Хороший отец. От 18

ВНИМАНИЕ! В тексте присутствуют сцены морального насилия, упоминаются сцены физического насилия и убийств. Не рекомендуется к прочтению беременным, пожилым, людям с неустойчивой психикой и лицам, не достигшим 18 лет. Настоятельно рекомендую закрыть пост, если вы относитесь к одной из упомянутых категорий.

— А где мама и папа?.. — девочка наивно смотрела в глаза мужчины, встретившего ее после школы.
— Они уехали в командировку, — спокойно ответил мужчина, — не переживай, милая, — он остановился и опустился на корточки, чтобы заглянуть девочке в глаза, — тебя больше не будут обижать, у тебя будут хорошие родители, которые будут тебя баловать новыми игрушками и вкусными конфетами.

Девочка смотрела с недоверием. Хорошие родители? У нее? Трудно представить, что мама и папа могут так измениться. С самого детства она помнила лишь как отец пьет и ругается матом на мать, а затем и на нее саму, проходясь ладонью и ремнем по всему детскому телу, куда сможет дотянуться, кроме лица. Лицо он никогда не трогал, а девочка не понимала почему, но радовалась хотя бы этому. Каждый день ей приходилось улыбаться в школе, она уже знала, что такое отношение нормальное, родители говорили, что всех детей так воспитывают, чтобы они выросли хорошими и порядочными людьми. 

— Но мои родители хорошие… — она чуть ли не топнула ножкой, сжав кулачок, — они воспитывают меня также как и другие хорошие родители воспитывают своих детей, чтобы я выросла хорошим человеком. Если они изменятся, я вырасту плохой! — у девочки на глазах навернулись слезы, которые она уверенно стерла маленьким кулачком.
— Я обещаю, — мужчина по-отечески сжал плечи девочки, — обещаю, что ты вырастешь хорошим человеком.
— П-правда? — заикнувшись от кома в горле, уточнила девочка.
— Правда, — ответил мужчина и поднялся с корточек, взял девочку за руку и увел в неизвестном направлении.

Тимофей Аркадьевич работал педиатром. Всю свою сознательную жизнь мужчину тянуло к детям, несмотря на его далеко не радужное детство. До сих пор мужчину преследуют кошмары, от которых он просыпается в поту, вспоминая боль и обиду, испытанные им в детстве. Возможно именно по этой причине нынешний врач старался окружить своих юных пациентов теплотой и любовью даже у себя на приеме, превращая процедуру осмотра в небольшой праздник.

Шестилетняя девочка Анечка, вошедшая в кабинет со своей мамой, была слишком серьезной для своего юного возраста. Она даже не взглянула на столик с карандашами и паровозиком, к которому так любили подходить дети до просмотра. Обычно первую часть, так называемую организационную, обсуждали с Тимофеем Аркадьевичем только родители.

— А чего мы такие серьезные пришли? — с улыбкой произнес доктор, подняв голову от медкарты.
— Горло болит… — ответила Анечка и уселась на ближайший к педиатру стульчик. Ее мама села на кушетку чуть поодаль.
— Горлышко? — уточнил Тимофей Аркадьевич, подняв глаза на мать. Та лишь кивнула.
— Да, — продолжила девочка, — уже три дня болит.
— Целых три? — с серьезным видом уточнил доктор.
— Да! Но нос не текет и лоб не горит.
— А ты пила что-нибудь от боли в горле? — он бросил взгляд на маму девочки, но та продолжала молчать.
— Нет, у нас нет лекарств дома, — сзади девочки раздался кашель. Анечка обернулась на мать и спешно добавила, — подходящих… против боли.

Мужчину что-то напрягало, но он не мог понять, что именно, поэтому решил разобраться с этим позже. Дописав жалобы, Тимофей Аркадьевич попросил мать и дочь поменяться местами, взял деревянную лопатку и попросил Анечку открыть рот. Девочка не сопротивлялась, когда язык почувствовал противный древесный вкус. Ее гланды были немного увеличены, и доктор, убрав лопатку, наклонил голову девочки вперед, чтобы прощупать лимфоузлы. 

— Теперь поднимайся и подними кофточку, — попросил доктор.

Анечка встала и подняла вверх свою красивую кофту, чтобы Тимофей Аркадьевич смог послушать ее дыхание. Врачебный глаз зацепился за четыре маленьких синяка на поясе девочки, словно кто-то сильно держал ее двумя руками. Следы были слабые, уже желтые, практически незаметные. Мужчина глянул пояс девочки сбоку и увидел пятый точно такой же синяк. 

— Нет, нет, отпусти! — Тим изо всех сил пытался вырваться из цепких рук мужчины, грубо держащего мальчика за пояс, — не трогай меня! Не трогай! Я все расскажу маме! — бил он своими маленькими ладошками по крепким рукам.
— Да ты ей к черту не сдался, щенок! — прорычал отец, одной рукой придерживая ребенка, а второй открывая входную дверь.
— Пожалуйста, не надо… Не надо! Я расскажу! Я всем расскажу! — на глазах выступили соленые слезы.
— Никому ты ничего не расскажешь, — гаркнул мужчина, со всей силы пнув ребенка в темноту улицы.

Тим упал лицом вниз. Мягкий белый снег смягчил удар, но сразу окутал холодом. Ночная рубашка промокла сразу же. подтянув дрожащие от беспомощности и холода руки, мальчик оперся на них и колени, поднимаясь на ноги. Слезы мешали видеть, но Тим был уверен, что здесь ничего не изменилось: вокруг лежат блестящие сугробы снега, где-то вдали желтым светит пара уличных фонарей. Слезы замерзают на поалевших детских щечках, а ноги начинает сводить от холода. Надо идти. Быстрее. Там, в дальнем краю двора, есть брошенная собачья будка с подстилкой и старой дырявой курткой, которую отец выкинул на мусорку, а Тим подобрал. Там теплее, чем на улице. 

Конечно, Тим мог бы в очередной раз попробовать открыть железную калитку, пытаясь выйти на улицу. Мог бы попробовать перелезть высокий острый забор и даже кричать на весь квартал, но он уже пытался. Мальчик испробовал все в первые же недели: калитка всегда закрыта на ключ, который отец носит в кармане, до забора Тим долезть так и не смог, будучи еще слишком маленьким, а соседи… Соседи просто не реагировали на крики ребенка. Единственное, что облегчало его участь — украденная с мусора, стоящего возле калитки во дворе, рваная отцовская куртка, в которую мальчик кутался, чтобы хоть немного согреться.

Бегом по снегу Тим забежал на четвереньках в будку и схватил куртку, кутаясь в нее ледяными руками. Если ему повезет, отец позовет домой через несколько часов. Если нет — ближе к обеду.

Тимофей Аркадьевич слушал детское дыхание, погруженный в собственные мысли. Как бы спросить у Анечки, не обижают ли ее? Слишком серьезное поведение для шестилетнего ребенка. 

— Мамочка, — повернулся доктор к родительнице, — пройдите, пожалуйста, в регистратуру и попросите начать оформлять больничный.
— Я сама, — сразу же отозвалась Анечка, на что мать одобряюще кивнула.
— Мне нужно закончить осмотр, больничный готовится долго, пройдите, пожалуйста, сами, — настаивал мужчина.

Родительнице пришлось согласиться. Подойдя к двери, она строго посмотрела на девочку, и лишь затем вышла.

— Тебя не ударяют в воспитательных целях? — постарался преподнести вопрос как шутку Тимофей Аркадьевич.
— Вы чего? — почти обиженно ответила девочка, — мы же нормальная семья. Конечно ударяют как и всех.

Тимофей Аркадьевич смотрел в глаза Анечки. Нормальная семья?

По завершении приема, доктор выписал адрес фактического проживания девочки. Против правил? Плевать. Уволят? Пусть. Он должен сделать что-то от него зависящее.

— Да кто ты такой, вшивый щенок?! — рявкнул отец, отфутболив Тима ногой, — ты здесь пустое место. Одно мое слово, и тебя не будет в этом доме. А если скажу, вообще не будет. Ты никому не нужен, — он плюнул прямо в лицо ребенку и, пнув его еще раз, ушел прочь, захлопнув дверь кладовой.

Тим поднялся с деревянного пола, краем рукава стер позорный плевок и сел, подтянув колени к груди. По лицу мальчика непроизвольно потекли слезы. Чем он заслужил такое отношение? Почему родители не могут любить своих детей? Почему? 

Мальчик знал, что сегодня он обойдется без ужина. Кладовая всегда сопровождалась двухдневной голодовкой, вряд ли сегодняшний день будет исключением. Так происходит во всех семьях, когда ребенку исполняется четыре. Процесс воспитания, говорит отец.

— Процесс воспитания… — повторил Тим, собирая небольшой чемоданчик.

— Дз-з-зынь, — прозвенел дверной звонок.

Дверь почти сразу открыл мужчина средних лет. Глаза пьяные, заросший, только что не шатается.

— Вам кого? — сурово спросил он.
— Вы родители Анечки? 
— Ну я. Что эта мелкая дрянь натворила? — он пошатнулся, оперевшись о дверной косяк, — она щас у бабки, вернется, и я ей покажу как пакостить.
— А когда она вернется? — уточнил Тим.
— Послезавтра… Ик.
— А Ваша супруга дома?
— Эта шаболда? — недовольно пробурчал мужчина, — эй, тварь! — прокричал он, — сюда иди!
— Ох, что Вы… — возразил Тим, — это лишнее…

— Клянусь, он полный псих. Женщину нашли в школьной форме. Мы сперва думали, у нее заляпанные кровью банты на хвостах, а это оказались кишки ее мужа, которого нашли в подвале. В его брюшину были вшиты кукла и детское розовое платье, предположительно их общей дочери. Не самое приятное зрелище, — рассказывал полицейский своему приятелю за кружкой пива.
— Я слышал, что их дочь не нашли, а следов вообще нет, это правда? 
— Ни одного следа, будто работал профессионал. Девочка ушла от бабушки, ее видели по пути домой, а потом она бесследно пропала. Мы думаем, что он ее похитил и пытает. Возможно ее уже даже нет в живых, но какой смысл тогда так заморачиваться? Он мог вырезать сразу всю семью без изощрений.
— Может просто не знал, что дома не все? 
— Может и не знал. Но записку он подложил, в ней было написано: “Я был бы лучшим отцом, чем вы”, только почерк установить не можем. Он слишком странный, словно из другого языка.
— Лучшим отцом? Месть за ребенка?
— Думали мы об этом. Надеемся, что это единичный случай, но в отделении за ним прижилась кличка “Хороший отец”.