Диктатор и палач. Глава четырнадцатая холодные гла

Глава четырнадцая: холодные глаза старшего майора

Трофим Галин шёл по коридору чуть ли не в припрыжку, напевая весёлый мотив про шарик, который катится и который котится. В дверь заместиля наркома НКГБ Арбатова он вошёл не постучавшись и громко захлопнув дверь.

Арбатов, работавший за столом с бумагами, поднял голову и недовольно заметил:

- Стучаться надо, Галин.

- Зачем стучаться? Если тебе, Саулыч, конечно, нечего скрывать.

Трофим уселся на стол большого начальника, сложив ногу на ногу.

- Знаешь, какой сегодня день?

- Твой день, Галин.

- Именно! Девятое число каждого месяца - это мой день. Ну, и кто сегодня?

Арбатов нагнулся и достал из нижнего ящика папку.

- Николай Ларионович Дедов, ровесник века, русский, младший политрук, в партии с 1925 года. Ранее был замечен в карточной игре, но отделался выговором, ничего такого. Однако ж в этот раз дело серьёзное - растрата полковых средств.

- Саулыч, но это же не к нам, а к наркомату внутренних дел.

- Верно. Но на него пришла парочка доносов, в которых утверждалось, что он использовал страницы из сочинений товарища Емелина как бумагу для самокурки. А это уже к нам, но ничего доказать не удалось и скоро он вернётся опять к внутредельцам. Но сегодня - он твой.

Трофим Галин спрыгнул со стола и уже был в дверях, когда его откликнул Арбатов:

- Галин! Не забывай, что у тебя двадцать пять минут, не больше.

- Я помню, Саулыч.

Когда Трофим скрылся за дверью, Арбатов покачал головой.

"- Терпим его фамилярность, грубость, а сам он из касты неприкосновенных - сын вождя, пусть и приёмный, но сын! Не платит Галин налоги и партийные взносы. Хорошо устроился, паразит."

В коридоре, сидя на стуле с резной спинкой, его уже ждал Михалыч. Вместе они спустились в подвал, где Трофим, так же без стука, вошёл в кабинет коменданта.

Тот был на своём месте уже не первый год и прекрасно знал про девятые числа, лишь буднично спросив:

- В четырнадцатаю камеру, Трофим Федотович?

- Да, как обычно.

- Кого?

- Николая Дедова. Есть такой?

- Есть. - отвесил комендант. - И он уже в четырнадцатой камере.

В четырнадцатой камере Николай Дедов сидел привязанным к стулу, перед ним на столе был прозрачный аквариум круглой формы, большого размера и наполовину наполненный водой. Два крепких тюремщика из нижних чинов проверяли крепость верёвок. Когда Трофим и Михалыч вошли они уже закончили проверку и один из них, с изрытыми оспинами лицом и колючей щетиной, чуть пошатываясь подошёл к Емелину и сказал:

- Товарищ старший майор, всё в норме, надёжнее Гордиева узла.

Трофим помахал перед носом рукой, отгоняя от себя запах перегара, и кивнул:

- Хорошо, можете идти.

Когда тюремщики вышли, Трофим подошёл к стоявшему в углу на тумбе фиолетовому патефону, над которым была полка с грампластинками. Трофим, будучи не очень высокого роста, встал на цыпочки, выбирая пластинку, как вдруг поморщился и схватился за живот.

- Не вовремя. - констатировал он. - Мне срочно нужно отойти. Я скоро.

- А я узнал тебя. - вдруг подал голос Дедов. - Ты Трофим Галин, живая легенда в определенных кругах.

От удивления на миг забыв про нужду, Трофим сделал шаг к Дедову.

- Откуда ты меня знаешь? Ведь ты не был в лагере.

- Мой брат работает в одном из таком. Как-то раз я был в Воркуте проездом, а там и лагерь, и брат мой там же работает, при встрече рассказал, что ты - живая легенда у заключённых. И вот что я скажу тебе...

- Всё это очень интересно, но мне правда очень надо. Я скоро вернусь и мы обязательно продолжим. Михалыч, ты за старшего.

Не успел Трофим скрыться за дверью, как Дедов поднял глаза на Михалыча.

- Вы что, друзья?

Михалыч в это время подпирал своим плечом дверной косяк, зажав зубами сигарету и чиркая спичкой об коробок.

- Я ему друг, но он мне не друг. Трофим не совсем человек, есть в нём много животного. Меры физического воздействия осуждаются правительством и применяются в исключительных случаях. Да и применяют эти самые меры не сотрудники госбезопасности, а тюремщики, которых и за сотрудников не считают. Соглашусь, многие не прочь размять кулаки об связанных, и поэтому не способных дать отпор, заключённых, но вполне обходятся без этого. А Трофим не такой. Тебе известно, что он семьи дворян и потомственных палачей, но тебе известно, что он лично расстрелял своего отца? Его холодное глаза отражают ледяную пропасть его души, которую он хочет заполнить насилием, а не любовью. Но и в его гранитном сердце есть любовь - любовь к своим детям и к своей жене. Я думаю, он до сих пор её любит, хоть и не признается в этом даже самому себе.

- Складно говоришь. Сам-то чей будешь?

- Про профессора русской словесности Рябышева читал? Ну, так я его сын. Отец придерживался правых взглядов, не думал их скрывать, но любил Русь и отказывался эмигрировать. Я и в органы пошёл для того, чтобы защитить его от ареста изнутри, так сказать. Мне это удалось, но отцу от преподавания пришлось отказаться. Но зато умер своей смертью, в окружении родных и близких. А я так и остался в органах, потому что из них всего два выхода - или на пенсию, или на кладбище. Ты оказал мне услугу, Дедов, мне надо было хоть кому-то выговориться. В четырнадцатой камере нет прослушки, так что можешь говорить всё, что вздумается.

- Так уж и всё?

Михалыч не ответил, молча выкуривая сигарету и пуская сизый дым. Вскоре послышались шаги и в камеру вошёл сияющий как начищенный таз Трофим.

- Хоть я и потерял много времени, но его у меня всё ещё достаточно!

- Вы оба! Вы не услышите моих криков!

- Все вы так говорите.

Трофим поставил на патефоне четвёртую симфонию Людвига ван Бетховена, снял френч, повесив его на крючок на двери, и засучил рукава рубашки.

- Ну-с, Михалыч, приступим.

Михалыч ловко запустил окурок в пустую консервную банку и взялся за стул с правой стороны. Трофим взялся с левой и вдвоём они его подняли и отпустили головой в прозрачный аквариум.

Михалыч без интереса смотрел на бритый затылок младшего политрука, а Трофим, изловчившись, смотрел сквозь стекло и ждал, когда Дедов истратит запас кислорода и начнёт пускать пузыри, но Дедов такого удовольствия старшему майору не доставил: истратив запас кислорода, он упрямо сжимал зубы.

- Трофим, мы же его убьём.

- Сам вижу.

Они вытащили его голову из воды и вогрузили стул на место.

- Ну и тяжёлый же ты, товарищ старший политрук, а вместе с этом стулом тем более.

Трофим пощёчинами привёл Дедова в чувство, потом вытащил из кармана френча медицинский бинт и обмотал им костяшки пальцев, после чего приступил к битью Дедова кулаками по лицу.

Михалыч с равнодушным видом отошёл к двери и, снова подперев собой дверной косяк, закурил ещё одну сигарету.

Дедов молчал, лишь лукаво посматривал на Трофима, улыбался во весь рот, сплевывая на пол кровь, иногда вместе с зубами.

- Крепкий тебе, однако ж, орешек попался, Трофим. В деле Дедова не сказано, что он страдает мазохизмом. Думаю, тебе его не расколоть.

- И не таких ломали! - сквозь зубы процедил Трофим и точным ударом отправил Дедова в бессознательное состояние. - Пойдём, Михалыч, посадим нашего подопытного в электрическое кресло.

Пока Михалыч подошёл, Трофим освободил заключённого от пут. Вместе они перенесли его на электрический стул, Трофим прикрепил руки Дедова к подлокотникам, а Михалыч - его ноги к креплениям ножных контактов.

Михалыч отошёл к патефону, а Трофим одел голову Дедова в металлический шлем, при этом он не вложил в него губку, пропитанную солевым раствором, что увеличило страдания несчастного.

- Трофим, моя очередь и я ставлю джаз.

Трофим кивнул и тем же способом, что и в прошлый раз, привёл Дедова в чувство.

- Просыпайся, красавица, время шашлыка!

Дедов обвёл камеру мутными глазами.

- Че-го?

- Ты сидишь на электрическом кресле. - объяснил Михалыч, ставя новую пластинку.

- А, вот почему меня обрили налы...

Резкая боль во всём теле чуть не заставила его вскрикнуть, но он сдержался и крепко сжал челюсти.

- Этого разряда мало, что бы убить тебя, но достаточно, что бы принести боль. - воскликнул Трофим, дёрнув за рубильник. - Как будто тысача иголок разом втыкаются в твоё тело!

- Честное слово, Трофим, тебе бы в другие времена родиться, без любимого дела точно б не остался.

Дедов,однако, вытерпил и эту боль, не проронив не звука. Трофима это начало бесить. Он четыре раза пускал ток по десять секунд, но Дедов был нем, как каменный Будда.

- Прекращай, Трофим, время на исходе, ты и так мордашку ему подпортил. Ну не услышал ты криков, считай, что сегодня просто не твой день.

- Я хочу услышать его крики! - со злобной кровожадностью рыкнул Трофим. - Нужно больше мощности, больше времени!

- Остановись, Трофим! Ты же его убьёшь!

Но Трофим уже дёрнул рубильник на полную мощность. Дедов задёргался на стуле ещё интенсивнее, он задрал голову, его вены вздулись, глаза закатились и, казалось, что он вот-вот закричит. Трофим не открывал от него жаждущего взгляда.

Михалыч понял, что должен остановить Трофима, но прежде, чем он оторвался от дверного косяка, Трофим с нечеловеческим рычаем выключил подачу электричества к стулу (интересно то, что ещё бы немного, и во всём здании случилось б короткое замыкание), одним прыжком оказался рядом с Дедовым, рывком вырвал его из кресла вместе с шлемом и бросил себе под ноги, начав нещадно пинать и топтать несчастного.

- Моли о пощаде! Моли о пощаде и я пощажу тебя!! Слово дворянина!!!

Михалыч инстинктивно поддался к Трофиму, но уже через секунду опомнился и выбежал из камеры за помощью - его прошлая попытка остановить всбеленившегося старшего майора окончилась переломом челюсти.

Не прошло и минуты, как в камеру вломились несколько тюремщиков (в том числе и один из тех, что привязал Дедова к стулу), хоть и не сразу, но скрутивших Трофима. За ними вошли Арбатов с Михалычем, причём на лице первого отчётливо было написано недовольно.

Михалыч наклонился над Дедовым, пощупал пульс на руке, на шее, и сокрушительно покачал головой.

- Он мёртв.

Арбатов бросился с упрёкам к Трофиму, крича тому прямо в лицо.

- Это твой второй труп в этом году, второй! А сколько было в прошлом году? Четыре, Трофим, четыре!!!

- Да не кипятись ты, Саулыч, напишешь в докладе, что он неудачно упал с нар, или, лучше, был убит заточкой в бок.

- Это разве похоже на смерть от падения с нар или от заточки в бок?!

Трофим пожал плечами.

- А разве нет?

Арбатов воздел руки к небу, повернулся и зашагал к выходу.

- С меня хватит, я звоню Малине. У него доступ к товарищу Емелину, пусть он с тобой и няньчится. А с меня хватит!

- Да иди ты и жалуйся хоть Сатане!

Трофим вырвался из рук тюремщиков, с исступлением одернул на себе рубашку и спусил рукава.

- Пошли вон. - уже спокойнее приказал он. - И труп заберите.

Тюремщики приступили к исполнению, Михалыч подошёл к патефону, аккуратно снял грампластинку и вложил её в конверт и поставил на место.

"- А, может, даже хорошо, что Дедов помер, слишком много лишнего я ему взболтнул. Странно... Уж не заболел ли я?"

В это время Трофим уже застегнул на себе френч и разматывал окровавленные бинты на костяшках.

- Ну, бывай, Михалыч. Я домой.

- Как так? Рабочий день в самом разгаре!

- Вот ты и сделаешь всю работу, а иначе будешь смотреть на небо через прутья тюремной решётки.

И ушёл, на прощание громко хлопнув дверью четырнадцатой камеры.

Вернувшись домой, Трофим сразу прошёл в свой кабинет, удобно устроился в кресле, положив ноги на стол, достал сигару и уже было собрался неспешно ею насладиться, как вдруг затрещал телефон. Ругнувшись, он рванул трубку.

- Ты что наделал?! - баритон на том конце метал гром и молнии. - Совсем в рамках себя не держишь!

- Данилыч, если я постоянно буду держать себя в рамках, то в конце концов превращюсь в портрет.

Емелин, не ожидавший от от Трофима шутки, слегка растерялся и потерял нить повествования. От этого он ещё больше рассердился и грохнул кулаком по столу.

- Думаешь, мы с тобой шутки шутим?! Так, с меня тоже хватит. Ты не хочешь быть преемником? Поздравляю - теперь и я этого не хочу, но и на работе ты не останешься. Собирай вещи, через одиннадцать дней отправишься в психиатрическую лечебницу, причём не где-нибудь в столице, а в непросветной глуши, что бы мы наверняка о тебе больше не услышали. О детях я позабочусь.

- Данилыч, ты что...

На том конце повесили трубку. Трофима вдруг охватил необузданный приступ ярости, он схватил телефон и разбил его, швырнув об стену, сбросил на пол всё, что было на столе, пинком опрокинул кресло, сорвал со стены портрет вождя и сломал об колено, отбросив обломки к двери, подошёл к шкафу и обрушил его, после чего забился в угол, обхватив колени руками и вжав голову в плечи.

Скрипнула дверь, мягкие ладони подняли голову Трофима и он увидел внимательное лицо своей дочери.

- Пап, что-то случилось?

- Эх, Вера. Папочку хотят лишить любимой работы, и, что самое страшное, лишить вас...

Увидев беспокойство в её умных глазах, Трофим поспешил успокоить дочь:

- Всё будет хорошо, Вера. Сегодня папочка подумает, а завтра решит эту проблему. Не бойся, всё наладится, вот увидишь...

- Пап, у тебя глаза на мокром месте.

Трофим крепко обнял дочь.

- Всё будет хорошо... Фирка ещё не пришёл?

- Нет, они с тётей Клавой ещё не вернулись из театрального кружка.

- Ну хорошо. Пойдём в зоопарк? Посмотрим на животных, а? Фирка не  обидется, что мы его не взяли, он не любит животных, ведь верно? Верно, не любит...

***

С Клавдией Филипповной Трофим был знаком ещё до революции, когда она владела таверной "Пьяная вишня", который был в тоже время и прикрытием для её нелегальной деятельности. Трофим, будучи ещё юнцом, был завсегдатаем трактира. Легальный бизнес Клавдии Филипповны приносил стабильный доход, а нелегальный, благодаря высоким покровителям, процветал, но революция поставила на всём жирный крест. Во время Гражданской войны она жила спекуляцией, а после её окончания её нашёл Трофим и предложил стать няней его детей, пообещав неплохой заработок и защиту от органов, которые из-за её спекулятивной деятельности имели к ней претензии. Клавдия Филипповна приняла предложение, а так же привела в его дом ещё двух женщин, своих подельниц ещё со времён империи- они стали кухарками и посудомойками. А когда от Трофима ушла жена, то Клавдия Филипповна стала настоящей хозяйкой дома, вела хозяйство, заботилась о детях и вскоре стала для Трофима незаменима.

Неудивительно, что и о ней зашла речь в кабинете вождя. Говорили двое: сам вождь, Лев Данилович Емелин, и нарком НКГБ Генрих Григорьевич Малина - он был лыс и носил омерзительные усы.

Сидя всего в полуметре от Емелина, вечно невозмутимый, он слышал его реплики в разговоре с Трофимом, и, когда Емелин положил трубку, невозмутимо спросил:

- Значит, через одиннадцать дней?

- Верно. Детей заберу к себе. После того, как Трофим окажется в психиатрической лечебнице, мы наконец-то доберёмся до гражданки Парамоновой ("- А сам-то сколько раз сидел с ней за одним столом!.."), арестуем и дадим десять лет лагерей. Грустно будет детям с нею расставаться, привязались к ней за столько-то лет, что тут поделать. Придется рассказать им о противозаконной деятельности их няни, что бы прощание не было таким болезненным... Подельниц арестуем с ней же, судить тоже будем вместе, но дадим только пять лет лагерей и отправим всех троих по разным лагеням. Вот...

Генрих Малина знал, как дорог Трофим его обожаемому вождю, тоже подключился к мозговому штурму и молниеносно нашёл решение.

- Товарищ Емелин, у меня есть идея.

- Давай её сюда, Генрих.

- Моя идея в том, что бы перевести товарища Галина на другую работу, не в органах, а, скажем, в цветоводстве, и найдём ему лучшего психиатра во всей стране. Гражданку Парамонову, в таком случае, можно оставить в покое на своём месте, так как она с тех пор, как оказалось у товарища Галина, не была замечена в противозаконной деятельности. То же касается подельниц. Как вам, товарищ Емелин, моя идея?

"- А ведь умную вещь он говорит! Да, с этим можно работать."

- Это может оказаться выходом из положения, Генрих. У нас много дел, как-никак я управляю страной, а ты её оберегаешь... Но, думаю, время прямо сейчас обмозговать твою идею, у нас есть...

Примечание. Всё вышесказанное является вымыслом автора и не относится к реальной истории. Произведение является представителем жанра "альтернативная история"