великого Белого храма Каа – весь Египет – так ничтожно мал он перед необозримыми, как небо, водами моря. Но что такое море, вся земля и небо по сравнению с бескрайней звездной бездной?! О, Боги! Если бы вы на самом деле могли дать благословение Великого Отца Космоса! Из мудрейших кто постиг хоть малую толику его законов?!

В этот же день впервые за шесть с половиной лет проснувшаяся ужасно поздно - далеко после полудня и подозревавшая обман раздосадованная Тенёма прибежала в уже пустой храм, у ног Богини найдя оставленное ей Ушедшим наследство: старый деревянный ларчик, в каких дети хранят милые и бесполезные безделушки. По внешним сторонам ящичка хороводом шли друг за другом смешные безыскусно вырезанные человечки и зверушки. Внутри – разноцветные раковины, неоправленные пластины яшмы с затейливой изморозью узора; редкие монетки – остатки исчезнувших народов; занятные сростки мелких драгоценных камней; непонятного полупрозрачного камня маленький туманный шарик, менявший в руке в зависимости от настроения цвет, и из мягкого песочного камня высеченная маленькая фигурка леопарда: просто как живой зверь! (Взрослые часто приобретают то ненужное, что любили или хотели, но так и не получили в детстве.)

 Венец всего оставленного богатства – большой кусок прозрачного янтаря с пленной в нём синей большой стрекозой, совсем будто живой: выпуклые глаза её и тонкие слюдяные крылышки блестели, только вот взлететь она не могла... Всё, что осталось от Сына Бога. Есть, однако, поверье: в зрелости сумевший в чем-то остаться ребёнком – не потерян вполне для Вечности!

Наверное, Великая богиня Каа всё остальное маленькой жрице рассказала: больше некому было, даже верный честный Аллем после последнего в храме священнодействия скрылся где-то с тяжелой головой. И грустно прислонившись к ногам Великой богини, в одиночестве девочка размышляла о хитрых драконах, могущих сожрать изнутри внешне живого человека. Зря тоще-жёлтый не отдал ей противного каменного жука: чем теперь ему-ушедшему теперь помочь?.. !

Вот Наараи оставил ей свой пояс. Она передарила бирюзовый пояс Аллему… Он ведь больше неё в прощальном подарке нуждался?! Ведь Наараи так и задумал?! – Вспыхнувшая память об ушедшем к Великому Отцу - Космосу старшем друге скрасила её тоску. Глядя перед собой в пустое пространство, сидящая у ног богини с кем-то вслух рассуждала и, видимо, ей отвечали.

Фараоновым наследством маленькая жрица распорядилась так: ларчик отдала няне - Амме для её ниток. Монетки, раковины и камешки разложила по краям фонтанов и раздарила тихим немым девушкам. Маленького из тёплого жёлтого камня выточенного леопарда вручила Аллему, чтоб охранял большого друга без неё, а стрекозиный янтарь временно пристроила на голове дракона в фонтане: может они подружатся, пока она не придумается способ выпустить бедную заключенную стрекозу?! Ну, а уж а занятный, меняющий цвета шарик  она оставила себе.

Через два дня возвестили в Мемфисе, что Несравненный и Блистающий Сын бога (полный список имен занимал треть папируса), к великой, безмерной печали страны Та-Мери, что по-арабски «Маср», оставил её: в радости ушёл к своему бессмертному небесному Отцу – Богу Солнца Ра. Новый Сын Бога - ребёнок только на полтора года старше Маленькой великой жрицы – наследовал Ушедшему.

Не отмеченным в исторических хрониках осталось довольно занятное событие! Тоскующий по своему ушедшему хозяину-другу и вопреки всем сведениям о приручении диких животных леопард вдруг проникся безмерным уважением к не побоявшемуся приласкать его Старшему жрецу храма Великой богини Каа – Аллему. За ним – за новым добровольно избранным хозяином леопард стал следовать как привязанный (звери вообще любят добрых людей). 

А что же Великая Жрица?! Вероятно, в глубине души она должна была бы быть благодарна новому Старшему жрецу за избавление от проблемы воспитания ещё и леопарда. Но чего не знаем – того не знаем. Кто постигнет мысли Прекраснейшей и Мудрейшей Великой Жрицы Великого храма Великой богини Каа?! У леопарда же забота ныне была только одна: сторожить нового хозяина, дабы он непонятно не исчез, как прежний. Эти люди такие странные! Только к ним привяжешься, и на тебе – исчезают как и не было их никогда! Фу, как нечестно! МА-А –А-У!

ЧАСТЬ  II.   ПОЛДЕНЬ  ВЕЛИКОГО  БЕЛОГО  ХРАМА


Не держи свои мысли, Дитя! Пусть мысли бушуют свободно, как волны,
И как волны свободно пусть исчезают в Великом океане жизни бесконечной.
Даже самой великой волны больше океан: мысль мгновенно родится волною -
И рассеется быстро в океане безбрежном энергий вечно бушующих. Ты, Дитя,
Мысль свою, отпустив, без борьбы, свободным останешься – звездам открытым.

Не держи – не удерживай мысли, Дитя! Не пытайся их овеществить своевольно:
Грубая, неверная оболочка блага не даст, и мудрый с Родителем Вечным –
С Космосом в спор не вступает. Пусть твои мысли, Дитя, без усилий вольной
Рябью воды сложатся в новый подвижный и дивный узор, и свободно
Космоса свет отразится в узоре жизни живой, - это закон проявленья благого.

На границе воплощения снов и мечты, на границе света и цвета освобожденного,
На границе проявленных форм – сгустков цвета и света – пусть пребудут
В неразделимом союзе Сердце и Разум – сердцу покорный друг и слуга, –
 Это закон проявленья благого:  свобода твоя и бессмертие!
                *   *   *   *   *

II – 12.  ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ПРОВОДЫ. Сроком около трех месяцев изготовляли в Египте мумии знатных людей. Выпотрошенное, благовонными смолами набальзамированное, спелёнутое в пропитанные смолами повязки тело(что от него осталось!) последовательное помещалось в роскошные деревянный и каменный саркофаги. Всё это  с надлежащей церемонией надлежало препроводить в годами заранее отстраиваемою пирамиду. Спрашивается: как без можно было обнаружить подмену столь измененного после смерти тела?! Кто знал о подмене? Безвестно пребывал в храме Каа смотрящий за леопардом доверенный раб, помогавший своему Господину тайно перенести тело при последнем издыхании двойника на ложе фараона. Догадывался с большой вероятностью о намечаемой подмене лечивший и господина, и двойника придворный целитель. Да только он за неделю до вычисленной им агонии благоразумно исчез из дворца и из Мемфиса.

По пути в храм Каа вместо полагающихся на пороге смерти раздумий о Вечности немало в мыслях повеселился бывший Сын бога, представляя, как высшие жрецы с почтением склоняются над мертвецом. «Всё мертвое дурно пахнет!» – не без цинизма мыслил в последний раз наслаждавшийся стремительным полетом колесницы: в земных делах трусом он не был. Последний свидетель подмены собственного тела – на наших глазах ушедший за Пределы явленного фараон – недурно владел даром - чувством сцены. Оставшиеся на дворцовой сцене персонажи вести себя тоже были хорошо обучены соответственно случаю.

 Положенную неделю саркофаг фараона с торжествами медленно везли до пирамиды: один великолепно пышнейший выезд из Мемфиса занял целый день. Тогда-то маленькую Великую жрицу впервые взяли в столицу: Миэлита настояла, и отказавшийся присутствовать на торжестве Мудрейший вынужден был согласиться, что разумно, наконец, показать толпе вызвавшего столько пересудов священного ребенка: он есть, – это не сплетня.

Погребальную процессию окутывал  дурман щедро куримых по обеим сторонам дороги благовоний, должных заодно и предотвратить возможную от толпы заразу. Литавры и барабаны стихали только для к толпе обращённого чтения (вернее – кричания!) безмерных божественных заслуг погребаемого. Впереди процессии с надлежащей скорбью на лицах шагали воины. Потом следовала под балдахином колесница держателя Нефритового трона верховного жреца Аммона - Ра: беспрерывно бормотавшего молитвы человека довольно тщедушного. 

Затем на роскошной повозке медленно ехал внутренний малый саркофаг (каменный ждал в гробнице), окружённый первыми жрецами в полном облачении, в высоких душных священных шапках, и среди них - замещающий Мудрейшего Аллем, без шапки, но с неизменным поясом своего Учителя в виде украшения из ляпис-лазури на груди. Невзирая иногда на иногда солидный  возраст, жрецы шествовали пешком под немилосердным солнцем: правила – есть правила! За жрецами плыли несомые черными атлетами крытые голубым шёлком носилки наследника почившего фараона - юного Сына Бога. К досаде толпы в маленьких оконцах - прорезях в шёлке  юного фараона почти не было видно.

 Вслед за Сыном Бога ехала, точнее – едва двигалась, колесница о двух белых конях с Тенёмой и её вконец оробевшей Амме - нянькой, крепко обнимавшей свою подопечную, чтоб не вывалилась, и старавшейся больше уже ни на что не смотреть. Далее сверкающая белым сиянием Старшая и Великая Прекрасная жрица Миэлита Мицема с полупрозрачным покрывалом на лице сама стоя правила своей колесницей. Замыкающее место Миэлиты отнюдь не означало умаление достоинства! В её обязанности входило оградить процессию от вмешательства с тыла невидимых злых сил. Известно ведь, что тёмные духи более боятся искусных жриц, ибо женщина непредсказуема как рой духов!

По такому важному случаю на Великой жрице была перевязь с обнажённым символическим кинжалом. Которым, впрочем, вполне можно было и заколоть. Кинжал, жреческое зеркало на груди и венец ослепительно сверкали серебром. Прекрасная жрица милостиво и ослепительно улыбалась. Всё вместе это привело толпу почти в религиозный экстаз: шептали, что сама богиня Каа сошла с пьедестала, дабы проводить усопшего Сына Бога в последний путь… Если ли же оживший божественный образ и не сошёл с пьедестала, то уж невидимая непосвящённым длань богини точно была простёрта над ослепительной жрицей. За Великой жрицей ехали не столь значимые колесницы с родственниками юного фараона. Всем прочим допущенным в процессию колесниц не полагалось. Поэтому во всем величии дорогих одежд облекаемые пылью, они шли в хвосте.  Замыкали шествие опять воины с литаврщиками и трубачами и раздатчиками милостыни.

По обе стороны дороги царственное шествие опять ограждали стражники, а за ними теснился, собственно, народ: масса тел желтого, бронзового и черного оттенков колыхалась по обеим сторонам шествия. Пожалуй, только на рынке и при торжественных проводах Великих в загробную жизнь так пёстро и смешивались в единое целое люди разных каст. 

Едущая на колеснице девочка в серебряном венце и с жемчужным лотосом на груди белейшего новенького платьица не понимала, почему эти люди вдоль дороги носят не белое и красивое, а какое-то старое, кусковатое, часто едва прикрывающее их?! Но умные мысли сбивали оглушительно гремящие барабаны и гудящие медные тарелки. Вот в Белом храме Каа всегда так спокойно!

 В такт резкому медно-деревянному грохоту смешанный с пылью зной немилосердно обливал без различия и стоящих, и идущих пешком, и рабов, и воинов, и храмовую колесницу, и даже носилки самого фараона. Солнце не знало различия между рабом и Сыном бога Ра! Пожалуй, в крытых носилках было душнее и жарче, чем в открытой колеснице. Непоседливой маленькой жрице трудно было сидеть спокойно, только позволяя толпе смотреть на себя. От страшной скуки она дрыгала ногами, исподтишка в толпу корчила гримасы и высовывала язык, чего не могла предотвратить ни Амме, ни сама Великая Жрица.

Во все времена народ воспринимал подобные шествия как отдых и развлечение. Юного фараона в крытых носилках увидеть не удавалось, на жрецов не следовало взирать слишком пристально, воины злились и могли ткнуть копьем, а вот правящая конями величественная Старшая жрица с её таинственным покрывалом и белейшим шлейфом нравилась толпе. Однако гримасы маленькой жрицы вызывали ещё большее сердечное ответное оживление: в колесницу полетели цветы, монетки и финики. Ловко ловимые и кидаемые девочкой назад финики и монетки люди, да и солдаты  жадно и не без драк хватали как благословленные: слава богам! – хоть какое-то развлечение! Монетки потом вешались на шнурке на шею – на счастье.

 Прямая спина Старшей Великой жрицы по поводу поведения жрицы младшей излучала крайнее неодобрение, но делать замечания прилюдно ни в коем случае не следовало: священное превыше оценок. Этим-то и пользовалась бессовестно Тенёма, не знавшая, что другой скрытый балдахином и тоже томившийся бездействием священный ребенок – юный фараон, наблюдавший в щёлку занавесей,страшно завидовал свободе наплевательства на запреты. Ему-то самому приходилось в духоте носилок с тоской слушать нудные поучения о должном поведении сидевшего с ним востроносого воспитателя - жреца.

Что если бы Тенёма знала о чахлом мальчике в крытых носилках?! О мальчике, на груди которого красовался большой иссиня черный скарабей?! Если бы этот мальчик осмелился бы высунуться и тоже ловить и бросать в толпу финики, может быть и некоторых резких событий в будущем и не случилось бы? От каких историками оставляемых без внимания мелочей подчас зависят повороты истории! Мальчик в крытых носилках жестоко завидовал девочке в открытой колеснице.

Неизвестно, как дальше продолжалось бы общение расходившегося священного ребёнка с народом: да только дав толпе вволю поглазеть на занятного священного ребёнка, его незаметно увезли, что тоже было предусмотрено мудрой Миэлитой. В определённом месте стража разогнала сбоку толпу. Амме с девочкой пересела в другую колесницу, и, управляемая оставленным в наследство храму Каа искуснейшим возничим бывшего фараона, та стремительно и плавно понеслась вон из пыльного города, домой – к белому и окруженному зеленым кружевом садов храму Великой Богини Каа. Там девочка к её великой радости совсем одна долго купалась-плескалась в драконьем фонтане, после же, задолго до заката, добровольно отправилась в постель и блаженно спала до следующего утра. Счастливый сон слетел к ней: совершенно одна она играла и делала, что вздумается в синем пространстве среди звезд.

После отъезда маленькой жрицы окончательно заскучавшего и занывшего юного фараона скоро тоже унесли. С особой пышностью священная профессия прошествовала только в пределах города: у городских ворот толпа схлынула, и жрецы оставшиеся дни сопровождали саркофаг уже в колесницах. От лица Белого храма отправившийся на проводы ушедшего Сына бога вместе с мемфисскими жрецами Аллем отсутствовал с неделю. Миэлита же, покинув торжественно скорбное шествие вечером, в храм Каа вернулась недели через две. Иногда  она отбывала в свой уединенный дом на берегу моря для купаний, вот она и в этот раз она воспользовалась случаем.

Века спустя, в эпоху расцвета египтологии знаменитым египтологом Жан-Франсуа Шамполионом расшифрованном, но, к несчастью, позже, случайно затерянном папирусе в том числе сообщалось, что из храма Каа обе жрицы – Старшая и Младшая – одаривая своей милостью народ, благосклонно и величественно улыбались, чем и пролили в сердца дождь радости и благоденствия, подобный разве только щедрому в божественном плодородии разливу Нила на полях... Но разве официальные документы когда-нибудь открывали истинное положение дел?! Ах, если бы вместе с мнимой мумией старого фараона схоронили и нечто истории ненужное?! Увы! здесь доселе более или менее ровно вьющаяся нить египетской истории начинает рваться и давать опасные пульсирующие толчки.
                _______________________

НАЧАЛО  ПРЕДНАЗНАЧЕННЫХ  ДЛЯ  ПАМЯТОВАНИЯ ТАБЛИЧЕК  ДЛЯ  ЖРЕЦОВ  ВЕЛИКОГО ХРАМА  БОГИНИ  КАА  -  МАТЕРИ  ИСТИНЫ

Жрец развеществляет грубую природу явленных вещей, освобождая сущность – изначальный застывший звёздный свет через своё сердце.
Не является  жрецом тот, кто  заученными словами и знаками в угоду сиюминутному и грубому разрушает Великое Равновесие сущего.
Да проявится чистейшей изначальной истиной рожденная сила через сердце достойнейшего!  АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!!!
                *   *   *   *   *

II – 13. ПОСЛЕДНИЙ ДАР УШЕДШЕГО ФАРАОНА ИЛИ  СОСЛАННАЯ  В ХРАМ  БОГИНИ  КАА  ЖИВАЯ  ПРОБЛЕМА. Долго остававшийся вне нашего повествования бывший Старший жрец Великого Амона-Ра Аклик То-рим вместе с остатками победоносной армии вернулся в столицу как раз по окончании похоронных торжеств. Обстановку для изменения своей карьеры к лучшему он нашел неблагоприятной: на нового Верховного Амона - Ра не приходилось пока рассчитывать, с родней юного фараона случались в прошлом кое-какие недоразумения. Недружественный Начальник фараоновой стражи сохранил свое место, и, не в его ли руках остаётся злополучный папирус с обвинением в государственной измене?! Сочтя благоразумным пока оставить Мемфис, скрепя сердце, опальный с неохотой отправился в место своего непосредственного назначения или заключения – в храм Великой Богини Каа - Матери Истины, где, как он справедливо догадывался, делать ему было ровно нечего.

Следовало бы дать характеристику так неожиданно и не по своей воле попавшего в центр повествования нового действующего лица. Властолюбивая и сильная своей неприступной монолитностью каста египетских жрецов нам знакома по разным печатным и экранным произведениям, за историческую достоверность коих отвечают их создатели. В целом, египетский жрец с ранней юности проходил суровую школу обучения, помимо великолепного знания точных наук, воспитывавшую волю и крепкие навыки сосредоточения мысли.

 Лодыри «по знакомству» в касте жрецов не занимали видного положения. Есть предположение, что в Древнем Египте жрецы читали мысли и владели телекинезом – способностью силою мысли перемещать предметы, что будто бы и использовалось при строительстве пирамид. Подобные отвергающиеся строгой наукой недоказуемые фантазии, однако трудно и опровергнуть. Одно без помощи науки можно утверждать: при всех способностях египетские жрецы  были смертные люди, а ведь у каждого человека есть сильные и слабые – скрываемые от посторонних глаз черты.

Что касается Аклика То-рима, то не было обряда, который этот один из сильнейших в Мемфисе, самоуверенный и в определенном смысле бесстрашный жрец не исполнил бы блестяще; не было равного ему положением противника, кого при нужде не мог бы он извести наговором. (О том молва была справедлива, и старый фараон знал, что говорил!) Но щедро одаривая одним, судьба нередко коварно обделяет другим: встречаются в мире безмозглые здоровяки и тщедушные умники; бездушнее каменных статуй красавицы, и разные другие нелепости.

 Тайну Аклика То-рима при его роде занятий, и правда, следовало тщательно скрывать: Боги или Великий Космос даровали или не смогли лишить его силы воздействия на материю, зато напрочь лишили дара прозрения. Говоря яснее: боги напрямую никогда не говорили с Акликом. Если же боги не внемлют, то существуют ли они?! Не слишком затрудняясь неудобным вопросом Аклик всё, называемое священным, почитал как удобное для концентрации мысленной силы. Закономерно, что такой человек  лишён был и способности поэтического видения: поэзию и разговоры о небесной красоте почитал он заболеванием сродни зубной боли.

Уж не был ли этот древнеегипетский жрец материалистом?! Да, в своём роде был. Что же тут удивительного?! В современности люди осведомлены даже о строении атома, что тоже ничуть не мешает некоторым быть приверженцами древних религий, в пору возникновения которых об атоме ничего было не известно.

Аклику  с детства внушали и он верил, что со смертью физического тела жизнь не кончается: есть многие уровни существования, и в разных телах возвращается человек на землю. Он знал, что человеческое тело состоит из элементов: воды, ветра, земли. Оттого-то тело, как и всё земное, подвержено влиянию звездной бездны – Космоса. Оттого же на тело можно воздействовать издалека – через родственные ему элементы: сильным  словом передается желаемое действие.

Вера – не только сумма знаний: вера - модель мироздания. Фараон считался Сыном Бога: какие документы подтверждали эту непреложную в сознании граждан истину?! Так и материализм есть подобная же вера – в собственную безусловную правоту. Когда история повествует, как некий религиозный деятель ради Единой Истины осудил и уничтожил сколько-то десятков сот – тысяч – миллионов  инакомыслящих, то можно быть уверенным, что перед нами материалист до мозга костей: именно из таких «служителей истины» получаются самые страшные якобы религиозные фанатики, в какие бы одежды они ни драпировались.

На Земле только человек обладает способностью к Вере, созидающей и разрушающей цивилизации. Самое маленькое суеверие - вера в несчастливую черную кошку или народная мечта - вера доброго правителя – всё это искажённые осколки великого зеркала утраченной Истины. Поэтому не стоит презрительно смеяться над чужой самой наифантастической верой: полезнее поразмыслить об этой веры в собственном сердце не умерших корнях, имя которым - власть  и желание обладать истиной.

Вопреки выгоде всегда быть милосердным к другим - прочим: какая сильная Вера нужна?! Для большинства трудно и неудобно чувствовать даже толику чужой боли и горя. А некоторые даже собственное горе исхитряются переложить на чужие плечи!  Есть - что греха таить! - и такие, кто  бесчувствие возводит в принцип, основывая на этом силу. Уж видно, в воспитании едущего сейчас по пустынной дороге в уединенный белый храм человека было нечто ущербное: ум и воля его сильно развились, а сердце зачерствело. Так - увы! - нередко случается, как сказал бы мудрый Наараи. И вот, именно такой человек против своей воли и к                великой досаде к его досаде и прибыл наконец в Белый храм Богини Каа.

Равнодушно пробежав глазами надпись у входа (Мало ли видел он пышных изречений для острастки толпы?!), прибывший попросил отвести его к Мудрейшему. Однако Аллем с холодной учтивостью объяснил, что Мудрейшего во время уединения в башне тревожить нельзя, что он вообще чрезвычайно редко покидает её и мирскими делами не занимается. Что Единой с Богиней Старшей жрицы сейчас в храме нет, но и она тоже без нужды в особом предсказании, неохотно встречается с кем-либо.

Новоприбывший сам без церемоний может занять любые свободные покои, в каких нет недостатка. Вообще-то, соответствующих уровню прибывшего должностей в храме сейчас нет, но при желании он может занимать сверхштатно почтенное положение на средней площадке.

Прибывший может иметь нескольких слуг. К его услугам так же: библиотека, сад, бассейн для купания на половине жрецов и всё свободное время для поисков Истины. Не следует только ходить в храм рано утром, когда Прекраснейшая там беседует с Богиней. В любое время дня и ночи категорически воспрещается только одно: мужчине ,- жрецу – без приглашения одной из жриц самовольно всходить на последнюю площадку к подножию изваяния Великой Богини.

 Старший жрец Белого храма вежливо, но ясно дал понять, что делиться врученной ему властью не намерен. Ничего другого на первых порах не ожидая, хитрый сосланный сразу понял: будто бы простоватого на первый взгляд Старшего жреца склонить на свою сторону не удастся. Около одного возраста и из разных источников наслышанные друг о друге, они друг другу не понравились, да и не могли нравиться: слишком уж в устремлениях были противоположны. Для Аклика – Аллем был выскочкой из низшей касты: воин не имеет права быть жрецом! Аллем же справедливо мыслил о прибывшем как о человеке жестоком, беспринципном и опасном. За таким нужен глаз да глаз!

Первое время Аклик просто осматривался и отдыхал, ибо длительный поход войск в то время был утомителен. Мудрейшего он удостоился видеть только мельком. Маленькая великая жрица бегала вокруг храма по саду, но у разумного около пятидесяти лет человека, даже не мелькнула мысль с ней знакомиться: священные дети – это делается иногда для каких-нибудь надобностей старших. Младшие жрецы, как все поэты и фантазеры, вызвали презрение прибывшего, в свою очередь прошедшие суровую школу в Мемфисе и недурно информированные жрецы средние сближаться сами не желали.

Весь храм – громоздкая постройка со странной для Египта статуей божества казался Аклику слепящим глаза нагромождением белых камней, неудобных для исполнения любых обрядов, тем более, что никаких обрядов он не видел. По возвращении Великой жрицы Миэлиты как-то раз случайно встретив её в саду, сосланный жрец получил с ученической поры не повторявшееся унизительное ощущение, будто его мозги вывернули наизнанку и прочитали. В дальнейшем этой непонятной женщины он тоже избегал.

Как и предвидел старый ехидный фараон, по характеру одержимый жаждой деятельности жрец скоро впал в томительную скуку. Стремясь развеяться, стал, со стороны Белого храма беспрепятственно отлучаться в Мемфис, но там дела пока не удавалось поправить. Приходилось скрепя сердце возвращаться, каждый раз читая откровенную неприязнь на сжатых губах с аккуратностью сторожевого пса выходившего на встречу Аллема. И хотя белом храме не было ни стражи, ни в прямом смысле закрытых дверей, но вернувшемуся чудилось звяканье замыкавших для него храм ключей, что саднило обидой, раздражало. А тут ещё и прижившийся в храме леопард старого фараона!

Узнал ли Аклик фараонова леопарда или нет, – неизвестно. Зато леопард  чутьём безошибочно распознал намеченного старым хозяином врага. Пока Аллем пребывал в храме, всё было ещё ничего: леопард только недобро косился. Стоило же Старшему жрецу и врачевателю отбыть в Мемфис к своим пациентам, как леопард переключался на охоту: не нарушая приказа не нападать, большая кошка кралась за Акликом по пятам, лаская кровожадно горящим взглядом.

Храня уважение к словам ушедшего Сына Бога, за леопардом следовал или пытался следовать его старый служитель. Но как бы, интересно, он удержал зверя без поводка?! Поводок с нагрудником и ошейником Аллем велел снять, ибо в Белом храме все должны быть свободны. В присутствии Аллема проявляя редкую для зверя сознательность, без своего нового хозяина хитрый леопард вынуждал сосланного большею частью находиться в своих покоях днём и ночью, когда в темноте два светящихся красным огнём глаза мелькали внизу в саду.

Неизвестно, чем бы все это кончилось: рискуя, Аклик То-рим мог вернуться пытать капризную удачу в Мемфис, или уплыть за море, или получить недурное назначение в отдаленные провинции, что было возможно. Но тут вдруг счастливая многообещающая идея осенила его бритую практическую голову. Быстренько прокатившись Мемфис, он даже нашел этой идее при дворе юного фараона некоторое сочувствие: оставалось только договориться об остальном в храме Каа.

К Мудрейшему доступа по-прежнему не находилось. С Аллемом говорить было бесполезно. Как это ни было ему неприятно, ради пользы дела Аклик решился в обход Старшего жреца склониться перед Единой с Богиней.

Ради силы концентрации на собственном «Я» ненарушимо сохраняя обет безбрачия (Зачем приписывать человеку лишние недостатки!), Аклик почти не знал женщин. Сохранив туманные неприятные детские воспоминания о своей властной бабке и матери и вообще ставя женщин ниже мужчин, он не стремился хоть сколько-нибудь их понять. Что касается женщин-жриц, то эти Приоткрывающие Покрывало Судьбы с их непонятной логикой, по мнению Аклика, были опаснее многих мужчин, и связываться с ними без особой нужды не стоило. Но нужда-то на сей раз представлялась неизбежной: с холодком в сердце Аклик  решился.

Ему удалось исполнить это в саду, где Старшая жрица рассеяно и легко скользила среди цветов в подобном солнечному весеннему лучу зелено-жёлтом сверкающем золотыми блёстками платье. Кончиками двух пальцев придерживая прозрачное легчайшее покрывало и позволяя ветру играть с ним, жрица как ребёнок с интересом следила извивы развевающейся ткани, что жрец счел  для беседы с женщиною благоприятным признаком хорошего настроения. Ах, когда бы проситель знал Миэлиту Мицему хоть капельку лучше, он крепко подумал бы об отступлении!

Выслушав вкрадчивую речь просителя, опасная женщина-жрица вдруг неожиданно в глаза ему звонко рассмеялась, обнажив великолепные жемчужные зубы, что в храме доселе редко кто удостаивался видеть! Словно опаленное  жаждой власти, по своему выразительное лицо просителя показалось Единой с Богиней интересным объектом наблюдения: глаза навыкате упрямо упирались в какую-то точку перед носом; короткие толстые брови сходились над носом у лба, разделённые только одной одной вертикальной морщиной; крупные губы словно слипались в тугой узел, так что слетавшие с них слова не обнажали, но скрывали изнанку мыслей; мясистые, но плотно, как у насторожившегося хищника, прилегавшие к массивному квадратному черепу уши с отогнутыми в стороны верхними мочками усугубляли впечатление яростно устремленной к своей цели силы зверя: «Человек - леопард! Коллекция леопардов из дворца фараона!» – непонятно усмехнулась жрица.

Отец и дядя Миэлиты, высокие жрецы Амона-Ра, тоже носили одежду с золотой каймой (не все жрецы брали обет безбрачия!), и наблюдательная и скрытная девочка ещё в нежном возрасте многого наслушалась и насмотрелась. Одно время она любила выведывать тайны старших, потом стало ей всё стало скучно и с радостью, к крайнему удивлению родных она покинула отчий кров по первому предложению Мудрейшего. Как давно всё это было?! Станет ли женщина отвечать на такой вопрос?!

 Много лет назад ушли к Амону-Ра и отец, и дядя. И вот теперь время вдруг будто замкнуло круг: олицетворение всего с презрением ею в молодости отвергнутого льстиво просило у неё содействия, готовое в любой удобный момент предать. В своей неколебимой самоуверенности проситель считал себя сильнее. А ведь чтобы лишить даже самоувереннейшего силы, достаточно заставить его просто усомнится в ней: кто нуждается в уроке, тот пусть его получит! Ничего, совсем ничего Жрице на сей раз не нужно было делать: пусть уже сгущающиеся из тумана события самими протекут водою сквозь пальцы и явят свою форму. Зачем мешать судьбе?! А остальные участники спектакля?.. Невелик для них труд: вреда не предвидится. Переживут.

– Что ж, задуманное тобою, может быть и правда полезно, – ответствовала Аклику жрица. – Но помни: видимость обманчива, и часто лик должного свершится совсем не таков, как мы предполагали. Что такое польза?! Польза для одного – вред для другого. Разве до сих пор события всегда служили твоей воле? Отпущенные на волю, мысли до сих пор всегда тебе покорялись?!

Избегая встречи с пронизывающими тайные думы глазами жрицы, Аклик смотрел вниз, поэтому, на свою беду, не увидел змеящейся на её губах усмешки и, сочтя вопрос риторическим, почтительно промолчал.
– Хорошо: я переговорю с Мудрейшим, – снизошла она. – Ты же позаботься, чтобы из дворца в Мемфисе торжественно прибыли с официальной просьбой, ибо Великому Белому Храму просить ни о чём нет нужды! – Оба они знали, сколь шатко сидел юный фараон на великолепном Яшмовом троне.

В скором времени произошедшие от странной беседы события показывают, как замечательно Великая Жрица проницала характер действующих лиц нашей истории в возможных поступках. А хитрый и искушенный в интригах бывший старший жрец Амона-Ра ещё менее чем женщин понимал детей: мысля о детях только как о не выросших  слабосильных подобиях взрослых, он совершил серьезнейшую в своей жизни ошибку. Так привыкшей в своей силе опираться на законы одной страны, сохранит ли силу в другой, законов которой он даже не подозревает?!
                _________________________________________________________



            ИЗ   ПЕСЕН   НАД   СВЯЩЕННОЙ   ЧАШЕЙ

На далекой-далекой и близкой границе Памяти и Воплощений-рождений
На тончайшей – как паутинка границе, где звездный свет
                смешан - слит с сознанием неразделимо;

На недоступной чувствам земным границе встречи с Великим отцом – Космосом;
На границе неразделенья на «Я» и «Не Я»; на великой границе, где миры совпадают,
Там пребывают вместе - Радость и Боль, ибо никто ещё не разделил их:
Никто не поименовал их отдельно - «Радость» и «Боль»…

Единого общего часть - Рожденный светом звезды,
Туманом цветным над водой и тяжелой землею, Человек!
Что ты с этой границы в жизнь принесешь, -
Как качнется чаша весов?! - от тебя зависит.

И вот безумие сердца, гордость ума  века и века и миллионы лет приносятся
Только горе и боль, и кровь, и грязь и горькие-горькие слезы льются и льются.

Как искаженное зеркало сделать чистым и ясным?
Как увидать - сердцем принять звездный свет незамутненным?
На незримой далекой-далекой и близкой границе Памяти и Воплощений,
 На тончайшей границе, словами невыразимой прозвучал Ответ:
«Свет звезды один, - как на части его разделить?
Разделенье – это страданья и боль ребенка потерянного.
Не разделяй ничего – не именуй – не замутняй отражений!»
           *    *    *    *    *

II – 14.  СВЯЩЕННЫЕ  ДЕТКИ  И  ПОЛНЫЙ  КАРЬЕРНЫЙ  КРАХ.  Не прояснено, как Старшая Великая жрица убеждала Мудрейшего, но вообще отказать в столь традиционной для Египта просьбе не было поводов. Просители, как было им предложено, торжественно прибыли из Мемфиса в Белый храм. И на свидании с Мудрейшим, Единой с Богиней и Старшим Жрецом получив благоприятный ответ, укатили обратно, прихватив с Аклика Торима. Ему-то и поручили всё устроить.

 Обстоятельства в данном случае ручались за верность Аклика, более всех жаждавшего успеха дела. Вслед  увозившим Аклика мемфисским просителям Аллем пробурчал что-то вроде об отработке даром съеденного хлеба и очистившемся воздухе. В ответ Миэлита блеснула загадочной улыбкой.
– Верный страж Белого храма! Такие люди могут быть очень полезны, если окружающие их мудры. Судьба является во многих обликах, и полезное не всегда имеет приятный вкус или вид: поразмыслив об этом, будь готов сопровождать Мудрейшего. – Пытаясь проникнуть скрытый смысл сказанного Аллем только задумчиво потер лоб.

Через несколько дней Мудрейший лично ласково спросил маленькую Великую жрицу, что она думает о свидании с юным Сыном Бога – мальчиком её лет. Не встречавшаяся до сих пор ни с мальчиками, ни с девочками, Тенёма ничего об этом не думала, и только спросила, когда этого тощего и желтого привезут в храм? Объяснение, что мальчики не похожи на стариков, она восприняла недоверчиво, а на предложение самой съездить в Мемфис повидаться с фараоном капризно надула губы. Но Миэлита – подумайте только! сама Миэлита! – очень просила её. Мудрейший пообещал сочинить специально для неё новую песню, и польщенная девочка важно согласилась.

В день поездки на маленькую жрицу вместо простого и привычного надели нелюбимое праздничное платьице с белым вышитым жемчугом лотосом на груди. (На новенькое платье не успели или забыли нашить бубенчики, верно, оттого всё дальнейшее и случилось!) Серебряный венец на голове довершил ощущение скованности. Она уж совсем было собиралась натопать на всех и отказаться, как новая занятная вещица утешила и заняла её внимание: в белом храме ходили босиком, а тут впервые в жизни её обули в хорошенькие сандалики: на сандаликах золотые ремешки так девочке понравились, что потом дорогой в колеснице она, их рассматривала, то нагибаясь, то выставляла вперёд ножки.

Пока Амме на площадке у драконьего фонтана прилаживала ребенку на ещё необутую ногу обновку, Мудрейший с Аллемом ожидали обеих жриц внизу у поданных к лестнице колесниц. Старшая жрица запаздывала. Когда же она наконец явилась к фонтану, нянька чуть не выронила сандалик от удивления: вместо парадного роскошного всегда белейшего одеяния на Великой Жрице было обыденное бледно золотистое, для торжественных случаев не предназначенное.
– Я не еду. В моем присутствии нет необходимости. Кроме того не следует показывать, что мы сразу все готовы явиться в Мемфис, – не заботясь длить объяснение, она удалилась.

 Своенравные поступки Миэлиты подчинялись ей одной ведомой логике. Отказ  был неожиданен, но Мудрейший не дрогнул и бровью. Аллем же позволил себе брови несколько удивлённо вскинуть, – и только. Когда Великий жрец молчал, другим – прочим спорить с Единой с Богиней не приходилось.

Через положенное Ашая Ашрам с одним из средних старых жрецов и ради торжественного случая попавший в няньки Старший жрец с девочкой – благополучно прибыли к мемфисскому дворцу, где их ожидали придворные с Акликом. По надутому виду своей подопечной уловивв, что не белая, а красноватого камня парадная лестница ей не понравилась, Аллем внес девочку наверх на руках, что вышло даже торжественнее. Маленькой Великой жрице пришлось мужественно вытерпеть в адрес своей священной особы должные скучнейшие приветствия. Потом её повели знакомиться с юным Сыном Бога, в чем, собственно, и состояла цель данного визита. Если священные дети подружатся, в будущем это может принести пользу. Дабы сей момент не мешать благоприятному знакомству, взрослые все покинули залу.

Девочка перевела дух и огляделась: та самая желтоватого камня с очень не понравившимися ей отполированными до зеркальности стенами зала, где старый фараон с леопардом, бывало, разыгрывали занятные спектакли, теперь служила помещением для игр юного сына бога. Занятные деревянные под седлом лошадка качалка и слон на колёсах ожидали седоков, готовые возить их по зале рабы в золотых набедренных повязках жались к стене.

Всё это не вызвало у маленькой жрицы особого интереса. До сих пор у неё был целый Великий Белый храм, где всё было для настоящей не игрушечной цели, а лишнее просто отсутствовало. Не имея игрушек и в обычном смысле не умея играть, маленькая жрица не отделяла жизнь от игры. Ещё для священных детей в залу поставили стол с фруктами и всевозможными сластями. В еде тоже не знающая нездоровых излишеств гостья, недоверчиво взяв со стола что-то замысловато сладкое, понюхала и осторожно лизнула. Тут кто-то хихикнул, и она наконец-то заметила мальчишку с приоткрытым ртом и со слишком большим для него знакомым ей жуком-скарабеем груди.

Юный фараон стоял, как его учили воспитатели, в величественной позе: надменно задрав подбородок, выставив вперед одну ногу и скрестив руки. Если жук, значит именно этот и есть – Сын Бога. Всё равно больше никого похожего в зале не находилось?! Они все, там за дверью, полагают, что именно с этим она должна играть?!

 Мальчишка, как говорится, не произвел на предполагаемую подругу благоприятного впечатления: худой, глаза косят и скачут (он трусил от неуверенности в себе), в одном из розовых тонких оттопыренных ушей золотая серьга, на нижней губе болячка, нос задран. И зачем он так выставился?
– Закрой рот, а то дракон заползет! Я точно знаю.

От удивления он послушно закрыл рот. Привыкнуть к постоянному напоказ раболепству взрослых, менее всего ожидаешь от сверстников нравоучений.
– Ты Сын Бога и здесь живешь?
– Да! Я здесь везде живу – во всем дворце, – гордо выпрямившись, он заложил руки за спину, теперь-то это девчонка должна была начать им восхищаться.
– Да у меня есть свой храм, огромный и светлый, а тут все мрачное. Ты здесь спишь? – она указала на трон.
– Вот ещё! Я в другом месте сплю, где мягко. Здесь я  днем сижу, и мне кланяются… Все!

– Весь день сидишь и ждешь? Скукота! Пусть бы побегали за тобой, если так уж хотят кланяться, – от удивления он снова открыл рот: предложение показалось занятным! – А там сад есть? – подбежав к отсутствующей четвертой стене и высунувшись за перила, она увидела бассейн со священными фараоновыми крокодилами, – Фу, противные! Зачем тебе?
– Мне… мне… я… – вообще-то бассейн с кровожадными тварями ему самому не нравился, он даже старался не смотреть туда, потому что противно подташнивало от страха, но не признаваться же?! – Это священные крокодилы,  – только и выдавились слова.

– Врешь! Священное – всё белое и красивое.
– Глупая! Для блага государства жрецы бросают туда непокорных, – он отчаянно пытался спасти остатки достоинства, – и они их едят.
– Кого? Людей?
– Ну, да.
– Им же больно! И ты позволяешь? А тебя самого в воду крокодилам?!
– Меня?!! Я – Сын Бога Амона - Ра! Меня в воду нельзя! Со мной так разговаривать нельзя! (Знакомство происходило как-то неправильно!)
– Сын бога Амона Ра? Это он сампо сказал? Ты его видел? Какой он? – заинтересовалась девочка.
– Не... -нет – я сам не видел. Так про меня жрецы говорят. Вон там, за троном упавший с неба камень, и сесть под ним может только настоящий Сын Бога.

«Вон там» на высоком треножнике лежал оплавленный с железистым блеском обломок черного камня (в древности осколки метеоритов часто почитались священными!).
– А вот проверим! – без всякого священного трепета вскочив с ногами на священный трон, она схватила и подняла над головой камень. –  Видел?! Обычный, только очень тяжёлый. Врун несчастный!
– Отдай сейчас же! – ему этой вещью играть не позволяли, а она... Она смела, ну просто, – всё! Такая наглая!

– Попробуй, отними! – дразня камнем, девочка обежала вокруг трона, потом, вертясь с противоположной от юного фараона стороны стола, корчила юному властителю обидные рожицы.
– Положи на место! Не то велю бросить тебя крокодилам!
– Только попробуй! Быстро обещай запретить бросать людей туда, тогда отдам! – ей хотелось, чтобы он, вместо того, чтобы топать на одном месте ногой, сделал что-нибудь поинтереснее: хоть побегал бы за ней, что-ли!

– Я? тебе обещать?! Почему?
– Потому что, как Миэлита я тоже Единая с Богиней, только пока не совсем выросла. С тобой твой Амон-Ра не говорил, а моя Богиня со мной каждое утро говорит.
– Что говорит? – удивился он.
– Что, что! Доброе утро! Спасибо за цветы, – вот что!

Когда заносчивая девчонка в серебряном венце не врала, ей стоило позавидовать, потому что Амон-Ра общался с юным фараоном только официально – с передачей его изречений через жрецов. Уши у мальчика покраснели от зависти.
– Всё ты выдумываешь! Воображала! Говорят, что и Богини в твоем храме никакой нет!
– Ах, так! Тогда и камня у тебя уже нет, – резко метнувшись к перилам, она ловко кинула вниз в крокодилий бассейн священный камень, где он с фонтаном брызг и исчез в зеленой воде, распугав сонных обитателей водоема, – вот тебе! Ну-ка, слазай  - достань!

Бедный малолетний фараон остолбенел: что теперь скажут воспитатели - жрецы?! Что он им скажет?! Рабы застыли с открытыми ртами. Девочка же, выместив свою досаду, наоборот, почти успокоилась, и, довольная, вытерев руки от пыльного камня о платьице, вернулась на середину залы.
– Этого жука, – очень серьезно, она ткнула сопевшего мальчишку пальцем в грудь, – тоже надо выкинуть. Он некрасивый, мешает дышать и сосет жизнь. Жук и старого Сына бога сожрал: он сам мне жаловался. И ты скоро станешь жёлтый, бессильный и совсем старый как он.

– Мой предшественник был богоподобен и прекрасен! – гордо заложил руки за спину и выпятил грудь мальчик.
– Сидишь тут с крокодилами и не знаешь ничего. Он был тоще-желтый и несчастный, – у него не было прекрасной дочери, и его грыз изнутри презлой дракон. И храброго воина, чтобы сразить дракона, здесь во дворце у вас ни одного нету. –  Э-э! – Она показала язык.

От таких супер сведений, отчего-то не сообщенных ему жрецами, голова у окончательно разобиженного фараона пошла кругом. Пытаясь сдержать злые слезы, он наступил ей на ногу, чтоб не убежала и не натворила ещё что-нибудь. Руки чесались, – страшно хотелось отомстить: выкинуть в бассейн серебряный венец, например. Когда бы он храбро исполнил это, дети могли бы, наконец, найти общий язык. Ведь, в сущности, это были похожие по задаткам дети! Но пока мальчик медлил, более активная девочка пихнула его в грудь обоими руками.

– Ногу убери!
– Ты меня та-ак?!.. Ты… ты – нищее отродье! Тебя у бродяг купили, у прокаженных! Ашая подобрал на дороге и в храм подкинул!.. – в гневе он бездумно повторял дворцовые сплетни.
Пыталась высвободить ногу, разозлённая девочка с силой дернулась, – золотые ремешки на сандалике лопнули. Что такое «нищее отродье» Тенёма не поняла, но она привыкла почитать Ашая как учителя, а сандалик был такой замечательный!

 Прилипчивые гнев и обида мгновенно передались маленькой жрице как сильное отражение хорошему зеркалу. Схватив одной рукой остатки сандалика и другой рукой Сына Бога за оттопыренное розовое ухо, она хлестнула его подошвой по макушке.
– Молчи, дурак - с пирамиды бряк! Фараон называется, – на губе болячка! Весь в соплях!
– А ты! – он задохнулся, не в силах изобрести достойного оскорбления. – Твой Ашая сам бродяга из-за моря! И храм твой грязный…
– Ах вот ты как! – окончательно остервенилась она.

Мальчик был старше и сильнее, однако, воспитатели всегда направляли его поступки. Теперь же вдруг столкнувшись с прямым ответным насилием, он так обалдел, что даже забыл защищаться или звать на помощь: только судорожно всхлипывал, пытаясь отпихнуть обидчицу. Но маленькие цепкие пальчики мертвой хваткой вцепились ему в ухо, с опасностью оторвать.
– Ухо откушу и крокодилам брошу! – не хуже леопарда рычала обидчица.

«Ведь она сделает! Какой же он тогда будет фараон без уха?!» – обидчица яростно и сосредоточенно продолжала лупить соперника по голове и по лицу подошвой погибшего сандалика. (Тонкая подошва серьезных увечий нанести не могла.) Мальчик, наконец начал сопротивляться, но момент был упущен: в битве побеждает активнейший и победа - есть наступление. Дерущиеся, впрочем успели поваляться по по полу прямо по опрокинутым вместе со столиком сластям.

Онемев от ужаса, рабы как мертвые лежали на полу ниц: коснуться священных детей против их воли они не смели. В это время, привлеченные шумом или предчувствием, Аллем и за ним Ашая заглянули в «детский» зал. Честно говоря, от открывшегося зрелища даже Великий жрец на пару секунд слегка оцепенел, но и доказал, что он воистину один из мудрейших. Мгновенно оценив ситуацию и улыбаясь, как ничего не видел, Мудрейший отвёл Аллема в сторону, шепнув: «Не вмешивайся. Не всё потеряно: додравшись, они могут помириться! Несколько ссадин неопасны, а незаконченная борьба длится и длится».

К несчастью Аклик То-рим тоже узрел сражение. Как громом пораженный, он с невнятным криком ринулся на детскую половину, а за ним, конечно, и другие встревоженные придворные. Пытаясь растащить сцепившихся драчунов, Аклик бесцеремонно схватил девчонку, и та, и отчаянно порываясь долупить наглого мальчишку, до кости прокусила держащему её указательный палец на левой руке. Видимо, зубы пришлись по нерву или сухожилию, потому что палец до конца жизни так остался скрюченным, а кисть сама по себе дергалась. Но не прокушенный палец был главной бедой этого злосчастного для Аклика дня - нет!

Карьера устроившего это свидание двух неуживчивых, вредноватых священных деток, была окончательно, бесповоротно и теперь уже навсегда погублена! Вдобавок ко всему освобождённый юный Сын Бога, плюнул в девчонку, но вместо неё у всех на глазах попал Аклику прямо в лоб! Любые страсти рано или поздно остывают, а смех остается: смешное и жалкое не забывается. «Жрец со звездой во лбу» - так ехидно хихикали за спиной чуть не вслух.

Когда со стыдом и скрежетом зубовным неожиданно вспоминался Аклику этот день, ему, доселе совсем не имевшему видений, как наяву послышался ехидный смех старого властителя. Стоит ли описывать дальнейшее подробно?! Придворные растащили ради возможного будущего блага государства так неудачно пообщавшихся священных детей. У мальчишки из носа капала кровь, глаз заплыл, и алело распухшее ухо. У девчонки щека украсилась  царапинами, волосы растрепались. Жемчуг с её платья и погнутый серебряный венец валялись на полу вместе с разбитым на две части символом власти - жуком скарабеем на обрывке шнурка.

Взрослые видят мир сквозь призму принятых абстрактных головных понятий. Дети живут сей момент порывами. Опасно -ох как опасно! - рассчитывать, что дети будут вести себя в точности, как предписано. Поэтому самой дальновидной в этой ситуации, безусловно, оказалась Старшая Жрица Миэлита Мицема.

 Неужели Миэлита всё случившееся предвидела?! Что за горькую пользу для всех имела она в виду!? И мог ли разбитый символ власти - скарабей  повлиять на  будущее страны Та - Мери?! Над такими вопросами про себя ломал голову старший жрец белого храма Каа  Аллем, всю обратную дорогу для успокоения девочки горланивший военные песни своей молодости. Когда же он заботливо высадил юную подопечную из высокой колесницы, она взбежав на террасу к Драконьему фонтану, как с трибуны погрозила в пространство потным кулачком:

– Никогда! никогда не поеду в противный Мемфис, хоть Миэлита меня целый день проси! Сама не поехала, такая хитрая! И не надо никаких гадких мальчиков! А если косоглазый с болячкой сюда приедет, я кину его в бассейн к дракону и не позволю вылезти! Вот! Пусть ему скажут!

Неощутимый другими порыв не то ветра, не то чего-то неведомого, толкнул в грудь единственного зрителя этой сцены. «Это время! Уединение белого храма от мира и времени обманно: время и весь мир с его страстями заключены-отражены в каждом человеке – в этом маленьком ребёнке тоже!» – не разумом – глубинами сердца – остро, с болью почуял - понял Аллем.

Как бы воспитатели ни были виноваты в таком диком проявлении характера, всё-таки каждый приходит в этот мир со своими задатками. Надо признать, – в гневе девочка не знала удержу. Из маленькой жрицы создавали нечто вроде совершенного зеркала: зеркало и отразило гнев юного фараона. Тот, в свою очередь, как зеркало кривое отразил властолюбие своих воспитателей, но тут нам лучше остановиться, чтобы не прийти к логически возможному, но фактически абсурдному выводу, будто Аклик То-Рим в гневе сам себя пребольно укусил за палец.

Великая Старшая жрица Миэлита Мицема не соизволила встретить вернувшихся с победой и поражением вместе. Смеялась ли Прекраснейшая в своих покоях, - неизвестно. Во что вылился гнев несчастного Аклика То-Рима - рассказано будет в следующей главе. Что касается леопарда, то он возвращению любимого хозяина был очень рад.
______________________________________________________
                ____________________________________________               


О, Великий Отец – бескрайний, невыразимый Космос!
                О! Великая Истина-Мать всех проявлений!

Сияют в пространстве все вместе ясные звезды –
                свет их разделить невозможно.

В обликах многих богов и богинь Космос – Отец
                и Истина - Мать на Земле отражались, –

О! Великие наши Отец и Мать!
Будьте милосердны к своим неразумным детям! –
Простите измученных бездной страданий бедных детей!
             *   *   *   *   *   *

II – 15.  СИЛА  НЕБЛАГОЙ  ПАМЯТИ.  Вынужденный вернуться в Белый Храм – пока самое для него безопасное место - самолюбивый жрец в расстроенном состоянии духа и в довершении всех несчастий сразу же напоролся леопарда. На которого служитель по указу Великой жрицы вновь одел легко узнаваемый сверкающий драгоценный ошейник. Ещё раз, словно воочию, узрев посмертную усмешку старого фараона, бывший старший жрец Амона-Ра впал в гнев, передавшийся зверю.

Возвращению Аклика леопард по-своему очень обрадовался: в храме не было ни Аллема, ни маленькой жрицы, ни главного врага, – никто на несчастное животное не обращал особого внимания. Скучно! И вот враг наконец явился! Может быть, хозяин-таки обрадуется, если леопард принесёт ему эту дичь?! Ведь хозяин этого двуногого терпеть не может, – зверя не обманешь! К тому же этому зверю изрядно надоело жевать сушёное мясо. В итоге Аклик пережил несколько более чем неприятных мгновений, которыми всё могло бы для него и завершится, когда бы раб-смотритель не успел бесстрашно вмешаться. До сих пор немыслимая хоть и неудачная попытка поедания хищным зверем человека на территории Белого храма несколько  потрясла основы мирного существования. Впрочем, кроме счастливо отделавшегося, никто кажется не придал случившемуся особого значения.

Мудрейшего вообще не стали беспокоить. Старшая Великая жрица запоздало и не слишком настойчиво предложила было держать леопарда на привязи, но Аллем держался того мнения, что привязать следует кого-то совсем другого! Вслух же сказал, что никого нельзя лишать свободы, и это будет дурно для воспитания ребёнка, поэтому он сам займется дополнительной дрессировкой и ручается за дальнейшее поведение зверя. Великая жрица только улыбнулась в ответ: зачем читать мысли их не скрывающего?
 
– Тогда следует хоть прикрепить к ошейнику погремушку.
– Хорошо, Прекраснейшая. Это будет незамедлительно исполнено.
Она снова улыбнулась:
– Ты был бы хорошим отцом, Старший жрец! Быть может, так тебе и следовало…
– Судьба в прошлом не оставила мне выбора. Что толку теперь рассуждать?! Ныне я на своём месте.
– Тогда, ты сам не ведаешь, насколько судьба благосклонна к тебе! Когда место меньше возможностей – оно умаляет человека. Когда больше – может превратить в тирана. И то, и другое может сделать человека подобным кровожадному зверю. Но не стоит много говорить о печальном.

У старшего жреца, как говорится, язык чесался язык спросить, зачем же в его отсутствие Прекраснейшая велела одеть на зверя легко узнаваемый драгоценный ошейник?! Не для того ли, чтобы посильнее досадить Аклику?.. Может быть, она не только драку священных детей в Мемфисе, но и нынешнюю леопардову попытку нападения предвидела?! Ах, совсем не следовало о таком спрашивать  Великую жрицу! Чтобы удержать свой язык от вопроса, Старший жрец даже прикусил его.

Внешний мир в белом храме временно восстановился. Однако зверя успокоить оказалось легче, чем усмирить гнев властолюбивого человека. Да никто и не нашёл нужным успокаивать не получившего ни одной царапины пришлого жреца. А зря, наверное! Потому что большая волна, обрушась на берег, сметает всё на своём пути. Такой крушащей морской волне и подобна мысленная буря. Второе содрогнувшее храм потрясение не заметить было уже невозможно.

Аклик чувствовал себя как зверь в ошейнике и в тесной клетке. Гнев сверлил растерявшего удачу бывшего жреца бога Ра и днём, и даже ночью во сне. Жизнь в белом мирном храме сделалась для него непереносимой. Он мог бы беспрепятственно уехать в свою в окрестностях Мемфиса усадьбу, но Аклика, как говорится, заело: ищущие в белом храме неведомую истину люди безумны или просто ленивы?! Нет, они не из таких! Великая жрицу – Единую с Богиней как назвать безумной?! Выходит, он, сильнейший жрец чего-то не понимает здесь?! Не смешно ли будет прямо просить Великих Жреца или Жрицу указать на источник их силы, которую он, Аклик, хотел бы забрать?! Это неведомое ему, но сильное знание могло бы открыть новые возможности! Мысль, что это новое может наоборот – уничтожить уже накопленную силу, как-то не пришла ему в голову.

Что же оставалось? Оставалось, вопреки правилам, искать объяснений перед самой Великой Богиней. Хмуря брови, долго пытался он постичь тайный смысл грозной надпись у входа, вот только прочитанное к себе не отнёс. И внешне открытые двери остались закрытыми для того, кто так и не понял, куда входит. Предрассветной сумрачной порой мимо грозной надписи проследовал он по белой лестнице на верхнюю площадку прямиком к трону Великой Богини, куда мужчина всходить не должен. Без принятого приветствия  нарушитель правил в неровном тусклом сером свете попытался разглядеть лик божества.

Сколько смотрящий ни впивался глазами, но лик Богини  оставался скрыт двойным покрывалом: полусвета и теней  каменным. Богиня крепко хранила свои тайны: тускло поблескивали хрустали в венце, и подобие усмешки чудилось в изгибах божественных губ. Наполненное зыбкими тенями безмолвие раздражало бесцеремонного искателя, давило: мешало собрать воедино силу мыслей. Не зная, что делать, долго смотрел Аклик на изваянное божества. Решившись, наконец, на крайность, он протянул руку к хрустальному шару в ладони сидящей. Вот тут-то божество вдруг и ожило и заговорило.

Как ни рано явился дерзкий чужой жрец в храм, но маленькая жрица, которой той ночью не спалось, принесла Богине свое приветствие и священную воду раньше. Потом девочка уселась за спиной божества лицом к задернутому пологом Священному пространству, куда ушёл Наараи. Соскучившись по старому доброму другу, она уже не в первый раз пустилась на хитрость: сама перед собой притворилась спящей, -  верное средство, чтобы зазвать опоздавший сон. И вот уже, вместе с сомкнувшей глаза полудремой колыхнулся-отогнулся тонкий серебристый полог.

Клубясь голубым туманом, расплескивающийся поток синего-синего Священного пространства хлынул в зал, и по колено в этой прозрачной синеве вышел тепло сияющий Наараи. В предвкушении новой сказки, девочка улыбнулся во сне, но старый чем-то встревоженный жрец коснулся плеча - словно будил. Остро сверкнула в священной чаше вода, и Тенёма проснулась, ощущая присутствие некоей опасности, от которой, тревожно оголив храм, померкли и попрятались по углам нежные разноцветные тени.

Прокравшись сбоку вперед, она в близком к испугу изумлении увидела перед самой богиней чужого  тёмного лицом жреца: того самого, помешавшего ей долупить противного юного Сына Бога. Впившись прямо в лицо Богини неприятными, навыкате в красных прожилках глазами, чужой жрец что-то бормотал, и на лбу его блестели - едва не дымились мелкие капли пота: будто огнем полыхало на него белое тело изваяния.

 Впервые в жизни девочка была бы рада появлению Миэлиты! Потоптавшись на месте, потом как с усилием пробивая нечто, Словно преодолевая встречную волну и бьющий в лицо ветер чужой жрец с усилием подался вперёд: пальцы его нависли над сверкавшим шаром. Тут-то вспомнив, что она – тоже жрица, девочка шагнула вперед, и многократно усиленный эхом захлебывающийся от негодования детский голосок прозвенел подобно нежданному удару грома.

– Не смей трогать! Отойди! Только Великая жрица говорит с Богиней!
От неожиданности отшатнувшись, тёмный жрец  упал на колени: Богиня раздвоилась и заговорила! – так привиделось, прежде чем он узнал прокусившего ему палец священного ребёнка.

Можно ли предугадать, как – когда и в каком образе предстанет перед тобой откровение?! Немало затейливых небесных знаков рассыпано на пути жизни: многие ли эти знаки видят?! Власть обыденного затемняет сознание. распахнутое навстречу небо ничего не говорит уму и сердцу себялюбца, свет звезд тускл, и ясное предсказание кажется безумным. Когда бы явившийся к подножию божественного образа может отринуть старое, то божество и предстаёт бы перед ним: в образе ребенка или каменной статуи, не всё ли равно?! Хотя и недозволенным путем пришел Аклик к порогу неведомого, шанс преображения ему дарован был сильному, но он не сумел взять свой единственный шанс.

Опомнившись через несколько мгновений, к своему позору упавший на колени впал в ярость: ребёнок – только слабый ребёнок преграждал путь! Ребёнок, уже один раз досадивший, – разом как карточный домик сломавший жизнь! С похожим на рычание воплем темный жрец вскочил с колен и рванулся вперед так быстро, что девочка не успела отскочить. Но тут Судьба или Небо заговорили второй раз: будто бы уже наяву вдруг ворвалось - хлынуло из-за полога - синего занавеса в храмовый зал синее кипящее, всё захлестывающее пространство.
___________________________________________________________

Водою горящей и кровью -
Истерзанной жертвы
Проклятье на чёрном полу
В храмине тёмной, где
Смеются двуликие жадные боги
С головой - крокодила и птицы...

Храмины той - нету давно.
И тела, и миры разлагало
На атомы время - сколько раз
Рассыпало их звёздною пылью?!

Проклявший - бессмертен.
Проклятие чёрное живо, -
Разве справедливо?!

Вечная бездна тьмы тяжела...
Смилуйтесь Боги, - молю!
Явите - человеческий лик!
      *  *  *

II – 16. ПРОТИВОСТОЯНИЕ.  В кипящем синем котле как кусок сахара исчез-растаял белый великий храм: исчезло и изваяние белого божества, и маленькая девочка в белом платьице с бубенчиками, и большой темный жрец. Исчезло всё до единой пылинки настоящее. Когда же варево внутри котла перемешалось - перекипело и синева схлынула, обнажился совсем другой из черных, жирно блестящих в огнях светильников базальтовых плит зал в храме двух богов: Гора, с головой коршуна, и шакалоголового и остромордого, всегда недовольного бога Анубиса. Между богами – нахмуренный жрец с золотой каймой на одеянии гневно сжимал жезл. Другой неизвестный юный, тоненький жрец от морд двух богов отступал назад и скрещенными на груди руками закрываясь от ярости Аклика То-рима.

– …Разве власть не лучше смерти?! Подумай! Или я уничтожу тебя. Хоть и случайно, да слишком много ты знаешь! – тяжело бросал острые слова - ножи старший.
– Нет! Пойти за тобой, – оскорбить Истинных богов.
– Что называешь ты истинными богами? – в презрительной усмешке скривился тёмный.
– Я не верю в истину силы на крови. Разум человека изначально чист как голубое небо…
– Неразумный мальчишка! Ты в древнем искусном роду последний. Жаль, – пропадут способности. А неотвратимую власть крови и силы ты узнаешь очень скоро!

Тут снова взметнулась-взбурлила синяя поземка-варево, поочередно выбрасывая из себя словно оборванные и тягостные картины. Перед звероголовыми богами темный с золотой каймой жрец сосредоточенно нашёптывал в черную каменную чашу; на чёрный камень пола выливал дымившуюся и с легким шипеньем тут же испарявшуюся воду. Яростное фиолетовое пламя проглотило это видение, выплюнув другое. Теперь, молодой, пылающий румянцем сжигающей ему кровь лихорадки жрец, пошатываясь, с чашей в руках стоял посреди двух богов. Факелы чадили. Тусклая вода в чаше высыхала на глазах.
– Проклятье, без яда жжёт меня! Не могу снять и умираю. Тьма застилает глаза. Но смерть дарует и последнею силу желаний! О! боги Анубис и Гор! Взываю к вам! Если нет в мире людей жалости, пусть исполнится закон Ответных отражений: проклявший да получит свое! – тут любящие пожирать людские жизни боги радостно и согласно кивнули хищными звериными ликами.

– Я не то сказал! Лучше бы ему изменится... Пусть люди научатся видеть небо!– на сей раз боги недовольно промолчали. Предсмертное желание посвященного жреца священно, но если разом просят противоположно равновесного, какую часть исполнять?! И после схлынувшего румянца покрываясь пепельной бледностью, из последних сил продолжал голубоглазый.
– Я хотел бы с ним встретиться в новой жизни я хотел бы... – в предсмертной тоске он осознал, как всегда ненавидел эту мрачную громаду из черного камня, почитаемого священным. Правильно – любить все живое и светлое!
– В новой жизни сияние чистых цветов пусть окружает меня! – сорвалось с немеющих губ последнее дыхание.

Священная чаша, выпав из слабеющих рук, со звоном покатилась, на долю мгновения оставляя за собой словно слагающиеся в спиральный коридор золотые кольца – цепочку исчезающих колец. Вслед за чашей падая на пол, за разверзнувшимся каменным черным потолком молодой жрец на миг увидел на миг голубое небо. Увидел некий белый храм, фонтан с нестрашной драконьей головой и какого-то чудного старца в белом одеянии. Больше он ничего не успел увидеть: тьма смыла-проглотила и видение, и его самого. Два черных бога в недоумении выслушали три несходных пожелания: каждый бог, по своему, исполнил какую-то часть. Оттого-то такая странная встреча и была суждена тем двум из черного храма в храме белом.
                _____________________________

Космос – Отец и Истина – Мать! Простите
                измученных бездной страданий бедных детей!
Детям глаз откройте навстречу звездам, – даруйте милосердно
                нам ясность разума, звездным омытую светом
И солнечным светом взращенную! Из круговорота времен
                разум освободите, – сердце детям откройте,
Чтобы глазами новыми видеть они могли из сердца
                своего ввысь устремленную светлую лестницу.
                *   *   *   *   *

В третий раз яростно закипело-забурлило пространство: внутри него обозначился серебряными линиями силуэт старого-старого жреца: синий и серебряный Наараи взмахнул руками - расшвырнул синее варево, и оно, перекипев, к счастью, вернуло на место белый храм и в нём не помнящую себя девочку, и застывшего в столбняке тёмного жреца

Говорят, что чем меньше раскаиваешься в содеянном, – тем оно неожиданнее и тяжелее настигает. Желая нечто, увлеченный действием человек не сомневается в своей правоте. Со стороны же посмотреть, так даже тени не остается от правоты! Резко вспыхивающая память  наделяет двойным видением: еще раз переживаешь-совершаешь поступок и, одновременно, видишь себя со стороны: и такая тяжесть сковывает сознание и рвет его на две части, что из провала в прошлое можно и не вернуться в настоящее.

Когда синяя поземка схлынула, взрослый шевельнулся, дикими выкаченными глазами шаря перед собой, тяжело уперся мутным взглядом в ребенка. И памяти о позорных для него событиях во дворце достаточно уязвляла, а тут ещё обжигающий ветер прошлой жизни садил-бил в лицо. Неизвестно, во что бы могло всё это вылиться. Да только ярость взрослого зеркально отразилась в сознании маленькой жрицы. Недетская сила взрывной ярости волной окатила девочку: непроизвольно она выкинула правую руку ладонью вверх вперед к стоящему перед ней. Так сделала Старшая Великая жрица, когда, наколовшись о шип, взбесился один из храмовых коней: «Хай-а!» – спокойно прозвучало без тени гнева или ярости, и лошадь успокоилась.
– Хай-а! – каменное тело Великой Богини засверкало белым светом, вместе с перевернутой вниз детской ладонью сильный мужчина упал на пол, глухо ударившись лбом и грудью о камни.

В то же мгновение подобно ослепительно блистающей вспышке молнии с развевающимися за спиной крыльями покрывала в зал влетела Миэлита Мицема, произошедшего, на этот раз, похоже, не предвидевшая. А за нею явился – как соткался из воздуха Великий жрец. Если учесть, что ему пришлось вихрем слететь с вершины башни, бежал или летел он быстрее Миэлиты. Губы Мудрейшего гневно и тревожно дрожали, - картина невиданная! Широкие одежды будто живые бурно волновались вокруг уже остановившегося тела.

Ещё через несколько секунд на поле боя тяжелым бегом «в атаку» с наклоненными вперед корпусом ворвался и Аллем, а за ним уже поочередно - двое запыхавшихся самых опытных жрецов старших, из способных во сне постигать опасность. В мгновение оценив последствия поединка, Миэлита противоположно указала на лежащего Аклика и на застывшего с вытянутой рукой ребенка. Правильно всё уловив, Аллем схватил и вынес девочку (тело её показалось ему в этот момент не по возрасту тяжелым) к голубому небу, к солнцу и живительной воде поющего драконьего фонтана.

Тем временем жрецы бесплодно пытаясь поднять и поставить на ноги невезучего собрата, не могли даже оторвать его от пола. Без признаков сознания лежал он ничком с разбитым от падения на камень лбом. Тело не человека не может быть таким тяжелым! Будто, невидимая глыба придавливала сверху распростёртого. Спасителей недоумённо переглядывались. Тогда Старшая жрица велела им ждать.
 Запрокинув в положенном приветствии руки над головой – Ахъя - Омо -Рам! –– она простерлась и замерла перед изваянием, сливаясь телом с белым камнем, а сердцем – с Божеством. Сколько прокапало времени в Священную чашу?! Время в опасности либо мучительно тянется, либо стремительно летит. Наконец, Великая жрица Миэлита поднялась, над Священной чашей трижды проппев Песню Зеркальной защиты:

О-О-О РАНА-РА МАНА-РА  ОМТИ  РАМИНАТА-АТА-РА
ТАГОРА –РА-РА РУПТА-РА  ШАРА-РА РАМ РАМ ЯМ
 РАМО ЯМО… ЯМО РАМО… РАМО ЯМО… О-О-О…
___________________

В короткой песне тайный смысл был не короток и бездонен:

О! Великое Зеркало изначального нерожденного равенства
Проявлений из предвечного лона Матери – Истины!
Да пребудет твоя сердцевина - центр блистающе чиста
И ни одна пылинка внешнего да не отразится в нём:
Не нарушит неразделимого сияния света серебряного и золотого!

– Отражённые по краю окружности – на границе внешнего и
Потаённого да рассеются все застывшие видимости!

– Всё недвижимоё и искажённое да растворится,
Как от дуновения ветра исчезает отражение на поверхности воды.

– Да станет всё внешнее - отражённое  лучами-нитями серебряными
И золотыми и, обретя свою подлинную  сущность из сердца-сердцевины
Великого Зеркала да проявится изначальным блистающим светом
Неразделимо серебряным и золотым –
                Не рожденным и не сотворённым светом Матери-Истины!

Великая жрица дула на воду и с размаха окатывала лежащего этой водой. Так проделала она трижды, в последний раз тоненькой струйкой медленно вылив воду лежащему на голову. И потом уж жрецы смогли полу увести – полу унести пребывавшего в беспамятстве Аклика То-рима. Который  полностью так и не оправится.

Мудрейший Ашая Ашрам, всё это время был недвижим: стоял в излюбленной позе - прислонившись лбом к остро сверкавшему шару на навершии жезла. Его физического вмешательства не требовалось, и случившегося, которое – Увы! – не смог он предотвратить, было неизменяемо. Следовало подумать о будущем. И Мудрейший, видимо, связавший какие-то нити, отчего бледность его стала граничить с бесцветностью, неслышно исчез - ушел проведать порученную Аллему маленькую жрицу.

Старшая Великая жрица оставалась перед Великой богиней ещё очень долго: лучше мужчины женщина сумеет разгладить тонкую смятую ткань. С разным успехом люди часто просят милости неземных благостных существ, но лишь немногие избранные могут умилостивить - уговорить божество разгневанное. Кому же, как не Единой с Богиней СтаСтаршей жрице было делать это?!

 Почтительно обходя жрицу, испуганные тихие девушки смывали кровь (немыслимо для белого храма!!), приносили воду и свежие цветы. Почти протёк день. Уже вечерние бледно цветные тени слетелись в храм, а Миэлита всё неподвижно пребывала-сидела на коленях перед Великой Богиней Каа – Матерью Истины. Она исчезла от подножия богини только с первой звездой. Следующим утром же первые лучи солнца, как обычно – как всегда позолотили белый камень. Снова в величии утреннего чистого света сиял белый храм, и с загадочной отрешённостью улыбалась прекрасная Великая Богиня. Так всегда и пребывают божества, пока люди не отражают в их зеркале свои гнев, ненависть, страсти. И каким бы мирным не казалось прибранное поле боя, случившееся до конца исправить нельзя: шрамы останутся.
________________________________________________________


Память – слёзный поток, смешанный с Вечности светом:
Отражаются ясные звёзды в потоке, и странника тянет напиться
Отражение, под красками полное горькой, солёной воды.

Если сердце открытое в тёмных струях отразится, – 
                станет лекарством живящим вода.

Если сердце закрыто, вода останется горькой отравой забвенья
Бесконечного неуловимого круговорота страданий.

Память – неудержимый поток звёздного света и слёз.
Чему быть суждено – пусть случится: волною пусть
Суждённое выплеснется из потока на берег.
Пусть проявятся светлые образы – отраженьями станут живыми.
Пусть всё тёмное канет в потоке забвенья –
                станет лёгкою рябью воды и тумана игрою.
                *    *    *    *    *    *

II – 17.  КОЛОДЕЦ  ВРЕМЕНИ.

– Колодец времени, – объяснял Мудрейший, – нечто подобное засасывающему временному водовороту или сломанной Двери за пределы явленного, только не в безбрежное пространство вновь созидания, а в ушедшее. Последствия взаимного удара проявились не сразу, а теперь, за истекший день они оба упали уже глубоко. Моя одинокая мудрость здесь бессильна, ты знаешь, некоторые вещи могут...
– Могут делать только рожденные на Земле, – спокойно завершила Миэлита, – так что я должна сделать?

– То, что опаснее земных опасностей. Я удержу вход, а ты пойдешь коридором времени и вернешь затянутых в прошлое.
– Великая Жрица Великой Богини Каа её силой исполнит всё необходимое, но я верну лишь ту, которая нам нужна, и за которую мы в ответе.
– Невозможно: многими жизнями крепко связаны они. Следует найти и развязать первый узел.
– Другого пути нет?
– Нет. Я искал бесплодно.

Великая Жрица посмотрела на ложе, где в странном состоянии сна наяву лежала девочка, видя что-то безмерно далекое и ничего вокруг. Белее лика Ашая было её исхудавшее личико, глаза же казались беспросветно черными бездонными колодцами. Сидя на полу с головой на крае ложа, дремал трое суток не смыкавший глаз Аллем. Без пользы испробовав все ведомые ему травы и курения, даже во сне руками он придерживал ноги девочки, как последнее средство-защиту от падения в неизвестность. Привалившийся к Аллему леопард, являя полную готовность разделить судьбу хозяина и согревая его тёплым пушистым боком. Поодаль, в углу, несмотря на строжайший запрет, всхлипывала Амме.

В ещё более худшем состоянии находился в своих покоях Аклик То-рим: то порываясь бежать, дрожа и высматривая нечто в пространстве налитыми кровью глазами, то впадая в совершенное беспамятство. Ради его же блага буйного пришлось связать.
– Хорошо, постараюсь вернуть обоих. Но подкинутый нам на горе фараоном покинет пределы храмовых земель, как только очнется, – скрестив руки на груди,  изрекла Миэлита вынужденное согласие. – Это будет Справедливо.

– Если он полностью очнётся, в чём я сомневаюсь, – покачал головой Ашая. – Не думаешь ли ты, что он унесёт с собой возможность вновь открыть дверь?
– Не египетских жрецов учить делать такие вещи: много раз играли они со временем, и великое зеркало Космоса грозит обратным отражение обрушить содеянное на Египет. Всеми силами пытаюсь я отдалить этот день.
– Теперь он знает слишком много: это опаснее! И среди людей, и в мирах бессмертных нет никого, кто бы мог управлять временем, – дыхание времени всесильно. Стоит только неосторожно привлечь его…
– Именно так! Потому разве безопасно оставить его здесь – на пороге?!

– На пороге – двое. Мы можем найти и ослабить первый узел связи, но только сами связавшие его – кто-то из них – сможет развязать до конца. И звезды не сказали мне, случится ли это в этой жизни или позже.
– Тем более пришельцу нет необходимости оставаться в храме и раздражать без того капризного ребенка... и всех остальных!
– Тело не трудно изгнать, но как пресечь стремление мысли?! Изгнав его, можно затянуть на будущее новый узел.
– Великий жрец! В Египте и на всей Земле даже мудрым невозможно никогда не совершить насилие и за это избежать ответственности. Я сама – сама! – закрою ему память. Сама за своё деяние и отвечу.

– Уверена ли ты, Миэлита, что его закрытая память не принесет ребёнку вреда? Кроме того, потерянные силы не вернутся в полноте, и жизнь его сможет длиться только близ храма. Теперь изгнав его, мы совершим убийство, ещё раз запятнав чистое тело храма кровью. Что же будет с уже поколебленным Равновесием?!
– Ты сам учил, что Равновесие неотделимо от Справедливости, – упорствовала жрица.
– Но я не учил, что Равновесие и Справедливость исчерпывают все законы мироздания. Что тогда мы ищем столько лет?!

– То самое, в поисках чего рискуя утерять бессмертие, ты снизошел из мира богов в нижние уровни людских судеб, – почти зло завершила она. – За годы странствий не найдя искомого на земле, ты принес в храм странного ребёнка, дабы соединив в нем способности богов и людей, восстановить поколебленное Равновесие мироздания. Великий жрец! кто из нас более самонадеян?! – молча Ашая закрыл лицо свободной от жезла рукой.
– Я чувствую, – нужное нам близко, но не могу различить...
– Сейчас это не важно, – сурово прервала жрица. – Сейчас её надо вернуть. Тебе нужны её неведомые мне способности. Я же ради того, что бы очистить храм, готова почти на безумие. Где мы совершим необходимое: здесь?

– Нет. На площадке у фонтана. Вода как всегда послужит нам и зеркалом, и входом. Вода омоет раны прошлого, и волны скроют вновь закрытую дверь.
– Или тех, кто не вернутся уже никогда ни на Землю, ни в мир богов. Впрочем, это тоже неважно перед ликом Истины. Идём! – она оглянулась на девочку, словно ища поддержки, и уперлась в трагически ясные глаза будто и не спавшего Аллема.
– Я пойду туда с Мэлитой. Я имею право! – и хотя толком он не смог бы объяснить, какое право у него есть?!
– Желание справедливо, – согласился Мудрейший.  – Прошлое твое касанием связано с обоими упавшими во временной колодец. Тот, кто в незапамятные времена пришёл слишком поздно, теперь может помочь вернуться обоим. Да будет так!!
          _____________________

Два жреца, жрица и с ними за компанию леопард, взволнованно дергающий ухом,  смотрели в воду Драконьего фонтана. Леопард жмурился: ему впервые в жизни было страшно и мутно: хуже даже, чем от езды на тряской колеснице! Но не мог же он бросить хозяина?!! Беззвучно шевеля губами, Мудрейший, направил навершие жезла к вниз и хрустальным шаром прочертил по воде некие знаки. Словно втянув в себя отражавшиеся в воде облака, шар засветился голубым светом. Вода в ответ радужно заискрилась, потом сделалась непроницаемо черной и бездонной.

 Пропали-исчезли отражения и Аллема с пятнистым зверем у ног, и Мудрейшего на краю бассейна, и сидящей неподвижно на подогнутых коленях Великой жрицы. Заволокло пеленой и смыло великий храм с иглой белой башни – самой высокой в Египте. Тела людей перестали быть, остался лишь разум, которому ни расстояние, ни время не преграда. В этом странном состоянии отдельно не видишь, слышишь или ощущаешь: трудно подобрать слово для сливающихся воедино чувств. Может быть, «ведаешь» или «нераздельно пребываешь»?!

Пропало всё привычное и открылся иной мир во времени неизмеримо дальше Египта. Да и земное ли это было прошлое?! прошлое Земли? Не по земным меркам крупные ночные гроздья - соцветия звёзд заливали светом синие-синие горы, голубовато светившиеся в  ответ небесным светилам. По узкому иссиня чёрному ущелью тропинка вела в надежно окруженную скалами горную долину-чашу, одним краем обрывавшуюся в пропасть. Где-то далеко внизу блестели или скорее, угадывались огни поселений, но звуки и суета обыденной жизни обрывного края чаши не достигали.

Нижние жители со дна долины иногда полной луне видели маленький домик будто бы в центре висящего на краю обрыва огромного ночного светила. Так казалось:на самом деле луна просто всходила с противоположной домику стороны. Но говорили в долине, что живущие там, в лунном доме, могут шагать по звездам, а уж сквозь скалу пройти и бегать по облакам, – ничего им не стоит.  Много - много уединённее белого храма покоилась горная чаша-долина. В таких местах хорошо отдыхать и размышлять о величии бытия, но скажите, кому взбрело в голову строить дом на самом краю обрыва?! и многие ли добровольно изберут постоянное одиночество?!
   
– Прошлое знать тяжело, будущее – бесполезно.
В сердце свое смотри – в зеркало мироздания
                в молчании здесь и сейчас смотри.
Из глубины-глубин твоего сердца рожденное
Временем в слове тяжелом окаменевает ложно, –
                так говорил Учитель.
– Дети! Кто сможет смолоду истину эту понять, –
 Долгую жизнь обретет и равен будет богам.
            *     *     *

II – 18.   СИНИЕ – СИНИЕ ГОРЫ.  УЧЕНИКИ  ОТШЕЛЬНИКА.  Для чего строить дом на самом краешке горного обрыва? Непрактично. Неудобно. Странно. Однако кроме практических целей есть ещё жажда одиночества и желание всегда видеть звёзды, – ничто другое на ум не приходит. А построен был дом не из сиюминутного каприза, прочно: из годных и для крепости толстых смолистых бревен. Одно из окошек выходило прямиком на обрыв: сверху - звёздная бездна, снизу – далёкий людской мир. И между двумя мирами дом как корабль.

Жил в домике - горбоносый Учитель с пестрым пером коршуна в небрежно откинутых назад и красиво продернутых первым серебром смоляных волосах. При Учителе  двое учеников: постарше – сильный и ловкий сын охотника, аккуратный и молчаливый; помладше – убежавший из дома сын человека не бедного, фантазер, насмешник, любитель поболтать, да немного и неряха, с вечно растрепанными волосами.

В одной комнатке домика втроем они спали; другая со столом посередине заставлена была вдоль стен древними книгами, третья каморка – завешанная пучками целебных трав кухня, да ещё в коридорчике – одежда да охотничье снаряжение. Постигший всякие премудрости Учитель частенько уходил размышлять в горы. Ученики размышляли над узнанным уроком, и вели хозяйство: носили воду и хворост, иногда – охотились. Но из Младшего плохой был охотник, зато легко и быстро усваивал бездну. Говаривал Учитель, что врата любой мудрости откроются для него, когда не поленится.

Старший и подходить к обрыву, и даже смотреть в ту сторону не любил: бездонность обдавала сердце холодком. Не любил он и всё неведомого; написанное запоминал тяжело: книжная премудрость представлялась ему подобием нескончаемого хитрого заклинания. Зато старший легко выучивался делать любые обряды: нежилой дух изгнать из чьего-то дома, зубную боль ли заговорить. Упрётся, бывало, взглядом человеку в больную щеку, да и пройдет боль. Обещал ему Учитель и не такую силу, да велел головой побольше  работать. Вот и сиживал Старший подолгу  над страницей – нахмурив упрямо брови, да с тяжёлыми вздохами – пока Младший, давно уж выучив урок, напевая, поскорее готовил нехитрый ужин и спешил к обрыву. Очень он любил в удовольствие сидеть на краю обрыва, посвистывал, да глядя попеременно то вверх: вот бы научится летать как птицы!

Всегда незаметно возвращался домой Учитель – вдруг возникал в дверях, трудно было что-либо утаить от его зорких глаз. Вечерами когда стоял он у выходящего на обрыв оконца, резкий профиль его с горбатым носом четко высвечивался звездным светом как нарисованный на стекле. Ученики спрашивали Учителя о не понятом, и болтовню Младшего приходилось обрывать, а из Старшего, как говориться, слова приходилось тянуть клещами.

При Учителе-то неволею ладили ученики. Плохо было то, что Старший шуток не понимал, да после необходимо с трудом прочитанного и вызубренного, в жизни-то уж терпеть не мог красивых слов. Не говори при нем «вода поёт»: течет по камням с шумом. Небо у него не смотрело с вышины, а сверху висело или давило как крышка; дождь лил не «серебряной пеленой», а просто холодной, льющейся за шиворот водой. Всегда цветисто приукрашенная речь младшего товарища казалась старшему неприятным ненужным хаосом, вроде беспорядка в замусоренном доме. Младшему же без витиеватых фраз не жизнь была – скука, сродни зубной боли.

 Хоть стыдно было им Учителя, всё же без него частенько ссорились - наскакивали друг на друга ученики. Старший, конечно, мог бы младшего просто взять, да и на крышу закинуть: где ему сдачи дать?! Да разве рот-то ему заткнёшь?! За ссоры опадало без обиды обоим поровну. Знал Учитель все нелады, да надеялся, что сгладится со временем: станет старший сообразительнее, а младший – посерьезнее.

Бывало недели по две отлучался Учитель наедине побеседовать с тишиной да проведать других мудрых горных отшельников. Вот и теперь уж неделя миновала, как ушёл. И последние дни всё  ссорились ученики.
– Почему ты не хочешь идти на охоту? – злился Старший.
– Я не люблю убивать, –  все хотят жить.
– А мясо лопать любишь?!
– Да ведь зимой больше нечего есть. А сейчас у нас есть хлеб. Я сварю похлебку из кореньев.
– Кому нужна твоя похлебка! Ты скоро придумаешь ловить облака на краю обрыва и глотать их.
– Хорошая идея! – засмеялся Младший, – куски синего влажного студня из облака вместе с земляникой на тарелке! – легко вспыхивая, он легко и забывал обиды.
– Пустомеля!
– Злючка! Ну и болтайся один по пустым скользким камням под дождем. А мне и похлёбки хватит.

Старший, памятливый на обиды, хотел было ответить, да прикусил язык: непонятным образом без всяких заклинаний слова Младшего уже не раз исполнялись после ссор и пререканий. Но хоть и сдержался он теперь, всё равно бесплодно пробродил по горам, не встретив никакой дичи, кроме большой пятнистой опасной кошки: в неё побоялся стрелять. Да ведь с дикой кошки мяса не едят: только шкуру дерут. Вдобавок и накликанный дождь зарядил. Вернувшись мокрым, усталым и злым, с голоду проглотил он оставленную ему в кухне похлебку с кашей, да завалился спать. Утром отправились они вдвоём к ручью за водой. Ночью синие-синие камни теперь только бледно синели, да журчал очень прозрачный горный ручей. Пока Старший наполнял деревянные ведра, Младший, смеясь, подставлял под струю лицо и руки, пел и болтал с водой.

– Сегодня вода густая ярко желтая и малиновая, рассказывает, как была облаком.
– Болтун! Вода всегда жидкая и прозрачная, – только кажется розовой на солнце. И говорить вода не может.
– Очень ясно может говорить! Надо только стать под струю и как губка пропитаться – переполниться водой.
– Делать мне больше нечего?! Тело не впитывает воду как губка, – вода стекает с него вместе с грязью, поэтому мы моемся.
– Какой ты скучный!
 
– У тебя, небось, и скалы тоже говорят?!
– И скалы. Ручей торопливо так лепечет, а скалы  медленно, торжественно бормочут. Камни – они тяжелодумы.
– Что же они тебе говорят?!
– Что Учитель скоро вернется.
– Он вернется, потому что обещал. А в скалах просто свистит ветер.
– Вместе с ветром можно пройти сквозь скалы, надо только представить, как тело наполняется воздухом и просачивается. Я видел, Учитель проходил, –  правда!
– Неправда… – Старший запнулся: Учитель, может быть, и мог: кто его знает!–  Пошли домой, пустомеля!

С полным ведром он побежал вперед по тропке, зная, что более слабый товарищ долго будет тащить свое ведро, расплескивая по пути воду. Вечером Младший за столом при светильнике до первых звезд читал старинную книгу, потом погасил светильник: дескать, ему при звёздах и без светильника  как на ладони видно: так читать интереснее! Старший назло товарищ светильник снова зажег. Свет не был нужен ему: в этот раз задали немного, и он уже всё вызубрил, пока Младший вчера передразнивал у обрыва каких-то птиц. Но нельзя же было вот так просто взять и согласится?!

Тёмными вечерами накатывала на Старшего тоска, вспоминался погибший на охоте отец. Вот и нынче вечером накатило. А Младший, – будто и вовсе товарища не существовало! – грызя кусок чёрствого хлеба, впился в толстую, с неровными от многолетнего употребления краями страниц книгу. Такой и на год, пожалуй, хватит! Старшему этим катящимся в ночь вечером так хотелось поговорить, что он снизошёл до объяснений.

–  Мой отец погиб ночью: раз не зажгли огня, отец вышел без лука, и прямо рядом с домом на него кинулся голодный зверь. С тех пор я не люблю темноты. Здесь нет такой густой темноты как внизу, но огонь - таки надежнее: пусть горит. Ведь темноту нельзя заклясть или заговорить словами: только огнём и светом.
– А ты её заговаривай не снаружи – внутри себя, –  на мгновение смеющиеся глаза Младшего оторвались от строчек и прилипли обратно.
– Как это? – Старший не понял, смеются над ним или говорят серьезно? На первый раз решил, что это болтовня. – О чём ты читаешь?
– О том, как устроен мир.
– Это вообще, а конкретно?
– Как это? В книгах всё всегда вообще, а конкретно мы что-то делаем, – отсутствующим взглядом Младший смотрел сквозь товарища, как через пустое место. Что всегда особенно злило Старшего.
– Ты просыпал на книгу  хлебные крошки!
– Что же с того? Ведь сухие крошки – не грязь. Я сдую их... Пффф... Вот и всё. Хлеб – это жизнь.
– Твой отец, верно, рад - радёшенек избавиться от такого неряхи, когда ты убежал!
– Отец смотрел на молодую жену, и не замечал меня.
– А! Так ты убежал от злой мачехи!
– Хоть бы и так, и что?! Она не злая. Просто я ей не нужен, а она мне и подавно. Отстань: не мешай читать, – и снова носом в книгу уткнулся.

Это было уже слишком: даже пререкаться этот неряха не хотел! Набычившийся - надувшийся Старший наконец заметил, какая книга лежала на крошках: обернутая синей тканью, обычно покоилась она в отдельном месте на полке, – склонялся и медлил Учитель, перед тем как развернуть её. И ни разу!  ещё ни разу не давал он Старшему читать её.
– Как смел ты взять Эту книгу?! – Старший сжал кулаки.
– Учитель велел мне читать, запомнить и подумать.
– Неправда, всё ты врешь!
– Почему же я вру? – удивился Младший, –  разве он не мог мне велеть?!

Старший задохнулся от обиды: Учитель велел только одному... Конечно! В последнее время он явно предпочитает этого сообразительного неряху. Пусть хоть этот знает кто в доме без Учителя старший.
– Поставь книгу на место, и вытри стол, я тебе говорю!
– Не указывай. Как хочу читать, так и буду:  ты мне не учитель.
В гневе Старший схватил и дернул книгу за верхний край на себя, Младший же, упорствуя, изо всех сил вцепившись в боковые края тяжелого переплета, тянул к себе.
– Я тебе не мешал. Отстань, громила!
– Отдай! Не то получишь у меня!

Нечаянно пальцы у Старшего соскользнули с обреза на одну из страниц разворота: страница с легким треском мгновенно разорвалась - разошлась на две косые зубчатые части. В тоже мгновение легкий звон опадающих стеклянных осколков просыпался где-то в пространстве, будто чашка или зеркало разбились. На нижние селенья летом вдруг коротко просыпал град, – острые ледяные сгустки долго не таяли на земле, источая липкий холод. Далеко в горах Учитель на вершине одной из скал вздрогнул и поспешил домой, как мог быстрее.

Мальчики застыли на месте и онемели: порвать священную книгу – не шутка! Сколько раз в этой комнате приходилось им слышать, что умение знаками изображать мир, даровано с неба. И что теперь скажет Учитель?! Звезды испуганно заглядывали и мигали в маленькое выпуклое оконце. Окаменевший, сжавшийся в комок Старший, понимал, что его неправота перевешивает неряшество. Теперь в наказание, может, и совсем не позволят ему брать книги?.. А как прогонит его Учитель?..

Выхватив из рук тяжело дышавшего товарища по несчастью отодранный кусок, Младший приладил его на место и подул со всех сторон: кусок страницы не прирос: такого умения ни у кого из двоих ещё не было. Нечего делать, – приходилось быть готовыми признаться. Молча, провинившиеся положили книгу в куске синей ткани на полку и, не глядя друг на друга, надувшиеся в разных углах легли спать.

 У Младшего, всё-таки, сердце было более спокойно: не он же первый наскочил?! Сумбурное кипение мыслей Старшего в слова перевести едва ли возможно. Но обидчивый гнев пересиливал сознание собственной неправоты. Люди всегда сваливают источник раздора на супротивника, который в долгу редко остаётся, – известный источник зеркального приумножения несчастий.


Это было давно, –  в незапамятной дали
Неизвестные ныне созвездья другие созвучья несли.
В незапамятном времени люди не знали вражды…
Мы друг друга убили, – блеск вздыбленной стали
Миллионы столетий летел до родившейся после Земли.

И опять мы глядим исподлобья и дышим тревожно:
‘’Кто сильнее?’’ – опять заслонило: ‘’Пойми и прости!’’…
Неужели иными путями идти невозможно
Для уставшей от крови, но все еще целой Земли?!
          *    *    *

II – 19.  ПРОПАСТЬ ЧЕРНОГО ГНЕВА и ОТЧАЯНИЯ. К завтраку нечем было затопить очаг. С отвращением доев холодную вчерашнюю кашу, не солнечным серым утром отправились ученики горного отшельника за хворостом. Младший намотал любимый синий шарф, а Старший назло пошел нараспашку, и от этого холодный сильный ветер, только трепавший у товарища косу, неприятно задувал ему за воротник, портя и без того плохое настроение. От домика тропинка вела налево к роднику, и направо за хворостом и дальше в нижнюю долину. Но обе тропинки вились по краям круто обрывающихся вниз скал. 

Таща на спине большую тяжелую вязанку, Старший старался держаться подальше от обрыва, поближе к скале с другой стороны. Чиркая о камень, хворост мешал идти. С меньшей вязанкой спутник его прыгал впереди, пиная вниз мелкие камешки и насвистывая. А ведь свистеть в горах – слыло дурной приметой. Но как сказать, когда двое не разговаривают?

– Как всегда мало хвороста взял, лентяй, – проворчал сзади идущий Старший -  Младшему в спину.
– Взял, сколько по силам, – коса упрямо мотнулась.
– Мог бы руки качать, а не свистать зазря у обрыва.
– А ты ночью беседуй со звёздами: глядишь, и темноты перестанешь бояться!

 Вот ведь негодяй хилый! Ещё и зубоскалит: издевается! Но горная тропа опасное место для выяснения отношений. Сдерживая булькавший внутри гнев, Старший только сквозь зубы бормотал невнятные ругательства, рассчитывая, что товарищ первый не выдержит. Вообще, поговорить бы по человечески теперь неплохо, а то как то...
– Что ты там бормочешь?
– Место это как называется, помнишь? – Старший даже обрадовался вопросу.

– Это? Пропасть - Чёрного гнева и отчаяния. Давно-давно единственная дочь правителя полюбила сына его лютого врага, и убежала с ним. Страшно разгневанный князь нагнал их здесь и, прежде чем юноша успел вмешаться, столкнул свою дочь в пропасть. Потом он хотел драться с парнем, но тот, крикнув, что драться с отцом своей любимой не будет, а жить ему без девушки незачем, сам прыгнул вниз. Отец отправился домой, да только чёрная тоска и сожаление без устали грызли его днем и ночью. Жена его умерла от горя, и, окончательно впав в отчаяние, он вернулся сюда и тоже бросился в пропасть.

– Веселенькая история, нечего сказать!
– Конкретная, – как любишь.
– Из книг вычитал?
– Бабка рассказывала. От этого от всего – совсем не от мачехи – я и убежал оттуда, – Младший плюнул вниз.

– Отошел бы ты от обрыва подальше, – у Старшего под ложечкой противно сосало, когда болтун прыгал по самому краю, – камни-то внизу не мягкие.
– Ты разве проверял?! Уж чему суждено...
– Не болтай лишнее в горах! – Старший поддернул тяжелую сползавшую со спины вязанку. – Иногда можно и заговорить - заклясть судьбу. А то по-твоему выходит, что мой отец все равно бы погиб – хоть ночью без лука и ножа, хоть днем с оружием.
– Да уж, верно, пришло его время: много убивал.
– Болтун! Он же нас шестерых кормил. Сразу видно, – у тебя отец богатый. Вертишь, вертишь языком!

– А кабы ты вчера не махал руками, а судьбу заговаривал, страница бы и не порвалась, – у крутого поворота узкой тропки задрав голову через плечо назад, Младший остановился так, что хворост за его спиной навис над пропастью.
– Сам-то ты хорош Священные книги только пачкать! – глядя только под ноги и сгибаясь под тяжелой вязанкой, сзади идущий не успел во время остановиться и почти налетел на товарища.
– Так ты столкнуть меня хочешь, чтоб не отвечать?!

– Туда бы всем болтунам и дорога! – не выветрившийся от плохого сна гнев снова накатил, и пока в запальчивости кричал он злые слова, бездумно веря в них, как верил, что больной зуб исцелится от заговора. (Во все времена и везде произносящий слова зависит от них!) Непроизвольно сжавшиеся в кулаки руки выпустили веревку, – вязанка хвороста плюхнулась сзади на тропинку, каким-то чудом не скатившись вниз.

Пошатнувшись и хватаясь за скалу одной рукой, Старший то ли взмахнул, то ли погрозил рукой свободной. Решив, что его пихают, Младший ответно обеими руками уперся товарищу в грудь, и, толкая его к скале, сам оскользнулся и, вскрикнув, зашатался-замахал руками на краю обрыва. Концы синего шарфа, как два крыла мотнулись в воздухе, выскользнув из рук Старшего. Опомнившись, - грудью повиснув над обрывом, он успел ухватиться за вязанку хвороста: рванув вязанку на себя, вытащил с нею откатился от края. Не удержался за вязанку Младший. Отчаянный крик падающего в пропасть Младшего ещё долетел до него. Замер. Так быстро  - слишком быстро для разума всё кончилось. Повисла жуткая, убийственная тишина.

Обрыв был такой глубокий, что по поверью только птица и могла бы долететь вниз живой. У Старшего не хватило духу даже подползти ещё раз к краю, не то, что посмотреть вниз. Спуска  вниз он честно не знал. Его мутило.  Уткнувшись лицом в камень и сердцем в собственной бездонную и чёрную пропасть отчаяния, сколько времени, всхлипывая, лежал  он на тропе?!

Потом поднялся и, зачем-то подобрав обе вязанки, поволок их привычным путём. Дома же, бездумно свалив хворост у порога, лег грудью за стол с крошками, и так окаменел - оцепенел до вечера. С первыми редкими звёздами вернулся запыхавшийся от быстрой ходьбы Учитель: неладно должно быть в доме, когда дверь распахнута и куча хвороста у порога!

– Где Младший? – спросил Учитель, сверкнув глазами по выстуженной комнате.
– Не знаю, – сидя подпирая голову рукой, Старший ученик отвечал со странным равнодушием, – то ли спал наяву, то ли рассудок его не выдержал – не желал взвешивать: виноват он в гибели товарища или нет?! Может быть, он и действительно не помнил или хотел верить в то, что говорил сейчас, – слова так всемогущи! Теперь-то он будет со словами осторожен!
– Не знаешь?!
– Мы... поссорились и пошли за хворостом... в разные стороны. Я вернулся, – его нет. Искал, искал, – нашёл вязанку его у начала тропы. Принёс домой. Может, в деревню убежал, проведать кого...
– Так пойди и приведи его, ты ведь старше, – явной ложью разгневался Учитель. – Без него не возвращайся!

Медленно поднявшись из-за стола, последний ученик поклонился и покорно, деревянной походкой пошел к порогу в темноту. Больше его никто не видел. Что с ним сталось? Пятнистая кошка ли задрала? В пропасть ли упал? Не известно. Упасть в темноте со скал было не самым худшим в том забытом мире Тот мир ещё не был так плотно материален, как наш: ночью, при звездном свете, светящиеся синим камни как бы наполовину оживали: покрывались пульсирующей коркой.

Скалы вроде бы шевелились и двигались, а туман мог принять почти плотную форму подсмотренную в мыслях незадачливого путника. (Ведь туман – капли воды, а вода - зеркало – множество крохотных капель зеркал.) Говорили, что ожившие скалы и туманные сгустки могут кровожадно нападать на неосторожных: особенно, на гневливых или с оружием, или не ведающих цели пути, или в цель  не верящих.

Кривя тонкие губы, барабанил Учитель пальцами по стеклу, как созывая вездесущие звёзды на совет, но звезды этой ночью отчего-то испуганно шарахались от окна. Ох уж эти ученики! Верно, подрались. А он хотел рассказать им сегодня... Тут, заметив неловко завернутую в синее Священную книгу, с дрогнувшим сердцем открыл: заломанные страницы распахнулись, – выпали две половинки разодранного листа.

При сложении половинок складывалось так: «Гнев и злые слова делают глухими к языку вечности: иссякает сила священных заклятий, небо давит на землю, и когда Черная пропасть гнева окончательно поглотит неосторожных, на дне её они утратят память. Разучившись смотреть в сердце – корень явлений, из отвердевших мыслей научатся живущие создавать странные убийственные орудия для умножения силы гнева…»

С зашедшимся сердцем Учитель выронил клочок бумаги, поняв, что за звон слышал в горах: Великое зеркало равенства информации разбилось надвое, – ведь книга то священная! Зеркальные кусочки и половинки уже отражают все криво и перевернуто: чего теперь ожидать?!

С надвое разорванной информацией ушли ученики, и теперь каждое их слово будет иметь силу, но какую?! Слово одного – с удесятеренной силой отразится от другого. В чьих руках осталась нижняя часть листа может потерять жизнь. Оторвавший же верхний кусок с перевернутыми вверх ногами строчками, неразделим теперь с перевернутым, ложным знанием... Вернуть его, пока не поздно!(Но было поздно!) Учил, учил он, да самому нужному – не ссорится – не научил! Горе!.. Кинулся Учитель к порогу: глядь, а в дверях незнакомец!

По горным тропам бегали из поселения в поселение скороходы: неуемные, непоседливые люди, которым дома не сиделось - не жилось. Разносили скороходы новости о свадьбах, рождениях и смертях, собирали новые, да и шли дальше. За это их кормили, одевали, боязливо кланялись и боялись из тумана являющихся вестников судьбы: бегают ночью под звездами по горам: люди ли или сгустки неведомого тумана?! Такие-то, бывало, и напрашивались в ученики к горным отшельникам.

Ведомой только ему ведомой тропой, шагал один такой скороход мимо пропасти, зоркими глазами углядев внизу вроде как разбившееся человечье тело?! Знал скороход: недалеко дом в горах. Надо наведался спросить, - не случилось ли чего?! Так частью узнал, частью верно домыслил Учитель, утаенную Старшим по малодушию правду.

 Так и получилось, что над телом Младшего пропеты были поминальные заклятия, а над Старшим – нет, что очень плохо, – все знают. Скороход же после того события  печального Учителя не покинул – остался: с ним вместе жил в домике много лет, Жил и после того, как Учитель однажды ушел в горы и не вернулся: у синей-синей и ночью зыбкой священной скалы и растворился в звездном свете. Так в том мире уходили из жизни горные отшельники.

Всё это было потом – не в нашем рассказе. Теперь же за спиной живого скорохода в грубой кожаной одежде вдруг появились-возникли из звездного света прозрачные Великая жрица Миэлита, Старший жрец  Белого храма Аллем и как незапланированное добавление последовавшая за хозяином ощетинившаяся большая пятнистая кошка, тоже несколько прозрачная: едва мерцали тела их мысли или тонкие тела, как сейчас говорят. Как два близнеца схожими виделись Аллем и тот горный скороход, кем был  он в далёком прошлом в этой истории. Ни настоящий скороход, ни сам Учитель земными глазами не видели пришельцев иного времени, но чувствовали дуновение иного мира: явившиеся переживали видение незапамятного прошлого или люди из прошлого  – видение будущего?!

Мыслят мудрые, будто насильно вызванная память прошлых жизней коварно вспыхивает-разворачивается с конца – со смерти. Потом в обратном порядке память катится к началу, и снова назад к смерти. Осмелившегося самовольно тревожить прошлое может разорвать – мячиком закидать между этими двумя крайними точками. Вот что должен был предотвратить оставшийся у драконьего фонтана Мудрейший.

Предотвратить такое можно, а вот изменить прошлое - опасная фантазия. Когда бы воскресли двое учеников, исчезли бы другие – в настоящей жизни?.. Пришедшим из белого храма по силам было только ослабить путы - смягчить взвихренный клубок эмоций.
 
Нечто свершающееся всегда захлопывает дверь другим многим возможностям. Когда их представить, тогда власть прошлого над настоящим и будущим ослабнет: Старший мог бы не тянуть книгу, но стукнуть Младшего. Тот, увлеченный книгой, мог бы языкатыми ответами не дать повод гневу. Наконец, оба ученика горного отшельника могли бы пойти с хворостом другой, более длинной тропой. А Учитель в этот раз мог бы совсем не ходить в горы: пожалуй, для всех это было бы наилучшее!

Так, строго соблюдая наказ Мудрейшего, размышлял Аллем. Прекраснейшая же в ином мире вдруг повела себя странно: подобрав сдутые сквозняком на пол обрывки листа, нежно погладила их ладонью, подула и уже чудесным образом ставшую целой страницу вложила в раскрытую книгу. Потом  как зачарованная  шагнула к Учителю, протягивая к нему руки, как желая обнять.  Такого нежно горестного выражения на лице Великой жрицы не видел никто и никогда! Но можно ли руками обнять прошлое?!

 Первый закон для в прошлом путешествующих: не касаться ничего со страстью, дабы не произошло нечто вроде взрыва между прошлым и и ещё не случившимся будущим – настоящим для путешественника во времени: нечто вроде взрыва, могущего унести навсегда затянуть во временной колодец не одну жизнь! Миэлита перешла опасную черту приближения! Вздрогнув, слушавший Скорохода Учитель начал напряженно вглядываться в очертания того, что сначала казалось слабой лунной полосой света в дверях, постепенно приобретая облик сияющей женщины... Знакомый и желанный облик! Он не был тогда учителем, зато любил и был любим!..

У Драконьего фонтана в руках Мудрейшего дрогнул жезл: шар в навешии нестерпимо сверкнул, и ещё более грозно ответно сверкнул шар на башне. Мудрейший покачнулся. В это время от вспышки смигнув, леопард чихнул (какой-то из них – живой, у фонтана, или прозрачный в горах?), – порыв свежего ветра дунул в дверь горного домика, и явление из будущего распалось на блики света. Прошлое тоже резко вспыхнуло: слилось в радугу и погасло. Из тьмы небытия высветился Белый храм и четверо у драконьего фонтана.

Всё стало, как было, только вода в бассейне не отражала ничего, потом из черной глубины всплыл-отразился красивый печальный лик с пестрым, воткнутым в волосы пером: беззвучно что-то пытался сказать или высмотреть и пропал. Голубые облака отразились - безмятежно закачались на воде.
– Ты, кого я бездну лет назад потеряла! Единственный, кто был мне нужен в цепи жизней и кого я не нашла! – заломив руки, простонала Миэлита.

– Я этого не знал, – звёзды не успели поведать мне, ибо я торопился, – печально ответствовал Мудрейший. – Значит, для тебя это было опаснее всех! Прости меня! Но, знаешь, навряд-ли Он теперь захочет спуститься на землю из бессмертия богов. Ибо растворяющие своё тело в звёздном свете уходят к богам. Тогда как удел же человека – отдать тело земле или огню.
– А Наараи?!

– Того, что постиг Наараи, ни ты, Великая жрица, ни я, зовущийся людьми Мудрейшим, пока не в силах постигнуть. Мысль моя бессильна следовать за Наараи… Всё остальное сегодня удачно свершено, – да возрадуется Великая Каа – Мать Истины!
– Ребёнок поправится?!
– Да! – Ответствовал Аллему Мудрейший. – Но тот, нарушивший правила нашего храма, едва-ли обретёт полное сознание. Ибо все мы, кроме тебя, Старший жрец, совершили  ошибку: ошибающиеся как могут исправить ошибку чужую?!

Ничего не ответив и кончиками пальцев едва придерживая за краешек волочившееся сзади покрывало, жрица, похожая на гаснущий закатный луч, пошла к галерее. И то ли ветер снова дунул, то ли дыханием неведомой страны пахнули ей вслед печальные бессловесные слова: «Где же ты, Рожденная из луча?! Кого я потерял так жестоко, ибо глубока и бездонна Пропасть Чёрного Гнева!..»

– Девочка уже вне опасности, поверь! – повернулся Мудрейший к Аллему.
– Он никогда не оставлял меня дома одного: всегда брал собой в горы, – не вполне слыша и невпопад отвечал тот, взирая в неведомое. – Даже смешно! Ведь я-то был взрослый. И не с кем мне было ссорится. Мудрые, тоже иногда ошибаются: с каждым может случится?!
– Ошибки мудрых много опаснее! – почти простонал Великий жрец. – О, Старший жрец Аллем, счастливый ученик благостного Наараи! Мне в пору позавидовать! А теперь нам следует надежно закрыть временной колодец Песней Равновесия.
Подлинные слова этой Священной в храме Каа Песни затерялись, примерный перевод же таков:

В  едином пространстве явленного нет высокого и низкого,               
                нету  правильного и ложного.
Отражения по краю зеркала – свет сердца Основы – Матери.
Свет сердца великой Сущности струится - сплетается
                формами по сути светоносными.               

Зеркало усталого сознания – свет крадущие тени неведения –
Омой светлой водой знания изначального предвечного.
Зеркало омытого сознания осуши светом нерожденой истины.
Ясным зеркалом омытого сознания узнавай всё явленное –
                отражай в свете Истины – Матери.

Прикрыв глаза, Ашая вслушался в пространство. Вполне ли подействовала  Песня Равновесия?.. Чего-то для благополучного конца как будто не хватало?.. Колодец Времени всё ещё не был надёжно замкнут: значит, грозил затянуть неосторожного. Произошедшее не укладывалось ни в какие предугаданные ранее рамки. Ведь все молитвы, мантры и священные песни имеют определённый уровень действия.
– Нужно новое заклинание, которое мы сразу сотрём из памяти Земли?! – озабоченно помыслил вслух Ашая.
– В детстве мне пели песню: не подойдет ли она? Но стирать красивые строки не будем: никто не догадается, что песня эта один раз была заклинанием, – и, обернувшись к дракону в фонтане, Аллем широко и радостно распахнул руки:

Золотые драконы бродили по синей-синей воде   
Очень-очень давно и не вспомнить, – где?!
Расходились цветные круги по воде,
Голубые деревья росли по колено в воде,
Ветви-руки вздымая к розовой звезде.

Синей-синей звездой и розовой осенены,
Золотые драконы мудро ждали весны,
И глаза прикрывая тяжелым панцирем век,
Представляли, как жить будет человек?..

Улетал в бескрайний космос туман
С мечтами от синей-синей воды,
И возникла Земля далеко от Синей звезды.
И приходя к людям на Землю сны:
Снятся людям драконы с приходом весны.

II – 20.   ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ  И  ПОВОРОТ  СОБЫТИЙ.  Вопреки  уверениям Мудрейшего, Аллем тут же побежал проведать свою маленькую подругу: странное лихорадочное состояние, сменившись крепким сном усталости, оставило только тени под глазами, да ручки на подушке казались чуть прозрачными. На сей раз опасность миновала священного ребёнка. Подчиняясь ещё странному чувству жалости, Старший жрец наведался к Старшему ученику горного отшельника... то есть, в настоящей жизни -  к Акликау То-Риму.

Безумное буйство ушло, оставив бессилие: тёмный жрец лежал недвижно, и хотя судороги более не корчили его, дышал он неровно и не выглядел погружённым в сон выздоровления. Исхудавшее лицо с запавшими глазами казалось темнее обычного, будто к нему навсегда прилипли некие тени. По болезни небритые, и потому отросшие волосы на голове жреца делали спавшего похожим на любого больного. Тяжелая болезнь, редко во благо меняет сознание. Очнувшись, человек этот будет, как и ранее, опасен, и потому следует присматривать за ним, – мыслил Аллем. Однако острая неприязнь исчезла.

Впервые бывший воин и ныне Старший жрец Белого храма осознал, как огромно и сложно мироздание:  видимые нами звезды только малая часть на небесном своде. Что же говорить об источнике людских чувств?! Если в застилающем наплыве чувств, совершив неладное, так легко утерять в следующей жизни часть разума и даже всё сердце, тогда только благоволение Великого Космоса и Небес спасает от падения в бездну! Не зная всей связки даже своих жизней, как можем мы осудить кого-то?! И как может человек измениться к лучшему, когда все от него отворачиваются!? Положим, в данном случае надежда на изменение ничтожно мала, но всё-таки имеем ли мы право её отсекать?!

Тут не утратившего ещё военную выносливость Старшего жреца всё-таки накрыла до сих пор перебарываемая чувством долга смертельная усталость недосыпания. С трудом добредя до покоев маленькой жрицы, там как воин среди затишья военных действий заснул Старший жрец Великого храма прямо на полу, на соломенной циновке. Покорно вытянувшийся рядом голодный леопард размышлял о непостоянстве: теперь кормили хуже, чем во дворце фараона – свежее мясо служитель приносил только иногда тайком. Зато жизнь стала интереснее – вольнее, просторнее. В любом случае убегать отсюда он не помышлял: здесь ему  нравилось. Он же с молочного детства был не диким зверем, а приручённым. А ныне, кажется, даже слегка очеловеченным?..
_____________________

Спасенная из временного колодца девочка, проснувшись, слегка удивилась, увидев на подступах к своему ложу крепко спавшего на полу старшего друга вместе с леопардом. И в придачу к ним побледневшую няньку, дремавшую в ногах постели воспитанницы. Решив их не тревожить, первым делом Тенёма отправилась как следует выкупаться в фонтане: смыть лишние воспоминания. За нею увязался и леопард испить водички, если уж так долго не кормят.

Первые слова выздоровевшей прозвучали приветствием Великой Богине: знак благоприятный. И всё, вроде бы, стало в храме как раньше. Однако Старшая жрица замечала: внешне, будто сделавшись спокойнее, девочка на самом деле стала ещё непокорнее. «Это было неизбежно: из колодца времени выйти прежними невозможно. Мы стали иными, как все, кто тревожит далёкое прошлое. Что тут можно поделать?! Кто поможет мне избыть умножившуюся тоску?! Люди думают, – такая прекрасная и счастливая…  Лучше было бы и не вспоминать: и так хватает горести.  Всё  из-за этой девчонки и из-за того, здесь лишнего. Ах, фараон, фараон! Вот уж одолжил ты фантазией!.. Но она всё-таки ребёнок…»

 Так благоразумно мыслившая Миэлита теперь даже старалась уделять девочке больше времени: рассказывать о большом мире; брала с собой утром в храм созерцать истину. Но чувство долга – одно, а сердечное желание – другое: как могло открыться сердце ребёнка, коль скоро сердце взрослого оставалось закрыто?!  И даже это хрупкое согласие скоро дало трещины.

Как-то омыв белейшие ступни божества водой из кувшина, Старшая жрица попросила меньшую принести из фонтана свежей воды, что девочка обычно исполняла очень охотно. Не услышав, однако, шлепанья босых ног за спиной и обернувшись, Миэлита увидела в руках маленькой жрицы полный кувшин. Вровень с краями сосуда в зеркале воды Тенёма сосредоточенно пыталась отразить свое как можно более красивое и умное, – подобно как у Старшей жрицы, – лицо. Как бы борясь с чем-то, Старшая отвернулась; потом, не в силах противостоять искушению всё-таки через плечо поинтересовалась:
– Ты уже успела принести воды, Тенёма? Так быстро?!
– Нет, – последовал честный ответ, – мне сегодня не хотелось идти. Я воду – сделала. Это совсем-совсем просто! Ашая учил: вода везде проницает всё, – пропела она, копируя Мудрейшего: «Представь, что вода есть!.. И вода будет». Надо только очень ясно представить: с пузырьками такую текучую. Знаешь?!

Ещё бы Миэлита не знала!! Лет десять выучивались делать подобное сильнейшие жрецы Египта. Материализовать природные элементы иногда возможно, да расход сил слишком уж велик. С помощью Мудрейшего не в один миг и далеко не ребёнком постигла она премудрость превращения элементов для крайнего случая: стоит ли без нужды нарушать равновесие?! Не знающий жизни, не усвоивший морали ребенок стоял перед ней, почесывая одной босой ногой другую, –  и так сразу легко сотворить?! Что ещё этому ребёнку  потом захочется?! Пора – давно пора было решительно поговорить с Мудрейшим!
– Теперь, когда мы вместе поднесли Богине Священную воду, я хочу побеседовать с Богиней наедине. Тебе не хочется погуляь?!
– Да, да! очень хочется посмотреть, какой новый кораблик сделал мне Аллем. С  парусом! Спасибо, Милита-та-та! Ты сегодня даже очень добрая, – звонко раздалось уже из коридора.

«Обычно я злая?! – удивилась Великая жрица. – Разве быть такой, какой полагается Великой жрице – бесстрастной и сияющей как отшлифованный драгоценный камень – быть злой?! Нет, дело не во мне! Вроде бы ребёнок, как ребёнок?! И, всё-таки, неладно. От меня она учится не тому, чему я бы желала. Что же тогда переймёт от Ашаи?!» Проблема была в том, что даже Великие жрецы и жрицы иногда ошибаются:  в данном случае дело было не в ком-то одном, а сразу во всех участниках этой истории: они совпадали странно, без некоей гармонии.
                __________________________

Тысяча лет, и десять тысяч лет, и миллионы лет
                проходят как тень мгновенно.

Засыпает великие храмы песок, и грозные царства
                становятся серою пылью.

Ветер гонит волну. Океан поглощает горы,
                и моря засыпает пустыня.

Варваров тьма приходит, сметая все живое:
                строят варвары новые  города и храмы.

И снова в безоблачном небе сияет ясное солнце.
Снова аленький человек думает гордо: «Я – вечен и всемогущ!»

И от этого снова всё происходит сначала, –
                в круговороте нету освобожденья!
                *   *   *   *   *   *

II – 21.  ЛЮДИ  И  БОГИ. Печально скользили по белому камню галереи края длинных белых одежд Великого ЖРЕЦА Ашая Ашарам прозванного Мудрейшим Пышные складки казались высеченными из камня, как и одеяние изваянной в храме богини. В глубокую отрешенность был погружен Ашая Ашрам, никогда не рождавшийся на земле, но силой своей мысли создавший материализованный образ. Наблюдательный  мог бы заметить, что босые узкие ступни оставляли после себя едва заметные и  быстро рассеивавшиеся - поглощаемые белым камнем серебристые следы. Постоянное соприкосновение с камнем, с землей, с водой как пища необходимо было Мудрейшему, дабы удержать материализацию. Для этого и придумал он традицию всем ходить в храме  босиком: дабы ему не выделяться.

«Бог» здесь – не высшее сотворившее наш мир начало. Древнейшие предания Востока повествуют, что человек  не единственное разумное создание: есть ещё нижние демонические миры и высшие миры полубогов и богов, в сравнении с человеком бессмертных. Жизнь богов имеет, однако, недоступный земному разуму предел: тела их когда-нибудь да рассеиваются. Поэтому боги весьма озабочены усовершенствованием своего мира и продлением срока жизни, зависимого от устройства общего мироздания. И вот, бродя по разным не своим мирам, боги присматриваются – подбирают всё для них полезное. Что же полезного может быть у человека - мотылька однодневки в сравнении с небожителями? Предания гласят, что сила именно человеческих желаний  – самая мощная, самая неуёмно творящая.

Если Слово сотворило мир, то Слово и Мысль могут мир и разрушить. И уже разрушали и созидали неоднократно! Очерчивая желания мыслью и именуя словом, - так создавая нечто. Не отнимаем ли мы для этого у мира естественные краски -  не блекнет мир?! Выплескивая дарованную ему Космосом силу созидания на не слишком необходимое, человек  попадает под власть созданных им вещей. Он, Ашая, помнит несколько земных цивилизаций, уничтоженных созданиями своего разума, бесследно погребённых под песком времени. Тем не менее, только люди обладают способностью мыслью и словом преображать мир: сколько энергии выплёскивают они бесцельно в пространство!

Сила людских желаний сокращает жизнь, убивает, но и созидает. Богам же дарована другая способность – отражаясь в каждой пылинке пространства, с обратными отражениями впитывают они энергию. Поэтому живут долго, но изменять мир не могут и от законов мироздания зависимы едва ли не более людей. Богам  в своём пространстве созидать незачем, – все их желания реализуются без труда чистой силою первой мысли: чудесным образом, как бы люди сказали. И вот от неумения желать и созидать жизнь небожителей тоже сокращается.

Мир небожителей и людской – как искажающие отражения друг друга зеркала. Ах! Если бы эти зеркала исправить! Если бы соединить способности богов с людскими, не платя за них скорой смертью и забвением прошлого! За этим и явился на Землю тот, кого в Египте звали Ашая Ашарам: в мире богов поэт и опасный мечтатель. Ибо обычно боги предпочитают не учиться, но забирать силою, не особенно считаясь с неудобствами в панике копошащихся людей-муравьёв. Общение с людьми подрывает и так уже расшатанные основы: забирать – одно, дружиться – совсем другое!

Мудрейший медленно (куда было торопиться?!) брёл по галерее и мыслил, что первоначальные элементы всё более теряют свободу, и мироздание становится слишком тяжело материальным . Уже давно боги не могут питаться тяжелой земной энергией: с трудом могут сходить на Землю, и скоро последнее эхо сказок о них угаснет. Но и людская мысль-создательница, среди созданных ею образов ставится пленницей: теряет силу видения за пределами зримого глазами.

Желая сойти к людям, материализацию-то для себя Ашая  создал, а проход в свой мир потерял. Вот и изобретал теперь способы вернуться: для этого ему был необходим белый храм – подобие мира богов, для этого он в своё время привёл в храм жрицей Миэлиту. Когда же и с её помощью не добился желаемого, то положил к ногам Великой богини ребёнка – маленькую жрицу. Потому как всё что-то не сходилось в замыслах: нужное не соединялось. Удержится ли он, пока этот ребёнок вырастет и обретёт силы?! Слишком много сил осталось на земле, и много потратил он на создание Храма.

Так печалился Великий жрец Ашая. Пытаясь смотреть людскими глазами - жить их  представлениями, всё более зависел он от людей. А разве можно постичь их мысли?! И сила и  слабость людская –  всё в нелогичности, в сердечных влечениях. Не в силах отделить силу от слабости, какое тысячелетие в разных обликах скитался бог-мечтатель по земле?! Ныне он даже облик не может изменить. Энергия сошедшего на Землю по земному отяжелилась: уйти без помощи он уже не может. И срок его материализации не вечен. Что, без сомнения, Великая жрица Миэлита  давно уже поняла. Уж верно, догадалась она и о своём  бессилии помочь. Ученица не в силах была помочь Учителю, поскольку и он не смог ей помочь постичь единую Истину, так же как и людям неведомую богам-небожителям.

Хорошо, хоть храм не обманул –  пока держал только на вид  людское тело, эфемерность которого скрывали широкие белые одеяния. Но время истекает, а разрешение проблемы не приближается. Люди в белом храме, как и все прочие вне храма люди, вели себя нелогично: искусно направляемый Ашаей поток событий то и дело вырывался из рук! Последнюю надежду он возложил на маленькую девочку-жрицу Тенёму Теурину Аманата: с младенчества выращенная в храме, она не  должна была быть связана с людским непостоянством! Однако выходило, что как только отсечешь одни связи, так немедленно, приумножаясь как ночные тени, являются другие. Чего стоит  уже одно противоборство малого ребёнка с сосланным в Белый храм сильнейшим в Египте жрецом?! Ах, старый приятель фараон, оставил ты по себе память!

Тут, словно выскочив из раздумий, перед Мудрейшим предстало с его помощью созданное блистательное олицетворение нелогичных, но неоспоримых искусства и силы. Олицетворение, которого сам он в последние годы, честно говоря, боялся. И так неопровержимы на этот раз были доводы воинственно настроенной Великой жрицы Миэлиты, что их незримая сила даже привлекла внимание в обществе верного леопарда прогуливавшегося в саду Аллема. Будучи далеко от галереи с двумя маленькими серебристыми фигурками, физически не мог он слышать, поэтому, хотя и стыдясь подслушивать, открыл уши разума. Проще говоря: переместил тонкое сознание на галерею. Слишком уж прикипела к его сердцу маленькая подруга. Так Аллем услышал речь Старшей жрицы:

– Ребёнок от природы мгновенно отражает-копирует внешнюю форму и действия. Одно недоступно ему: соотносить свои поступки с общей пользой учатся с течением времени, постепенно  усваивая ответные отражения жизни. В храме девочка этому не научится. И ты сам – не человек – здесь бессилен. Можешь ли ты, Мудрейший, изменить земные законы? Какую разрушительную силу готов ты вызвать: подумай!
– Так ты знаешь утаённое предсказание?! – жезл дрогнул в белых как точёная скульптором кость руках.

– Предсказание?! Которое из многих?!
– Не мужчина угрожает незыблемости белого храма.
– Ах, вот оно что! Тогда женщина или ребенок? Или… снизошедший в мир смертных  бог – ты сам? Не эта же большая пятнистая кошка - леопард, наконец?! – она даже не пыталась скрыть злую иронию.

– Не ведаю: далее – звёздная путаница, – широкий белый рукав закрыл бледное лицо. – В мире людей всё так зыбко, так неопределенно. Моя судьба не ясна тоже.
– Разве моя судьба ясна?! О, Великий жрец! В обычном мире всё предстаёт яснее, чем в твоём туманном белом храме! (Ведь, честно сказать, наш храм – в Нигде и в Никогда!» – этого вслух сказано не было.) В любом случае малый ребёнок не может - не должно ему всё время думать о неземном! Если мы не позволим ей остаться ребёнком, миновавшая болезнь может быть не последней. А последняя может стать роковой. Ты хитро отобрал у неё даже привезенную мной из города куклу!
–  Искусственные подобия жизни отнимают священные  способности!

– Тогда, Мудрейший! у тебя нет выбора: после ухода Наараи общение только со жрецами – со мной и с Тобой – ей опасно. Ни моё, ни твоё знание здесь не годится: отразив себя в ребёнке, мы рискуем вырастить бессердечного монстра! И получить нечто похуже даже Колодца времени. Ибо границы добра и зла диктует жизненный опыт, а не пустые идеи. Голые идеи безжалостны к людям! Из двух равно искусных полководцев один даёт ненужное сражение: ради пустой славы не щадит чужие жизни. Другой предпочитает щадить жизни своих солдат, изматывая противника хитростью. Первому достанется громкая слава. Второму – за спиной шёпот о трусости. Но кто из двоих более милосерден?!

Немые девушки при воспитании девочки тоже не в счёт, ибо только речь освобождает сознание от переполненности. Другой ребёнок - равное зеркало детского разума должен быть в храме: не девочка, насколько я не слепа. Три несогласные женщины в храме могут разрушить всё до основания: никаких предсказаний не нужно, чтобы понять! Кроме того мальчик и девочка – это равновесие. Наконец, таково моё желание: учти его! Я устала и от одной девочки! (Хуже, что я устала от самой себя! – чуть не слетели, но всё-таки не слетели с красивых губ горькие слова.) Нужен кто-то ребёнку равный, кто будет приносить ей краски, слова и звуки большого людского мира. Кто-то, с кем она научится быть обычным не священным ребёнком.

Мудрейший Ашая озабоченно нахмурился, и жрица на это с горечью прибавила:
– Да, я не образец милосердия. Не бойся! Такой, как я, она никогда уже не станет. Это уж я предсказываю неколебимо точно! 
 Так Великая старшая жрица Миэлита на сей раз убедила и победила в споре.
– Единая с Богиней! Речи твои справедливы и… своевременны. И да будет так во славу Матери Истины, – стукнул жезлом Великий жрец. Есть такой подходящий  завещанный моему попечению нашим общим знакомым мальчик.

– Да сияет величие Матери – Истины неизменно! Я знаю, о ком ты говоришь. Не постигаю только, зачем  так медлил?! Старшего жреца можешь ни о чём не предупреждать: он всё слышал!
Аллем в саду покраснел от стыда, насколько это было возможно для человека от природы смуглого и за годы жизни обожжённого жарким египетским солнцем. За компанию с хозяином леопард, повинно зажмурившись, помотал головой, поскольку покраснеть никак не мог: шерсть не краснеет.
                             

                ЧАСТЬ  III.   К*Р*У*Ж*Е*В*О    В*Е*Ч*Н*О*С*Т*И.
 
 СКАЗКА,  ПРОПЕТАЯ   ОДНАЖДЫ   СТАРШЕЙ   ЖРИЦЕЙ   ВЕЛИКОЙ   БОГИНИ  КАА  ДВУМ  ДЕТЯМ

Далеко-далеко – ещё дальше границы памяти и воплощений-рождений, –
На границе бескрайней, бесконечной невыразимой Вечности и Мирозданья, –
На границе рождения миров, и мечты и сознанья,  где не был никто никогда, –
Там, где рождаются звёзды, - среди звёзд цветет прекрасный Голубой Цветок.
Из струения света и цвета, и запаха созданный дивный Цветок разливает сиянье
Неразделимо серебряное и  золотое: легким туманом плывут-расходятся кольца               
                серебряные и золотые, бессчётно умножая миры.

С золотом и серебром мешаясь, звёздный свет становится вспышками нового цвета -
Живою мгновенной игрою блистающих отражений в необъятном пространстве.
Раз увидевший это цветок Голубой, – чье сознание только раз свет его отразило, –
Будет к цветку будет стремиться неудержимо, – станет все видеть
В сиянии-сплетении света и серебряного и золотого.

Неистребимая жажда творенья родится в сердце, переполненном дивной игрою:
Родится желанье новым узором слить-сочетать нити серебряные и золотые.
Но трудно! Так трудно на зыбкой границе слияния двух цветов удержаться,
Не желая их разделить и движенье - струение остановить, красоту именуя отдельно 
                – «золото» и «серебро».               

Кто сумеет у границы слияния - сочетания двух цветов остановится,
Их не разделяя, – тот долгую жизнь обретёт и мудрость земную постигнет.
В жажде владенья разделивший цвета на отдельные кольца их тяжестью будет окован,
И уснет на границе Памяти и Воплощений - Рождений, не помня ничего и не пребывая.

Дитя дорогое! Храни же сознанья твоего Цветок Голубой, - поливай и лелей:
Из бутона родятся лепестки, – сияние звездное в них отразится,
И мироздание дивное распахнется, тебя приняв в свое лоно.

Но не будь, о, Дитя, очаровано только запахом дивным и сладким!
Играя, лепестки, не обрывай: увянув, они красоту растеряют.
Помни, Дитя: росы золотой долго вдыхаемый запах тяжко отягощает сознание,
Рождая желание -  больше и больше обманную сладость впивать,
Растворяясь в бездумном блаженстве сна и покоя.

Кто сумеет на границе слияния - струенья единого
Цвета и запаха пребывать,  не жаждая и Не именуя,
Тот станет Истины неотделимою частью и
                границы миров сольет - сочетает. 
Но трудно, – так это трудно! Дитя дорогое!
Песню тебе пропеть могу я, но быть могу ли примером?!
               
 
III – 22.   МАЛЬЧИК  В  БЕЛОМ  ХИТОНЕ.  Со времени бурной – «на ножах» –  беседы Мудрейшего с Прекраснейшей миновало сколько-то – по земному счёту немного времени. Как-то обычным сияюще жарким днём ближе к полудню Тенёма отправилась искупаться в свой Драконий фонтан и проверить, – не собирается ли, наконец, стрекоза вылупляться из куска янтаря?!

 Взбежав на площадку с фонтаном из сада по лестнице, девочка замерла в изумлении: там был кто-то не  неизвестный! У её личного фонтана! Мальчик?! Мальчик в белом хитоне (в рубашке без рукавов) без спроса сидел на краю бассейна! Откуда он тут взялся: с неба, что ли брякнулся?! Да это всё равно! В её собственном храме неизвестный чужой мальчик посмел играть с плавающими в бассейне её собственными, для неё Аллемом смастерёнными прекрасными корабликами!

Самый великолепный, с настоящими парусами и щепочками - вёслами кораблик наглый мальчишка, раглядывая, сейчас держал в руках. Кто же ему позволил, а?! Уж она-то теперь знает, как нужно обращаться с мальчишками: как с тем противным с болячкой на губе фараоном в отвратительно шумном и пыльном городе Мемфисе!
– Не смей трогать кораблик! Быстро пусти его в воду и уходи!

К ещё большему гневу Тенёмы не слишком испугавшийся мальчик в некотором удивлении разглядывал явившееся ему гневное видение со сжатыми кулачками. Этот храм был странный – совсем не такой как мемфисские храмы. В белом храме, ведь и видения должны быть белые?! Как следует вести себя с видениями вообще и с маленьким что-то недобрым видением в частности?!
– Я осторожно: ничего не сломал! Замечательный кораблик!.. Что это звенит?! А! у тебя серебряные бубенчики. А я думал, что здесь в храме одни взрослые жрецы: кто же из них играет в кораблики?! Ты здесь живёшь?

Мальчишкин миролюбивый тон нисколько не смягчил сердце привыкшей к полному обладанию Драконьим фонтаном юной жрицы. К тому же на мальчике были сандалики: кто смеет ходить обутым в священном жилище богини Каа?! Чужие сандалики яростно всколыхнули память драки с юным Сыном Бога - фараоном. Вообще-то это был совсем не похожий на того противного мальчика - фараона симпатичный, спокойный мальчик с серыми глазами, что редкость в Египте. Злого жука-скарабея у него тоже никакого не было. Но если уж некие чувства разбужены, они грозят вновь вырваться вопреки логике.

– Кому говорю: отпусти корабль в воду! – топнула ногой девочка. Я – Великая жрица!
– Ну и что?! Тебе жалко дать поиграть?! Здесь… раз, два… Целых пять корабликов. На на двоих хватит!
– Мне ничего не жалко! Я всегда здесь одна или с Аллемом.
– Одной, разве, не скучно? С чего ты так злишься?! –  он подул на отпущенный кораблик, чтобы тот плыл через бассейн к злой девочке.

– Откуда ты тут взялся?!
– Меня привезла Миэлита на пару дней. Я люблю кататься на колеснице и видеть что-то новое. Вот и согласился с ней поехать.
– Неправда! Великая жрица Миэлита никогда не возит сюда никаких мальчишек! А великий жрец Ашая их терпеть не может! Очень им надо!
– А вот она взяла, да и привезла! Она, вроде, отцу родственница. Что удивительного?! Жрицы и жрецы – люди. Значит, у них есть родственники. Что ты, вообще, ко мне пристаёшь?! Не хочешь знакомиться – и не надо.

– Я?! к тебе пристаю?! Это только мой драконий бассейн!! Уходи отсюда! Живо! Пока тебя дракон не слопал! Вот я ему велю…  – к этому моменту не слишком мирной беседы усевшаяся на край бассейна негодующая Тенёма потихоньку всё ближе продвигалась - скользила по бортику к мальчишке, намереваясь его как следует отлупить, как того сопливого фараона во дворце .
– Никуда я не уйду: меня просили здесь поиграть - подождать. Мне здесь нравится. И как я без колесницы попаду обратно в город?! Соображаешь?! Злючка! – улыбнувшись, он, зачерпнув ладонью воды, слегка брызнул на немирно настроенную девочку.

Вежливо брызнул: не вступая в бой, а играя. Но совершенно взбешенная девчонка, последним  рывком добравшись до незваного пришельца, изо всех сил пихнула его в бассейн. Не ожидавший такого нападения мальчик от неожиданности не удержался - плюхнулся в воду, но успев схватиться за девчонку, стянул её за собой. Вынырнув, драчливая девочка с воплем и фонтаном брызг опять на него наскочила. Тут уж мальчику в белом хитоне пришлось уже по-настоящему защищаться. В бассейне началась буря, оглашаемая враждебными воплями:
– Спятила?!
– Ну, я тебе покажу!
– Попробуй!
– Получи!
– Аа!!
– Ах!!!

Расшвыривая и топя несчастные кораблики, вода бурлила: два сцепившихся тела, поднимая фонтаны брызг, то падали в воду, то отфыркиваясь, выскакивали из воды. Или высовывались из воды неизвестно чьи руки, ноги и мокрые отфыркивающиеся головы, точно в бассейне резвился некий бешеный осьминог. Вокруг дерущихся потерпевшие кораблекрушение кораблики подскакивали на волнах днищами вверх.

Даже дракон от удивления, кажется, разинул пошире пасть и вытаращил глаза: сколько лет сидел он в бассейне мирно, – и вот нате вам, пожалуйста! Опасность утонуть детям не грозила: в самом глубоком месте – на середине вода была по грудь семилетнему ребёнку, а с краю и того мельче. К удивлению юной жрицы мальчишка действовал совсем не так, как тот, в Мемфисе, с противным жуком на шнурке. Этот новый мальчишка основательно отмахивался, при этом стараясь только отпихнуть противницу, а не бить или царапаться.

Увлекательную картину морского сражения с галереи наблюдали Мудрейший, Великая жрица Миэлита и Аллем. Старший жрец волновался: не следует ли всё-таки мягко вмешаться?!
– Не следует даже показывать вида, что мы видели драку! – как обычно ответила на не заданный вопрос Миэлита. – Думаю, всё в порядке, и мы можем заняться своими делами. А ты, Старший жрец, проследи, чтобы нянька-Амме ни в коем случае не прибежала сюда на крики!

Сражение закончилось, как и все сражения – с иссяканием сил, по мере чего испаряются гнев и ретивость. Утомившиеся дети пихали друг друга всё тише, потом некоторое время просто сидели в фонтанном бассейне, тяжело дыша и плюясь водой в сторону противника. Наконец, отфыркивающийся водой мальчик в совершенно мокром хитоне вылез из бассейна, вслед за ним вылезла и девочка: глупо ведь сидеть в воде, когда соперника в ней уже нет! В общем, была ничья, с перевесом по благородству в сторону мальчика и по ловкости в сторону девочки, которая бесстрашно ныряла, под водой коварно хватая соперника за ноги, чтобы засунуть в бассейн с головой. Вообще, дралась она, любому мальчишке впору!

С показным презрением повернувшись спинами друг к другу дети, стали сушиться: девчонка мотала головой, чтобы волосы скорее высохли. Мальчишка, сняв хитон и по мере умения выжав из него воду,  разложил одёжку сушиться на горячем от солнца камне площадки, так что соперница могла лицезреть его выпирающие на спине лопатки. Среди перевёрнутых корабликов в бассейне плавал один с оторванными ремешками сандалик. Мальчишка снял и отбросил и второй непарный сандалик.

– В нашем - моём храме можно только босиком ходить, – мрачно прокомментировала ещё неостывшая от гнева Тенёма, раздумывавшая о втором раунде сражения после некоторого отдыха.
– Так бы сразу и сказала! А то сразу драться: не люблю драться, но могу когда чего. Дома я и хожу босиком. А сандалии, они вроде парадные, для торжественности.


– Совсем не поэтому. Это мой храм! Миэлита и я здесь – жрицы. А ты где живёшь? 
– В Мемфисе дом моего отца. Только я там никому особенно не нужен. Мама умерла, Я её и не помню.  А отцу всё равно:  не замечает меня. Твои родители тоже здесь вместе с тобой живут?!
– Вот ещё! Я здесь сама  Великая жрица.  У меня только одна мать – Великая Богиня Каа.
 – Так не бывает! Без отца и матери дети не рождаются. Если нет отца: или умер, или неизвестно кто. Это случается.
– В наших песнях говорится, что отец всего сущего – Великий Космос. Значит, он мой отец. Спроси у Миэлиты, если не врёшь,  что она тебя ко мне привезла.


Озадаченный мальчик, не зная, точно бывают ли такие странные рождения, предложил:
– Давай спасём - попереворачиваем кораблики вверх мачтами. Между прочим, меня зовут Оаян по роду Амолик. А тебя как?
– Тенёма Теурина Аманата – Богами  Дарованная.
– Длинно. Я буду звать тебя просто Тенёма?!

Маленькой Великой жрице отчего-то не захотелось спорить: она промолчала, что удобно могло означать и снисходительное согласие, и гордое отрицание. Там видно будет! Перевернув кораблики мачтами вверх, дети восстановили на водах великий нейтралитет. Потом оказалось, что стрекозиный янтарь во время драки соскользнул с драконьей головы и утонул в бассейне. Пришлось снова уже дружно нырять: искать и спасать бедную стрекозу.

Когда все разрушения были устранены, белая игла башни снова отразилась в успокоенной воде. Переведя взгляд на саму башню, Оаян увидел восходящую на неё белую, будто крылатую фигурку: всегда веющий на высоте ветер играл - трепал широкое белое одеяние. В камне высеченной и витой спиралью опоясывающей башню снаружи лестницы от фонтана не было видно, поэтому казалось, что кто-то подобно большой птице летит кругами вокруг башни.
 
– Великий жрец Ашая Ашрам там живёт, – важно пояснила Тенёма. – На самом верху есть такие круглые покои только для него. А ещё на самом верху приделан очень большой хрустальный шар. Всевидящий. В нём всё-всё отражается, что делается на земле, и в море, и на небесах. Ашая в шар смотрит и знает всё - всё на свете!  Я там, на самом верху у него была и даже разок заглянула в шар. А вырасту, - буду смотреть сколько захочу.
– Ты внутри башни наверх шла?

– Внутри совсем нет прохода. Там людям нельзя, потому что сильный луч сверху, от звёзд... Ну, это тебе Аллем или Миэлита лучше объяснят. Аллем у нас Старший жрец и мой друг. И у него есть совсем ручной леопард! Я тебя – так и быть! – с ним могу познакомить, если попросишь. Хочешь?
– Здорово! А тебя вели на башню за руку?  Страшно было?
– За руку?! Вот ещё! Я шла сама, вслед за Ашая.  А что такое «страшно»?.. Просто нужно не забыть поздороваться с ветром: тогда и не сдует. И потом идти плечом к стене: там есть такие тоненькие перильца держаться. И не надо смотреть вниз, а то голова закружится.

Мальчик посмотрел на вредную девочку с уважением: всё-таки это была довольно интересная смелая девчонка. Так они выясняли отношения и гуляли по храму три дня. И Тенёма решила, что даже интересно кому-то показывать храм. Белая богиня прекрасна, но всегда с ней ведь нельзя побегать?! Почему бы мальчику не побегать вместо неё?! Вообще, собственный мальчик в белом хитоне – это совсем неплохо!

Маленькая жрица даже познакомила нового приятеля с изваянием великой Богини и рассказала ему сказку про укравшего фараонову прекрасную дочь злого дракона. На четвёртый же день девочка вдруг не обнаружила мальчика в белом хитоне у фонтана: с утра его увезли домой в город. Весь день маленькая жрица была мрачна и зачем-то с остервенением потопила половину корабликов. А к вечеру Аллем вынужден был вызвать к Драконьему фонтану Великих Жрица и Жрицу.

Положив голову на край бассейна, девочка впервые в жизни горько рыдала, разбавляя воду солёными слезами и перемежая всхлипывания восклицаниями:
– Где мой мальчик в белом хитоне?! Это мой мальчик! Верните мне его! Я так хочу!
Ашая вопросительно взглянул на Великую жрицу:
– Не отвлекайся от раздумий, Мудрейший. Я всё устрою твои именем.
– Зачем же не сразу: зачем надо было привозить его и увозить?! К чему так расстраивать ребёнка? – не выдержал Аллем.
– Затем, что необходимо было её желание и его согласие. Иначе, всё было бы бесполезно.


«Мудро, – оценил Старший жрец, – но как-то недобро. Можно ведь было просто с детьми договориться. За что она так не любит этого ребёнка?» Так мальчик в белом хитоне поселился в храме. Великая Жрица Миэлита Мицема, безусловно, обладала даром убеждения. Но, кажется, на сей раз она потратила не слишком много слов: собирающемуся второй раз жениться мнимому отцу Оаяна Амолика очень кстати пришлось золото. Потом, этот мальчик  – совсем и не его сын. А чей же тогда? – спросим. Сын ушедшего старого фараона от танцовщицы.

Потому постарше девочки года на два мальчик и был сероглазый, что матерью его была привезённая из чужих земель рабыня. Этого-то ребёнка - своего сына старый фараон и просил Ашаю взять в свой белый храм. Так Мудрейший без всяких усилий выполнил последнее желание своего приятеля - фараона, а Прекраснейшая с присущей ей находчивостью без особого труда и исполнила пожелание старого Наараи. Вот только совершила  ли Миэлита это мудрое деяние без утаённых дум?! Такие у  неё имелись, как показало время.

Время – вода бежит, струится неудержимо.
Годы теряются в бездне бескрайней забвенья.
В  круговороте вещей тонет листок, оторвавшийся с ветки.
В океане огромном растворяется малая капля бесследно,
И меняется океан, только каплю приняв в своё лоно.

Всё в этом мире неповторимо и ново, и всё повторяется
Это великий Обновления жизни закон и памяти неизгладимой.
Вот Слово звучит - отзвучало: нет более звуков.
Но след остаётся в пространстве: стереть его невозможно!

Через бессчётное время прошлое Слово проснётся, – 
И снова всё зазвучит, что посеяно было.
 Слово красками станет. – Краски станут пространством. –
В пространстве родится огонь и память – вода заструится:
Вместе они оживят – вложат душу в Новое Слово.
Меж землёю и небом Слово живою водой потечёт –
 Загорится созиданья огнём – 
                заблистает бессмертной звездою.
              *    *    *    *    *

III – 23. ПРОСТО ДЕТИ. Исполнение последнего  пожелания старого Наараи  принесло Великой жрице значительное удобство: теперь юная жрица больше была занята развлечениями своего возраста и меньше тревожила Старшую, особенно после случая с Акликом То-римом опасавшуюся другой выходки: лиха беда начало! Стоит человеку любого возраста только почувствовать вкус власти! Теперь поскольку мальчика жрецы учили, охотно училась и любознательная девочка. «Точные науки ей не помешают!». В ответ Мудрейший с сомнением покачал головой: «Точные науки не всегда способствуют...» – и не договорил.

  «Не ошибаешься ли ты, Миэлита! – думал про себя называвшийся в Египте Великим Жрецом. – Впрочем, и я могу ошибаться. В этом слишком вещественном мире так легко слепо ошибиться! Очевидное оказывается мимолётной тенью. О зыбкий мираж можно расшибиться. Все звёзды иногда бессильны предречь поступки людей.

Туманны звёздные письмена и темны предсказания, но сердце человеческое ещё непонятнее, ещё бездоннее: связь его с разумом непостижима! В мире по человеческим меркам бессмертных всё определённее. Но именно это нас и губит. Богами именуют нас неразумные: боги ли те, кто вместе с прочими смертными подчинён законам мироздания?! Все мы – только неразумные дети Великого Космоса. Так относительна наша мудрость!  Где же – где?! – золотая середина единения энергий во благо разным мирам и уровням жизни?!»

Пока Мудрейший терзался высокими, за рамки земного разума ускользающими философскими сомнениями, в пространстве великого Белого храма всё вроде бы шло по Плану Старшей Великой жрицы. Но с чего же она взяла, что девочка будет следовать за мальчиком, а не мальчик за девочкой никогда?! Ведь это так занятно: вместе с подругой провести ночь в храме у ног каменной богини: а вдруг она и правда заговорит?! Новый друг значительно расширил возможности своевольной девочки: вместе они обследовали местность далеко за пределами храма. Им нравилось убегать на храмовые конюшни, где их катали верхом на смирной лошадке: это уже была идея мальчика. А ещё был лотосовый пруд, где купаться было интереснее, чем в Драконьем фонтане.

Большой именуемый Лотосовым пруд в отдалении позади храма был совершенно замечательный: даже в жаркий день сквозь прохладную прозрачную воду виднелось дно, высланное гладкими причудливо окрашенными камешками. Дальнюю половину пруда разноцветным ковром застилали белые и розовые  лотосы. В Египте лотосы считались символом чистоты и истины: рождённое на тёмном дне стремится к солнцу, как и человек вперёд других целей должен жаждать приблизиться к божеству. Было и соответствующее заклинание – молитва посмертного подношения себя в виде лотосов, дабы попасть в Рай:

Прекрасный лотос, рождён из солнечного света Великого Ра!
Вышедший из болота – сияюще чист, как лик Великого Ра!

Я — чистый лотос,  рождённый из солнечного света Великого Ра!
 Я – вышедший из болота жизни, как лотос чист перед ликом Великого Ра!
                *       *       *       *       *
Отсюда следует, что в храме Каа только слегка обновили традицию, не изменив сущность, когда из заповедного пруда брали лотосы для утреннего подношения Богине Каа вместе с водой. Под выскочившими к солнцу лотосовыми цветами - коронами в воде уже не прозрачной, но изумрудно зелёной шныряли маленькие шустрые серебряные рыбки.

Лотосовая Лотосовая заводь дальним краем упиралась в занятное нагромождение камней: будто два скрещенных каменных пальца, и под ними что-то вроде кривой арки – пещерки.
– Там что? – полюбопытствовал мальчик.
– Миэлита сказала: там сырой мох и змеиное логово.
– Брр... Не люблю змей! – поёжился он. – Змея укусила нашего садовника. Так нога у него почернела и высохла. А чаще от змеиных укусов и вообще нехорошо помирают.
– Здесь в храме такого быть не может! А Аллем непременно вылечил бы садовника. Ну, мы всё равно не  станем туда залезать. Что там, во мраке  интересного?!
 
Честно сказать, ни Тенёма, ни храмовые прислужницы – никто из них не видел змей здесь у  пруда. Видела ли змей сама Миэлита и что она делала под скалою, – сей сложный вопрос прояснится впоследствии. В данный момент повествования важнее информация, что это пруд считался заповедным: из него добывали лотосы на подношение Белой богине. Пруд только для старшей и младшей жриц, тихих немых девушек и Амме-няньки. И для личного приятеля младшей жрицы мальчика в белом хитоне, как исключение из правил. Для жрецов-мужчин был удобный искусственный бассейна для омовения ближе к храму.

 В этом-то чудесном Лотосовом пруду мальчик с девочкой часами блаженствовали, ныряя за разноцветными камушками: разноцветные круги – волны бежали по ним, складывались в занятные фигурки. Вот только высыхая, камушки теряли красоту – становились серыми, и приходилось их отпускать обратно в воду. А как приятно было после купания валяться на берегу на горячем песочке!

Точно не известно, откуда у мальчика в белом хитоне и маленькой жрицы взялась маленькая с плоским дном лодочка: подозрение падает на этот раз не на Аллема, но на служителя леопарда, оказавшегося, как говорится, на все руки мастером, теперь получившим возможность распоряжаться своим временем. Лодочку дети прятали в лотосах: это была страшная тайна, незнаемая даже Аллемом. Леопард же, хоть и знал, да сказать никому не мог.

Как и рассчитывала Миэлита, вдвоём они были – просто дети. Больше всего в храме им нравилось бегать по длинному полукольцу галереи мимо покоев Великой жрицы: если правильно рассчитать время, то бежишь, бежишь – и вдруг тебе навстречу заходящее солнце: чем ниже оно к земле, тем огромнее. И будто в него вбегаешь – в свет и огонь. Сам становишься светом и огнём, - это здорово! Чтобы вбежать в солнце восходящее, надо было на рассвете идти по галерее на половине жрецов. Интересно, почему же это взрослые не делают таких занятных вещей?!

– Давай поднимемся на башню к Ашая?! – как-то предложил  уже освоившийся в чудном пространстве Белого храма мальчик.
– Да я уже сколько раз бывала на башне! Там нужно сидеть очень - очень тихо. Трудно!
– Ну, я же ещё там не был! Жутко интересно! Давай поднимемся туда, а?! Не сбросит же Великий жрец нас вниз?!
– Конечно не сбросит. Если он не захочет,  мы просто не сможем подняться: невидимые стражи замкнут путь как будто невидимой стеной.

На памяти нынешних обитателей храма кроме Миэлиты никто на Белую башню не поднимался. Но и Миэлита не поднималась, с тех пор, как между нею и Мудрейшим пробежала охлаждающая отношения трещина. Скорее всего, обе стороны мудро избегали  прямого столкновения. Ведь и Мудрейший тактично не являлся в главный зал храма, когда там пребывала Великая жрица. А были времена, когда юная Миэлита в восторге первого познания пребывала на башне несчитанное время.

Да… Что было, то прошло – безвозвратно миновало. Ныне об одиноких занятиях – тем более о мыслях равно Старшей жрицы и Великого жреца не было известно никому из обитателей Белого храма. Молодые не слишком воздержанные на язык жрецы строили догадки: с башни виден весь мир – невидимые с земли звёзды и даже судьбы; с белой башни нельзя вернуться прежним. Да ещё много чего занятного говорили. Ведь люди во все времена одинаково любят преувеличивать точно неизвестное.

Невидимые стражи не закрыли детям путь на белую башню. Честно говоря, взбираться по винтовой открытой с одной стороны пространству лестнице мальчику было страшно до холода в животе, но когда сам напросился, как отказаться?! Нескончаемая лестница, будто живая змея, извивалась под ногами. Ветер норовил сдуть. Почти задевая крылом, мимо проносились птицы, и от их пронзительных, разрывающих последнюю связь с опорой, криков кружилась голова, тянуло закрыть глаза и упасть в ветреную пустоту. Девочка же это всего, кажется, не замечала?!

Вниз лучше было и не смотреть, хотя глаза неволею туда заглядывали: драконий фонтан был уже неразличим, крылья галереи казались двумя вогнутыми полосками. Зато ясно виделась убегающая к краю долины дорога. «Интересно: с башни виден Мемфис?» – лихорадочно вопросами отвлекал себя от страха мальчик в белом хитоне.
Тут лестница, наконец, кончилась - втекла в круглый высокий зал – покои Мудрейшего. У пробитого в стене окна Великий жрец на миг показался мальчику прозрачной – просвечиваемой солнцем тенью. Редко чему-либо удивляющийся и многое знающий наперёд Ашая и теперь не удивился неожиданному визиту.

– Нет, Мемфис отсюда не виден, – спокойно ответствовал Мудрейший, словно отклики вслух на незаданные вопросы были вполне нормальны и обыкновенны. – К чему     город и видеть, когда храм поставлен так, дабы избегнуть суеты?! Что ж, тот, у кого хватило мужества подняться, может взойти со мною и на последнюю площадку и видеть великий хрустальный шар – моё третье око. Когда немного подрастёте, вы поднимитесь сюда к ночи, и я покажу вам в шаре все созвездия и  все земли. А сегодня я покажу вам море: оно в изменчивости своих волн так безбрежно - так прекрасно!

– Не держи морские волны, Дитя!
Волны морские - мирские удержать невозможно.
– И ты, Отец, удержать их не можешь?!
– Я не могу. Не удержат волны морские
                все вместе великие боги.

Космос – Великий Отец мироздания создал
Закон проявления тонких энергий: 
В материи недолговечной и зыбкой
Постоянно является всё и исчезает.
Смотрит с любовью Отец равно на всё.
Все дети равны: что проявится – всё украшенье.

Мать, рожая дитя, часть тела отдаёт своего.
Разве ведает мать, что из сердцем желанного
Воплотится?! Мать любит ребёнка любого.
Разве ведает мать, –
                что из сердцем желанного воплотится?!
 Но любит ребёнка любого мать – часть плоти своей...
             *   *   *   *   *
 
– Послушай, – озабоченно спросил мальчик Тенёму, когда они спустились (много страшнее, чем подниматься!), – Как же он так живёт? Ведь там наверху почти ничего нет: ни светильников, ни постели. Только жёсткая скамья, стол с папирусами и чаша с водой. И то, кажется, не для питья. Ветер продувает со всех сторон.
– Ашая даже может есть солнечный и лунный свет. Он чаще живёт ещё выше на площадке с огромным шаром-хрусталём: в нём виден весь мир.  Ещё Ашая никогда не спит.
– Люди так не могут! Ни один жрец в Мемфисе так не может.
– А вот он может! Он же самый  Великий жрец!

Мальчик с сомнением покачал головой: тут было что-то не то, а?! Ни мальчик, ни даже выросшая среди странностей Белого храма девочка - жрица ещё ничего толком не знали о мире бессмертных богов. Старшая жрица Миэлита проявила мудрость, оберегая детей от преждевременных знаний. Храм был полон занятных тайн, которые сызмала к странгностям привыкшая девочка считала само собой разумеющимся: как и следовало единственно быть. Но мальчик-то видел не совсем Так! В любом случае, здесь, в белом храме, конечно, жилось лучше, чем в шумном Мемфисе, в доме его не любящего отца. Кто был его настоящий отец, наш герой так и не узнает. Ашая с Великой жрицей сохранят эту тайну, как могущую только несчастливо отяготить сознание. И оба они в данном случае правы!

 Последствия посещения детьми Белой башни было удивительно: Мудрейший стал вдруг из своего поднебесья чаше спускаться вниз, чтобы у драконьего фонтана сидеть на краю бассейна. Не мешая детям играть, он пел не всегда понятные песни. Потом, попозже, появилась синяя книга:  Ашая преподнёс - дал её детям. Не свиток, как принято было в Египте, а сшитые квадратные листы: очень занятно! Только листы-то пустые!
– Мы сами напишем и нарисуем эту книгу, – а он прочитает, – догадалась  маленькая жрица: он так и хочет! Мы нарисуем его песни, и храм, и всё-всё!

Сначала в Синей книге появились рисунки: попытки нарисовать храм, друг друга, Великую Богиню. День ото дня рисунки становились совершеннее, а записи по мере взросления записывающих теряли кривизну, обретали симметрию, стройность.

Когда чаша терпения Великого
Космоса до краев переполнится –
Разольётся... Звёзды задрожат.
Пошатнется безмолвие звёздное
Гулким колоколом.

У Великих Дверей стражи
Затрубят – призовут на суд;
И мы вместе придем: Я и Он:
Недруг, соперник, враг, –
Неразлучные Он и Я –
Тень Его, тень Моя…

И в ничто, – в никуда
Распахнутся тогда Вечной
Ночи Врата перед кем из
Нас?.. Пусть исполнится!
      *   *   *

III – 24. ЭКСПЕРИМЕНТ  СТАРШЕЙ ЖРИЦЫ БЕЛОГО ХРАМА  КАА -  МИЭЛИТЫ. А что же Аклик То-Рим: поправился ли он?! Сознание в недалёком прошлом опасный жрец бога Ра сохранил, но активность утерял: сделавшись мрачен, впадал в меланхолию, большей частью молчал, устремив взор куда-то в пространство. После изысканий в Колодце времени леопард, странным образом, утратил к своему врагу всякий интерес. Но бывший мемфисский жрец всё равно редко выходил из своих покоев: разве что к вечерним сумеркам побродить в одиночестве. Никто ему не мешал. Странно только, что на своих уединённых прогулках он с удивительной регулярностью нечаянно встречал Великую Жрицу.

Не потерпи рассудок Аклика потрясение, его, возможно, встревожили бы неожиданно участливые вопросы о его здоровье, но с прежняя точность анализа была замутнена, и любому человеку  хочется иногда не молчаливого сосуществования, а общения с себе подобными. Тем более что в злосчастном свидании маленькой жрицы с юным фараоном Миэлита вроде бы и не участвовала?! Аклик её просил, и она всего лишь согласилась. Так возникла искусно сотканная жрицей туманная видимость некоей общности или приятельства. «Сила у него осталась! К чему ей пропадать?! – мыслила про себя Миэлита. – Не сама ли судьба подсказывает путь?! Почему не попробовать?..» Из этого всего проистекли следующие, для большинства оставшиеся скрытыми события.

Как-то в дорассветный тёмный час над белой башней-иглой беззвёздно помрачневшее небо вспорола ветвистая ослепительная молния, чудом не ударившая – не расколовшая хрустальный шар – око Ашаи на высшей площадке башни. В ответ молнии небесной башенный шар яростно вспыхнул, испустив пучок маленьких ослепительных молний. Как бы от подземного толчка храм содрогнулся. Белая башня задрожала: стены её засветились грозящим бедой матово голубоватым электрическим светом.  Вода в драконьем фонтане вздыбилась, изумрудно блистающей волной выплеснувшись из бассейна на площадку и лестницу, как стеклянная разбилась будто на осколки.

покоях Старшего жреца чуткий как все звери кошачьей породы леопард  подскочил, рявкнув в изумлении, и тревожно подвывая, закрутился на месте. Звери чувствительнее людей к нарушению природной гармонии. Хозяин леопарда Аллем проснётся немного позже, а разделявший с Аллемом покои мальчик в белом хитоне не проснётся и вовсе. В покоях маленькой жрицы в неясном испуганном полусне Амме забормотала все ею знаемые для умилоствования духов заклинания. Нянька судорожно сжимала охранный амулет на шнурке: где это видано  такая   молния не в сезон дождей?!

Подобно  молнии слетевший с башни вниз великий жрец Ашая Ашарам в главном  храме мимоходом успел заметить тревожно светящиеся стены и слепящий синим пламенем дрожащий как в лихадке шар в ладони Великой Богини, лицо-покрывало которой гневно искажали грозные отсветы. Сзади изваяния богини Ашая стукнул посохом отличимую от кладки стены только по определённому узору дверцу. Дверной камень  отъехал в сторону и Ашая, второпях едва не оскользнувшись на круто спускающихся ступенях, ворвался в нижний подземный храм, о существовании которого не знал почти никто: не знала даже любопытно вездесущая маленькая великая жрица. Настолько тщательно хранилась двоими Высшими тайна. Аллем, правда, знал тайну от Нараи, но в самом потаённом месте не бывал, ибо его туда не звали. В прошлом человек военный, Старший жрец без великой нужды не нарушал правила. Нужды же доселе не случалось, но теперь, кажется, она есть?! Так он спросоня лихорадочно соображал, разбуженный странным поведением леопарда.

В слабом неживом негаснущем свете-пелене из неких прозрачных сосудов взорам Мудрейшего открылось нижнее святилище: по углам - четыре меньшие подобия верхней великой богини: иссиня чёрная (руки скрещены на груди); золотая (руки ладонями вниз на коленях); серебряная (руки ладонями вверх) и из голубой ляпис-лазури (правая ладонь у сердца, левая – ладонью к смотрящему) С четырёх сторон света четыре богини смотрелись в круглый тёмного камня проточный бассейн посередине. Суровы были изгибы губ чёрной богини. Золотая богиня излучала холодное бесстрастие. Серебряная – печаль. Богиня же лазурная неожиданно нежно и загадочно улыбалась.

  Ни шара, ни зеркал у этих богинь в руках не было. Вместо этого в центре бассейна - зеркала из воды восходил столб – стебель, увенчанный каменным белым лотосом. А в лотосовом центре - сердцевине третий шар – меньшей копия верхнего и большая – в верхнем храме в руках богини. Это шар тоже будто сошёл с ума: стреляющие изнутри резкие огни стремились пробить оболочку. Впоследствии выяснится, что мелкие трещины пронизали прозрачный хрусталь. Тёмная вода в бассейне рябила тревожными искрами, не становясь светлее.

Под покрывалами безликие и немые, уже многие годы ожидали богини того, кто в силах  прозреть их лики, изречёт за них истину. О, боги, боги!  снизойдите к вечной, людской от первого дня творенья  жажде: Смилуйтесь!!! Сейчас истомлённые немыслимо долговременным ожиданием тела богинь излучали как бы слабое свечение, но каменные на лицах покрывала не ожили – не колыхались. Между богинями на стенах прикреплены были масляные светильники: не зажжёнными долгие годы напрасно они ожидали обряда. Но сейчас три светильника чадили, как только что угасшие. На четвёртом едва теплился умирающий, прыгающий огонёк.

 У бассейна, горестно наклонив красивую голову, и как богиня иссиня чёрная и гневная, скрестив на груди руки Миэлита Мицема застыла, подобная пятому недвижимому каменному изваянию. У ног этого изваяния недвижимо лежало нечто очертаниями похожее на поверженную статую или тело человека – тело Аклика То-рима.
– Миэлита! Что ты сделала?! – вне себя почти простонал Мудрейший, воздев руки.
Она ответила не сразу, не в силах сразу стряхнуть оцепенение. Но вот дрожь пробежала по будто окаменевшей плоти: стоявшая вздохнула и с явной неохотой заговорила. Явление Мудрейшего было предсказуемо, но нежеланно.

– Не сделала, но хотела сделать, то, что мы вместе не смогли. И на что я от тебя не получила бы согласия. Поэтому и не спросила. Я желала, чтобы накопленная во внешнем храме энергия этого святилища, слившись с энергией мемфисских храмов, открыла бы прямой путь… – она неопределённо указала куда-то наверх. – Разве в этом человеке не отражена с худшей стороны сила Египта!? Недостатки – одно. Сила – другое. Но нашей совместной силы не хватило: очнувшись едва наполовину, богини основания храма не разомкнули уста.

– Ты чуть не разрушила храм! Тебе известно предсказание…
– Предсказания изрекают такие как ты и я, – жрица горько усмехнулась. – Предсказания не означают ещё свершившегося! К чему трусливо бездействовать, когда борьба возможна?!
– Безумная!
– Не более того безумная, кто оставляет это место неприкосновенным, и потому копящим тёмные тени недовольства. Ибо пустующие храмы всегда грозят превратиться в обитель тьмы: ты знаешь это не хуже меня! Он рисковал жизнью, – она указала на Аклика, – но я рисковала большим: всем бессмертием. Увы! Моё бессмертие небу неугодно было взять! Я жива и здесь, а он…  Да он, кстати, тоже жив, лишь в обмороке.

– Он знал, что делает?
– Конечно, нет!! Но он пришёл по доброй воле: священные основы не нарушены.
– Ты обманула его?!
– Всего лишь не открыла полной истины тому, кому открывать её не следовало. Храм темнотой напомнил ему египетские храмы: взбодрил его мысли. Этого казалось достаточно.
– И ты воспользовалась им просто…
– Как сильным зеркалом! Ибо такой обряд творят двое рожденных на земле: жрица и жрец. – На «рожденных на земле» она повысила голос. И Ашая прекрасно понял намёк на своё бессилие заставить служить себе его же фантазией созданное.
– Ты совершила ошибку, Миэлита. Кроме силы необходимо ещё осознание и предназначение!

– Столь высокого ранга посвящённого мужа (в голосе её прозвучала уже открытая насмешка) у нас нет, и не предвидится в течение хотя бы одной жизни рожденных на земле, отпущенное же судьбою мне время стремится к естественному завершению. Ведь я - не наслаждающийся тысячелетиями бог-долгожитель. (Здесь Мудрейший вздрогнул.) И мне надоело пребывать в бездействии. Совершая ошибку, я пыталась избежать последствий твоей возможной прошлой ошибки даже для той, кого ты в будущем надеешься сделать своим совершенным зеркалом. Ведь и я – одно из твоих отражений: можешь ты отрицать?!

Мудрейший закрыл лицо свободной от посоха рукой.
– Быть может, я совершил ошибку ещё раньше…
– Когда, не смирившись со своей судьбой, задумал возвести этот храм, – с безжалостной жёсткостью закончила Великая жрица. – Этого я доподлинно не ведаю. Быть может, ты совершил ошибку, когда привёл в великий светлый храм меня, ничего не поведав о нижнем храме тёмном?! Вспомни: ведь я прозрела его сама: он звал меня! О, Ашая Ашрам! молись не воплощению твоих грёз – Белой милосердной Богине, а вечному Великому космосу, дабы задуманное тобою не окончилось бы провалом! Надеюсь, в этом огромном мире ещё остаётся что-то не людьми и не богами измысленное: что кроме неведомого теперь спасёт нас?!
– Разве не знаешь ты, Великая жрица, что сомнение убивает Истину?!
– Сомнение может также хотя бы указать на грязь! Поживём – увидим.

Молчание повисло в тёмном храме. Язычок умирающего живого пламени зачадил, в последний раз взвился и угас. В холодном свете вечных светильников ободряющая улыбка лазурной богини стала не различима, а весь храм предстал сонным нерадостным видением. И уже будничным, словно вспарывающим призрачное видение тоном Миэлита Мицема прибавила:

– Не тревожься, Мудрейший: никто ничего не узнает. Ещё с вечера я навела на всех крепкий сон: храм содрогался, но никто не проснулся. А если и проснулся, то не понял и не вспомнит утром. Даже ты осознал не сразу: это мне чего-то стоило! Только  Старшему жрецу  позволено проснуться: он уже спешит сюда, ибо Наараи поведал ему о потаённой двери, а ты её оставил открытой. Старший жрец нам нужен. В его молчании можно быть уверенными. Мы вынесем тело этого несчастного наверх, положим у подножия богини и удалимся. После Старший жрец приведёт ему нужную помощь.

– Тебе его не жаль? – Ашая указал на слабо застонавшего Аклика.
– Нет, – голос ответствующей был равнодушно твёрд. – Все мы лишь орудия Неведомого. О, Великий жрец! Пожалел ли ты когда-нибудь меня – свою ученицу?! Учил ли меня нуждаться в жалости?! Не нуждающийся в жалости, как может жалеть других?! Если Космос – есть сумма людских отражений...

– Молчи! Молчи!! Прошу тебя! Умоляю!! Сейчас не время. Не колебай слабого равновесия оставшегося! Чаша терпения Великого Космоса…
– Ещё не переполнилась, но может переполниться в любой момент, – сурово закончила жрица. – Это даже мемфисские презираемые тобою жрецы знают.
Устало поникнув, Ашая ничего не ответил. «Ах, Мудрейший! Разве мы уже не всё потеряли, чтобы чего-то бояться?! Разве не всё поколеблено?!» – так напоследок красноречиво промолчала жрица.

В этот момент в узком проёме от потаённой двери ведущего в нижний храм коридора возник запыхавшийся Аллем, а за ним и  леопард, на которого не подействовали рассчитанные на людей заклинания Старшей жрицы, и которому в верхний храм, вообще-то доступ, был запрещён. Ну, уж такое случилось выходящее за рамки  правил событие, что некогда было обращать внимание на мелочи. Всё дело в том, что преданное животное чувствует настроение хозяина, а сон второго хозяина леопарда Старшего жреца Аллема этой ночью был беспокоен и тяжёл.

Снилось ему, что он снова, как когда-то давно оглушён в бою: тело недвижно, а исторгнутое из тела сознание видит содрогающийся – готовый вот-вот рассыпаться на камни Белый храм. Потом ударила молния, зарычал леопард, – и он очнулся. Теперь же в неживом вечном свете казалось, что сон длится: разве не только во сне возможно узреть разделившуюся на четверых Великую Каа! Узреть оживших смеющихся четырёх богинь и около тёмной воды две белые будто белокаменные статуи Великих – жреца и жрицы? На мгновение даже мелькнула мысль, что перед ним настоящие изваяния: даже их отражения в чёрном зеркале воды казались живее. Недвижно распростёртого на тёмном полу Аклика он не сразу заметил.

Втроём они с трудом вынесли по крутой лестнице тяжёлое тело пострадавшего в верхний храм. Затем Миэлита и Мудрейший, как было задумано, удалились, а Старший жрец вместе с не пожелавшим его оставить одного леопардом оправился будить  наиболее молчаливых старших жрецов, кому надлежало помочь водворить якобы нарушителя спокойствия в его покои. Во вторичной попытке пострадавшего побеседовать с Богиней, никто не усомнился. Правда, младшие жрецы изумлялись: к чему бы всем им равно одинаково снилась страшная гроза или сотрясение земли?! Что снилось  старшим жрецам остаётся неизвестным. Известно, что все они встали не в лучшем состоянии с тяжёлой головой.

Аклик То-Рим сохранил жизнь, но сознание его настолько затемнилось, что пришлось приставить к нему направляющих действия больного к его благу служителей. Все лекарские усилия Аллема внести в угасший разум просветление оказались бессильны. «С Космосом шутки для всех опасны!» – так помыслил Старший жрец. В общих чертах догадывающийся о произошедшем догадки свои он свои оставил при себе.

Той ночью снилась гроза и другу маленькой жрицы - мальчику в белом хитоне – Оаяну Амолику. Более же всех сон досадил самой Тенёме – Богами дарованной: ей снилась обваливающаяся белая башня. И будто бы в гневе на нечто неведомое она выросла больше храма и своими руками разрушила его, как песочный домик! Ужас!.. «Плохой – гадкий сон! Надо смыть его – поскорее искупаться в Драконьем фонтане!» Когда же к фонтану пришёл и её собственный мальчик в белом хитоне, девочка отринула ночные сонные страхи. Потому что приснившегося не могло быть и не будет никогда!

Мудрейший и Прекраснейшая и обычно-то проводили  большую часть времени в одиночестве. Но очень внимательный наблюдатель мог бы заметить, что с ночи неудачного опыта в нижнем тёмном храме Великий жрец Ашая Ашарам и Великая жрица Великой богини  Миэлита Мицема с изящным артистизмом избегали друг друга: трещина непонимания между равно властными – жрецом и жрицей опасно расширилась. Можно ли было это трещину перепрыгнуть? Боги ведают! По крайней мере ни жрица, ни жрец для этого ничем не пожелали поступиться. Очень внимательным и столь же молчаливым наблюдателем себе на уме оказался один Аллем. Четвёртый свидетель потрясений в нижнем храме - Аклик То-Рим с той несчастной для него ночи уже ни о чём не мог связно поведать.

 Бывший властолюбивый жрец солнечного бога Аммона - Ра Аклик То-Рим, надолго выпав из действия, явится под конец повествования как лицо, скорее, уже страдательное. Пусть он пока, ни в чём необходимом не испытывая нужды, пребывает в состоянии сумеречного, но зато и не страдающего сознания. Так уж решила судьба. Что тут можно поделать?! 
                _____________________________________________________

Хрусталь – прозрачный сияющий мир.
Мир – сияющий гранями камень прозрачный
В сердце – в дивном  бутоне цветка голубого.
Сердце своё на ладони раскрытой согрей дыханьем –
Омой слезами горя и радости неразделимых.
И вот вырастает цветок – расцветает бутон золотого
 Солнца, и бледной, нежной Луны тихо льётся
Серебро вдохновенья. По небу высокому белою
Лёгкою пеной прибоя плывут облака.
Зеркало Неба плещет брызгами звёздными.

Зеркало моря небеса отражает: струит сияние звёзд
И кораблик качает в синих-синих волнах.
Ветер звенит в парусах, серебром рассыпаясь.
Птица парит и кричит, пространство пронзая.
Где-то звенят золотые колокольчики радости.
Флейта восторга играет. На берегу сочетания
Звука и цвета и света не опускай в ослеплении ладонь –
Сердца кристалл  не роняй в бездонные воды фантазии!
Не забывай, – центр всего мироздания –
Источник и звука, и цвета волшебной игры –
                – твоё только сердце.
За всё ты в ответе.
     *   *   *   *   *         

III – 25.  ВЗРОСЛЕНИЕ. ЦЕЛЕБНЫЕ  ТРАВЫ  ОТ  СЕРДЕЧНОЙ  ТОСКИ. Не колеблемое явными событиями время бежит нечувствительно - летит как тайная стрела. И вот люди в недоумении: столько времени уже незаметно миновало –  как же это так могло статься?! Да не может быть?!! Откуда-то седина на висках и дети выросли. Когда же успели они прожить все эти на людской счёт длинные и на меру Великого космоса мимолётно эфемерные годы?! Несовпадении  меры счёта времени земли и неба – главный подвох земной жизни.

Говорят, что не помнящие о стремительном беге времени смертные хотя бы мимолётно счастливы. Помнящие же о коварной мимолётности вечно терзаемы сомнениями: успеют ли создать - исполнить желаемое?.. Так, однажды глянув на террасу с Драконьим фонтаном, Великая Жрица Белого храма Великой Богини Каа Миэлита Мицема - Высокорожденная из касты высших жрецов узрела нечто закономерное и по времени предсказуемо должное свершиться, и тем не менее, неожиданное, заставившее сердце наблюдающей биться с беспокойной горечью.

Смеясь, двое шли мимо покоев Великой Старшей жрицы: первой  нежной юности незаметного перехода из детства в отрочество уже почти - юноша и девушка. Юноша высокий, стройный, сероглазый, -  для Египта редкость. Каким красавцем вскоре должен был стать бывший худенький мальчик в белом хитоне - Оаян Амолик! Не обещавшая стать красавицей девушка и в противоположность Старшей жрице, кажется, не особенно заботилась, какое впечатление производит?! По плечи остриженные волосы придавали ей сходство с мальчиком. Глаза разреза называемого в Египте «драконьим» и считавшегося красивым не знали подводки тушью, с чем оскорбилась бы всякая уважающая себя знатная уроженка Мемфиса.

Красота, однако, замещаема оригинальностью и ещё чем-то, чему и название трудно подобрать: обаяние? вдохновение? Когда это странное выращенное в храме существо смеялось, казалось, оживал - смеялся весь Белый храм, и весь мир, которому в такт  вторили серебряные бубенчикам на подоле одеяния. Казалось, вместе смеялась под своим неснимаемым покрывалом  даже Великая Богиня Каа. Не улыбнулась только печально погрузившяся в тайные думы Старшая жрица  погрузилась, и что из того последовало?!

– Оаяну следует явиться в Мемфисе при дворе нового фараона, дабы испытать обольщения судьбы. Его рождение даёт право. Мы сделаем его Младшим свободным жрецом. От нашего имени поручим присутствовать на храмовых и дворцовых празднествах.
– К чему этот пустое звание, о, жрица?!– несколько удивился даже Великий жрец.

– Оно не так уж и пусто в мире пустых званий! Не следует терять связи с дворцом фараона. Ведь юный спесивец не примчится к нам, подобно слишком часто наезжавшему властолюбцу старому. Много соблазнов в Мемфисе! Всему своё время: ныне выросший мальчик мешает нам обоим! Тебе Против их воли их уже не разлучить: и он, и она нам не подчинятся! Когда же после всего юноша не променяет Белый храм на Мемфис, то… пусть они тогда делают, что хотят! Тогда я – отступаюсь. В некотором роде оба мы здесь станем лишними.

– Речь твоя так странна, будто ты бредишь, Миэлита?!
– Ах, если бы! Бредящий ни за что не отвечает.
 «Как ты слеп, о, Мудрейший! – мыслила про себя Старшая жрица. – Хорошо же ты узнал за бессчётные годы людское сердце, - нечего сказать!».

«Они» – подросшие мальчик и девочка даже мимолётно не мыслили, что могут расстаться. «Он» всегда возвращался в Белый храм к своей подруге с бубенчиками на подоле. Если не слышать звон этих бубенчиков, как тогда жить?!
– Какой красивый у тебя теперь шлем! Миэлита  даже велела сделать на нём изображение Богини. И в навершии шлема будто маленькая белая башня. Чтобы сразу видели в Мемфисе: ты из храма Каа.
– Шлем, и правда, красивый. Только в нём жарко и тяжело. Пусть он чаще пребывает на подставке, чем на моей голове.
– Тебе интересно в Мемфисе?

– Так себе. У фараона во дворце всё как на параде. Ещё бы ничего - дело привычки, а вот в мемфиских храмах совсем нехорошо! Приносят в жертву животных: гадают по их внутренностям. Представь, что нашему леопарду заживо вспороли брюхо?..  Лучше не представлять! Нет, я  не хотел бы остаться в Мемфис. Больше всего я люблю править колесницей, когда возвращаюсь сюда. Едешь: впереди то ли белая точка, то ли далёкий цветок. И потом вдруг храм. Тебе не скучно одной без меня? 

– Разве я одна? Здесь есть Богиня и Аллем, и Ашая. Когда ты уезжаешь, я всегда поднимаюсь к нему или он спускается.
Младший жрец будто с досадой поморщился.
– Совсем ни капельки не скучно?!
– Почему ты хочешь, чтобы мне непременно было скучно? Всегда есть что делать и о чём подумать. Я записываю все песни Ашаи в нашу Синюю книгу. Но я всегда очень рада твоему возвращению.
Подросший мальчик в белом хитоне не слишком удовлетворённо вздохнул.
– Пойдём нынче ночью под луной купаться в нашем пруду?
– Пойдём!

И они отправились купаться в Лотосовый пруд: с детства одно из главных удовольствий. В ночь самой полной луны облитые звёздным серебром лотосы на ночь не закрывают – не сжимают в бутон лепестки. В такую ночь уставший небосвод падал подремать – понежиться в пруд. Вместе с лотосами в синей воде дрожали - танцевали звёздные ожерелья. И мальчик в белом хитоне добыл лотосов, а девочка ими украсилась. Неплохо ббыло бы украситься и звёздными ожерельями, только они скатывались с плеч и ускользали из пригоршней вместе с водой. Зато звёздные искры так красиво и таинственно мерцали в глазах!

Очарованные звёздными ночами мальчик в белом хитоне и Младшая жрица так и не разведали, что в тупике лотосовой заводи не пустовала пещерка под двумя скрещенными будто два каменных пальца камнями. Несмотря на уверения Миэлиты, там не было змей: сейчас там пребывала наблюдающая за купальщиками Старшая жрица собственной персоной. Ибо кривая щель в стене пещерки была замаскированной раздвигающейся дверью. А сама пещерка была концом или началом (смотря, откуда идти!) подземного хода – тоннеля как раз к четырём богиня в нижний храм, откуда другая потайная дверь вела в храм верхний. Для личных целей нередко пользовавшейся потайным ходом Великой жрице из верхнего храма уже легко было попасть на террасу и в свои покои.

Спросите, почему же такие любопытные мальчик и своевольная девочка до сих пор не обнаружили входа в тоннель? Уж если Великая жрица в бурную ночь своего в нижнем храме эксперимента заставила мёртвым сном спать всех жрецов, то могла же она заговорить - заклясть тайный вход так, чтобы туда просто не хотелось идти?! Смешно же думать что подросшие мальчик и девочка в магии были сильнее опытной жрицы!

Впитывая звёздный свет, вода становится целительной: в полнолуние даже выставляют под луну чаши с водою, чтобы утром умыться. Миэлита всегда купалась в Лотосовом пруду при полной луне и звёздах: один из секретов её молодости. Этой ночью она, уже успев омыться звёздным светом и побеседовать с луной, хотела уж было удалиться, но, заслышав голоса, осталась понаблюдать, о чём купальщики никогда не узнали. Как и прошлые детские игры невинное купание чем-то Прекраснейшую озаботило?.. Но чем?!

В озабоченной памяти Старшей жрицы явилась другая совсем недавнего  времени картина: Великий жрец Ашая Ашарам и Тенёма Теурина Аманата у Драконьего фонтана. Должное издалека сиять серебряное зеркало на груди Ашаи не сияет, потому что Тенёма прижимается к нему лбом. Недвижные фигуры похожи на белые изваяния на краю бассейна: зачем Великому жрецу тратить слова, когда можно передать информацию и иначе?! Людские слова так много искажают.

…И  вот говорю я, но опытом как сединою жрец умудрённый:
Не держи – не удерживай в памяти образы,
Без приязни и неприязни живи и дыши:
Наслаждайся свободно многообразием,
Но в сердце вечный источник всех отражений храни.
На границе памяти и проявлений – рождений
Звонкая спит тишина у Великих Дверей и
Синяя – синяя Вечность клубится…

«Продолжение мне хорошо и слишком давно известно, – вздохнула Миэлита. – Он пел и мне когда-то... Только приблизился ли он сколько-нибудь к искомой границе сам?! В любом случае: пора! Ведь я уже давно решила!

Утром в храме у ног Богини Великая Старшая жрица Миэлита сообщила жрице Младшей, что пора уже ей научиться всему ещё не постигнутому. Поэтому теперь Тенёма каждый день будет проводить со Старшей жрицей определённое время. Младшая даже рот открыла от удивления: доселе Миэлита не жаждала её общества и ничему учить не стремилась!

Только очень нечувствительный за совместно прожитые долгие годы не почувствовал бы неприязнь Старшей Великой жрицы. Однако учителем она оказалась терпеливым и добросовестным. Внушать нужное умела не хуже Ашаи. Стоило только захотеть! До сей поры самостоятельные догадки и прозрения ученицы стремительно превращались в определённость, а вписанные в Синюю книгу Песни над Священной чашей обретали законченность.
– Зачем же записывать, когда я помню? - удивлялась ученица.
– Во всём нужна аккуратность. Пригодится, не тебе, так другим.
«Это ирония! – про себя мыслила Тенёма. – Кому это – другим?!» Но она ошибалась: на сей раз иронии в словах Старшей не содержалось.

Впервые Тенёма вдруг осознала, сколько знает ею не слишком любимая Миэлита Мицема! Только две вещи Старшая жрица не никак не могла внушить ученице: что долг и радость исполнения – вещи не всегда совпадающие, а жрец и человек – в одном сердце могут противоречить друг другу. Когда боги не помогут, пусть уж ученица в этом  разбирается сама!

Сколько обучение длилось? Не дни, но и не годы, – не слишком короткое и не слишком длинное время. Ибо ученица и так знала много. С возмужавшим мальчиком в белом хитоне – с Оаяном приходилось видеться реже, и в придачу к знаниям Тенёма наконец-то научилась по нему скучать. А выросший мальчик в белом хитоне под руководством вспомнившего былое Аллема научился недурно владеть мечом. Пригодится мужчине, – мыслил Старший жрец.
– Эй, Оаян! Что с тобой?! Так тебя заколят, – не успеешь ойкнуть! Не думай во время боя ни о чём постороннем! Даже о Тенёме.
Но он не мог о ней не думать: он, кажется, ревновал подругу к Старшей жрице.

 Последняя часть учебной программы Великой жрицы оказалась даже приятной: за пределами храма она показывала  целебные травы. На эти прогулки можно было приглашать с собой Оаяна. Потом наступил перерыв: учительница отдыхала, пообещав погодя ещё указать редкую траву от сердечной тоски.
– Сердечная тоска?! Как это?

– Не могу выразить словами. (Когда же до сего дня Миэлита признавалась, что не может чего-то?!) Но за пределами храма случается чуть ли не с каждым. Да и Белом храме иногда случается. Ведь только ты выросла здесь, Тенёма. Другие 
пришли из большого мира. Спроси хоть у Аллема.

И Аллем, печально вздыхая, ответствовал, что в сердечной тоске у него в прошлом  не было недостатка: даже слишком много тоски. Источник этой злой болезни – потери и разочарования. Выражается сердечная тоска в том, что жизнь кажется ненужной, человек бледнеет, худеет, может стать равнодушным и даже злым. И что Нараи его, Аллема, от сердечной тоски спас, но не травами, а своей мудростью.

 Трав же таких от тоски в природе нет, – ни один лекарь их не ведает. Поэтому Великая жрица, верно, пошутила. И в любом случае до конца эта зловредная болезнь не лечится: как вцепится, так и будет временами томить и грызть; даже со света может сжить. А лучше всего от сердечной тоски, по его, Аллема, мнению, помогают дружба и работа.

– Великие боги! Да ты скажи яснее, как это чувствуется!
– Ну… Когда Наараи ушёл, ты же тосковала? Даже плакала? И ещё когда мальчика в белом хитоне в первый раз сюда к тебе привезли, а потом увезли. Теряешь что-то дорогое, и сердце будто разрывается.
– Ах, вот как! – она задумалась. И, кажется, поняла нечто о сердечной тоске лучше, чем её верный друг Оавян.
Ах, если бы  знать, сколь мало времени нам самим иногда остаётся до сердечной тоски?!
______________________________________________

В совершенном бескрайнем пространстве бесконечной
Прекрасной Вечности совершенные ясные звёзды сияют:
Созвездья - соцветия звёзд. Звёздная дорога. Звёздная
Дара прозрения чаша.  Звёздная колыбель рождения
Высшего. Ожерелье путь освещающих звёзд – маяков.

Совершенные звёзды - солнца не знают страданий и горя,
Но не знают и радости: счастье ни с чем не сравнённое
Трудно – так трудно! – узнать - осознать! 
                Но надо! Непременно надо  узнать!

 
В прекрасной Вечности  совершенства закон –
                только один для всех.
Зеркало нужно, чтобы увидеть своё лицо.
Чтобы узнать - понять сердце своё –
                отрази его в зеркале - в сердце другом!
                *    *    *    *    *         


III – 26.  ЗАКОН  СОВЕРШЕНСТВА. Дни шли и летели недели, а Великая жрица Миэлита Мицема не вспоминала о своём намерении показать таинственную траву. Поскольку Миэлита никогда ни о чём не забывала, значит, она, и правда, пошутила?.. Не упускала же она из виду ненавязчиво проверять, как ученица помнит ей преподанное? Новое было в том, что несколько раз при отъезде в Мемфис Старшая жрица, за себя оставляла Младшую, перед ликом Богини торжественно вручая ей  жезл – символ власти, чего раньше никогда не случалось.

Услышав, что Миэлита ездила в Мемфис, Оаян слегка удивился: явление в столице Великой жрицы богини Каа не такая штука, чтобы прошло незамеченным! Что бы это значило?!  Впрочем, у Миэлиты могли быть и свои тайные дела. Когда хочешь остаться незамеченным, можно и постараться. В любом случае бесполезно было слишком ломать голову над тайным смыслом поступков хитроумной Миэлиты Минцемы.

Не так ли всему и следовало быть, когда Тенёма уже выросла?! Да и в отсутствие наставницы внешние жреческие обязанности  особенно не обременяли. Кроме ей с детства в радость утреннего подношения Богине Каа, остальное целиком оставалось на совести жрицы: в постижении Истины она никому отчёта не давала. Правда, один раз некий жаждущий из Мемфиса просил предсказания как раз во время отсутствия Миэлиты. Пришлось предсказывать Тенёме. Совершилось это так неожиданно легко,  –  слова так быстро выскочили из Священной чаши, что юная жрица  даже в них не вдумалась:

Катится плавно колесница, но конь вдруг вскинет на дыбы!
Уйдёшь – и всё потеряешь. Останешься – не приобретёшь.
Кто к сроку вернётся, – узнает веленья богини - судьбы.

Когда бы от сознания своего в данный момент величия  предсказывающая имела опыт, она бы удивилась спокойствию просителя. Потому как от подобного предсказания люди обычно в ужасе кидались жрецу или жрице в ноги: люди молили немедленно исполнить  отводящий беду обряд. На всякий случай! Но на месте Старшей жрицы Великой жрицы Младшая  ещё не имела такого полезного жизненного опыта.  Помыслив за неё, спросим: возможно, проситель просил предсказания не для себя? Кажется, на этот счёт что-то неясное он даже пробормотал?! А кто же тогда был этот таинственный проситель предсказания?..

В целом свободным пока от потерь и не угрызаемым никакой тоской Тенёме и её другу в отсутствие Старшей жрицы жилось совсем неплохо. Вот только в Мемфисе шёл месяц священных празднеств в честь бога Ра, поэтому Оаяну по обязанности Младшего жреца частенько приходилось покидать Белый храм для его представления в городских храмах. Зато Мудрейший нисходил к Тенёме  с Белой Башни чаще обычного: кажется, он тоже для своих целей пользовался отсутствием Миэлиты. То было  время наибольшего созвучия между Великим жрецом и годы тому назад возложенным к ногам Богини священным ребёнком. Раньше Мудрейший только пел песни  ребёнку,  теперь перед ним была та, кто могла мыслить и отвечать.

В прекрасной Вечности  совершенства закон – только один для всех.
Зеркало нужно, чтобы увидеть своё лицо. Чтобы узнать - понять
Сердце своё отрази его в зеркале – в сердце другом!
Ясные дальние звёзды качает - отражает Великое зеркало –
Земной океан. И вот оживает – струится песней вода.
Но и звёзды могут себя в океане увидеть – узнать.
Если звёздная колыбель пуста, то для чего – для кого она?!
Звёздная чаша ждёт, чтобы к ней прикоснулись губами  жажду утолить.
И вот странное новое чувство родилось –  вспыхнуло в сердце одной звезды…

И досочиняла ли Тенёма Теурина Аманата сама, или ей подсказывал Ашая, но продолжение вышло такое:

Странное новое чувство вспыхнуло в сердце одной звезды:
Тесно ей стало в самой себе?! Так много ясного света:
Кому его передать?! И тогда упала звёздная капля одна –
Только одна слеза ясной звезды упала и стала
Живым отражением Вечности с мириадами звёзд.
Зеркалом матери стала звезды слеза.
Ей название дали – Земля.  И на ней родились –
Проснулись люди созвездьям созвучные. Люди –
Звёздные ясные слёзы. Всех миров отраженье
В человеческом сердце сияет так ясно!

Мир только грубому несовершенному зренью
Кажется неколебимым, незыблемым, плотным…

И много удивительного узнала Тенёма Теурина Аманата об устройстве мироздания. Не открыл Мудрейший только, кто такой он сам. Ещё было рано – ещё не время?.. А может быть, он, опасаясь чего-то, малодушно медлил?! Так ли иначе, но должное издалека сиять серебряное зеркало на груди Ашаи опять не сияло, потому что Тенёма прислонялась к нему лбом, постигая искусство говорить мысленно.  Кроме того это зеркало могло ещё и являть картины спетого – сочинённого:

Мир – это жизнь. Жизнь – это вечное, неостановимое
Звёздного света круженье и пенье.  Тот, кто сможет это
Увидеть - понять и отразить в своём сердце и разуме равно, –
Новой живою звездою станет, и новый совершенный
Мир сотворить…

– У тебя с Ашаей красиво получается! – оценил Оаян. – Я запишу в Синюю книгу. Потому что у меня почерк всё-таки лучше: как у настоящего писца.
– Запиши: я буду рада. Только знаешь, как-то всё это странно... Вот с Миэлитой всё определённо: она и диктует, и велит, но каждый остаётся самим собой. А эти песни отрывают от земли: голова лёгкая и пустая, будто сама себя забыла?.. Как это было в конце песни:

Вечности отраженья в сердце живом не мельчают,
Но больше и ярче становятся, совершенными ясными
Звёздами освещая пространство Бескрайней Вечности…

– Вечность-то они освещают, а Земли не видно.

Никто – даже Ашая не знал, что на террасе песню про звёзды  слушала и Миэлита. Возвратилась  она в храм в сумерках и в обход – сразу к храмовым конюшням, а оттуда уж к Лотосовому пруду и по подземному проходу в нижний и в верхний храм, и через  террасу в своих покоях. Когда точно Миэлита вернулась, прислуживающие ей немые девушки рассказать не могли. Двое же личных старых слуг при конюшнях были так преданы, что были немее немых, ибо последние могут попытаться изъясниться знаками, а нежелающий говорить нем по желанию. К тому же эти слуги скоро куда-то уехали на повозке с некими вещами. Остальные опять-таки не обратили на это внимания: мало ли что поручит Великая жрица?!

И вот теперь в белом одеянии в нише белой стены никем не замеченная (невидимая, как сказали бы любители чудес!) Миэлита  жадно наблюдала. Подобие стона слетело с её в волнении покусанных губ.
 – Либо он оторвёт её от земли, либо она его!.. И на чьей стороне придётся быть? Я давно уже только на своей стороне. Что ж… Ни к чему более откладывать. Решённое следует исполнить. Вечерние тени исчезают с рассветом. Только рассвет ли это?!
И Младшей жрице утром было сообщено, что через три дня Миэлита, наконец, покажет ей ту самую таинственную траву, исцеляющую от сердечной тоски.
 – Мальчика в белом хитоне… то есть  Оаяна с собою не бери. Ты мне нужна одна. Встретимся в храме в предрассветных сумерках.

Младшая жрица осталась в недоумении: почему же в этот раз нельзя взять с собою Оаяна? Раньше, ведь было можно! Чем он помешает собирать эту особенную траву от сердечной тоски? И зачем ей с Миэлитой встречаться в храме, когда за пределы Белого храма удобнее выйти по внешней лестнице от площадки с драконьим фонтаном?! Священную чашу у ног Богини не беспокоят по таким мелким бытовым вопросам. Правдоподобная догадка так и не осенила Младшую жрицу, потому что Миэлита в первый раз вела себя не как обычно - нелогично. На шутку тоже не было похоже. Да когда же Великая жрица так шутила?! Оставалось ждать само разъяснения событий. И разъяснения и сами события – в свой срок не замедлили.

Тень, капля космоса на камне человек, –
Бессрочен мысли бег, мгновенен плоти век.
У Вечности и Века на краю –
           опасно жизнь в ничто пролить свою…
                *      *      *   

III – 27.  ПОСЛЕДНЕЕ НАСТАВЛЕНИЕ В НИЖНЕМ ТЁМНОМ  ХРАМЕ. Из предрассветных сумерек словно возникала Богиня Каа, молочно-белыми ступнями сливаясь с камнем площадки. «Равновесие и Справедливость – мать и отец, и основа основ…»  – сколько истёкшего времени гласили начертанные на камне, у божественных ступней знаки?! На раскрытой правой ладони бледным отсветом таинственно вспыхивал хрустальный шар.

На серебряном, будто приминающем каменные складки головного покрывала венце третьим глазом сиял большой хрусталь. Свет и тени скользили, отражаясь в хрустале, отчего скрытое лицо казалось странно живым: вот, колыхнулись складки из камня изваянного  покрывала… Вот-вот ветер откинет ткань; разомкнутся губы – и Богиня наяву заговорит!.. Она и оживала силой воображения маленькой девочки – священного ребёнка Тенёмы Теурины Аманата. С ней богиня дружески беседовала. Но даже для маленькой подруги не скидывала богиня с лица каменного покрывала, открывающего только чуть усмехающиеся губы. Ребёнка это не беспокоило. Теперь же на пороге юности Младшей жрице всё чаще хотелось откинуть покрывало.

В предрассветных сумерках храм казался пустым, но призвавшая в храм жрицу Младшую, Старшая Великая жрица уже пребывала у божественных ног не как обычно в дивном белом одеянии, но впервые за долгие годы в храме золотисто зелёном. Впрочем, она ведь собиралась за пределы храма за целебной травой!

 Вторая странность: подобие венца Богини  - Серебряный с хрусталями венец Великой жрицы возлежал не её голове, но у ног изваяния.  Этим утром не убранные жемчугом прекрасные Волосы Великой жрицы перехватывала простая лента. И от этого  Миэлита Мицема казалась бы совсем юной, когда бы не обведённые темноватыми кругами от бессонницы или дум глаза. Старшая жрица, и правда, пребывала у ног Богини всю истёкшую с явлением Жрицы Младшей ночь. И её явление, и конец ночи возвестил нежный звон бубенчиков на подоле одеяния.

«По крайней мере, она не подкралась незамеченной, – усмехнулась Миэлита. – Выдумка моя до сих пор полезна». «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА!» – приветствовала Младшая жрица Богиню. «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА!» – отозвалась Старшая. Заглянула в Священную чашу,  омыла из неё водой лицо, простёршись навзничь, коснулась ладонями божественных ступней. Медленно поднялась.
– Я готова. Идём… Нет, не туда! Не к драконьему фонтану.

«Мы выйдем через священные врата с надписью? Вот странно?!» – отнюдь не последний раз за этот день про себя удивилась Младшая. Утро начиналось с неожиданностей, которым суждено было нарастать подобно вздымающейся штормовой волне. Для начала они не вышли через Священные врата. Вместо того Миэлита поманила за собою за изваяние божества.  Как раз позади Богини Миэлита коснулась на стене одного завитков отчеканенного в камне узора.
– Нажми на него и запомни! Вот сюда. Теперь ещё раз нажми левее в центре, как если бы отворяла тяжёлую  дверь.

Потаённая дверь открыла в узком коридоре круто скользящую вниз лестницу, где-то снизу скупо освещённую бледным неживым отсветом. И лестница привела их в тот самый нижний храм, до сих пор неведомый Тенёме, где тусклый неживой свет противоречил даже ночью наполненному живой синевой белому залу – обиталищу Великой Богини Каа – Матери Истины.

В  пелене холодного света из неких негаснущих прозрачных сосудов подобно склепу пустовало нижнее святилище, где подобно игрушке разбился мощный разум одного из сильнейших жрецов Египта – злополучного Аклика Торима. А это немало значило, хотя мало открывало источник силы. Верхнее святилище было округло, нижнее – квадратно. По углам - четыре меньшие подобия верхней великой богини: иссиня чёрная; золотая; серебряная и из голубой ляпис-лазури. С четырёх сторон света изваяния безмолвно смотрелись в  тёмного камня проточный бассейн посередине залы. Недобро немыми привиделись Младшей жрице изваяния. Даже улыбка богини лазурной напоминала усмешку – обещание: «Омой тёмной водой лицо – и навсегда забудешь дневной свет: останешься здесь!..» От этого или от того, что холодный влажный камень леденил ноги, Тенёму передёрнула невольная дрожь.

– За первым слоем согретой солнцем земли всегда холодно. А тут ещё столько камня над головой,  – предвидя все первые чувства, пояснила Миэлита. – Так в каменных усыпальницах и в пирамидах фараонов царствует вечный холод. Мы в нижнем святилище, о котором даже ты с твоею любознательностью, думаю, не догадывалась.
–  Миэлита!! Зачем это тёмное подобие белого храма?! Зачем тёмные подобия  Белой богини?!

– О, нет. Это Белая Богиня – их лучшее подобие. Многие годы задолго до храма верхнего – назад тому немало человеческих жизней – в корнях - остатках чёрной скалы вырублен этот храм, назначения своего не исполнивший. Чёрный гнев, Золотое бесстрастие, Серебряная печаль  и Лазурная радость не соединились.  Оставленный подземный храм лет двести пустовал, пока Ашая, вернувшись сюда, возвёл храм верхний. Нижний же так и остаётся мёртв. Однажды, я бесплодно попыталась… Неважно.

– Ты хочешь сказать, – Ашая нашёл заброшенный храм и использовал его?
– Я хочу сказать противоположное: именно Ашая по собственному разумению и для своих целей создал и тот, и другой.
– Разве, даже для мудрого жреца возможно прожить десять жизней?!
– Ашая прожил их много больше. В его уроках о мироздании забыта одна мелочь: он – не человек, а один из уровня богов-небожителей.
– Боги давно не спускаются на землю! Ты сама учила.

– Он и не спускался полностью. Что мы видим – материализованное тело. Вроде вмещающей сознание  красивой куклы, теперь могущей существовать только в определённых условиях: в белом храме, на башне. Поэтому он так редко спускается вниз: чтобы никто не догадался, что он не человек. Храм для него вроде отражающего мир богов зеркала. Это не так просто понять! Ашая как бы застрял между небом и землёй: в свой мир он вернуться не в силах, а здесь силы его убывают.
– Неправда! Ашая живой: сердце у него бьётся.
– В определённой степени он почти человек, зависящий от земных элементов. А земные человечьи чувства он черпает у нас.
– Он любит меня! Он сочиняет для меня красивые песни!

– Это ты его любишь вместо отца, которого не знала. Потому что лишённая необходимого человеческая природа всегда ищет замещения. И я ранее любила…  Песни же его призваны держать твои способности на нужном ему уровне. Жрицы – его главные зеркала и глаза, а не зрящий шар. Жрицы его источник энергии: именно мы отражаем энергию из мира богов. Нас же своей энергией поддерживают остальные жрецы, для Ашаи бесполезные. Разве ты не догадывалась?!
– Я… видела иначе… И разве всё это так уж мешает дружбе?!

 – Дружбе?! Боги и дружба с людьми?! Ммм… Кто знает, может быть в твоем случае, когда ты веришь... Запомни: в полной мере человеческие чувства для него разрушительны, а холодное спокойствие богов опасно людям. И храм и особенно жрица нужны ему, чтобы, наконец, уйти в свой мир. Земля его уже утомила, а своей фантастической цели  – сочетать миры – он так и не достиг. Мы – его сила и последняя надежда.
– Я помогу ему!
– Я бесплодно пыталась помочь тридцать лет. И тогда он принёс в храм тебя.

Тенёма сглотнула горячий ком, – признак просящихся слёз, но сдержалась. Ей было обидно,  будто у неё отняли что-то дорогое. Возможно, ей передалась – настигла старая обида Миэлиты?..
– Ашая сам поручил тебе сказать, что он не человек?
– Нет. Я так открыла по своей воле.
– Зачем?!
– Затем, что лучше знать. Я всегда по-своему  желала тебе добра, хотя и не любила. Видишь, сегодня день моей откровенности! Чтобы отдалить тебя от Мудрейшего я привезла сюда мальчика в белом хитоне – Оаяна. Это, не слишком сработало.  Странно ещё, что ни Ашая не опасен Оаяну, ни он – Ашае. Вот уж не ведаю причины! Однако мы задержались: не стоит здесь долго оставаться. Мой путь длинен. Время течёт быстро, а  объяснения ещё не так уж коротки.

Смотри и запоминай: здесь четыре коридора – тоннеля. Из того, что у нас за спиной, мы спустились сюда. Тот, что впереди нас за бассейном не окончен и никуда не ведёт: на всякий случай я начертила перед ним красную линию. Тоннель, как мы сейчас спустились по правую руку, выходит в поле ближе к дороге.  По левую руку приведёт как раз в пещерку на берегу Лотосового пруда. Нажми на стену около извилистой трещины – дверь откроется. Я нередко ходила этим коридором на пруд омываться под звёздами, так же как и ты с Оаяном. Но ты лучше ходи по земле: сюда без нужды не спускайся.
– Значит, в пещере у Лотосового пруда нет змей?!

– Конечно нет. Змеями я только пугала вас. И ещё заговорила вход.  Совсем ни к чему было неразумным детям попадать в этот тёмный храм. Отсюда ведь можно и не выйти. Теперь ты – взрослая жрица и должна это  знать. Запомни ещё,  –  Лицо Белой Белой богини обращено на Восток к восходящему солнцу. А коридор нас сюда приведший идёт не прямо, но подобно луку полукружием. Значит, нижние богини закрывают четыре промежуточные стороны: юго-восток и юго-запад, северо- восток и северо-запад. Из-за изогнутого коридора легко спутать направления: будь внимательна. Сейчас мы выйдем по правому коридору  в поле.

Ноги сами несли Тенёму по тоннелю – желали обогнать  Миэлиту, в руке которой жезл Великой жрицы излучал слабо освещавший путь свет. Нижний храм давил в спину холодом,  мраком и какой-то безнадёжностью оглушал привыкшую к свету, солнцу, к приятному касанию ног к тёплому белому камню. Если нижний храм испорчен, зачем сохранять его?  Да и нужны ли эти тайные проходы? Как нередко случалось в прошлом, Миэлита ответила  вслух несказанное.

– Даже жильё простого человека – дом нельзя разрушить безнаказанно. Тем более – храм. Есть изречённое одной из моих семи предшественниц - жриц предсказание: только один раз светильники нижнего храма  вспыхнут  живым огнём и последний обряд будет совершён троими, но кем и когда - сокрыто. Кроме того предсказания не всегда исполняются. Иногда же исполняются будто наоборот – криво, подобно тому, как искривлённым уродцем вырастает продирающееся сквозь каменные щели и безжалостно клонимое ветром деревце. Поэтому из пустого любопытства не смотри нижним богиням  в лицо и не пытайся по одному своеволию оживить светильники: это будет означать начало обряда, могущего разрушить многое и многих погубить. Я то уж в этом убедилась! Всему своё время: время всё откроет.  А теперь помолчим: мне надо набраться сил перед последним шагом.  Это тяжело! Ведь я всё здесь любила…

«Никогда не спущусь туда, из-за такой ерунды, как пройти к пруду. Брр… Тёмный храм четырёх  злых богинь – отвратительное место! Знай я раньше, – как смогла бы жить спокойно?!  Миэлита всё-таки очень смелая!.. О чём она сейчас говорит сама с собой? О чём бормочет так странно?..» – недоумевала Тенёма. Но радость от блеснувшего впереди дневного света вытеснила печальные мысли. Никогда ещё она не была так счастлива: солнце – много солнца!

В конце подземного коридора нашлись две пары сандалий. Миэлита Мицема всегда была предусмотрительна! Но спутница её от сандалий отказалась. Тогда Старшая жрица, сама обувшись, с усмешкой понесла не востребованные сандалии за ремешки. Зачем?! Босые ноги так дивно касаются нагретой шершавой земли. Наваленный на юную жрицу груз знаний солнце временно растопило, а ветер сдул. Может быть, всё это ей снилось?! Хорошо бы! «АХЪЯ-ОМО-РАМ! АНАХАРА!» – «Великая Богиня! Да будет так!!» Но – Увы! – так не было. А если даже и снилось немного, то замысловато вламывающийся в действительность  сон ещё не исчерпался.


III – 28.  БЕГСТВО  ВЕЛИКОЙ  СТАРШЕЙ  ЖРИЦЫ  ОТ САМОЙ   СЕБЯ.

Сердце без веры – бессильно,
Вера –  мертва без сердца.
Дружба без сердца – рабство.
Обряд без веры тёмен,
Каким бы богам ни служил он.
Разуму остаётся плакать,
                утратив крылья...
      *   *   *   
– Солнце уже высоко. Поторопимся! Великая жрица Великой богини Каа Миэлита Минцема ступала будто летела, не касаясь земли. По сторонам она не глядела, что странно для поисков целебной травы. Земли Египта для плодородия нуждаются в орошении, иначе превращаясь в выжженную немилосердным солнцем пустыню. Белый храм Богини Каа покоился в центре чаши - долины, среди изломанного кольца грядой старых гор, откуда низвергающийся водопад зеленоватой речной лентой обвивал  половину чаши. 

У горного подножия и в центре около храма долина зеленела. Чем дальше от храма вилась уходящая в Мемфис сероватая лента пыльной дороги, тем более простиралась вокруг растрескавшаяся от зноя мёртвая земля. Только пучки упорно выживавшей серовато серебристой ломкой травы торчали кое-где. Трава эта особенно пышно стелилась по обочинам дороги, словно ей нравилась пыль от не так уж часто тут пролетающих колесниц.

Миэлита, отломив  тоненький серебристый стебелёк, протянула спутнице:
– Её называют – полынкой. Стремление этой травы к жизни достойно удивления.  Заваренная помогает от печени и дурного сна. И очищает пространство. Я всегда любила её горьковатый запах и держала в покоях пучки полынки. Но от сердечной тоски ни эта и никакая другая трава не поможет. Я сказала о мнимой траве, дабы не объясняться заранее.

Тут только Тенёма заметила, что пепельно серебристые островки полынки  около дороги в Мемфис, уже далеко от храма: отсюда – от дороги храм виделся белым цветком. Зато где-то совсем близко, будто, послышалось нетерпеливое ржание?! Оторвавшись от созерцания полынки, Младшая жрица увидела у дороги наскоро возведённый крытый соломой непрочный  навес, чтобы пару впряжённых в колесницу  коней не палило солнце. Колесница была прочная и простая, на каких ездили либо не слишком состоятельные, либо не желающие привлекать излишнее внимание. Если кто-то стремился в Белый храм, – зачем оставил колесницу так далеко? И где же возничий?!

– Здесь мы расстанемся, – Миэлита вместо ею собранного пучка полынки неожиданно вложила в ладонь девушки хранящий тепло её руки  жезл Великой жрицы. – Держи всегда при себе  даже во время сна. Ибо тот предмет имеет магическую силу, который стал частью жреческого разума и тела.

– Ты едешь в Мемфис, Миэлита?
– Много дальше.
– Надолго? Когда вернёшься?
– Никогда. Я покидаю Белый храм Великой Богини Каа навсегда. Теперь только ты - Великая жрица.
– Ты  шутишь?!

– Разве такими вещами шутят?! О, бывшая Младшая жрица! Детство и отрочество твои миновали. Не моею волей, но сотворённым Ашая и всем прошлым Белого храма настала твоя очередь принять Священный жезл. Для этого тебя здесь и растили без моих на то – согласия и вины.

Голова у Тенёмы, что называется, пошла кругом. Но Миэлита Мицема была как никогда торжественно серьёзна: коварная улыбка двусмысленной иронии не змеилась на её губах.
– И Мудрейший отпустил тебя?
– Отпустил?! Он мог бы предвидеть, но, пребывающий высоко над людскими страстями пока в неведении. И останется в неведении, сколько мне требуется! Пока ещё я властна… Ты первая и расскажешь ему, когда вернёшься. (В это время колесница уже унесётся безвозвратно далеко!).
– Нет! Миэлита! Так нельзя! Неправильно!

– Единственно правильно! Всему своё время: моё истекло. Вдвоём нам с тобою в храме – не место! Желаю вам с Мудрейшим удачи, хотя – зачем лгать? – не слишком верю в неё. Египет на грани неизбежного падения. Белый храм зависит от Египта. А цели мира богов и мира людей слишком различны. Увы! Слишком много я знаю (не больше ли Ашаи?!)! Ашая прав: излишне многие  знания убивают веру. Незнание же или полузнание делает слепым исполнителем неведомой воли. Где золотая середина, – только Великий Космос ведает! О боги! Лишённая веры, чем может вам помочь Белому храму?! Хотела бы я оставить вам с Ашаей свободу, сама её не надеясь обрести. Да минует нас всех участь горького сомнения! За прочими нужными сведениями обращайся к Аллему. Знания его спокойны и несут вреда.

Тенёма от смутных ощущений противящегося сердца жаждала возразить, но не нашла слов, да и не успела.
– Венец Великой жрицы, – ты видела! – оставлен у ног Богини. Колесница Великой жрицы тоже оставлена при храме. Одеяния мои тебе не подошли бы. Да ты и не стала бы их носить. Зачем облекаться в чужое прошлое?.. Ты – другая. Однако Великой жрице не следует являться в обыденном виде простой смертной. Ты же об этом заботиться не привыкла. (Мужское воспитание, – что поделаешь?!) В моих покоях надлежит пребывать Великой жрице, и там ты теперь будешь пребывать. Там найдёшь для тебя на мой вкус сработанное одеяние для исполнения обрядов. Не понравится: потрудись измыслить иное. Бубенчики я тоже не забыла, – здесь она наконец-то усмехнулась.

– Миэлита!  Послушай…
– Кроме того в теперь твоих покоях свитки – копии тех, что  в храмах Египта доступны лишь особо посвящённым. И много найдётся в тех свитках о Египте, о всём мироздании знаний более ясных, чем песни Ашаи. Займись познанием. Это будет тебе полено, не всё же купаться в Лотосовом пруду! 
– Но…
– Приветствую тебя! – теперь Великой богини Каа Великая жрица Тенёма Теурина Аманата! Тебе вручаю свой жезл добровольно, хотя и не без горечи (к чему скрывать?!) Да пребудет над тобой благословление Великой Богини – Матери Истины и Отца – Великого, бескрайнего Космоса! (Когда они не глухи!) АХЪЯ – ОМО РАМ – АНАХАРА!

Пресекая возражения действием, Миэлита легко вскочила в колесницу, властно выставив правую руку ладонью вперёд, словно рассекала пространство между собою и Тенёмой. Знали она, что в это мгновение более походила на богиню, чем  все более тридцать лет служения в храме Каа?!

– Столько лет служила я телом и духом в прекрасном Белом храме! Принявшая сан Великой жрицы после меня! Прими же и единственно вынесенную лично мною мудрость! Запомни: счастье, и несчастье, и всё должное случиться исходит - заключено не в храме и не  в каменном изваянии Великой богини. Всё исходит из сознания: из твоего – разума и сердца. Какова ты, – таковы явятся и отражения. Остальное не так значимо, хотя и вещают иначе записи древних.
 – Миэлита!..

 – Да, вот ещё! В Мемфисе со временем скажут: Прекраснейшая слилась с Богиней или с мне наследующей – с тобой. Не отрицай ничего: загадочно молчи. Я позабочусь об этом слухе, и власть Великой жрицы, перейдя к тебе, не пошатнётся. Время набрать силу у тебя, надеюсь, будет. Египет ещё не завтра падёт. Не возражай: что нужно для Белого храма, то непререкаемо! Кажется, всё: ничего мною не забыто?! Ах, да, она указала на брошенные ею на обочине сандалии. – Обратный путь длинен: к чему жечь и язвить босые ноги?! Дороги Египта не стелются так гладко как белый камень Белого храма! Теперь всё. Прощай!

В Мемфис не раз видали, как Великая жрица Богини - Каа Миэлита Мицема лихо правила колесницей по-мужски – подобно возничему бою стоя.  В этом искусстве не было Миэлите равных среди женщин Египта. Если вообще сыскались бы на свете сколько-нибудь ей подобные женщины! Теперь по собственной воле оставившая сан и место Великой жрицы хлестнула коней, и те, застоявшись и заскучав, рванули с места, – взвилось за колесницей облако белёсой горячей пыли, осыпавшей и горькую придорожную траву полынку, и закашлявшуюся бывшую Младшую жрицу.
 
в стремительном беге пыль отметалась - клубилась позади колесницы. Ветер бил в лицо, трепал  длинные не заплетённые волосы женщины-возничей. Много лет назад не задумываясь ещё о далёком Белом храме любила она вот так носиться на колеснице сломя голову! Как легко, как весело было тогда на сердце! Кто поймёт, какая страшная тяжесть падала иногда на её плечи в светлом Белом храме! Летящая стрелой повозка на мгновения может вернуть прошлое. А когда моно бы было его совсем вернуть,  пошла бы она вновь за Ашая? согласилась бы быть жрицей в Белом храме?.. - спрашивала она себя и не могла ответить.

Ошарашенной, растерянной, со смятой ясностью сознания осталась на краю дороги новая – юная Великая жрица: об этом свидетельствовал – жезл в её руке. Сама же она ещё не верила. В детстве столь просившийся в руки жезл ныне не радовал. Что происходит в храме, где открылось вдруг столько опасно неведомого?! Как теперь жить?! Как бегство Миэлиты открыть Мудрейшему?!

Облако белёсой пыли растаяло за колесницей на пути в Мемфис, а со стороны храма уже неслось по дороге другое, приближающееся облако, а в нём и всадник, вблизи оказавшийся Оаяном.
– Я нашёл тебя!
– Ты следил?! Крался следом?!

– Соображай: как я мог в открытом поле?! – Взрослый мальчик в белом хитоне был от взволнованности взъерошен и сердит. – За проведённые в храме годы я, знаешь ли, тоже кое-чему научился! Со вчерашнего дня сердце у меня было не на месте. Когда же утром нигде тебя не нашёл… Ну, в общем, Аллем мне подсказал. Что ты здесь делаешь?! Что случилось?! Я видел какую-то не нашу храмовую колесницу!

– Оаян! Миэлита Мицема покинула Белый храм. Навсегда.
– Невозможно!
Новая Великая жрица молча показала дарующий власть жезл, и поражённый Оаян не нашёлся с ответом.
– Как же... Почему?!!

И откуда-то из пространства слетел знакомый голос - насмешливый ответ: «Два дракона в одной клетке не живут!»
–  Ашая не знает: она его обманула!
– А… О… Ввв… Его сейчас нет в храме. Ещё при утренних звёздах он отправился в Мемфис.
– Странно! Он так давно уже не покидал храма!

– Верховный жрец Аммона-Ра просил его прибыть, желая обсудить нечто. Сам Верховный болен. А Египту грозит война. Раньше следующего утра Ашая не вернётся: дневной езды по солнцу он не терпит, сама знаешь. (О, Великая жрица Миэлита Мицема! Ты всё продумала, дабы отъезд твой был неожиданен и неостановим!)

– Что же теперь нам делать, Оаян?!
– Давай, пока вернёмся в храм. Посоветуемся с Аллемом.
– Советуйся - не советуйся, разве что изменится?!
– Эх!.. Садись со мной на коня. Или скачи одна, а я пойду следом.
– Нет, я пойду так. Мне надо подумать. Молча. Я потом тебе  всё расскажу.

Очень медленно она пошла к храму. Сзади притихший и донельзя изумлённый Оаян вёл в поводу коня, прицепив к седлу за ремешки так и оставшиеся не обутыми сандалии. «Как же она будет жить без Белого храма?» – мыслил Оаян о покинувшей храм. И снова получил из пространства ответ: «Может быть, море – вечный шум волн спасёт меня – ниспошлёт покой?!»

В это время на площадке с драконьим фонтаном беспокойно расхаживал Аллем в сопровождении верного пятнистого друга - леопарда. Старший жрец предвидел изменения,  пожалуй, не особенно радостные, но закономерные. Всё в этом мире преходяще: всё - меняется, и покой - лишь иллюзия.

О, связь истории! Горька
Неупиваемая чаша твоя и
Скудна радость бытия.

О, связь истории! Зыбка
Твоя незыблемая рама.
Чужой слезою плачу я,
Чужими говорю словами.

Чтоб кто-нибудь за гранью дней
Мою слезу занёс в скрижали...
О, связь истории! Тебя мы
Страстно с жизнью рифмовали...

Ты стала жизнью, ну а мы –
Историей твоею стали.
   *   *   *   
III – 29.   СЛЕЗЫ  ВЕЛИКОГО  ЖРЕЦА  –  АШАЯ  АШАРАМ.   Утром того памятного дня ещё Младшая жрица Тенёма Теурина Аманата ведомая Старшей жрицей спустилась в нижний храм подростком. Оставленная Миэлитой, возвращалась уже взрослой. Ибо взрослеют не с исполнением каких-то определённых лет и не с получением титула или власти. Взросление – состояние ума и сердца. Взросление – принятие доставшейся волею или неволею ответственности.

Аллема не особенно поразило бегство Прекраснейшей. Всё, что она делала, было для неё самой закономерно и логично, хотя для других логика её нередко оставалась загадкой. В то время уже был основан маленький городок Рим, хотя римляне просвещёнными соседями и считалисьтогда за диких бродяг и разбойников. До рождения возвысившего Римскую империю великого римского полководца Гая Юлия Цезаря оставалось ещё около пятисот лет. Ведь рассказываемая здесь история о храме Великой Богини Каа происходила в такие незапамятные времена, что мало даже эпитета «древние». Тем не менее, исторические ситуации через века и даже тысячелетия нередко совпадают как делающее правое левым, но не изменяющее суть зеркальное отражение.

«Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме!».  Одарив рубеж истории – границу эры не нашей эры и нашей таким въевшимся в века психологически верным и доселе модным максималистским высказыванием, Цезарь не покинет Рим, но в нём  сам себя сделает диктатором - императором, хотя и ненадолго. Просиди Цезарь на троне лет тридцать, возможно, это его отяготило бы?..

Поступив с виду совершенно наоборот бывшая Старшая жрица, не чужда была логики Гая Юлия Цезаря. «Вроде она разумно уступает, – мыслил Аллем, – с другой же стороны взваливает непомерную тяжесть власти почти на ребёнка! И предаёт Мудрейшего. Как это на нем отзовётся?! Кто ведает силу их связи?! Неужели нельзя было всё обставить иначе: как-нибудь договорится, а?»

 При всём уважении к Аллему приходится признать, что в тех обстоятельствах и сочетаниях характеров дружеское согласие всех сторон видится маловероятным. Сей затянутый гордиев узел можно было только разрубить. Здесь в резкости своих поступков Старшая жрица Миэлита – тоже в своём роде жертва прошлых белых пятен и тёмных мест создания храма Каа и истории Египта в целом.

 С военного размаха разрубание гордиевых узлов чуждо милосердию: жертвы здесь неизбежны, и выгоду получает сильнейший. А чаще и совсем никто выгоды не получает. Кроме будущих историков, с увлечением  пишущих о прошлых гордиевых узлах толстые тома. Видя мировую историю устремлённой по прямой линии прогресса, историки склонны впадать в приятную ошибку. Скорее уж история выкидывает престранные петли и являет намертво затянутые  гордиевые узлы, разрубание которые наука именует – революционной либо для государственности кризисной ситуацией.

 Не вдаваясь в такие высокие исторические размышления, Аллем переживал за свою воспитанницу, для которой он делал кораблики и читал сказки. Сама же новая Великая жрица, впервые  нерадостно бродя по храму, пыталась представить  надвигающийся печальный разговор с Великим жрецом Ашаей. Следуя за своей подругой, растерянный Оаян пытался и никак не мог сегодняшним утром произошедшее приложить даже к ближайшему будущему. В итоге разговор с Великим жрецом Ашаей Ашарам получился не схожим с предположениями, как чаще всего и бывает. Вернее, предполагаемого разговора совсем не случилось.

Вернувшийся когда гасли утренние звёзды, Великий жрец Ашая Ашарам направился было к себе на Белую башню: поездки в город всегда очень утомляли его. Обычно по его желанию Мудрейшего не встречали. Однако нынче на террасе с драконьим фонтаном его явно дожидались. Печальный Аллем стоял, сцепив руки на  животе. Выросший мальчик в белом хитоне нервно расхаживал вокруг фонтана кругами, для успокоения считая шаги. Тенёма Теурина Аманата, сидя на краю бассейна, чертила пальцем по воде, как любила делать ещё ребёнком. Для сходства с маленькой девочкой ей оставалось только капризно надуть губы. Только губы её на сей раз были как-то нервно сжаты, словно боялись выпустить некие слова.

Три пары то ли виноватых, то ли растерянных человечьих глаз и пара жёлтых кошачьих - леопардовых дружно обратились к явившемуся Мудрейшему. Когда у людей такие странные глаза, непременно произошло нечто непредвиденно неприятное! Тем более что дурное предчувствие, иголочкой кольнувшее Мудрейшего в сердце в Мемфисе, наподобие тягучей ноющей боли мучало всю обратную дорогу.

Поездка вышла ненужной, бесплодной. Верховный жрец Аммона Ра, ничего дельного не изрекая, брюзжал, жаловался на малое почитание богов, на слабость войска, на упрямство и легкомыслие молодого фараона. Верховный жрец Аммона Ра ожидал от призванного гостя могущего исправить положение совета. Но какой мгновенно чудодейственный совет тут можно было дать?! Рассеянно слушая Верховного жреца, про себя Ашая удивлялся: почему впервые за многие годы он не может мысленно увидеть Белый храм?! Какая завеса могла его скрыть?!

При явлении у фонтана Мудрейшего Аллем с печальной многозначительностью вздохнул. Оаян глаза срочно отвёл - скосил в сторону, принявшись зачем-то тереть себе лоб.  Леопард в растерянности по очереди всех оглядывал: чем так озабочены эти странные люди, когда опасности не чуется?! Так и не придумавшая какими щадящими земными словами поведать случившееся, Тенёма молча протянула – показала Мудрейшему  жезл Великой жрицы. И Ашая понял всё без слов. Слишком поздно!..

 Слишком поздно открылось, какая завеса скрывала от него храм! Сила мысли жрицы Миэлиты победила его на этот раз.  Бессильно опустившись на край бассейна, он закрыл лицо руками, роняя жезл, во время удачно подхваченный Старшим жрецом, иначе хрустальный шар в навершии жезла мог бы разбиться о камни .
– О, Миэлита! Как ты могла?! Всего  ждал, но не Этого!!

Из-под белых как точёных из кости пальцев просочилась и капнула в воду слеза, и другая, и третья, – не первые ли за столетия его земных странствий?! Ничего более не сказав,  Мудрейший, непривычно горбясь, отправился на Башню, сделав знак не провожать его. В предутреннем  светлеющем сумраке всходящая вверх белая фигурка на этот раз походила на больную, неровными рывками летящую птицу.

Не вняв с его точки зрения относящегося только к двуногим людям знаку, леопард проводил Великого жреца до витой башенной лестницы. Далее идти не осмелясь, (Он же был не сумасшедшая птица!) леопард удивлённо нюхал следы. Обычно каждый человек пахнет особенно самим собой, пропитывая этим запахом свои вещи, окружающее пространство и следы. Но одеяние Этого человека каждый раз пахло только дующим сегодня ветром. Как так может быть, чтобы не было своего запаха?!  Нарушение законов природы! Леопард недоумённо подёргал усами.

– Оставь его, – свистнув назад леопарда, шепнул Аллем Тенёме. – Чем ему сейчас поможешь?! Они поговорят мысленно, когда оба пожелают...  Мы им только помешаем. (Говорил ли Мудрейший с Прекраснейшей в этот последний раз?!  – не известно.)  Тебе же полагается завтра переместиться в покои Великой жрицы.

– Без этого, как и без парадных одежд, никак нельзя?
– Не стоит без нужды нарушать традицию: в ней нет ничего плохого.  (К чему ещё и нарушать, когда и вся ты нарушение традиции» – мелькнула у Аллема шальная мысль.)
 – Слушайте! А её нельзя вернуть?! Найти?! – слеза Мудрейшего почему-то более всех встревожила Оаяна.

– Найти-то её не составит особого труда хоть бы и для меня. И жреческих способностей тут не потребуется. Она же не станет трусливо прятаться: просто станет жить где-то у моря. Египет не покинет. А вот вернуть… Кто может переубедить Миэлиту Мицему отслужившую в этом храме более тридцати лет?! Разве глупая девочка она, чтобы совершать необдуманные поступки?! Она сложила венец Великой жрицы у подножия Богини: её тоже будем уговаривать?! К чему всё это, когда уже между Великими жрицей и жрецом нет согласия?! Всё изменилось. Нельзя бывшее сделать не бывшим! Делать нечего. Будем жить, как сможем!

О, может быть,  слишком больно прямолинейный – словами разящий как мечом, но зато и честнейший Аллем! Ты всегда был верным другом тем, кому отдал своё сердце. Какое из больших достижений сердца могут предъявить среди своих последователей все существовавшие до нашей эры религии плюс две тысяч лет эры нашей?! Религии, страны и обычаи являются и исчезают, – а человек всё тот же. И всё те ми же остаются человеческие достоинства и недостатки. Как впоследствии, в дни расцвета уже новой эры верно и неопровержимо заявит великий драматург и сердцевед Уильям Шекспир.


ЧАСТЬ IV. ЗАКАТ  ВЕЛИКОГО  БЕЛОГО  ХРАМА  КАА.  ДУНОВЕНИЕ ВРЕМЕНИ

Высоко на безбрежном небе
      так прекрасно луна восходит,
Тихим светом душу чаруя,
            навевая ровные думы.
И дыханье легкое ночи светом
      звёздным, прохладой  струится,
Золотыми плещется снами…

        …Отчего ж моя кисть рисует
Битву?! Ветер бешеный дует, -
               задувает ясное небо.
И глотает луны фонарик туча –
              Чудище в огненных лентах,
Лижет жадно звездные слезы,
              проливает чернила мрака…

Да на небе ли все это
       или в сердце покоя нету?
Ни покоя, ни звездного света
       отчего в том провале нету?
            *   *   *   
IV – 30.  ТАБЛИЧКИ  ДЛЯ ПАМЯТОВАНИЯ  ИСТИНЫ  ЖРЕЦАМИ  ХРАМА  ВЕЛИКОЙ  БОГИНИ КАА. Оставленные новой Великой жрице покои не поражали роскошью, которую может предполагать современный читатель. Но и на свободное от связи со всем земным - пустое пространство Белой башни – обиталище Мудрейшего не были похожи эти покои: просторные, прохладные, светлые. Хранящие нежный  аромат благовонных масел покои с красиво и таинственно колыхаемыми ветром занавесями и большим зеркалом, маленькой жрице в детстве казавшимся неким опасным подглядывающим глазом.

Вода живая: на мгновение отражает, но течёт и беспрестанно меняется. Эта же вода была застывшей: заколдованной в неподвижность  как стрекоза в куске янтаря. «Всему своё время: когда-нибудь ты поймёшь пользу зеркала!» –  говаривала Миэлита. Теперь у зеркала на скамье возлежало – было раскинуто новое парадное одеяние новой Великой жрицы… Пусть пока и лежит до непреложного случая!

Старшая жрица любила и красивые вазы. Маленькая Младшая жрица никак не могла понять: зачем срывать цветы и ставить в вазы?! Цветам лучше живётся в саду. На то Миэлита ответствовала, что сад – это природа, а подбирать букет к вазе – искусство и удовольствие. Букет в одной из ваз был ещё свеж… Словом, покинувшая храм Великая жрица щедро оставила свой последовательнице почти всё, кроме мелких предметов обихода.

– Ты что-нибудь хочешь изменить здесь? – полюбопытствовал Оаян.
– Зачем?
– У людей разные желания. Вот, например занавеси  белые. Не хочешь ли ты цвета бледной розы? голубые или синие со звёздами? Я сам тебе привезу красивую ткань из Мемфиса. Какую пожелаешь!

Бывавший во дворце и в других домах Оаян в роскоши, без сомнения разбирался лучше. Тенёма задумалась.

– Нет.  Не стоит ничего менять.  Пусть остаётся как есть.  Сюда я буду приходить  читать и думать, а жить, где и жила. Здесь я в гостях.  О, Аллем! Оказывается, я знала Великую жрицу в храме, и совсем не знала в этих покоях жившую.  – Она ещё подумала,  – Амме попрошу здесь прибираться, заниматься цветами в вазах. Ей это понравится. Ведь я выросла: со мноюняньчится  Амме уже нет надобности. Так вот, это хорошее занятие, чтобы она не чувствовала себя лишней!

– А самой тебе не нравится? По моему, красиво.
– Не знаю. Верно, нужно привыкнуть.

 Постижение новой полноты обязанностей  юной Великой жрицей началось с чтения на виду оставленных «Табличек  для памятования  жрецами  храма  Великой  Богини Каа – Матери Истины и  Прозрения». Таблички эти были известны в храме всем: у всех был список для размышлений, но мог ли в прошлом малый ребёнок постигнуть иносказательный тёмный смысл, когда и взрослые постигали далеко не всё и не все?!

Старые  молчаливые жрецы хранили постигнутое про себя. Жрецы помоложе воспринимали чтение «Табличек для памятования», скорее,  как некий обязательный ритуал, сам по себе способный даровать толику прозрения. Склонные к поэтическому видению восторгались устремлённой к звёздам поэтической красотой текста:
               
– ИСТИННЫЙ ЖРЕЦ  развеществляет грубую природу  вещей, освобождая сущность – изначальный застывший звёздный свет через своё сердце.
Не является  жрецом тот, кто  заученными словами и знаками в угоду сиюминутному и грубому разрушает Великое Равновесие сущего.
Да проявится чистейшей изначальной истиной рожденная сила через сердце достойнейшего!  АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!!!
________________

– Видеть днём звёзды и ночью сияющее солнце есть способность открытого Матери – Истине сердца, свободного от отравы лишь собственного блага. Да пребудут сердца открытыми и наполненными светом солнца, луны и звёзд: наполненными светом серебряным и золотым!  –  АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!!!
                ______________

– ВСЕ  ПЕЧАЛИ  И  ЗАБОТЫ этого мира да  отхлынут подобно волнам от берега – стихнут у подножия трона Великой Матери Прозрения! Ибо волны страстей не должны захлёстывать сердце жреца! Помни об этом, жрец! Ибо не ради и себя и ни ради сиюминутной выгоды  живущих стоишь ты здесь у подножия тона Великой Матери!

– ЖРЕЦ! Твои предсказания да явятся незамутнённым светом Великого Космоса! Словами ты явишь – выскажешь всё осознанное тобой Великим Отцу и Матери, ибо ты их язык. Но должен ли и ещё кто-нибудь из живущих узнать осознанное тобой?! Это тебе придётся решать самому, и платить за свой выбор ты будешь сам.  ПОМНИ ОБ  ЭТОМ,  ЖРЕЦ! –   АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!
                ___________________

– ВСЕ  ПЕЧАЛИ  И  ЗАБОТЫ  этого мира должны разбиться и стихнуть у подножия трона Великой Матери Прозрения! Но если,  Ты, Жрец,  забудешь о бушующем море земных страданий, тогда зачем ты здесь пребываешь?! Голос Великого Космоса не все должны слышать, и не все могут слышать. Правильно не смущать непонятным – не разбивать великим слабые сердца. Но поворот к лучшему и освобождение от страданий должны снизойти через тебя, жрец, такими, какими их могут принять люди.

Так по волоску, протянутому над бездной, по острию ножа, по солнечному лучу должен идти ты, сохраняя равновесие между Вечной Истиной и голосом жизни и земли. Ведь если некому утолить жажду водой, кто тогда назовёт её «вода»?! Если некому смотреть на вечные звёзды, от их света какое благо?! Равновесие хрупко, как скорлупа яйца маленькой птички. И Равновесие незыблемо как скала. И ключ от Равновесия Основ только в твоём сердце, Жрец!  ПОМНИ  ОБ ЭТОМ  ВСЕГДА!  – АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!!!
________________________

– ВСЕ  ПЕЧАЛИ  И  ЗАБОТЫ   этого мира должны стихнуть и рассеяться у подножия трона Матери Прозрения! Тогда смотри в себя, ЖРЕЦ! Познай, что сердце – самое прекрасное из всего дарованного Человеку Великими – Отцом  Космосом и Матерью Истиной. Но сердце нужно воспитывать, дабы гнев гордыня, ненависть и бесплодная скука бездеятельности не захлестнули его.

Только во внешней видимости стремящийся узреть вечную сущность – только тот способен узреть в своём сердце отражения Отца и Матери. Денно и нощно воспитывай свои сердце и разум, о, жрец! Лицо Великой Богини от внешнего закрыто покрывалом: делай и ты так же. Но обращённые внутрь себя глаза не означают закрытое сердце! Сердце должно быть всегда открыто – прозрачно и чисто как сияющий хрустальный шар в руке Белой Богини. ПОМНИ ОБ ЭТОМ, ЖРЕЦ!  – АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!!
                _________________________

– СЕРДЦЕ – ВЕЛИКИЙ ЗАКОН. Сердце – самое прекрасное, что дано Человеку Великими Отцом  Космосом и Матерью - Истиной. Познавшее великий закон милосердия сердце имеет силу освобождать энергию от застывшей материальности. Тогда исчезает – развеивается всё косное и мир меняется к лучшему. Это и есть освобождение от страданий, приходящее через тебя, Жрец. Помни  об этом!  Ибо безмерна дарованная тебе драгоценность – возможность Познания Истины. – АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!
                _______________________

– РАВНОВЕСИЕ – ОСНОВА ОСНОВ И Отец. Милосердие – Мать всего сущего. Сердце – Золотое Дитя, равно обращённое к Отцу и к Матери. Иначе и быть не может! Ибо забыв ему дарованную сущность, сердце перестанет быть сердцем – зеркалом мироздания.

ПОМНИ, ЖРЕЦ!  Самое  прекрасное – Истину   легко утерять от нерадения и ещё опаснее, имея силу и власть, вообразить своей. И от гневных и резких слов тоже бежит истина. Не благие уста  – исток не благого.  Солёная вода не утоляет жажды, и обратно к истоку отражённым проклятием звучит бранное слово.  Тому, что на рынке не  место в храме! Оберегай же сам себя, Жрец!  – АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!
_________________________________________

– РАВНОВЕСИЕ – ОСНОВА  ОСНОВ и Отец. Милосердие – Мать всего сущего. Слово – дитя своих  Великих Отца и Матери. Так и только так должно быть! Рождённое из Равновесия и Милосердия Слово текуче и пламенно и не знает иных законов. И когда говорит некто «закон силы», то тяжёлым камнем давит сердце. Иначе Равновесие нарушено, Милосердие мертво, и тьма становится вокруг.

Слово мимолётно как звук и вечно как энергия, ибо все слова оставляют в пространстве печать. И слова «единый закон» – гробовая печать между мирами. Закон Великой Ответственности должно запечатлеть в своём сердце по доброй воле.

ЗАКОН ВЕЛИКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ каждое мгновение требует единственного правильного решения! Не пиши для других слово «закон», но помни, познавай и созидай для себя. ТАК  И НИКАК ИНАЧЕ, ЖРЕЦ! – АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!
                ______________________________

– БУДЬ РАЗУМЕН, ЖРЕЦ! Не путай «закон» с исполнением разумных правил, необходимых для соблюдения естественного равновесия жизни: равновесия духа и тела. Ибо обделённый и несчастный как постигнет Равновесие и Милосердие Великие?! Есть уровни, которые можно разделять и сочетать только в своём сердце,  и слова для этого не нужны. Осознанное  молчание  священно. ИСТИННЫЙ  ЖРЕЦ  МОЖЕТ  ГОВОРИТЬ  С  БОГАМИ И БЕЗ  СЛОВ!  – АХЪЯ – ОМО – РАМ – АНАХАРА!
                ___________________________________

От подобного залпом чтения противоречивых истин ум мог зайти за разум даже в голове, с младенчества воспитанной космически возвышенными песнями Великого жреца Ашаи Ашарам. И  мудро в прошлом сделала Старшая жрица Миэлита, когда привезла в Белый храм для маленькой жрицы  друга - мальчика в белом хитоне. (Честно говоря, весьма многие в Египте носили белое!)

 Оаян Амолик в мудрёных текстах понимал менее своей подруги, зато с ним можно было поговорить, и сходить искупаться в Лотосовом пруду, и вообще ощутить себя просто человеком! И всё-таки хотелось и более ясных ответов. От Ашаи земного толкования ждать не приходилось. Поэтому с «Табличками для памятования» в руках и с бурно кипящими мыслями в голове озабоченная Тенёма явилась к Аллему, этого явления с некоторым опасением ожидавшему.

– Она – Миэлита – всего этого достигла?!  –  Сурово допросила Тенёма, протягивая старшему другу Аллему ему, конечно, известные «Таблички». 
– Изложенного здесь в полной мере на Земле достичь не может никто. Но она достигла многого. Как она читала ещё не явившиеся мысли, а!
– Она ушла из храма из-за меня?!

– Не думаю. Ушла, потому что не достигла Всего: упёрлась в свой предел, ей только ведомый. Ты оказалась… ммм… вроде отразившего этот предел зеркала.
–  А яснее?! – Аллем беспомощно развёл руками.  – Ты сам чего достиг?! – безжалостно продолжала допрос Тенёма.

– Я?! Мне Наараи наказал только жить в согласии с самим собой и лечить людей. Нараи на эти Таблички особенно не напирал. Он говорил: стремящийся не к запредельному, но  к возможному спокоен.
– Вот как! Значит, всё, чему меня учили – стремление к невозможному - запредельному!

– Ну… Что было бы с миром, когда бы все стремились только к возможному или сей момент нужному?! Какая польза от красивой песни?!  Разве красивые одежды защитят от непогды лучше простых?!

Изнемогающий Аллем отёр пот со лба. Никогда ещё ему не приходилось изрекать столь мудрёных вещей. Тёмный смысл каждой из Табличек фразы выросшая маленькая жрица вскрывала, как ножом. А ведь он, Аллем, совсем не имел претензии на высшую мудрость!
–  А  Нараи и Ашая: они чего достигли?!

– Ох! Погоди: дай мне немного передохнуть!.. (Боги Египта и Великая Богиня Каа - Мать Истины! Помогите собраться с мыслями!) Чего достиг Нарааи – разумом постичь трудно. Сердце же его было для всех открыто и всем даровало благо. Думаю – это и есть желанный итог всех в мире табличек и памятований.  Соединённое с мудростью милосердие – редкий гость на земле.  Что же до Ашаи…  Вряд ли ему до сих удалось связать разорванные меду мирами богов и людей нити.

Здесь Старший жрец слегка покривил душой, ибо не слишком верил и в нужность исполнения цели Ашаи. Для Аллема Белый храм был хорош сам по себе. Однако Тенёма с малолетства прекрасно разбиралась  в оттенках голоса своего друга.
– Когда достичь невозможно, зачем тогда писать и призывать?!

– Чтобы достичь даже ничтожно малого необходимо упорное желание. Желание – стремление достичь надлежит поддерживать, чтобы не иссякло. Ведь человеческий разум текуч как вода и как ветер рассеян в пространстве. Разуму нужен… вроде как красивый внешний сосуд: овеществление  цели. Не будь эта вода заключена в нашем Драконьем бассейне, она бы растеклась.
– И в ней ничего бы не отразилось.

– Точно! Разуму нужна оболочка…  Ммм…  Такое, как прекрасный храм и в нём изваяние богини. Прекрасное рождает вдохновение. Искра красивого слова питает вдохновение, единящее силы Космоса и Земли. Тогда невозможное может стать возможным.  Это иногда ещё  называют – чудом. Подчиняя разум поверивших, чудо не всегда приносит благо. Вот на такой неуловимой грани – стремления, веры в невозможное и неподчинению чуду и должны бы удерживать разум Таблички.

– Великая богиня! Как сложно! Как запутано! А ещё недавно было так ясно,  спокойно! Я так понимаю, что Великому Космосу нужны безумцы и мечтатели. Но мир как чумы боится мечтателей: ни им, ни миру высокие мечты могут в настоящем и не принести блага.
– Ох, не пытай меня больше, Тенёма!  Ответил, как мог.  Будущее я предвидеть не умею.

«Твоё детство кончилось, –  печально мыслил Аллем. – С детством ушла и ясность, как бывает всегда. Чем я могу помочь?! Молю всех богов и богинь и отдать жизнь, чтобы в прошлом избыток ясности не обернулся противоположностью!»


Говорят: Я  – горда, холодна и почтенья не знаю
К уровням и ступеням, измеренным в прошлом...
Если на земле родится – зажжётся огонь,
Он с почтеньем должен на вечные звёзды взирать
Так ещё долог путь земному огню до звезды.
 Стать звездой так непросто – так трудно и больно!

Если на Землю звёздная капля упала –
Скатилась Вечности ясной слеза, –  путь
Иной ей суждён: только вспомнить, –
Чьё она - звезда  отраженье?! Вспомнив,
 Только слиться с Источником Вечным.

Труден и полон страданий памяти путь –
Неразделимо сочетать  земное с небесным
В муках так сложно - так нелегко! Кто точно
Укажет, где граница памяти и воплощенья?!

То, что звёздною искрою было, – неугасимым
Стало огнём. Трудной земною дорогой пламя
Невечное вечным звёздным сиянием стало
И после скатилось - упало звёздною ясной слезой…
 Всё это единой лестницы звёздной ступени: скользят
Отраженья в разные стороны неостановимо.

О! Нескончаемой лестницы звёздной вечные –
Зов и круженье!..  Не именуй на пути  ничего, –
Не замутняй отраженья Высшего... Видишь!
Вновь призывно скатилась звезда…
                *      *      *   
IV – 31.  ЕГИПЕТ  И  НОВАЯ  ВЕЛИКАЯ  ЖРИЦА.  Пока юная Великая жрица Тенёма Теурина Аманата постигала мудрёные тексты, Египет жил как обычно  – как можется соответственно старым привычкам. На прощание предсказанное Миэлитой исполнилось: слух, что она, достигнув великого совершенства, при жизни соединилась с великой богиней Каа, исходил от высших жреческих кругов. Подобный уход одной из жреческой касты всем прочим косвенно прибавлял славы.  Столь выдающееся событие привлекло бы большее внимание, когда бы ни тягостное положение в стране: война подкатывалась к границам государства, казна была пуста, а молодой фараон неопытен в военном деле, да  доселе и не проявлял самостоятельности. (Как проявить самостоятельность тому, кого планомерно все годы взросления в свою пользу подавляли хитроумные воспитатели - жрецы?!)

С уходом  или с бегством (кто как считает!) Старшей жрицы внешне ничто в Белом храме не изменилась. Двенадцать жрецов вообще редко видели Миэлиту и Мудрейшего, зато привыкли к вездесущей маленькой жрице. Одна роль плавно перешла в другую, особенно не взволновав. Снизойдя с заоблачных высот Белой башни, Ашая Ашарам двенадцати служившим богине Каа её жрецам и пожелавшим прибыть в Белый храм посланцам из храма Аммона - Ра представил юную Великую жрицу, как полагается торжественно: в венце и с жезлом в руках у изваяния Белой богини Каа. И никто не прочёл на бесстрастном лице Мудрейшего его тайных дум или боли. Затем Новой Великой жрице уже без Мудрейшего пришлось проехаться в Мемфисе на колеснице среди толпы, которой сиё явление понравилась уже интересной новизной.

Ушедшую в туманную неизвестность иного мира Старшую жрицу именовали Прекраснейшей. Новая юная жрица терялась в тяжёлых шитым жемчугом одеждах: ни фигуры особенной, ни прекрасного лика. Новая была неулыбчиво строга: куда девалась драчливая, обожающая гримасничать девочка?! Колесницей  сама она не правила, а только стояла почти неподвижно и молча, скрестив руки, что, конечно, немедленно соотнесли с положением Египта. Как же иначе?! Разве Великая жрица в любом поступке – не воплощённое предсказание?!

Под размывающим черты лица тонким покрывалом жрицы выделялись только  нахмуренные брови и слишком большие и блестящие – как прожигающие дымку покрывала глаза. Столь солидное в юном возрасте поведение зрителям внушало даже мистическую робость. Зато рядом с колесницей жрицы восседающий на белом коне  Младший жрец храма Каа -  Оаян Амолик покорил толпу юношеской красотой, грацией, чудным одеянием и обольстительными улыбками. И тем ещё, что из седельной сумки всадника в толпу летели пригоршнями извлекаемые не медные, но сплошь серебряные монеты. 

Решили даже, что Младший жрец похож на сына самого верховного бога Птаха бога – Нефертум, что означало – «дитя богов» или «рождённый из лотоса, взошедшего из божественного света. Уж не это ли на свой лад «переигрывал» Великий жрец Ашая, когда положил к ногам Богини  маленькую девочку?! Бог Нефертум представлялся красивым  женственным юношей в лотосовой короне. Лотос - символ всего прекрасного; символ рождения, процветания и воскресение после смерти. Ведь дивный лотос рождается  из тёмной водяной могилы! Поэтому сияющий шлем Младшего жреца немедленно сочли похожим на лотос.

Если некто схож с кем-то, то почему бы ему этим и не быть?! Так слухи во все времена преобразуют желаемое в якобы действительное! Ведь не может же такое божественное сходство быть просто так?! Разве Великий Ра допустит  облик своего сына принять своевольно?!  Естественно, что в этом случае юная Великая жрица Каа с жемчужным лотосом на одеянии – явление одной из окружающих Ра  богинь. Египтяне были так суеверны! В общем, новая жрица и её верный паладин, как говорится, смотрелись в паре и произвели нужное впечатление. От щедрот храма Каа щедро разбрасываемые и пойманные гражданами Мемфиса монетки не попали на базар, даже если схвативший ценную добычу счастливец был беден и голоден. В монетках пробили дырочки и подвесили на шею либо на пояс как амулет. Ибо как гласило заклинание:

Амулет — защита этого Великого,
Изгоняющая любого, — живущего и иного, —
Кто совершит преступление против Великого —
И против с верой амулетом владеющего.
                *      *      *   
Обожествление всегда чревато претензиями,  которые человеку подтвердить будет трудновато: всякому искусству и накопленной силе есть предел! Такое превосходство едва ли могло понравиться и мемфисской жреческой знати.  Поэтому-то Великая жрица Миэлита то невзначай напоминала о родстве со своей семьёй, то соглашалась явиться на некое частное событие: маленькие человеческие слабости иногда очень политично к месту!

Кроме явления народу новой жрице  пришлось посетить и дворец фараона.  Если выросшая Тенёма Теурина Аманата была всё-таки узнаваема, то в восседающем на троне подобии раскрашенной куклы трудно было признать сутулого мальчишку с болячкой на губе. Хотя это был именно он – в не так уж запредельно далёком прошлом побитый рассерженной девочкой. По-прежнему существовал и бассейн с таящимися в мутной, и тухловатой воде священными крокодилами.

«Интересно, а утопленный мною священный камень  отняли у крокодилов?!» — усмехнулась Великая жрица Богини Каа. Мысли её, видимо, передались восседающему на Нефритовом троне: из под подведённых – отягощённых тушью и перламутром век ответно блеснули глаза. Молодой фараон помнил детскую обиду! За истёкшие мучавшие этикетом  годы зависть к чужой свободе не могла ли только усилиться?! Помнил ли о прошлой скандальной драке кто-либо из окружавших молодого фараона?..

Волею капризной судьбы каста придворных текуча. Уже не только зловещая слава Аклика Торима забылась, но забыли из теперь старого фараона: с тех пор уже и два верховных жреца Аммона Ра успели вознестись и смениться. От новой Великой жрицы храма Каа ждали соответственно случаю формально благого предсказания, но дождались только обычного слишком краткого  пожелания фараону здравствовать, а Египту – процветать.

Что шепчут в толпе, — не трудно узнать: достаточно в толпе побывать! Труднее распознать скрытые мысли жрецов. Предполагалось нечто вроде: не стоит сходу отрицать пустые домыслы глупцов. Пусть восторг толпы «перекипит», — так египетские жрецы поступили и на этот раз. Новая Великая жрица Богини Каа чересчур серьёзна и неулыбчива, – вынесли приговор при дворе фараона. Не слишком изящна, не знает этикета, да ко всему и острижена слишком коротко: где видано для жрицы?! С другой стороны…

 Юная жрица заносчива и горда. Значит, она уверена в своей силе?! В общем, – непонятная особа. Которая сразу после во дворце фараона явления удалилась в отдалённую от города тишину своего  храма, никакого желания участвовать в бурной мемфисской дворцовой и храмовой жизни не проявив. «А! Хочет, дабы к ней в храм являлись  просители! Ну, да и за это слава богам Египта! – Вознесли хвалу в жреческом обществе. – А то ещё изречёт чего-нибудь этакое неудобное: возись потом! Странный храм! Странные Великий жрец и жрица! Силу, впрочем,  не стоит отвергать: при случае пригодится!» Такие-то речи  велись пошепотом, поэтому эхо их в Белый храм не сразу и не всегда долетало. В Белом храме жили сами по себе, и бурная дворцовая жизнь тоже потекла своим обычным ходом.


IV – 32.  ОТКРОВЕНИЯ  У  ДРАКОНЬЕГО  ФОНТАНА. После краткого явления в Мемфисе новой Великой жрицы бурление мнений мало-помалу  затихло. Жреческие партии зажили частными интересами и проблемами, которых хватало с избытком:   грядущее совершеннолетие фараона влекло длинную цепь священных обрядов и, вероятно, дворцовые смещения и назначения?.. Тем временем вдали от страстей Мемфиса, в прохладном покое Белого храма юная жрица Великой Богини Каа продолжала набираться премудрости: прощальный дар Миэлиты – связки папирусов хранили многое  удивляющее пытливый ум. Так руководства для благополучного прибытия души в благую область Царства мёртвых поразили чрезмерной заботой о загробном: отчего же благо невозможно и для живых?!

Зачем постоянно пугать людей ужасами наказания: разве из страха покорность – истинна?! К тому же поступки подателей жизни – богов не слишком отличались от людских. Бог Осирис был предан и убит. Даже сам Великий Ра каждую ночь вынужден бороться с гигантским змеем - ужасным демоном тьмы, жаждущим поглотить солнце - навсегда лишить мир солнечного света.  Ночь в древних текстах рисовалась – временем крови и убийств?.. Чувства и опыт говорили юной жрице, что ночь прекрасна и свет звёзд целителен для усталого. Так поётся в песнях Белого храма! Другие – не египетские – доставленные из-за моря свитки рассказывали о верованиях иных стран или верованиях прежних, канувших в небытие. Однако внешние одежды всех верований скрывали схожую суть.

Всё это привело к ещё одному разговору с Аллемом у Драконьего фонтана – в прошлом местом счастливых детских игр,  ныне –  местом отдыха дружеских встреч и важных разговоров.
– Послушай, Аллем! В мире, оказывается, было уже столько богов и храмов! Когда-нибудь все богам переставали поклоняться. Храмы разрушались и созидались новые.

– Боги таковы, каковы интересы людей. Новые устремления рождают новых богов.
– Как странно! Какие же боги истинны?!
– Любые, когда в них верящие добры и справедливы.
– Ты говоришь о прекрасных богах, как наша Белая богиня?!

– Прекрасный облик привлекает сердце. А бог с головой шакала должен пугать и пугает. Я, однако, не удивлюсь, если где-то в честь прекрасного милосердного бога или богини проливались или  будут проливаться  реки крови. Особенно, если это божество будет в земной жизни людьми убито. О! тогда начинают искать и терзать «врагов»: тогда мир делится на две безжалостно истребляющие друг друга половины.  Дело не в облике божества: дело в людских душах.

– Почему же начавшие с проповеди блага и облегчения страданий религии поступают совершенно иначе:  разве великой кровью и проклятиями доказывается истина?
– Это сложный вопрос, Великая Жрица! Вот, Нараи тебе бы ясно ответил! Я же так мыслю: сначала является с проповедью нищий праведник. Но продолжают его проповедь совсем другие. Кроме того, духовная власть, как и любая власть, развращает душу.

– Не называй меня Великой жрицей наедине! Если ты мой друг!
– Хорошо. Моё скромное мнение таково: смена богов и верований неизбежны. И каждой вере нужны места поклонения божеству – храмы…
– Кочевники поклоняются небу, солнцу и воде без храмов!

– На то они и дикие: свободные от уже записанных правил, но разве более милосердные?! Чем далее, тем более человеком завладевает им же выдуманная  упорядоченность.  Небо велико и пугает смертных бескрайностью. Поэтому Амону-Ра – богу солнца строят земные дома – храмы. Люди жаждут видеть богов подобными себе, и обратное: себя ощущать подобными богу. Дальше уже не так сложно: для постройки храмов требуются деньги. Для охраны храмов от поклонников чужих богов нужна – защита. Не желая подчиняться, гордые священники сами становятся силой.

Когда вера начинает держаться на золоте и силе – исчезают остатки истины. Тогда рано или поздно начинается брожение умов: если вера не милосердна, она, должно быть, ложна, а бог – бессилен?!  Бог обещал избавление от страданий: так, где же?!  Этот бог не истинен, есть другой!.. Тк сначала не на небе, а в умах рождается новый бог, сильный на первых порах к нему безграничным доверием, ибо больше верить не в кого. И всё начавшееся сначала в главном протекает по старому руслу.

– Ты хочешь сказать: боги и вера создаются многими людьми и лишь шлифуются для своих нужд жрецами?
– Истинно так! Первоначально находится некто самый жаждущий, самый непоседливый, Возвещающий нового бога. Но и его мысли  – лишь веление времени.
– О, Аллем! Ты меня успокоил! Значит, наш Белый храм и богиня Каа – венец всех храмов и религий прошлых и будущих. Ведь храм светлый подавляет храм  – нижний и тёмный!

– Ты ошибаешься, О, Великая жрица! Именую тебя так, ибо разговор наш уже за пределами обыденного. Храм тёмный был первичен, как зеркало всего до него бывшего на Земле. Небесная же непорочность Белого храма, к несчастью, зависит не только от нас. Разве мы не подвластны меняющему мир времени?!
– Договаривай! Мой друг и долгие годы здесь Старший жрец, как бы жестоки ни были твои слова!

– Видишь ли… Слившийся с нашим общим сердцем Белый храм,  подобно его создателю Ашае, есть вроде как в нигде и вне времени. Прекрасная храмовая долина всегда казалась мне заколдованной – отгороженной от мира. Это хорошее, никому не вредящее колдовство! Но всякое колдовство равно или поздно исчерпывается. Прости меня! Я изо всех сил стараюсь выражаться ясно! Так вот, ныне уже неподвластная Мудрейшему судьба храма зависит от судьбы Египта, и от тебя, Тенёма Теурина Аманата! И судьба Ашаи, кажется, тоже немало зависит тоже от тебя. Предрешённая же судьба Египта от тебя не зависит, и потому…

– Великий жрец Ашая Ашарам всегда властен над Белым храмом!
– После ухода Миэлиты как часто ты с ним встречалась?
– Ммм… Редко. Он… он очень мрачен. Он больше не поёт мне прекрасных песен!

– Думаю, что храм давно уже более властен над ним, чем он над храмом. От этого и бежала и Миэлита. После её ухода и с тех пор, как ты обрела звание Великой жрицы, Ашая боится тебя: он не верит людям. И он боится за тебя. Равно боится причинить тебе вред и быть сметённым твоею силою («Увы!  и для первого, и для второго есть основания!» – это вслух не прозвучало.)

– Я помогу ему поверить!
– Ты так привязана к нему?
– Он заменил мне всё, что было у других.

«Возможно, он сам и лишил тебя этого Всего, а Миэлита, отстраняясь от  странного ребёнка,  была не так уж не права!» – вслух не изрёк Аллем, произнеся иное:
– Для помощи другим знаешь ли ты сама людей и Египет?! Ты, выросшая в отдалении от всего?! А… а знаешь ли ты свою силу, Великая жрица?!

– Какая сила?! Не понимаю…
– Вот это-то и плохо!
– Что же мне делать?!

– Узнать хоть вкратце. Иначе никакие мудрые свитки не помогут. Миэлита знала о жизни слишком много. Ты – слишком мало. Мемфис подобен всему Египту, а тот – миру. Одежда и цвет кожи не так уж много значат. Значит, Мемфиса тебе хватит. Ибо объехать заморские страны времени у тебя нет.
– Ты мне поможешь?!
– Сердце говорит: не моё это дело. В Мемфисе я приведу тебя только к своему прошлому горю или к сегодняшней работе. Ведь я, знаешь ли, уже не молод. Есть у тебя другой преданный помощник.

Старший жрец указал на нишу в стене террасы, где ранее Миэлита незамеченной нередко слышала и видела многое, и где в настоящий момент хмурился с годами обнаруживающий недюжинное упрямство в прошлом мальчик в белом хитоне, а ныне возведённый в сан Младшего жреца Оаян Амолик. Поскольку кроме дружбы с Великой жрицей определённых обязанностей у Младшего жреца имелось, то он и оберегал её в меру своего разумения.

 Что могло угрожать юной Великой жрице?! Сопряжённые с храмом Каа тайны и неясности. Ради их прояснения и на всеобщую пользу разве не следовало пренебречь кое-какими мелкими этическими правилами (конкретно: подслушивать и подсматривать нехорошо?)?! Старший жрец не считал возможным упрекать никого за то, в чём сам в прошлом иногда бывал виноват,(на всё воля судьбы!). Старший жрец удалился,  совершенно уверенный, что после некоторых упрёков Великая жрица и Младший жрец в очередной раз найдут общий язык, как нашли они его некогда после бурного морского сражения – драки в драконьем фонтане.

«О, Миэлита Мицема! – озабоченно мыслил Аллем про себя. – Как ты прозорлива! Как вместе права и не права! А кто здесь прав?! Есть ли на этой Земле хотя бы один полностью правый человек?! А если такой и явится, место ли ему в несовершенном мире?!»

Так Великая старшая жрица Миэлита, покинув Белый храм, осталась в нём. Потому что  храм хранил ею подмеченное, но не исчерпанное, отчего оставшиеся на каждом шагу её поминали: Миэлита говорила то, или делала это. Миэлита мыслила так, и как бы в этом случае поступила?... А уж мысли других-прочих она ведала, казалось, ещё до их осознания хозяином! Когда же человека часто вспоминают, он как бы и рядом: он – невидимый, но полноправный участник событий.

Что жизнь? Фантазия.
Мотив извечный на ритм
Иной кладём и –
            наполняем грёзами своими.

О чудо!.. Грёзы оживают!
Кто дар имеет, –
                за него в ответе.

И умник, и дурак за дар заплатят.
А нежелающий платить  –
                втройне - стократно
Заплатит не свершением надежд
Иль даже гибелью нежданною...
     *   *   *   
IV – 33.  ПРОГУЛКИ  В  ОКРЕСТНОСТЯХ   МЕМФИСА. О, Великий город Мемфис – груда раскалённого безжалостным жаром дневного  светила камня! Город - как изломанная скальная груда, пронизанная множеством хаотичных линий, скрещивающихся в углы, квадраты, треугольники и сложные многоугольники. Не такими ли  птичьего полёта видятся все южные города с избытком залитые злым солнцем?

 Птицы обитают на скалах и кручах стаями: истошно крича, носятся над голым скользким утёсом чайки; копающие норы в песчаном береговом обрыве ласточки галдящей стайкой мечутся между небом и водой. Так же вот, если с высоты соскользнуть пониже к земле, между каменными берегами улиц текли людские ручейки - стаи: в храмы и из храмов, на свадьбу или на похороны с заунывным воем. На головах тащили продавцы на рынок лотки, и с рынка, отдуваясь, шли отягощённые ношей.

 Тёк по изломанным уличным линиям волнующийся людской поток пеший и на верблюдах, на воловьих запряжках мимо лавчонок и просто прикрытых тряпкой временных навесов. Дурно ли, хорошо ли живут люди, но замешанность в занятой повседневными нуждами толпе на время рассеивает уныние. Мемфис – город торговли – пересечение многих путей был богат толпой. Что-то неостановимо покупали и продавали.
– Финики! Финики-и!!
– Ай -аа!!
– Вода! Вода! Холодная!  …ненькая - ая!

Шнырявшие разносчики, пронзительно предлагали мелочные товары. Приютившиеся где-нибудь у стены брадобреи и писцы нанимали для зазывания клиентов мальчишек.
– Писать – писать! Заём – прошение!
– Что пишешь чёрной тушью?! Красную бери!
– Не положено.
– Говорю, красной!
– Сын шакала и матери ослицы! Палок давно не пробовал?! Красная - только для жрецов.

Суетный, шумный город. В оба гляди, чтобы не сложить голову под копытами всадника, на что-то осерчавшего!
– Цай! Придавили! Чтоб провалиться этим колесницам!

Полуголые, с куском ткани в вокруг пояса и  с дешёвыми амулетами на замусоленных шнурках сновали – добывали кусок хлеба насущного бедняки и рабы. Плыли паланкины богатых, одеяние которых по жаре иногда составляли те же набедренные повязки да ещё обилие украшений:  ожерелья на манер широких воротников, браслеты на запястьях и шиколотках.

Город - груда сверху горячего и в толще своей хранящего прохладу камня: каменные стены – единственное спасение от жары. Чем толще стены, тем прохладнее в доме. Поэтому жилища граждан состоятельных – окаймлённые крытыми террасами каменные прямоугольники внутри двора с глухими каменными стенами.  Чем далее от центра, тем более  сужаются, петляют улицы. Вплотную лепятся друг к другу каменные дома, домишки и откровенные коробочки с занавешенным соломенной плетёнкой дверным проёмом и маленьким  для воздуха оконцем. Коробочка, но в крошечном каменном дворике с очагом. Ещё дальше – в ещё более тесных уличках нет уже никаких двориков: входная щель на улицу, и коробочки из чего попало сложены. Хорошо, когда хватило неотёсанного камня снизу наполовину стены: дальше – нечто, обмазанное глиной и даже частью занавешенное тряпьем.

И всё вместе это только половина городской громады: половина для живых.  За городом живых простирается необъятный город мёртвых. Ибо египтяне кратковременную земную жизнь мыслили состоянием переходным перед воскрешением достойных в царстве мёртвых. О будущем благоденствии в этом таинственном и грозном царстве и надлежало в первую очередь  заботиться денно и нощно! Наставляли в этом царящие в храмах жрецы.

 Великие храмы поражали сознание. Храм творца вселенной Птаха – бога истины давил воображение  подпирающими небо коронованными каменными гигантами – изваяниями явлений Творца в образе фараонов. Изваяния попирали землю чудовищно толстыми слоновьими  ногами, дабы выдержать вес верхних частей. Человек этим гигантам едва доходил до щиколотки. Человек перед творением рук своих казался малой букашкой. Боги Египта, как и другие многие прошлые и будущие боги, величием и подавляли, и внушали уверенность в завтрашнем – этом или загробном дне. А надежда на лучшее  во все времена не дёшево стоила: за надежду требовали полную до отсутствия мыслей покорность!

Между городом живых и городом мёртвых великие храмы Египта, казалось, подпирали небо и тяжёлой печатью давили землю. От храмовой площади меж гигантских лап двух сфинксов мощёная дорога вела к горделиво высящимся вдали пирамидам фараонов и мастабам – ступенчатым как лестница меньшим   пирамидам – высших жрецов. По обе стороны срединной дороги гробницы сановников и людей состоятельных стерегли статуи по местным меркам не слишком большие: роста человеческих в два. К ногам такого каменного божества, будто ребёнок к ногам отца, прислонялась спиной статуя – уменьшенная копия самого погребённого. Конкретного сходства, впрочем, не добивались: символика – вот пропуск у дверей в мир потусторонний – в лучшую загробную участь.

 Город мёртвых поражал искусством исполнения и на первых порах приятным покоем: приходящие сюда больше хранили положенное торжественное молчание. Только время от времени двигалась по дороге и свежая похоронная процессия: колесница или более скромные  носилки. Слышался положенный в таких случаях умеренный плач родственников или профессиональное в голос завывание плакальщиков. И как метрономом нещадно отсчитывающим время нарушалась тишина осторожными, будто стеклянными ударами: так выбивали на камне надписи новые или освежали старые. Гробницы предков требовалось подновлять! В посмертных домах для памяти на стенах высеченные изречения долженствовали облегчить дорогу в иной лучший мир:

Воздаю хвалу богу Озирису – Владыке Вечности!
Моё сердце приходит к тебе, неся истину!
Я не лишал сироту его имущества. Я не лгал.
Я не совершал зла, не причинял людям боли.
Я не доводил никого до слез и не убивал…
В моем сердце нет лжи. Примите меня в свой мир!
Воздаю хвалу богу Озирису – Владыке Вечности!

В мире Осириса Я возрождаюсь я молодым и сильным:
В мире Осириса являюсь Я божественным соколом.
Бог Гор дал мне свой облик, чтобы я мог отнести
Его – мои  дела к Осирису, в подземный мир.
Воздаю хвалу богу Озирису – Владыке Вечности!

Правда ли, что все пышно погребённые не совершали зла – не причиняли прочим смертным боли?! Благой надписи считалось достаточным: обеляя почивших родственников, заранее обеляли и себя. Религия превращалась в ей противоположную поддельную совесть или в игру страшными химерическими куклами с хищной головой шакала или сокола?!  Религия держалась на страхе, пышных обрядах, и купле – продаже.

В городе мёртвых – курили фимиам и возносили молитвы нанятые жрецы с  обнажённым смуглым торсом, в священных головных, ниспадающих на плечи покрывалах и до земли белых юбках. Цвет и узор жреческого покрывала означал служение богам, исполняющим разные должности на дороге к судилищу Озириса: «В ы, к т о  п р и в о д и т  п а р о м  Бездны к этому труднопроходимому берегу, привяжите для меня к парому, чтобы я не потерялся. Знающий это священное заклинание да выйдет в Тростниковое Поле (в лучший загробный мир), и там ему дадут пирог, кувшин пива и каравай с алтаря Великих Богов…» Кусок сытного пирога если не в жизни, то в мире загробном – вот боготворимый идеал и истина; вот цель всех ритуалов!

Молчаливыми призраками мелькали меж домов почивших и жрецы  высокого ранга жрецы в белых хламидах с золотыми поясами и прорезями вместо рукавов. Воины  фараона  – стражи гробниц время от времени монотонно выкрикивали слова закона о надлежащем у врат иного мира поведении. За кражу из гробниц имущества мёртвых полагалась кара отменно суровая, но алчные, но охотники рискнуть жизнью и загробным блаженством всё равно находились: сила и пышность всегда родят противодействие.
 
Всё это походило на некий гигантский театр с раз и навсегда определёнными амплуа актёров. Никаких новых ролей! Представление обычно происходят в театре, где есть не только авансцена и для избранно денежных зрителей ложи и партер, но кулисы и глухой задник с разным хламом: старыми декорациями, пыльными костюмами. В гигантском театре –  Городе мёртвых таким «задником» были удалённые от главной дороги окраины кладбища, где завёрнутого в грошовую  ткань усопшего за неимением средств родственники собственноручно закапывали в песчаную яму.

Хорошо если хватало  на оставляемый покойному кувшин с самой простой пищей (длинна дорога в подземное царство!) и наскребалось несколько монет – опустить вместе с телом в могилу: мало ли на Том Свете тоже налоги?! В этой отдалённой части Города Мёртвых надгробием служили несколько принесённых с собой камней. Здесь же ютились старые, ожидавшие смерти нищие, всегда готовые за скудную пищу принять участие в чужом погребении.

 Попадались и шалаши занимавшихся суровой аскезой отшельников. Валявшиеся полуистлевшие кости довершали печальную картину. Ибо городская стража безыменных подобранных мертвецов приносила, но закапывать не трудились: брошенные трупы жрали шакалы и быстро высушивало солнце. Неизвестные нищие покойники были тощие: при жизни работой и солнцем  высушенные.

Зачем нищенские окраины Великого Города Мёртвых потребовалось объехать двум явно не низших каст всадникам,  сейчас едущим по главное дороге?.. Юноша с мечом на перевязи в одеянии полувоенном. И с ним подросток в лёгком плаще,  с накинутым до самых глаз капюшоном. Нижнюю часть лица  и рот скрывала повязка от пыли. Так что видны оказывались только блестящие глаза.  Навещали путники гробницы предков? Или то были желающие взглянуть на великие пирамиды пришельцы из-за моря или из провинций? Хватало и таких.

Увы! Мёртвый Город  недолго внушал покой. Через сколько-то времени ряды надгробных статуй начинали давить, – виделись воскресшими покойниками: ещё немного – и сойдут с пьедестала, а пришедший живой -  окаменеет. Оттого даже радостно было между городом знатных мёртвых и царственными пирамидами попасть в горластую полосу  палаток, шалашей, каких-то  кривых строений - временных харчевен: к четырём подпоркам прилаженные углом  две стены и крыша. То была земля –  обиталище рабов и не каждый день  возвращавшихся в город свободных камнетёсов и  мастеровых, надсмотрщиков за рабами и жрецов - наблюдателей за постройкой священных обиталищ.

 На этой междумирной полосе земли к вечеру закипала бурная жизнь: в котлах варилась некая  снедь; её ожидавшие играли в кости. Торговали из корзин не первой свежести пряными лепёшками. Хлопали бичи, слышалась брань. Выли и грызлись собаки. Пили. Пели. Плясали.  Дрались и снова пили, пока, наконец, замертво ни падали в сон. Далее этой представлявшей подобие ада полосы земли не удалось бы простому смертному  пройти к пирамидам без папируса с особой печатью.

– Довольно, – устало шепнул младший всадник старшему. – Возвращаемся.
– Давай сначала поедим?..
– Ты Сможешь Есть Здесь?! Мне только холодной воды.
– Тогда и мне только воды, – старший, как видно, был покладист или не желал огорчать младшего.

Пока старший искал и так и не нашёл совсем холодную воду, младший, не покинув седла, смотрел на закатывающееся за самую мощную пирамиду огромное оранжевое солнце, разрезанное на два полумесяца острой верхушкой. Ещё копошились у подножия другой возводимой пирамиды тёмные людишки - жуки. «”Истинный жрец  развеществляет грубую природу  вещей, освобождая сущность – изначальный застывший звёздный свет через своё сердце….” – и где же это?» – прошептал Младший.
– Холодной воды нет… Эй! Очнись!  Возьми апельсин. Я очистил кожуру.
– И наш храм так же строили?!
– У нас хорошо платили. Это точно.
– Разве золото способно возвратить силы или жизнь?!
– Но… иначе как строить?! Нет другого способа. Одними мыслями – никак.
– Жаль!!

Младший, прячущий лицо всадник, наскоро прожевав апельсинные дольки, пустил коня рысью к городу живых.  Красно-оранжевое солнце стремительно падало за горизонт, попеременно густо окрашивая запад сначала нежный потом в пылающий золотом в оранжевый  – в алый пурпур и после начинало стремительно багроветь и погасало, будто резко в сердцах задули светильник. Плавных закатов на Востоке не бывает. Теперь солнце уже гигантским багровым глазом тревожно  упиралось в спину возвращающимся в город живым всадникам в спину. Светильник солнца гас, а у склепов то там, то здесь вспыхивали зажигаемые служками светильники. Отчего становилось жутко, и всадники поскакали быстрее.

 Уже совсем стемнело, когда двоих друзей или братьев поглотила тьма входной каменной арки в квартале людей средне зажиточных. Во дворике их встретил слуга с факелом, и другой увёл коней. Младший от света отвернулся, так что лицо его по-прежнему осталось в тени как в маске.

– Что скажешь?! – полюбопытствовал старший всадник.
– Скажу, когда вернёмся в наш храм. От богов этого города меня уже тошнит. Они давят!
– Мы ещё не видели порт и рынок. Так что завтра...
– ...Будет завтра. Теперь – только умыться! Я не знала, что чистая вода – это так немыслимо прекрасно! И недоступно для многих!

«Хорошо, что мне по наследству достался этот дом, – помыслил старший. – Никто нас раньше здесь не видел и не узнает». Назавтра братья или  друзья – старший и младший  – продолжили  исследование Мемфиса.

             
                ____________________________________________________


IV – 34.  РЫНОК – ВО  ВСЕ  ВЕКА  РЫНОК. Разница в одежде и товаре сильно ли меняет суть?! Были бы деньги! Единственное отличие наших рынков от древности: кое-какие технические усовершенствования, да открыто не продают рабов. Рынок –   сиюминутный выход за пределы обыденного. Не потому ли иные любят толкаться на рынке, не имея в мыслях купить нечто определённое?! Случается иногда, что не слишком бедные люди без цели толкаются на рынке или даже продают там всякий хлам: в толпе им легче. Толпа позволяет  на время забыть свои печали. Толпа как наркотик.  Однако рыночная свобода призрачна: всё можно купить или продать, ничто – изменить.

В пёстрой рыночной толпе теперь замешались - вчерашний старший всадник, а с ним, верно, его сестра, как и исчезнувший младший всадник в головной накидке, краем спущенной до блестящих глаз. Колыханье круглого опахала прикрывало нижнюю часть лица. Что ж! разные бываю вкусы: одни хотят себя явить во всей красе, другие – быть не замеченными.

В шумном подобии государства - на рынке ничем не выделялись эти не бедно и не богато одетых двое.  Разве только ничего не покупали, ни к чему не приценивались, что странно на рынке. Девушку не привлекли ни дорогие ткани, ни лавка с браслетами. С упрямой ей только ведомой последовательностью она шла по рынку, как пересекают вброд реку. Спутник девушки занят был обереганием её от толчков. Что время от времени требовало окриков и более решительных действий.  Кому-то он дал затрещину; кого-то  огрел плашмя мечом по спине: смотри, куда прёшь!

Площадка, где продавали рабов, задержала девушку: опахало в её ручке закачалось чаще и нервнее.
– Это очень странно – продавать людей!
– Мне тоже не нравится. Но так уж издавна ведётся в Египте.
– Мы тоже люди. Значит, и нас можно продать и  купить.?!
– Точно! – засмеялся Оаян (то был он!) – Когда меня забрали в храм, Ашая и купил меня у моего отца: отец сам сказал. А ещё старая служанка нашептала, что он мне и не отец: ему за женитьбу на моей матери тоже заплатили.
– Значит, и меня могли купить?!
– Что же здесь такого?! Главное, кто мы сейчас!
– Ты – легкомысленный.
– Нет. Просто не слишком печальный. И должен тебя защищать.
– Мы можем купить этих рабов и отпустить. Торговец подождёт, пока ему доставят их храма золото?! У нас его много.

– Конечно, он подождёт за хорошую цену. Ещё сам прибежит с поклоном. Но… мы не можем так просто отпустить. Потому что так никто не делает: это вроде государственного бунта.  Они не граждане: их снова схватят и закуют. Быть государственным рабом хуже, чем у кого-то в доме. И даже если мы этих освободим, а завтра ещё приведут: всех не купишь и не поселишь в храме Каа.
– К чему тогда и иметь золото?!
С досадой она резко отвернулась и уже совсем не глядя ни на что пошла прочь.
– Ты не хочешь ничего себе?
– Мне ничего не надо. Купим Амме вон того большого говорящего попугая: это её развлечёт.

 Важный, обученный болтать с десяток фраз попугай был дорогой роскошью, поэтому обрадованный продавец с многословными восхвалениями и попугая, и покупателей в придачу отдал и красивую клетку, и на неё узорчатое покрывало, и мешочек попугаевой еды - орешков, и особую щётку для приглаживания перьев ценной птицы.
– Будешь довольна,  добрая госпожа! Птица очень забавна!

 Рядом с торговцем птицами иссохший, кажется, до костей, старик продавал целебные снадобья и коренья. Никому ничего не предлагая, старик молча дремал с прикрытыми глазами. Когда же спрашивали, подавал требуемое с тихими объяснениями. Такой уж древний был старик: казалось, – порыв ветра сметёт призрачное тело, оставив только расстеленный на земле плат с травами.
– Почтенный отец! – Обратилась к продавцу девушка. – Нет ли у тебя заморских трав от сердечной тоски? В Египте их нет.
– От любовной тоски?
– О, нет! От большей за Всё в этом мире неправильное тоски!
– Таких трав нигде нет, моя госпожа,  – усмехнулся старец. – Смотри на звёздное небо: оно утешит.
– Это-то я знаю! Но иногда звёзды изливают ещё большую тоску: звёзды так совершенны! А Египет…

Старик внимательнее взглянул на девушку подслеповатыми слезящимися глазами.
– Кто так мыслит, тому не помогут никакие травы и снадобья… Но госпожа моя! Тебе не надо здесь быть: здесь тебе не место! Не приноси свою силу туда, где её нельзя являть!
– Ты знаешь меня?!
– Земными глазами я уже  плохо вижу, дитя моё, но есть ведь и другие глаза. Великая жрица! – прошептал старик. – Не забывай! Венец сияет на тебе, даже когда оставлен у подножия богини.

– Когда видишь так, знаешь: время великих жрецов Египта на исходе. А Египет на краю бездны, ибо жизнь уже ушла из него. Мёртвый камень одолел, и звёзды жизни отвернулись.
– Над этим мы не властны. Да благословит тебя и твоего спутника небо!
– Скажи мне: в каких богов ты веришь – чему поклоняешься, отец?
– Все боги отражают лишь малую часть истины. Не вернее ли поклоняться отражению лика Великого Космоса в своём сердце?!
– Есть и тёмные сердца. Когда душа человека темна, разве не таким же будет и отражение Космоса?! Зеркало всегда – только зеркало?!

Старец поднёс сложенные вместе ладони ко лбу.
– Над чужими сердцами кто властен?! Стремящийся быть Человеком, Здесь и Сейчас прав пред небом. Я верю в справедливость этого. Почему кто-то не должен страдать, когда страдают все?! Видишь, –  я продаю и амулеты, да вам они не нужны.
– Спасибо, отец! Не бойся: больше я сюда не приду.
– Постой! Этот пучок кореньев передай тому, кого ты зовёшь Старшим жрецом. Ему пригодится.
– Ты знаешь Аллема?
– Я знал его, когда он ещё не был жрецом, и ничем не смог помочь ему в его тоске. Знавал я девочкой и Великую жрицу Миэлиту.
- Так я знаю кто ты! В своё время ты мог бы быть верховным жрецом Амона...

- Тсс... Увы! Есть в жизни предел и для сильного, и ещё предел, назначаемый самому себе сильным. Время нельзя побороть. Но можно не делать его господином. Египет не переделаешь, так зачем же мне был нужен тот предел возможностей?! Одна жизнь сменяется другой в ином теле: не лучше ли припасти силы для будущего?!
– Я запомню! Удачной тебе дороги в чертоги Всевышнего, отец!

– Нет, нет! – оттолкнул старик руку пытавшегося заплатить за коренья Оаяна.  –  Завтрашний день мой вполне обеспечен, а после завтрашнего уже не будет. Перед лицом Вечности к чему обременять себя излишеством?! Подай - отдай нищим. О, сын мой! Какая странная  между двумя мирами суждена тебе судьба!.. Ты мог бы изменить это, да не захочешь...
– Как тебя понять? – но будто снова впадая в дремоту, старик юноше не ответил.

На исходе того же дня колесница уносила двоих по  дороге к храму Каа. Юноша правил. Девушка сидела, придерживая закутанную в покрывало клетку с попугаем.
– Хей! Я хочу лететь быстрее: согласна?
– Я люблю быструю езду. Когда ветер бьёт по щекам и свистит в ушах!
– Но ты всё время молчишь. Это меня смущает!
– Я – думаю.
– О чём?
– О том, что всё нужно начать сначала. Может быть, ещё не поздно?! К чему повторять путь Миэлиты?! Я другая. Я должна сочинить новую песню для Богини. Как если бы я впервые вхожу в Белый храм.
– И ты непременно сочинишь!
– Если бы помогло!

Уже невидимый Мемфис исчез – растаял  вдали за колесницей. Храм Каа возникал впереди как белый цветок, с алеющими от заходящего солнца лепестками. Виделся цветок прекрасно тревожным, будто мог быть сожжён падающим за горизонт солнечным диском – вместе с ним кануть в небытие. «Время нельзя побороть…» – прошептала Великая жрица.

Чем ближе подкатывала колесница, тем более цветок приобретал очертания храма. Юная Великая жрица ещё не видела, но знала: на высокой башне ветер треплет белые одеяния того, кто издали походит на белую птицу. Мудрейший ждёт её возвращения: она не может надолго отлучаться из храма, после ухода Миэлиты. Ждал Тенёму у Драконьего фонтана и верный друг Аллем в компании с не менее верным ему другом леопардом.

Леопард был сыт, благодушен и весьма - весьма доволен: приставленный к нему ещё прошлым фараоном служитель втихаря накормил его свежим мясом, добытым в селении храмовых рабочих, не обязанных по примеру жрецов придерживаться растительной пищи. И бывший воин а ныне Старший жрец храма Каа - Аллем от себя тоже ещё раз накормил леопарда свежим мясом из того же источника: почему неразумное животное должно страдать из-за капризов людей?! Чем виноват хищник  из семейства кошачьих, когда от природы ему положено есть мясо?! По капризу предыдущего фараона великого Египта леопард попал в Белый храм, но ведь у него не было никаких личных обетов перед белейшей богиней Каа?!


Вступаю в пространство священного храма –
                в преддверие преображений.
Преподношу священные белые лотосы:
                неразделимых печали и радости слёзы.
Преподношу священную воду…
       *    *    *
 
IV – 35.  НАСТОЯЩЕЕ  И  ПРОШЕДШЕЕ.

– Мы начнём всё сначала, Мудрейший! Я сочиню и поднесу Богине новую песню-восхваление. И пройду в храм мимо  вопрошающей впервые входящего надписи. С  новой песней как в первый раз войду! Даже если Мемфис обречён, почему храм наш не может быть сам по себе?!

– Дитя моё! В мире богов не могут, а люди и подавно не могут жить вне ошибок своего времени, даже сами ошибок не совершив. Время окружает нас и связывает: время в главном не пересилить. А мелочи имеют ли значение?..  Время не любит, когда с ним играют.  Долгие годы странствовал я по земле, пока слишком поздно – осознал эти истины. 

 Ашая же печально качал головой, изредка опуская кисть в бассейн и влажной ладонью проводя по лицу.
– Отец мой! Ты учил, что всё связано незримыми узами. Изменимся мы,  – и в Египте что-то может измениться? Здесь в прекрасном храме, почему  мыслями мы не вместе?  Будь мысли служителей Богини едины, это увеличит силу?!

 Девушка прислонилась щекой к сиявшему серебром прохладному  зеркалу на груди учителя. Что прежде всегда успокаивало и дарило силы. Теперь же вдруг показалось, будто голова её тонет в зыбком холодном тумане; туманом расплывается тело… Вздрогнув, Мудрейший поспешно отстранился. Поднялся.
– Дитя моё! Мне надо вернуться на башню. Здесь  мне тягостно.

– Когда я досочиню песню и поднесу её Богине, я поднимусь к тебе на башню: жди меня! Я ещё раз спою песню тебе и Египту с вершины башни: что бы слова отразились в хрустальном шаре! Потом мы вместе спустимся к Богине. Она Нам  ответит: даст совет!
– Миэлита пыталась произвести опыт возрождения  в нижнем храме, ты хочешь иначе. Что ж… твоё право. Смоги и успей, Великая жрица Богини Каа! У Тебя время ещё есть… в Тебе я не ошибся.

Песню юная жрица сочиняла с неделю: ведь для таких вещей нужны вдохновение и благословление Свыше! Слова надо как следует отшлифовать - подогнать друг к другу! Сочинялась песня больше у Драконьего фонтана. И переводя взгляд от зеркала воды ввысь, к небу Тенёма Теурина Аманата  видела являвшуюся на вершине башни белую фигурку, в развеваемых ветром одеждах похожую теперь, вроде, не на птицу, но на изменчивое облако.

Печаль проливалась с поднебесной башенной вершины, будто невидимые слёзы падали в Драконий бассейн. Печаль торопила неясной тревогой некоего исхода времени. Наконец сочинённую песню жрица пропела – продумала – исполнила у ног белейшего изваяния Великой Богини Каа - Матери Истины для репетиции как свидетелей призвав Аллема и Младшего жреца:
 
Вступаю в пространство священного храма –
                в преддверие преображений.
Преподношу священные белые лотосы –
Неразделимых печали и радости дивные слёзы.

Преподношу священную воду чистейшую,
Сиянью подобную неба, в чаше священной, где солнце
С луною, отразившись, остались смеяться и плакать.
Простираюсь у подножия трона Великой Богини –
                Матери всех проявлений.

Камень, слившийся с телом, зацветает узорами света и цвета.
Пространство великого храма Вселенной – сине - сине,
                бездонно и беспредельно.
Хрустальная лестница истины светится при восхождении.

Звёздный предвечный свет с солнечным смешан в Священной Чаше.               
Сердце отдано истине всё без остатка. Светом живым
Струится вода, в чашу - сердце всё обращая, –
                всё наполняя светом.
               
И вот говорит Великая Мать -
                Богиня под покрывалом белым.
Светом струится: колышутся складки света, рождая
Светоносные чистые образы в чаще - сердце.

У Великой Богини предсказаний просивший - 
Их исполняет, ибо отдал за них он сердце -
В прошлом, будущем и настоящем без разделенья.
             *     *     *

Вложенный в ладонь Богини Каа шар сверкнул: Богиня приняла песню. Но Аллему показалось, что шар сверкнул тревожно, и в глубине его плавала какая-то муть?.. С сочинённой песней и отправилась на Белую башню юная Великая жрица. Однако Ашаи не было ни его башенных покоях, ни на самой верхней открытой площадке с всевидящим хрустальным шаром. Как странно: ведь он не спускался?! Не улетел же, в самом деле, птицей?! А если и обернулся птицей (с него станется!), тогда вернётся: вот-вот спустится с небес…

 В растерянности несколько раз обошла всю башню Тенёма, как делают,  не зная что делать, или когда не находят чего-то должного быть на привычном месте. Вот посох-жезл с хрустальным шаром  почему-то на полу возле скамьи, где обычно отдыхал его хозяин. Со скамьи свешивалось белое одеяние Верховного жреца.
– О, боги Египта!

Упав на одеяние, она горько во второй раз в жизни заплакала. Первый раз слёзы её пролились, когда из храма увезли мальчика в белом хитоне: увезли и вернули. Здесь же надежды не было. И та, первая, была личная потеря. А теперь… Не слишком ли много для неё быть сразу и Великой жрицей, и Великим жрецом, и самой собой?!

По безошибочному зову сердца взобравшийся на башню Старший жрец, повздыхав, облёк случившееся  словами:
– Материализованное тело Мудрейшего распалось: энергии не хватило.
– Но почему? Я виновата?! Я не успела!

– Ты не виновата. Никто в храме не виноват. Материализация эта была создана очень давно. Ни тебя, ни меня, Великой жрицы Миэлиты, ни даже Наараи ещё не было на свете, как не существовало ещё города Мемфиса. С тех пор жизнь изменилась, земная энергия отяготилась. А сам Ашая… знал ли он точно ему необходимое?! До бегства Миэлиты ведал ли, как с нею связан?! Со дня её ухода он и стал хиреть. Но останься она, – не было бы ещё хуже?!
– А может быть, всё наоборот: он, наконец, ушёл в свой мир?! И моя песня помогла ему?

Честный Аллем не стал ради успокоения кривить душой - скрывать своё мнение:
– Тогда жезл не валялся бы здесь. И по доброй воле он не оставил бы тебя одну такой юной! Ашая Ашарам мыслил не как человек, но не был бессердечен. Знавал я многих людей бессердечнее… Кроме Оаяна (ему придётся: он везде просунет нос!) временно не стоит пока никому ни о чём сообщать.

Потом объявим: Мудрейший, как и Великая жрица Миэлита, ушёл – слился с Богиней. Поверили раз – поверят и другой. А вот магический жезл Великого жреца… Он не для женщины - жрицы. И не для меня. Не из мира людей магия опасна любому сознанию и вдесятеро опасна в неправедных руках опасна. Желающие власти всегда находятся: сила влечёт их и соблазняет.Такое и в нашем храме возможно: вспомним этого несчастного - Аклика Торима Лучше бы жезлу исчезнуть вместе с владельцем!

- Исчезнуть - сокрыться, но не быть уничтоженным! Я чувству...

Тут Великая жрица и Старший жрец храма Каа стали очень тихо шептаться, хотя слышать их на башне мог только ветер. С тех пор жезл пропал, как  по пословице в воду канул. Ветер тайны не выдал. Одеяние же осталось там, где было найдено. По-прежнему Великая жрица удалялась на башню «побеседовать с Мудрейшим». И беседовала здесь сама с собой или со звёздами.

 Достаточное время ничто не нарушало иллюзии уединённого присутствия Мудрейшего.  То один, то другой храмовый жрец видел на башенной вершине белую фигурку. Когда это же самое привиделось Аллему, то трижды протерев глаза и не избавившись от назойливого, к тому же ещё и двигавшегося видения, он не поленился резво взобраться наверх, где в покоях Мудрейшего обнаружил Ояна, читавшего какой-то папирус, в то время как снаружи одеяние Мудрейшего красиво развевалось ветром, да ещё под напором того же ветра ездило - скользило по натянутой верёвке, на неё подвешенное за гладкий скользкий крючок.

 Бороду и волосы изображал большой кусок пакли. Так ветер дул в одну сторону, к кольцу была привязана верёвка, за которую время от времени Оаян подтягивал муляж назад. Возможно, так было изобретено передвижение декораций на сцене.               
– Великие боги! Вы вдвоём так додумались?!– воскликнул Аллем.

– Что ты! Это я один! Тенёма в последнее время такая задумчивая, хоть плачь! А что в моей выдумке  плохого?! Поддерживает статус, так сказать. Внушает надежду.
– Какой-то ты легкомысленный, Младший жрец! Считай, что я дал тебе хорошенький подзатыльник! Почешись и поразмысли!

– Здесь все такие излишне серьёзные! Надо же кому-то быть и легкомысленным! Говорят, от излишней серьёзности и помереть недолго.
– Ты хуже леопарда, честное слово! Тот хоть лезет везде, да ерунды не выдумывает.
– Подумаешь, ужас какой! Чего ты так-то уж разволновался?!
– Видишь ли, в определённой ситуации любая мелочь становится большим обманом.
– Не вижу здесь такой ситуации!

Младший жрец оказался непобедимо упрям, и Аллем махнул на него рукой: рано или поздно мальчишке это прискучит. Старший жрец выразил ехидную надежду, что белые одеяния никому не «привидятся» в самом храме. И услышал в ответ неожиданное:
– Кого это удивит?! Ведь Миэлита многим видится без всяких фокусов. Я её видел. Тенёма тоже видела: сидит как прежде перед Священной чашей, только прозрачная. Говорить не хочет, – исчезает. Да зайди хоть сам лучше утром перед восходом солнца.

Заходил ли с такой специальной целью Аллем на рассвете в храм и что там видел, - история умалчивает.
               

Великий жрец  прекрасного храма Богини Каа –
Прозрения матери мне сказал: «Жрица Великой Богини!
Нет тебе равных в даре преображения словом!
Доброе слово – хвала отца дороже всех сияющих звёзд!
Но мой дорогой, бесценный отец, вечностью данный!
Подаривший мне знанье, и силы,
                И сердце моё обративший к звёздам!

Мой бесценный отец! Ты учил меня сам: Мы – только
Разные грани – оттенки кристалла вечной сияющей Истины.
И вот, говорю я, жрица прекрасного Белого храма:
Нету равных Великой Богине – Матери Истины!
Жрец у подножия трона Истины-Матери –
                Только прозрачный кристалл,
Истины свет пропускающий – в мир приносящий
Истины свет  незамутнённым  для преображенья благого.
Какой участи высшей другой можно ещё пожелать?!
            *      *     *
IV – 36.  ПРОРОЧЕСТВО  ПОМЕШАННОГО  ЖРЕЦА.  Сколько-то времени спустя было объявлено об уходе из этого мира Великого жреца Ашая Ашарам, – Старший жрец настоял не длить кукольного обмана. Хотя Оаян и упирался, что не объявленное не обман, а просто не объявленное. Тогда же отбыл в иной мир – не дотянул до совершеннолетия фараона престарелый и немощный Верховный жрец Аммона-Ра, поэтому мемфисских жрецов более занимало назначение нового. Великий жрец или Жрица царят в Белом храме Каа, это не влияло на перестановки на мемфисской чиновной лестнице. Ах, лучше бы влияло! 

Ах, мнящие себя мудрыми, но недальновидные жрецы! Надо признать, что предыдущий ныне ушедший к своему отцу богу Аммон-Ра фараон пользовался золотом Белого храма, но чтобы урезонить вокруг трона наиболее властолюбивых были у него свои ловкие методы. Любят следить да наушничать?! Чего же лучше! Фараон всех обнадёживал. И выходило, что у него жрецы следили друг за другом, военночальники за жрецами и т.п. Всё интриги знал желчный старый фараон: оставалось только во время за ниточки дёргать, убирая зарвавшихся марионеток.

Государства как люди: молоды и активны; зрелы и если не умны, то осмотрительны. Затем – предсмертная дряхлость. Ко времени правления ушедшего Сына Бога государство, пережив свою мощь, уже распадалось, Вот в это-то время во главе страны сильная личность может хитроумным правлением на основе былой мощи создать видимость силы и процветания - последний блеск перед падением.  Получающий трон по наследству обречен был получить все лишённые власти сильной руки изъяны. А он был непростительно молод - всходящий на шаткий трон на ещё более шатком подножии.

Смешно признать: внешний древнего статус государства много подорвала гибель системы… ммм… вполне современного международного шпионажа. При старом Сыне Бога любой бредущий около границ нищий мог оказаться шпионом фараона. Поэтому всё касающееся границ и настроения соседей старому фараону тоже было ведомо. Со смертью хитроумного властителя распалась и отработанная система.

Пока жрецы занимались внутренними разборками, молодые соседи - страны смелели и бросали на богатый город алчные взоры воинственные кочевые племена. Время неумолимо влекло Египет к распаду. Что можно было тут сделать? Протянуть, пока фараон войдёт в силу? Вот кстати: если неколебимый  Ашая ушёл, почему бы теперь не сблизится юной Великой жрице с фараоном? Священный союз этот, пожалуй, бы принести пользу?! С чего бы только начать?! Новая великая жрица последнее время была что-то сильно не в духе: хмурилась и молчала.

Существовал обычай наследнику фараонов перед принятием полной власти просить предсказания во всех великих храмах. В прошлом Миэлита такие предсказания старому фараону совершала, а уж были ли они искренни или более политичны, – кто знает?! Почему бы и очередному фараону не просить предсказания?! Вот только Великая жрица наотрез отказалась являться в Мемфисе. Старый фараон являлся в храм Каа по всем правилам одетый как раб, так пусть и новый поступает так же. А не хочет: ещё лучше!.. Тут уж придворные жрецы не на шутку обиделись. А молодой фараон неожиданно непременно пожелал явиться в  Белый храм, проявив недюжинное упрямство. Мемфисские жрецы столкнулись с последствиями своего же кастового воспитания, – желания Сына Аммона Ра – Божественны и непререкаемы: не удастся их направить – с тем и получи!

Визит этот официально объявлен не был. Думы молодого фараона по дороге в храм Каа – не известны. Известно только, что он в сопровождении ещё двух колесниц едущий молодой человек, ссутулившись, пребывал в неких раздумьях. Правила  явления просителя в несколько странный храм  очередной сын сотворившего Вселенную сын бога Аммона-Ра внешне не нарушил: у парадных ворот сошёл он с колесницы если не совсем как раб в одной набедренной повязке, то в скромном белом одеянии без крашений. Только на шнурке на шее висел некий амулет, который прибывший в храм поспешно снял, зажав в кулаке.  Будто просто рука так сжата.

Вследствие искажения точного времени сразу никто пришедшего не встретил, и он успел в одиночестве прочитать часть на стене у священных ворот надписи: «АХЪЯ – ОМО – РАМ!  ПРИШЕДШИЙ! Благословленный и радостный стоишь ты у входа в храм Великой Матери! Лик её скрыт, и прежде чем она поднимет завесу с лица своего, оставь-сложи у порога её обиталища все мелкие желания - мирские помыслы, или покинь преддверие Священного, пока ещё не поздно! Вернувшись, ты можешь ещё насладиться земным изобилием, и никто не осудит тебя, ибо сам Фараон - Сын Бога трепещет божественного голоса Матери - Истины…»

С земным изобилием пришедший был знаком и отнюдь не священный трепет перед неизвестной богиней привёл сюда и в Мемфисе пресыщенного высокопарными словами. Но не успел он поморщиться, как приключилось непредвиденное явление.
– Прочь, глупец! Не то не первый – станешь последним!

Некто со взглядом несколько безумным предстал перед пришедшим. Фараон, конечно, не помнил ему в детстве мимолётно попадавшегося на глаза Аклика Торима. Разум прежде одного из высших жрецов Мемфиса Аклика Торима был наполовину затемнён. Поэтому для блага больного его всегда сопровождали теперь двое замешкавшихся, поотставших служителей. Больной при желании мог гулять около Белого храма. Возбранялось только  входить внутрь к подножию изваяния богини Каа. Но Аклик и сам пуще всего боялся ещё раз взглянуть в лицо богини.  Смутно чудилось: от этого с ним случилось что-то страшное, а что – не помнил. Теперь же молодой фараон пробудил – привлёк его память. Приходится слышать, что полубезумные иногда обретают дар как бы несколько кривого пророчества:

– Да, да… – дёргаясь, словно его корёжил злой дух, бормотал неизвестный. – Девчонка зла: да мало ли что здесь ещё?! Великая жрица меняет облики! То маленькая, то большая. Покрывалом, эдак, напускает дурмана.  Выходит ниоткуда, уходит в стену. В голову тоже может войти, – он постучал скрюченным пальцем себе по лбу. –  Больно! Не пускай никого в голову... Бывает ещё вместо девчонки – мальчишка. А там – он указал на землю, – в тёмном колодце её  –  четыре. Чёрная вода крутится, крутится… Не убежишь захлебнёшься! Беги, глупец!

Образы покинувшей храм Миэлиты и жрицы юной перепутались в больном мозгу. Фараон криво усмехнулся: нарисованный фантастический образ молодой жрицы не сильно отличался от мнения на голову в прямом смысле не больных придворных жрецов. А помешанный продолжал бормотать:

– Ещё один превращается в белую птицу. Летает, летает вокруг. Но его-то я не боюсь! Я ему не нужен: не клюёт падаль. Ведь я не тот, что раньше. Раньше-то мне кланялись... А! Ты пришёл с леопардом или сам леопард? Значит, теперь их будет два! Ха-ха-ха! Великие боги! Говорят, старый фараон привёл сюда леопарда: не верь! Он сам превратился в леопарда: он любит такие  шутки! Подкрадывается неслышно... Глаза красные. И сожрёт! Ой-ой! Страшно!! Поклонись, когда встретишь!

«Этот храм – сборище сумасшедших! – тоскливо думал фараон. – Зачем - за каким чёртовым предсказанием я здесь?! Разве мне нужно предсказание?! Сознайся: тебе нужен  был повод...»

– Зачем ты пришёл сюда?! – точно читая мысли эхом откликнулся полупомешанный. – За предсказанием?! Ха-ха! Что предскажут – исполнится. А хорошего не предскажут. Беги, пока не сожрала большая пятнистая кошка! Вон, вон!

Тут подоспевшие служители под руки повлекли несчастного подалее от Великих  храмовых дверей. «Простите господин! Этот человек не в себе!» – «Я заметил!» И фараон для успокоения машинально прочёл пред входом ещё кусок надписи вряд ли могущий кого-нибудь успокоить:

«АХЪЯ – ОМО – РАМ!  ПРИШЕДШИЙ! Чистота земных помыслов несоизмерима с небесным. И каждое служит своим целям: водой утоляют жажду, огонь – обжигает, и кто  пробовал утолить жажду огнем?.. Воздух - легок и прозрачен. Вода – тяжела и текуча. Так было, есть и будет на Земле, но земное – не предел творенья. От чего, вскормившего тебя, ты готов отказаться, Пришедший, чем готов пожертвовать за право войти?..

 ПОДУМАЙ  –  ЕСТЬ  ЛИ  ПРЕДЕЛ  ТВОЕЙ  ЖЕРТВЕ?.. И что ты жаждешь обрести здесь, у ног Великой Матери склонившись с трепетом истинного почтения?.. В океане необузданных чувств и раскаленной бездне желаний сможешь ли ты найти ту единственную жемчужину, свет которой привёл тебя сюда?! Только эту каплю вечного звёздного света – сердце своего сердца  –  ты опустишь в Великую чашу чистого Вечного Знания у ног Богини, – ибо другой платы Священная вода не приемлет».

«Сумасшедшие стихи, – решил царственный юноша. – Чем непонятнее, тем более подчиняет. И мои жрецы так же поступают. Ничего нового! Надо бы войти, когда пришёл!» – он не был ни трусом, ни слишком храбрым,  последний наследник трона фараонов славного Мемфиса.

Храм ослепил его белизной как туманом. Храм лишал воли изменчивой бесформенностью: ещё миг – и забудешь кто ты…. Бог с хищной головой шакала – только бог с головой шакала: понятно чего ждать и просить. Белая богиня с прикрытым покрывалом  лицом грозна непонятностью. Как молния в грозу неведомо, куда ударит!  Что он делает здесь, – зачем стоит уже на середине этой лестницы в никуда?!  Идо сих по нет никого: разве его не ждали? И что теперь?! Фараон не может уйти ни с чем! Растерянный и потерянный стоял он среди скользящих туманных бликов, судорожно сжимая ечто снятое с груди в кулаке. Однако ошибку Аклика Торима не совершил: под покрывало богине заглянуть не помыслил. И  словно в награду за это явился к нему посланец вполне земной – высокий статный, в храмовых одеждах.
               

IV – 37.  СВИДАНИЕ ПОСЛЕДНЕЙ  ВЕЛИКОЙ  ЖРИЦЫ БЕЛОГО  ХРАМА  КАА  С ПОСЛЕДНИМ ФАРАОНОМ   МЕМФИСА.  Явлению фараона В храм Каа предшествовал на террасе у Драконьего фонтана разговор Тенёмы с Аллемом:
– Колесницы уже на середине пути. Я вижу облачко пыли. Мне явиться с тобою к подножию богини или прислать Оаяна?
– Твои глаза воина по-прежнему зорки. Я не буду предсказывать для него над Чашей. Он хотел перехитрить: не исполнил условий. Позволь ему одному войти и потом проводи сюда к фонтану.
– Ты так решила?
– Да.
– Всё-таки фараон!
– Не важно. Поговорим и здесь.

Удивлённый в ней сочетанием рассеянности с величием Аллем отправился исполнять поручение.
– Прости, господин! Великая жрица  будет говорить с тобою не здесь..
– Жрец! Мне говорили, что предсказания свершаются только у ног Богини! 
– Великая жрица сама выбирает путь. По её наказу я проведу тебя к ней.

При слове «наказ» щёки пришедшего вспыхнули от гнева, но он сдержался, нервно сжав что-то в кулаке. Проводник коридором провёл гостя на открытую террасу с Драконьим бассейном - фонтаном. После туманного храма обилие света и красок ослепили фараона. Небо показалось невозможно синим. Как живая сверкала-колыхалась, переливалась оттенками неба и извивами облаков вода в овальном белокаменном водоеме, как в чаше. На возвышении в центре бассейна, вода тоненькими струйками вода била из пасти и ноздрей драконьей головы. Зелёно-голубоватый камень изваяния влажно и мягко искрился под солнцем, но недоступная солнцу желтоватая зелень полу прикрытых драконьих глаз, казалось, скрывала некую мудрую тайну.

Сидя на бортике бассейна Тенёма Теурина Аманата с отсутствующим видом  навершием жезла Великой жрицы чертила что-то по воде: оставшаяся с детсва привычка, когда она чертила пальцем. Проводник отступил куда-то, словно растворился, и фараон остался один на один с той, которая в детстве так обидела его. Сидящая продолжала глядеть на воду, ничего другого, казалось, не замечая.

«А хорошо бы сзади незаметно  подкрасться и столкнуть её в бассейн? Что она тогда будет делать, а?!» – при припоминании в пользу девчонки детской драки влетела  в священную голову несолидная мысль.
– Здесь мелко: ребёнок не утонет!

«Великий Ра! Здесь что, все отвечают на незаданные вопросы? Уже и утаить ничего нельзя?! А она мало изменилась: серебряные  бубенчики по-прежнему на подоле! Только слишком серьёзна?.. А я изменился?»

– Немного. – опять прозвучало в ответ на незаданный вслух вопрос.  «У тебя на губах больше нет болячек...» – хотела она добавить, но решила пощадить больное самолюбие того, кто на старого фараона одновременно был не похож и похож.

– Какой-то помешанный чуть не напал на меня у входа. Достойная встреча! – изо всех сил он пытался придать голосу высокомерно властную насмешку.
– Этот бедняга не опасен тебе. Прежде он был очень известен в Мемфисе. Старый фараон сослал его сюда подальше от столицы.
– Безумного – в храм?!
–Тогда ещё не безумного. С ним потом тут несчастье случилось...
– Он что-то болтал про фараонова леопарда? Зверь на свободе? <<о, Боги! Я говорю что-то не нужное?!>>
– Леопарда, и правда, оставил здесь Сын Бога перед уходом к Вечному Отцу. Леопард совсем ручной. Неопасный. Добрый.

Её собеседник поёжился: он слыхал рассказы, как раз его разгневанный предшественник позволил «доброму» леопарду задрать кого-то. А белый храм казался таким нереальным. Здесь можно и спятить! О, боги! всё это чём-то не о том!  Ему хотелось бы сказать, что так скучно было во дворце все эти годы, что хотелось даже ещё раз подраться!.. Драка с девочкой – Великой жрицей была живым воспоминанием. Как на троне делая вид, что слушает доклад, он представлял себе, как побеждает в этой драке. Или, может быть, ничья?.. После можно и подружиться!

– Детство не повторяется, – хорошо бы возвращаться туда, когда захочешь, правда?! У этого фонтана я хотела бы услышать сказку от одного мудрого старика. Хотела бы снова уснуть, уронив голову на его колени.

Собирая остатки своего достоинства, он переменил тему. Хотелось думать, что она позвала его сначала сюда в знак доверия. И должен же был он, наконец, задать официальный вопрос:
– Я прибыл сюда за предсказанием. Сойдёшь ли ты в храм, О, Великая жрица?!
– Нет.
– Я не достоин предсказания у ног вашей богини? Я?!!

– Для Великой богини нет разницы, кто к ней приходит: фараон или раб. Просто время торжественных предсказаний завершилось. К тому же ты не исполнил правило, – Ты жаждешь поставить на своём там, где  не нужно и нельзя, – она указала на торчащий из кулака хвостик  шнурочка от символа божественной власти  жука-скарабея. – Не следовало его с собой брать. Кроме того, пришедший в храм обязан просить предсказания простёртым у ног Великой жрицы. Когда не простёрся, - богиня не разомкнёт уста. Ты не был готов.

Обида даже стеснила ему дыхание: гнев уже готов был ударить в голову и выплеснуться: он не готов?! - кто смел так с ним разговаривать?! Однако жрица  спокойно продолжила:
– Зачем совершать обряд без надобности? Но если так тебе хочется, без предсказания ты не уйдёшь. Когда не верить, – все боги только мёртвые статуи. Веришь, - тогда и камень станет богом. Твоё предсказание выйдет из воды здесь: любая вода - зеркало. Жрец - тоже зеркало. Здесь я думаю и отдыхаю. Вот ты и между двумя зеркалами: разве меньше, чем у ног сотворённого людьми изваяния?! Старый фараон здесь беседовал с Мудрейшим в последний раз. Старый фараон не дал мне выкинуть скарабея: поэтому внутренний дракон сожрал его душу. Смотри, как бы не взял и твою!

– Какой дракон?! Что за чушь?! Мой предшественник достойно ушёл к своему отцу богу Аммону-Ра в своих покоях!
– Увы! он ушёл в неизвестность именно здесь…

И она кратко поведала, что в тайне узнала о старом фараоне от Аллема. Юноша с зажатым в кулаке  скарабеем  не хотел верить: тело раба в царском саркофаге в пирамиде? Такой насмешкой оскорбить богов?! А мемфисские жрецы: постигшие запредельные тайны не постигли подмены?!

Спрыгнув в бассейн и намочив подол, Великая Жрица храма Каа Тенёма Теурина Аманата и вместе с тем девочка с серебряными бубенчиками на подоле взяла с драконьей головы  большой кусок прозрачного янтаря с синей стрекозой внутри:

– Смотри! Это старый фараон подарил маленькой в храме выращиваемой девочке. Пока  бережёшь чёрный  символ власти, ты как эта стрекоза: скован, недвижим и не жив. Но ты не стрекоза: у тебя ещё есть разум и воля! Египет обречён и скоро падёт. Когда хочешь спастись – спаси себя сам. Или погибни вместе с Египтом!
– Почему Египет обречён?! Мы собрали сильную армию.

– Кода срок пришёл, – армия не поможет. Побеждают живые, сильные. А Мемфис – город мёртвых, и весь Египет как та мумия раба в фараоновой гробнице. Ваша вера давно превратилась в сковывающие разум и сердце оковы. Любое изменение в обычаях – преступление. Вместо сердца и разума – амулеты и законы. Вместо  веры – страх и обряды. Вы не можете победить: такой, какой есть, Египет убивает жизнь и неугоден Космосу.

Старый фараон был умён и храбр, но напоследок ничего кроме злой насмешки над миром не нашёл в иссохшей от власти душе. Желаю тебе большего! Бойся только самого себя. И надейся только на себя: Египет тебе не дано спасти. Но себя спасти – продлить жизнь ценой власти  – такой коридор в твоей судьбе есть. Прощай. Удачи! В этой жизни мы встретились в последний раз. Возьми себе янтарную стрекозу на память.

– Старый фараон бывал здесь, когда желал. Разве я не могу?!
– Старый фараон бывал тайно, как личный друг Великого Жреца. Ты так не можешь.  А я в Мемфис точно уже не поеду. Старый фараон был дружен с Ашая Ашарам. Только Великий Космос им судья! Мы – иное дело: мы - другие. 

Не заботясь прояснить сказанное, Тенёма Теурина Аманата ушла, а якобы Сын Бога Всемогущего РА всё стоял и глядел на отражённое в воде бассейна солнце. У него здесь от всего, точно у пьяного, кружилась голова. (Он не знал, что так же и его дворец действует на Тенёму Таурину Аманата!)  Неслышно явившийся откуда-то старший жрец храма Богини Каа - Аллем тактично слегка покашлял: пора, дескать, отбывать в Мемфис! Из-за ног Аллема высовывалась заинтересованная усатая морда пятнистого ручного хищника из семейства кошачьих: у драконьего бассейна парень напомнил леопарду старого потерявшегося хозяина.

Уходящий из храма увёзил с собой стрекозу и память о странно скошенных к вискам глазах: раз заглянешь – навсегда утонешь. Обладательница же этих глаз следила за удаляющейся колесницей. «Не будь я Великой жрицей, а он фараоном, мы могли бы быть друзьями, – мыслила она. – Плохо, когда людей заслоняют маски! Такая жизнь никуда не годится. Египет заранее обречён, а храм Каа… Не придётся ли мне, не дожидаясь конца, самой обречь его?!».

Она окинула взглядом свои владения. В храмовом  саду прогуливался бывший могущественный жрец мемфисского  храма Аммона Ра  Аклик Торим, угловато размахивая руками и стараясь не наступать на бабочек, о каких пустяках в здравом уме никогда не помышлял. Не странно ли, что только безумие сделало его  более милосердным?!

Нянька в прошлом маленькой Великой жрицы - Амме прошла по террасе со свежесрезанными цветами, чтобы ими  украсить вазы в покоях Великой жрицы. Бывший мальчик в белом хитоне – ныне статный юноша – Младший жрец в храме Каа - Оаян Амолик деловито взбирался по винтовой лестнице на Белую башню, дабы убедится, что колесница умчалась в город, а после в поднебесном приволье поразмыслить кой о чём. С  башни – свысока – всё видится таким чистым.  Стоит только спуститься – тут же проблемы бьют наотмашь. Почему время сильнее человека?!

 Оаян Амолик всходил на башню и вместе с ней  отражался  в драконьем бассейне, в прохладную воду которого Аллем с удовольствием  окунул по локоть руки. На террасе мужского крыла двое из самых молодых жрецов по очереди дули в белу раковину – учились трубить. И таинственно улыбалась в храме Белая Богиня. Ах, как всего этого было безумно жаль!  Что же ты всё молчишь, Богиня?! Изреки благое предсказание!..

 О, мир мой сложный! Обними меня.
Дай ощутить судьбы касанье
И космоса горячее дыханье
За звёздным пологом в излёте дня!
Я без Тебя – не существую,
                но Ты – не вечен без меня.
               

ИЗ  МОЛЕНИЙ   ЕГИПЕТСКИХ  ЖРЕЦОВ  К  ВЕЛИКОМУ  БОГУ  ОТЦУ – ЗАЩИТНИКУ  –  АММОНУ - РА:

Тёмные тени, мрачные тени! Я заклинаю, –               
                Уйдите! Покиньте нас!

Тёмные тени, жадные тени, летите –
                скройтесь тотчас!

Тёмные тени, голодные тени! Прочь –
                – из этого мира в ночь!

В подземную мрака обитель – О боги!               
                – проход замкните!
Накрепко замкните дверь в тёмную обитель!
             ****************
 
IV – 38.  ТЁМНЫЕ  ТЕНИ  В  СВЕТЛОМ  ХРАМЕ.  Аклик Торим хорошо относился к своему врачу - Старшему жрецу Белого храма, даже, вроде сдружился с ним, если дружбой можно назвать привязанность безумного. С Аллемом у больного не было связано из прошлого смутно тягостных воспоминаний. Аллему как врачу он привык жаловаться на болезни более больного разума, чем тела. В последнее время Аклик сделался подвержен странным припадкам, из отведённых ему покоев почти не выходил и боялся темноты, так что приходилось постоянно жечь светильники. Теперь вот Аклик сидя раскачивался, горестно обхватив руками бритую голову.
– Голова, голова! – стонал он.
– Болит?
– Нельзя отпустить: расколется. Ведь Они там! – больной сильнее сжал голову – Четыре по углам головы: золотая, голубая, серебро…  Хуже всех тёмная. Растёт, растёт,  и тьма от неё. Исчезают три, голова исчезает. Ты – врач. Верни мне голову!

 Аклик Торим вспоминал, конечно, нижний храм, где в тёмную воду бассейна смотрелись четыре меньшие подобия  верхней великой богини: золотая; серебряная, из голубой ляпис-лазури и иссиня чёрная из странного не отражающего - словно поглощающего свет камня. Суровы были изгибы губ чёрной богини… Но  ведь нижний храм мёртв и закрыт!

Со времени печального стоившего Аклику разума в нижнем храме опыта Миэлиты прошли некие годы. После того, как Миэлита покинула Белый храм, юная Великая жрица вниз не спускалась и не пользовалась подземными коридорами. За всё это время Аклик даже и в верхнем-то храме не бывал. О нижнем не вспоминал.  Отчего же вдруг именно теперь настигает – мучает его неясная память?! – пытался понять Аллем. Как добиться ясного объяснения от больного?!

– А белая богиня в твоей голове есть?
– Белая?!
– Белая, белая. Такая добра,  светлая! Прохладная.
– Такой доброй нет. Чёрной много. Чёрное с золотом – очень плохо. Серебро темнеет. Голубого не видно. Чёрная растёт и давит.  Покажи мне добрую белую!
–Ты поправишься, и я тебе её покажу. Вот, выпей отвар из трав!
– И тёмная уйдёт?
– Да! Ты уснёшь и проснёшься совсем здоровым!

Так он успокаивал больного, зная, что лекарства облегчат страдания, но не принесут желанного полного исцеления. Потому что исток этих новых припадков был, кажется, не в Аклике. Не собирался Старший жрец и вести Аклика и к подножию Белой богини, что было бы для больного опасно: не хватало ему только памяти случившегося с ним в храме верхнем! Да, злополучным оказалось для этого несчастного для него старым фараоном измысленное место ссылки! Но теперь угасшим разумом он не чувствовал ли тайное из прошлого злополучие места?

Белый храм для Аллема и Тенёмы был светлым и чистым, но ведь он до их в нём появления существовал бессчётные годы, и существовал, как выяснилось, на основании храма тёмного! И Аллем отправился посоветоваться с Тенёмой, которую и нашёл в её любимом месте – у Драконьего фонтана. Тенёма, печально хмуря брови, выслушала Аллема очень внимательно. Помолчала. Подумала.

– Ты прав, Аллем! Болезнь Аклика делает его сознание слишком уязвимым для мрачных теней зеркалом. Тени же приходят извне. Здоровая, я тоже их вижу: в самом храме светлые тени вдруг как будто мрачнеют, и тревожно блестит  шар в ладони Богини. А ещё иногда белый камень становится холодным, как там, внизу. Миэлита сказала, что один из нижних коридоров недостроен и замурован. Миэлита не захотела открыть всей правды, но в покоях Великой жрицы есть Летопись храма, куда рукой Миэлиты вписано: коридор, и правда, не достроен и никуда не ведёт. Одна из Великих жриц далёкого прошлого зачем-то вошла в тот коридор и не вышла.
– Она там погибла?

– Её там вообще не нашли. Коридор будто бы стал источать тревожную тьму, и Верховный строитель храма с надлежащим обрядом велел замуровать коридор, а заодно и замкнуть нижний храм. Эту историю поведал Миэлите один из прошлых Старших жрецов – тоже очень старый. Верховный с незаписанным именем строитель по всем приметам – Ашая.

– А кто открыл Миэлите нижний храм: тот жрец или Ашая?
– Это не записано. Но думаю, что когда-то до моего здесь появления Мудрейший с Миэлитой пытались изменить что-то к лучшему и не смогли. Миэлита с помощью Аклика пыталась только повторить опыт.
– Ты думаешь, это поступок Миэлиты нарушил равновесие между нижним и верхним храмом?
– Нет, ударив по Аклику и Ашае, это мало что изменило в общем. Я думаю, что  равновесие в храме рушится, потому что рушится весь Египет. И рушится Великое равновесие в мире. А Миэлита просто предвидела сроки и пыталась что-то сделать. Но что может сделать даже Великий жрец, когда все люди живут неправильно?!

Аллем по своему обыкновению с согласием печально вздохнул. А Тенёма продолжила:
– Поступок Миэты вызван был не гордыней- отчаянием.И ещё равновесие рушится потому что… Видишь ли, кроме мира людей есть и другие миры иных энергий. Откуда пришёл Ашая. И там что-то тоже рушится. Поэтому распалась материализация Ашаи. Я сама ещё не понимаю. Даже с Миэлитой мысленно пробовала поговорить, – молчит. И  в храме больше не является.
– Не хочет, гордая.
– Нет, Аллем. Не может! Один раз только долетел до меня ответ. Знаешь, что она сказала?!Сказала: «Никогда не говори с богами, откуда приходил Ашая: они больше берут, чем дают! И они лгут.  Люди для них ничто. Я то знаю…» – и оборвалось. Она сказала правду.
– Тебе открыто? – удивился собеседник.
– Я говорила с ними, Аллем! Это-то не трудно. Особенно на башне. Та вот, сегодня они обещают одно. Завтра – другое. И ничего – конкретно. Они ищут своей выгоды и ради неё лгут.
– И что же нам-то теперь делать?

– Об этом я в последнее время и думаю. Всё думаю и ничего не придумаю. Чаша тоже молчит. Одно ясно совершенно:  никаких обрядов внизу!  В последнее наше свидание Миэлита обмолвилась, что в последний срок последний обряд оживит мёртвый храм. Когда же этот срок наступит, – сокрыто. Знаешь, такое странное ощущение, что это знание за пределами меня – не моё. Твоя знакомая Великая жрица не всё может, друг мой Аллем!

– Что же,  когда ты пока ничего не придумала, осмелюсь дать совет! Поступим, как поступают во всех храмах в случае грозящих неприятностей: возобновим постоянные утренние обряды. Двенадцать жрецов пусть используют свою силу на благо храма. Жрецов у нас сейчас двадцать три, так что, сменяя друг друга,  они не  устанут.  Тебе придётся выходить в полном облачении... По крайне мере первый раз и потом иногда.

– Хорошо. Займись этим, Аллем.
– Входит в мои обязанности.
– Объясни необходимое, но молчи о нижнем храме.
– Конечно! А Аклика я пока с верными слугами поселю в деревне храмовых слуг: там больному будет спокойнее.
– Делай всё, что сам сочтёшь нужным. Но знаешь: обряды будут рассеивать следствие, не исчерпав причины. Мы только выиграем время...
– Иногда и время выиграть – уже немало, о, Великая жрица!

На эту тему не считая леопарда трое – Аллем, Тенёма и Оаян  – вели и другие беседы. Оаян  так предложил велеть рабочим засыпать нижний храм. Что вызвало улыбку Тенёмы и солидные объяснения Аллема, что это ничего не изменит – только всё ещё более поколеблет. Что вещи сакральные так просто уничтожить нельзя и так далее, и тому подробные объяснения.
– Да ладно! – взмолился Оаян. – Я просто хотел слегка вас встряхнуть.
– Тебе надо было бы стать комедиантом, Младший жрец!
– Уж как получилось, пусть так и будет. Мне и здесь нравится!

И вот как прежде зазвучали в Белом храме каждое утро восхваления Белой Богине Каа - Матери Истины. Зазвучали по зову Великой Жрицы, хотя сама она являлась вместе со жрецами далеко не не каждое утро. Были и нежданные последствия. Разнёсся по Мемфису слух: посещение этих обрядов приносит благоденствие.

Так как ехать было не близко, совершенно не нужные храму паломники с вечера ждали близ храма: ночевали в повозках, либо наскоро раскидывали палатки, что на первых порах нервировало леопарда. Но паломники задабривали по их мнению в обличье большой пятнистой кошки духа-хранителя мясом, и леопард даже приноровился гордо прохаживаться вокруг шатров, не только нарываясь на угощение, но ещё и выбирая подателей посимпатичнее. И паломники с замиранием сердца ждали: кого сегодня осчастливит дух-хранитель?

Все эти явления очень не нравились Великой жрице, да что было делать?! И только она да Аллем вполне понимали: нарушающий чистоту тёмные тени и их тёмный источник прикрыты, но не исчерпаны. Благоденствующее спокойствие было мнимо, как при внешней силе шатко положение Египта.
                ____________________________________________________


Бесчисленны волны морские.
Бесчисленны мошки болота.
Бесчисленны ливневы капли.
Песками пустыни бескрайней
Бесчисленны страсти людские
Как пропасть темны и бездонны.

Как пыль на дороге клубятся -
Губительным смерчем воспрянут;
Прожорливей туч саранчовых
Бесчисленны лики обманов
Сметают народы и страны.
       ...........

IV – 39.  ДЕЛА  ЕГИПЕТСКИЕ.  В 680—669 годах до нашей эры в Ассирии воцарился волею отца наместник  Вавилона Асархаддон – младший сын царя Синаххериба, убитого в храме двумя собственными старшими сыновьями, которых младший если не смог убить, то обратил в бегство и лишил престола. От выходца из такой семьи ждать милосердия не приходилось. Асархаддон – он же по Библии Асардан – кроме бесконечных кровавых войн - завоеваний знаменит ещё тем, что в его правление по его указу для увековечения его славы  была возведена мифически знаменитая Вавилонская башня.

Намереваясь прибрать к рукам богатый Египет, в 674 году до нашей эры Асархаддон подступил к его восточным границам.  Опасность была настолько велика, что двор фараона пожелал сверить предсказания мемфисского оракула с явленным в белом храме Богини Каа - Матери истины. И, для заглянув в Священную чашу у ног Богини, будто бы с равнодушной усталостью ответствовала мемфисским из дома фараона посланцам последняя Великая Жрица Великой Богини Каа - Тенёма Теурина Аманата:
– На сей раз беда минует изнеженный Египет, когда найдёт он сильного союзника. Но остерегитесь будущего, ибо последние сроки у порога.

И Египет успел заключить удачный союз с воинственным городом Тиром. А тут ещё в тылу у Асархаддона восстала им ранее захваченная Мидия, поддержанная скифами. Это было серьёзно. Священный оракул посоветовал Асархаддону охранять уже имеющееся. Властолюбивый ассириец, оставив на этот раз Египет в покое, вынужден был заняться укреплением своего пошатнувшегося трона, к своей великой досаде потеряв-таки половину Мидии. Когда же сражения и победы просто не было, то не было повода похваляться военной мощью и для Египта: остаток былой удачи спас его, на этом и исчерпавшись.

 В 671 году до нашей эры Асархаддон захватит Египет и разрушит Мемфис. Близ этого срока, но к нему и не в вплотную в  белейшем храме Богини Каа в предрассветных сумерках двое – Великая жрица Тенёма Теурина, называемая Аманата – богами дарованная и Старший жрец  Ааллем – пребывали у ног изваяния богини.

–  Великая жрица видела в Священной Чаше более, чем изрекла послам из Мемфиса?
– Великая жрица видела не более того, что видела Тенёма. Египет обречён: хиреющей провинцией Сирии станет некогда великая страна, и дома египетских мертвецов переживут живых.  Великая Жрица просто  не сказала всего тем, кто слушать всё и не желал.
– Белый храм пережил многих фараонов, отчего бы не пережить Асархаддона? Мы можем откупиться от него.
– Асархаддон из тех, кто желает всегда большего и большего. Страсть его – разрушать не им созданное.
– Что же, есть средство и вернее: когда невидимые затворы замкнут проход в долину, всё ассирийское войско разобьётся о них. И так ли нуждаемся мы в Египте?!

– Разве дело в ассирийском войске? Ассагардон – только посланник должной снести Египет бури. Не Асагардон так другой. Не сейчас, так после. Что такое несколько лет для вечности?  Да, мы могли бы существовать в ограждённой горами и силою нашей мысли  долине. Могли бы, но должны ли?! Выпадающие из общего времени впадают в небытие. И если мы совсем отделимся от людей, то какую же истину здесь искали столькие годы – для кого?! Между тем знаешь сам: тёмные тени грозят вырваться из нижнего храма.

– Таков этот мир и таков человек: неисчерпаемо борются в нём светлое и тёмное. Тёмные тени боялись Миэлиты и боятся тебя, Великая жрица!
– Пока боятся. Но не исчерпал ли свое назначение весь Белый храм? Не пора самим себе сказать правду: только ли своею волей Ашая Ашарам создавал этот храм как лестницу из мира богов в мир людей и – хвала великому Космосу! – создал нечто неподвластное никому.
– Почему – хвала?

– Что такое боги-долгожители – разве так уж светлы и милосердны?! Как и люди, они разные: подобных Асаргадону у них больше.  Одно ясно: коротко живущие люди для них только источник энергии и нечто вроде занятной игры: сталкиваются лбами народы – кровь течёт рекой – столько энергии освобождается! Наступающий на жука, разве думает, что жуку больно?! Людям бы лучше жить своим умом, не общаясь с богами. Хватает на земле и своей тьмы.

– По-твоему выходит: все образы земных богов из верхнего мира и подсказаны? – Аллем указал  вверх.
– Выходит так. Страх перед всесильными богами – способ держать стадо жуков в подчинении. Пожив на земле Ашая кое-что понял. Запечатав нижний тёмный храм верхним светлым, Ашая получил нечто ему неподвластное. Для какой-то над этим власти потребовалась Великая жрица: та, чьи мысли неподвластны ни людям, ни богам. Женщина ведь существо нелогичное.

–  Ты говоришь загадками! Однако Хвала Великому Отцу-Космосу! Ты - Великая Жрица есть. И сила у неё была и есть!
– Сила была и пока есть, но будет ли?! Ведь они - боги лезут в голову: когда не удаётся прямо прельстить обещаниями, пытаются подставить  им выгодную мысль. Так же, как подставляют - внушают Асаргадону и ему подобным. В последнее время я только и делаю, что отделяю мысли свои от внушаемых.
– Мои тоже мутились, – признался Старший жрец. – Я гневался, чего давно не случалось.

– Вот от чего бежала Миэлита: совсем не от какой-то перешедшей ей дорогу девочки! Вот от чего рассеялась материализация Ашаи: он мешал своим же! Ты предлагаешь мне жить вот так: закрывшись совсем от людей – лицом к лицу с теми внушающими? Подумай ещё: как все люди мы смертны. Когда-нибудь тёмные тени, вырвавшись, завладеют умами пришедших после нас. Не зальют ли они тогда Священную Чашу вместо чистейшей воды горячей кровью?! Так много раз уже бывало и – увы! – предвижу, – будет не раз. Светлое меняет суть и начинает служить тьме. Не стоит оставлять людям столь опасные соблазны:  власть над людскими судьбами – страшный соблазн!

– Что же ты предлагаешь – что решила? – растерялся Старший жрец. – К чему ведёт твоя речь?
– К тому, чего я не хотела бы более всего на свете! Что выращенной в храме девочке снилось иногда в страшных снах: накренялась  и падала белая башня. Дальше я не видела: просыпалась от страха.
– Это только детский сон. Невозможно мгновенно разрушить храм! Сколько рабочих придётся собрать!

– Невозможно?! Предусмотрено Первым Строителем – самим Ашаей. Основывающие Белый храм камни не склеены – притёртые друг к другу охвачены тянущимися к горному потоку канатами. Там, около горного водопада подобное мельничному колесо, только вода на него не пущена. Откроешь плотину, и ожившее колесо потянет за верёвки. Верёвки потянут – в определённый срок неумолимо сдвинут камни. И Великий Белый храм сложится подобно детской игрушке – домику из вощёных пальмовых листьев.

– И деревянное колесо и верёвки давно сгнили за истёкшие годы!
– Волею Великих – Жреца и особенно последней Великой Жрицы Миэлиты они своевременно обновлялись.
– Так вот что она бессовестно взвалила на тебя!
– Оставь её, Аллем: она – такая же жертва судьбы, как и я. Возлагая ребёнка к ногам им измысленной Богини, Ашая безумно шёл поперёк всей истории Белого храма. Я же ныне не нахожу ничего лучшего…

– Разрушив Белый храм, как мы сможем жить без него?!
– Друг мой Аллем! Я не смогу жить вне Белого храма, даже если бы захотела. Моё сознание сделано зеркалом, которое, дабы не рассыпаться,  нуждается в оправе Белого храма.
– Но Миэлита смогла жить вне храма!
– Значит, не Миэлите суждено было быть Последней Великой жрицей. Потом сознание её не в храме развилось – не младенцем она попала сюда. И наконец, она вовсе мыслью и не ушла: не смогла. Она ещё проявится: вот увидишь.

Печальное молчание застыло в храме. Глядя себе под ноги Аллем, наконец, прошептал:
– Неужели, ты  это сделаешь - сможешь?
– Должна. И останусь в храме. Остальные по желанию.
– И Оаян?
Великая жрица вздрогнула как от внезапной пронизавшей её боли.
– Нет. Не не хочу чтобы он со мной оставался. Хочу, остался жить. После всего.
– Думаешь, Оаян согласится тебя оставить – жить без тебя?!  Надеешься уговорить?!
– Нет. Я…  Я его обману.
– А ты умеешь? Умеешь обманывать и лгать?!

Глаза Великой Жрицы по-детски удивлённо распахнулись:
– Лгать – не просто ли сокрыть истину?!
– Нет, нет, – покачал головой Аллем, – лгать, знаешь ли, тоже нужно уметь: требует тренировки. Надо ведь, чтобы тебе поверили. А ты никогда не лгала. Надо так сказать неправду, чтобы в словах твоих нельзя было усомниться. И вдвойне труднее  обмануть, кого любишь. Любящее сердце трудно обмануть.
– Ты, разве, пробовал?!

– Да. Давно – до того, как стать здесь жрецом, я любил и лгал любимой, что она сможет прожить долго, тогда как врачи указывали иное. Кажется, она тоже в ответ лгала: делала вид, – что мне верит. И оба мы не верили и верили, потому что желали верить. Но с Оаяном так не выйдет: он будет докапываться. Он въедливый, а в последнее время стал ещё и подозрительным: уже догадывается.
– Выхода у меня нет выхода: солгу, как смогу, а ты мне поможешь.
– Попытаюсь хоть советом.  Когда будешь лгать ему, голос твой не должен дрогнуть, а глаза путь останутся ясны. Для этого сама не усомнись в сказанном, пока вы вместе.  А я уж подтвержу тобою сказанное.

 Они долго молчали, наблюдая за клубящимися, теперь не белейшими, а  с сероватым оттенком тенями.
– Когда? – с угрюмой торжественностью вопросил Ааллем.
– Не завтра, но скоро. Не стоит медлить, когда в твоих мыслях копаются и над миром навис очередной кровавый передел. Медлящий теряет решимость.


 
IV – 40.  ПРОДОЛЖЕНИЕ  ТАБЛИЧЕК   ДЛЯ ПАМЯТОВАНИЯ   ИСТИНЫ   ЖРЕЦАМИ   БЕЛОГО   ХРАМА  ВЕЛИКОЙ   БОГИНИ  КАА


Сознанье наше – чудо:
                Вселенной слепок,
Хрупкое яйцо - зародыш жизни дивной.
Нас солнце греет даром, - а Слова
Звучат ответом в честь творящего - Благого.

День – чудо. Чудо – ночь. Свет лунный
Сны нам омывает серебром, и звёзды,
Хрусталём блистая, хороводят в теле,
                открытом Вечности.
Так встань же на рассвете  –
                Вселенной равный!
               *******************

IV  – 41.  КАК  ВПЕРВЫЕ   ЛГАЛА  ВЕЛИКАЯ  ЖРИЦА  И  В  ПОСЛЕДНИЙ  РАЗ ГНЕВАЛСЯ   СТАРШИЙ ЖРЕЦ  АЛЛЕМ.

На первом ещё смутном рассвете у Драконьего фонтана Младший жрец держал за руки Великую жрицу. Поодаль Старший же жрец отвернувшись, смотрел на смутно белевшую, убегавшую вдаль дорогу, откуда он более двадцати лет назад пришёл в Белый храм: так быстро летит время!  Всё уже было Младшему жрецу объяснено, всё было ясно, но холодок смутного сомнения мешал уйти. Будто что-то было не так – неправильно?! Сомнения выросшего мальчика в белом хитоне передались и девушке – жрице. Надо было немедленно эти сомнения погасить: уверить Оаяна в истине неистинного. Но как?!! Она испугалась: вот сейчас её на его благо ложь выйдет наружу!..
– Я сказала всё, кроме одного. Приставленный к речным колёсам мастер послушает только того, кто предъявит ему жезл Великой жрицы.  Так решила ещё Миэлита, а я не перерешила. Это неудобно: ведь жезл мне нужен. Так что возвращайся скорей.

Он взял протянутый жезл: сомнение угасло, ведь с жезлом Великая жрица не должна расставаться. Тем более при свершении великих обрядов! Тенёма нежно провела ладошками по лицу юноши. Словно пальцами стараясь запомнить черты. Пальчики её слегка дрожали, верно оттого, что рассвет был прохладен.
– Пора! Вернись в срок, и у нас ещё останется время.

Медленно, нехотя спускаясь с лестницы, на последней ступени Оаян обернулся: щурясь, верно, от первых лучей солнца щурясь, Тенёма улыбалась ему вслед, – она будет ждать его возвращения! И взрослый, но в пристрастии сердца поверивший желанной неправде мальчик в белом хитоне навсегда для оставшейся скрылся в саду. Вот тогда-то Тенема Теурина Аманата – Богами дарованная –  почти упала на руки как всегда во время возникшего рядом верного друга Ааллема.
  – О, Ааллем! Ты был прав: так тяжело лгать тому, кого любишь! Будто сердце пронзают тысячи мечей, и тело распадается на части. А в Мемфисе люди лгут и не боятся боли?!
– Для утративших различие между правдой и неправдой всё наоборот: слово истины – что удар острием в сердце.

– Печален закат этого мира! Постараемся же быстрее покончить с сиюминутными делами и мыслить только о вечном! Ты знаешь, что по закону старым жрецам пришлось открыть истину. Покинувшие храм сохранят ли молчание?
–  Должны, хотя бы на неделю.
– Достаточно. Вчерашние мальчики – юные жрецы мною посланы встретить будто из-за моря прибывшего мудрого философа. Другие четверо отосланы переписывать мудрые папирусы в мемфиских хранилищах. В этот первый раз так легко солгалось!

– Это даже была и не ложь, а так… –  про себя же Аллем помыслил: «Легко, потому что ты не любила их, – только жалела и спасала жизнь!» – вслух Старший жрец подтвердил, что он тоже всё назначенное  заблаговременно исполнил: ни тихих немых  девушек, ни других слуг, –  совсем никого нет в храме и в окрестностях храмовой долины. Все пристроены, чтобы с достаточными средствами начать новую жизнь. Потому что лишнее золото, по его опыту, только привлекает зло. Однако, не успел он закончить, как худое коричневое тело в частичное опровержение сказанному простерлось у его ног:

– Я сначала нечаянно услышал, а потом – сознаюсь! – с целью подслушивал, добрый господин и высокая госпожа! Вот и не уехал с повозками: спрятался. Смилуйтесь над несчастным! – старый раб-хранитель леопарда поднял голову с текущими по впалым старческим щекам слезами. – Здесь, в Белом храме,  никто не напоминал мне, что я – раб. Там в Мемфисе, немощный и никому не нужный, рабом я и умру. Хочу умереть свободным:  позвольте мне остаться, –  смилуйтесь над стариком, добрые господа! Я хорошо умею трубить в белую раковину! Я иногда помогал жрецам. Я… я тоже так люблю этот храм!

–  Да будет так! – торжественно возгласил Старший жрец. – Не иначе, как Великие боги послали тебя! Здесь, у Драконьего фонтана, ты будешь ждать и в положенное время затрубишь. И ещё вот… –  он тихо нашептал нечто старику в ухо, –  успеешь ли?
– Успею как раз к сроку, добрый господин! Ведь к водяным колесам есть короткий путь напрямик. О, счастье: на небесах вняли моей последней мольбе! – радостно стукнувшись лбом в ноги, старик исчез в саду, свистом подзывая леопарда.

– Великая Богиня - мать! Смилуйся в последний день – даруй покой, – почти всхлипнула Тенёма. Однако, видно за ложь милость богов временно покинула её: отосланная к возвращенному ей морем сыну старая нянька - Амме неожиданно предстала перед ней.
– Может ли любимый ребёнок скрыть нечто от матери? – ответствовала женщина на немой вопрос.  –  Обо всём я догадалась. А тот, другой наконец-то вернувшийся сын, будто и не мой… Я ему не нужна. Есть у него и деньги, и молодая жена. Я оставила им в подарок попугая: пусть живёт.  Самой же что делать мне в Мемфисе?! Ты – моё единственное дитя! – прогонишь ли старую мать?! Да и не сумеешь прогнать: все колесницы уже отосланы.  Пойду, отдохну - прилягу напоследок, пока есть время. Говорят, принимающие души боги не любят плачущих.

Не без величия Амме удалилась по галерее в те самые покои, где в прошлом она нянчила маленькую девочку – юную Великую Жрицу. После явления Амме теперь уже Старший жрец мысленно взмолился о недолгом отдохновенном покое. Но боги и ему за что-то отказали. Отдышливо покашливая, держась за грудь, на террасу у драконьего фонтана с трудом всходил в безнадежной чахотке молоденький поэт, месяца только два назад принявший жречество. Аллем сам его привёз из Мемфиса, дабы удобнее было как-то продлить жизнь.

Увидав нового жреца в такой неподходящий момент девочка в простом белом одеянии с бубенчиками на подоле – ибо более всего в эту минуту она походила на бледную печальную девочку, –  вопросительно подняла брови.
– Кто это, Аллем?!
– Разве я ещё третьего дня не услал тебя лечиться целебными водами? – почти в отчаянии воздел руки к небу Старший жрец.
– Кхе, кхе… Тьфу… – Видишь ли, мой добрый врач, на пороге непоэтично именуемой смертью Вечности  снисходит прозорливость, –  читал я о таком и, вот, теперь сам чувствую и слышал неземной голос, что не только надо мной простерлось ледяное дыхание и...
–  Здесь, видимо, все подслушивают и читают мысли! Милостью Великой Богини – короче! Тебе вредно много говорить.
–  Постараюсь короче. Сколько осталось мне жить? – скажи честно!
– Около года, когда будешь исправно лечиться,  –  хрустально лживым голосом ответствовал врач и жрец.

– Вот как?! А мне так кажется, что так  харкая кровью, и месяца не протяну. Уезжать, чтоб умереть в другом и даже менее поэтичном месте?! Глупо. Как поэт по призванию предпочитаю красивую, достойную быть сюжетом поэмы священную смерть с вами за компанию. Хотелось бы мне это заключить в рифмы!
– Что же…  Сочинишь в другой – в будущей жизни. Ведь только тело смертно, память вечна, – за своего смущённого старшего друга ответствовала Великая Жрица. – Предсказываю: в будущем рождении твоё чистое желание исполнится: мир будет внимать музыке твоих строк и на многие языки переведут их. Теперь же я буду рада услышать твои стихи в саду: сойди и немного обожди нас там.

Вне себя от восторга размахивающий руками и задыхающийся поэт побрел в сад.
– И, правда, – незачем ему покидать храм. Он поможет нам силой вдохновения! Послушай, Аллем...  – Она в смущении запнулась.
– Да?
– Трудно сказать! Приставленного к леопарду старого раба и Амме я понимаю. А этот милый мальчик, ведь он совсем-совсем безнадежно болен. Великая Жрица... Она не может… Словом, сам понимаешь! Тогда как искусный врач нужен людям, поэтому ты... Ты мог бы помочь Оаяну после...

От пят до макушки ало вспыхивая от последнего самого наиправеднейшего гнева, Старший жрец непроизвольно потянулся к отсутствующему на бедре мечу, которым любил клясться в дожреческую  бытность свою ещё воином: так уж неистребимы временем старые привычки!
– Проклятье!! Ты! ты можешь предлагать мне такое?! А я отдал тебе всё… Без Наараи и тебя что такое Истина?! – ладонью она испуганно зажала ему рот.
– Молчи, молчи!.. Прости ту, кто вне себя. Я только хотела…
– Насильно спасти ещё кого-нибудь, и чуть не убила словом! Кто смеет лишить меня права умереть здесь, в моём любимом храме, где жил мой учитель?! Вот чего ты хотела, злая девчонка! А я…  А ты стала для меня всем…

– Прости меня и уйми праведный гнев, мой старый, вечный друг Ааллем! Воин и Старший Жрец Великого храма Великой Богини Каа - Матери Истины! В этот наш последний час пред ликом Вечности  нет у тебя соперников! Злая девчонка – всё же Великая Жрица, как говаривал незабвенный Наараи. Его слова равно звучат в наших сердцах: он не велел нам ссориться. О! я заговорила подобно тому мальчику-поэту, – упершись лбом в синий пояс Наараи, все эти годы носимый Аллемом вместо ожерелья на шее, она засмеялась и заплакала одновременно.

 – Как странно живут люди в этом странном мире! Как мы жили?! Ведь это, всё-таки, ненормально жизни предпочесть смерть. Чего – какой малости – не хватает к истине и справедливости, чтобы жизнь стала лучше? Когда-нибудь люди до этой малости додумаются, а?! А теперь, если так не трудно кого-то сделать счастливым напоследок, сойдем в сад внимать созвучиям, и сами станем частью поэзии.

Тенёма Теурина Аманатаи  Старший жрец храма Каа - воин истины Ааллем согласно сошли с террасы в сад напоследок внимать наброскам лирической поэмы в четырёх частях с эпилогом, прологом и лирическими примечаниями от автора, - сошли в сад внимать поэме о самих себе и Великом и прекрасном, нерушимом Белом Храме лучезарной Богини Каа – Матери Истины.

На пороге вечности, перед ликом Неведомого, холодеют руки
И голова кружится, но сердце должно оставаться в спокойствии.
Синий-синий ветер вечности выдует только мусор – застывшие отражения.
За пределами двух мучительных крайностей так проявится, – чистое зеркало
                только ясный свет звезд отражает спокойствие ясности.
          
                *********************************

 IV – 42. НЕПРЕДВИДЕННЫЕ  ЯВЛЕНИЯ  НА  ПОРОГЕ  ВЕЧНОСТИ. Разноцветные тени как всегда скользили меж цветов-колонн и цветы сильнее чем обычно благоухали у ног молчаливой и загадочной Богини Каа. Утопив руку с игрушечным жезлом в белой лебяжьей накидке, этим утром сама подобна невиданному в Египте белому снегу пребывала у ног изваяния Великая Жрица Белейшего Храма Каа охраняемая верным другом и Старшим жрецом Аллемом. Им же приведенный – как будто так всегда и было! – на верхней площадке находился умиротворенный Аклик Торим: мечта его о восхождении к божеству исполнилась, но он словно спал на ходу. Рядом же, улыбаясь строкам одному ему видимой поэмы и чертя пальцем по каменному узору на полу, сидел напоследок врачебным искусством Ааллема избавленный от злого кашля поэт. Честно сказать, умиротворение Аклика Торима тоже вызвано было лечебными средствами искусного врача

За спиной статуи в проеме бокового прохода – вздыхая, жалась к стене Амме. Пониже на белой лестнице двое отказавшихся покинуть храм старых жрецов  опекали третьего, по дряхлости впадавшего в дремоту. Да ещё бывший раб фараона – хранитель леопарда с большой белой раковиной с гордостью ожидал невидимого знака террасе у фонтана, - там, где некогда беседовал с Ашая господин старый Сын Бога. Никого более не должно было быть в  отрезанном от мира храме.

Посторонних не должно было бы быть в этот печально торжественный час,  но злое конское ржание, как будто треск столкнувшихся колесниц, хлопанье бичей и злые голоса нежданно с ветром ворвались снизу: густой бас не мог перекрыть подобный визгу пилы въедливый голосок. Как злые гуси чуть не шипя друг на друга, двое возникли в проёме в последний раз распахнутых Священных ворот: сухонький, похожий на востроносого журавля желчный старик с золотой высшего ранга чиновника каймой на подоле. И некто в одеянии темно багряном, не первой молодости, но дородный и сильный. Ловко опередив-таки соперника – мимо него прошмыгнув  старик неожиданно бодро взбежал на среднюю площадку, сам себе привычно определив должное место.

– Волею Сынов Бога – Ушедшего и ныне здравствующего – Главный казначей храмовой казны и дома фараона, – старичок церемонно поклонился. – Вернее,  бывший казначей, – скрипучий смешок заставил вздрогнуть Аклика, – вчера я  сдал дела преемнику, да и приставил стражника стеречь его до завтрашнего утра. Никто не знает, где я. Почему я здесь и как сам узнал?! Слухом земля полнится, а у кого есть деньги – есть и шпионы.
Встреченный недоумевающим молчанием, гордый старик, морщась, снизошел до более детальных разъяснений.

– Самое время мне осмыслить прошлое. В молодости я был беден. Власть над золотом пленяла воображение. И мечта моя осуществилась. Став казначеем, я хранил деньги, доставал деньги, удачливо приумножал деньги. Мне это нравилось, как поэтам нравятся рифмы.  Золото любило меня, текло ко мне, а я любил властвовать над ним, до тех пор, пока его не тратили без меня. А ныне я стар, и много за мной всякого… Вечности золотом не купишь. Устал я. Очень нуждаюсь в священной смерти. Какую пользу принесёт мне ещё десяток, возможно, звездами отпущенных и в сожалении о прошлом прожитых лет? Даже для этого мне придётся бежать из Мемфиса и из обречённого Египта. К чему в мои-то годы?! Напоследок предлагать этому храму свое состояние смешно, потому я велел купить да и раздать бедным хлеба: взятка вечности, – он горько усмехнулся и деловито закончил:  А прогнать меня вы уже не сможете: добром я не уйду, да и времени у вас нет.

Время ли было теперь препираться и спорить? Великая жрица только опустила ресницы, и Ааллем со вздохом вопросительно обернулся ко второму, успевшему с мрачным достоинством утвердиться стоя напротив старого Главного казначея. Густой бас потек по ступеням, заставив вздрогнуть теперь уже мечтательного поэта.

– Сам меня ты знаешь, Старший жрец: я – свершающий заклания священных быков жрец Анубиса. Гадали по вынутым внутренностям другие, да и я за годы не хуже научился читать тайнопись знаков: судьба Египта и Мемфиса предрешена, хоть глупцы и пытаются искупить её кровью. Закалывал я у алтаря быков, но провинции голодом не морил, войска на верную смерть в пески не посылал. Единственный племянник мой, которого вырастил я чистым от крови, теперь ушёл с армией, – молчаливые Боги Египта вернут ли его мне? А когда вернут, – надолго ли?! На этот раз мы можем и отбиться: на большее сил не хватит. Ассириец Асахаддон не успокоится: победа будет за ним.

 Мир сошёл с ума. Всё рушится. Зачем Асахаддону столько захваченных земель?! Разве поместится на одной голове два десятка корон?! Ничего я не понимаю больше. Но доброй волей отсюда тоже не уйду, – этот хорошо сказал напоследок, – кивнул он на казначея и после молящее простёр руки к жрице. – Не смею сам, но ты упроси за меня Светлую Богиню:  хочу в следующей жизни быть милосердным и мудрым и искупить пролитую кровь! Без помощи твоей Белой Богини на что мне надеяться?! А Ты можешь всё, когда захочешь, – так говорят в Египте.

«Ах, если бы!», – но слышимого звука не слетело с губ Великой жрицы. Есть просьбы, которые нельзя отвергнуть, но нечем и ответить.
– А ты как узнал нужное время? – поинтересовался старик-казначей, уже удобно усевшийся на принесённой возничим подушке и сварливо велев этому принесшему забрать себе колесницу с брошенными в ней перстнями при условии мчаться прочь из храма, а по достижении Мемфиса, из него провалиться в неизвестном направлении. «По дороге не оборачивайся, что бы ни ударило в спину. Обернёшься – демоны сожрут!». После экс-казначей выслушал и ответ жреца - закалывателя быков:

– Через десять минут после твоего ухода говорил с тобою запертым. Об остальном им незнаемом – догадался. Видно, кошелёк-то мой  на этот случай был тяжелее, а четверня быстрее твоей пары, – усмехнулся дородный.
– Мда, – пожевал тонкими губами казначей, – разлюбил я к старости быструю езду: голова кружится. Ну, да оставим прошлые ссоры пред ликом Вечности! Старые жрецы, у ног её мы знаем, как себя вести согласно традиции, – обратился он уже к верхней площадке.

– Но ведь этого мало, – взволновался Ааллем, – верите ли вы во что-нибудь: в каких-нибудь богов? В какую-нибудь истину?
– Бог с головой шакала разве достоин веры? Страх – его стихия. Страх превращает людей в животных, – старик сделался надменно торжественен.  – Слишком долго верил я только в силу золота.  Золотой идол: вот это честно! Много – о много! – лгут в великих египетских храмах!  Но все прошлые боги в Мемфисе, а я здесь.  Сердце своё прошлому не оставляю: принёс сюда. Более ничего нет. – И склонив голову, ничего на эту речь не возразил Старший жрец.

– Не спрашивай меня, не мучь, – я так завидую тебе! – тоже в ответ Аллему  пробасил жрец Анубиса.
– Ты хочешь стать наверху рядом со мной? – на сей раз не прозрел истину Старший жрец.
– Нет! Взойди я даже на вашу башню, – не стану выше. Знаешь, Старший жрец Белого странного храма, ведь ты – как хрустальный! Неужели совсем нет в твоем сердце гнева и самолюбия?
– На рассвете ещё были, – честно признался допрашиваемый.
– И я бы мог!.. Завидую, что лет двадцать пять назад ты не принял должность, которую я принял, пустыми словами о пользе государства позволив обморочить себя. А вера моя… Верю, что там, где не льют кровь, люди мудрее и сильнее. Выращивать цветы, – вот чего я всегда хотел! Чтоб цвёл – благоухал роскошный сад – огромный!

– Ну а я, – глаза старика остро и молодо блеснули, – в глубине сердца всегда таил я мысль, что на золото надо строить светлые храмы и переписывать – множить мудрые свитки. ( Ах, у меня такие редкие собраны – остались дома папирусы!) Если же на золото только ведут войны, пусть сгинет оно совсем вместе с бездушным, властолюбием Египтом в придачу! Хочу в будущем придумать станок такой: на дереве вырезать целые строки и оттискивать, – вроде печатей строку за строкой.

– Тогда ты оттиснешь мою поэму, и все прочтут её, – блаженно улыбнулся поэт.
– Пожалуй. Только сочини хорошо, – сплетя пальцы на животе, менторски воззрился на поэта, бывший казначей, – на такую ерунду изводят в столице хороший папирус! Доносы, кляузы. Фу, гадость!

– Это становится длинно, – прошептала Великая жрица Старшему жрецу. – На пороге Вечности я могу утерять заданную нить рассуждений и силы. Хватит уже явлений. Пора! Надо начинать!»
– Нет! Это интересно! Подождем ещё немного, – толика времени есть, – ответно рассудил Ааллем. – Пусть  явления  исчерпаются сами: в  такой день Небо должно быть мудрее нас!

IV – 43.  ПОСЛЕДНЯЯ  ПРОРИЦАТЕЛЬНИЦА  ЕГИПТА.  Предсказанное Старшим Жрецом сбылось: все пустующие жреческие места оказались заняты. Входивших не пугала грозная надпись у входа: что она была перед падением страны?! Уже только слушал короткие объяснения, да кивал головой Ааллем. Откуда же они все узнали день и время, – не у всех же есть шпионы?

Старый воин: оказывается, он давно догадывался, что убивать людей – плохое занятие, но законы касты заставили его взяться за меч. И другие –прочие… Небо возместило храму все убытки, чтобы достойно свершить последний обряд. Столько же заинтересованных глаз, оказывается, пристально следило за далёким храмом? Нужда, власть, страх, старые обычаи и жестокие законы скольких принудили и принуждают делать не то, к чему стремится их сердце. Но всю жизнь нося оковы, они не верили, что это их истинное предназначение! Что ж, вера методом от противного, – не проясненная, – всё же, вера.

Склоненная у ног белой Богини над Священной чашей спиной к залу, в удивлении внимала речам пришедших Великая жрица. Неужели!? Прав Великий Жрец Ашая Ашарам: удивительно человеческое сердце и никто не может быть бесповоротно осужден. Жаль только, что люди сами не знают силы сердца и мощи желаний. Не видя лиц, в Чаше созерцала она светлые образы их желаний, –  ибо недостойного желания не прозвучало в светлом храме. Само время, казалось, медлило, чтобы дать пришедшим выговориться.

Последнее явление было воистину удивительно! От древности согбенная, жезлом из чёрного дерева и с другого бока столь же чёрной старой прислужницей подпираемая старуха чуть не вползла в храм, отдышливо упав на первую нижнюю ступень белой лестницы. Одежды пришедшей вопреки моде Египта были темны, а нашитые на них свисающие длинные лоскутья – тёмные и золотые ленты – и крючковатый нос делали старуху похожей на тёмную зловещую птицу. Из под золотой головной повязки ниспадали от слишком почтенных лет не седые, а бесцветные волосы, заплетённые в мелкие перевитые разноцветными шнурами косички. На толстой серебряной, грозящей сломить пергаментно морщинистую тонкую шею цепи висело на впалой груди большое медное зеркало. И лицо старухи, и руки её казались вырезанными из потускневшей меди.

Узрев старуху, с тарый казначей, неожиданно резво вскочив, в знак приветствия стукнулся лбом об белый камень лестницы, и то же проделали старые жрецы и закалыватель быков, будто вдруг умалившийся в размере. Даже Ааллем почтительно склонил голову.
–  Ох, едва успела... Кхе-кхе, к чему такие церемонии, дальний родственник мой?! – ехидно адресовалась старуха к казначею,  – осталось только пожелать мне здравствовать, явив свою глупость.
– Ты никогда меня не жаловала, о, Достойнейшая!

– Ошибаешься,  дружочек! Я всегда хорошо относилась ко всем, кто не приставал ко мне с прорицаниями только глупцу совсем уж неведомого будущего. Что такое будущее? Внимательно посмотри на себя в зеркало, вспомни свои деяния и узришь в будущем немало. Будущее вроде зеркала, где отражения наплывают друг на друга, где правое оказывается слева: удача уже грозит поражением. Ты же жил своими понятиями – исчерпывал предречённую судьбу: всё, что может человек в этом мире…

– Да не жмись ты за моей спиной, несчастная! – прикрикнула старуха уже на чёрную испуганную прислужницу. – Сядь со мной рядом! Кто посмеет выгнать тебя, должен будет выгнать сначала меня! Эту рабыню девочкой подарил мне ещё мой отец,  – пояснила она.  – Мы с ней почти одинаково стары. Разве не дурно было бы оставить её одну в Мемфисе?! – старуха, видимо, любила поговорить.
– Кто она?! – шепнула Ааллему  озадаченная Тенёма.
– Старейшая, Великая прорицательница Египта – Нэйна.

– Да, – прошамкала старуха, – забытая богами и смертью Нэйна приветствует стоящую у подножия  богини Великую жрицу этого храма, которую в Мемфисе второй после фараона именуют Аманата – Богами дарованная! Так должно сказать. А как по истине? Гордая Нэйна нынче пришла за покоем трудно поверить – к кому?! К девчонке. Старая я несчастная карга! С судьбой, впрочем, не поспоришь! Устала я предсказывать дуракам несчастья. Явится в Мемфис бешеный ассириец Асархаддон, тоже, небось, потребует предсказания: старые ведьмы всегда в цене. Что отвечу: что власть не приносит счастья?! Так-то он обрадуется!! Нет уж, моё последнее место здесь. А вот троюродной внучатой племянницы моей что-то не вижу. Ну,  да всё равно: будет в нужное время, – никуда не денется.

– Она заговаривается, – снова шепнула Тенёма, на что Ааллем с сомнением покачал головой:
Все знали в Мемфисе: нне было случая, чтобы даже самые немыслимые предсказания Нэйны не сбывались. Она, впрочем, последние лет десять почти никого к себе не пускала и нигде на публике не являлась. Вот почему далёкая от сплетен Мемфиса Тенёма лишь вскользь слышала о знаменитой прорицательнице. Но приученная уважать старость девушка предложила:
– Не желаешь ли, матушка, подняться выше – к подножию Богини?!
– Матушка?! Скажешь тоже! Какая матушка, когда нет детей!
– Не пожелаешь ли, Достойнейшая…

– Уволь, не моя очередь. Ашая ведь звал меня сюда лет пятьдесят назад ещё до твоей предшественницы Миэлиты. Но я не пошла. Гордая Нэйна всегда была одна, сама по себе. Не пошла, а подумала: когда-нибудь да буду там. И  вот… – она экзаменаторским взглядом окинула Великую Жрицу:
– Натуры маловато: такова ли и была в молодости я или даже и ныне Миэлита! В остальном заморский чудак не ошибся.  Дар прорицания рожден с человеком, поэтому не вини Ашаю или этот храм. Так ли – иначе судьба твоя была предрешена рождением. Не знаю только: хоть раз принесли прорицания кому-нибудь пользу?! Если предскажешь, что суждено кому-то разбиться на колеснице, и он в неё не сядет, то упадёт с лестницы или встретится с бешеным слоном: всё не предскажешь - не отведёшь.

– Упасть с колесницы – одно. А иметь дар или нести бремя тягостной  власти – совсем другое! Это неправильно  – быть на такое обречённым с рождения.  Хочу, чтобы человек мог сам выбирать свой путь. Хочу сама в будущей жизни выбирать путь.

–  Смотря какой человек,  –  насмешливо потрясла головой Нэйна,  –  большинство  по накатанной до них и для них дорожке и пойдёт, о выборе и не подумав. Ты – особенная, этого Ашая предвидел.  Но даже Особенная не может исчерпать бремя этого мира.

Ты же сама хочешь столь многого:  что перед этим власть, богатство и слава?! Хочешь того, чего жаждут и не могут получить и боги - небожители. На земле же для многих страшно – самому за всё отвечать! Вот почему послушно идут на войну, веря – враг  соседней стране. Вот почему  поклоняются измысленным богам и всем, кто сильнее: от страха. За плохую, предрешённую судьбу человек, вроде уже не отвечает?! Жрецы пользуются этим, сами попадая в ту же ловушку.  Держащаяся на страхе мощь рано или поздно рассыпается как куча песка. Поэтому судьба Египта, и в своё время судьба Асархаддона и многих царств и правителей предрешена.

 – Будь проклят этот Асархаддон! – пробормотал жрец - закалыватель быков, – из-за него я не увижу внуков - детей племянника!
– Глупый, глухой на внутренне ухо большой мальчик! – дребезжаще засмеялась - зашлась бульканьем  старуха,  –  не  Асархаддон, так другие: такова зыбкая двойственная сущность человека. В несчастье он слезливо тих, в силе – жесток. Хотела бы я родиться вновь, когда изменится человек!
– А он изменится? Когда? – спросила Тенёма.

– Кто знает?! Мой дар такого не прозрит.  А не надеяться  – так вновь и рождаться зачем?!
– А будет оно – новое рождение? – с жадной надеждой поинтересовался поэт.  –  Египетские жрецы говорят иное. А то я что-то рано ухожу…
– Египетские жрецы верят в свою бредовую сказку: не верь им,  –  верь себе, милый юноша! Что благое замыслил: в будущем всё исполнится!  Ты же если и правда так смела, – обратилась она уже к Тенёме, – крепко держи желанное в уме: пусть желанная мысль твоя растёт вместе с обрядом... Ну, вот, я высказала всё, о чём десять лет думала, думала, не находя слов! Ради этого уж стоило приехать сюда!

Старуха прорицательница закашлялась:
– Ох, давно я так много не говорила! Потому что Анейн без слов всегда знала, что мне надо, так  я и молчала последние годы. Давным – давно я назвала её Анэйн  – Нэйна наоборот. Не смотрите, что она рабыня: она к двум прошлым фараонам от меня была вхожа (нынешний мальчик не в счёт!) и могла бы выйти замуж за богатого царедворца, да не пожелала меня оставить. Анейн  –  моя любимая тень. Тень от тела отделить нельзя.  Ох, задыхаюсь…

Отдышавшись, старая прорицательница продолжила, обращаясь уже только к Тенёме:
– Ты поступаешь и мыслишь правильно: не стоит подчиняться Египту. Не стоит и повторять мою судьбу. Да и времени не стоит полностью подчиняться. Что-то ещё я забыла?! Ах, да! Торгующий на рынке целебными травами старик  велел передать тебе благословение и пожелания удачного пути туда, куда он сам уже отошёл. А теперь советую начинать обряд. Из Мемфиса-то нам не помешают:  где им! А  вот они,  –  коричневый старухин палец ткнул в верх,  –  мнят этот храм своим. От них всего можно ожидать.

– Да, наше время истекло. Пора, – согласилась Великая Жрица.
– Нас двадцать пять. Все.
– Нас только – двадцать три, о, Достойнейшая!  –  удивился  въедливый к счёту казначей: двадцать три вместе с твоей служанкой - тенью и тем стариком, кого зачем-то с раковиной отослали наружу.
– Попридержи язык, родственничек!  Нас двадцать пять вместе с теми, чей дух здесь.

– Не смею спорить: тебе виднее! – пробормотал казначей. Сомкнув ладони перед грудью и понимая, что учиться новому нет времени,  он беззвучно забормотал привычные молитвы. Как-нибудь ведь надо же было молиться?!  Но старые молитвы как-то не подходили к новому моменту. Тогда он заговорил своими словами.  –  О, Боги! Кто бы вы ни были,  –  будьте милосердны! Смилуйтесь над исчерпавшими свой путь в этом мире! Тем более смилуйтесь над неволею времени и обстоятельств ошибившимся в пути!.. 

 И на этот раз согласно кивнула строптивая старуха – прорицательница Нэйна.
– Он прав: лучше не скажешь, – отдаю должное…


IV – 44. ПАМЯТЬ  БЕЗУМЦА.   

– Пора, – согласилась Великая Жрица Тенёма Теурина Аманата.

За долгую жизнь не хуже жрецов научившийся читать мысли  господ бывший фараонов раб на площадке изо всех сил задул - затрубил в белую раковину. И – Чудо! И в ответ согласно затрубили невидимые раковины в чьих-то руках, хотя человеку казалось, что так громко он трубит один. Затем и звуки привычной молитвы мощной волной хлынули к небу: «О-ОАЯНЕ А-АМОЛИ-КЕ НАРАЯ-а! А-а-АТАРА МАН-ТАЯ-а АТАМ-ТА-а-ТА-а-РУМ-ТА-а АХ!..», – белые камни пели? боги спустились? зеркало воды в фонтане еще раз отразило прошлое?

Между тем в сердце храма, у подножия изваяния Богини, вспыхнуло – выскочило нечто не непредвиденное и неуправляемое. Развеивающие всё ложное звуки молитвы разбили странно безразличное умиротворение АкликаТо-рима, начавшего дико и цепко озираться чуть более осмысленным взглядом. Видимое сейчас и прошлое в больной голове слепились в единый ком, подсказывающий опасность.и прозрев конечную цель, - злая судьба и посмеялась над ним, доведя  до сумасшествия, злая судьба и посмеялась над ним, но всё-таки Аклик в свое время и на своем месте сильный жрец. Шорох ли уже сдвигаемых камней-опор храма ударил ему в сердце или страшная печаль несбывшегося пронзила мучительно и нестерпимо?

Спросим: неужели Ааллем ничего не сказал больному? Нет, не сказал. Сообщить такую вещь человеку на грани буйного помешательства, да ещё и убедить его - обеспечить добровольно спокойное поведение?! Привести больного связанным – недопустимо и похоже на казнь. Ни в первый, ни в последний день существования насилию не было и не могло быть места в чистейшем храме Богини Истины! Отправить безнадежно больного в Мемфис?! Что бы он делал там в таком состоянии?

И полубезумца напоили сильнейшими успокоительными травами: за всю жизнь это единственное обманное сероватое пятно на белоснежной совести Аллема,  хотя как врач, он имел право. Тенёма Теурина Аманата простила бы своего друга, успей она узнать. Теперь, сливаясь мыслью с Великой Жрицей, Старший жрец врач забыл о пациенте. И тут не помогло и на земных соках настоянное лекарство! Оковы земного спали с разума, прояснившегося не в нужную сторону. На пороге неведомого старый гнев вырвался, – лавиной хлынул из прошлого.

 Недоставало лишь малого толчка: кто был виноват во всех несчастьях Аклика? Она – демон в обличье ребенка, с немыслимой, непостижимой силой! И вот этот ребёнок - жрица - демон склоняется – опять колдует над Чашей. Тут, торжественно подняв засиявшую радугой Чашу, Великая Жрица обернулась к склоненным на ступенях, дабы утолить их жажду истины. И, темнея лицом, Аклик единственный скорее угадал, чем приметил возложенный  ногам Богини не настоящий - игрушечный детский жезл!
– Аа-а! – с воплем протягивая к объекту своей ненависти руки со скрюченными судорогой ярости пальцами, так  рванулся он вперед, что чуть не отброшенный Старший жрец едва успел вцепиться в безумного.

Священнодействующая вздрогнула: чаша качнулась в её руках. Яростно сверкнув, священная вода из чаши, плеснув, брызгами злого пламени обожгла больного. С зубовным скрежетом вырываясь и брызгая слюной,  –  сумасшедшие очень сильны!  –  тот, увлекая за собой Ааллема, упал в корчах. Когда и единая толика потери сосредоточения Великой жрицей уничтожала невидимую ткань Священного, во что могло это вылиться? Так длинно описываемое словами, Всё это разразилось мгновенно. Погруженные в глубину своего сердца пребывающие на храмовых ступенях не успели как следует осознать и шевельнуться. И что могли сделать они, ведомые, – следовавшие за волей Великой жрицы?! Не хватало только всеобщей беготни!

Здесь последнее ослепительно благое явление как нельзя более вовремя снизошло в Храм Великой Богини Каа - Матери Истины! Закатные грезы Великой бесстрастной Богини остались светлы, как были рассветные грезы пробуждения: то ли  скользнула из-за статуи богини, то ли из сгустка света соткалась  -  возникла в серебристом сиянии величавая прекрасная женщина, наложением рук мгновенно усмирив больное бешенство: «Оставь его и помогай той, кто воплотила для тебя Истину – счастливый!» – услышал или только уловил мысль, её тотчас исполнив, Старший жрец.
– Стань рядом со мной, ибо в такое мгновение не должен ты быть теперь один! – явившаяся накинула своё лёгкое покрывало на голову притихшего Аклика, – Я виновата: прости меня! – и больной покорился, жадно схватив умиротворительницу за руку.

– Вот и племянница явилась – никуда не делась!  Двадцать четвёртая, а двадцать пятый - тот потом…  –  пробормотала внизу прорицательница Нейна, обнимая свою служанку - тень. – Не дрожи!  Мы с тобою настолько стары, что глупо нам чего-то бояться! Но в возрасте  той у ног Богини  девочки я бы боялась! Да, все здесь на своём месте. Мы с тобой будем замыкающими: не для того ли была дарована нам столь долгая жизнь?!

А так чудесно во время явившаяся обратилась к державшей Священную чашу:
– О, моя восприемница – последняя Великая Жрица Великого Белого храма! Я вернулась отдать долги. Малодушно оставила я храм не для себя, – в надежде увести с собой предреченный и страшащий меня конец. Но есть нечто страшнее разрушения храма: в мёртвых словах и формах заключенная истина убийственна для после придущих не мудрых, поэтому сейчас происходящее – правильно. Призванная судьбой жрица! живою силой Матери Истины довершай назначенное: сотри старое – открой дорогу новому!  – и Великая Чаша, перестав дрожать, вновь засияла в руках Великой Жрицы Тенёмы Теурины Аманата – дарованной богами.

Действительно Минцема Милита, Старшая жрица вернулась, или то был посланный силой её мысли бестелесный образ? У подножия статуи сидевший поэт мог бы поведать, сверкал ли на ней венец? Отворялась ли маленькая ведущая в подземелье дверца в задней части основания-пьедестала божества? Но надежны ли свидетельства поэтов?! Старый казначей краем левого цепкого глаза тоже всё примечал, – разве этот старый упрямец скажет? И не всё ли равно?! Моля Богиню открыть лик, уже высоко воздевала Чашу Юная Жрица, на коленях не сводил с нее взгляда Ааллем.

Подобно звезде засиял хрустальный шар в божественной руке, и горящими каплями растаяло-стекло к подножию Священное зеркало прорицаний. Явившееся хрустальным, тело изваяния претворилось в свет. Мириадом звезд вспыхнул и сгорел занавес в тайное сердце храма, и всполохами радуги озаренная густая синева беспрепятственно хлынула-покатила прозрачными с белыми гребнями волнами по ступеням, приятно холодя ноги, омывая печали и сомнения и смывая видимости форм.

Звезды, луна и солнце вместе засияли сквозь теперь будто хрустально прозрачный купол. А захлестнутое - смытое синевой основание ответно высветилось узором серебряной вязи тонких линий, ввысь красиво обвивающих и пустые, сквозящие синевой силуэты человеческих фигур. Тут ответный расширяющийся водоворот радужного света из Священной чащи затопил – растворил, совсем вобрал в себя серебряные письмена: основание храма и всех склоненных перед Истиной.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Страшный, далеко окрест – до самой столицы Египта  содрогнувший землю и селения грохот падения гигантских камней не потревожил в храме уже ничье сосредоточение - не раздавил рассеявшихся в свете тел, – так гласит предание. Проверить, а, значит, и опровергнуть его – наука бессильна.


IV – 45.  ОАЯН АМОЛИК. Серебристая вода ещё лениво, будто без силы падая на колеса, медленно вращала их. С мокрых лопастей летели в лицо приятно освежающие брызги. На одном коне с другим в поводу прибывший Оаян коней отдал двум стражам - хранителям колёс. Теперь, награждённые за многолетнюю службу, пустив на колёса воду, они навсегда покинули это место. Колёса медленно набирали ход, и кто мог теперь остановить неизбежное? Только сама белейшая Великая Богиня.

Назад в храм Младший жрец шествовал другой короткой дорогой, торопясь и не медля: время чтобы прибыть к сроку, было им рассчитано вместе с Тенёмой. В этот последний день Младший жрец,  примечая и тихий скрип щербня под подошвами сандалий, и занятную форму облачка, и просвеченную солнцем зелень листвы. Так обновлено видим мы впервые весной вырвавшись из города, или после тяжёлой болезни, или в мгновения опасности. Мир был прекрасен, и Оаян Амолик не хотел помнить о последующем. Да и верил ли до конца?

Бабочка с синеватыми крыльями села на плечо, пригрелась. Только половина дороги позади и далеко впереди ещё белая игла башни – осталось ей высится ещё часа три, когда идти от силы минут сорок. Тут некий негармоничный окружающему спокойствию странный звук коснулся ушей идущего: будто обиженно мяукала и подвывала впереди большая кошка? Леопард? Если уж так вдруг соскучился, почему не бежит на встречу? Поторопившись к повороту, Оаян увидел и самого леопарда: привязанный, натянув повод и перебирая передними лапами в воздухе, рвался он навстречу.

Леопард был оскорблен: после давней попытки сожрать Аклика То-рима ведя себя достойно и сдержанно,  не знал он ни привязи, ни ошейника. Очень обиженный на приведшего его сюда и так коварно оставившего, леопард замышлял растерзать тростниковый коврик у его ложа. Леопард был страшно, страшно обижен: привёл-то его сюда и привязал старый слуга, но распорядился, без сомнения, коварный леопардов друг-хозяин Ааллем.

 Леопард не понимал тоже, почему Младший жрец, оцепенело уставившись, не торопится его освободить? …Почему?! Зверь был накрепко привязан поводком к придорожному дереву. Не забыли заботливо поставить рядом и миску с водой,  дабы пленник не испытывал жажды.  Посреди же дороги воткнут был старинный воинский меч Ааллема, тот самый, с которым когда-то духовно истерзанный, пришёл он в храм Богини Каа. И какой-то обернутый в синюю ткань предмет лежал на камне рядом с мечом. Сражённый страшной полудогадкой Оаян схватил сначала синий свёрток, потом отвязал леопарда.

В награду за освобождение облизанный, чуть не поваленный с ног, отпихиваясь от нежностей большой кошки, лихорадочно сдёрнул Оаян ткань: та самая заветная книга в синем переплёте, по которой он с девочкой в венце учился в детстве. Девочка и мальчик украсили книгу  каракулями, потом же, повзрослев, писали в ней стихи. Вместе с книгой в свёртке оказался носимый Аллемом как ожерелье - оставшийся от Наараи бирюзовый пояс . Старший жрец расстался с боготворимым поясом! Дарит Оаяну,  так странно?

Распахнув заложенное шнурком в книге место,  Младший жрец прочёл свежее начертанное рукой своей девочки в венце, Тенемы Теурины Аманаты, юной Великой жрицы:

Истина Здесь  – в хрустале устремлённой души.
Там –  в много звёздной вечности бездне.
Путник  знакомый и милый! постой, не спеши.
Прочь печаль! Помни только –
                кружения светлой воды бессмертную сущность…

Теперь уже ледяной молнией-змеёй взвилось и ужалило предчувствие. С заткнутым за пояс, бьющим на шагу мечом и прижимаемой к груди драгоценной книгой, Оаян ринулся вперёд, но, сообразив, что так нестись до храма сил не хватит, перешёл на выученный у Ааллема строевой полу бег. Старый леопард был всё же много сильнее человека: выжимая последнюю скорость, одной рукой Оаян вцепился в ошейник, и зверь стремительно повлёк его вперед – к храму ( Старшего жреца он всё-таки любил больше всех!).

Так согласно подгоняемые жаждой встречи с любимыми бежали они, достигнув бы цели максимально быстро, да только земля вдруг ощутимо качнулась, невидимый и не предсказанный спокойствием небес шквальный удар ветра сшиб, и уже упавшего на дрожащую  землю человека с прирученным зверем настигли - оглушили многоярусные громовые раскаты. Пульсирующее радужное облако пыли взметнулось – затмило небо и распростёрло крылья над упавшим. Когда же слух вернулся, и оглушённое тело позволило подняться, то качающееся клочковатое небо не подпирала больше белая башня-игла. На её месте огромным грибом стоявшее пыльное облако не позволяло видеть остальное.

«Он перепутал время?!.. Нет, указания и Ааллема, и Тенёмы как всегда были ясны. Система сработала быстрее… Строитель такого великого храма как мог не рассчитать и остального?! Так, значит, его обманули… Они обманули его?! «Не может быть! – кричал один голос, – Может, –  перебивал другой: Они хотели сохранить тебе жизнь. Но ведь Она обещала выйти!..» –  утопающий хватается за соломинку.  Дёрнув за ошейник, заставил он подняться скулившего на брюхе леопарда, и вновь они ринулись вперёд.

Впереди же царское надгробие - ровный круглящийся купол плотно сложившихся гигантских камней – всё, что осталось от цветов - колонн, кружевных арок, и дивной белой статуи богини. В полубезумье Оаян гладил ещё дрожавшие камни ладонями, впиваясь пальцами в стыки, потом ничком упал – лежал на них под жалобный плач метавшегося за спиной леопарда. Но упрямый разум не пожелал оставить человека: рано или поздно он осознал, что леопард куда-то пытается позвать его, отбегая, снова возвращаясь и заглядывая в глаза.

«Ты умный зверь – умнее меня! – стукнул он себя кулаком по лбу, – там, у Лотосового пруда один из подземных ходов в нижнее святилище и из него – наверх. Она обманула меня – оставила...  Неужели думает: я без неё здесь останусь?! Вперёд!».

Часть деревьев на берегу  пруда повалило, в мутной воде плавали грязные лотосы, и вода странно, как в котле пузырилась, но вход у скалы был цел, только куча мелких камней насыпалась у двери, да свежие трещины змеились на стенах. А вдруг каменную дверь заклинило?! Слава богам! Дверь поддалась – хотя и косо наполовину, но открылась. Вперёд! Скуля, леопард протиснулся вслед за человеком: нежилое колдовское подземелье пугало зверя. Стены каменного коридора слабо голубовато светились, помогая Оаяну почти бежать, леопард же настороженно крался сзади: на этот раз человек был поводырём. Так мерцающей полутьме лабиринта полчаса или вечность шли они? Один только раз девочка в венце Великой жрицы на всякий случай показала своему мальчику в белом хитоне этот мрачный путь: подземелье не влекло их, привыкших к свету.  Время тогда он не заметил, теперь же времени будто не существовало.

Рано ли - поздно ручей коридора незаметно привёл к истоку:  в том же слабом неживом свете-пелене открылось нижнее святилище: по стенам – три выхода из храма. По углам - четыре меньшие подобия верхней великой богини: золотое, серебряное, иссиня чёрное и голубой ляпис-лазури с разных сторон смотрелись в круглый чёрный бассейн посередине. Между бассейном и богинями – четыре до срока незажжённые светильника. Из воды, в центре, восходил каменный белый лотос с последним уцелевшим оком храма – хрустальным шаром в сердцевине.

Не разбуженные верхним потрясением, безликие и немые, уже много сотен лет ожидали богини прозреющего их лики – изрекущего за них истину. Истину – обернувшуюся безумием для Аклика То-рима, исторгнувшую из храма Старшую Великую жрицу и поглотившую самого Великого жреца Ашая Ашарам. Тёмная вода ожидала следующего смельчака: вода готова была отразить озарённые живым огнём открытые лики богинь. Шар ждал – призванного вглядеться него… Обо всём этом устремлённый к своей цели Оаян не думал.

Не почтив даже взглядом пропустившую его лазоревую северную богиню, кинулся юноша к  восточной стене  –  к узкой лестнице в верхний храм между богинями золотой и серебряной. Но когда цель мы не прозреваем предназначенное, оно помнит нас.
– Остановись, Младший жрец! Дверь наверх всё равно заклинило. И что надеешься ты найти наверху? Будь же разумен и выслушай!.. – так странно звучал в мертвой тишине голос. Звучал ли? Земным ли ухом слышался?!

Как во сне Оаян обернулся, цепенея: от подножия тёмной богини повелительно простирала руку  прекрасная и бело прозрачная женщина: темный камень изваяния явственно просвечивал тело.
– Миэлита Минцема! – даже раз видевший мог ли не узнать её! Но долгие годы служения истине Старшая жрица всё же не была прозрачной.

– Боги! Зачем так громко кричать земное имя?! – Я слышу и твои мысли, – поморщилась прозрачная женщина, и привычно поднеся красиво серебряными линиями очерченные туманные ладони к вискам продолжила:

– Воспитанный в храме! пред ликом удивительного, но не невозможного, – приди в себя. В тонком теле сна пребывают простые люди, хотя и понимают этого. Те же, кто умеет погружаться в глубины чистого разума,  вне грубой оболочки способны являться в сотканном из  тонких энергий теле. То же и после смерти – на некоторое время. Без рожденного тела на земле чистый разум долго не остаётся: путь разума – в звёздную колыбель.
– Это всё-таки ты, Миэлита!

Вздохнув, провела она рукой по прекрасному лицу.
– Да, это я. В свой срок я вернулась. Земная оболочка – тело моё осталась  у подножия Великой Матери, как и предписано жрецам. Плита - выход повреждена при разрушении и не откроется... Никогда.
– Ты здесь одна... только ты?! – в безумной надежде спросил Оаян.
– Остальные уже исполнили предначертания звёзд. Не должно покинувшим тело бесцельно нарушать дыхание земли. Жизнь нескончаема: в разных пропорциях смешаны вода, воздух и огонь. Для каждой формы жизни свое соединение - своя ступень. Путаница опасна для всех.

Оаян застонал: сердце его сжигало лютое горе, а она как обычно спокойна читала поучения! Но не такова была Старшая жрица, чтобы сбить её с мысли стонами и прочими эмоциями.

– Ты бы, конечно, желал, чтобы Тенёма тоже была здесь такая же как я? Подумай: ты не смог бы даже подойти к Ней. Не смог бы взять за руку.
– Всё равно! Она бы говорила!
– Нет, не всё равно: тебе – человеку живому бледного облика любимой скоро стало бы мало! Я тебе не нужна,  и так нам вдвоём легче исполнить последнее должное. Ибо я осталась не из удовольствия и не ради любви к тебе, а по долгу и для дела.

Кроме осязаемости – плотности тела, малейших черт характера не утратила Милита. От её холодных слов колющая в сердце ледяная иголочка холодного разума как наркотик притупляла страдание, проясняла сознание.

– Вижу, ты приходишь в себя. Это хорошо! Слушай же, Возлюбленный Матерью – Истиной! Не ропщи безумно! Разрушен Великий храм, гибнет Египет – и десятки тысяч умрут, но и волос ещё не упал с твоей головы: неужели только ради твоих слёз и отчаяния?! Кому твое отчаяние поможет?! Что изменит?! Смирись.

Это были жестокие слова. Секунды или целую вечность в неправдоподобной, звенящей тишине только вода мерно струилась шептала в бассейне, и дышал жавшийся к ногам живого человека леопард.
– И… все Там обрели священную смерть? – наконец угрюмо спросил Оаян. – Раздавлены или  растворили тело?
– Храм был устроен так, что над статуей богини сложился пустой колокол. Есть там тела или нет – не это должно тебя ныне заботить. Каждый Там обрел, к чему стремился. Узнаешь сам. Задержавшись на земле, толком не знаю ещё, что я обрела. Здесь же время мое на исходе. Я ждала тебя – ты должен был прийти, хоть и не знал зачем. Младший и последний жрец этого храма, –  наверху нет живых! К той, которую ты любишь, – иной путь.
– Окрой же мне его!

– Охотно. Для этого я и осталась. Выслушай же меня внимательно! Не зная сути, действуют ли Мудрые?! За ясно очерченным разумной мыслью должно следовать свершению.
– В священном благоговении внимаю я тебе, Мудрейшая, – вспомнил наконец про должное обращение юноша.
– Теперь ты говоришь как жрец. Так вот, ты знаешь уже, что краски мира блёкнут и сокращаются сроки жизни людей и богов: не тех фантазий, которым молятся в Египте. Но богов – отличных от людей существ с иной организацией энергии. Так ой небожитель бессчётное время назад спустился на землю. Для нас под именем Ашая Ашарам хотел он связать порванные нити – слить силу богов со свежестью людской фантазии. Хотел и не смог свершить задуманного: вернуться - тоже не смог.



Ещё не создан мир, – предчертан и предпет.               
Огромны звезды над мечты холмами.
Вздыхает «Я» во сне в небесном храме.
Восторг не именован. Слушателей – нет.
Недвижим космос, как картина в раме.
Дар творчества словами не воспет, –               
                не нарушай гармонии, Поэт!
            *    *    *

IV – 46.  ПОСЛЕДНЕЕ  СВЯЩЕННОДЕЙСТВИЕ.Старшая жрица неторопливо начала с пересказа уже известного Оаяну, втихомолку глотавшего слёзы. Но старшая жрица и всегда-то холодная, похоже, была погружена в прошлое и в себя, – она подводила итоги:

– Своевольна как волны людская фантазия. Увы! – напитанные как светом, так и тьмой непостоянней отражений в ветреный день людские намерения! А не рождавшемуся материализованному мыслью телу опасны изменчивые волны земной энергии. Но охотно талантливые помогли воздвигнуть прекрасный белый храм – на время спасение Ашаи. 

Дарующий стабильность храм – подобие мира богов и земное чудо – воздвигся. Прозрачность нерожденного истончившегося тела скрыли пышные одеяния. Никогда не выпускаемый из рук жезл связывал с землёй. Хрустальный шар в отражениях соединял миры – и только: мыслью скользил и опять не мог вернуться к себе Великий Мудрейший жрец. Боги почти бессмертны, пока не выходят за пределы своего мира. Созданное на земле – связывает с ней, делает её частью. Сильное зеркало могло бы помочь – отразить самого себя от земли. Не прозришь ли дальнейшее сам, Оаян Амолик?

– Это мы Тенёмой обсуждали на башне. Жрица призвана была стать  зеркалом: ты стала им.
– В свой черёд стала как всё людское племя и как женщина вдвойне своевольным зеркалом. Но и до меня и со мной отражения миров не сходились. Может быть, холод не рожденного сердца отразился во мне? Всё пронеслось как миг… Теперь я думаю, что звёзды такого единения и не предначертали.  Ашая же боролся отчаянно! Желая избавить зеркало от своеволия – пресечь людские связи, к ногам богини возложил Мудрейший по звёздам вычисленного  ребёнка – ещё без рассеяния на внешний мир сильнейшее зеркало. И снова непредвиденный результат, – пугавшее меня многократно умноженное своеволие.

Ещё непредвиденное: жар привязавшегося к Ашая детского сердца, кажется, впервые за долгие годы земных  странствий  растопил холод не привязанности. А это опасно для нерожденной материализации. Ребёнку же грозила зеркально отражённая опасность.  Ибо только среди себе подобных познаёт человек нужные границы и свое способное любить  сердце. Когда же некто с младенчества пребывает только в храме…
– Здесь в храме были жрецы, нянька, немые девушки, наконец!

– Исполняющая все капризы ребёнка нянька не в счёт. Немые девушки какой могут преподать урок?!  А должные отрекаться от земного жрецы хорошие податели знания, но слишком холодные сердцем воспитатели. Я настояла - моею волею здесь явился ты, Оаян.  Спасая девочку в венце от храма, а храм от её своеволия, я удлинила время покоя и,  может быть, погубила нас всех. Ты принёс мир.  Внешнее спокойствие убаюкало мою прозорливость: ведь храм оставался опасен миру и людям.

– Опасность людям?! Немногие посещали обиталище богине Каа. Зачем же всё-таки было так непреложно разрушать храм и гибнуть!?

– Не горячись от отчаяния и дослушай. В своё время сквозивший между мирами ветер небытия настиг и меня: отчаявшись, я бежала – и плачу за предательство. Ты платишь  –  за преданность и любовь. Я тебя обрекла  на нынешнее, – прости меня.
– В этом как могу винить тебя?! Не попади я в белый храм – не встретил бы Тенёму!

– Миэлита улыбнулась и продолжила:
– Оставшееся ты  знаешь. Силы спустившегося небожителя истощились: материализованное тело рассеялось. Ашая Ашарам упал в небытие: потерялся между мирами.
– Смерть – по-человечески?
– Хуже. Ведь умерший обречён родиться вновь. Некоторые даже помнят прошлые жизни. Не кажется ли тебе, что мы должны помочь Ашая?
– Об этом мы с Тенёмой думали, думали… И ничего не придумали!
– Спасение Ашае есть и твой путь к Тенёме.
– Твоя речь так длинна! Что нужно сделать?!
– Последним обрядом навсегда замкнуть вход в подземный храм. Ибо разрушить его мы, к сожалению, уже не сможем. Время когда-нибудь разрушит его.
– И так уже всё разрушено! Зачем  доразрушать!? Чем это мне поможет?!

– Выйди за границы своего горя и рассуждай как Посвящённый! В междумирии храмов (если это – действительно – храмы!) ширятся возможности – меняется волны сознания, но  готовы ли к этому люди?! Когда не утвердившиеся в земном добре и зле вперёд времени обретут неземное могущество, безжалостные, что сделают они с миром? Вспомни - безумие Аклика То-рима, бессердечие мемфисских жрецов, бесчеловечность Египта…(К списку Миэлиты можно бы причесть – странно пустой взгляд экстрасенсов в современной рекламе). Невольно Белый храм и все мы продлевали жизнь прогнившей громады Египта: быстро падёт он теперь. Зараза власти ослабеет. Под светом вечных звёзд обновятся людские сознания. Тогда, может быть, люди создадут нечто ещё более прекрасное, чем Белый храм Великой Богини Каа. Без названной Тенема Теурина Аманата – дарованная небом – кто мог бы разрушение и смерть заставить служить жизни?

– Но зачем она обманула меня?! Почему не взяла с собой?!
– Потому что любила тебя. И как могла Она выйти к тебе: без Ааллема, без всех, – такую ли ты любил?
– И я поверил и ушёл... Как я был слеп!
– Как все влюблённые. Я никогда не позволяла себе... – она осеклась, возможно, впервые за 30 с лишним лет служения в храме.

Глотая слёзы, Оаян опустил голову - уперся подбородком в грудь: теперь вода капала на нос печально моргавшему и слизывавшему солёные капли леопарду.
– Последний жрец Белого храма не должен рыдать как мальчик.
– Тебе легко говорить! Мудрейший тоже плакал у Драконьего фонтана, когда ты ушла.
– Он плакал?! Разве?!!
– Плакал. И сказал, что всего от тебя ожидал, только не этого.
Прозрачная жрица сделалась пепельно-серой как облако дыма. Наверное, так от удара в сердце бледнеют сотканные из тонких энергий тела, плакать не могущие. Но Миэлита всё-таки овладела собой:

– Так ты поможешь мне до конца захлопнуть опасную дверь между мирами? Теперь после падения храма – это возможно. Не я была к этому призвана. Да, в конце концов, нужны живые руки и живое сердце, а не туманное тело. И ещё – кровь.  Справедливо, когда последний обряд совершит – сын предушедшего фараона.
– Я  догадывался.  Помогу. Что же ещё мне остаётся?!
– Так не выйдет! Постарайся осмыслить мною сказанное. Никто не смог бы свершить, свершённого Тенемой – под счастливыми звёздами на краю вечности рожденной. Очередь за нами: моим знанием и твоей любовью завершим начатое. И извлечём из небытия Мудрейшего.
– И Мудрейший вернётся в свой мир к богам?
– Кто постигнет сердце бессмертное слишком долго бывшего среди смертных? Это будет его выбор.

– А мы, – куда мы уйдём?
– Каждый своей дорогой: разрушив, воздвигнем храм; умрём, вместе как желалось, и не умрём совсем. Земные слова здесь бессильны. Но может быть… Свершив необходимое, ты мог бы успеть замкнуть выход снаружи. Жизнь так прекрасна! Твоя девочка с серебряными бубенчиками на подоле  бы всегда снилась тебе… «Это я и сейчас ещё могу обеспечить! – подумала Миэлита».

– Только снится?! Что же делать мне с собой днём?! Как жестоко и холодно! Что это была бы за пустая жизнь!
– Однако следуя её желанию…
– Тенёма Теурина Аманата не ошибалась, даже ошибаясь! И я последую за ней. Что подарит мне Египет? И весь мир? В мир ещё не снизошло нечто, что помогло бы мне жить без Неё.
– Тогда замкни выход отсюда - изнутри, - пока у тебя есть грубое тело. Как уход старейшего Наараи завиден будет и твой уход.

–  Хотел бы я только оставить там, снаружи Синюю книгу и лазоревый пояс в гроте у Лотосового пруда кому-нибудь.
– Что ж, пусть призванная облагодетельствовать мир Книга облагодетельствует хотя бы одного: он обязательно придёт,  как предвижу. Отданный же тебе жезл Великой жрицы не оставляй – уноси с собой.  Если ты твёрдо решил, тогда единственным целым коридором пришедший, им же теперь выйди и вернись. Когда будешь возвращаться, нажми на входную плиту вот так… Она больше не откроется.

Оаян свистнул леопарду, желая оставить его снаружи.  Но радостно рванувшись было к выходу, зверь вдруг остановился, и покружившись на месте, улегся. Прикрыв морду лапами, на дальнейшие призывы леопард отвечать не пожелал.
– Кошки все так чувствительны! – усмехнулась Миэлита. – Он не хочет уходить.  Так долго с людьми живший и старый, что будет он делать один?! Превзойдя возможности зверя, взамен он разучился убивать – добывать пищу. Думаешь, воспитание Ааллема не принесло плоды?! С нами он жил, с нами – останется. Так лучше. Мой подарок и посмертный укор старого знакомца - фараона вернулись ко мне, как всегда настигают нас отражения свершённого. Иди же – замкни вход.

С уходом юноши  прозрачная Старшая жрица завернулась в призрачное покрывало, как любила раньше.  Тихо светящееся тело её заструилась, закачалась в воздухе, стало почти неразличимым. Звёзды даровали время  додумать – доразрешить нечто для неё важное. Она не рассказала не совсем всё:  умолчала о своём неудачном с помощью Аклика Торима обряде здесь в Нижнем храме. приведение ею То-рима в нижний храм, нарушило равновесие. Но теперь, при общем разрушении утаённое имело ли смысл?

Нет, эта уже незначительная утайка её не волновала. Свой долг несчастному Аклику То-риму она ведь там, в верхнем храме отдала?..  Где-то у последнего, теперь тоже замурованного входа – раздался стук камней: «Свободный до конца, этот мальчик не вышел – не захотел... А я? Глубины чистого разума бездонны: слишком много разума, слишком мало разума, – не на весах же взвешивать же! Волнение сметает разум. Полное равновесие безжизненно, – где ошибка? В чаше воды моей жизни, что должна я поднести Великой Матери – какой единственной капли не хватает?» – она погладила тяжело вздохнувшего леопарда. Почувствовал ли он бесплотную руку? Говорят, кошки чувствуют – видят тонкие веяния. «Не бойся, мой друг! Вместе нам не следует бояться!»

«Следствие истекает от причины. Причина родит неведомое и не планируемое в последних звеньях следствие. Страсть к творению прекрасного неуправляема,  –  но всегда ли внешне прекрасное приносит благо?  Не предугадать. Где же единственная истина?  Воистину, искуснейшим жрецом был Наараи, но разве его мудрость и знания не проистекали от доброго сердца? Не это ли светило и согревало всех? » – приложив руку к сердцу, прозрачная жрица просветлела – прояснилась: истина, верно, снизошла к ней?!

 Звёзды – космоса дети. И нету числа
                земным отражениям звёздным:
Одно исчезает, – родится Другое.
Небытия не существует – есть переход…
               
        **************

Так всё, свершённое Старшей Великой жрицей, - даже ошибки её – волею космоса теперь оборачивались к чему-то должному свершиться: если не благу текущей жизни, то к устранению не блага большего, – не всякому дарованное призвание.
……………………………………………………………………………………………………………………………………..

Вернувшийся Оаян возложил старый меч Ааллема поперёк прохода – замкнул за собой линию от стены до стены. Клинок просиял огнем, – невидимые хранители приняли уговор.
– Я готов, Мудрейшая жрица. Теперь...
– Прими жезл Великого Жреца.
– Но жезла нет: он исчез вместе с Ашая!
– Из дерева, серебра и хрусталя – материальные вещи бесследно не исчезают на земле. Не жрецу бы объяснять, – строго сдвинула брови прозрачная жрица, – жезл утаён здесь: по договору с последней Великой Жрицей Аллем это сделал.

Оаян огляделся: соединив руки на коленях, склоняла голову черная богиня; золотая – скрещивала руки на груди; раскрытые вверх ладони перед собой, голова закинута – серебряная. Ладонь - двумя пальцами у щеки, другая раскрытая - тянется к собеседнику, – бирюзовая. Жезла не было.

– Он – в воде, – усмехнулась Милита, – но хрустальная вода являла смотрящему только пустое тёмное дно. – Отданным тебе жезлом Великой жрицы коснись воды... Так. Теперь видишь? Бери же, достойный обладать! Мой освобождённый от тела разум звучит в твоём сердце, но не касается плотных вещей. И не лапы зверя, – только сердце и руки человека зажгут светильники… – разомкнувшаяся толща подвижного зеркала легко отдала нетронутый временем будто только сейчас омытый жезл: стеклянно звеня, густые серебряные капли скатились с него и втянулись - поглотились водой.

– Я догадывалась, – он здесь. Но не женщине суждено держать его, и жезл ничем не помог бы там – в верхнем храме. Всему свое время и место: тебе отдан жезл Великой жрицы, – нашёлся и жезл Великого Жреца.
– Тенема и это предвидела?

– Она спасала тебя. Но никогда не ошибается Аманата - дарованная богами. Не загадывая наперёд, играя, нечаянно всегда попадала она в цель, – с детских лет пугая меня этой немыслимой лёгкостью.  Однако, все мы соединены звёздами дополнить друг друга. Довольно объяснений! Я устала от земных слов. Оаян Амолик! Отныне единый лишний звук да не сорвётся с твоих губ – не смутит покой вечности! Сожми же жезл, слейся с ним, – и зажги светильники, на мгновение Великий жрец! у Вечности же малого времени нет.

Жезл в руке им Владеющего окончанием глухо стукнул о плиты, – оживлённый, брызнул светом шар на навершии – проснулся, просиял шар на венце лотоса в бассейне. Неожиданно звонкое эхо  хрусталём осыпалось с посветлевших сводов. Ровно и ярко вспыхнули вспыхнули светильники. Засияли, расширяясь стены. И последний Великий Жрец Белейшего храма КАА увидел голубое небо.  Истончившись в грубой материи, засияли очерченные серебряной каймой тела, – голубоватый леопард, встряхнувшись, рассыпал сноп серебряных искр, и великолепные усы его вздыбились пяти цветными лучами.

Тогда-то наконец  засияли - проснулись четыре богини: дрогнули веками сомкнутые губы, колыхнулись прозрачные покрывала. Колыхнулась вода – покрылась светлой сетью бегущих – стремящихся к единому отражению бликов…

         О-ОАЯНЕ А-АМОЛИ-КЕ НАРАЯ-а!
А-а-АТАРА МАН-ТАЯ-а АТАМ-ТА-а-ТА-а-РУМ-ТА-а АХ!
В едином пространстве явленного отражения по краю зеркала –
                свет сердца Истины-Матери.
Свет сердца Основы-Матери струится – сплетается
                формами, по сути светоносными.
                АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра!
                …………………………………………………………………………………………………………………………………………..

    За пределами земных форм явленное – словесному описанию доступно с трудом. В Египте называвшийся Ашая Ашарам, Мудрейший Великий Жрец восстал из небытия: это логично, равновесно и справедливо. Блистательная неподражаемая жрица Милита Минцема не рассуждала бы так долго о невозможном. Как Мудрейший решил свою судьбу? Неизвестно: его дело.

Девочка в серебряном венце и с бубенчиками на подоле, конечно, встретилась со своим мальчиком в белом хитоне: не могла же она совсем оставить его! Светлейший лик Богини - Истины был открыт, но описать его ни на каком языке нет возможности, ибо:

...Мудрость только родится, когда смотрится
Человек в Космос – узнаёт в себе его отраженье,
И глазами вечности после в мир смотрит.
Меж землёй и небом мудрость родится в сердце –
                Зеркале всего Созданья.
 У немудрого – боги глупые и злые. А у мудрого – мудрые боги!

IV – 46.  ПОСЛЕДНЕЕ   СВЯЩЕННОДЕЙСТВИЕ   ПОСЛЕДНЕГО  ВЕЛИКОГО   ЖРЕЦА  ХРАМА  КАА

Старшая жрица Миэлита Ицегма неторопливо начала с пересказа уже известного Оаяну, втихомолку глотавшего слёзы. Но Миэлита и всегда-то холодная, похоже, была погружена в прошлое и в себя, – она подводила итоги:

– Своевольна как волны людская фантазия. Увы! – напитанные как светом, так и тьмой непостоянней отражений в ветреный день людские намерения! А не рождавшемуся материализованному мыслью телу опасны изменчивые волны земной энергии. Но охотно талантливые помогли воздвигнуть прекрасный белый храм – на время спасение Ашаи. 

Дарующий стабильность храм – подобие мира богов и земное чудо – воздвигся. Прозрачность нерожденного истончившегося тела скрыли пышные одеяния. Никогда не выпускаемый из рук жезл связывал с землёй. Хрустальный шар в отражениях соединял миры – и только: мыслью скользил и опять не мог вернуться к себе Великий Мудрейший жрец. Боги почти бессмертны, пока не выходят за пределы своего мира. Созданное на земле – связывает с ней, делает её частью. Сильное зеркало могло бы помочь – отразить самого себя от земли. Не прозришь ли дальнейшее сам, Оаян Амолик?

– Это мы Тенёмой обсуждали на башне. Жрица призвана была стать  зеркалом: ты стала им.
– В свой черёд стала как всё людское племя и как женщина вдвойне своевольным зеркалом. Но и до меня и со мной отражения миров не сходились. Может быть, холод не рожденного сердца отразился во мне? Всё пронеслось как миг… Теперь я думаю, что звёзды такого единения и не предначертали.  Ашая же боролся отчаянно! Желая избавить зеркало от своеволия – пресечь людские связи, к ногам богини возложил Мудрейший по звёздам вычисленного  ребёнка – ещё без рассеяния на внешний мир сильнейшее зеркало. И снова непредвиденный результат, – пугавшее меня многократно умноженное своеволие.

Ещё непредвиденное: жар привязавшегося к Ашая детского сердца, кажется, впервые за долгие годы земных  странствий  растопил холод не привязанности. А это опасно для нерожденной материализации. Ребёнку же грозила зеркально отражённая опасность.  Ибо только среди себе подобных познаёт человек нужные границы и свое способное любить  сердце. Когда же некто с младенчества пребывает только в храме…
– Здесь в храме были жрецы, нянька, немые девушки, наконец!

– Исполняющая все капризы ребёнка нянька не в счёт. Немые девушки какой могут преподать урок?! А должные отрекаться от земного жрецы хорошие податели знания, но слишком холодные сердцем воспитатели. Я настояла - моею волею здесь явился ты, Оаян.  Спасая девочку в венце от храма, а храм от её своеволия, я удлинила время покоя и,  может быть, погубила нас всех. Ты принёс мир.  Внешнее спокойствие убаюкало мою прозорливость: ведь храм оставался опасен миру и людям.

– Опасность людям?! Немногие посещали обиталище богине Каа. Зачем же всё-таки было так непреложно разрушать храм и гибнуть!?

– Не горячись от отчаяния и дослушай. В своё время сквозивший между мирами ветер небытия настиг и меня: отчаявшись, я бежала – и плачу за предательство. Ты платишь – за преданность и любовь. Я тебя обрекла  на нынешнее, – прости меня.
– В этом как могу винить тебя?! Не попади я в белый храм – не встретил бы Тенёму!

– Миэлита улыбнулась и продолжила:
– Оставшееся ты  знаешь. Силы спустившегося небожителя истощились: материализованное тело рассеялось. Ашая Ашарам упал в небытие: потерялся между мирами.
– Смерть – по-человечески?
– Хуже. Ведь умерший обречён родиться вновь. Некоторые даже помнят прошлые жизни. Не кажется ли тебе, что мы должны помочь Ашая?
– Об этом мы с Тенёмой думали, думали... И ничего полезного не придумали!
– Спасение Ашае есть и твой путь к Тенёме.
– Твоя речь так длинна! Что нужно сделать?!
– Последним обрядом навсегда замкнуть вход в подземный храм. Ибо разрушить его мы, к сожалению, уже не сможем. Время когда-нибудь разрушит его.
– И так уже всё разрушено! Зачем  доразрушать!? Чем это мне поможет?!

– Выйди за границы своего горя и рассуждай как Посвящённый! В междумирии храмов (если это – действительно – храмы!) ширятся возможности – меняется волны сознания, но  готовы ли к этому люди?! Когда не утвердившиеся в земном добре и зле вперёд времени обретут неземное могущество, безжалостные, что сделают они с миром? Вспомни - безумие Аклика То-рима, бессердечие мемфисских жрецов, бесчеловечность Египта…(К списку Миэлиты можно бы причесть – странно пустой взгляд экстрасенсов в современной рекламе). Невольно Белый храм и все мы продлевали жизнь прогнившей громады Египта: быстро падёт он теперь. Зараза власти ослабеет. Под светом вечных звёзд обновятся людские сознания. Тогда, может быть, люди создадут нечто ещё более прекрасное, чем Белый храм Великой Богини Каа. Без названной Тенема Теурина Аманата – дарованная небом – кто мог бы разрушение и смерть заставить служить жизни?

– Но зачем она обманула меня?! Почему не взяла с собой?!
– Потому что любила тебя. И как могла Она выйти к тебе: без Ааллема, без всех, – такую ли ты любил?
– И я поверил и ушёл! Как я был слеп!
– Как все влюблённые. Я никогда не позволяла себе…  – тут она осеклась, кажется, впервые за 30 с лишним лет служения в храме Каа.

Глотая слёзы, Оаян опустил голову - уперся подбородком в грудь: теперь вода капала на нос печально моргавшему и слизывавшему солёные капли леопарду.
– Последний жрец Белого храма не должен рыдать как мальчик.
– Тебе легко говорить! Мудрейший тоже плакал у Драконьего фонтана, когда ты ушла.
– Он плакал?! Разве?!!
– Плакал. И сказал, что всего от тебя ожидал, только не этого.
Прозрачная жрица сделалась пепельно-серой и зыбкой как тающее облако дыма. Наверное, так от удара в сердце бледнеют сотканные из тонких энергий тела, плакать не могущие. Но даже и бестелесная Миэлита нашла силы овладеть собой:

– Так ты поможешь мне до конца захлопнуть опасную дверь между мирами? Теперь после падения храма – это возможно. Не я была к этому призвана. Да, в конце концов, нужны живые руки и живое сердце, а не туманное тело. И ещё – кровь.  Справедливо, когда последний обряд совершит – сын предушедшего фараона.
– Я догадывался. Помогу. Что же ещё мне остаётся?!

– Так не выйдет! Постарайся осмыслить мною сказанное. Никто не смог бы свершить, свершённого Тенёмой – под счастливыми звёздами на краю вечности рожденной. Очередь за нами: моим знанием и твоей любовью завершим начатое. И извлечём из небытия Мудрейшего.
– И Мудрейший вернётся в свой мир к богам?
– Кто постигнет сердце бессмертное слишком долго бывшего среди смертных? Это будет его выбор.

– А мы, – куда мы уйдём?
– Каждый своей дорогой: разрушив, воздвигнем храм; умрём, вместе как желалось, и не умрём совсем. Земные слова здесь бессильны. Но может быть… Свершив необходимое, ты мог бы успеть замкнуть выход снаружи. Жизнь так прекрасна! Твоя девочка с серебряными бубенчиками на подоле  бы всегда снилась тебе… «Это я и сейчас ещё могу обеспечить! – подумала Миэлита».

– Только снится?! Что же делать мне с собой днём?! Как жестоко и холодно! Что это была бы за пустая жизнь!
– Однако следуя её желанию…
– Тенёма Теурина Аманата не ошибалась, даже ошибаясь! И я последую за ней. Что подарит мне Египет? И весь мир? В мир ещё не снизошло нечто, что помогло бы мне жить без Неё.
– Тогда замкни выход отсюда - изнутри, - пока у тебя есть грубое тело. Как уход старейшего Наараи завиден будет и твой уход.
–  Хотел бы я только оставить там, снаружи Синюю книгу и лазоревый пояс в гроте у Лотосового пруда кому-нибудь.

– Что ж, пусть призванная облагодетельствовать мир Книга облагодетельствует хотя бы одного: он обязательно придёт,  как предвижу. Отданный же тебе жезл Великой жрицы не оставляй – уноси с собой.  Если ты твёрдо решил, тогда единственным целым коридором пришедший, им же теперь выйди и вернись. Когда будешь возвращаться, нажми на входную плиту вот так… Она больше не откроется.

Оаян свистнул леопарду, желая оставить его снаружи.  Но радостно рванувшись было к выходу, зверь вдруг остановился, и покружившись на месте, улегся. Прикрыв морду лапами, на дальнейшие призывы леопард отвечать не пожелал.
– Кошки все так чувствительны! – усмехнулась Миэлита.  –  Он не хочет уходить.  Так долго с людьми живший и старый, что будет он делать один?! Превзойдя возможности зверя, взамен он разучился убивать – добывать пищу. Думаешь, воспитание Ааллема не принесло плоды?! С нами он жил, с нами – останется. Так лучше. Мой подарок и посмертный укор старого знакомца - фараона вернулись ко мне, как всегда настигают нас отражения свершённого. Иди же – замкни вход.

С уходом юноши прозрачная Старшая жрица завернулась в призрачное покрывало, как любила раньше. Тихо светящееся тело её заструилась, закачалась в воздухе, стало почти неразличимым. Звёзды даровали время  додумать – доразрешить нечто для неё важное. Она не рассказала не совсем всё:  умолчала о своём неудачном с помощью Аклика Торима обряде здесь в Нижнем храме. приведение ею То-рима в нижний храм, нарушило равновесие. Но теперь, при общем разрушении утаённое имело ли смысл?

Нет, эта уже незначительная утайка её не волновала. Свой долг несчастному Аклику То-риму она ведь там, в верхнем храме отдала?..  Где-то у последнего, теперь тоже замурованного входа – раздался стук камней: «Свободный до конца, этот мальчик не вышел – не захотел… А я? Глубины чистого разума бездонны: слишком много разума, слишком мало разума,  –  не на весах же взвешивать же! Волнение сметает разум. Полное равновесие безжизненно, –  где ошибка? В чаше воды моей жизни, что должна я поднести Великой Матери – какой единственной капли не хватает?» – она погладила тяжело вздохнувшего леопарда. Почувствовал ли он бесплотную руку? Говорят, кошки чувствуют – видят тонкие веяния. «Не бойся, мой друг! Вместе нам не следует бояться!»

«Следствие истекает от причины. Причина родит неведомое и не планируемое в последних звеньях следствие. Страсть к творению прекрасного неуправляема,  –  но всегда ли внешне прекрасное приносит благо?  Не предугадать. Где же единственная истина?  Воистину, искуснейшим жрецом был Наараи, но разве его мудрость и знания не проистекали от доброго сердца? Не это ли светило и согревало всех? » – приложив руку к сердцу, прозрачная жрица просветлела – прояснилась: истина, верно, снизошла к ней?!

Звёзды – космоса дети. И нету числа
                отражениям звёздным:
Одно исчезает, –  родится Другое.
Небытия не существует – есть переход...               
             **************

Так всё, свершённое Старшей Великой жрицей, - даже ошибки её – волею космоса теперь оборачивались к чему-то должному свершиться: если не благу текущей жизни, то к устранению не блага большего, – не всякому дарованное призвание.

Вернувшись в зал с четырьмя богинями, Оаян возложил старый меч Ааллема поперёк прохода – замкнул за собой линию от стены до стены. Клинок просиял огнем, – невидимые хранители приняли уговор.
– Я готов, Мудрейшая жрица. Теперь...
– Прими жезл Великого Жреца.
– Но жезла нет: он исчез вместе с Ашая!
– Из дерева, серебра и хрусталя – материальные вещи бесследно не исчезают на земле. Не жрецу бы объяснять, – строго сдвинула брови прозрачная жрица, – жезл утаён здесь.

Оаян огляделся: соединив руки на коленях, склоняла голову черная богиня; золотая – скрещивала руки на груди; раскрытые вверх ладони перед собой, голова закинута – серебряная. Ладонь - двумя пальцами у щеки, другая раскрытая - тянется к собеседнику, – бирюзовая. Жезла не было.

– Он – в воде, – усмехнулась Милита, – но хрустальная вода являла смотрящему только пустое тёмное дно.  – Отданным тебе жезлом Великой жрицы коснись воды… Так. Теперь видишь? Бери же, достойный обладать!  Тело моего разума звучит в твоём сердце, но не касается плотных вещей. И не лапы зверя, – только сердце и руки человека зажгут светильники… – разомкнувшаяся толща подвижного зеркала легко отдала нетронутый временем будто только сейчас омытый жезл: стеклянно звеня, густые серебряные капли скатились с него и втянулись - поглотились водой.

– Я догадывалась, – он здесь. Но не женщине суждено держать его, и жезл ничем не помог бы там – в верхнем храме. Всему свое время и место: тебе отдан жезл Великой жрицы, – нашёлся и жезл Великого Жреца.
– Тенёма и это предвидела?

– Тенёма спасала тебя. Но никогда не ошибается Аманата - дарованная богами. Не загадывая наперёд, играя, нечаянно всегда попадала она в цель, – с детских лет пугая меня этой немыслимой лёгкостью.  Однако, все мы соединены звёздами дополнить друг друга. Довольно объяснений! Я устала от земных слов. Оаян Амолик! Отныне единый лишний звук да не сорвётся с твоих губ – не смутит покой вечности! Сожми же жезл, слейся с ним, – и зажги светильники, на мгновение Великий жрец! у Вечности же малого времени нет.

Жезл в руке им Владеющего окончанием глухо стукнул о плиты, – оживлённый, брызнул светом шар на навершии – проснулся, просиял шар на венце лотоса в бассейне. Неожиданно звонкое эхо  хрусталём осыпалось с посветлевших сводов. Ровно и ярко вспыхнули вспыхнули светильники. Засияли, расширяясь стены. И последний Великий Жрец Белейшего храма КАА увидел голубое небо.  Истончившись в грубой материи, засияли очерченные серебряной каймой тела, – голубоватый леопард, встряхнувшись, рассыпал сноп серебряных искр, и великолепные усы его вздыбились пяти цветными лучами.

Тогда-то наконец  засияли - проснулись четыре богини: дрогнули веками сомкнутые губы, колыхнулись прозрачные покрывала. Колыхнулась вода – покрылась светлой сетью бегущих – стремящихся к единому отражению бликов…

О-ОАЯНЕ А-АМОЛИ-КЕ НАРАЯ-а!
А-а-АТАРА МАН-ТАЯ-а АТАМ-ТА-а-ТА-а-РУМ-ТА-а АХ!

В едином пространстве явленного отражения по краю зеркала –
Свет сердца Истины-Матери - Основы-Матери струится
Сплетается формами, по сути светоносными...
            АХЪЯ  ОМО  РАМ!  А-АНАХА-а-РА РА-ра!
                ****************** 

    За пределами земных форм явленное – словесному описанию доступно с трудом. В Египте называвшийся Ашая Ашарам, Мудрейший Великий Жрец восстал из небытия: это логично, равновесно и справедливо. Блистательная неподражаемая жрица Милита Минцема не рассуждала бы так долго о невозможном. Как Мудрейший решил свою судьбу? Неизвестно: его дело.

Девочка в серебряном венце и с бубенчиками на подоле, конечно, встретилась со своим мальчиком в белом хитоне: не могла же она совсем оставить его! Светлейший лик Богини - Истины был открыт, но описать его ни на каком языке нет возможности, ибо:

...Мудрость только родится, когда смотрится
Человек в Космос  –  узнаёт в себе его отраженье,
И глазами вечности после в мир смотрит.
Меж землёй и небом мудрость родится в сердце –               
                Зеркале всего Созданья.
Потому у немудрого – боги глупые и злые.
                А у мудрого – мудрые боги!
               
С н ы - облака мимолётные.
С н ы - тяжёлые тучи с грозою.
С н ы - освобожденье и ужас:
Неба  касанье - дракона дыханье.

С телом не слит, не един
И не отрывен от тела дух, -
Основа земная двулика,
Космоса свет - кристален, един.

Светлое в тёмное льётся, -
В тенях обманчивых лунных
Причудливо образы вьются,
Сметая разум дневной.

С н ы - забвенье и память:
Прорехи безумия или - Вся Истина?..

Тает с рассветом туман -
Рвутся кусочки цветные;
Радуги меркнут цвета.
Гадателей много - смысл не даётся.

С н ы - это жизнь.
                Жизнь - это  с н ы.
Что остаётся?! Только
Рифмы красиво слагать.
       *******
 
IV – 47.   СНЫ СЫНА БОГА  –  ПОСЛЕДНЕГО  ФАРАОНА  ВЕЛИКОГО  ГОРОДА  МЕМФИСА.  Пупырчатый,  скользкий крокодил выползал из бассейна, Разевая жуткую бездонную жадную пасть, неумолимо стремился к спальне фараона, проходил сквозь стены: вот уже липнет – забивает ноздри,  душит смрадное дыхание. Это сон: надо проснуться! И не проснуться! Вот уже у края ложа полыхают глаза – кровавые факелы. Не спасает священный нефрит. Всё лгут жрецы! Боги Египта! Крокодил разбухает – сотрясает дворец… Земля  –  сжимается.

Покорный зубастому скользкому чудовищу, оживший каменный жук скарабей вонзается в грудь раскалёнными лапками – жжёт и жаждет выпить всю кровь! Спасите!.. Задыхаясь, из последних сил вырвался из когтей кошмара молодой фараон. В липком поту по-детски всхлипывая, бессмысленно глядел на мерцающий огонь светильника. Одинокий он, лишний в этом дворце. Несчастный, один в огромной спальне… Впрочем, сам же и выгнал рабов с опахалами. Одному всё-таки легче: не хватало ещё, чтобы кто-нибудь увидел его страх, его слёзы!

Не принесло совершеннолетие ни свободы, ни удовольствия, ни реальной власти: всегда на людях, ничего без одобрения жрецов. Добывший трон хитростью и силой, старый фараон умел добиваться своего, если не силой, то играя на чужом властолюбии. А он, глотающий в огромной спальне слёзы, ничего не умеет. Его вырастили во дворце как живую куклу. Там за дверями стражники-куклы и чтец - кукла с неизменным  свитком былых побед и подробностей загробной жизни… Нет! не надо никого звать! Пусть думают: крепко спит Сын Бога РА.

Но он не спал – думал. За что такая жизнь?! Золото вокруг и пустая казна. Вечная угроза войн.  У заговорщиков жадный блеск в глазах: все во дворце – заговорщики: не сегодня, так завтра. Страшно! Чего-то он недопонял: некоей прелести власти? Все так жаждут этой скуки?! Чего же он сам хочет? Хотеть тоже надо уметь. Женщины особенно не влекли. Блеск оружия пугал. Книжная премудрость утомляла. Подавляемая воля исходила мелкими капризами, раздражением, ночными кошмарами. Зная по опыту, –  вино не даст облегчения, пил жадно подслащённую воду. Пусть великий Ра найдёт себе другого более сильного и достойного сына, а его – слабого, пусть отпустит. Он согласен уступить своё место!..

Ах, быть фараоном – нечто вроде проклятия: место это переходит в другие руки только со смертью предыдущего владельца. Не было ещё случая, чтобы фараон сам отказался: ему не позволят. Убьют. На террасе расстроенный юноша ж задирал голову в бархатное величавое небо в звездах,  чтоб оно обняло. Жаловался звёздам: ночь только для самого себя, но и во сне нет покоя беспокойному разуму. И вечные звезды сжалились - успокоили: сонная истома-дрема опустила в скользящий серебристый сон.

Хрустальным ручьём тёк теперь исправленный невидимой жалостливой рукой сон. Теперь сердце нежила истома приятного ничего неделанья – не подвластности времени. Сон качал как опавший лист лёгкое прозрачное тело, влёк его в тихую неизвестную даль. Проплывали мимо сахарные пики синих гор, зелёная долина, белая широкая лента дороги, белая башн -игла вдали. И до этой башни дотёк – в белый камень ушёл серебристый ручей сна, на широкие белые ступени выплеснув спящего.

Площадка с драконьим фонтаном. Да! Именно здесь униженный, не смея поднять глаз, позорно сгибался он перед такой обыкновенной с виду девушкой. У него во дворце рабыни - танцовщицы красивее... Зачем лгать самому себе?! Он сгибался перед Необыкновенной Великой и прекрасной жрицей. Она – его взросшая с детства зависть и несбыточная мечта! Разве можно – мыслимо быть такой свободной?! Победила зависть: со злом сказанное жестокими словами отозвалось. Зачем просто не протянул он в то последнее свидание ей руку – не поднял глаза с улыбкой!

Торжественный множащийся звук белых раковин вымел обрывки мыслей. По белой теперь уходящей в сияющее небо террасе - радуге двигалось мимо него сияющее шествие: подалее – вроде  жрецы и среди них почему-то отчаянно скупой на военные нужды старый Главный казначей. А вот за фараона закалывавший священных быков жрец Анубиса: знакомые, но странно посветлевшие.

Ближе – будто облаком проплыл в белоснежном одеянии высокий белобородый старик со странным жезлом: на навершии жезла хрустальный сияющий шар радужным шаром. За ним величавая прекрасная женщина вела за руку кого-то блаженно спокойного: незрячего или спящего на ходу? Позвольте! Так это же бормотавший непонятное у ворот Белого храма безумец! Далее уже спящим в лицо знаемый Старший жрец белого храма Великой Богини (Как же его зовут?) под локоть с измождённым и вдохновенно бормочущим стихи юношей. Какую-то немолодую женщину и двух древних странных старух спящий не знал, – нечего и гадать.

Потом... потом известный под именем Младшего жреца (о, зависть!.. зависть!) храма Каа, с высыхающими слезами и счастливый за руку с  Ней – с последней Великой жрицей, с недоступно свободной девочкой в серебряном венце и с бубенчиками на подоле. Оба не видят его: смотрят, не размыкая рук, друг на друга.

Замыкал шествие старик  с белой раковиной и седым леопардом: не обернулись на него, даже длиннейшие прекрасные леопардовы усы не дрогнули. Сейчас все совсем уйдут навсегда! Неведомо откуда нисходящее во сне знание больно пронзило: навсегда оставят его одного. Вот уже, проплыв вперёд, старик с леопардом растворились в кольце света. Взывая к жалости, отчаянно протянул руки спящий. И мальчик в белом хитоне и девочка в венце замедлили и обернулись. Спящий услышал:

– Мальчик, которого я в прошлом нечаянно побила, прости меня! Мы были просто злыми детьми тогда, и вся кровь Египта текла между нами. Ныне я покидаю Египет навсегда... Мы, служители Белого храма, покидаем Египет навсегда, – поправилась она. – Прощай. Мы бы взяли тебя с собой, да с ним нельзя, – она указала на амулет - чёрного жука скарабея на груди спящего. – Но знаешь, перед тем, кто очень ищет свою дорогу, она откроется – непременно! Больше ничего не могу открыть: всё от тебя зависит!

Смеясь, она помахала ему рукой, – весело зазвенели на подоле серебряные маленькие бубенчики. Спящий протянул к Ней,  окружной радугой,  руки и …проснулся за полдень. О! сколько раз вот так смеющаяся, она снилась ему и исчезала. Опять обманула. Бросила!.. Всё как обычно... необычными были врывающиеся во дворец отзвуки далёкого грохота будто разверзшейся земли. Далеко от Мемфиса где-то на востоке выстрелил сноп будто молний - зарниц.

Доселе не нарушаемая утренняя роль фараона сводилась к высокомерному на троне выслушиванию - согласию с обычным течением дел. Ныне же влетев в залу приёмов: «Гонца! Немедленно!» – рявкнул фараон. И забыл удивиться граничащей с испугом быстроте исполнения: мгновенно снизошло запоздалое дарующее власть взросление.

Но гонец на такое расстояние – вести только к следующему вечеру. Уже к обеду, правда, открылось неожиданное: исчезли – закалывающий священных быков в храме Анубиса жрец, и что много хуже - желчный Главный фараонов казначей в преддверии большой войны исчез со всеми деньгами. Будто бы всё раздал он нищим?.. Немыслимо! Конечно, сбежал с деньгами. Но второй то зачем сбежал? Не прочитал ли он по вынутым внутренностям чего-то такого страшного?! И скрыл?..

Предоставив жрецам обсуждать непонятное, мрачный молодой фараон с вечера затворился один – советоваться с богами. Той же великолепно скрывающей желаемое скрыть тёмной египетской ночью на окраине Мемфиса, в кабаке под мерцание фитилей в плошках с прогорклым маслом пил жидкое вино и играл в кости долговязый вольноотпущенник с оттопыренными ушами. Играл не в первый раз.  Деньги для угощенья кабацких на час знакомцев у него всегда были. Откуда деньги и кто он на самом деле? –  никто здесь не допытывался. Вообще не так уж трудно быть неузнанным ночью, когда днём твоё лицо раскрашено. Нечаянно обнаружив оставшийся от старого фараона тайный выход - лаз из дворца, молодой фараон при случае использовал его в меру разумения.

IV – 48.  ПРОГУЛКИ  ИНКОГНИТО  ПОСЛЕДНЕГО  ФАРАОНА.  Гораздо благосклоннее, чем в изукрашенный дворец, звезды заглядывали через дырявые пальмовые листья крыши на отчаянных, на всё готовых бродяг, воров, убийц и дешёвых проституток. Кто-то добавил к светильникам – плошкам неровно горящий факел. Фыркающий - дёргающийся огонь которого попеременно яснее вырывал из тьмы крышу на четырёх подпорках и всего две плетёные стены, хохочущие или выплёвывающие ругательства лица. Очаг под открытым небом и варево в железном чане.  Чуть поодаль у костерка кричали и плясали это занятие предпочитающие игре в кости. Ах, здесь днём было тихо, зато ночью можно было узнать много всего занятного, чего не узнаешь во дворце! Случались здесь и тяжёлые драки, и поножовщина. Не монеты, а плохое настроение и скуку проигрывал здесь в кости мнимый вольноотпущенник: скука здесь его не мучила.

В этом мире везде было что-то сильно не так: что-нибудь между собой не сходится! Так от якобы мучавшей его ночами бессонницы фараон спал долго, днём был вял до безжизненности. Две роли – фараона и посетителя низкопробного притона – никак не связывались в целое в одном сознании. Двое жили разными жизнями в одном теле:  особенно долго так продолжаться не могло: кто из двоих или незнаемый третий должен был взять верх. И вот тихое, незаметное вдруг время вздыбилось - толкало к чему-то.

Проигрывая в кости, жадно  вслушивался вольноотпущенник в противоречивые слухи:
– Ассирийский царь Асархаддон поклялся стереть Мемфис с лица земли.
– Молодого фараона жрецы не выпускают из дворца. Поэтому кто заступится за народ?! Может быть, фараона даже уже убили купленные ассирийцем жрецы… Нет! Только хотели убить, а фараон превратился в священного быка и убежал…

– Великий Белый храм пришлой богини Каа со всеми его жрецами поглотила разгневанная земля;  – Нет! храм непонятной Богини вместе с жрецами вознесся на небо, откуда в своё время и упал.  Корни - фундамент храма уходил очень глубоко, поэтому,  вырываясь из земли, храм сильно сотряс её;
 
– Разгневанные непочтением жрецы Белой Богини скрыли храм под землю. Сами жрецы вознеслись на небо к своей матери - Великой Богине. (Последнее было недалеко от истины!). Не предвещает всё это добра: слишком уж сильно тряслась и долго дрожала земля. Египту скоро конец. Варвары заполонят Египет, потому давайте во всю пить и веселиться, не думая о завтрашнем дне. Варвары страшны сановникам и жрецам: с нищих что взять?!

  Насытившись игрой и слухами, около бледного рассвета  незаметно и навсегда канул в неизвестность и вольноотпущенник. Вот как оригинально ночью беседовал с богами молодой фараон. и далее повёл себя странно: из доноса прознав о готовящемся на него покушении н – на сын бога ра, не велел схватить заговорщиков. Только в ночь замысленного убийства заранее велел  прислать стражу. Которая прямиком наткнулась на озирающихся в спальной зале убийц. И мало вразумительного могли потом рассказать случайно не порезавшие друг друга в свалке. Все сходились на одном: фараона никто не видел. Бесплодные поиски диктовали удивительное: Сын Бога богами Египта спасён – живым взят на небо. И очень некстати накануне войны взят на небо вместе с символом власти – священным жуком скарабеем (его не догадались поискать в крокодильем бассейне).

Но объявить такое народу?! Можете быть уверены: в положенное время Сын Бога или некто на его месте (золотая маска одинакова!) командовал войсками. Войну громко проиграли. Египет пал, как старый горшок разбился на куски, и варвары разграбили его – втоптали черепки в песок. Простые люди остались жить на временно отдыхающей от крупной власти земле. К нашей истории это не имеет отношения.

Куда на самом деле делся фараон? Тайным ходом заранее ушёл, нервно потирая руки и дёргая углами рта. За воротами некто из касты свободных граждан (то есть – кто угодно) сел в поджидавшую его простую колесницу без возничего, дёрнул вожжи, и второй раз – теперь уже навсегда канул из дворца во тьму. Что ним стало дальше? Осуществив детскую мечту, мог уплыть за море в далёкие дивные страны. Мог и обратно приплыть. Так ли, иначе, только  лет десять близ бывшего великого города, а ныне хиреющего городка Мемфиса объявившийся  долговязый дервиш, побродил немного и уединился от людей в долине, где говорят, раньше стоял великий храм, теперь же только пастухи да охотники забредали.

Там, около мелеющего пруда с лотосами в кривобокой собственноручно сложенной хижине поселился дервиш: спал на охапке соломы, воду черпал побитым кувшином. А между тем иногда он помогал беднякам монетами: было, значит, припрятанное. Было у отшельника и кое-какое любимое имущество сродни роскоши: не то пояс, не то крупных камней лазоревое ожерелье, - с ним не расставался странный отшельник. Ещё бормоча неизвестные молитвы, читал он по заморскому в квадраты обрезанные и собранные меж двух дощечек листы пергамента. Откуда взялись эти пергаменты? Явился-то он в порту с пустыми руками (будто бы видели его там).


Всегда счастливый, всем довольный, сиявший улыбкой отшельник, по людскому разумению, был святым, потому люди ходили к нему лечиться и просто так – на счастье. Давал отшельник какие-то травы или касался склоненных таинственной книгой, вылечивал или нет,  – прикосновением неведомого были все очень довольны. Иногда ведь, чтобы исцелиться, достаточно, мечтая и предвкушая, сутки брести в торжественном молчании по безлюдью.

Терпеливо ждали страждущие возле хижины, ведь большую часть времени сидел святой на верхушке как перевёрнутая миска выпуклого круглого холма или горы из огромных белых камней. Что бы там делать обычному человеку?! Отшельник, без сомнения, беседовал с богами! И люди подходить не осмеливались.

Так у бывшего храма Матери - Истины в согласии с собой и с судьбой долго жил неизвестный до глубокой старости. А сколько – неизвестно. Надо думать, что в свой срок как полагается святому, он бестелесно исчез из хижины. А вместе с ним навсегда исчезли и ценные для науки, но так и не пролившие на события тёмного прошлого свет истины пергаменты. Поэтому,  в учебниках истории, падение Древнего Египта объясняется исключительно бедственными социально экономическими причинами: ни словечка о Великом белейшем храме дивной Богини Каа!..
___________________________

АНТИНАУЧНЫЙ   ЭПИЛОГ.  При сотрясении – разрушении громадного храма в храмовой долине нарушился баланс подземных вод: последние островки зелени ещё пестрели на некогда цветущей долине – ближе к центру и пруду. После исчезновения отшельника лотосы перестали цвести, словно непременно нуждались в восхищённом внимании человека. Пруд обмелел, пересох, птицы улетели.

Через образовавшиеся в кольце окружающих долину гор бреши  ветер наносил и наносил песок,  и когда-то долина и стала частью прилегающей пустыни. Последние приметы будто бы существования великого храма – круглящееся белокаменное надгробие – купол – скрыл зыбучий слой песка, днём раскаляемый солнцем, ночью, – как и тысячи лет назад мирно и торжественно освещаемый вечными звёздами.

Проводники верблюжьих караванов избегали пересекать бывшую храмовую долину из-за безводья, острых обломков скал и дурных примет: под будто бы торжественное пение раковин и нашёптываемые ветром неведомые слова, очарованным и застывшим путникам в пустом пространстве грезились белые стены и башня - игла. Или же вдруг  неуязвимый для оружия седой леопард играючи сбивал с ног особо любопытного. Или же глядь – с ближнего бархана старый откудва ни возьмись древний дервиш грозит сухим пальцем… Так совсем обезлюдела окружённая острыми камнями – бывшими верхушками скал – часть пустыни. Потом и чёрные верхушки скал погребло под песком.

Легенды и вымыслы – хорошая пища – фундамент роману. Но пусть и теперь и потом никто не нарушит звёздный покой: пусть не докопаются – не извлекут вездесущие любопытствующие археологи очередную порцию боли гробниц прошлого! Что хорошего можно извлечь из могилы? Жизнь – в нас и вокруг нас.

                Угасает запад – закат
                И алеет рассвет – восток.
                Время капает на песок –
                Необъятностью ширится миг...
                За веками прочитанных книг
                Вдруг Живой Человек возник.