Книга книг раздел -4-й из 8-ми семидесятые

РАЗДЕЛ  4-й.  СЕМИДЕСЯТЫЕ.
По  озвученным  ранее  мною  критериям, этот  период  жизни (Семидесятые  годы), я бы  назвал, как «Утверждение», имеется  в  виду, по  отношению  ко  мне.
В  это  десятилетие, я  действительно  многое  сделал, чтобы утвердиться, «стать  на  ноги», в  первую  очередь, как  специалист  и, как  человек, отвечающий  за  ведение  финансового  хозяйства, многоотраслевого  сельскохозяйственного  предприятия, и  не  просто  отбывающий  время. Понимал, что  помощи  ждать  неоткуда, поэтому «взбирался» по  лестнице  жизни  сам. Это  тоже  не  так  просто, когда  ты-«сам». Не  входишь  ни  в  какие  ОПГ  или НПГ (Организованные  или неорганизованные  преступные  группировки), тем  более, если  ты  не  местный, а  еще  не  представитель  титульной  нации. Это  накладывает  дополнительные  малые  и  большие  проблемы, когда  ты  один, а  жить –то  надо….
Неожиданно  так  получилось, что  и  это  десятилетие, принесло нам (семье) большие  перемены, не  только  в  плане  работы, но  и  в  месте нашего проживания.
По  Судьбе –поменялись многие  наши  планы…Наверное, это  было  предопределено Свыше. Но  это –несколько  позже. А  начиналось  это  Десятилетие с  неприятностей. Помню - В  самом  начале 1971  года, часа  в  три  ночи, мне  позвонил дежурный  из  гаража, сказал, что  передали из  соседнего  села Преображенка, что  у  нас  горит  находящаяся  рядом  с  селом  свиноферма, а  на  улице  сильнейший  буран  с  верховым  снегом и никуда  невозможно  дозвониться.
Я  побежал  в  гараж, завел  там  вездеход ГАЗ-63, послал  дежурного  к  председателю, а  сам  поехал  на  свиноферму. То, что  я  там  увидел- можно  показывать  только  в  фильме  ужасов. Горело  уже  все  помещение  фермы, а  рядом  по  загороди, с  дичайшими  визгами, бешено  бегали  горящие  живые  свиньи! Все  это  вместе  с  разбушевавшимся  снежным  бураном, создавало  страшную  картину.
Подъехал  председатель, подошли  еще  люди, но  сделать  уже  ничего  сделать  было  нельзя, кроме  как  выгнать уцелевших  животных  и  дорезать  полуживых.
Как выяснилось, ночной  дежурный  по  ферме, включил  самодельный  электрический  обогреватель, наверное- заснул  и  произошло  возгорание. А  там-соломенная  подстилка, деревянные  клетки и  жирные  «горючие» свиньи….
Хорошо, что  не  пострадал  сам сторож-пенсионер. Когда  мы  прикинули  сумму  нанесенного  ущерба (по  самому  минимальному  уровню), в  восемь  тысяч  рублей, я  доложил  об  этом  председателю. Тогда  это  были  большие  деньги  для  села, тем  более  для  виновника-пенсионера.
С  него  мы  ничего  не  возьмем, это  понятно. Посадить  старика  в  тюрьму, так ферму  все  равно  нам  восстанавливать…. Председатель  внимательно  посмотрел  на  меня – я  все  сразу  понял, пошел  в бухгалтерию  и  принес  несколько  чистых  платежных  ведомостей. Председатель  взял  одну  из  них , написал  свою  свою  фамилию  поставил 300  рублей  аванс  и  расписался.
То же  самое, но  с  суммой 100  рублей,  сделал  я. В  течении  двух  дней, мы  таким  образом  собрали (добровольно) подписи  колхозников  на  всю  сумму  нанесенного  ущерба, отнесли  им  сумму «полученного  аванса» на  лицевой  счет,  а  общую  сумму –внесли  в  кассу  колхоза, как  погашение  суммы  ущерба  от  виновника-сторожа и  никакие  иски  ни к  кому  предъявлять  не  стали. …, а  потом  за  эти  деньги  восстанавливали  поголовье  и  делали  ремонт   помещения.В нашем  колхозе  берегли  людей…..
В  том  же  году,  ушел  из  жизни, замечательный  человек, отец  моей  жены –Калашников Иван  Емельянович. Из-за  ошибки  врачей. Да  и  какие  там  врачи  были  в  нашем  месте  и  в  то  время! Позже, в  этом  же  периоде  и  наша  семья  столкнулась  с  врачебным  безразличием  или  безграмотностью, неважно, (смотри материал «Не  имей  100  рублей», в  этом  же  разделе).
Из  особо  памятных  событий  того же 1971  года, можно  выделить  и  следующее:
Меня  пригласил  к  себе председатель  колхоза, Каструбин Г.И.. Он  часто  приглашал  меня посоветоваться, и  в  мою  бытнось  экономистом, и  прорабом, и  парторгом, и главным  бухгалтером. В  этот  раз  он  сказал, что  есть  намерение  построить  хорошую  централизованную   столовую и  ликвидировать  бригадные  кухни. С  ними  проблем  больше, чем  пользы, да  и  зимой  они  не  работают, а  потребность  в  столовой   -круглогодичная.
Решили  поставить  её  рядом  с  конторой  колхоза. Место  бойкое, кладовая  с  продуктами  рядом. Но  на  этом  месте  стоит  старинная, слепленная  из  хвороста  и  глины,  хата  семьи  Былиных. С  ними  уже  говорили –они  ни  в  какую  не  хотят  расставаться  с  этим  местом. Понимают, что  мы  за  их  халупу  дорого  не  заплатим, а  покупать  или  стоить  новый  дом- им  не  выгодно.
«Ты  здесь  всех  знаешь, а  ну  поговори  с  людьми, может  кто-то  согласится  отдать  дом  тем Былиным, а  мы  ему-заплатим»-дал  мне  задание  дальновидный  Каструбин….
Дня  через  три (мы  уже  перешли  в  новое  здание  конторы  колхоза), председатель  зашел  ко  мне  в  кабинет  и поинтересовался- нашел  ли  я  кого-то….И  тогда  я  его  «обрадовал» – сказал, что  раз  такое дело – я  уступаю  свой  дом  Былиным,-  они  точно  согласятся  в  него  перейти, а  колхоз  покупает  у  меня  дом, за  те же  деньги, что  я заплатил 4 года  назад и  помогает  мне  построить  дом,  новый, где  я  укажу….
Каструбин  сразу  ухватился  за  это  предложение, только  сказал – а  ты  же  там  понес  дополнительные  затраты (он  все  знал!) –сарай  пристроил, дом  оштукатурил, колодец  вырыл…и  тут  же  предложил – ну –хорошо - мы  вам  за  это  дадим  бесплатно  пожить  в  бывшей  колхозной  конторе, поддерефеним  её  слегка, поставим  новые  двери и будете  жить, пока  дом  будет  строиться. Договорились?....
Он  прекрасно  знал, что  за  мной  еще  завис  долг  по  колхозной  ссуде, которую  я  взял при  покупке  дома, так  что на наш  дом колхоз частично  тоже  имел какое-то долевое  право…. Поэтому, мы  быстро  договорились, что  колхоз  покупает  у  меня  дом, семья  Былиных  переселяется  в  него, а  на  месте  их  землянки-строится  новая  столовая. Рядом  со  столовой  - будет  построен  дом  для  моей  семьи, позже, уже  за  мой  счет.
Я  «убедил»  семью  Былиных, они  с  удовольствием  согласились  переселиться  в  наш  дом, потом  вопрос  вынесли  на  заседание  правление  колхоза, утвердили  соответствующее  решение  и  тему  закрыли.
В  колхозе  появилась  новая  современная  столовая , а  через  год, рядом  с  ней – был  построен  дом  для  нашей  семьи. Почти  год  мы  жили  в  бывшей  колхозной  конторе, в  этот  период , мы  женой  и  пятилетней  дочкой  Мариной, совершили  познавательную  поездку  в  Москву. Целую  неделю  ежедневно  ходили в  театры,концертные  залы; тогда  же  видели  вживую  знаменитых Тарапуньку (Тимошенко) и Штепселя (Березина), в  театре Эстрады. Осталась  культурная  память….
Как  памятное  событие  для  меня  лично, в  том же 1971  году-было  появление  в  колхозе  нового  главного  экономиста, грамотного  специалиста  и  замечательного  человека, Смаилова  Серика Убайтовича, который  стал  для  меня настоящим  другом, почти  на  полвека, а  его  мать, Кенестик, называла  меня  своим старшим сыном. Замечательная  была  женщина. Тоже-добрая  память и  я  до  сих  пор  поддерживаю  связь  с  семьей Смаиловых в Казахстане….
В  том  же  году, я  впервые  в  жизни  провел  три  недели  в  примитивном  летнем  санатории возле  города Хвалынска  Саратовской  области. Просто  отдохнул  от  предыдущих  напряженных  лет.
В 1972  году,   с  отличием  закончил  сельхозтехникум, продолжая  учиться в институте, по  той  же  специальности. В  этом  же  десятилетии, позже,получил  институтский  диплом  и  получил  не  только  моральное  право работать  по  специальности (я  его  заработал  в  прежние  годы), а  и  официальное (нормативное)право .
В  том  же  году, 1972-м, по  моей  просьбе, к  нам  приехал  мой  отец. Он  достойно  отработал в колхозе сезон  на  комбайне, а  потом  уже, как  опытный  кузнец, изготовил  к  нашему  новому  дому – красивые  кованые  узорчатые  ворота  и  калитку, подобные  тем, что  украшают  улицы  в  моей  родной  Слободзее. Осенью  того  же  года , мы  перешли  жить  в  новый  двухэтажный  дом….Жизнь  постепенно  налаживалась. Жена, Нина  Ивановна, работала  в  отделе  кадров  колхоза, место  работы  было  через  дорогу, старшая  дочка  ходила  в  школу, младшие  двое – в  новый  детсад и  все  вроде  было  нормально.
Правда, зимой появились у  нас  чисто  внутрихозяйственные  (домашние)проблемы. По  местным  условиям, все  дома  в  нашем  селе, были  соединены  с  хозяйственными  сараями, чтобы  проще  было  в  зимнее  время, ухаживать  за  домашними  животными.
А  наш  дом  был  «современным», сарай  для  животных  отстоял  от  него  метров на пятнадцать. Мало  того - весь  наш  двор  был  огорожен   двухметровым  забором, поэтому –первый  же  снежный  буран, забил  всю  нашу  дворовую «коробку»  снегом.  высотой  метра  в  три.
Опишу обычную  мою  рабочую (домашнюю) картинку  из  зимнего  периода: -  В  половине  шестого  утра:Открываешь  входную дверь дома, естественно, -вовнутрь. Выход  до  верха  забит  плотной  снежной  стеной. Здесь  же  у  входа –лопата  для  выбрасывания  снега. Делаю  себе  выход   во  двор. Затем  уже  поверх твердого  снежного  наста, иду  в  район  сарая. Причем  сам  сарай трех с  половиной  метровой  высоты, -находится  где-то  внизу, под  толщей  уплотненного  ветром  снега. Но, там,  где  должен  быть  вход-стоит  сигнальная  веха, в  виде  длинной  жерди. Под  ней- внизу –вход  в  сарай.
Снежный наст  везде  плотный, а  там  , где  вход-рыхлый, из-за  ежедневного  прохода  в  сарай. Ныряю  в  то  рыхлое  снежное место  и  пытаюсь  нащупать  ногой  щеколду  на  двери. Нащупал, нажал –дверь  раскрывется  вовнутрь, съежжаю  по  снегу, вслед  за  ней  и  оказываюсь  внутри  сарая. Выбрасываю  осунувшийся  со  мной  снег  и  начинаю  управляться, то  есть  -кормить  и  поить  животных  и  птицу, благо  все  для  этого  заранее, в погожие  дни, там  приготовлено. Вычищаю  стойла  и  клетки, открываю  специальный  люк  в  стене и  выбрасываю через  него, около  ста  килограммов  навоза. Затем –обхожу  сарай  с  задней  стороны  и  отбрасываю  навоз в  сторону, метра  за  три –на  кучу, иначе  он  быстро  смерзнется  и  потом  его  взять  будет  во  много  раз  труднее.  И  это-каждый  день, утром  и  вечером, без  выходных  и  праздников, на  весь  зимний  сезон, считай -6-7  месяцев. Без  этого  в  селе  не  проживешь, если, конечно, у  тебя  нет  других  источников  материального  благополучия….
В  последнюю  нашу  зиму  в  Казахстане, в  этом  сарае,  был  полный  зимний  комплект- корова, телка - двухлетка  и  теленок текущего  приплода, десять  голов  свиней, тридцать  курей, десять  гусей и  уток .Держали  мы   голов  десять овец  и  пухового  козла, но, так  как  двор  у  нас  обычно  запечатывало  полностью  снегом, то   овцам  места  во  дворе  не  было, поэтому  я  договаривался  с  чабанами, платил  им  за  уход  и  сохранение  моих  овец  помесячно, они  их весной и  остригали, а  шерсть  оставляли  себе. И  им  , и  мне  это  было  удобно.
Чего-чего, а  снега нам пришлось  перебросать  немало  за  время  жизни  в  казахстанском  селе. А  люди  и  сегодня  там  живут  и  другой  жизни  не  знают, да  и  не  ищут….
Особой  памяти  достойны  условия  передвижения в  тех  местах  в  зимнее  время. Особенно  в  первые  наши  годы  степной  жизни. Это  сегодня  там  приподнятые, подсыпанные, а  местами  и  заасфальтированные  внутрирайонные  дороги.  А  раньше, зимой, когда  я  почти  ежедневно  выезжал  в  райцентр, иногда  -в область  или  соседние  города  по  работе, да  и  по  беспрерывным  вызовам –то  бюро, то  слеты, разные  конференции   и  мероприятия, всегда с  дорогой  были  проблемы.
Вызывают  в  район  на  какой-нибудь  партхозактив, начало  в 10  часов, до  района 30  километров, но  выезжаем  часов  в 5-6. Дороги чаще  всего  нет. Пока  едем-  копаем  снег, толкаем  машину, приезжаем  в  район –все  мокрые – весь  зал  в  паровых  волнах – обувь, одежда –сушится, пока  мы  там  заседаем….Ничего  в  этом  особого  не  было-просто  такие  были  условия  и  мы  их как  бы  и  не  замечали.
А  наши  водители, по  себе  знаю – каждый  раз  выезжая зимой из  гаража, хоть  в  сторону  Актюбинска (150 км), хоть  в  сторону  Орска (50 км), не  знали –вернутся  они  домой  сегодня  и, вообще-вернутся  ли…. Наши  люди  к  этому  привыкли, а  я, уже  позже, как  экономист,  часто  думал – а  ведь  несправедливо:  зимой  в  наших  продуваемых  насквозь  степях, условия, как  в  приполярной  тундре, а  оплата  труда – как  на  Украине….И  без  всяких  надбавок  и  коэффициентов. Ну  это  так, просто  размышления  о  прошлом….Тоже  память о  пройденном….
Был  у  меня  еще  один  очень  памятный  случай, когда  меня, как  члена  ревизионной  комиссии  областного  Межколхозстроя, посылали  в  командировку  в г.Тайшет, выяснить  там  кое-какие  вопросы, связанные с  заготовками  леса  для  нашей  области. Я  не  буду  пересказывать  материал « Вокруг  леса» из  этого  же  раздела, скажу  только  , что  я  тогда  выполнил  поручение  начальника  Облсельхозуправления, но  уже  попозже  из  других  источников, узнал, что  в  то  самое  место, куда  я  ездил, в  предыдущие  два  года, были  посланы  три  ревизора  из  нашей области, но  ни  один  из  них  не  вернулся…..
Чего  только  не  было  для  меня  в  этом  Десятилетии, Семидесятых, но  Бог  миловал  и  прожили  мы  их  все-таки  достойно. Я  все  время  учился, и  в  институте, и  в  самом  хозяйстве. Постепенно  завоевал  рабочий  авторитет  в  районе  и  в  области (смотри «Правила  для правильных?»)  и  другие  материалы  в  этом  разделе. Жизнь  наладилась….
Но.Нельзя, чтобы  все  время  было  хорошо. Так  случилось  и  у  нас. Начала  болеть  Нина, жена. Сколько  раз  , в  любую  погоду, приходилось  отвозить  её  в  районную  больницу и  все  без  результатов. (Более  подробно  смотри  материал  «Не  имей  сто  рублей», в  этом  же  разделе). К  счастью , сложнейшая  операция  у  жены  прошла  удачно, но  врачи  убедительно  рекомендовали  ей  сменить  климат, холод  ей  стал  противопоказан,категорически.
Через  год - сложная  операция  у  меня….Нам  пришлось  менять  место  жительства. Это  было  не  так  просто с  многих  сторон. Дошло  до  того, что  председатель  колхоза, зная  истинное  положение  вещей, скрепя  сердце, обратился  к  первому  секретарю  райкома  партии  с  просьбой, чтобы  меня  отпустили  из  района, без  скандалов  и  неприятностей  по  партийной  линии.
Кстати, через  семь  лет, тот  же  секретарь  райкома  партии,  обратился  ко  мне  с  письмом, где  предлагал  вернуться  в  село  и  возглавить  наш  колхоз, но это  уже  было  не  актуально, ни  для  меня, ни  для  колхоза….
Так  мы  оказались  в  моем  родном  поселке  Слободзея, в  конце  лета 1976  года. Три  часа  лёта  и  наша  семья  из  Актюбинска перелетела  в  Кишинев, а  к  вечеру –была  уже в доме  у  отца. На  утро  другого  дня –я   вышел  на  работу  в Слободзейский  райсовет  колхозов, об  этом  уже  была  письменная  договоренность  с  руководством  совета.
Память  круто  возвращает  меня  в  тот  августовский  субботний  день, когда  я  появился  первый  день  на  работе, в  абсолютно  неизвестном  мне  месте  и  органиации.Я не  знал, что  это  такое - «Совет  колхозов». «Советы»  колхозов  были  во  всех  сельхоз  зонах Союза, но  как  чисто  общественные  организации. В  Молдавии – это  были  организации, с  большими  распорядительными, организационными  и  финансовыми  правами, о  которых  мне  тогда  не  было  известно –ничего.
Хорошо, что  я  вышел  на  работу, в  нерабочий  день, субботу. Пригласивший  меня  на  работу , начальник  учетно-экономической  службы  района , Федор  Израильевич Гройсман, представил  меня  Председателю, они  вместе - назначили  день моего  визита  к  первому  секретарю  райкома  партии (тогда-Проценко В.А.), тут  же  прямо  при  мне, согласовали, когда  он  нас  примет, секретарь  назвал  день  на  следующей  неделе  и  мы  разошлись.
Мой  новый  начальник  службы, сказал, что  всвязи  с  тем, что  завтра  День  строителя, то  сегодня  нас  пригласили  на  торжественное  собрание  в  село Ближний  Хутор, где  располагалась  контора  районного  объединения «Межколхозстрой».
Так  что  я  начал  с приятного  времяпровождения, свою  службу  в  родном, но  новом  для  меня  районе. После  торжественного  собрания, естестенно,  был  большой  банкет, где  строители  показази, что  могут  не  только  работать, но  и  отдыхать….
Среди  строителей  встретил  моего  одноклассника, Мишу Шумейко, с  трудом  узнали  друг  друга, после более, чем  20-летного  перерыва. Перебросился  с  ним  несколькими  фразами, так  как  говорить  было  просто  не  о  чем.
Получилось  так, что  я, сразу  после 7  классов, в 14  лет, уехал  из  Слободзеи, а  мои  одноклассники, в  большинстве  своем, продолжали  еще  три  года  заниматься  в  школе. Потом у  них (не  у  всех, конечно) были  годы  учебы  в  различных  учебных  заведениях  и  разные  места  работы.
За  столько  лет, у  них  появились  не  только  семьи, дети, а  и  новые  связи, знакомства, увлечения  и  направления. Меня  они  просто  помнили, как  небольшого, худого  пацана, что-то  слышали, а  остальное –у  них  уже  было  СВОЕ, приобретенное  за  это  время  и  я  в  их  круги, естественно, уже  не  вписывался. Причем  это  касалось  всех  моих  одноклассников, которых  я  встречал, после  возвращения  из  Казахстана.
Для  них, всех, я был  просто  знакомым  пацаном  из  детства  и  только. А  кто  там  я  сегодня, никого  не  интересовало.
На  том  праздничном  торжественном  вечере  в  честь  Дня  строителя, успел  все-таки  и  кое-что  увидеть . В  первую  очередь-людей, да,  мне  абсолютно  незнакомых, но-людей, с  которыми  мне   придется  работать. Понимал, что  не  только  я  смотрел  на  них, но  и  они  смотрели  на  меня, но  главное, что я  в итоге  понял, вернее-почувствовал- это  Уровень  общей  ситуации нового  для  меня  общества. Я  прошел  в  тот  день «испытание»  добром и  понял, что  люди  везде  есть  люди  и  бояться  нового –просто  не  надо. Надо –вживаться и  в  эту  жизнь….
Внешне, в  то  время  и  в  тот  конкретный  день, я  вроде  бы  находился в  той  ситуации, как  и  двенадцать  лет  назад, когда  демобилизовался  из  армии и  передо  мной,   на  все  четыре  стороны  света,  лежала  неизвестность. Да, внешне  это  так  и  было. Еще  вчера, до  обеда, я  был  авторитетом  областного  масштаба, а  сегодня –ровно  никто. Всё  вокруг –новое, и  все  вокруг –новые....
Ну.  Это  внешне….А  внутренне, я уже  был  наполнен  куда  более  разностоннее, чем  в  те  годы. Через  меня  прошли  уже  многие  сотни  людей  разных  уровней, я  уже  умел  с  ними  говорить  и  работать. Но, придется  не  только  переучиваться  многому, но  и  просто  учиться  многому, потому, что  вся  система  хозяйствования, организации и  управления в  моем  родном  районе, как  небо  и  земля  отличались  от  тех  же  позиций в Казахстане. Но  меня  уже  это  не  страшило. Как  говорил  мой  отец, пришедший  с  фронта:- «Прошли  и Пройдем!».
Проведя  несколько  часов в  большой  компании  незнакомых  людей, я почувствовал какую-то  общую  атмосферу  происхдящего  и понял, что   надо  только  правильно внедриться в  эту  новую  для  меня  обстановку. Не  надо  бояться  неизвестного , надо в него  войти, изучить  и  научиться  с  ним  жить….
Как  и  в  случае  с  моим  приходом после  армии  в  колхоз, так  и  возвращение в  родные  места, стали  для  меня  похожими  и  знаковыми, по  определяющей  основе –колхоз, где  я  проработал  двенадцать  лет, был  лучшим  не  только  в  районе, но  и  в  огромной  области, в  десять  раз  превышающей по  территории  Молдавскую ССР, а  мой  Слободзейский  район, куда  я  вернулся  и  вышел  на  работу, - уже  в  то  время, не  имел  себе  равных, по  экономической  мощи  в  бывшем  Союзе.
Я  это  к  тому, что  с  первого  дня  работы  на  новом  месте, почувствовал  под  ногами  твердую  почву, основу, не  какую-то  там  абстрактную  и  эфемерную, а  вполне  реальную, осязаемую , которую , при  желании, можно было  не  только  ощутить  и  увидеть, но  и  потрогать  руками….
Когда  я  пришел  на  работу , уже  в  понедельник , «по-настоящему», а  взяли  меня  вначале  старшим  экономистом, то  сразу  начал  понимать, как  отличалась  специфика  жизни  в  том  моем  прежнем  районе  и  этом.
В  новом  районе, были  десятки  новых  для  меня  направлений  хозяйственной  деятельности ( овощеводство, плодоводство, виноградарство, семеноводство  разных  видов  и  культур, могочисленные  «водста», относящиеся  к  животноводству  и  т.п). Все  эти  новые  для  меня  направления, увязывались  и  переплетались с  необходиой  для  них  механизацией, электрификацией, вспомогательными  производствами, новыми  для  меня  системами  управления, организации  труда  и  его  оплаты.
 Все  это  вместе  - покрывалось  и  увязывалось, тоже  незнакомыми  для  меня  экономическими  взаимоотнощениями  и  соответствующей  нормативной  правовой  документацией.
Мне  предстояло –или  занять  позицию   клерка-исполнителя, пусть  даже  и  добросовестного, или   оперативно  вникать  в  суть  происходящего  и  находить  свое  место  в  идущем  уже  строю.
Для  меня  это  не  было  чем-то  необычным. Я  хорошо  помнил  , как   становился  экономистом, не  имея  понятия  об  этом  направлении, тем  более, как  я  стал  сразу  главным  бухгалтером  большого  многоотраслевого  хозяйства. Значит, придется  и  здесь  постараться, не  ударить  лицом  в  грязь. Снова  учиться  и  учиться, только  времени  на  учебу  уже  никто  не  даст, самому  надо  его  искать.
Очень  тяжелым  для  меня  был  первый  год  работы  на  новом  месте. Меня  не  единожды  проверяли  и  на  прочность,  и  «на  вшивость». Определенным «толчком»  в  моей  новой  карьере, стал  мой  доклад  на  научно-практической  районной  конференции, посвященный  научной  организации  труда в  отраслях  АПК  района. Я  проработал  всего  полгода в  аппарате  районного  звена, но «свежим»  взглядом  высказал  чисто  свое  мнение  по  улучшению работы  в  этом  направлении, с  конкретными  рабочими  предложениями.
Мое  выступление  было  замечено  и одобрено  районными  властями. Всем  стало  понятно, что  я  не  зря  удлиняю  свой  рабочий  день  почти  вдвое  и  не  на  показ или  какого-то  понта, а  пытаюсь не  только  изучить  незнакомую  мне  новую  ситуацию, но  и  постоянно  ищу  способы  её  улучшения. 
Уже  к  концу  первого  моего  года  работы  в  совете  колхозов, меня  назначили  главным  финансистом  райсовета, а  еще  через  три  года –я  возглавил  всю  учетно-экономическую  службу  колхозно-кооперативного  сектора  нашего  района  и работал  там  до  ликвидации  системы  совета  колхозов, то  есть до  периода   т.н. - «перестроечных  реформ»  в  агрокомплексе  МССР, но  это  будет  уже  в  следующем  Десятилетии.
Из  памятных  событий  годов Семидесятых, уместно  привести  еще  один  показательный  пример, из  приведенной  ранее  серии, моих  взаимоотношений  с  председателем  моего  бывшего  колхоза, замечательным  человеком, Каструбиным Г.И. . Помните, Как  он  меня  «принудил»  стать  экономистом, потом  главным  бухгалтером, а  до  того  , дважды (в 1966  и1968  годах), «был  не  против»  того, чтобы  я  косил  хлеб, поменяв  карандаш  экономиста, на  штурвал  комбайна….
В 1979  году, я  в  первый  раз  приехал  в  отпуск  в  свой  бывший  колхоз, после  трехлетнего перерыва.  Приехал  в  Актюбинск,   на  вокзале  меня  встречал  Шотт  Петр, водитель  Каструбина. Он  так  обрадовался, как  раз  была  суббота  и  у  его  дочери  была  свадьба  в  тот  день;   привез  меня в  Ащелисай  и  попросил  поездить  с  Каструбиным за  рулем, выходные  дни, пока  пройдет  у  них  свадьба.  И  я, и  Каструбин,  встретили  это  предложение  с  удовольствием – пару  дней, в  такое  горячее  время – начиналась  уборка  зерновых, мы  будем  вместе, поговорим, вспомним  и  т.д.. Мы  объехали  многие  поля, были  на  элеваторе, на  токах.  На  второй  день – заехали  во  вторую  бригаду, Синицы А.П., а  там  комбайн  стоит,  и  никого  возле  него  нет. На  вопрос  Каструбина, –кто  на  нем  работает, Синица  ответил, что  -  Сашка  Кабельский, сын  Петра  Кабельского. Психанул  чего-то  и  ушел  из  бригады  перед  самым  началом  косовицы. Ждали, что  придет – а  он  - не  появился  больше. Тут  Каструбин  делает  рекламный  ход и  говорит  мне, – а  ну, поедем  к  тому  Кабельскому  Сашке, в  Преображенке. Приехали, постучали, вышла  довольно  старая  бабушка. Каструбин  спрашивает: «Где  Сашка?», она  отвечает  -: «Он  поехал  в хорот(город)». «А  чего  он  поехал  в  город?» –Каструбин. « Его  бригадир  ругал. А  Саша   у  нас  хордый. Он,  когда  школа  ходил  и  учител  называл   его  Казоль(козел) –он  больше  школа  не  ходил. Очень хордый!». Когда  я  привез  вечером  Каструбина  домой, он  сказал: « Отдохни, сходи  на  рыбалку,  на  новое  озеро, потом  встретимся, я  дам  знать». Это  был  посыл, который  мы  знали  оба, но  не  говорили  вслух.
На  другой  день, в  понедельник, я  пошел  с  утра  в  гараж, не  могу  же  я  гулять  по  селу  в  такое  время, когда  все  в  поле. Попросил  машину  из  тех, что  стояли  в  гараже, дали  самосвал  и  послали  во  вторую  бригаду!  Работать  на  току – зерно  с  буртов – возить  на  очистку. Скучно, но  везде  свои  люди,  с  ними -  уже интересно. Пару  дней  повозил  я  зерно, потом  подошел  к  Синице, давай  говорю, я  займусь  тем, Сашкиным  комбайном. Синица  начал  меня  отговаривать, потом  куда-то  уехал (наверняка  встречался  с  Каструбиным), а  когда  приехал –подошел  ко  мне  и  сказал: «Ну, дывысь  сам, Андреич, раз  тоби  так  хочется, сидай  и  косы».  Вечером – я  уже  был  на  комбайне  в  гараже, главный  инженер, Клинк В.А., по-свойски «наградил»  меня  огромной  десятиметровой  жаткой  ЖВН-10  и, через  день,  я  выехал  в  поле. Каструбин  несколько  раз  подъезжал  ко  мне, один  раз  даже  с  Алма-атинским  телевидением, но  ни  разу  не  посетовал, зачем,  мол,  ты  связался  с  тем  комбайном  и  т.д., так  как  прекрасно  понимал, что  это  было  бы  лишнее, а  я   все  равно  сделал   бы  так, как  сделал.
Из  главных  памятных  событий  Семидесятых, для  меня  лично, стоит  выделить  еще  несколько:-я  получил  диплом  об  окончании  Кишиневского  сельхоз  института, окончание  немного  затянулось  по  причине моего перевода  из  Москвы в Кишинев;
Так  сложилось, что  мне  приходилось  быть  последней  инстанцией  при  завершении  разных  крупных  договорных  сделок  с  другими  организациями. Из  крупных- кроме  моей  командировки  в Сибирь  по  вопросам  лесозаготовок , хотя  это  была  командировка  из  области и  я  ее  к   расчетным  не  причисляю, -  в 1975  году  мне  пришлось  выезжать  на  Кубань  и  решать  вопросы  изготовления   монумента  на  мемориал  Славы  в  нашем  селе, и  в  том  же  1975  году-  выезжать  для  завершения  расчетов  по  заготовке  соломы  в  Усть-Каменогорск, за  3000 км  от  дома  и  добираться  домой  своим  ходом (смотри  материал «Так  было  надо» в  этом  же  разделе).
Меня, единственного главного   финансиста  района,  в МССР , в  1980  году, последнем  году того Десятилетия, –таки  наградили  медалью «За  трудовую  доблесть», редкий  случай  для  представителей  учета в АПК;
В  том  же  году  у  нас  появилась  на  свет, первая  наша замечательная внучка, Виктория, добавившая  нам  с  женой  и  радости, и  новых  забот,  и  внимания.
Приезжал  в  этом  десятилетии  к  нам  в  гости  и  Каструбин Г.И. Был  в  санатории  на  Кавказе  и  на  обратном  пути, заскочил  к  нам. Посмотрел, познакомился с  местом, был  даже  у  нашего  первого  секретаря  райкома  партии, просто  беседовал  с  ним. Он  имел  намерение, после  выхода  на  пенсию,  переселиться  к  нам, в Слободзею.
Потом  была  серия  приездов в  гости различных  родственников, по  линии  жены. Они  больше  приезжали  на «смотрины», а  уже  в  следующем  десятилетии, многие  из  них  начали  переезжать  в  Слободзею и  в  большом  количестве.
Из “полезных»  воспоминаний  этого  периода  жизни: -  я  продолжал  дружить  со  спортом, понятно, что  любительским. Вырывал  хоть  левой, хоть  правой  рукой –стокилограммовую  штангу. Часто  играл  в  волейбол. Когда  мы  построили в Ащелисае  приличный  спортзал, к  нам  не  раз  приезжали  команды  из  райцентра  Батамшинска  и  из  других  сел. Мы  им  не  всегда  уступали  по  игре.
 Уже  работая  главным  бухгалтером  колхоза, нечасто, но  играл  в  футбол  за  колхозную  команду. Когда  нашим  молодым  футболистам, нужна  была  моя  помощь, они  приходили  ко  мне  и  просили  сыграть  в  каком-нибудь  отвественном  матче….Кстати, свой  последний  гол  за  колхозную  команду, я  забил  именно 17  августа 1973  года, в  день, когда  мне  исполнилось -33
Думаю, уважаемый  Читатель, ты  понял, а  возможно  и  почувствовал, что  мне  и  моей  семье,   скучать  было  некогда  в  Семидесятых, так  же, как  и  в  предыдущих  Десятилетиях….Такая  судьба. Зато  есть, что  вспомнить….
Просмотрев приложенные  к  этому  разделу  иллюстрационные  материалы, а  их  здесь  набралось  более  30-ти, ты  сможешь  убедиться  в  этом, сам. Жизнь  продолжалась, впереди  нас  ждал  не  менее  интересный  период--Года  Восьмидесятые и  я  постараюсь  познакомить  тебя и с  ним, повторяю –только  с  теми главными событиями  и  действиями, где  или  сам  участвовал  или кто-то  принимал  участие из  близких мне людей.

                БУХГАЛТЕР

Начало февраля. На улице темно и сыро. Я сижу в плановом отделе Слободзейского районного Совета колхозов, занимаюсь группировкой планов по АПК(агропромышленному комплексу) района на очередной год. Скоро полночь. В раскрытую дверь слышны голоса из кабинета главного финансиста, он через коридор. Там районный финансист Пасечник принимает годовой отчет у главного бухгалтера моего родного колхоза,  Селиверстова. Они только пришли из шашлычной, на перекур ходили, и сидят, разговаривают. Краем уха слышу, Пасечник спрашивает у Селиверстова: «Василий Степанович, как ты думаешь, среди бухгалтеров есть Герои соц-труда?» На что бухгалтер колхоза равнодушно отвечает: «Про героев не слыхал, а про то, что сидят многие — знаю». Это, так сказать, вступительная классика.
«Социализм — это учет», - говорил наш классик. Ну так это же он говорил, хотя и обоснованно, но теоретически. На самом деле к учету в советские годы, я имею в виду сельхозучет, было в высшей степени пренебрежительное отношение, да и к людям, занимающимся учетом — тоже. Кто постарше, помнит, что это было за отношение. В книгах и кино бухгалтеров показывали или как дебилов, или как калек ущербных, или как воров и проходимцев. А все потому, что учет по факту выходил не всегда положительным, это никого, ни руководителей хозяйств, ни все уровни власти, не радовало, и вся неприязнь ситуации падала на бухгалтеров.
Вот планы и плановые обещания были в почете. Чаще всего поощрения, повышения по службе и авторитет строились на планах-ожиданиях. Бухгалтеры, показывающие горькую правду, были в опале, поэтому и Героев среди них не было, а сидели многие и часто не по своей вине, когда показывали искаженные данные. А если не показывали то, что надо было руководству , их   опять  же -сажали, повод-то всегда найти можно.
Отношение всех к продукту учета, то есть к бухгалтерским данным в общем плане, было отвратительным и естественно сказывалось на отношении бухгалтеров всех уровней к своим обязанностям. Не все они были так ущербны, как их показывали. Многие научились понимать, что от них хотят или ждут, и на этом играли. В сельхозпро-изводстве внимание привлекал только количественный учет- сколько посеяли, собрали, продали в счет госзакупок, какая урожайность, какие надои на корову и т.п. Эти показатели были постоянно на виду и на слуху. Именно за эти показатели боролись все, по всей вертикали АПК и власти вообще, за них давали премии, награды и повышения по службе. А во что это обходилось, никто не считал, даже если кто-то и считал, то никто не хотел этого знать, иначе бы вся система рухнула.
Когда-то, при правлении Н.СХрущева, в газете «Правда» появилась карикатура или шарж, производства, скорее всего группы Кукрыниксов, они тогда поднаторели в этом деле. Так вот, была нарисована корова, веселая такая, у ее головы, в оболочке фраза, наверное, коровой выданная: «Держись, корова, из штата Айова». А ниже — четверостишие «Маня смотрит бодро и горда безмерно, ей нужны не ведра, а нужна цистерна!» Тогда в ходу был лозунг «Догоним и перегоним Америку!», в частности, по молоку.
Но именно в то время тот же Н.С. Хрущев сказал истинно замечательную фразу: «Мы чем больше производим молока и мяса, тем дороже у нас их себестоимость!» Это была истина, как говорится, в первой инстанции. Зачем было производить любой ценой? Зачем раздавать ордена руководителям сельхозпредприятий, например, за заготовку полуторагодичного, а то и двухгодичного запаса кормов? Ну заготовили, понесли затраты, а летом силос, сенаж, кормовые корнеплоды в основном сгниют или потеряют качество, а мы снова прем на очередную полуторагодовую заготовку, а корма списываем. А куда? На тех же непричастных животных, да на их продукцию. Ну и что! Доплаты и премии за продукцию получили, ордена — тоже, а то, что денег на счете нет, так у нас же гарантированная оплата в размере 100 % тарифной ставки, государство даст кредит, потом спишет и т.д. Экономику АПК и сгубила эта система. Поэтому и бухгалтеры подстраивались под нее. Как сказал мне когда-то один председатель колхоза в Казахстане, Григорий Пашкевич, бывший в молодости бухгалтером колхоза: «Э, Васыль, ничого нэ бийся. Робы шо хочэш, тильки нэ бэры соби!» Это тоже советская учетная классика в АПК. Действительно можно было делать в учете (первичном) все, что угодно, только явно не воровать. Этот принцип и вытек из всеобщего подхода к сельскому хозяйству, когда никого не интересовали экономические показатели. Крайне неэффективная экономика села базировалась на крайне неэффективной организации  труда  в этой отрасли.
Естественно ,если бы во главу всего ставились показатели экономической эффективности, то это бумерангом заставило бы искать причины, а они привели бы к очень нежелательным фотографиям и характеристикам, в первую очередь - всех ветвей власти.
Мне довелось многие годы проработать в колхозном производстве. Вроде бы коллективное хозяйство, со своей собственностью, кто туда вообще имеет право вмешиваться? А ведь доходило до абсурда-приходила команда не только сколько, чего и когда сеять или уби-рать, а даже отдыхать и справлять естественные, простите, надобности.
Кто бы откуда ни приехал или где-то выгнали кого-то, направляют в колхоз. Приходят десять, сто, тысячи людей. И попробуй в колхоз не прими того проходимца на работу. Да ты что, у нас же безработицы нет, политику не понимаешь? Ну что, и берут, и берут всех, ставят ему рабочий день, а потом трудодни или деньги начисляют, а он ничего не делает. И заикнись только, что тебе люди в колхоз не нужны! Да на тебя упадет вся вертикаль власти и просто расплющит. Куда там, социальная справедливость! Какая там к дьяволу справедливость. Как в частушке : «Хорошо в колхозе жить — один робыть, семь — лежит». Зато все довольны, все молчат, и нет никаких волнений, до самого верха, каждый же за свое место боится — будут из твоего региона сигналы — значит тебя «отсигналят».
Безучетная расслабленность сельской экономики породила безбоязненность, бесшабашность, вседозволенность, безнаказанность, вырождение настоящего материального интереса и ответственности. Особенно, когда пришла перестройка, когда многие поняли, что пришла пора просто грабить и воровать. Чем все закончилось — мы видим ежедневно. Полностью уничтоженный отечественный АПК, а на прилавках импортное дегенератное «мыльное» белковое и дорогое мясо и все остальное тоже такого же качества и соответствующей стоимости.
И все-таки мы   говорим   о  том, что  было  в нашей прежней жизни. Какая бы она ни была, но такая она и была. Не инопланетяне, а мы, ныне живущие, так жили.
За свою трудовую жизнь довелось работать с многими сотнями работников учета, на всех уровнях. Вначале  вместе работали, потом надо было руководить их деятельностью, учить, направлять и даже наказывать.
Много прошло бухгалтеров перед глазами. И грамотных, ответственных, толковых и переживающих за порученное дело, что-то предлагающих, ищущих и явно инертных, отбывающих время. Если классический главный бухгалтер пятидесятых — солидный мужчина, всегда слегка «подшофе», с коробкой папирос «Казбек» на столе, вызывающе-уверенным выражением лица и вообще независимым внешним видом, который сам не ведет ни один бухгалтерский счет, только подписывает документы, ездит в Госбанк, в район и представляет свою организацию, то уже бухгалтер шестидесятых-восьмидесятых — гораздо более приземлен и «прибитый». Он уже не личность, он поддакивающий исполнитель. Он делает то, что ему говорят, надеясь, что те, кто ему приказывают — в случае чего его «отмажут». И, наконец, самая черная и беспросветная жизнь главных бухгалтеров сельхозорганизаций пошла с конца восьмидесятых и весь период девяностых. Из бухгалтера сделали пешку-автомат, он ведет две-три бухгалтерии в смысле учета — для себя, для налоговой службы и для пайщиков-инвесторов. Конечно, когда вокруг все и вся покупается и продается, бухгалтеру тоже что-то перепадает.
На фоне печальнейшего итога сельской жизни, когда все движимое имущество, поголовье и запасы были растащены, можно сделать вывод, что сельские экономические и учетные службы полностью деградировали и стали сообщниками грабителей-руководителей. Да, контроль государственный был полностью искусственно уничтожен, но ведь нормальный бухгалтерский учет — это уже 75 % контроля. Мы же уничтожили учет и контроль полностью, и за это учетному сословию на селе нет и никогда не будет прощения. Все жили одним днем, теперь обязательно аукнется детям и внукам.
Нагнав такую грусть, давайте остановимся на одном конкретном примере из жизни бухгалтеров. Здесь можно удивляться, смеяться или грустить, но вот так оно было, такие были люди, и они жили вместе с нами и вместе с нами работали.
Есть такое село Копанка. Уже по самому названию понятно, что основано оно русскоязычными людьми, скорее всего, украинцами. Расположено оно напротив моего родного села Слободзея. Копанка находится на правом берегу Днестра, но не прямо на берегу, как Слободзея, а в нескольких киломе
трах от основного русла реки, на берегу старицы Днестра, так; называемом Старом Днестре. Село построилось на взгорье, потому что раньше, когда еще не было обваловочных дамб, река Днестр, несколько раз в году разливалась и заливала всю пойму, от нового русла до старого, дальше шло невысокое нагорье, тянущееся вдоль правого берега Днестра почти до самого его устья.
Села Копанка и Кременчуг в прежние века были что-то наподобие заимок для слободзейцев. Когда в Бессарабии или нынешней Молдове хозяйничали румыны (1918-1940гг.), Копанка пришла в полное запустение и стала объектом специального социального исследования Румынской королевской академии наук. Итог этого исследования на девятистах страницах закончен к 1940 году и был неутешителен. Румыны-академики вынесли вердикт, что Копанка, как населенный пункт, очень скоро просто вымрет и исчезнет с лица Земли.
После освобождения Молдавии, когда в Кишинев в 1940 году пришли наши, так  называемые  сегодня- «оккупанты», тот «талмуд» был обнарркен. В пику ученым-румынам, Копанке было оказано соответствующее политическое и сопутствующее экономическое внимание. Село начало быстро возрождаться, потом был перерыв на три года войны, затем опять интенсивная поддержка государства. И колхоз им. Ленина, и село выросли в образцово-показательное хозяйство. Прекрасные сады и виноградники, овощные плантации в пойме со стопроцентным ороше-нием и производством овощей до 20000 тонн в год, единственный на юго-западе СССР 9- гектарный современный тепличный комбинат, асфальтированные улицы, водопровод, прекрасные социальные объекты, современное изысканное огромное двухэтажное здание конторы. Короче говоря, если бы те румынские академики были живы или встали из могил, они бы или снова умерли или пришли проситься на работу в колхоз. Работать в Копанке, тем более жить, было более чем престижно.
С 1946 по 1982 год колхоз возглавлял Герой соцтруда Болфа Г.Т. Это был амбициозный, но толковый, расчетливый и дальновидный руководитель. Настоящий хозяин колхоза и села.
Естественно, он с самого начала уловил ту, направляющую и питающую политическую нить, то внимание, не только экономическое, но и социально-политическое, которое оказывала Копанке центральная власть, и умело этим пользовался. Он открывал, образно говоря, ногами любые двери властных органов, конечно и сам не скупился
и пользовался большим авторитетом. Председатель  Всесоюзного объединения «Сельхозтехники» был его хорошим другом, и Болфа Г.Т. (колхоз, естественно) часто получал дефицитные материалы (удобрения, ядохимикаты и т.п.), напрямую, минуя все фонды, разнарядки и т.д. В общем, многие годы это село и его образующее хозяйство колхоз им Ленина, процветали.
Парадокс жизни заключался в том, что именно в этом хозяйстве, и именно в эти годы расцвета ,главным бухгалтером колхоза работал абсолютно никудышный с точки зрения учета человек, назовем его условно бухгалтер. Он был из тех, о ком было сказано немного раньше. Он был «подписант», то есть только подписывал бумаги и делал то, что ему говорил председатель. Никакой самостоятельности, никакого совершенствования, да и собственно никакого сводного учета. Учет шел на первичном, количественном уровне. Почему — тоже было сказано ранее, так было всем надо. И надо сказать, что первичный учет на местах и в бухгалтерии по направлениям был, а сводного не было вообще.
Я в районе принимал годовые отчеты колхозов и межхозяйствен-ных объединений. А это была довольно серьезная работа, предпола-гающая взаимоувязку (настоящую) всей экономики колхоза за год. Это сегодня годовой отчет — никому не интересная туфта, лишь бы показать нужную прибыль, а раньше это было гораздо сложнее.
Так вот, копанский бухгалтер (одного из крупнейших и лучших хозяйств района) ожидал, пока сдадут годовые отчеты все хозяйства, потом собирал все проводки за год в несколько мешков и ехал в район на сдачу годового отчета с чистым бланком.
Днем было некогда, и мы сидели с ним долгими зимними вечерами у меня в кабинете. Я группировал его первичные данные и постепенно выстраивал каркас годового отчета, а он сидел в углу и безучастно смотрел на этот процесс. Да, перед этим он шел в магазин, покупал там бутылку паршивого вина «Пино» 0,7 л за 80 копеек и пачку печенья. Это была его вечерняя норма. Предлагал вино мне, я бы его  (простите) разорвал на части, а вместо этого оперативно делал ему отчет, так как из-за него срывалась вся районная отчетная компания. Я бы ему два ящика коньяка поставил, лишь бы его не видеть, а он мне «пино» с печеньем предлагает...
Конечно, можно было от него избавиться в любое время, но ему было пару лет до пенсии, но не это, честно говоря, было главное. Он устраивал председателя, а заводить мне проблемы с Болфой — себе дороже. Так и терпели, пока не ушел на пенсию председатель, за ним «ушли» и главного бухгалтера.
Если бы это было все, я бы никогда о нем и не вспомнил. Но тот бухгалтер был суперуникальным еще и человеком. Жил он в селе Парканы, между городами Тирасполь и Бендеры. Большое красивое и богатое болгарское село. Он там жил, дом хороший, жена, дочка и зять, вот все его семейство. А долгие годы шесть дней из семи в неделе, он жил в Копанке. Там колхоз ему снял квартиру вместе с хозяйкой, подходящей ему по возрасту. Она ему варила, стирала, кормила, т.е. делала ему нормальную жизнь, за что колхоз ей, естествен-но, оплачивал.
У бухгалтера было особое «фетишное» отношение к деньгам. Оклад у него был 250 рублей в месяц, подоходного налога в колхозе не брали, т.е. он получал оклад полностью, чистыми. Но он не любил деньги-«половинки», а только самые крупные с «нулями». То есть, он не получал ежемесячно 250 рублей, а получал за два месяца сразу 500 рублей, по сотням, затем занимал у кассира рубль на дорогу и вез те пять сотен к себе в Парканы, ложил на сберкнижку. Их там было, по словам знающих людей, не одна сотня тысяч.
Жену его шестидневное в неделю отсутствие не смущало, во-первых, он в Копанке жил, ел и пил бесплатно, т.е. с дому ничего не выносил, пользуясь своими возможностями, постоянно брал, т.е. выписывал в колхозе лучшую продукцию, а жена его постоянно торговала в Одессе или в других регионах. Ей не он был нужен, а его возможности и деньги.
По слухам, все его сбережения сгорели, когда в СССР правили Гайдар и его команда. Не знаю, может быть, и так. Имел бухгалтер и новую «Волгу» ГАЗ-21, она стояла на колодках, и никому на ней ездить не разрешалось.
И наконец, самое уникальное. По утвержденному им самим и свято исполняемому регламенту -после десяти часов вечера, калитку в его двор уже никому не открывали, включая его самого! Я его спрашивал: «А правда, что и Вас домой не впускают после десяти?» Он вполне серьезно отвечал: «Да, а вдруг какой-то бандит приставит мне нож к горлу и заставит попросить домашних открыть. Нет, никого не пускают, даже меня. Такое уже не раз бывало. И тогда я ночую у меньшего брата, он живет через дорогу». Вот такие «веселые», но скупые встречались на моем пути бухгалтеры, страшно, по-животному обожавшие деньги, но не занимающиеся тем, что были обязаны делать — учетом .
В шикарной колхозной столовой Копанки был отдельно отличный банкетный зал, а из него вход в спецкабинет председателя, обитый кожей. Когда мы там иногда сидели с Болфой, он приглашал того колхозного главбуха и, смеясь, говорил мне: «Посмотри на моего ровесника, я хоть повидал мир, людей, вещи, а у него денег больше, чем у меня во много раз, а он в одних простых штанах уже три года ходит! Да плюнь ты на все, да поживи, как люди!»
Ушло то время, ушли те люди, сегодня село Копанка — это десятипроцентные руины знаменитого колхоза. Уничтожено практически все, в т.ч. прекрасный тепличный комбинат. Копанка откололась от единокровного с ней Слободзейского районе, ушла под юрисдикцию Молдовы. Ну что ж, будет работа для очередного исследования румынским академикам, только уже наоборот — как можно с больной головы, своими руками рай превратить в ад и еще гордиться этим.



                ПРОВОКАТОР

Провокация — расценивается как подстрекательство, побуждение к вредным для кого-либо действиям или решениям. Понятно, что того, кто занимается провокационной деятельностью, считают и называют провокатором.
Если изначально провокаторами считались различные тайные агенты, к примеру, правоохранительных органов, внедряемые в какие-либо партии и организации с целью провоцирования их на какие-либо противоправные действия с последующим разоблачением и ликвидацией и т.п., то со временем спектр провокационных действия заметно расширился.
Например, весной крестьяне подготовят почву под посев, а сразу не сеют, «провоцируют» сорняки на всходы, когда те сдуру выскочат из-под земли на свет божий, думая, что они одни на том поле, а их тут или прокультивируют или уничтожат гербицидами. А сколько было на нашей памяти разных провокаторов! Одни создавали финансовые пирамиды, и люди шли за ними добровольно, деньги обещали большие, так провокаторы нажились, а миллионы людей остались ни с чем. Провокаторами были и те, кто метал пламенные речи за ваучеризацию и приватизацию, за реформы в АПК и фермерство и т.д.
Главной отличительной чертой любого провокатора, является его продажность, действия его обязательно приносят кому-то зло и то, что он, как; правило, остается в тени, т.е. незаметным. Провокационная деятельность или «провокаторство», это даже не профессия. Это генное состояние души. Это неизлечимый вирус и неистребимый. Найдут лекарство от самых страшных болезней когда-нибудь, а от этой болезни-призвания лекарства никогда не будет. А зла от провокации может быть неимоверно много, все зависит от масштаба и уровня провокационных действий. Умышленно брошенное в толпу слово или случайный выстрел, приводили к революциям и мировым войнам.
По жизни людей-провокаторов часто называют «крысами» или «козлами». Должен заметить, что такие «козлы» бывают не только среди людей, но и среди животных.
Быль, которую я расскажу сейчас,  листая  ащелисайский  альбом, в какой-то мере аллегорична, но поучительна. Многие, наверное, слышали про оренбургские пуховые платки и косынки, и, скорее всего, думали, что название «оренбургский» платки получили за какую-то особую региональную технологию вязания или расцветки. Отнюдь нет. Название это платки получили потому, что связаны из особого пуха коз оренбургской породы. Один раз в год, летом, коз этой породы буквально вычесывают специальными стальными гребенками-ческами и из полученного пуха, после его очистки и перемотки, вяжут знаменитые платки.
Понятно, что  ащелисайцы - все  об  этом  давно  знают, но  я  пишу  не  только  для  них….
Конечно, пух можно и купить на рынке или у людей. Но при этом всегда существует опасность купить пух низкого качества или прошлых лет, или с чему-то смешанный и т.д... Лучше всего иметь своих пуховых коз. Так я много лет назад и сделал. Купил в г. Орске огромного, черного как смоль, козла. Я познакомился с хозяином, был у него дома, смотрел его козье поголовье и купил у него одного козла из трех, имевшихся в наличии. Хозяин тот обещал, что я обижаться не буду, предлагал еще купить пару коз, но я отказался, так как коз ненавидел с детства по разным причинам, а молоко от них не беру в рот.
Да и на молоко пуховые козы не удачны. А вот козла я взял исключительно ради пуха и не ошибся. На следующее лето мы с него начесали 1,7 кг пуха, это минимум на два больших платка. Жена научилась вязать такие платки, пух от козла был высочайшего качества, темный, ровный и чистый, не стыдно было одеть  такие платки, ни жене, ни моим дочкам. На рынке в то время пух такого качества стоил 10-12 рублей за 100 граммов. Я за козла отдал всего 60 рублей, так; что он окупился за год, минимум, два года.
Но все это была мелочь, ничто по сравнению со всем остальным Козел наш мало того, что был рослым, он был подтянуто красивым, с гордой осанкой, и его саблевидные, сантиметров по 60 рога придавали его внешности, довольно угрожающий вид. В этом экземпляре козлиного рода, вместилось все — хитрость, коварство, обман, неуправляемость и непримиримость, в то же время уверенность и показная гордость.
Как только я его привез домой и с неделю держал во дворе, для адаптации, тут  же ко мне пошли ходоки от пастухов, трех сельских и двух колхозных, молочных стад.
Вы, может быть, думаете, что во главе стада коров в 150-200 голов, находится пастух на лихом коне или любимый коровами, бугай, то есть бык-производитель? Нет, за ними коровы не пойдут. Пастух всегда идет или едет сзади стада, а бугай, при всех его способностях, просто находится внутри стада. Он не авторитет. Да, иногда он коровам нужен, но в обыденной, повседневной жизни его место, выражаясь блатным языком, «у параши». Как бы это дико не звучало и смешно не выглядело, наибольшим авторитетом у стада пользуется именно козел, настоящий.
Можно, конечно, пасти стадо и без козла, но без ведущей, направляющей организационной силы и авторитета во главе,  пастуху гораздо сложнее управляться с молочным стадом.
Особенно ценен козел-ведущий в овцеводстве. Вы не увидите во главе овечьей отары даже самого большого и приятного внешнего вида барана. Казалось бы, свой, родной, сильный, из этой же отары, но баран он и есть баран, его самого направлять надо. Отара без ведущего, — это большое неуправляемое живое пятно, постоянно меняющее форму и направление движения. Козел не просто идет впереди стада или отары. Он знает и чувствует, куда именно надо идти. Он интуитивно чувствует, где сегодня лучше пастись, где именно сегодня лучше трава, он знает, и какое пространство надо пройти быстро, не останавливаясь. Козел знает, когда и где лучше напоить стадо, животные это чувствуют и идут за ним, куда угодно. Чувство авторитетности в стаде взаимно. Козел горд, уверен в себе и знает себе цену. Стадо интуитивно верит ему и больше никому. Здесь проявляется чисто природный авторитет, а не навязано-демократический. В отличие от своих собратьев-млекопитающих, людей, животных никаким «пиаром» в виде демонстрации силы, красоты, мощности голосовых связок и т.п., -не убедишь. Они руководствуются только природным интуитивным или инстинктивным чувством признания вожака.
Наш козел по всем своим характеристикам мог бы быть «козлом над козлами». Думаю, что если бы собралась целая отара, состоящая из одних козлов, то они и тогда признали бы его за вожака.
Он был удивительно коварным и хитрым, хорошо знал, с кем иметь дело. Например, со мной он свои  роги -сабли в ход не пускал, но стоило только младшему сыну, Василию, зазеваться, козел, как будто и не смотревший в его сторону, одним-двумя прыжками был рядом, и тут сын получал удар рогами под зад.
Но самое главное предназначение нашего козла было именно в провокаторстве. Когда после стрижки, начинали купать овец в дезинфицирующем растворе креолина, обязательно брали козла на эту довольно неприятную, но очень нужную,  и полезную для овец процедуру. После стрижки у овец бывали порезы, различные кожные болезни, да и для профилактики, их один раз в год, летом купали  в   том   растворе.
Процедура купания проходила следующим образом: в заранее заготовленную бетонную траншею заливается раствор креолина (дезсредства). Траншея устроена так по ширине, чтобы проходила одна овца. Рядом с траншеей небольшой квадратный загон голов на тридцать с опрокидывающимся полом. А возле загона — большая загородь, куда перед купанием загоняется вся отара.
Начинается купание. Из большой загороди,  открываются небольшие ворота в маленький загон. Овцы, чувствуя  неладное, туда не идут. Затем разыгрывается сцена, как в человеческой жизни — в маленький загон первым заходит козел — провокатор, должность у него такая по зоотехнике, за ним   следом, группа овец заполняет малый загон. Для козла, как избранного, в малом загоне приготовлена небольшая дверца, он знает, где она и, увлекая за собой несчастных овец, сразу идет к ней. Его выпускают в общую загородь, а тех овец, которые вошли за ним в загон, опрокидывают в канаву с раствором.  И так продолжается до тех пор, пока вся отара не будет искупана. Когда в малый загон входят последние овцы из отары, козел, естественно, с ними и, как обычно пробирается к заветной провокаторской калитке. Но чабаны для хохмы не выпускают его, а опрокидывают в канаву вместе с овцами. Когда козел понимает, что его тоже туда, со всеми, он выкатывает бешеные глаза, страшным голосом ревет, глядя на предателей-чабанов, всем своим видом выражая что-то вроде: «Что же вы делаете, сволочи, я же свой, тайный агент».
В отличие от овец, ему грешному, приходилось купаться столько раз, сколько в колхозе на то время было отар. Он конечно и там хитрил, при купании. Длинные ноги и сравнительно легкий вес позволяли ему идти не по дну канавы, а по головам обманутых им овец и часто выходить из канавы сухим.
Еще он очень не любил, когда с него счесывали пух. Щетка-ческа-это шесть или семь согнутых в гребенку стальных спиц, укрепленных на таком своеобразном шпателе с ручкой. Наверняка это было неприятно и больно, а главное для такого авторитета — оскорбительно.
Когда его чесали, я его держал за рога, жена совершала экзекуцию по выческе пуха. Это была непростая и довольно длительная процедура, но необходимая. Не  вычесанный пух,сбивался летом в комки, потом шли всякие болячки и больше не только пуха можно было не иметь, но и козла или козу тоже. Кто только к нам не приходил с просьбой продать Борьку, так мы его называли, но я расстался с ним только тогда, когда   уехал  из  Ащелисая.
Зато приобрел определенный опыт общения с провокатором. Провокаторы, к сожалению, и сейчас живут среди нас и будут жить на Земле до тех пор, пока будут жить живые существа, в том числе и мы, люди, которым хочется кому-то или во что-то верить. Им вожак нужен!
Об этом надо всегда помнить.

                РЫБА  В  СТЕПИ
Что ни говори, а рыба в России становится экзотическим продуктом, и с каждым годом все больше и больше. Заходишь в магазин и уже не удивляешься диковинным фруктам и овощам с трудно выговариваемыми названиями, соответственно, — с трудно воспринимаемыми ценами. Тут, как говорится, дело такое — не нравится или дорого — не бери, иди дальше. Но ты понимаешь, что где-нибудь в Нижнем Новгороде или на Урале апельсины или лимоны не растут, поливай — не поливай. Тем более ананасы, кокосы, бананы и иже с ними. А раз так — то, если можешь себе позволить, — клади в корзину и не жди, у нас такого своего все равно не будет.
Другое дело — мясо, рыба, яйцо и прочие продукты. Чтобы иметь то же мясо или рыбу, нам не нужны тропики и субтропики, какие-либо теплицы или тепличные условия. По большому счету, Россия — страна говядины и рыбы. Почему говядина? Да потому, что осно-ву рациона крупного рогатого скота составляют зеленые корма, силос (сенаж) и сено. Этого добра в России, если поскрести, можно найти предостаточно, и не только чтобы иметь говядину для своих нужд, но и на экспорт.
Я уже не говорю о том, что мы фермы разрушили или под бунгало всяким там звездам по дешевке распродали, я говорю о принципе: если Австралия — страна баранины и шерсти, то Россия — потенциальная страна говядины.
А рыба? Границы российские выходят на два огромных океана и целую кучу морей. Рек и озер у нас — бесчисленное множество. Да при таком раскладе, любой рыбы у нас реально может быть столько, что хватило  бы для обеспечения нескольких таких государств, как Россия. Во-первых, — рыбой и рыбоморепродуктами, рыбной мукой для кормодобавок, удобрениями, лекарствами, во-вторых, еще много-много чем и, в том числе, валютой. Это мы «можем».
Но на самом деле в наших магазинах — чужая рыба, не только по названию и местам лова, нет, даже по принадлежности. То есть, рыба чужая, покупная. Распродав за бесценок и уничтожив свой рыболовный
флот, мы получаем рыбные объедки от других «рыболовов» — от тех, кто по лицензии ловит рыбу в наших водах, кто ловит ее на наших бывших судах, да и от тех, кто скупает контрабандную рыбу у наших судов за валюту, а потом втридорога продает ее нам же. В общем, «в понедельник нас мама родила», и ничего у нас не ловится. Наверняка, и в России на этом кто-то немало «ловит», но только не потребитель.
Самое удивительное то, что, ликвидировав все, что можно было ликвидировать и превратив себя из рыбораздающей в рыбозависящую державу, мы еще что-то там пытаемся говорить о рыбообеспечении. Какую-то там аморфную структуру содержим — вместо ушедшего в небытие вместе с судами, портами, переработкой и моряками, министерства рыбной промышленности, а рыбу в итоге едим чужую. Захотят — нам ее поставят, не захотят — не поставят, захотят — поднимут цену, еще захотят — еще выше поднимут. Всем хорошо: и тем, кто разрешение на отлов выдает, тем, кто завозит, кто в наших водах ловит и т.д.
Нам плохо, россиянам. Плохо и стыдно жить в такой рыбной державе, где нет своей рыбы. Понятно, что кто-то это сделал умышленно. Так надо и найти его (их) и положение исправлять. Непонятно, как вообще существует эта уничтоженная рыбная отрасль. Ведь кто-то же руководил, вернее, уничтожал все это.
Поневоле вспомнишь послевоенный анекдот, в котором беседуют трое летчиков (американец, англичанин и русский), находящихся в центре реабилитации одного из швейцарских госпиталей. У американца не было ноги, но он хвалил-ся, что в США есть такие протезы, с которыми он запросто будет летать даже на истребителе. У англичанина не было руки, он тоже хвалился, что ему обещали протез такого качества, что он будет летать на самых больших пассажирских самолетах. На это русский летчик, у которого не было руки и ноги, равнодушно заметил, что в России нет пока таких совершенных протезов, но это и не обязательно. У нас, мол, даже если у человека не будет рук, ног, головы, останется одна задница, простите, то и ее могут поставить директором МТС (машинотракторной станции).
Тут поневоле подумаешь, а не стояли ли такие люди в перестроечный период во главе той же рыбной отрасли, сельского хозяйства, многих других ведомств и даже на самом верху?!
Конечно, мы и сегодня не теряем надежды. Вернет себе Россия статус одной из ведущих рыбных держав, и власти надо взяться за это нужное дело, да и нам надо поддержать власть в этих вопросах. А то шумим много, а когда на наших глазах творятся разные безобразия, мы их не замечаем, если нам это выгодно или просто из-за врожденноленного своего менталитета.
Надеюсь, читатель почувствовал уже вкус рыбы нынешнего времени и зарядился уверенностью на будущее...
Мы же перевернем очередной лист альбома былой нашей жизни и поговорим о рыбе в степи. Да-да, о степной рыбе. Казалось бы  есть- океаны-моря-реки-озера — и все равно рыбы нет. О какой степи может идти речь в рыбном плане? И все-таки да, о степи. Дело в том, что полвека из своих энных лет я прожил в селе и в степи. Пусть это не покажется смешным, но в моем доме тогда всегда была рыба, И свежая, и соленая, и вяленая, и любая. В степи!
Апогеем или высшей точкой нашего семейного рыбообеспечения было начало семидесятых годов прошлого века. Если до того времени рыба в дом поступала из разных случайных источников, то где-то с года шестьдесят девятого мне удалось найти солидный легальный способ иметь рыбу постоянно.
Подчеркиваю — это были времена СССР, еще Союзу было суждено 20 с лишним лет существовать, но вирус разрушения уже работал. Причем в самом центре государства, не где-нибудь на камчатских или сахалинских «куличках». Так мы жили, и мне не стыдно об этом писать, так как даром я никогда и ничего не брал, ни у людей, ни у государства. Да, плохо, но мне другого не было дано. Расскажу быль тех лет, хотя не уверен, что и сегодня в тех местах наведен хотя бы элементарный порядок. Думаю, там стало гораздо хуже.
Казалось бы, куда уж хуже, чем в Орске Оренбургской области... Был там в те времена колхоз «Рыбак». В старом городе находилась его контора. Может, и сегодня есть, не знаю....
А сорок лет назад все было именно так. В колхозе работало всего трое штатных работников: председатель, бухгалтер и главный инженер-ихтиолог. Все остальные работники были наемными, т.е. временными. В ведении колхоза было кое-какое имущество, снасти, лодки, ва-гончики и т.п. Имел колхоз несколько своих искусственных озер, по балкам, перегороженных плотинами. Не помню, сколько их было, видел одну возле Орской биофабрики. Там колхоз запускал мальков и выращивал рыбу для города. Но пруды эти были так, — для солидности и видимости рыборазведения. Главная рыба колхоза находилась в государственном Ириклинском водохранилище, это в сотне километров от Орска, выше по реке Урал. Там было, да и сейчас, наверное, находится, «золотое дно» того «рыбацкого» колхоза, Урал, пе-регороженный в том месте плотиной, образует довольно обширное водохранилище — более чем в сотню километров длиной, почти до северной границы области, и местами — до двадцати километров в ширину.
 С запада и севера этот водоем подходил к границе с Баш-кирией. Запертая плотиной река, залила глубокое межгорье, и глубина водоема местами достигала многих десятков метров. Недалеко от плотины, с ее восточной стороны расположена Ириклинская ГРЭС, довольно мощная электростанция, обеспечивающая энергией напичканную разнопрофильными промышленными предприятиями зону Южного Урала. Рядом со станцией — поселок энергетиков под одноименным с названием.
Чем отличалась и, тем более, сегодня, отличается Россия от других стран в плане природопользования? У других стран все природные ресурсы, независимо от вида, качества и ценности, находятся или в частной собственности или в собственности государства. С частной собственностью все понятно: есть хозяин, и все, что ему принадлежит, без него никто не тронет. Его право защищено не только законом, но и устоявшимся менталитетным осознанием незыблемости главного права капиталистических государств — права на частную собствен-ность. Это как бы само собой разумеется.
В то же время, то немногое или многое, неважно, что имеется в собственности государства, находится под еще более пристальным вниманием всех — и частников, и государства — из-за того, что все стараются не допустить, что-бы кому-то досталось больше из обобществленного (национального) кармана То есть, все общество следит за тем, чтобы никто ни бесплатно, ни подешевке из общегосударственных ресурсов не поживился — иначе общество, давно привыкшее к элементарной, пусть даже только декларируемой, справедливости, просто взорвется.
В России все не так. В России такое огромное количество общегосударственных ресурсов, что прямой устоявшейся взаимосвязи государственной собственности и общественной (читай, народной) практически не существует. Как сегодня, так и раньше. При царе общество было убеждено, что всеми государственными богатствами рас-поряжается царь, и это от Бога, а значит, так и должно быть. В советские времена все богатства страны принадлежали государству, в сознании людей особой реформации по этому поводу не произошло: ну, был хозяином царь, а теперь хозяин — власть. Популистский лозунг насчет того, что «все вокруг мое», так лозунгом и остался, потому что государственное так и осталось государственным, и попробовал бы хоть кто сделать из него «мое». В советское время хозяевами над «моим» (государственным) могли считать только представители власти, естественно, не афишируя это.
Перестроечная демократизация привела к легализации притязаний отдельных личностей на лакомое, которое они давно хотели вычленить как «мое». Сегодня все те, кто сидит на каких-то там вентилях и кранах, кто экспортирует уголь, перебирает золото и алмазы и т.п., абсолютно убежденно считают, что все то, что лежит в земле или растет на ней, плавает в воде или бегает по земле, это все — для них! Какая там госсобственность! Какие там граждане и их нужды! Это для нас казаки освоили Сибирь и Дальний Восток! И т.д. Так они сегодня считают (не казаки, конечно).
Это желание урвать что-нибудь из общего котла, стало врожден-ным. Мы другому так и не научились. Не почувствовали, что государственное — это для всех, и никому не дано право использовать свои возможности, власть, связи, бесстыдство и безнаказанную наглость, чтобы посягать на собственность всего общества .
Сегодня это легально, и этим гордятся. В советское время это было нелегальным, но все равно этим на своих кухнях тоже гордились. Не в укор кому-то, просто в качестве были, проиллюстрирую вышесказанное на конкретном примере. Небольшом, но классическом.
Перед этим мы упомянули вполне легальный колхоз «Рыбак» и реальное Ириклинское водохранилище. Давайте просто посмотрим, что и как их объединяло, какое отношение эти два объекта имеют к нашему разговору об общенародных ценностях и рыбе, в частности.
Все началось с того, что мы решили после окончания посевной кампании, провести что-то вроде торжественного мероприятия, так называемого «сабантуя». В общем, отметить механизаторов всех трех полевых бригад. Чтобы как-то разнообразить меню праздника, решили найти хорошей рыбы. Мясо, мол, всегда было, а давайте добавим еще и рыбу.
Степная зона. У нас было свое водохранилище, но рыбу-сеголетка только запустили. Можно было поехать в дальний Иргизский район нашей области, где было много озер и пересыхающая река. Рыбы  там вдосталь, но в основном озерной — карась, черный такой, и болотом отдает. Можно было поехать на Аральское море, на юг нашей области, там раньше было рыбы полно, разной и дешевой. Так ведь 600 километров в один конец, да еще дело к маю, на дворе жара — рыбу не довезешь. Можно наловить карасей в наших мелких водоемах, так это мелочь.
Решили послать меня в разведку в Орск, разузнать, где можно найти хорошей рыбы. Я созвонился со знакомым снабженцем одного из ведущих орских заводов и попросил выяснить возможность приобретения сортовой рыбы. Знакомый, назовем его Владимиром, был человеком ответственным, много лет работал с нами, он оперативно все выяснил, с кем-то там договорился и сказал, что можно приезжать. В условленный день часов, в пять утра я сел за руль бортового вездехода ГАЗ-63 и выехал в Орск.
Встретились с Владимиром. Сел он в кабину. Подъехали к конторе рыбколхоза. Председатель нас выслушал, сказал, что, в принципе, все можно сделать, но рыбу разрешено брать только в ларьке. Назвал его координаты, сказал, что продавщицу зовут Надежда, а рыба у нее в продаже — ежедневно. Подъехали к ларьку. Познакомились с продавщицей — она как раз привезла рыбу. Посмотрели мы на нее и поняли, что большая часть улова до ларька попросту не доходит, где-то растекается по дороге — от Ириклы через промежуточный город Гай и затем весьма немалый город Орск. В ларек попадали остатки той рыбы, что была либо травмирована, либо долго находилась в сетях, либо где-то временно хранилась. Привезли килограммов сто, а брать было нечего. В основном — скоропортящийся сиг с вылезшими наружу ребрами и судак.
После долгих уговоров мы нашли общий язык с продавщицей. Заплатили ей деньги за 100 кг сига и 200 кг прочей рыбы. Сиг шел в розницу по 2 рубля за килограмм, вся остальная рыба (карп, сазан, судак) по 0,78 рубля, а сом — по рублю 20 копеек за килограмм. По словам Надежды, сомы ловятся редко, мы на них и не рассчитывали. Надежда выписала нам накладную на 300 кг рыбы, якобы полученные от бригады, и мы отправились на Ириклинское водохранилище.
Как выяснил я уже в последующие поездки, мы тогда были единственными законопослушными покупателями в этой системе и выглядели белыми воронами на общем черном фоне бездокументных сделок. По крайней мере, считали мы, нас достойно встретят и достойно отоварят, даже если для этого придется понести дополнительные издержки.
Владимир перед этим поинтересовался, в чем особенно нуждаются именно в этот период коллективы рыболовецких бригад (в машине у меня лежали солидная туша баранины, ящик свиной тушенки, десять коробок заряженных патронов, стандартный мешок дроби, ну и, конечно, ящик водки). Это так; — в порядке возможной компенсации за качество, скорость и т.п. Стоимость рыбы мы-то уже оплатили, остальное, решили, посмотрим на месте.
Путь на Ириклу был не близкий, через Орск — новый город, мимо города Гая, с известными медными рудниками, и до плотины через Урал. Продавщица нам сказала, чтобы держались левого берега водохранилища, если смотреть с юга на север. Там, по берегу, расположены рыболовецкие бригады орского рыбколхоза. В первый раз ехать было сложно, до плотины дорога хорошая, а дальше — только следы по степи, да по оврагам. Попадались по пути какие-то небольшие села, но мы в них не заезжали, потому что день уже клонился к вечеру, а без четкой дороги ночью рыбаков не найти. Да еще все овраги, идущие в сторону водохранилища, залиты водой. Только прошло половодье, в некоторых балках еще снег не растаял. А тут еще послед-ний день апреля, завтра — первомайский праздник, до дома — двести километров, так; что рыбу надо взять сегодня.
Так я думал, мыкаясь по холмам и оврагам, двигаясь на восток в сторону водохранилища. Мы рассчитывали с самого начала идти вдоль берега, вверх по реке, но это оказалось невозможным, как было уже сказано, из-за многочисленных залитых водой оврагов. Наконец, где-то к заходу солнца, поднявшись на очередной холм, мы облегченно вздохнули — метрах в трехстах, поблескивая в лучах заходящего солнца, расстелилась до самого горизонта водная гладь. Но, когда машина почти наполовину поднялась на холм, я резко затормозил, и настроение сразу почему-то упало. Лучи заходящего солнца не только золотили водную гладь, они четко высветили и многое другое — на берегу стояла большая деревянная будка на колесах, к берегу пришвартованы несколько баркасов, а вокруг всего этого обычного для рыболовецкой бригады пристанища, стояли в разных положениях десятки легковых машин, и не просто машин, а особых машин.
Здесь были в большинстве своем чиновничьи «Волги», потому что такие машины у частников на периферии в то время были редкостью, а также размалеванные машины ГАИ, ВАИ и других спецведомств.
Что они здесь делали вечером, накануне 1-го Мая, нам было понятно. Вот только и им всем вместе взятым, наверняка, стало бы вдруг непонятно, а что здесь делает перед праздником вездеход из другой республики. Я и сегодня абсолютно уверен, что ни у кого из тех «крутых» машин не было оплаченной квитанции на рыбу, какая имелась у нас, но хорошо, что они нас тогда против солнца не заметили. Не заводя двигатель, я спустил машину с тормозов и потихоньку съехал в балку. Надо было попытаться искать другие бригады. И нам повезло. Объехав очередной овраг, где-то в километрах пяти-семи, наткну-лись на другую бригаду. Такая же будка, баркасы, вмазанный в камни большой котел. Подъехали. Солнце уже село, но было еще видно. Нашли бригадира, потом вышел из будки учетчик. Оказалось, что Володя знаком с ними обоими. Бригадир — бывший военный комиссар города, учетчик — бывший начальник городского отдела внутренних дел, пенсионеры. Мы им показали квитанцию и спросили, как насчет рыбы. «Какая там, на хрен, рыба, — рассмеялся бригадир, — все, что сегодня взяли, давно раздали. Мы никогда на ночь рыбу не оставляем, а завтра, тем более, Первомай».
Никакие уговоры, посулы и предложения воздействия на руководство бригады не возымели. Бригадир, конечно, был прав с любой точки зрения — ночь, метровая волна, ребята-рыбаки уже помылись, хорошо «заправились», да и весь день «заправлялись» посменно, куда их пускать «в море», как выражался бригадир?
А что делать? Ехать впустую да еще в такую даль домой или ждать до утра? «Задобренный» подарками бригадир пообещал утром послать ребят «потрясти» сеть, если не будет сильной волны. Зашли в будку. Воздух там был настолько пропитан неистребимым запахом рыбы, пота, табака, портянок и немытых тел, что хоть мажь его на хлеб. На предложение спать в будке, я вежливо отказался, ссылаясь на то, что машина не закрывается (да и товара там у меня было что взять), и ушел спать в кабину. Ночью я не раз пожалел об этом. Мы не рассчитывали где-то ночевать, днем было двадцать градусов тепла, я был в легком костюме, а ночью тут — около нуля, да еще вода ледяная рядом Думал, включу печку, нагреюсь. Включил, так сразу десятки матов получил из будки. Пришлось заглушить двигатель и бегать вокруг машины всю ночь.
Когда начало рассветать, я провел обследование территории бригады. Два баркаса, огромные такие, шестивесельные, как корабельные боты, двигатели на берегу сохнут. Вся будка обвешена вяленой рыбой, всевозможных сортов. Большие, широкие, аппетитные лещи, судаки, сиги (я их впервые видел) и другие особи, и ни одной мелкой рыбешки. Значит, сети у них только крупные. Метров в двадцати от будки — примитивный подвал. Зашел и туда. Там явно свой «левый» товар: где-то с десяток бочонков от комбижира, обложенных большими полиэтиленовыми мешками, а в них рыба солится. Отборная, одна в одну. Был еще на территории котел под еду, и все. Еще —масса всякого мусора, тогда экологи, видно, только по воде к ним захо-дили, а если и были на берегу, так их не мусор привлекал, а рыба.
Когда встало солнце, поднялся сильнейший ветер. Волна — метра полтора. Чувствую — не видать нам рыбы и сегодня. Первым вышел бригадир, посмотрел на небо, на воду, потом зашел за будку и снова в нее вошел. Так как никаких движений в будке не ощущалось, пришлось мне самому туда войти. Бригадир сидел у окна и брился, все-таки кадровый офицер, и праздник сегодня. Рядом сидели учетчик и наш Володя. На мой немой вопрос бригадир вытер лицо мокрым полотенцем и сказал: «Видишь, волна! А сети полкилометра почти от берега. Кого я туда пошлю?» — он махнул в сторону спящих рыбаков.
Что делать? Без рыбы возвращаться нельзя. Рыба вот рядом, в сетях, так взять нельзя. А ветер лишь крепчает. Нары в будке — двухэтажные. Сползает с верхних нар здоровенный обросший детина. Первые его звуки были: «А водка есть?». «Есть», — говорю. «Неси сюда — говорить будем», — прохрипел рыбак. Я принес бутылку. Он выдавил сургучно-бумажную пробку, вставил горлышко бутылки в рот и запрокинул голову. Через пару минут опустил бутылку на стол, на дне в ней еще плескалось граммов сто-сто пятьдесят. Поднялся, подошел к ведру с водой, набрал кружку, выпил и заявил, обращаясь к бригадиру: «Я пойду на баркасе, но пусть кто-то пойдет со мной».
Зависла пауза, желающих не было. Я, как главное заинтересован-ное в рыбе лицо, быстро сказал: «Я пойду». Все молча согласились. Лучше бы я хоть секунду подумал, а так — слово не воробей. Уже очень скоро горько сожалел о том, что согласился, но дело было сделано. Рыбак-доброволец начал надевать свой прорезиненный костюм Подобрали и мне подходящий по размеру, столкнули гуртом баркас с берега, поставили мотор.
«Водки возьми», — предложил-потребовал рыбак. Взял я бутылку, полез в баркас. Он взял ее у меня подержать и куда-то засунул под сидения. Завели мотор и пошли к сетям. Огромные волны переваливали  баркас с борта на борт, но посудина была довольно остойчива и уверенно шла вперед. Рыбак сидел у руля, я — посредине баркаса, для баланса. Сети стояли довольно далеко от берега. Места их якорных креплений были отмечены большими кусками пенопласта, видно их было далеко. Водяные брызги сплошной массой обдавали и баркас, и нас. От этого на дне баркаса начала быстро прибывать вода Я ее интенсивно вычерпывал большим таким черпаком, сделанным из толстой фанеры, окаймленной по краям жестью-нержавейкой. Температура вряд ли превышала 4-5 градусов.
Пока дошли до крайней сети, моя одежда под рыбацкой робой стала мокрой. Остановились у контрольного буя. Смотрю, рулевой мой достает поллитру, снимает пробку, затем почему-то черпает ладонью воду из набежавшей волны, заливает ее в рот, потом левой рукой хватается за борт, а с помощью правой очень быстро так вливает в себя все содержимое бутылки. Выбрасывает бутылку за борт, берет весло, поддевает верхний трос сети и кричит: «Тяни на себя сеть».
Мы вместе попробовали сделать то, что рыбаки делают ежедневно — приподнимать сеть, выбирать из нее рыбу и опускать сеть обратно. Конечно, если тихая погода, да бригада человек шесть-семь, то это не проблема, а обычная работа. Но если стоящий на месте баркас того и гляди перевернет, а качка не дает возможности вытащить сеть во всю ее четырехметровую глубину, да еще с застрявшей в ней рыбой, то съем этой рыбы будет большой проблемой.
Сколько мы ни пытались — сеть шла не в баркас, а под его днище, усугубляя наше и без того небезопасное положение. Я тянул сеть, стоя на коленях, рыбак стоял во весь рост, упираясь ногами в шпангоуты, и пытался втянуть хотя бы часть сети в баркас. Пару раз он едва не вывалился в воду, так как укрепленный на якоре трос сети и баркас резко расходились в разные стороны, а он не бросал трос и занимал горизонтальную позу — ноги в баркасе, туловище — в воде. Может быть, принятый им литр водки согревал и возбуждал его, но одновременно влиял на координацию движений, да и как потом вы-яснилось, на разум .
После десятков неудачных попыток приподнять сеть и вытряхнуть рыбу рыбак взвыл каким-то редко употребляемым матом, достал нож и отрезал сеть от троса якоря. Затем уже идиотски грубым способом мы где-то за полчаса втянули в баркас всю длинную сеть

вместе с рыбой. Отрезали ее от второго якоря, завели мотор, развер-нулись и попытались начать движение к берегу.
В мире часто бывает так: все вокруг хорошо, тепло, солнце, радость — и вдруг в каком-то месте в такую идиллию падает на голову людям атомная бомба. И все, нет больше ни идиллии, ни людей. Так было и со мной в тот час. Первое мая, солнце, двадцать градусов тепла на берегу, а я практически тону в ледяной воде, всего в полукилометре от берега, где глубина, может быть, метров сто, а помощь ждать просто неоткуда.
Безнадежность нашего положения я понял, как только мы втянули в баркас сеть с рыбой. Баркас так просел, что волны  запросто перекатывались через него, каждый раз через ту же сеть, доливая воды. Вычерпывать воду не было возможности, так как сеть горой заполнила все пространство. Баркас садился все больше и больше, мы с рулевым примостились на корме. Баркас с трудом шел, но и это было не все. Где-то на половине пути к берегу заглох двигатель. Дергали, дергали заводной шнур, перестали. Одно весло торчало из-под сети на корме, остальные пять были под сетью. В общем, рулевой гребет и правит веслом, я — гребу черпаком. Метров двести осталось. Потихоньку идем, баркас практически похож на подводную лодку, двигающуюся в надводном положении. Сердце колотится, никакого холода не ощущаешь, все подчинено одному движению, а взгляд пожирает-приближает берег.
У меня даже появилась какая-то дикая мысль: «Хорошо, если баркас перевернется, сеть вывалится, а мы на баркас взберемся, будем кричать, заметят — выручат». В такие моменты судьба человеческая где-то там лежит и, поочередно лениво открывая глаза, наблюдает за тобой, как ты там барахтаешься где-то — в воде, огне или еще где-нибудь. И когда она почувствует, что пора ей вмешаться — она вмешивается, а бывает, что и дремлет дальше...
Если бы мы уходили на дно — никто бы этого и не увидел, но так как мы еще болтались на плаву и неистово гребли, из будки кто-то вышел. Наверное, увидел баркас, потом, видимо, позвал других. Все выбежали, кинулись ко второму баркасу, начали сталкивать его в воду, устанавливать мотор, потом пробовали его завести, он не заводился. Мы все это видели, и уже ничто нас не могло остановить, на худой конец, вплавь бы добрались. А там уже, как Бог бы дал. Короче говоря, мы дошли сами до упора в берег, в том месте он был довольно пологим. Нам помогли вытащить баркас, потом вывалить на большой расстеленный брезент сеть с рыбой.
Под неумолкающий мат и угрозы бригадира за то, что отрезали сеть, мы прошли в будку. Мой напарник попросил водки, мне бы тоже не мешало тогда влить в себя хорошую порцию, так ведь нельзя, предстояло ехать за рулем довольно далеко, да еще в праздник, да еще через два города. Пришлось ограничиться огромной кружкой чая. Где-то через час, обогревшись и подсушившись, я вышел из будки. Картина, которую я увидел, была более чем неожиданная: рыба, вернее сеть с рыбой, спутанная таким цельным огромным клубком, так и лежала на брезенте. А в стороне, рядом с нашей машиной был расстелен еще один брезент, на нем расположилась вся бригада и торжественно отмечала Первомай, используя мою водку и тушенку. Уже валялись семь или восемь пустых бутылок и с десяток банок из-под тушенки. Им рыба была не нужна, да им вообще уже ничего не было нужно; шел оживленный разговор, а времени было уже около девяти часов утра.
Володя говорит: "А знаешь, Андреевич, я же сегодня старший колонны от нашего завода, так надо попасть в Орск хотя бы до конца демонстрации!" Я ему шепчу: "Ты попроси ребят, пусть рыбу из сети вытряхнут, там же не подойдешь. Судаки такие с  острыми  иглами торчат — ничего взять невозможно. Не знаю, как они вообще ее разбирать будут".
Володя, под шумок, передал двум рыбакам по бутылке водки. Они тихонько отошли, потом быстро вернулись к "столу" — как ни в чем не бывало. Дали знак, что все сделано. Володя отозвал бригадира, попросил все-таки дать нам рыбы. Они пошли к сети. Через минуту истошный мат бригадира дал понять, что случилось что-то неординарное. Я пошел к ним. На брезенте лежала гора рыбы, но сети не было. Как позже выяснилось, те двое рыбаков с помощью перочинных ножей быстро освободили рыбу, а то, что осталось от сети, куда-то спрятали.
Чтобы смягчить удар по бригадиру, я оставил ему баранью тушу и все, что осталось из питья и еды, а также боеприпасы. Он успокоился, потом подошел к куче рыбы, вытянул из нее самого крупного сома (я его еще взвесил для интереса, чтобы потом ориентироваться —12. 600!), отбросил в сторону со словами: "Это для Нади (продавщицы), у вас сом не выписан. Остальное выбирайте".
Здесь же стояли обычные напольные весы. Мы с Володей быстро собрали сига отдельно, все остальное — тоже отдельно. Причем, килограммов десять оказалось уже несвежей рыбы, той, что была пропущена при прежних выборках, но мы ее тоже взяли. Погрузили в кузов, прикрыли свежей травой и двинулись домой, в Казахстан.
Город Гай мы объехали далеко, а Орск просто так не объедешь: две реки, Орь и Урал, так укрывают город, что ехать надо только через него — в принципе, через центр нового города. Машина — бортовая, из другого "государства", праздник, куча свежей рыбы — при всех наших правах это было бы соблазнительно для любого желающего с каким-либо удостоверением и даже без него. Но встречавшиеся по пути следования милиционеры, лишь усиленно махали жезлами, показывая — быстрее, мол, проезжайте. Не было у них в тот день обострения интуиции.
Я высадил Володю в центре нового города, а сам двинулся на мост через Орь. Через пару часов был дома Из 100 килограммов сига в тот первый раз половина примерно пропала. Ну, не совсем пропала, а потеряла товарный вид. Сиг — чудесная рыба, с небольшой головкой и мелкой чешуей. Вкусная, жирная, ее даже коптить нельзя — вся стекает, одна шкура да хребет остаются. Ее надо так — поймал, сразу внутренности выбросил, присолил, потом — вези. Если это не сделать, — через три часа кости брюшины вылезут наружу. Так у меня и получилось в первый раз.
Рыбу в тот первомайский день я практически всю сдал в столовую, и на ужин в бригаде впервые была рыба, и какая рыба! Сети на Ирикле в большинстве своем "десятирики", т.е. с ячейкой 10хl0 см, мелочь не ловится, а то, что ловится, меньше 2-3 кг не бывает. Боялся я, что купание утром в ледяной воде скажется, но нет, слава Богу, обошлось, и доехал нормально, и на праздник в компанию успел, да еще с рыбой.
Та поездка была разведывательной. Больше я не искал председателя или продавщицу, а ехал прямо в бригаду. Так было и удобнее, и проще с любой стороны. Тем более, как я потом узнал, никто и никогда к продавцу не шел. Да и вообще, в ларек или через ларек шла, хорошо, если треть улова. А две трети оборота шли в деньгах. Деньги рыбаки брали на месте. Официально они получали аккордно за каждый выловленный и сданный в ларек килограмм рыбы по 35 копеек. Поэтому им гораздо выгоднее было продавать рыбу на месте по розничной цене (помните, сиг по 2 рубля, сом — 1.20, остальное по 78 коп. за кг). Часть денег они пропускали через ларек, т.е., по бумагам получалось, будто сдавали рыбу (по 35 коп). Кто там знал, сколько на самом деле рыбы отловлено и сколько реализовано! И ведь не только себе надо было «иметь», но еще и восточную половину области, причем, заметьте, лучшую ее половину, руководящую, надо было обеспечить и рыбой, и деньгами! Так что, ловись рыбка, да кормись те, кто может.
Как было уже сказано, все работники в рыбколохозе были наемными, они ничего этого не знали. Их присылали по линии отраслевого министерства откуда-нибудь, где путина уже прошла или люди появились свободные. Конечно, отправляли в такие командировки больше тех, кто дома не был нужен. Они ехали с удовольствием,   знали- что, там кормят, ежедневно поят, зарплату дают, да еще командировочные получаешь. И семьи рядом нет — красота! Эти «работяги» и делали навар тем, кто присасывался к рыбным берегам, т.е., руководил «процессом». Так было еще при Союзе. Сегодня все это уже узаконено и осуществляется вполне легально. Хоть на рыбе, хоть на крабах, на икре, золоте, алмазах, нефти, газе, лесе и т.п. Сейчас к этому добавилась земля.
Не знаю, как сейчас, но и тогда особым злом, кроме рыбколхозного, было то, что все лето вокруг таких бригад крутились десятки прикрытых браконьеров. Они, в большинстве своем - жители Орска, Гая и др. населенных пунктов, брали отпуск и шли как бы «в помощь» на работу в рыболовецкую бригаду, т.е., под ее «крышу». Катера рыбинспекции регулярно бороздили водохранилище, вытаскивая якорями снасти, расставленные браконьерами вдоль берега. А свои, которые под «крышей», ставили сети и снасти в затонах, устьях оврагов и т.п. Весь свой отпуск или просто свободное время, рядом с бригадой, вернее, внутри бригады, они ловили рыбу для себя, отправляя ее ежедневно домой или в условленное место. Чтобы понять выгоду всего этого, можно сравнить: одна голова большого вяленого леща на рынке стоила 5 рублей, и то ее трудно было достать. Купить такого леща у рыбаков можно было всего за рубль. Посолил, провялил — мини-мум четырехкратная прибыль! А если ты не купил, а сам поймал? Завези бригаде трехлировую бутыль самогона и лови рядышкм неделю!
Ну да ладно. После той первой поездки, затем второй, за рыбой для «сабантуя», я начал ездить на Ириклу по мере необходимости, когда запасы рыбы подходили к концу. Деньги уже практически не брал с собой. Денег у них своих хватало. Я получал заказ и по рыночным ценам того времени завозил рыбакам то, что им было необходимо и что в городе тоже становилось дефицитом, — разные виды мяса, сметану, творог, овощи. Рыбу я уже брал не подряд, а на выбор и, конечно, отборную. Рыбаки научили меня долговременному хранению рыбы.
Если раньше я при засолке рыбы каждый раз менял рассол и ждал, пока бочка закончится, то потом один и тот же рассол использовал месяцами. Да и рыбу тоже. Снизу из бочки вытянул две-три штуки — сверху добавил столько же. Получался постоянный засолочный оборот, и я всегда имел любую рыбу, готовую к употреблению. Вытащил из бочки, на чердак под металлическую крышу подвесил — через пару часов полувяленая рыба. А со свежей летом поступал проще.
Как-то раз привез килограммов двести. Взял в основном сазана и карпа. Мощные, толстые такие, на вид, как молодые поросята. Я их запустил на время в двухкубовые металлические баки, там у меня вода грелась для полива Так вот, запустил утром и ушел на работу. А через забор у моего дома была колхозная столовая. Звонит заведующий: «Василий Андреевич, у вас по всему огороду что-то прыгает». Пошел домой — да, действительно, прыгают по огороду карпы и сазаны двух-трехкилограммовые. Этот вид рыбы очень живучий, когда я их привез — лежали смирно, а как пустил в воду — сразу ожили и начали выпрыгивать из воды, баки-то открытые были. Попросил поваров столовой собрать и взять себе, а на баки сделал деревянные решетки. И все лето у меня там плавала рыба. Надо — берешь вилы овощекартофельные, с тупыми концами, и какую захочешь рыбу, такую и «ловишь» этими вилами.
Кругом на сотни километров — степь, а у нас в доме всегда была рыба Как я уже писал, браконьером никогда не был и не буду, даром ничего ни у государства, ни у людей не брал, но рыбу имел и в степи. Позже, когда вернулся домой, в рыбные вроде бы места — море рядом, Днестр, озера естественные и искусственные, а рыбы   такой  уже не было. Уже выловили и «выели» всю. Людей много, рыбы мало. Такова жизнь. Не знаю, как сегодня на Ирикле, но если мне скажут, что там сейчас все отлично, все контролируется и т.п., я не поверю. Слишком много у нас появилось тех, кто любит брать, потому что им и их окружению хочется кушать. А такая некачественная плесень, как показало нынешнее время, размножается во много раз быстрее, чем та же рыба, скот и птица, да и все, что есть на земле живое и съедобное. Берегитесь люди!

                СОСЕД

Выбирая дом, сперва - выбери соседа, — гласит мудрость. Скорее всего, так оно и есть. Разные по жизни были соседи, хорошие и не очень. Приходилось как-то сосуществовать — куда денешься, жить-то надо.
Расскажу об одном из моих бывших, довольно многочисленных соседей только потому, что это особая ситуация, для примера. Не стандартная для нас, славян, но в какой-то мере классическая, — для других наций.
Жили мы  с  ним  в  Ащелисае - огород в огород. Соседа звали Иосиф, фамилия созвучная с моей — Рунковский. Был он,  то ли из ополячившихся немцев, то ли из онемечившихся поляков, но считал себя чистокровным немцем и гордился тем, что в отличие от своих сверстников, тоже немцев, переженившихся на девушках других национальностей, имел жену — чистокровную немку.
Иосифа, как и многих других немцев — бывших колонистов с Украины, Поволжья и других мест, с началом войны депортировали подальше на восток. В Казахстан и Сибирь.
В тот критический период власти посчитали, что оставлять людей немецкой национальности при приближении немецких войск, — чревато непредсказуемыми последствиями и еще более усложнит положение советских войск, у которых могут возникнуть серьезные неприятности и с фронта, и с тыла.
Депортация была проведена оперативно и жестко, если не сказать, жестоко. В тот период, когда германская армия наступала по всему фронту, от Карелии до Крыма, разбираться, кто лоялен, а кто нет, было некогда, да и некому. Поэтому всех гребли одной   военно-политической гребенкой — мужчин и женщин, стариков и детей. Ситуация на фронте не давала возможности обращать внимание на гражданское население, а уж к тем, в ком подозревали потенциальных врагов, внимание и отношение было, соответствующее  времени….
Много бед обрушилось в то время на головы этих вынужденных переселенцев. Около трети из них не выжили еще в первую зиму, то есть, во время выселения.
Но немцы — есть немцы. Они работали, сперва, в специальных резервациях, затем на вольных поселениях. Они оставались верными своим национальным традициям, своей вере, не растворяясь в ставшем им чужим и чуждом в одно время, большинстве. Лишенные элементарных политических прав, а их не брали в армию, не избирали в политические органы, не позволяли вступать в партию, комсомол, не ставили на руководящие должности, не выдавали паспортов и не разрешали выезжать за пределы определенного села, района, без специального разрешения. До 1956 года, они просто были никто.
Выглядело это довольно странно и дико. Лучшими работниками на производстве, как правило, были немцы, а награды и льготы получали совсем другие люди. Но рассказ не об этом.
Как человек, близко знавший многих из тех немцев-переселенцев, могу сказать, что большинство из них понимало ситуацию и не обозлилось на власть и окружающих людей. Они просто жили своей жизнью, доказывая свое право на достойное к себе отношение. И добились своего.
В основной массе, работавшие рядом с нами немцы, в пятидесятые-восьмидесятые годы были нам добрыми друзьями, сослуживцами, соседями и даже родственниками. И все же они старательно сохраняли и развивали свое, врожденно-наследственное — точность, аккуратность и в то же время — индивидуализм, эгоизм и расчетливую, если хотите, скупость.
Подавляющее их большинство было не склонно к пьянству, тем более на работе. Чисто немецкие компании гуляли вокруг одной бутылки водки, в то время как русские соседи на гулянку,  брали, минимум, по бутылке на участника, включая молодежь.
Вот мы и подошли к одной из характеристик моего соседа, даже не как немца, а как человека. С его скупостью я познакомился еще в пятьдесят шестом году, когда мне довелось тянуть трактором   его комбайн. Он тогда работал на сцепе двух прицепных комбайнов и выделялся лишь тем, что в целях экономии, в бригаде не питался всю уборку. Утром и вечером мы кушали в бригаде, обед нам привозили в поле, а он в это время что-то доставал из огромной дерматиновой сумки, и в стороне жевал. В бригаде он брал только чай. Повар наливал бесплатно, то есть за наш, общебригадный счет.
Лет через десять, работая уже главным экономистом, пришлось мне снова сесть за штурвал комбайна. Пришла новая техника, сажать на нее было некого, собрали всех, кто когда-нибудь убирал.
Мне, как главному экономисту, одновременно парторгу колхоза, даже интересно было вспомнить молодые годы. Тем более, все под рукой — и косишь со своими бывшими коллегами по работе еще в МТС, и побеседовать всегда можно на любую тему, и норму выработки уточнить сразу, по ходу уборки.
И вот тут — классика. Едем как-то утром на машине в бригаду, комбайнеры — человек двадцать. И тот самый Иосиф Рунковский, тогда уже мой сосед, вдруг громко заявляет: «О цэ, вчора прыихав вэчером дудому, а жинка взяла бутылку пыва в столови. Я жахнув пивбутылкы. А вэчиром прыиду, жахну, що осталось». Все, кто сидел на скамейках, моментально оказались на полу кузова и корчились от хохота. И не потому, что Иосиф выдал какую-то хохму. Он говорил не на публику и не для похвальбы, а говорил обычную правду. Ребята, для которых и бутыль пива в три литра, не считался за норму, зная его патологическую скупость и жадность, были просто растроганы и поражены таким его откровением.
Но самое интересное, случилось еще через несколько лет. Где-то часов в двенадцать ночи, к нам зашел в гости тогдашний главный зоотехник колхоза, Каркулов Бахиткерей, с женой. Шли из гостей, а у нас свет горит, ну, и заглянули на огонек. И тут у нас появились проблемы. С едой не возникали, а вот со спиртным в селе в то время, всегда была напряженка. Я говорю жене: «Пока я их раздену и приготовлю стол, сбегай к соседям, лучше к Рунковским, у них должна найтись хотя бы бутылка водки». Знал же я, зачем пожаловал гость.
Ясная морозная ночь. Половина первого, жена пошла через огород к соседям и минут двадцать стучала во все окна. Наконец, через сарай, вышла жена Иосифа. Моя говорит: «Извините, к нам пришли гости, не найдется ли у вас бутылки?» «Есть», — отвечает соседка и через пару минут выносит пустую поллитровку. «А полной, у вас нет?» — спрашивает наш посыльный. «А, нет, полной - нет», — неуверенно отвечает соседка.
В итоге я извинился перед гостями. Попили чаю, и они ушли. Потрясенный, я не стал наутро никому об этом говорить, потому что ничего нового в этом не было, да  и  за себя было неудобно. Надо всегда быть готовым, к приходу нежданных гостей.
А, в общем, в  Ащелисае, соседи у нас были хорошие..



                ВОКРУГ ЛЕСА
По статистике десять процентов лесных площадей земли находятся в России. Лес, как нефть и газ, а также другие разновидности природных ресурсов, всегда был продуктом экспорта и приносил значительные доходы в казну государства. В силу того, что российские леса, имеются в виду товарные, расположены в холодной зоне, то наша древесина, как строительный материал, была по качеству гораздо выше, чем такой же продукт из влажных тропических лесов. Поэтому такой товар во все времена пользовался спросом.
Я никогда не жил в лесу, я степной житель, всегда, как и должно быть, преклонялся перед лесом, когда удавалось попасть в него, любовался его красотой и величием, особенно снежной зимой. И пишу вовсе не о лесе, а о том, что вокруг леса.
Раньше в лесу жили разбойники, воры, бабы-яги, лешие, сегодня вся эта нечисть живет вокруг леса, но продолжает кормиться с него. Это не я придумал, это просто так и есть. Лесным деревьям абсолютно все равно, какая в той стране, где они растут, власть, и кто их в итоге срубит, монархист или демократ, ведь кто-то все равно срубит. Но это очень не все равно для тех, кто рубит, так как все они считают, что это их лес или, по крайней мере, очень хотят этого. Вообще весь процесс лесоразработок можно условно разбить на три больших этапа. Первый — это заготовка леса и его реализация при царе, когда никто не имел возможности вывозить за границу без царского дозвола, второй — это советский период, когда тоже никто не имел право экспортировать лес, минуя власть. В то время копейку на объемах и ценах могли иметь лишь работники и отдельные поставщики леса, наконец, третий постсоветский период, безвластный до последних лет по своей сути, когда лес рубили и продавали те, кому он достался при первичном крупном дележе сфер влияния. Из альбома жизненных фотографий я достаю одну, связанную непосредственно с лесом, так, вскользь, мельком, как именно фото.
В начале семидесятых я работал главным бухгалтером колхоза в Казахстане и не знаю, по чьей воле, был включен в состав ревизионной комиссии областного "Межколхозстроя". Приглашает меня как-то начальник облсельхозуправления, раньше он был начальником планово-экономической службы и знал меня по работе. Приглашает и говорит: «Есть необычная просьба. Пришло письмо из Москвы, вроде как из прокуратуры Союза, там раскручивают большое лесное дело, и упоминается наша область, с негативной стороны, естественно. Обком партии поручил мне разобраться и прояснить ситуацию, в которой область оказалась. Дело идет о заготовке леса нашими колхозами, совхозами и строительными организациями. Вроде бы мы и не заготавливали, а лес получаем вне фондов и т.п. Мне нужна ясность. Что делается на самом деле.
Я должен представить объективную справку в обком через пару недель. Задействовать специалистов "Межколхозстроя" не будем, у них самих наверняка рыльце в пушку. Поэтому они ничего не должны знать о твоей работе. А ты поедешь в г. Тайшет Иркутской области, есть там комбинат "Тайшет-лес", вот прокуратура и клеит нашу область к тому комбинату. Мы решили послать тебя. Думаю, понимаешь, что все это не так просто и наверняка небезопасно. Но нам нужна хотя бы одна конкретная зацепка, хотя бы пару реальных примеров на территории области, а дальше мы здесь сами на месте разберемся».
Он дал мне командировочное удостоверение сроком на десять дней, еще раз предупредил о конфиденциальности поездки, и мы расстались.
Дома я объяснил председателю, почему еду в командировку по направлению из области, не вдаваясь в подробности, Каструбин Г.И. благословил меня, он понимал, что это не так просто, но не возмущался на руководство области, он сам был человек государственный.
Дело было летом, на машине я выехал в соседний город Орск, оттуда поездом до Новосибирска, затем снова поездом через Красноярск до Тайшета. Лето, красота в Сибири, на подъезде к Тайшету речка Бирюса, сразу вспомнил песню шестидесятых "Там, где речка, речка Бирюса, ломая лед, шумит, поет на голоса..." Но по мере приближения к Тайшету, я на красоты все меньше обращал внимания, задавался вопросами- что меня ждет там, и как мне вообще себя вести? Никого и ничего не знаешь, а надо узнать и быстро.
Приехал я рано утром на станцию Тайшет. Из вещей — только  небольшой чемодан. Без пиджака, рубашка-тенниска, брюки, сандалии. Ничего особого, обычный летний сибиряк. Решил пока никуда не ходить, в гостиницу не устраиваться, просто осмотреться. Зашел в привокзальное кафе. Там никого, какой-то мужик средних лет, по внешнему виду было очень заметно, что и многое нечеловеческое ему не чуждо. В кафе была одна буфетчица, я попросил две кружки пива и парочку  местных  рыбок-омулей, полукопченых.
Сел за столик, недалеко от того мужика, пока без всяких мыслей, просто интуитивно. Начал пить пиво, впервые попробовал байкальского омуля "с душком". Почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, и по судорожному глотку мужика все сразу стало ясно. "Пиво не желаете?" — как-то по инерции спросил я. Он буквально вскочил и через секунду был рядом. Я ему показал на кружку, на рыбу, он с жадностью выпил целый бокал залпом. Принес еще два бокала, завязалась непринужденная беседа. Я сказал, что ищу работу, приехал из Бурятии. Просидели мы с ним часа два, оказалось, что мне повезло попасть на источник, пусть не совсем чистый, но с большим дебетом изливания.
Оказалось, что он лет десять работал стрелочником на отделении лесокомбината при станции. Там у них свои пути, свои рампы, весы, тепловозы и соответствующие структуры. Вытягивая из него по ниточке разрозненную информацию, я наматывал ее себе на клубок, играя на том, что он был явно на кого-то в обиде. Так оно и оказалось-его недавно без всяких объяснений выгнали с работы именно за лишние разговоры. Хотели вообще прибить, но дочка его работала там же дежурным весовщиком, была замужем за каким-то авторитетом, поэтому его даже не били, а просто выгнали.
Узнал- то я многое, но слова к делу не пришьешь. Подальше от греха я отделался от нового знакомого, пошел в город на почту, позвонил начальнику в область, съездил к лесным рампам, там девятое чудо света — многометровые штабеля леса на огромной территории, на вид отдельные из них, видимо долго лежащие, уже гниют или во-обще сгнили. Человеку впечатлительному — это как фильм ужасов, по крайней мере, декорации к нему.
К обеду я пришел на вокзал и снова зашел в кафе. Шел обед, народу было много, шум, гам. Мне это даже было к лучшему, не выделяешься в общей массе. Взял обед, начинаю кушать. Смотрю, идет знакомый тот мужик, подошел — сел. Спрашивает, был ли на комбинате по поводу работы, и кто я вообще по специальности. Я сказал, что закончил лесной техникум, немного лесником работал, но на комбинат пока не взяли, своих, мол, лесников девать некуда. Чтобы повысить интерес у мужика, заказал ему пару пива, рыбки. Тот сказал, что хорошо, что меня не взяли, они, мол, чужих боятся, а сами творят с лесом, что хотят.
Целая лесная мафия, и никто им ничего, мол, не сделает. У них денег больше, чем на складах леса. Мне, говорит, по-хорошему надо срываться отсюда, да куда. Жены нет, дочка одна, я ее вырастил, теперь она меня кормит, живу один, так, не живу, а отживаю. Начальникам своим горло бы перегрыз, да у них зубы покрепче, но все равно когда-то отомщу. Возьму и запалю лесохранили-ще, хотя бы чем-нибудь их достану. «Брось,- говорю ему,- дурака валять, для них это еще лучше будет, если все сгорит, а леса опять навезут леспромхозы».
Мужик он был, в принципе, не глупый, на фронте танком командовал, потом машинистом паровоза работал. За долгим обедом я дал ему понять, что было бы неплохо какой-то компромат собрать на своих недругов, да отправить куда-нибудь. «Да какой там у меня компромат,- сказал мужик, - у меня ничего нет, да никто и не даст мне никакой бумаги». Когда он закончил третий бокал пива, вдруг вспомнил — когда его выгнали со стрелок, он пару месяцев ,до весны ,подрабатывал кочегаром в котельной. Туда после нового года привезли из бухгалтерии комбината целую грузовую машину каких-то прошлогодних бумаг и приказали сжечь в печках котлов. «Мы их тут же и сожгли.-сказал он.- А я хорошую стопку подшитых папок в углу припрятал, дровами забросал, пусть, думаю, на растопку пригодится. Может там что-то поискать можно». Он предложил мне пойти с ним поискать, а вдруг что-то попадется интересного. Я сказал, зачем мне это дело вообще, никуда идти с ним не буду, а если вдруг он что-то стоящее найдет, то я ужинать буду снова в кафе.
По правде сказать, я не знал, как поступить. Много по жизни людей прошло передо мной. Всякие попадались на пути, и никогда я еще не ошибался в людях с самого первого общения, а тут такой случай. Какая-то подстава, вряд ли. Первым нашел его я, а не он меня. Никто не знает меня и никто не знает, что я здесь и зачем. Здесь главное не переиграть. Посмотрим, что будет дальше. Но оставаться мне теперь здесь дальше нельзя, хоть найдет тот мужик что-то или не найдет, а я его просто не знаю, а вдруг на него кого-то ловят? .
Я пошел к кассе ж/д и взял билет на московский поезд до Новосибирска, купейный вагон, верхнее место. Раз верхнее, значит снизу уже кто-то едет и не из Тайшета. Билет в кармане, еще раз отправился на лесную рампу, посмотрел на эти монстры-штабеля, понаблюдал, как; кранами грузят лес. Мужик тот рассказывал, что даже в отгрузке леса есть свои нюансы — своим грузят свежепоступивший лес, а по госфондам — гонят весь лежалый. Он тоже неплохой, но уже местами подпорченый.
К шести часам подошел к кафе. Осмотрелся — все вроде нормально. Кафе снова было заполнено, и мой мужик уже сидел в углу за двухместным столиком. Его, видимо, в кафе знали, знали его нынешние возможности, но не прогоняли, знали, что зять у него в авторитете. Я подошел к барной стойке, взял пару кружек пива и традиционную рыбу-омуль, подсел к нему. «Вот здесь,- мужик показал на дерматиновую черную сумку с молнией, стоявшую у ножки стола,- я насобирал штук шесть папок, в них прошлогодние документы, все они связаны с лесом, я так думаю. Не очень в этом понимаю, но, думаю, тот, кто заинтересован, сможет в них что-то найти. Ты, я вижу, неплохой парень, может, найдешь кому передать все это, только не в наших местах. Может, хоть как-то это мафию остановит, здесь же жить уже от них невозможно. Они же не только лесом, они же всеми людьми здесь манипулируют».
В начале восьмого, я взял еще два пива, сунул в руку опешившего мужика полсотни рублей в порядке гуманитарной помощи, сказал, что мне надо на автобус, и вышел из кафе. Обогнул вокзал, оглянулся — вроде бы нормально все, вошел в вокзал со стороны перрона и сел за угловой столик уже вокзального ресторана. До поезда оставалось минут сорок. Для порядка перекусив в ресторане, вышел прямо к прибывшему московскому поезду . В вагон садился один. Неплохо. Еще перед рестораном я зашел в туалет, переложил принесенные мужиком шесть подшитых папок к себе в чемоданчик, с трудом его закрыл, а сумку бросил в коридоре. Зашел в купе, там ехала семья, муж, жена и дочка лет десяти, едут до Москвы, ну и, слава Богу, а то прямо детектив какой-то.
Я зря так весело тогда думал обо всем этом. Только позже я узнал, что уже человек десять из разных мест, выезжавших на сверку по лесу, не вернулись домой из командировки в тайгу. Конечно, я горел желанием посмотреть, что же мне принес тот стрелочник, может, это обычная макулатура, но все-таки сдержался и папки из чемодана не вынимал.
В Новосибирске пересел на одесский поезд ,  он  ходил  через  Орск , в купе ехало нас всего двое. Пока напарник спал, я все-таки достал папки, сперва одну, потом по очереди все остальные. Если бы я нашел какой-то самородок в тайге, золото или какие-либо камни, может быть, меньше обрадовался, чем заполучив эти папки. Здесь не было водяных знаков и каких-то тайных шифров, денежных переводов и перечислений. В трех папках из шести были оригиналы полных договорных комплектов, справок о выработке трудонорм, расчет по лесу и номера грузовых квитанций на отправленный лес, куда, кому и за что. Денег там не было, был только лес, только потом переводимый в деньги.
Это была победа. Я бы никогда ничего подобного не получил, практически даром, а если бы и получил, то домой уже мог не вернуться.
Приехав домой, я соединил вместе информацию от случайного знакомого с документами, полученными с его же помощью. Вырисовывалась определенная схема по данному комбинату, скорее всего, судя по тому, что этим направлением заинтересовалась прокуратура, такая схема действовала во всей лесной отрасли. Как все простое ,схема была гениальной, действительно, ловкость рук, слов и никакого мошенничества. Образовывались специальные группы, небольшие по численности, в их числе обязательно кто-то из отдела реализации, весовщик, диспетчер, желательно бухгалтер и один-два, как говорят сегодня — дилера-договорщика.
 Договорщик — практически главная движущая сила. Он может работать на комбинате или в его системе, кем угодно, электриком, мотористом, дежурным, не важно. В период своего отпуска, а это два месяца по сибирским условиям, он определяет зону своего действия, посильную, т.е. выполнимую по охвату с учетом располагаемого времени. Определив зону, договорщик выезжает на место, его основная функция — вначале заключить договор.
Что он делает? Он предлагает остро нуждающимся в лесе степным хозяйствам, следующий способ гарантированного получения хорошего леса: нанимает на месте, там, в лесу, бригаду, от имени колхоза заключает с ней трудовой договор на заготовку леса. Заказчик никаких затрат не несет, просто его как бы бригада, работает в конкретном леспромхозе, за каждые 15 трудонорм бригаде (читай, заказчику-колхозу) выделяется 1 кубометр леса, бесплатно. По мере накопления трудонорм, например, набралось их на 90 м;, леспромхоз отгружает колхозу-заказчику вагон леса. Естественно, провоз за счет заказчика И только получив лес по накладным и в натуре, заказчик оплачивает бригаде, вроде как им нанятой, деньги за каждый полученный кубометр. Деньги небольшие и колхозу это было выгодно. Собственно, работали одни бумаги, никого посылать в лес не надо, только заключи договор, получи лес и заплати как бы зарплату рабочим через лес.
Все прекрасно, колхоз ничего не знает, что там в тайге делается закулисно. А там тоже все просто. Реальные люди могут проходить по многим договорам, на бумаге лес вроде бы заготавливается, потом перевозится на склад при станции и по справкам о трудонормах, по тайному графику отправляется заказчикам.
Внешне все правильно. На самом деле этот лес, именно этот, договорной, ведь есть же и реально заготавливаемый, берется из остатков на складах. Кто их там пересчитывает при таком обороте?. Конечно, все кому надо, об этом знали, снизу доверху. Система работала во всю вертикаль и горизонталь отрасли. Если, к примеру, на овоще-фруктовых рынках Союза от Бреста до Волги доминировали представители Кавказа, от Волги до Енисея — узбеки, а от Байкала до океана этнические китайцы, то в лесном внутреннем "бизнесе" европейскую безлесную территорию ,обеспечивали леспромхозы северной европейской территории Союза, а всю степную зону Поволжья, Казахстана, Средней Азии — леспромхозы Сибири.
Можно только представить масштаб всесоюзного грабежа лесного хозяйства. Деньги делались просто на государстве, на его слабости в данном направлении. Все это можно было ликвидировать очень быстро. Но кому это было надо? Так позже поступили и с другими видами ресурсов. Что интересно, среди комплектов "законченного" цикла в полученных мною папках оказалось несколько крупных заказчиков из дальних совхозов нашей области, где не очень порядочными были «прикормленные» представители леспромхозов, которые заключали договоры, а потом сами же по доверенностям получали деньги.
Реально существующие лесорубы могли и не знать, что их используют во многих договорах. Не знаю, да и не в этом суть. Суть была во всеобщей системе грабежа государства в этом направлении. Справку по командировке я подготовил солидную, но просил больше меня в эту процедуру не включать. Не знаю, какие там были последствия наверху, но думаю, что и сегодня, через   много почти лет, ситуация сильно не изменилась. Скорее всего, просто все эти процессы легализовались и по-прежнему вокруг леса много кого и чего крутится. Не могу и не хочу знать об этом. Но тема не закрыта. Дело в том, что лет пятнадцать до моей командировки в Тайшет мне банально пришлось самому участвовать в заготовке леса, в составе бригады из 10  человек, сформированной из комбайнеров нашей МТС и отправленной не по липовому, а по настоящему договору, с похожими условиями в один из леспромхозов на север Свердловской области.
Это была зима с 1955 на 1956 год, декабрь-январь месяц, самое "веселое" время в приполярной тайге. Группа из 10 человек вся по составу была "целинная", т.е. из приезжих. Кто откуда, от Молдавии до Алма-Аты, состав разношерстный как по возрасту, так и по жизни. Четверо из группы, прибыли в МТС как условно-досрочно освобожденные, двое просто отсидели по одному-два срока, четверо, в т.ч. автор, были просто молодыми механизаторами. Когда нас собрали перед выездом, директор подчеркнул важность заготовки леса для МТС, так как предстоят большие стройки, а по фондам идет мизер. Он также пообещал, что если мы заработаем хотя бы вагон леса, то честь нам будет и хвала, а также мы гарантировано получим по приезду новую технику, тракторы, комбайны и т.п. У меня и так был новый комбайн, только первый сезон откатался, но я не отказался ехать по той причине, что можно что-то увидеть. А то --все лето в степи, а зимой ремонт, одна дорога — общежитие — мастерская через дорогу и опять общежитие. А жить в ту пору в общежитии было слишком даже "весело".
Наобещав нам массу хорошего по приезду, директор умолчал, что пару месяцев назад туда же была отправлена группа "лесорубов", но с тех пор от нее никаких известий не поступало, на телеграмму МТС дирекция леспромхоза ответила, что группа появилась, с неделю побыла и потом исчезла Куда, что, никто не знает. Ну, мы это тоже только на месте узнали, а пока получили по 500 рублей, командировочные удостоверения, назначили нам старшего в виде бригадира Виктора Фадеева, ему было уже лет под тридцать, и вывезли нас на станцию Орск. Оттуда поездом мы отправились в Свердловск (ныне и ранее Екатеринбург).
В поезде нас ждала первая крупная неприятность. Бригадир наш, Фадеев, отсидевший пятнадцать лет из своих тридцати по разным лагерям и колониям, первое с нами организационное действие начал с того, что он хорошо умел делать —собрал нас всех играть в карты. Вагон был общий, поезд шел из Оренбурга на Свердловск и пока д-ехал к Орску, все полки, и нижние, и вторые, были заняты. Досталась нам половина отсека возле купе проводника, там разместились четверо, а остальные рассыпались по третьим, багажным полкам. Фадеев обошел всех и собрал вместе в своем первом отсеке или купе, если хотите.
 Он сказал, что от нечего делать хочет проверить, не разучился ли играть в карты. Сперва играли в "дурака", три на три с вылетом, потом он предложил поиграть на деньги в простое "очко". По инерции все согласились. В течение двух или трех часов, Фадеев выиграл все деньги, находившиеся в наших карманах, попутно успокоил игроков, что это так, просто игра, и он вернет сейчас все деньги, так как все проигрыши были записаны пофамильно. Мы успокоились. Фадеев пошел в туалет помыть руки после денег и пропал.
Никаких тревог по этому поводу никто не испытывал, но где-то к обеду к нам подошел проводник и сказал, что видел, вроде, как наш парень лежит в тамбуре вагона-ресторана с противоположной от нас стороны. Действительно, в углу тамбура, ногами к печке лежал Фадеев, пьяный и весь побитый. Подняли его, идти нам надо через ресторан, начали выяснять у официанта что и как. Он ничего не видел особенного, сказал, что этот парень пришел один, сразу взял двести граммов водки, потом пришли еще двое, подсели к нему, потом он заказал три по сто пятьдесят, потом что-то еще. Начался у них какой-то спор, рассчитались и втроем вышли вон в ту сторону, откуда его привели сейчас. И все.
Мы привели Фадеева в свой вагон .проверили карманы — пусто. Все наши денежки исчезли. Возмущенные члены бригады, а там было еще пятеро бывших "зеков", хотели сразу сбросить Фадеева с поезда, но потом все успокоились и уложились спать на своих верхних полках.
Приехали в Свердловск, а нам еще ехать на север в сторону Ивделя, на станции сказали, что ехать часов двенадцать еще. Билеты у нас были, слава Богу, до конечной станции, поэтому пересели на какой-то местный поезд, еще дореволюционной постройки вагоны и с керосиновыми лампами. Голые доски и жуткий холод. Доехали к нашей станции, там уже ждал трактор из леспромхоза, мы такой еще и не видели. Работает на древесных чурках, газогенераторный двигатель, большая кабина, вся бригада вошла. Трактор, как выяснилось позже, раз в неделю ездит на станцию, почту забирает, продукты привозит, да и таких как мы подбирает. Путь неблизкий, около ста километров до леспромхоза Как сказал по дороге одни из наших бывших "зеков": "Отсюда возврата уже нету". Да, просто так отсюда не уйдешь, да и не уедешь. Кругом тайга, мороз до 50-ти, снег по пояс, да звери всякие, особенно опасны рыси. Это мы тоже по дороге узнали. Узнали также, что рядом никаких населенных пунктов нет. Есть одно село километров в двадцати пяти от леспромхоза, так там живут староверы, стакан воды не вынесут, а будешь возникать — тут же и прикончат. Такие новости мы получили от тракториста, пока ехали.
Леспромхоз, вернее, его центральная усадьба, была расположена на большой вырубленной поляне. Два длинных деревянных рубленных барака и солидный такой дом отдельно. С одного входа в нем размещалась контора ЛПХ, с другого входа, с обратной стороны — столовая с магазином. Нас поселили в бараке ближе к конторе. Большая комната, девять коек. Так как нас было десять, втиснули еще одну койку. Матрацы ватные, подушки тоже и по два обычных тонких одеяла. Никаких простыней-наволочек, это, оказывается, надо было привозить с собой.
Обустроились. Забыл сказать, что перед самым отъездом из МТС я из полученных на дорогу денег купил рабочий комплект со склада МТС- телогрейка, брюки ватные, валенки черные и меховые однопалые рукавицы. Шапки на меня не нашлось, а вышеперечисленное очень пригодилось, и я не раз вспоминал добрым словом нашего заведующего мастерской Гришко Д.С., это он меня чуть ли не заставил: "Иды, - говорит, - Васыль, на склад, там робочу робу привызлы, пидбэрэш, я тоби выпышу, в каси заплатыш и добрэ будэ!" Я так и сделал, да еще в общежитии старое одеяло выпросил у коменданта на портянки, так что был полностью вооружен для лесоповала. Надо сказать, что многие ребята из бригады были куда слабее одеты, в сапогах, а один блатной, даже в кепке.
С тех же командировочных денег, я купил пятьдесят пачек сигарет "Южные", половинки такие, коробку большую спичек, три килограмма соленого сала и несколько консервов, мыло, зубной порошок и полотенце. Тогда я еще не брился, не было еще чего брить в пятнадцать с половиной лет, так что никаких приборов тоже не было. Почему я так расписываю свои приобретения? Дело в том, что из полученных в кассе пятисот рублей почти триста пятьдесят ушло на покупки, полсотни я "зажилил" при игре в карты и спрятал подальше и только сто рублей проиграл. Я не игрок и никогда в жизни не привыкал к азартным играм, но тогда, в поезде, среди новых людей, отказываться было нельзя, вот и проиграл сотню, а больше денег у меня с собой не было. Другие ребята проиграли и то, что получили, вернее то, что осталось к поезду, и все, что у них было из старых запасов. Фадеев своей выходкой в ресторане, поставил всех, как после оказалось в очень тяжелое положение.
Новый наш бригадир, сразу пошел к директору леспромхоза и попросил аванс, на что тот ответил, что вы у нас работаете за лес, мы за выработанные вами трудонормы, платим вашей МТС лесом, а уже они вам начисляют зарплату. Эта новость нас не очень обрадовала, мы попросили дать телеграмму, что мы доехали и просим прислать денег. На этом наши экономические связи с руководством ЛПХ закончились. Вечером, собравшись за длинным столом с приделанными с обеих сторон скамейками, мы устроили "военный совет", где основным вопросом было — что делать? Бежать — исключено, не с чем да и просто невозможно. Остается работать и ждать вестей из МТС. Тут же на стол все выложили, что у кого было — вытряхнули буквально все. Мне пришлось расстаться и с салом, и с сигаретами, консервами и пятьюдесятью рублями. Что делать — общак есть общак. По мелочи насобиралось около двухсот рублей. Еда была еще и у моего товарища, Виктора Морозова. Отличный был пацан из Владимирской области, мы потом с ним в одной бригаде на тракторе работали в колхозе "Красное поле", а осенью он уехал на родину и по-шел в армию. Я был, естественно, самый младший по возрасту, Виктор был старше на два года, остальные члены бригады шли по возрастающей, от 20-ти до 30-ти лет, тому же Фадееву.
Когда подвели итоги инвентаризации, у некоторых заблестели глаза при виде горки мятых рублей и мелочи. Были даже предложения взять бутылку спирта в магазине и обмыть наш приезд. С этой инициативой выступили шестеро бывших зеков среди нас-они привыкли жить сегодня, кто знает, мол, что будет завтра. Здесь начала вырисовываться внутрибригадная коалиция, как сегодня говорят.
Из шестерых наших бывших зеков ,один сидел за убийство, вроде, как по неосторожности, пятеро были обычные мелкие воры. Я бы не сказал, что они были какие-то ужасные и коварные. Внешне нормальные ребята, безотцовщина послевоенная, вот и стали ворами, прошлись по колониям. Принцип у них один — каждый за себя, поэтому наша связка с Морозовым сыграла свою роль, мы стояли друг за друга, может быть, и самые молодые и слабые, но двое- это уже больше, чем один, "даже очень важный". Имея определенный опыт общежитийской жизни, я предложил на эти деньги купить упаковку брикетов горохового супа, сухого картофеля и макарон. Сало у нас пока есть — протянем. Все вместе пошли в столовую, взяли коробку из ста брикетов супа по 1р. 20 коп, мешок сухого картофеля и макароны. На остатки денег, взяли чая черного, а хлеб   в  столовой  -лежал на столах. Я, как самый молодой, подошел к кухне, познакомился с поварами, рассказал, сгущая краски, нашу историю, что нашего бригадира в поезде ограбили и унесли все наши деньги и т.п.. Вид у меня, наверное, был соответствующий моменту. Женщины выложили нам остатки пищи, все что было в котлах и кастрюлях, все равно никто уже не придет, поздно, темно. Не так уж и много у них осталось, но вполне хватило для того, чтобы поднять настроение нашему коллективу. Поблагодарили женщин, пошли в общежитие.
Раздобревшие после ужина, опять собрались на совет. Утвержденным атрибутом власти совета стал огромный охотничий самодельный нож, принадлежавший новому бригадиру. Он перед началом каждого совета вгонял нож в столешницу, и так он стоял, как камертон заседания, вроде как для солидности и обязательности для всех принятых решений. На совете распределили обязанности, кто что будет делать на лесосеке и утвердили график дежурных.
Лесосека была расположена от общежития километрах в двадцати. Выезжали по темноте в начале девятого, как раз к рассвету прибывали и начинали работать. Выдали нам инструмент, самый примитивный — четыре поперечных пилы, сучкорез и одну бензопилу, а также топоры. В рабочий процесс входило — свал, это тоже надо уметь, но у нас уже были ребята с таким опытом, обрезка сучьев, крыжовка (распил по размерам), штабелевка и сжигание веток. Молодняк мы не трогали, да и выделенная нам большая делянка была из ровных, стройных деревьев.
Снег слоем полметра, но рыхлый, сыпучий, морозы - до сорока, но без ветра- терпимо. Мы с Виктором занимались крыжовкой, пилили стволы по 9,6 и 4,5 метра. Тонкомером занимались двое ребят, они же обрубывали сучья. В три часа темнело, и мы тем же трелевочным трактором, который весь день тоже с нами работал, ехали в общежитие. В связи с таким циклом работ и отсутствием денег, пришлось дежурного оставлять дома и за него "упряжку" отрабатывать. Дежурному тоже хватало работы, он варил еду, грел воду, перед этим растапливал снег, топил сутки печь, воровал у столовой дрова, убирал в комнате, мыл посуду и, в общем, сутки был прислугой за все.
Неделю мы прожили более менее. Но припасы закончились. Я, конечно, нахальничал, иногда ходил в столовую, собирал остатки хлеба, горчицы, носил дрова на кухню, иногда   убирал  снег, или выносил что-нибудь, помои и т.п.
На второй выходной мы с Виктором вырубили весь забитый снегом и еще кое-чем леспромхозовский туалет, за что завхоз нам выписал по 15 рублей, и мы купили хлеба и суповые брикеты. Публика у нас была культурная, покушать всегда готова, а найти что-то сделать — никого не поднимешь. К концу второй недели пришли к краху — нет ничего.
Как раз в субботу, мне выпало дежурить, а Виктор поранил сучкорезом руку и тоже остался дома. Наши уехали, попив сладкой водички, я сахара немного вечером насобирал в столовой, а мы сидим и не знаем, что делать. Надо варить, а нет вообще ничего. С нами через стену жил лесничий, сын у него был лет восемнадцати. Они часто вместе ходили на лыжах в обход, брали свои боевые карабины, собаку-лайку и уходили на неделю или больше по заимкам. В тот раз собака осталась возле столовой, там ее кормили, пока хозяев не было.
Мы с Виктором перетряхнули все свои вещи и насобирали целый рубль и сорок копеек! Вот удача! Пошли в столовую, взяли пачку горохового супа, хлеба насобирали, соли, перца, на сдачу взяли по стакану чая. Сердобольные поварихи положили нам пюре из сухого картофеля с подливой, ну, прямо, курорт. Те поварихи, пожилые нерусские женщины, коми и ханты, точно не знаю, но они не думали, кто мы, какой национальности или веры. Мы были их дети и все, и они что могли, то для нас делали. Просто так, как бы это высокопарно ни звучало, как советские простые люди. Такое отношение ни за какие миллиарды не купишь, плохо, что этого никогда не поймут «бедные» наши миллиардеры.
Выходим из столовой с нашими "богатствами", собака соседская бегает, ластится. Виктор говорит: "Вась, ты слышал, говорят, что собак тоже едят. Давай поймаем эту лайку, замаринуем, эх, ребята обрадуются с голодухи!" Я начал его отговаривать, во-первых, собака, а во-вторых лесники с их карабинами вернутся, всех нас на лесосеке положат. Виктор попробовал гоняться за лайкой, она играется, но в руки не дается. Подходим к общежитию, там на месте слива отходов, две сороки прыгают. Я спрашиваю у Виктора: "А сорок едят?" "Да ты что, - отвечает тот, - они же вонючие, а хотя..." Мы сняли на улице длинную бельевую веревку, поставили на маленькую палку большую алюминиевую миску так, что если палку убрать, миска кого-нибудь накроет, насыпали под миску драгоценного горохового супа , протянули веревку в коридор и стали ждать, когда сороки под миску зайдут, а мы их накроем. Сидим, ждем, холодно в коридоре,  одна сорока зашла под миску и клюет горох, а вторую не пускает, видно, никогда горох не ела, понравилось…. А мы нервничаем. В конце концов накрыли мы тех сорок, ошпарили их кипятком, общипали, маленькие такие, смотреть не на что. Положили их, несчастных, с краю стола на бумажке, мало ли что, может никто в рот не возьмет, сороки все же. Сварили мы, как всегда, кастрюлю ведровую воды, в ней пачка супа в одну порцию, и несколько пятен слабожирных плавает по воде, видно, от тех сорок. Миска большая на столе, мы в нее из кастрюли наливаем, а потом с большими деревянными ложками, у которых захват как у комбайна, становились вокруг и ели.
Увидев в окно приближающийся трактор, мы вывалили "суп" в миску, разложили ложки, куски хлеба, перец, соль, горчицу, ну, прям, ресторан! Фадеев вошел первым, увидел сорочьи тушки, сразу схватил одну и бросил в рот. Вошедшие з,а ним буквально вырвали из него, что было возможно, и через пару секунд ,от сорок вообще ничего не осталось, даже костей. Потом все с умилением ели мой суп. Покончив с ужином, Фадеев заявил мне во всеуслышание: "Ты хорошо варишь, будешь постоянным дежурным!" Я ответил, что больше вообще ничего нет съестного и ни копейки денег.
Вечером собрали чрезвычайный «военный» совет. Зеки предлагали взять штурмом дирекцию и вытребовать деньги, в общем, было много предложений и, наконец, слово взял тот, кто сидел за нечаянное убийство: "Ша, - сказал он, поднимаясь, - у меня есть идея". И он рассказал, что в прошлый выходной залезал к нам в подпол. Барак был из бревен, но под ним шел один общий подвал. Под каждой стеной, разделяющей квартиры или комнаты, стояли опорно-разделительные кирпичные стенки. В каждой комнате, в том числе и нашей, был "подпол" с деревянной крышкой. У нас, естественно, было там пусто, а рядом, за стеной, жили лесник с сыном А вдруг у них что-то в подполе имеется, тем более их сейчас нету и когда будут неизвестно? Может, попробовать посмотреть, что там может быть, предложил тот бывший зек и посмотрел на нас всех. Идея сразу всем понравилась. Это, если как находящиеся на необитаемом острове люди, потерпевшие кораблекрушение, вдруг увидели приближение корабля. Флага еще не видно, а вдруг это разбойники-пираты. А черт с ними - пусть будет что будет, лишь бы корабль к нам зашел , думают потерпевшие. Так было и у нас Инициатор взял топор, еще один парень - керосиновый фонарь, и они полезли в подпол. Кирпичи, оказалось, были положены на обычном глиняном растворе, то есть легко вынимались. Мы все стояли вокруг квадратного отверстия и с известным нетерпением ждали новостей, желательно хороших.
Где-то через минут сорок, показался тот инициатор подкопа: «Я сейчас отдохну и полезу держать фонарь, а напарник залезет в дыру, разберется, что так и как». Еще минут через десять из подпола раздался ужасно-радостный крик: "Есть, есть". "Что там?" — кричит бри-гадир. "Да что душа пожелает", - отвечают зеки. Там оказались картофель, брюква, две кадушки грибов соленых, кадушка соленого лосиного мяса, какие-то лесные ягоды и еще, еще, еще. "Что брать?" — кричат из подпола. "Что быстрее , давай картошку. Василий, ты - дежурный , вари быстрее, - кричит бригадир, - прямо в мундирах!" В общем, достали ведро картошки, с полведра грибов, большой кусок мяса. Потом кирпичи поставили на место и устроили пир. Это может понять только тот, кто на голом гороховом супе пилил лес на сорокаградусном морозе. В общем, благодать, пообъедались, и черт с ним, с тем лесником и его карабином, сегодня хорошо и ладно.
Так; мы жили еще неделю. Назрела опасность быть разоблаченными и жестоко наказанными, но опять та счастливая судьба где-то рядом витала да к нам забрела, может, перепутала с кем, может, целенаправленно, но явилась в образе прораба из нашей МТС. Оказалось, что он приехал за лесом. Мы за месяц наколотили для МТС уже вагон леса, и он приехал отобрать, что получше. Мы насели на него, привез деньги? Прораб сказал, что о деньгах никто, ничего не говорил, вас командировали на месяц, вот приедете, и с вами рассчитаются. А деньги на обратную дорогу вышлют на леспромхоз. Но есть просьба, чтобы вы еще один вагон леса заработали. Ребята хотели его уже удушить, но прораб был свой человек, тем более в тот день еще не опохмелялся, он достал все, что мог дать — тысячу двести рублей, пожелал нам удачи и уехал на станцию, предварительно переговорив с руководством леспромхоза.
Я вам скажу: тысяча двести рублей — это не моих рубль сорок. Опять у многих заблестели глаза, но что-то случилось с этими воль-
ными ребятами. Вроде все как было внешне, но уже они были не те, что выезжали по приказу из МТС. Поэтому наш бригадир, тоже тянувший "десятку" за что-то серьезное, подозвал меня к себе и при всех громко сказал: "Слышь, Васек, ты своим детским лицом не раз нас выручал здесь, будешь за завхоза, вот тебе подальше от греха все эти прорабские деньги, пойдите с Виктором, закупите все что надо из расчета на месяц, мало ли что и сколько нам придется быть. Только, прошу тебя, возьми махорки пачек 100 и пару бутылок спирта, чтобы душу успокоить". Так мы и сделали, закупили полуфабрикатов и еще кое-что и стали работать дальше. И тут к какой-то субботе появился лесник с сыном. Хотя мы уже к нему в подвал не лазили, но все равно грех-то на нас висел, и опять та судьба нам улыбнулась. Лесник сразу по приходу зашел к нам, ну можно представить себе, что мы от него ждали. Слава Богу, он был без карабина. Я и до сих пор не могу сказать, когда он обнаружил наше посещение его подвала, может, сразу, может, потом, но это уже теперь не важно. Лесник, обращаясь ко всем сразу и к бригадиру, в частности, попросил помочь заготовить лес для постройки дома его сыну. Они, мол, отобрали место, лес выписан, надо только его свалить, очистить и даже не крыжовать, а только погрузить на трактор и несколько рейсов отправить.
Вот что-то в жизни есть, чего мы не знаем, ведь вот приключилось именно у нас с ним, с тем  лесничим, благодаря которому мы две недели смогли прожить в этих вообще нечеловеческих условиях и делать еще по две, а то еще и две с половиной нормы! И он этого не знал и не желал, а мы это знали, но не желали, выхода другого не оставалось. И мы два выходных дня все десять человек работали для того лесничего или для его сына. Люди, которые всегда легко брали чужое, даже отнимали последний кусок у других, эти люди с какой-то радостью что ли, может, из-за того, что чувствовали какую-то вину, неважно, работали в полную силу и не взяли за это ни копейки! Правда, были спирт и мясо и разносолы в конце, но два дня отработали вместо отдыха.
В последние две недели нашего пребывания лесничий, чуть ли не ежедневно приносил нам свежатину, в основном лосятину, а один раз даже мясо медведя. Он тоже был из староверов, но нормальный советский русский мужик. В общем, вместо одного месяца мы пробыли больше двух, уже дни стали гораздо длиннее, и вообще все было прекрасно. Никаких инцидентов, споров, разборок у нас никогда не было, мы там были не одни, бригад были десятки и насмотрелись мы всякого. Мы тоже могли бы что-то особое выдать, было кому, с кем и где, но не было  ничего  плохого. Можно сколь угодно рассуждать, как да что, а мы вернулись домой целыми и невредимыми.
Наконец-то пришли деньги на обратную дорогу. Ну какие могут быть по жизни идиоты?! Прислали деньги рубль в рубль на общий вагон. А то, что мы люди, что нам надо кушать и пить, никому не нужно. Поэтому вынуждены были взять до Свердловска восемь билетов на десятерых, двое человек по очереди ехали в ящиках под нижними полками целых восемь часов. Сэкономленные деньги пустили на питание до самого Орска. Наше "чередование" под лавку серьезно озадачило проводника вагона: как идет, посмотрит — люди новые сидят, через время опять - другие. По количеству вроде все нормально, восемь билетов у бригады, а лица непонятно меняются.
Ехали мы домой в приподнятом настроении, там же будет куча денег, зарплата, командировочные и все обещанные блага. Но в Орске нас никто не встретил, только сильнейший буран, ночью поезд шел как раз на Кандагач, он ходил через нашу станцию Ащелисайская. Добрались уже без билетов до станции, поздняя ночь, степь, никаких ревизоров. Со станции семь километров пешком, поземка сильнейшая, холод. К утру были дома, хотели разойтись, а потом решили, пока все вместе и до утра мало осталось, пойдем в контору, позолотим ручку, потом обмоем весь этот кошмар.
Пришли в контору, директора нет, зашли в бухгалтерию. Куда там леснику с карабином до нашей бухгалтерии?! Они нас сразу наповал убили! Подняли документы и оказалось, что все мы должны огромные суммы, якобы, взятые под отчет и в счет зарплаты. У меня лично стояло 2700 рублей аванса, у других еще больше. Эти цифры повергли нас в шок. Бухгалтерия и кассир клялись, что мы получили деньги и клялись нам в лицо! Пришлось ждать главбуха, он тоже ничего не знает, я, мол, в лицо всех не помню, а паспортов тогда у нас не было, в общем, "озолотились" мы по полной программе. Пришлось ехать в район к прокурору. Даже по датам расходных ордеров было видно, что мы не могли получать авансы, так как находились за тысячу километров от дома. Но началась такая волокита! Просто в бухгалтерии МТС уже имели опыт с предыдущей партией "лесорубов", отправленных раньше нас и пропавших бесследно. Они подумали, что и мы пойдем тем же путем, не выдержим и разбежимся, кто куда. Проставили нам огромные авансы, сами расписывались  в  ведомостях и деньги забрали.
Чтобы утихомирить ребят, директор распорядился выдать всем по пятьсот рублей аванса, пока прокуратура будет разбираться. Кассира срочно уволили, и она уехала, главбух вообще ушел на тот свет, как специально, и все так и зависло. Так как мы с Виктором жили и работали на центральной усадьбе МТС, то нам постепенно вернули деньги разными способами. А ребята из колхозных бригад, просто разъехались с обидой по месту своего прежнего проживания, а двое, в т.ч. Фадеев, снова загремели в тюрьму. Вот  так добро превращается в зло, так гадкие люди плюют на все, лишь бы сделать себе хорошо, хотя бы сегодня.
Мне жаль тех ребят, жаль того невероятного трудного времени и жаль всего, что было нами достигнуто всего за два месяца. Мы при этом не пытались стремиться к чему-то возвышенному, кого-то или что-то исправить, мы просто хотели нормально жить. И это у нас, простых сельских ребят, получалось, и нам хватало свобод и вольностей. Когда ты при деле, настоящем, полезном людям и тебе, для тебя есть одна свобода — делать жизнь лучше, а не ждать, пока это сделают для тебя другие, те кто-то, глупые и неразумные, которых ты под ногами не видишь, но на них и благодаря им стоишь, да и живешь. Любая мразь может одним мазком, одним росчерком пера или словом, все уничтожить, как было в нашем случае.
Эти были из альбома 30 и 50 - летней давности. Я не знаю, что сейчас творится в лесном хозяйстве, но чувствую, что происходившее полвека назад было лишь цветочки, а сегодня «ягодки лесные» наверняка прибраны к рукам, но не Бабой-Ягой - с ней хотя бы договориться можно.

                НЕ ИМЕЙ СТО РУБЛЕЙ...

Не имей сто рублей, а имей сто друзей», - говорили в старину. Позже «сто друзей» заменили на «сто тысяч». Сегодня от этой поговорки осталось собственно ничего, ни количественной со-ставляющей, что там те сто рублей, даже сто тысяч, да и качественная часть выражения испарилась, выветрилась, что делать — «ничего личного», только бизнес, а в нем — ни друзей, ни родственников, только выгода, выгода, выгода. Этот принцип, вернее беспринципность, культивируется в нашем обществе все круче и есть реальные опасения, что выйдя за предельные рамки дозволенного, такие подходы поставят крест и на самом обществе.
Это сегодня, а мы продолжаем листать простую, обычную и все же удивительную книгу жизни, и откроем страницу, где как раз идет речь о людях, наших друзьях, с которыми волею судьбы приходилось пересекаться по жизни, контактировать по разным вопросам, и насколько это оказалось полезным для нашей семьи. Абсолютно бескорыстная человеческая дружба, когда ты кому-то просто близок и приятен, как человек, и у тебя все это тоже взаимно — вот одна из вер-шин человеческого счастья. Ты никому ничего не должен и не обязан, и тебе тоже никто ничего не должен - вот основа настоящей дружбы между людьми. Все остальное — лишь производное от этого базиса. Много лет назад у нас появились проблемы со здоровьем жены, особенно в зимние периоды. В Казахстане, в северной его части, «зимние» периоды — это холод, бураны, бездорожье. В нашем селе был свой фельдшер Мартын Мартынович Вибе, он был на голову выше любого районного врача и без всяких анализов говорил, что у жены проблемы с почками. Но районные доктора это отрицали и при очередном приступе, когда я привозил ее в район на машине, в сопровождении гусеничных тракторов, в страшнейшие бураны, обязательно что-нибудь у нее выщипывали или удаляли, то аппендикс, то какую-нибудь кисту и т.п. Дошло до того, что хорошо знакомый мне хирург, главврач районной больницы, после очередной операции заявил мне, что знает мою жену лучше, чем я. То, что он вообще ничего не знает, несколько позже убедились все. За многие случаи почти окончательных приступов, когда жена уже была на грани самого плохого, в райбольнице, оказывается, даже не удосужились сделать снимки почек, хотя бы для того, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. То у них аппарат не работал, то пленки не было, то рентгенолога, то головы у кого-то, неважно. А я продолжал возить туда жену при очередном приступе. Это перешло в такую стадию, что и жена, и мы  все, начали бояться очередного приступа, как последнего.
И вот в мае семьдесят четвертого года, я как раз в понедельник должен был ехать в Москву на сессию, а в субботу вечером позвонил Каструбин Г.И., председатель колхоза, предложил поехать с ним на реку Урал и посадить там бахчу, для себя. Территория нашего колхоза не выходила к реке, но соседний колхоз «Доброволец» выделил нам целый остров на реке, который по карте отходил к Казахстану и числился за соседним колхозом. Собственно, это был полуостров, весной его вода вообще весь заливала, потом уходила, оставляя с нашей стороны небольшую протоку, делающую выступ островом, а летом вода высыхала, и полуостров становился доступным для техники и пригодным для посевов и посадок.
Почва была лессовая супесь, с севера территория омывалась Уралом, за рекой уже была Россия. То было идеальное место для посадки бахчи. Арбузы, дыни, тыквы,там росли превосходно, для этого были все условия. Мы даже не всегда могли убирать весь урожай, и после нашей уборки, там еще лакомилась треть расположенного на правом берегу города Новотроицка.
Вот туда мы и поехали с председателем в воскресное утро, прихватив с собой семена бахчевых и четыре сапы, так как ожидалось еще двое гостей из города Орска. Приехали на Урал, встретились с городскими гостями. Один был хорошо знакомый мне Горожанов Михаил Максимович, представитель одного из крупных орских заводов, второго я видел впервые, он назвался Рудольфом Рудольфовичем. Посадили бахчу, разместились на берегу, май, тепло, трава зеленая. Сидим, закусываем, обмениваемся новостями и впечатлениями. Я спросил Рудольфа, почему он не пьет? За рулем, говорит, а через город ехать. А ты чего не пьешь,спрашивает, не из-за того же ведь, что тоже за рулем, кто тебя в этих горах остановит? Да, говорю, мне ехать завтра, с женой не все в порядке, и дома трое детей. И тогда он говорит - я главврач одной из орских больниц, ты привези ко мне жену, я ее просмотрю, может, что-то определим. Вот что такое судьба. Не пригласи меня председатель на посадку бахчи, я бы не поехал, не будь знакомым моим Горожанов, а он в свою очередь знакомый с Рудольфом — мы бы никогда и не встретились. Сейчас даже страшно подумать, как бы развивались события, если бы все было не так.
Недолго думая, я рано утром в понедельник отвез жену в Орск, к Рудольфу Рудольфовичу Пиддэ, он работал главврачом туберкулезной больницы в старом городе, оставил ее там, а сам уехал в Москву. Уже в институте меня нагнала срочная телеграмма с просьбой немедленно появиться в Орске, жене необходима сложная операция. На второй день я был там, взяв академический отпуск в институте. Ситуация был сложной. Пиддэ Р.Р., сам рентгенолог, сделал в своей больнице снимки почек жены, и оказалось, что вместо правой почки у нее огромный камень — коралл, заполнивший все почечное гнездо.
В городе Орске еще тогда была довольно разумная специализация среди заводских больниц, одни занимались чистой хирургией, и к ним везли нуждающихся со всех заводов, другие занимались урологией и т.д. Пиддэ отвез жену в другую больницу, где главврач Шиянов А.Н. был прекрасным урологом и сам оперировал по этому профилю. Он только посмотрел снимки, сразу же положил жену в больницу, сделал анализы и стал готовить к срочной операции, а затем вызвал меня. Операция прошла успешно, мы получили в подарок огромный серый коралл, чуть не стоивший жене жизни. По словам Шиянова, вся нечисть уничтоженной почки начали поступать и в здоровую, и жить жене оставалось месяц-полтора...
Вот вам и бахча, вот вам и наш районный главврач, не удосужившийся за столько лет даже снимок почек сделать, а  только вырезавший каждый раз какую-то мелочь, как поганый телемастер из первых наших телевизионных лет. Слава Богу, все обошлось. Нет на свете уже ни Каструбина, ни Горожанова, ни Пиддэ, ни Шиянова, а жена, благодаря им, живет, и мы с ней будем благодарны этим людям, сколько будем жить. Они того достойны.
А вы говорите «ничего личного — только бизнес» - да провались он пропадом тот бизнес без хороших людей рядом.
               
                СЕКРЕТАРЬ ОБКОМА

В последние годы только ленивый не бросил камень в адрес правившей в советские времена компартии. Я не ставлю перед собой задачу говорить о партии, вспомним о людях, из которых эта партия состояла, особенно о тех, кто занимал в ней высокие руководящие посты.
Рядовые члены партии, в большинстве своем, добросовестно работали, часто показывая пример во всем. Основная партийная работа шла на уровне райкома, а уже с областных комитетов, ЦК республик и далее — шла совсем другая работа, с другими подходами, методами и способами. Номенклатурные работники, начиная с областного уровня, подбирались далеко не по качественным показателям и, попав в эту номенклатурную сеть, как правило, из нее не выпускались. Надо было что-то очень уж страшное совершить, чтобы быть из этих кругов изгнанным. Практически такого не случалось: если удары и наносились, то по первым лицам, остальная номенклатурная масса лишь туда-сюда ротировалась внутри своей зоны (области, республики, центра).
Все зависело от людей. Какие люди — такая и организация, такая и партия. Мы это хорошо знаем, так как на наших глазах те, кто раньше рьяно защищал коммунистические идеалы, теперь (опять почему-то оказавшись у власти), столь же решительно их опровергают.
Так получается, что нынешние «избираемо-назначаемые» лидеры ничем не отличаются от прежних «назначаемо-избираемых». Высокомерие, чванство, абсолютное пренебрежение и неуважение к тем, кто ниже их по иерархической лестнице, хамство, отсутствие собственного мнения (ни «да» — ни «нет»), запрограммированная тупость и в то же время — подхалимаж, угодливость к вышестоящим. Все это — классическая характеристика подавляющего большинства крупных партийных функционеров прежних, да и не только прежних, лет.
Мне по жизни не так часто приходилось иметь дело с высоким партийным начальством непосредственно. Так, разовые встречи. Но расскажу одну быль, которую можно считать классическим образцом партийно-производственных отношений.
Я никого не обвиняю. Понятно, что иногда уговаривать некогда, что необходимо и власть употребить. Но разумно.
Было это давно, а запомнилось на всю жизнь. После блестящего тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, когда Казахстан выдал государству, как тогда модно было считать, миллиард пудов зерна, наступил сухой шестьдесят седьмой. Урожая практически не было, все выгорело. Сидим мы вдвоем в кабинете председателя колхоза. Считаем зерно, а что считать — на семена отбить не можем. Полтора центнера с гектара вместе с половой и землей. Дело к вечеру. И тут вдруг, как снег на голову, в кабинет буквально вваливается третий секретарь обкома. Я не буду называть его фамилии. Он и сегодня живет в городе Актюбинске. Раньше первый секретарь обкома занимался общими вопросами, второй — идеологией, третий — сельским хозяйством, четвертый — всем остальным.
Поздоровавшись, секретарь сразу набросился на председателя: «Сколько сдали хлеба государству?» Каструбин посмотрел на него и говорит: «Да что там сдавать, на семена отобрать не можем, а еще скот кормить, да и людям что-то дать надо». Секретарь вскочил: «Семена, люди — это не ваша забота! Немедленно начинайте возить зерно на элеватор!»
«А чья ж это забота, если не наша? — спокойно говорит председатель, — Вы же людям хлеба не дадите».
«Вы — кулак! — буквально закричал секретарь. — Зажимаете зерно в кулак (он показал, как мы его зажимаем), а то, что между пальцами капает (он снова показал), оставляете государству!»
«Да у нас и зажимать-то нечего, я же вам показываю все наличие зерна — и на бумаге, и в натуре», — не выдержал Каструбин.
«Я буду звонить Журину! (В то время первый секретарь обкома). Где телефон?»
Аппарат был у нас еще довоенный. С вращающейся ручкой. Секретарь начал с остервенением эту ручку крутить. Телефон молчал. После пятого или шестого захода он вдруг ожил и голосом старшего брата моей жены — Петра (ныне покойного) сказал: «Телефон не работает, обрыв, я сейчас на линии, постараюсь скоро исправить».
Секретарь еще более энергично закрутил ручку телефона. Через время Петр отозвался.
«Дайте мне Актюбинск!» — заорал секретарь. «Ты, шо, не пони-мешь, шо линия оборвана», — закричал ему в ответ Петро. «Ты зна- ешь, что я (называет фамилию) секретарь обкома? Немедленно соедини меня с Актюбинском!»
«Ты шо, кыргыз, чи турок? — обиделся Петро, — не понимаешь по-русски, что обрыв?»
Телефон у него полевой, мощный, и ругань заполнила весь кабинет председателя. Нам было неудобно, секретарь из темно-коричневого стал синим от злости, и снова завертел ручку телефона. Аппарат молчал. Тогда за ручку взялся я. Минут через пять Петро, не дожидаясь вопроса, вылил на меня ведро матов, но, услышав мой голос, успокоился. Я попросил его, как угодно, соединить меня с нашим бывшим райцентром Ленинским, чтоб через него выйти на область.
Уже ради меня Петро сделал все, что мог, и с Ленинским соединил Я передал трубку секретарю обкома. Он яростно схватил ее и тут же приказал набрать обком партии. Телефонистка сказала, что Актюбинск занят.
«Кем занят? — позеленел секретарь обкома. «Нашим первым секретарем райкома», — испуганно ответила телефонистка. «Рассоединить!» — заорал секретарь обкома. «Не могу, меня с работы выгонят», — умоляла телефонистка.
В конце концов, соединили его с обкомом партии. К счастью для нас, первого секретаря уже не было. И вот тогда секретарь обкома пошел в разнос. Позвонил начальнику связи области — тот в отпуске. Заместителя начальника, женщину, нашли уже дома Он над ней измывался минут сорок, обещая все кары небесные по приезде. Бедная женщина получила за всех.
Секретарь даже забыл, зачем приезжал. Не попрощавшись, он выскочил из кабинета и уехал. Шофер нашего председателя потом рассказал, что водитель секретаря обкома три часа, выпятив губу, просидел в машине, ни с кем не общаясь, а когда секретарь вышел из конторы и сел в машину, рванул с места и погнал машину, как на пожар.
Через неделю на нашу почту пришло грозное письмо из области с требованием самым жестоким образом наказать связиста, но так как начальником отделения связи была его жена, то наказание закончилось простой отпиской.
Вот такая зарисовка из жизни тех лет.
Всякие были люди, всякие, а  нам  нужно  было  работать.

                ОН  НЭРЬВНЫЙ…

В прежние наши советские времена очень модными были общественные нагрузки. Было их бесчисленное множество, плодились они в какой-то непонятной прогрессии; и так как их исполнение (любое — хорошее или плохое) происходило без оплаты, то и распределять их было проблемно.
Как правило, распределение шло под нажимом. Тут уж привлекалось в порядке аргументов все, что можно, — и патриотизм, и долг, и партийно-комсомольская обязанность, и все, что угодно, по этой части.
Причем, над всем этим многообразием поручений и нагрузок довлел старинный, но достаточно верный девиз: «Кто тянет, того и погоняют». Одним вообще ничего не поручали, бесполезно, мол, все равно не сделает, а на других «навешивали» по нескольку поручений, зная, что они будут исполняться. Другой вопрос, - как и когда?
Когда я работал в колхозе, то незаметно перенес на себя основную массу общественных нагрузок, не потому, что любил эти самые нагрузки, а потому, что легче и быстрее было что-то сделать самому, чем убеждать, уговаривать и помогать кому-то, это делать.
В многочисленном перечне поручений было такое, как ДОСААФ — добровольное общество содействия армии, авиации и флоту. Придумают же такое название — «общество содействия». Кроме распространения лотерейных билетов этой организации и сбора членских взносов (что ценилось больше всего!), надо было что-то еще делать. Добился изготовления сейфа для оружия, закупил малокалиберные винтовки, патроны, различные мишени, думал кружок стрелковый организовать, но все никак не получалось. Прошло довольно много времени — вроде бы все уже было для занятий стрельбой, а сдвигов никаких...
И вот однажды заходит ко мне Николай Гончар, он возглавлял ДОСААФ в другой сельской организации — СРМ. Предлагает в воскресенье коллективно выйти в горы и пострелять по мишеням. У него в организации был малокалиберный пистолет, а винтовок и патронов не хватало. У нас же все это было, и мы быстро договорились. В воскресенье утром я взял в гараже машину, вызвал кассира, взяли из кассы, там стоял оружейный сейф, винтовки и поехали в скалы.
Целый день мы провели на импровизированном стрельбище. Перестреляли не только все мишени, но и все то, что можно было использовать, как мишень. Ребята остались довольны. Все прошло нормально.
Возвратились в село, когда уже стемнело. Гончар попросил положить пистолет до утра в какой-нибудь сейф. Вызывать кассира ночью и вскрывать помещение кассы я не стал, просто положил пистолет в свой рабочий сейф, а винтовки взял на ночь домой.
Летом на работу выходили к шести утра. Я принес из дому винтовки, достал из сейфа пистолет, положил на стол и позвонил в гараж, чтобы послали за кассиром. В это время ко мне зашел бригадир асфальтировщиков,  Феликс Егшатян. Он тоже выезжал с нами на стрельбище, поэтому мы в нескольких словах обсудили прошедшие стрельбы. Потом он попросил аванс в тысячу рублей, у кого-то из бригады дома были проблемы, и требовалось его срочно отправить. Я выписал ему ордер. Как раз привезли кассира, и Феликс, получив деньги, зашел ко мне сообщить, что можно нести оружие на место хранения.
В это время в кабинет буквально ввалился бригадир одной чеченской бригады. Высокий, заросший, в грязной рабочей одежде, и с ходу: «Слушай, дай аванс тисача рублей!» Я ответил, что денег в кассе сейчас нет. «А ты армяну давал! Ест денги». Я повторил снова, что сейчас в кассе нет денег, кассир поедет в банк, если привезет, тогда и решим вопросы аванса.
Бригадир оказался странным: «Дай пятьсот, ну дай триста, сто! Дай три рубля, видиш, у меня геморрой, кровь идет!» — он начал шарить рукой сзади себя.
Пока он кричал, я сидел, но по окончании его надрывной тирады, медленно начал подниматься. На столе передо мной — пистолет Марголина, отдельно лежала деревянная коробка, в которую он упаковывался. Стол с приставкой довольно длинный, и бригадир сперва, не видел, что у меня на столе. Когда увидел мое лицо и протянутую к пистолету руку, начал пятиться задом, не спуская с меня глаз. Через мгновение, он через бухгалтерию, вылетел на улицу. Я, конечно, не собирался в него стрелять, да и пистолет был не заряжен, но довел он меня до крайности.
Феликс вышел за ним. Уже позже, один из колхозников, стоявших в то время у колхозной конторы и ожидавших председателя, со смехом рассказал, чем все закончилось. Феликс, выйдя на улицу, подошел к тому бригадиру, что просил аванс, и в присутствии всех сказал: «Ты что, дурной? Ты чего на главбуха прешь, не знаешь, что он нэрьвный? У него и справка есть. Видел, какой пистолет в сейфе лежит? На полтора километра убойная сила! Хоть немного думать надо!»
Вот так с его легкой руки, все наемные бригады, а это сотни людей разных национальностей, многих из которых разыскивали различные органы, знали, что я «нэрьвный», и у меня в сейфе лежит пистолет. Мне имидж эдакого, сельского боевика, был не особо нужен. Беспокоило другое, все-таки первый этаж, сейф у меня — одно название, полезут за пистолетом, а там колхозная печать... Назло заберут.
Но, слава Богу, все обошлось. Все годы, пока я работал в колхозе, ходил по селу в любое время суток и никогда никого не боялся, потому что и сам никогда никого не трогал. А легенда о моей справке и пистолете так и кочевала из сезона в сезон среди приезжих бригад. Наши-то,  знали, что и как, а чужие верили в легенду. Даже спрашивали, а, правда, и т. д. Я никогда не подтверждал, но и не опровергал такие слухи. Так было удобнее...
Имидж, оказывается, дело серьезное и довольно липкое, трудно-отмываемое. Но, выходит, иногда и полезное.

                ПРОСТО СЛУЧАЙ

...Два года жесточайшей засухи, семьдесят четвертый и семьдесят пятый, запомнились многим людям, проживавшим в те времена на огромном пространстве к востоку от Волги и до самого Иртыша. На территории, где с успехом можно разместить не одну Европу, почти два года практически не было дождей, и стояли бесснежные зимы. В эту зону попали основные хлебообеспечивающие регионы Поволжья, южный и средний Урал, почти весь Казахстан и Средняя Азия. Два года подряд выгорало буквально все. Не было ни травы, ни зерна.
Травостой зерновых не превышал 10—15 см., комбайны не могли убирать их, даже при самом низком срезе.
Для людей не было проблем с хлебом. В зерновых районах, а они, повторяю, как раз и попали в зону бедствия, зерно для продовольствия в запасе было. А вот для животноводства — ни сена, ни соломы не было. И если в первый год засухи, кое-как вышли из зимовки, используя запасы предыдущего года, то на второй год стало ясно, что скот кормить будет нечем Ведь основную массу в рационе животных составляют грубые и сочные корма, которых просто не стало. Все сгорело на полях еще в июне. Ликвидировать животноводство в зоне бедствия, а это миллионы голов скота и овец, никто бы не решился, поэтому власти начали искать выход. Упор сделали, естественно, на местные возможности, а затем на заготовку соломы, хотя бы на стороне. Наша Актюбинская область заготавливала ее в Восточно-Казахстанской области — почти  за 3000 километров. С учетом затрат на заготовку и доставку, тонна такой соломы, стоила дороже тонны макарон, но большое государство шло на это, чтобы сохранить поголовье животных.
Если бы это было сейчас, то животные, конечно же, пошли бы под нож. Мы, нынешние, в гораздо лучших условиях, сумели ликвидировать животноводство почти полностью.
А тогда было по-другому. Конечно, делалось много ненужного и затратного, но все-таки делалось. Была проблема во всеобщем идейном идиотизме, то есть любая хорошая для одних и неприемлемая для других, идея, культивировалась везде, без разговора. И горе было тому, кто пытался кого-то вразумить и говорил что-то  - против. Таких не только власти, но и их окружение, как правило, угодливо-недалекое, неспособное ни на что, кроме устройства банкетов, приемов, охот и рыбалок, старались избивать по любому поводу и ущемлять, дергать и сталкивать, где и с  чем (кем) только можно.
В нашем хозяйстве хватило бы своей соломы еще на две зимовки. Но если бы мы об этом заявили, то выпали из всеобщей обоймы «борьбы за корма». И у нас или изъяли бы излишки кормов, или на нас же, в случае чего, свалили бы все свои и чужие грехи.
Поэтому и мы заготавливали за тридевять земель ту золотую и ненужную нам солому, лишь бы не стоять на пути спущенной «сверху» идеи.
Как было уже сказано, параллельно с заготовкой на стороне, интенсивно велась работа по использованию местных возможностей. Так как косить было нечего, то была начата заготовка нового вида, например, «веточного корма». В ход пошли ветви деревьев и кустарников. А так как в казахстанской степи, этого добра не так уж много, то вырубили все насаждения по балкам и ущельям, лесополосы и т. п.. Специальным решением обкома партии,  за каждым хозяйством,  (колхозом, совхозом) было закреплено различное количество организаций, им был доведен план заготовки веток на корм, который контролировался специальными штабами на разных уровнях. Штаб в области возглавлял секретарь обкома, курирующий АПК, меры за неисполнение доведенных заданий принимались сверхжесткие.
За нашим колхозом закрепили десять организаций, в том числе - родное РОВД и областную больницу.
РОВД как РОВД — милиция сразу же обложила село постами и начала отлавливать наших же колхозников за различные нарушения общественного порядка. Оперативно сажали людей на пятнадцать суток и направляли к нам же на заготовку кормов, снимая с себя проблемы по доставке задержанных, их питанию, размещению.
Наши и чужие «зэки», выполняя доведенный план по тоннам, пилили под корень деревья любой толщины и «по-свойски» сдавали их на скирдование. Такой корм не брала не одна дробилка, кроме щебеночной, и ни одно животное, включая овец, не брало такую «дробленку» в рот, даже если ее сдабривали отрубями и патокой. Скирды веточного корма, после опадения листьев, стали штабелями дров и рассадниками для грызунов, но так как они были очень дорогими по стоимости, то стояли года четыре, пока мы их потихоньку списывали в расход, не используя.
Впрочем, это уже история. Но именно в то время был случай. Просто случай из жизни. Жизнь-то ведь шла, невзирая на погодные условия. А мы живем не только космосом, а больше по мелочам.
Как я уже сказал, в числе прочих, за нашим колхозом была закреплена областная больница. Врачи и медсестры, работая по - недельно, вахтовым способом,  неплохо  потрудились и за месяц выполнили доведенное им задание. Так как ветки нам не особо были нужны, мы их не стали задерживать. Оперативно сделали расчет, но когда я послал кассира в банк, она по какой-то банковской причине денег в этот день не привезла. Сказала, что дадут завтра.
Июль, жара, температура под сорок. Десять человек, уже настроившихся ехать домой, не захотели оставаться еще на сутки. Старший из них, зам. главврача областной больницы, перед отъездом подошел ко мне и попросил привезти деньги в Актюбинск. Мои люди, мол, заранее распишутся в ведомости, что получили свои деньги, и ведомость мы оставим  вам, так как доверяем  и  вам,  и вообще вашему хозяйству. А будут деньги — привезете. И дал адрес. С тем и уехали. Я, хоть это и нельзя, согласился, чтобы не гонять кассира по жаре за 150 километров.
На второй день, мы получили деньги. Следующим утром я повез их в областной центр, приурочив поездку к другим колхозным делам. В городе быстро нашел указанный адрес, был это частный дом, но никого в нем не оказалось — ни утром, когда я первый раз заехал, ни вечером. Пришлось везти деньги обратно.
Вечером звонит тот же зам. главврача Их, оказывается, еще вчера направили заготавливать те же ветки, но уже в другом районе. Поэтому, дома никого не было. Узнав, что я приезжал с деньгами, посокрушался, что так получилось. Но его группе, очень нужны деньги в командировке, и он убедительно просил на следующий день постараться привезти их по тому же адресу. Если никого не будет дома, то бросить их в форточку, которая специально будет приоткрыта.
На следующий день в Актюбинск направлялся главный ветврач колхоза по своим делам. «Слушай, Сарсен, — сказал я, — вот тебе адрес, и вот тебе конверт с деньгами. Найдешь дом, и если никого в нем не будет, бросишь конверт в форточку.
Сарсен уехал. А когда пришел ко мне отчитаться за доверенности, то на мой вопрос, долго ли пришлось искать дом, мгновенно ответил: «А что его искать — он прямо на углу!» «На каком углу?» — вскочил я со стула. «На обыкновенном углу». Я понял, что наш «доктор» подбросил деньги кому-то другому. Тут же позвонил в гараж, вызвал закрепленный за бухгалтерией «РАФ», взял с собой главного экономиста на всякий случай, посадил в салон Сарсена, и мы помчались в Актюбинск. Формально вроде бы все ничего, ну, так получилось, но людям же это не расскажешь!
По дороге, Сарсен вспомнил, что когда бросал конверт в форточку, то не попал в комнату, так как окно было завешено одеялом,  и   конверт упал между оконными рамами. «Ну, — думаю, — еще веселее стало — конверт видно с улицы». Еду — не знаю, за чем. Прошли сутки. Для чужих денег, в чужом доме, это слишком много времени.
Часам к десяти утра, подъезжаем к тому злополучному дому. Старинный, дореволюционной постройки частный дом, с большими нераскрывающимися окнами. Почти подбегаю к окну, куда Сарсен бросил деньги. Волнуюсь. И — о, радость: лежит он, родненький конвертик, у всех прохожих на виду, в двух метрах от тротуара. Окно так и занавешено одеялом. Хозяева, скорее всего, конверта просто не видели.
«Ну, — думаю, — все, я его теперь никому не отдам». Поставив у окна врача и экономиста в качестве охраны, пошел звать хозяев, так как окно было высоким и не открываемым. Чтобы достать конверт, надо было вынимать довольно большое стекло. Без хозяев я это сделать не мог. Требовалось срочно найти какое-то объяснение, почему мы будем снимать стекло. Все это я обдумывал, пока стучал в дверь.
А стучать пришлось не менее получаса... Я уж подумал, что никого нет, и хотел возвращаться к окну. Вдруг на веранде что-то загрохотало, похоже, выдергивали солидный засов. Дверь распахнулась, и на пороге появилось  нечто в больших трусах, с отвисшим животом, опухшей лохматой головой на сплошь усыпанном татуировками теле.
«Какого...», — заорало это существо, увидев меня на ступеньках крыльца. Тут нельзя было терять ни секунды, пока он не проснулся окончательно. «Слушай друг, — напал я на него, увлекая к выходу со двора, — тут один парень тебе письмо по ошибке в окно бросил ,Мы его сейчас при тебе достанем».
Отвертку, плоскозубцы и молоток водитель уже держал у окна. Я что-то там говорю хозяину, чтобы не дать ему опомниться, а сам снимаю штапики, вынимаю стекло, беру конверт, прячу его в карман и начинаю ставить стекло обратно.
Солнце уже поднялось, жарко, хозяин стоит рядом, тупо смотрит на мои действия и никак ничего не поймет. Мимо по тротуару проходят трое мужчин. «Привет, Рудик, что тут у тебя делается?» — кричит один из них. Похоже, были раньше друзьями по зоне. «Да вот, пришли какие-то... Спать не дают», — наконец-то проснулся «Рудик». К этому времени я уже прибивал последний штапик. Деньги были в кармане, и меня так и подмывало сказать хозяину, что же  на самом деле произошло. Но промолчал, «пожалел».
Можно было представить картину: деньги упали в комнату, и Рудик - нашел их на похмелье... Он бы, наверное, лишился рассудка от радости, или не знал бы, кого благодарить, Бога или Дьявола, за такой подарок...
Но, скорее всего, именно Бог и не допустил такого. Потому что деньги нам все-таки пришлось бы отдавать, подтверждая репутацию.
А почему все-таки ветврач бросил конверт именно в этот дом, а не туда, куда надо? Дело в том, что в те времена кому-то из городских властей  Актюбинска,пришла в голову идея разбить город на пронумерованные кварталы. И так совпало, что тот квартал частных домов носил 22-й номер. А деньги надо было принести на улицу Джамбула, 22. На угловом доме, по этой же улице, который имел номер 8, с лицевой стороны висела металлическая табличка с номером квартала — 22. Сарсен, увидев это число, долго не раздумывал, что вообще свойственно людям его профессии, и бросил конверт, посчитав поручение выполненным. И чуть не поставил меня в очень неприятное положение.
Вспоминая этот мелкий случай, показывая  это  фото  людям, я хочу сказать: никогда не теряйте надежды и боритесь до конца даже в самой нелепой ситуации, когда кажется, что ничего уже спасти нельзя, и вы обязательно измените ее к лучшему.


                ТАК  БЫЛО  НАДО….

Как-то  так  сложилось, что  меня  не  раз  посылали от  колхоза  в  дальние  командировки, когда  надо  было  не  только  сделать  или  завершить  какую-то  работу, а  и  произвести  окончательные  расчеты  или  разобраться  в  каких-то  возникших  проблемах, вытекающих  из  разных  договорных  отношений, участником  которых,  выступало  наше  хозяйство.
Так  было    в 1965  году, при  обмене  семенами с  одним  из  хозяйств  в  Узбекистане, в 1970  году, при  разборках  с  лесными  договорами  в  Красноярском  крае, в 1975  году – урегулирование  вопросов  по  изготовлению  памятника  на  мемориальный  комплекс  в  Ащелисае,  в  Краснодаре, и,  в  том  же 1975-ом – завершение  эпопеи  с  заготовкой  соломы  для  нашего  колхоза.  Были  и  другие  выезды, но  мы  остановимся  на  одном, самом  дальнем, и  оказавшимся – самым  трудным  в  физическом  исполнении. Хотя, я  этот  случай  не  отношу   на  себя, а  на  наших  земляков, группу  настоящих  коренных  ащелисайцев. Я  там  был  просто  с  ними  рядом….Открываем  альбом:
В  тот  год, на  всей  территории  Заволжья, включая  Запад  Казахстана, была  жесточайшая  засуха. Ситуацию  усугубило  еще  и  то, что  предыдущий, 1974  год, тоже  был  далеко  не  лучшим, в  плане  климатических  условий, а следующий, 1975  год,  был  сверх засушливым  для  нашего  региона. Высохло  все – и  травы  и  посевы. Не  было  ни  сена, ни  соломы. Если    вопросы  обеспечения  скота  и  птицы  зернофуражом, в  пострадавших  регионах, в  принципе  можно  было  решить  за  счет  имеющихся  запасов  и  подвоза, то  проблемы  обеспечении  животных  даже  элементарными  грубыми  кормами –сеном  и  соломой, необходимо  было  решать  на  местах- областном  и  республиканском  уровнях. Или  пускать  скот  под  нож.
Но  времена  тогда  были  другие, поэтому  республиканские  власти  начали  изыскивать  внутренние  резервы  и  перемещать  корма  в  порядке  межобластного  обмена  или  просто  заготовки  и  перевозки.  Соломы  в  тот  год оказалось  достаточно  в  Восточно-Казахстанской  области и  наши  районы, а  через  них  хозяйства, выполняя  распоряжение  республиканского  руководства, - направили  на  Восток  технику  и  людей, для    заготовки  соломы  и  отправки  в  нашу  область. Был  организован  областной  штаб  в  Актюбинске  и  его  филиал  в Усть-Каменогорске, специально  для  координации  всего  комплекса   по  организации  работ– прессованию соломы, перевозке, отгрузке  по  железной  дороге и, естественно,  решения  всех  текущих  вопросов  по  обеспечению  рабочей  силой, техникой, жильем, питанием  и  всем  сопутствующим.
Нам  та  солома  не  была  нужна  абсолютно. Тем  более, такая  «золотая»,  по  затратам  на  все  работы  по  её  заготовке  и  доставке. У  нас  хватило  бы  своей  соломы на  год  с  лишним. Но. Республика  и  область, объявили  « фронтальную  борьбу  за  обеспечение  кормами».  Летом  прошла  кампания  по  заготовке «веточного  корма», вырезали  все  кусты  и  деревья  по  балкам, а  осенью – «вторым  фронтом»,  была  объявлена  заготовка  соломы  от  нас почти за 3000 километров. Та  солома  обходилась  дороже  высококачественных  макаронных  изделий….
Мы  не  могли  выпадать  из  общей  обоймы  борьбы  за  корма, иначе  могли «выпасть»  вообще  из  этой  жизни. Заяви  мы  тогда о  том, что  нам  чужие  корма  не  надо, тем  более  такая  солома, мы  бы  сразу  стали  изгоями – нас  бы заставили    с  кем-то «делиться», а  не  дай  Бог  каких-то неувязок -  на  наши  головы  высыпали  все  грехи, в  том  числе общие  и  частные, свои  и  чужие.
Поэтому, колхоз «Передовик»  тоже  собрал  бригаду  заготовителей  соломы. Вооружил  их  тракторами  с  пресс подборщиками, автомобилями  для  перевозки  тюков  соломы  и  всем  необходимым  сопутствующим. Меняясь  по  установленному  графику  и  напряженно  работая, наши  люди  выполнили  положенное  задание  и готовились  ехать  домой. Их  не  отпускали  представители  нашей  области, базирующиеся  в  Усть-Каменогорске. Заготовка  соломы  шла  несколько  месяцев. За  это  время, там  побывали  и  главный  инженер  колхоза - Клинк В.А., и  председатель  колхоза Каструбин Г.И.. Трактора  и  прессподборщики, удалось  отправить  домой, механизаторов - тоже,  оставались  пять  грузовых  машин  с  водителями  и  руководитель  бригады.
В  конце  ноября  туда  направили  -  меня. Задача  была  поставлена – разобраться  с  расчетами, уточнить  все  объемы  наших  заготовок  -  отправок, и  отправить  домой  людей  и  автомобили. Все  просто  и  ясно…со стороны. Конец  ноября, в  тех  при - алтайских  горах  выдался  очень  холодным.  Координационный  центр  по  заготовкам  от  нашего  района  находился  в  районном  центре, Шемонаихе (помните  по  фильму «Тени  исчезают  в  полдень, там  этот  райцентр  называли Шандара), но  так  как  мы  свое  задание  выполнили, технику  отправили, то  представители  Ленинского  (тогда)  района, к  нам  ничего  не  имели. Закончили – свободны, а  что  и  как  дальше, – это  пусть  областной  штаб  решает. На  другой  день  мы  выехали  в  Усть-Каменногорск.  Мы - это  старший  нашей  группы, –Дмитрюк Николай  Александрович, его  помощник  и  попутно  водитель, - Клевако Владимир  Григорьевич и –я. Нашли  мы  представителей    нашей  области, они  знали, что  мы  все  сделали, что  было  задано, но  отпускать  нас  не  собирались. Рекомендовали  помочь  другим  хозяйствам  с  перевозкой  тюков, ставили  еще  другие  мелкие  проблемы, например, не  могли  нам  выделить  платформы  для  погрузки  автомобилей, так  как  солому  надо  возить. Предлагали  или  оставить  автомобили  и  их  после  всего,  отправят  в  колхоз, или  ждать  очереди  на  свободные  платформы  и  потом  самим  грузить  свои  машины, только  когда  это  будет, - никто  не  знает. Короче  говоря, разговор   у  нас  с  нашим  же  областным  начальством, получился  никакой. Они  боялись  сказать  и - Да,  и Нет. Ну, как  обычно. Мы  вышли  в  коридор, переговорили. Оставить  машины  здесь  или  даже  отправить  их  в  такую  даль  без  охраны, – равносильно  тому, что  выбросить  их  на  свалку. Что  делать?. Николай  и Володя  предложили – будем  ехать  сами, своим  ходом!…. Почти  3000 километров  и  в  самое  неподходящее, для  переездов  по  северному  Казахстану,  время. «А  как  остальные  ребята?»- спросил  я. « Та  воны ж тожэ  ащелисайские, договорымся!...»- убежденно  сказал Клевако..
Мы  снова  вернулись  к  начальству  и  заявили, что  поедем  домой  на  автомобилях, своим  ходом. «Вы  в  своем  уме, – выгляньте  на  улицу!» - изумилось  начальство. «А  мы  как  раз  оттуда  пришли!» - поставил  точку  Дмитрюк. Руководство  быстренько  подписало  нам  командировочные  удостоверения, поставило  соответствующие  штампы  и  мы  получили  карт-бланш  отправляться  на  все  четыре  стороны, лишь  бы  не  морочили  больше начальству   головы.
Приехав  на  свою  базу  при  станции Предгорная,  объявили  остальным  водителям, что  нам  предстоит  дальняя  дорога…домой.  Никаких  возражений  мы  не  услышали. Ребята  сразу  начали  готовиться – проверили  автомобили, заправили,  смазали, все  что  надо, ибо  в  дороге, при  такой  погоде,   все это  делать  будет  проблемно, да  и  некогда.
Когда  мы  были  на  складе  местного  совхоза, я  увидел  там  большой  ворох  семян  подсолнечника. Подошел  к  директору  и  выпросил  две  тонны  семян, на  развод. Крупные  такие  были, «мясистые», я  их  потом  передал  Лысенко И.Т., не  помню, посеяли  их  или  нет, но  мы  их привезли. Вечером, мы  на   собрании  нашей  группы  уточнили  предполагаемый  маршрут  нашего  автопробега: Шемонаиха – Семипалатинск – Павлодар – Караганда – Акмолинск - Кустанай –Джетыгара -  Орск- Ащелисай.
Туда  я  приехал  поездом  из  Орска. Как  раз  состав «Днепропетовск-Барнаул», ходил  через  Орск. Очень  удобно, - от  Шемонаихи  до  Барнаула – на  пригородном  поезде, они  ходят  часто, а  в  Барнауле  сел –   до  Орска, без  пересадки. Но  я  не  мог  оставить  ребят, их  было  шестеро –пять  водителей –Клевако, Кравцов  Александр, Кравцов Алексей (муж  младшей  сестры  моей  жены), Мукатов  Аманжол  и  Малюченко Виктор, и  с  ними –Николай  Дмитрюк, за  старшего.
Я  заявил  им, что  поеду  вместе  с  ними, а  не  на  поезде  или  самолете. У  меня  есть  разные  колхозные чистые бланки, есть  лимитированная  чековая  книжка, да  у  меня  есть  и  определенные  права, как  главного  специалиста  колхоза,  и  соответствующие  полномочия. Все  ребята  были  против, но  я  настоял  на  своем.
Ранним  утром  первого  декабря  мы  тронулись  в  далекий  путь. Подъезжая  к  Шемонаихе, остановились  на  берегу  речки, и  я  показал  ребятам, тот, так  называемый  «Марьин  утес», который   тянулся  по  правому  берегу  реки. Именно  там  снимали  отдельные  сцены  в   фильме, что  я  назвал  раньше- «Тени  исчезают  в  полдень». Я  знал  об  этом, из  новостей  по  телевизору. Заехав  на  несколько  минут  в  наш  районный  штаб  по  заготовкам  соломы, поставили  их  в  известность, что  мы  двигаем  домой. Они  нам  посочувствовали  и  передали  приветы  родным. Кстати, старшим  от  района, там  тогда  был  тоже  наш  родственник, муж  уже  старшей  сестры  моей  жены, Заверталюк Петр Федорович, он  тогда  работал  бригадиром  в  совхозе «Степной» и  ему  поручили  представлять  там  наш  район.
Проследовав  через  Шемонаиху, мы  повернули  на  запад . В  передней  машине  ЗИЛ- 585,  за  рулем  ехал  Клевако, мы  с Николаем  с  ним  рядом, – начинали  пассажирами. Следом  ехал  ЗИЛ Кравцова Алексея, за  ним Газ-51- Мукатова, еще Газ-51- Малюченко, замыкала  колонну  главная  наша  надежда – вездеход ЗИЛ-131, Кравцова  Александра. Такой  кавалькадой, мы  двинулись  на  Семипалатинск.  Все  машины  шли  груженными., кто  чем, на  одной – семена  подсолнечника, на  других – все, что  угодно, из  того  что  брали  с  собой  из  дому –столы, скамейки, инструменты, посуда  и  т.п. , Дмитрюк  Николай,  человек  хозяйственный – сказал  ребятам: –забирайте  все, что  попадется  вокруг  нашей  многомесячной  базы, нам  нужен груз для  машин, надежнее  будут  держаться  на  дороге. А  так, как  на  месте  стоянки  двух  бригад, много  чего  оставалось  полезного –тюки  проволоки, тяги   прицепные  разные  и  т.п., то  все  оно  пригодится  дома, решили  ребята  и  собирали  все. Особенно  ценными  приобретениями, как  после  оказалось, были  жесткие  автомобильные  сцепки  для  буксировки. Ребята  их  вначале  брать  не  хотели, грузить  было  тяжело, но  Дмитрюк  настоял  и  их  забрали,  все. А  как  потом  вспоминали  это  с  благодарностью!
Дело  в  том, что  как  только  выехали  из  Шемонаихи  и  проехали  километров  десять, пришлось  остановиться. У  Алексея  Кравцова (при  тридцатиградусном  морозе!), закипела  вода  в  радиаторе. Посмотрели – а  у  него  полностью  забит  радиатор, намертво. Видимо  раньше, на  малых  расстояниях, он  не  успевал  нагреваться, а  как  выехали  на  трассу, скорость  повысилась – сразу  перегрев.
Возвращаться  в  Шемонаиху  уже  не  стали. Кравцов  Александр, взял  на  прицеп  своего  двоюродного  брата, Алексея. В  тот  первый  день  буран  стих, дорога  укатана, как  стекло, не  только  тормозить, скорость  сбрасывать  и  то  опасно. Тяжелее  была  Александру, но  в  ночь  проскочили  Семипалатинск. Подзаправились  горючим.  Кроме  всего  прочего, чем  был  хорош  Советский  Союз, – талоны  на  бензин  принимали  везде, неважно  какой  республики, тем  более  области. Мороз  ночью  дошел  до  сорока  градусов, я,  при заправке, держал  шланг, попало  несколько  капель  бензина  на  руку, обожгло, как  серной  кислотой.
Ночь  ехали, не  останавливаясь, пока  дорога  была  хорошая. Я  по  очереди  подменял  за  рулем  нашу  молодежь. На  машинах Газ-51, печек  в  кабине  не  было, окно  все  залеплено  снегом, одно  маленькое  чистое  пятнышко, которое  беспрерывно    протираешь  большим  пальцем  руки  и  так, на  «одном  глазу»,  и  едешь. Перед  самым  утром, заехали  в  село  Лебяжье (прочитал  на  указателе  при  въезде). Там  какой-то  крупный  совхоз  был. Попали  на  совхозный  двор, зашли  в  сторожку  погреться. Забегает   Аманжол  Мукатов, –снова  нас «радует»: пока  мы  пошли  к  сторожу, он  задремал, а  потом  машина  заглохла, он  её  завел,  нечаянно  включил  заднюю  скорость…и- въехал  задним  бортом  в  радиатор машины Малюченко. Ну  что  тут  скажешь, ехали  всю  ночь, в  таких  условиях….Взяли  на  буксир  еще  одну  машину. На  ходу  осталось –три,  и  еще 2500  километров,  декабря.
Думали  чем-то  разживемся  в  совхозе, не  получилось, - они  нам  посоветовали  проехать  немного  дальше, там  районный  центр  и  есть  отделение  «Сельхозтехники».  Большое  село, Белогорье. Нашли  мы  там  сельхозтехнику, помогли  они  нам  с  радиатором  для  Газ-51, я  рассчитался  чеком, на  ЗИЛ  у  них  радиаторов  не  было, даже  говорили, что  и  в Павлодаре (их  областном  центре),  их  тоже  не  найдешь.  И здесь  началось  то, из-за  чего  я  собственно  и  начал  этот  рассказ. Трое  наших  ребят-  ащелисайцев, Николай  Дмитрюк, Володя Клевако  и  Кравцов Алексей, на  улице! При  таком  морозе!  Срезали  ножовкой  по  металлу  верхний  и  нижний   латунные  баки  радиатора  от   машины Алексея  Кравцова, расплескали   медную  проволоку  и  прочистили  ею все  соты  забитого  радиатора! Потом   сами  припаяли  обе  части  тех  баков, залили  воду, и  мы  в  ночь, – снова  двинулись, уже  -  на  Павлодар.
Проскочили  ночью  Экибастуз, взяли  курс  на  Караганду, я  опять  был  подменным  водителем, практически  на  всех  машинах, кроме  ЗИЛа –вездехода, Кравцова Александра. Он  все  время  ехал  за  рулем  сам. На  рассвете  поднялся  сильнейший  буран, мы  куда-то  свернули  - непонятно, темень, снег, холод,  и - тут  случилось  главное  дорожное  несчастье: рассыпалась  раздаточная  коробка  у  ЗИЛа -131!. Затрещало, заурчало – и  все, остановились, не  знаем, где  и  что. Начало  рассветать, ну  а  говорят, что  Бога  нет! Он - таки  есть!  Оказывается,  мы  остановились  напротив  огромного  гаража, в  поселке   Молодежный  или  как  его  все  называли – Тракторист. А  этот  огромный  утепленный  гараж  появился  здесь, когда  строили  канал Иртыш-Караганда. Теперь  канал  уже  построен  и  гараж  использовался  только  частично. Но  нас  туда  впустили, погреться. Удача  обычно  ходит  не  одна: я  узнал, что  начальник  того гаража  мой  земляк, молдаванин. Я  его  нашел, переговорил и  он  разрешил   нам  поставить  ЗИЛ-  со  сломанной    раздаточной  коробкой,  на  смотровую  яму, помог  кое-чем  из  запасных  частей, короче  говоря – пустили  его  в  работу. Послали  одного  из  молодых водителей,  в  магазин, а  там  какой-то  местный  участковый, увидел, что  машина  чужая, тут  же  приклеился  к  парню, почему, мол, путевка  одна  на  много  дней  выписана  и  т.п..Ну, тогда  еще  был  Советский  Союз, да  и  нас  было  семеро  измученных  и  не  очень  веселых  ребят, так  что  мы   с  тем  участковым,   быстро  разобрались….
Решили  не  заезжать  в  Караганду,  не  делать  лишний   дорожный треугольник, поэтому  пошли  напрямую, через Осакаровку, Вишневку – на  Целиноград.  Самый  трудный  участок  пути  оказался  от  Атбасара, через Жаксы, Рузаевку – на  Кустанай. Там  все  было  похуже – и  дороги, и  заправочные  станции, да  и  погода  тоже. От  Кустаная – до  Рудного,  и  дальше  до  Джетыгары, стало  полегче, там  большие  города  расположены   чаще, и   сообщение  между  ними,  более  менее интенсивнее, по  прочищенным  дорогам. А  потом, до  самого  Ащелисая, -  опять было  тяжело, но  мы-то  уже  были  рядом  с  домом!
Как  бы  там  ни  было, но  мы  ехали - Семь  суток. Небритые, немытые, озябшие, но  добрались  домой…довольные. Привели  все  машины  в  целости  и  сохранности,  и  даже  никого  не  простудили. Мне, конечно, было  не  очень  комфортно, так  как  я  не  предполагал, что  буду  ехать  через  весь  огромный  Казахстан  на  грузовой  машине  и  в  декабре, поэтому,  и  одет  был  не  совсем  по  сезону, но, все,  слава  Богу,  обошлось. Мне  об  этом  ребята  не  говорили, но  через  родственников  и  жен  водителей, доходило, что  они  были  очень  довольны  тем, что  я  с ними  поехал. Получилось  удачно  с  трех  сторон  сразу – я   одновременно  выступал, как  представитель  руководства  колхоза, как  сменный  водитель  и  как  один  из  ребят  группы, среди  которой  были  и  те, с  кем  вместе  провели  молодость, и  просто  родственники, уже  ащелисайцы. Меня  считали  всегда  за  местного  жителя, а  это  и  почетно  было,  и  ко  многому  обязывало. А  ребята  показали, что  они - команда!  Команда  колхоза «Передовик», из  Ащелисая.  И  что  такие  испытания  для  них -  обычная  текущая  работа, которой  они  на  самом  деле  занимались  всю  свою  рабочую  жизнь. И  я  им  всем  очень  благодарен  за  это, надеюсь –и  Ащелисай,  -тоже.
А  все  потому, что  основной  девиз  лучших  людей  нашего  села, всегда  был  один : «Надо -  значит Надо!».

                «КОММИВОЯЖЕР»

Считается, что увлечения или, как их еще часто называют, хобби, в жизни людей занимают не главное место. Это что-то вроде процесса удовлетворения духовных потребностей, хотя если вникнуть в суть любого увлечения, то очень часто можно проследить его материальную основу. У рыбака, увлекающегося рыбалкой, вроде бы обожающего сам процесс, тоже подспудно присутствует мысль о пойманной рыбе. У какого-нибудь коллекционера, дрожащими руками достающего из потайного места редкую монету, марку или этикетку, любующегося ею дома под одеялом и пылающего от гордости за обладание ею, всегда присутствует какой-то материальный интерес
К еще большему сожалению, приходится констатировать факт довольно быстрой коммерциализации «хоббизма», то есть ускоренной трансформации духовных увлечений-интересов в чисто материальный интерес
Люди есть люди. И сколько людей — сколько и интересов, хороших и плохих, разных и безобразных. На смену джентльменам по духу пришли «джентльмены удачи» со своими интересами и увлечениями. Часто материальная сторона увлечения настолько превалировала, что просто «втягивала» в себя людей и уже не выпускала, засасывая их все глубже. Увлечение, таким образом, становилось бизнесом, не всегда законным, и превращалось в обычную жажду наживы.
Расскажу об одном таком увлеченном любителе, жизнь которого стала ярким примером никчемности и бесполезности. В принципе хорошего мастерового, поддавшегося на соблазн выгоды от безобидных поначалу увлечений.
Человека звали Федор, по фамилии Карпов. Жил он в городе Орске Оренбургской области, в частном доме, недалеко от Никелькомбината. По национальности — мордвин. Я это узнал из его неоднократных заявлений о том, что мордва — основа России, и что Ленин тоже имел мордовские корни. С молодых лет он работал на одном из Орских заводов, был действительно мастером — «золотые руки», рано вышел на пенсию по горячему цеху. Тогда и пришел расцвет его увлечениям. Он действительно мог сделать, что угодно, тем более в Орске, где столько различных предприятий и столько возможностей.
Начал он с необычного хобби, но довольно приземленного и практичного. Он сконструировал и собрал уникальный стационарный самогонный аппарат и установил его на кухне. Казалось бы, эка невидаль — аппарат! Да их в Орске сотни, и все уникальные. Но нет. Аппарат Федора, весь из хромированной и нержавеющей стали, имел такие системы фильтрации, сепарирования, дубляжа и отстоя, что ни один ликероводочный завод не мог и мечтать об этом. Самогон, а точнее спирт, выработанный им, на несколько порядков превышал по качеству все подобное, производимое в области и за ее пределами.
Неудачное, прямо скажем, получилось у Карпова хобби. Он увлеченно сделал аппарат, затем еще более увлеченно запустил его в работу, а дальше увлечение столкнулось с необходимостью выбора. Он задумался: если запускать аппарат для себя, то тогда никакого здоровья не хватит, а если привлечь интерес окружающей рабочей среды, которой в Орске полгорода и которая за стакан водки растащит любой завод, любое производство, то тогда дело пойдет. И Федор выбрал второй путь.
И количеством, и качеством продукции своего спиртового цеха он привлек довольно приличную, по меркам заводского поселка, армию любителей выпить, у которых «хобби» было примитивно-простым — похитить с завода заказанную Федором деталь, инструмент или запасную часть и обменять у него же на водку. Карпов знал толк в дефиците, и барахло не принимал. К нему стекалось за бесценок все новое, хромированное, никелированное и кому-то необходимое. Обороты росли, а так как коллекционировать ворованное он не собирался, надо было выходить на рынок и, конечно же, не на орский, где все изделия были известны. Надо было находить сбыт вне города. Врожденная жадность не позволяла привлекать и к рекламе, и к реализации посторонних. И он решил все это делать сам
Поручив сыновьям производство спиртного и обменные операции, Федор занялся коммивояжерством, то есть развозил и предлагал всякую всячину, договаривался о поставках в объеме и ассортименте, а потом уже реализовал все заказанное. В основном он имел дело с колхозами-совхозами соседнего Казахстана и, надо сказать, оказывал им довольно ощутимую помощь, так как хорошие изделия по сантехнике, некоторые инструменты были недоступны сельским жителям в свободной продаже.
Вот тогда мы его и узнали. Он пришел и предложил свой «товар». Из-за острой нужды в нем — мы согласились. И несколько лет поддерживали с ним обменные связи. Приезжал он к нам не часто, всегда по субботам, на автобусе или на машине с сыном, привозил десятка два-три вентилей, кранов, резцов и другие мелочи. Мы с инженером их проверяли, составляли акты на приход, передавали в склад, а Карпову, исходя из пересчета, отпускали мясо, иногда зерно и т. п.
Мы, в принципе, брали то, что нам было крайне необходимо, а отдавали то, что было в избытке, то есть обе стороны- оставались довольны. Но я в этой были хотел показать совсем другое — саму суть трансформации человеческих увлечений, поведать о том, как мастеровой человек, потомственный рабочий, через свое первичное хобби, втянулся совсем в другую жизнь. В нем проснулась доселе неизвестная ни окружению, ни ему самому, врожденная смекалка, переро-дившаяся в корысть на благоприятной почве всеобщей бесконтрольности, вседозволенности и безнаказанности.
Он поднялся на несколько ступеней выше даже в своих глазах и уже смотрел на город, как на свою вотчину. Перестал принимать мелких воришек-несунов, а начал искать, где что плохо лежит в целом по городу. Больше не носил в сумке вентиля, а предлагал уже что-то объемное. Я сперва не придавал значения слухам из других колхозов, что Федор то-то и то-то привез к ним, то какой-то вагон, то троллейбус и т. п. Но когда к нам в колхоз инженер привез от Карпова огромную цистерну с остатками какой-то жидкости, и ее начали за селом разрезать на части, потравив телят, кур и вообще всю живность в ближайших дворах, я понял, что Федор начал нашими руками — не красть, нет, а просто брать все, что бесхозно лежит, где угодно, даже на подсобных территориях заводов. Еще понял, что с такими обменными операциями мы скоро потеряем авторитет и поссоримся с городскими властями Орска.
Надо было найти повод для разрыва. И он подвернулся, даже с неожиданной стороны. Приезжает как-то Федор, уже без мелочей, и говорит: «Есть новый двухосный прицеп, за триста рублей, если хотите — берите».
Меня как осенило. «Стой, — думаю, — на выезде из города у предпоследнего дома улицы, выходящей к старому переезду через реку Орь, несколько месяцев стоит новый прицеп, без переднего правого колеса, камень под передний мост подложен. Не об этом ли прицепе идет речь?».
Несколько раз проезжая мимо, удивлялся, почему хозяин уже год его не забирает. Если воры смотрят, где что плохо лежит, чтобы украсть, то я, как бухгалтер, смотрю, где что плохо лежит,чтобы положить на нужное место.
Чувствую, Карпов именно этот прицеп имеет ввиду. Пообещал поговорить с председателем на эту тему, и мы расстались. Дело было в воскресенье. В понедельник пригласил с утра заведующего гаражом и сказал: «Если машина идет в Орск, то хорошо, а если нет — пошли специально. Возьми с собой запасное колесо от ГАЗ—51, увидишь прицеп на окраине города, поставишь колесо и притянешь прицеп в гараж. Найдется хозяин — отдадим, а если кто-то из целинных совхозов колесо пробил и бросил, то добро пригодится нам».
В тот же день прицеп был в колхозе. А Карпов больше у нас не появился. Когда он увидел, что прицеп исчез, интуитивно понял, кто его прибрал к рукам .
Больше я Федора не видел, но слышал, что взбунтовавшиеся мелкие «поставщики», из-за его противности, то ли дом подожгли, то ли по-другому «нейтрализовали» его, но «обменного» пункта не стало.
Как видите, не всегда трансформация духовного увлечения в более прозаическое, материальное, проходит удачно. Здесь важно вовремя остановится и не переступить ту грань, которая отделяет добро от зла, увлечение от преступления.

                ОЧЕРЕДЬ

Слово-то какое в русском языке — «пулеметно-убивающее», его так и хочется произносить в растяжку, длинно: о-че-ре-дь. Наверное, потому, что у нас всегда очереди были длинными и долгими, хоть за хлебом, хоть за водкой, хоть за автомобилем или стиральной машиной. Не могли мы без очереди.
И все было у нас не так, как у людей. В других странах очереди только на биржах труда были, за всем остальным чего им было стоять: все, что необходимо, можно купить, где угодно и сколько угодно, были бы деньги. Поэтому там люди и стояли в очередь за работой, чтобы заработать деньги — других проблем в этом направлении у них не было. У нас, повторяю, наоборот, проще всего было устроиться на работу, а уж как кто работал и что производил, не столь важно.
Зарплату получали, даже гарантированную, как в нашем несчастном сельском хозяйстве, а купить на нее было нечего. Не стыковались два основных экономических понятия — зарплата и производство, точнее производительность.
За свою жизнь в каких только очередях мне не довелось стоять! От хлебных всенощных в голодные сороковые, до автомобильных в семидесятые-восьмидесятые. Дела «очередные» доходили иногда до откровенного идиотизма или просто необъяснимого маразма. Очередь, к примеру, на автомобили, курировал райком партии, на уровне первых лиц.
Вот я, работник аппарата районного звена, добросовестно отработавший на разных участках 25—30 лет, стою в районной очереди на автомобиль, и чем дольше стою, тем дальше отодвигается моя очередь. Раз в четыре-пять лет пытаюсь напомнить тем, кто распределяет, что, мол, пора и на меня внимание обратить. А в ответ всегда стандартное: «А что скажут люди?» А те «люди» уже по три машины поменяли, и ничего, никакая совесть их не мучает. А меня мучает от того, что я такой несознательный. Потом опять три-четыре года проходит, снова обращаюсь, и опять меня стыдят за несознательность.
В общем, перестоял я много очередей, как и все другие наши несчастные люди. И за сахаром, и за пивом-водкой, и за чем угодно, так как у нас всегда чего-то не хватало. По этому поводу один старик-казах как-то в разговоре очень мудрую фактуру выдал. «Эх, — говорит, — неромно живом, шай есть, сахар нету, сахар есть, шай нету, а вот брат мине ромно живет — ни сахара, ни шая нету!»
К сожалению, мы сейчас уже близки именно к такому уровню жизни. И очередей поубавилось. Все можно купить, те же автомобили, бери — не хочу, вернее не могу, так как все есть, да чужое, а деньги нужны наши, а их как раз и нет, по разным причинам.
Но задача данной были об очередях — показать, как мы бестолково жили раньше, сами себя загоняли в эти позорные очереди, теряя лицо страны перед всем миром. Достаточно вспомнить московские винно-водочные очереди восемьдесят шестого-седьмого годов. По правде говоря, жаль, что люди в те времена так и не растерзали хотя бы одного из бывших антиалкогольных идеологов-перестройщиков. Может, другим неповадно было. А вообще-то мы еще долго без очередей просто жить не сможем, и сегодня их порождаем, где только можем, правда, уже больше на чиновничьем уровне. Ну, никак они не хотят расставаться с таким источником дохода, каким всегда являлась очередь.
С точки зрения материализованной философии, нашу людскую очередь можно представить себе в виде кабеля сверхвысокого напряжения, обращаться с которым надо с особой осторожностью, соблюдая все меры безопасности.
Тронуть любую нашу очередь могут только очень недальновидные люди. Это классика. Расскажу несколько случаев из жизни, просто для иллюстрации.
В конце шестидесятых годов прошлого уже века довелось мне учиться в Москве в институте. Позвонил один земляк, сказал, что будет на выставке достижений народного хозяйства и хотел бы пообщаться. Встретились мы в его номере в привыставочной гостинице «Ярославская», потом погуляли по Москве. Помню, купили ему домой упаковку стирального порошка «Лотос» и уже шли от метро к гостинице. Был теплый весенний день. Снег интенсивно таял, в зимней одежде уже стало жарко. Между корпусами гостиниц «Ярославская» и «Золотой колос», был деревянный, довольно старый по виду, пивной ларек. Земляк говорит: «Давай, по кружке пива выпьем. Жар-
ко!» Подошли. Он встал в очередь, а я отошел немного в сторону с его ящиком «Лотоса» и просто наблюдал за очередью. А она, очередь, состоявшая из возбужденных жаждущих мужиков, была чем-то похожа на виляющую хвостом змею, которая головой упиралась в ларек и как бы всасывала в себя то, что в нем было. Наэлектризованная до предела, она не терпела резкого слова, тем более действия, замедляющего ее продвижение к заветному окошку, где жонглировал бокалами некто Боря — огромный, с лиловым лицом, усыпанным разно-размерными болячками.
Многие из состава очереди, скорее всего, были завсегдатаями этого ларька. Они нервно подбадривали Борю, стараясь как-то ускорить процесс и быстрее получить вожделенную кружку с пивом. Со стороны я почти физически чувствовал наэлектризованность очереди и чего-то ждал, сам не понимая чего. Дождался. К мужикам, стоящим где-то в середине очереди, подошел изрядно помятый средних лет мужчина, с маленькой собачкой на руках. Он имел неосторожность тронуть очередь: мол, пропустите вперед, а то собачку вроде как кормить или лечить надо, что-то в этом роде.
Очередь тут же сжалась: «Это ребенок, что ли?» Любителя собак тут же выбросили в самый конец. Тот опустил собаку на снег и грустно держал ее на поводке. Но очередь уже не могла просто так успокоиться. Впереди мужика с собакой, стоял молодой парень, держа за руку девочку лет пяти. Она обернулась и хотела погладить злополучную виновницу скандала. Но собачонка оказалась неприветливой, и ухватила зубами   её   за варежку. Девочка, естественно, испугалась и закричала во весь голос. Очереди этого только и надо было. Отец девочки, наверное, футболистом был. Резко развернувшись, он размахнулся и так двинул по собачке правой ногой, что она вместе с поводком перелетела на другую сторону неширокой в том месте проезжей части улицы. Очередь словно сломалась и вскоре закольцевалась вокруг того неразумного владельца собаки. С криками: «Дай и хозяину!» — самые ретивые пустили в ход кулаки. Все это действие заняло минуту, не более.
Но очередь помнила главную свою задачу, и, выбросив нарушителя вслед за собакой, снова все свое внимание перенесла на ларек, на Борю и вожделенную пивную струю.
Через пять минут опять сбой. Опять завиляла хвостом очередь. Какой-то мужчина, явно не местный, взяв в руки две кружки пива, 
вдруг в сердцах заявил продавцу: что ж ты, мол, одну пену гонишь! И здесь случилось уже чисто московское, столичное.
Услышав обвинения в свой адрес, Боря озверел, высунул из окошка свои огромные волосатые руки, схватил недовольного покупателя за воротник полупальто-«москвички», притянул к окошку и громовым голосом заорал: «Ах, ты..., наверное, ростовский, да я тебя... Ты знаешь, что я подполковник милиции в отставке (да, в Москве не только подполковники могут торговать пивом). Ребята, держите этого козла, пока я выйду!» И понеслось. «Боря, — умоляла очередь, — брось его и наливай». Но не тут-то было.
Несчастный покупатель, притянутый лицом к окошку, уже не рад был тому пиву и, скорее всего, проклинал день, когда его послали в Москву на выставку. Но дело было сделано. Очередь оторвала его от Бори и буквально вышвырнула из своей зоны.
Хорошо, что подошла очередь моего земляка Мы выпили по бокалу пива, обсудили ситуацию и на всю жизнь зареклись трогать наши очереди, любые, за чем бы они ни стояли.
Никогда нельзя вступать в конфликт с нашей очередью. Это достаточно полно характеризует еще один случай.
В далекие теперь семидесятые годы, в той же Москве, в виде эксперимента, давали в магазинах спиртное с 11 утра до семи вечера Ну, с утра как с утра, а вечером перед этими злосчастными семью часами, как правило, в магазине было битком — и  в основном мужики. Кому-то не хватило, кто-то не успел. Но очередь в это время была всегда.
Помню, после занятий заходим в магазин, взять что-то на ужин. Полагали, что после семи в магазине никого не будет. И вот картина. Без пяти семь. Очередь — человек двадцать, а один наш классический аспирант, в огромных очках, стоит первым с целой сеткой пустых бутылок. Когда он начал их, не спеша, выкладывать, очередь не выдержала и взорвалась. Какой-то огромный заросший работяга, подбежал с криком к тому аспиранту-сдатчику: «Ты что, гад, издеваешься, не видишь, без пяти семь!». Сгреб его в охапку и вместе с бутылками отшвырнул в сторону. Очередь благодарно охнула и осуждающе смотрела, как аспирант искал очки и собирал свою посуду.
Мы сами породили этот позор, приучились к нему и уже не могли без него жить. Скучно, когда нет очередей, когда нет оснований брать взятки на всех уровнях за «внеочередное» обслуживание.

К сожалению, наш менталитет еще долгое время будет, даже подспудно, требовать очередей. Скорее всего, мы будем их придумывать, даже если стоять незачем будет, и не будет необходимости терять время и человеческое достоинство. Но лучше не стоит этого делать.
Очень бы хотелось, чтобы наши будущие поколения знали только понятие «очередность» — без этого в жизни не обойтись, и никогда не знали очередей, тех, в которых выстаивали мы. Дай-то Бог!

                КАК  ЛЕЧИЛИ  ОТ  ВОРОВСТВА

Сегодня вор — это звучит гордо. Воры в законе, в переводе на русский, — это воры при власти. Это не прежние "джентльмены удачи" — сегодня сама удача у них в руках, власть то есть.
Но это сейчас. Конечно, так не будет вечно, потому,  что  просто быть такого не может. По жизни. Если в лесу был один волк, то он выступал в роли "чистильщика", санитара леса. Он убирал больных, павших животных и т.п. А если в лесу основная масса — волки? Если в селе был один воровитый или два, то все их знали, иногда ловили, били, сажали. Они приходили  из  тюрем, снова воровали, но с этим селу можно было жить. А представьте себе, что в селе стала жить основная масса воров, которая, естественно, не сеет, не пашет. Так что красть-то будут? Вор у вора красть будет? Поэтому, когда-то это все закончится. А закончится это тогда, когда людям это окончательно надоест. И не коррумпированные на всех уровнях органы власти, а сами люди, и очень быстро, воровство ликвидируют. Но только, если захотят, так как, в принципе, эта проблема решаема.
Но оставим эти общие рассуждения, раскроем альбом  фотографий  из  ащелисайской жизни и перевернем очередную страницу, связанную с темой воровства. Покажем реальные меры по борьбе с этим злом на живом примере.
С начала семидесятых годов прошлого века, в связи с различными проблемами, возникшими в отрасли животноводства, в стране начались перебои с мясом. Я не буду останавливаться на причине этого явления, не та тема, но одно скажу — это было чистое издевательство над людьми.

1973-й год. Все происходит на моих глазах. С утра у центрального продовольственного магазина города Актюбинска, областного центра животноводческой области!, стоит очередь, за мясом! Привозят — две небольшие  бараньи туши…. Давка, крики, драки. Но, по отчетам, мясо в магазине было. Мало, но это уже второй вопрос. Те, кто съедали семьей по барану в день, выбрасывали людям по два  барана в день, на крупный город!
Мясо тогда не только поднялось в несколько раз по цене, оно стало сказочно невидимым! Его простым людям не было видно! Куда его девали, это отдельный вопрос, но до людей оно не доходило.
Такое положение не могло обойти и нас, колхоз   в Ащелисае. Пошли недостачи поголовья по фермам. В соседних колхозах, видимо, было больше любителей мяса, так как у них недостачи в целом по хозяйству, пошли на сотни голов. Начали в районе искать причины, вспомнили про волков, болезни и т.п. Но причина была в двуногих волках, кризис с мясом дошел до первоисточника.
В нашем колхозе таких "рывков" не было, но где-то в начале года, пришел к нам на работу чабаном некто Муханов(фамилию  я  изменил, специально). До этого он работал чабаном в соседнем совхозе, села Алимбетовка. Каструбин  не хотел брать его на работу в  колхоз, но пошли звонки "сверху", и пришлось согласиться. Дали ему отару овцематок в 1000 голов, и пас он их в горах, на нашей отгонной точке - Бугумбай. Он ни заведующему  фермой, ни другим   чабанам не нравился, но пасет себе овец, — и пусть пасет.
Раздумывая над тем, как обезопасить хозяйство от воров, особенно по части овец, я, как главный бухгалтер, решил сделать простые такие расписки, в которых чабан, принимая в свой подотчет какое-то поголовье овец, обещал в случае недостачи возместить колхозу стоимость пропавшего поголовья по балансу, т.е. по себестоимости.
Обговорили мы все нюансы с главным экономистом колхоза ,С.У. Смаиловым, он был   очень  понимающим и толковым специалистом. Заготовили такие расписки, в двух экземплярах на каждого чабана, и где-то в мае объехали все отары. Пересчитали поголовье, внесли данные в расписки, чабаны их подписали, и как бы правовая база была определена. Чабаны, в т.ч. Муханов, легко подписали эти расписки потому, что по себестоимости (по бухгалтерскому балансу), к примеру, овцематка стоила 10-11 рублей, а на рынке 50-60 рублей. Есть разница? И все-таки, чтобы все было еще более официально, я заверил подписи чабанов в нашем сельском Совете подписью председателя и гербовой печатью.
При подписании расписок мы показали и разъяснили чабанам разработанные нами, -мной и главным экономистом, хозрасчетные задания и расценки за продукцию по итогам года, согласно которым они получали в виде аванса стопроцентную тарифную ставку, а по итогам года — перерасчет с учетом полученной и оприходованной продукции. Это было введено в нашем овцеводстве впервые, но чабаны нас давно и хорошо знали, так что поверили.
Пришел конец года. И здесь, признаюсь, я совершил умышленное нарушение, для пользы дела. Хотя вряд ли это можно было назвать нарушением, так как заведующие фермами часто условно распределяли затраты по направлениям, и не всегда объективно. На овцеводстве, где мы не блистали особыми показателями, искусственно занижались фактические затраты. За все "отдувались"-  молоко ,и мясо КРС и свиней.
Я это хорошо знал, поэтому при составлении годового отчета перенес часть затрат молочного стада на овец, в таком пределе, что голова овцематки стала стоить по балансу 55 рублей с копейками.
 А перед Новым годом мы провели обычную инвентаризацию, пересчитали поголовье и выяснили, что в отаре Муханова недостает 60 овцематок. Плановый отдел сделал ему расчет по продукции, ему причиталось 1800 рублей по итогам года Затем мы с него удержали за недостающее поголовье более трех тысяч рублей, и остался он должен колхозу около полутора тысяч.
Я сообщил об этом заведующему фермой  - Акраму Садыкову. Сообщил также, что всем чабанам сделан перерасчет за продукцию, они впервые получат солидные доплаты, а вот Муханов  - или пусть достает где-то недостающих овцематок, или будет погашать долг перед колхозом. Акрам уехал в Бугумбай, и уже наутро Муханов, естественно, был у меня.
"По какому праву! Кто ты такой! Да ты знаешь, кто я?" -  начал  он. Его возгласы я выслушал спокойно и повторил то, что сказал Акраму, — верни недостающих овцематок. Если бы они пали, были бы трупы и акты, а так, извини, платить надо.
Он мне много каких угроз наобещал, но, думай, читатель, что хочешь, а я никогда и никого не боялся, потому что никому ничем обязан не был. Я его вежливо выпроводил, и на том инцидент был вроде исчерпан.
Дело было в субботу. А уже утром в понедельник, в окно кабинета увидел пришедшую машину, из которой вышли Муханов и помощник районного прокурора, не самый приятный для общения человек. Я сразу позвонил Серику (главному экономисту), попросил зайти. Он зашел, и я ему отдал вторые экземпляры чабанских расписок. Мы их хранили в двух экземплярах на всякий случай. Отдал расписки и сижу, работаю. Через пару минут, естественно, без стука, в кабинет быстро заходит помощник прокурора, за ним — Муханов. Они были какими-то родственниками, что ли. И сразу: "Кто вам дал право, вы что суд?", и т.д. Выслушав его, ответил, что чабан Муханов сам, по доброй воле, дал расписку, где указал, что недостающее поголовье без суда и следствия обязуется вернуть по балансовой стоимости колхозу. Ну, или вернуть поголовье недостающего вида. "Что вы тут несете, какие еще расписки?!" И тут я медленно позвонил Серику: "Принесите, пожалуйста, из вашего сейфа чабанские расписки!" Серик принес. Я вынул один экземпляр расписки Муханова, где стояла, естественно, его подпись, протянул помощнику прокурора. Тот долго читал ее, переворачивал и снова читал, потом положил расписку на стол, повернулся к Муханову и выдал ему длинную тираду по-казахски, с русским матом в конце. Потом развернулся и вышел. Больше я ни его, ни Муханова, по этому поводу не видел. Серик мне сразу дословно перевел тираду районного гостя, но я ее излагать не буду. Неудобно, да и так все ясно. Можете не верить, но резонанс этого действа был на весь район. Больше овцы у нас не пропадали. Невыгодно стало их "пропадать".
Это, конечно, мелкий штрих. Но воровство, не то, мелкое, голодное, когда человек или ребенок ворует что-то, чтобы съесть, хишническое воровство будет, как уже было сказано, до тех пор, пока люди его терпят. Захотят — быстро уничтожат, не захотят, воровство уничтожит их.
И вот что хотел еще добавить. Вор не должен сидеть в тюрьме. Надо эту цепочку — "украл, напился, наелся, надрался, сел, вышел, снова украл и т.д." — не просто разрывать, надо ее хоронить, то есть зарывать в землю. Зачем нам держать вора в тюрьме, кормить, поить за счет общества? Это что, вроде как наша плата за то, что он изолирован и нас пока (!) не трогает? Но он снова выйдет, и снова начнет делать то, что делал до тюрьмы. Подобного просто не должно быть  в нашем обществе. А вот как этого добиться, — думайте все.

                НЮРА

О таких людях мало пишут, да и мало рассказывают. Глупые смеются, умные и добрые жалеют, другие не замечают, или боятся, а ведь они есть, живут среди нас, и никуда их не денешь. Речь идет о людях с какими-либо дефектами, физическими или умственными. Природа очень жестоко поступила с такими людьми. Во-первых, допуская их появление на свет, во-вторых, обрекая их и их близких, на продолжительные и невыносимые муки. Хотя людям с какими-либо умственными проблемами находиться в человеческом обществе условно проще, так как они не осознают сути происходящего и не ощущают проблем, возникших с их нахождением в этом мире.
Гораздо тяжелее переносить это тем, кто имеет недостатки чисто «хирургического» характера и в то же время ясную голову. Такие или впадают в меланхолию и становятся деспотами по отношению к окружающим их людям, или начинают усиленно заниматься собой, образованием и совершенствованием, чтобы компенсировать свою ущербность, и жить, что-то творить, делать по возможному максимуму. Многие из таких людей добиваются замечательных результатов  и заслуживают самой высокой похвалы.
Часто бездушные люди заявляют: «Ну, зачем, мол, появляются такие, на свет? Может, их как-то надо при рождении...». Кощунство это. Появление таких людей — скорее всего наказание Господне, чтобы люди искали и понимали суть жизни, а своим поведением не способствовали таким явлениям прямо или косвенно. Хотя таких людей не так уж много, но они есть в каждом городе и селе, разные по степени, но одинаковые по судьбе.
В нашем,  Ащелисае, жила одна женщина. Звали ее Нюра. Нюра Стрекачева. Крепкая, дородная, симпатичная, внешне, женщина.
Не могу говорить грубо, но она буквально чуть-чуть не дотягивала до нормальной крестьянки. Все у нее было — порядочность, добросовестность, абсолютная честность, преданность, хозяйская чистоплотность и аккуратность, доброта и жалость, отзывчивость и желание помочь, но было и другое — примитивное на уровне детства мышление, и такая же, хоть и примитивная, но мудрость. Мудрость самой первозданной природы.
Она была как бы человеком из какого-нибудь прежнего века — такой пришла в нашу современность, такой в ней и жила, не развивалась. У нее было многое из того, чего уже  не было у нас. Она не знала лжи и изворотливости, поэтому действительно выдавала истину в первой инстанции: что видела или знала, то и выдавала. Такие люди врать не могут, поэтому какие-либо ее замечания или просьбы окружающие принимали как должное, не сомневаясь в искренности и достоверности.
Первый раз я ее увидел, когда приехал в одну из тракторных бригад, куда меня направили на работу комбайнером.  Нюра  работала там поваром. Как-то в уборку едем утром на работу, машина из тех, что возили зерно. Скамеек нет, стоят в кузове человек пятнадцать. Заехали попутно в колхозную кладовую, там Нюра продукты для бригады получала, загрузились и поехали дальше. Получили молоко в обычном алюминиевом бидоне. Я взял да и сел на него, подстелив телогрейку. Вроде как удобнее ехать. Подходит Нюра: «Вацька, нэ цидай на молоко, а то дзопа теплий, и молоко прокици». Ну, вполне обоснованное предупреждение. Я тут же встал с бидона, зато все, кто стоял, упали в кузов от хохота. А мне как-то не было смешно тогда, больше было неудобно и стыдно. Как за себя, так и за ребят.
Это было мое первое знакомство с ней, тогда еще молодой девушкой. Прошли годы. Жили мы в одном поселке, потому, нет-нет, да и доходили слухи о Нюре. Она жила с сестрой и матерью. Потом вышла замуж, родила сына. Она всегда работала и добросовестно работала на разных несложных работах. Потом муж ее уехал. К ней начали прибиваться разные приезжие мужчины. Она же и накормит, и обогреет, и обстирает по доброте и наивности своей.
Я не интересовался всем этим и не знал, кого она там принимает, так как такая публика долго на одном месте не задерживалась. Да и зачем мне это было знать? Но судьба опять свела нас с Нюрой, причем, самым обычным образом.
В 1966 году был хороший урожай, последний год в колхозе начисляли трудодни, — на каждый трудодень, пришлось по два рубля. Так что, кто хорошо работал, неплохо и получил. У Нюры в тот год, еще с зимы, поселился какой-то Саша с Западной Украины. Жил он у нее со всеми доступными сельскими удобствами и удовольствиями. Обещал осенью после вспашки зяби жениться, а сам, немного подработав, потихоньку уехал. Не предполагал он, что будет хорошая доплата по итогам года, а когда узнал через друзей, что ему начислено более тысячи рублей, написал письмо Нюре. Ей сестра прочитала письмо, и Нюра пришла к нам домой, благо мы жили почти рядом, и естественной мудростью, выдала следующее: «Вацька, — услышал я, как и много лет назад, — ты колхози начальнык, бачиш Цаца (Саша) пыцэ (пишет), Нюра, я тэбэ любу, пиды до Вацькы, хай дасть мое племя (премию), а ты мэни ии прыслы (пришли), и я до тэбэ прыиду». И продолжила: «Вацька, ты грамотна, пыцы (пиши), Цаца, куй тоби, а нэ племя, гуляй на своий Бендерии. Вин Нюру любу, кажэ. Брэшэ вин, Вацька, так и пыцы!»
Вот вам и Нюра. Своим умом дошла до истины. Никогда никого не обманывавшая сама и не понимавшая лжи, она почувствовала ее интуитивно и даже поняла. Это было интересно, и это надо было видеть.
Нет больше Нюры на свете. Она прожила довольно долгую для своего состояния жизнь и внешне практически не менялась. Всегда с улыбкой на лице, не глупой, а приветливой, осмысленной и доброй. Всегда аккуратная и подтянутая, она так и осталась в моей памяти, да и в памяти всех, кто ее знал. Просто уверен, что у людей, кроме хорошего, о ней ничего другого не осталось, да и быть не могло.
Вообще-то, к таким людям надо относиться не как к обузе, а извинительно, с чувством сострадания и сознания определенной всеобщей вины. Но только так, чтобы они этого не замечали.

                СТАТИСТИКА

То, что статистика знает все — все об этом знают... Статистика на базе оперативного или бухгалтерского учета стала основой практически  всей  нашей  жизни.
Бедой государственной, особенно советских лет, было то, что верховные руководители охотно верили представленным им проектным и итоговым статистическим показателям Я хорошо помню, как выступая на очередном пленуме ЦК КПСС, Н.С. Хрущев на всю страну заявил, что недавно, когда он был в Минске, ему позвонили из редакции газеты «Правда» и просили согласовать публикацию обязательства Рязанского обкома партии о том, что область в следующем году выполнит план госзакупок мяса на 380%! Редакция боялась публиковать такие авантюрные соцобязательства. «Я, - продолжал Никита Сергеевич, - сказал редакции: публикуйте. Ларионов (первый секретарь тогда на Рязанщине. В.Г.) - человек ответственный и он слово сдержит». Чем все закончилось — известно. Во-первых целый год тот секретарь ходил в фаворе, его звали на работу в ЦК КПСС, а он жеманно так отказывался, подождем, мол, конца года. Да, область Рязанская тогда сдала четыре годовых плана по мясу. Они выбили весь скот. Дело доходило до того, что крестьянин забивая дома курицу, должен был сдать ее государству (на бумаге) в счет плана госзакупок, а потом выкупить ее обратно и съесть.
Ларионова взяли-таки на работу в ЦК КПСС, а когда он понял, что в очередном году область вообще мяса сдавать не будет по причине его полного отсутствия, то там же на работе и застрелился. Зато год ходил в супергероях. Вообще, зная ситуацию со статистикой советских лет изнутри, могу сказать, что лучше бы ее вообще не было, чем такая, доведенная до абсурда.
Помню, после правления Л.И. Брежнева в Молдавии в районах ходил такой анекдот — быль. Получил колхоз по два поросенка от свиноматок, ну мало же — отчитался в район, что получил четыре, ну опять мало — в районе еще два добавили, в Кишинев пришла сводка на шесть поросят, вместо фактических двух. Ну, положили на стол Брежневу ту сводку, он посмотрел и говорит: «Чтобы было справедливо, мы две головы заберем в счет плана госзакупок, а остальные четыре головы пусть пускают на воспроизводство»...
Борьба за нужную информацию, за какую-нибудь десятую долю процента была чуть ли не главной целью всей властной иерархической лестницы.
Все от тебя ждут больше и больше, чуть ли не вытягивают из тебя — только отчитайся, только давай прирост. Что потом будет — неважно, ведь той десятой доли процента ждут все и никто потом ничего выяснять не будет, давай сейчас. А каких только не было видов отчетности! Работал я главным бухгалтером. Казахстан, начало лета, зерновое хозяйство. Телефонограмма, вводится оперативная сводка о лете бабочек зерновой совки. Есть такой вредитель, когда комбайном убираешь, вместе с зерном в бункер сыпятся такие светлые червячки, в 10-15 миллиметров длиной. Они наносят солидный ущерб и вот еще до уборки вводят отчетность о наличии таких вредителей, ежедневно. Технология определения наличия совки довольно проста. Агроном-семеновод расставляет по полю небольшие корытца со свекольной патокой, в разных местах, в определенной последовательности. Затем объезжает поля и считает, сколько совки попало в корытца, и составляет информацию. На наших огромных полях, по 1000 и более гектаров, сбор такой информации был типичной «филькиной грамотой», но никуда не денешься — надо отчитываться. Агроном наш пару раз сводку составил, потом перестал ходить в бухгалтерию, то ли корытца закончились, то ли совка пропала. А район продолжает сводку требовать, доводя женщин нашей бухгалтерии до нервных срывов.
Как говорил наш главный агроном Лысенко И.Т., утро начинается... с водки. Он пропустил предлог «со». Один раз я взял трубку -требуют сводку о зерновой совке. Я посмотрел в журнал, переставил числа местами и передал. И тут девушка-агроном из райсельхозуправления,уточняет, а сколько среди совок мужских и женских особей? Я наугад назвал цифры, а она еще уточняет, для себя что ли, а как вы определяете их пол? А черт его знает, но тут же выдаю — а мы их, мол, про-пускаем через зубы, если яички в зубах застревают, значит пол мужской, если нет, значит женский. Девушка бросила трубку и больше из района сводку о лете зерновой совки от нашего колхоза не требовали. Видно, уже сами на месте определяли, кто к какому полу относится.
Была у меня еще и более прозаическая история, хочу уже, как ныне профессор, поделиться с молодежью, особенно студенческой.
На третьем курсе в институте был у нас обычный программный предмет «Общая статистика». Позже, на пятом курсе уже была своя «родная» сельскохозяйственная статистика, а на третьем пока общая. Так как я учился в Москве, а жил на расстоянии почти в две тысячи километров, где не было в полном объеме специальной литературы, а в библиотеке института в сессионные дни не протолкнуться, то приходилось много учебников покупать в Москве. Мне это было удобно, так как я работал главным бухгалтером, учился по своей же специальности, и закупаемая литература не только помогала в учебе, но и была необходима в повседневной работе. Перед каждой сессией, я шел в магазин «Глобус» возле музея Маяковского и покупал недостающие по данной сессии и вообще учебники, пособия и справочные материалы. Так я и поступил, приехав на учебную сессию за третий курс Купил несколько учебников, в том числе «Статистику» Хазанова. Нет, не того «Хазанова», а другого, профессора-статистика. Приходим на первое занятие по этому предмету. Заходит сухонький аккуратненький такой преподаватель, уже в возрасте и говорит: «Я буду читать вам общую статистику, фамилия моя Хазанов. Есть много учебников по общей теории статистики, но я вам все-таки рекомендую мой недавно вышедший учебник, он еще есть в книжных магазинах, там-то и там-то». Показывает нам свой учебник. Синяя та- кая обложка и белым написано «Статистика». Именно такую книгу я и купил несколько дней назад, ни у кого другого во время первого знакомства с профессором такого учебника не было. Надо отдать должное тому Хазанову, он блестяще знал статистику, умел ее преподать и именно от него я услышал замечательную определяющую фразу: «Главное в статистике — правильно сделать форму, а уже заполнить ее легче». Что тут добавить? А вот в конце сессии случился у меня с ним казус.
Приходим на экзамен. И вот здесь проявилась наша раболепская сермяжность, причем групповая. Вся группа, тридцать один человек, пришла на экзамен с книгой Хазанова, и все выложили книги на стол, как выражение покорности и благоговения. Один я не принес книгу, стыдно было нести ее на экзамен. Профессор обошел аудиторию, потом оставил пятерых студентов, остальные вышли, и экзамен начался. Где бы я ни учился, на экзамен всегда шел первым и это не обсуждалось. Так было и в тот раз. Взяв билет и быстро решив задачу, я пошел отвечать. Статистика для меня, ежедневно с ней сталкивающегося, не представляла каких-либо проблем.
Отвечаю по билету, а профессор меня не слушает вовсе. Когда закончил вопросы и, объяснив задачу, замолчал, смотрю, он, ни слова не говоря, ставит мне в зачетку цифру «3».Еще не успел поставить прописью «удовлетворительно», а я ему : «А почему мне «три»? Вы за время сессии видели меня в деле, а книгу я Вашу купил еще до сессии, раньше всех, даже не зная Вас, а на экзамен брать ее посчитал для себя и Вас — несолидно». Он поднял на меня глаза и говорит: «Да чего же Вы мне раньше об этом не сказали?... А я подумал... Да Вы же прекрасно знаете статистику! И что, в «Глобусе» была моя книга?» Он тут же поставил мне «5» в ведомость, в зачетке аккуратно исправил цифру «3» на «5», написал прописью «отлично», и я по-лучил через него еще один жизненный урок — отказ от демонстрации лояльности в общей массе, всегда может быть неправильно понятым и привести к нежелательным, а то и более сложным последствиям, при всем твоем внутреннем благородстве и преданности. Ее, преданность, лучше воспринимают внешне выраженную, даже если внутри тебя все наоборот. Такая вот статистика жизни.    

                СТУДЕНТЫ

Особой прослойкой цивилизованного общества является студенчество. Наша страна — не исключение, студентов у нас, в пропорции к массе населения, очень не малое количество и, что самое приятное — у нас постоянная тенденция в его увеличении. В прежние времена, особенно советские, когда попасть в студенческую когорту было более доступнее и более объективнее шло ее формирование, по способностям, а потом и по возможностям, студент в России был больше, чем студент. Помимо учебы он был и строителем и грузчиком, и лесорубом, и картофелекопателем, воспитателем и общественным деятелем. У студентов наших лет были свои «планеты» - целина, БАМ, великие стройки, которые в обязательном порядке все были «ударно - комсомольскими», обязательные уборочные отряды и отряды по охране общественного порядка и т.д.
Конечно, не все студенты и у нас, по ночам разгружали вагоны с целью подработки или покупали бутылку кефира за 30 копеек, одну на весь учебный год, потом ежедневно пустую бутылку за 15 копеек (столько стоил сам кефир) обменивали на очередную новую. Были и другие студенты. Они уже носили джинсы, модную обувь и прически с «коком». Им было мало свободы и трудно дышать, так как имели возможности, но не имели прав и т.п. Были, но таких было мизер, да и толку от них, как студентов было мало. Учились как раз те, кто по ночам разгружал вагоны. Они знали, что «халявы» для них не будет и единственный выход — «учиться, учиться и учиться», чтобы стать специалистом и выбраться в люди. Студенческая жизнь в нормальные времена была во многом схожа по общему воздействию на молодое поколение страны, с армейской жизнью. Если в студенты шла более интеллектуально «продвинутая» молодежь, за годы учебы превращающаяся или выращиваемая, образно выражаясь, из молодого саженца в плодоносящее дерево, способное приносить плоды, то и в армии с молодежью происходило нечто подобное — ребята мужали, крепли физически, учились подчиняться и командовать — организовывать, приобретали разные специальности, многие из которых
 
можно было применить на гражданке, а главное — молодой человек получал мощный патриотично-идеологично-воспитательный заряд на всю жизнь. Это можно сделать только в солдатской массе, так как в обычной, не воинской жизни, индивидуально, после школы никто им заниматься не будет. Государство обучает студента, готовя его для себя, оно же обучает, более того, выращивает для себя солдата. Это дешевле легче и быстрее, повторяю, чем решать такие же проблемы с каждым в отдельности.
Конечно, и студенты были разными, я уже не говорю о тех, кто всегда почти занимал чужие места в ВУЗах, а вообще о студенческой массе  и  в советские годы. Даже среди студентов заочных отделе-ний, не говоря о дневных. Когда я учился в Москве в институте, то я и многие мои коллеги таки учились. Да, мы имели повседневную практику работы, но ее надо было приводить в соответствие с действующими постановлениями и правилами, надо было расширять не только специальный, но и общеинтеллектуальный кругозор, используя время, отпущенное на учебу в комплексе. Ведь студенты, особенно из сельской местности или малых городов, приезжая учиться в большие города, тем более столичные, за годы учебы, при желании, естественно, получали значительный культурно-эстетический багаж, кроме того, общее и физическое развитие.
Даже в нижней, заочной, среде образования и то такой багаж приобретался. Я, например, приезжая в Москву на сессию, а сессии были у нас по 40-45 дней, сразу шел к расписанию занятий, выписывал те дни, где были «окна», после экзаменов или на выходные, затем ехал в город и покупал на все такие дни билеты:  в театры, музеи, выставки, на хоккей зимой и футбол летом, в кинотеатры на новые фильмы, даже в книжные магазины ходить - и то находил время, ведь дома ничего этого не видишь. Это было действительно полезно и здорово. Те, к примеру фильмы, что я смотрел в Москве, сразу по их выходу на экран, у нас появлялись через год, а то и более. Другие студенты, особенно приезжающие на сессию из денежных северных и таежных областей, раздавали чемоданами различные меха, унты, шапки тем, кто им будет готовить курсовые и контрольные работы, принимать зачеты и экзамены, а закончив «официальную» раздачу, шли в рестораны и ежедневно пили так, как будто коньяка и водки в жизни не видели и плевать, извините, им было на те музеи и хоккей.
О нынешней жизни студентов я вообще промолчу. Пятнадцать лет я работал в госуниверситете, читал лекции в других учебных заведениях, хорошо  изучил    ситуацию  с  обучением, старался  передать  студентам  то, что  знал  сам  и  что  требовалось  по  программе, и студенты  всегда   относились ко мне с пониманием и уважением.
Перевернем очередную страницу альбома жизни. Естественно, еще поговорим о студентах. Кишинев. Общежитие сельхозинститута. Семидесятые годы. Я переехал из Казахстана  домой, в  Слободзею  и перевелся из Москвы в Кишиневский сельхозинститут. На время сессии, по знакомству некоторых моих коллег с руководством общежития, нас туда поселяли. Живем втроем, уже все взрослые люди, при районных должностях. Выше на этаже жили студенты-вьетнамцы.
 Один из них, худосочный, маленький и желтый такой, даже больше, чем обычный вьетнамец, как-то зашел к нам и попросил утюг. У нас, естественно все было свое, утюг, электроплитка, ну и другие бытовые мелочи, привезенные из дома. Когда он первый раз к нам зашел, мы как раз ужинали. По его глазам я понял, что он хочет кушать. Усадили его за стол, накормили, дали стакан хорошего домашнего вина. Он наелся и почти  что ползком ушел наверх, забыв про утюг. Потом стал заходить к нам почти каждый вечер. Он с удовольствием ел все подряд и особенно обожал сало с чесноком. Бегло говорил по-русски, но понять было можно. Конечно, он приходил не только поговорить, но, в основном, поесть. А нам что, жалко ,что ли, пусть ест, даже интересно и как-то приятно.
Вьетнамцы, естественно из северного в то время Вьетнама, как студенты, жили скромнее и тяжелее всех. Их посылали на учебу в Союз, как лучших комсомольцев, они были обязаны только учиться. Не разрешалось заводить близкие контакты с земляками, например, парню с девушкой-землячкой. Узнают, сразу донесут, тут же отзыв домой и неминуемое наказание там уже. Они об этом хорошо знали и держались друг от друга подальше. Если у девушек-вьетнамок жизнь еще шла как-никак, то у ребят — одни тогда были проблемы,
особенно по мужской части. Подойти к русским девчатам, табунами бегающим вокруг общежития, они не могут — денег нет абсолютно, без денег таким парням, как они, никто ничего не выставит. Вот что хочешь, то и делай, молодой студент - к своим идти нельзя, а то выгонят и посадят, к чужим можно — так нет денег.
Многое мы узнали от того бедолаги-студента. А один раз разговор как-то зашел о плодах манго, честно говоря я видел консервные банки в магазинах с надписью «Манго» из того же Вьетнама, но пробовать не приходилось. И вот после того, как он в один вечер упомянул слово «манго», кто-то из нас спросил его, а что это за плод, какой у него вкус? И вот тогда студент, зажатый в тискижизни, сказал, выразил все, что у него накопилось несбыточного в груди и разуме: «О, манго — это как секс» и мечтательно замолчал. Правда, последнее слово он сказал по-русски и я не буду его здесь приводить. Вот так его достали, бедного... А учиться-то все равно надо.
В семидесятые-восьмидесятые годы, когда наш Слободзейский район заваливал Союз дешевыми овощами и фруктами, у нас сотворилась, утвердилась и продолжалась долгие годы, довольно простая, но рабочая и высокоэффективная стратегия развития того же овощеводства. Главное, на местном, районном уровне, было подготовить почву, вырастить необходимое количество рассады, а затем высадить ее и высеять семена в грунт, вырастить урожай, произведя весь необходимый цикл работ. А вот на уборку урожая нам необходимо было найти дополнительно массу рабочей силы, иначе большинство урожая на полях и останется. Я не знаю подобных нашему району во-обще в Союзе, и в этом плане, может быть, нечто подобное было в хлопкосеющих регионах, но к нам в летние месяцы — июль-август прибывало до 10-12 тысяч студентов, а с сентября их меняли наши студенты и школьники. Это была большая проблема для района. Их надо было разместить, и не просто разместить, а хорошо, с комфортом, элементарным конечно. Помещения, постели, питание, помывка, охрана, перевозки внутри хозяйств, масса побочных проблем — все это было и их никуда не денешь. Но их помощь окупала все затраты с лихвой. Поэтому мы их и приглашали из Москвы, Ленинграда, Белоруссии, частично из Украины и других мест. И студентам тоже у нас нравилось. Не такая уж сложная и тяжелая работа, море овощей и фруктов, усиленное питание, тепло, вода и свободная молодость — что еще надо было студенту всех времен и народов? Мне по роду службы приходилось заниматься с работающими студентами, часто лично вмешиваться в решение тех или иных общих или конфликтных вопросов.
В  Слободзее, в его, так называемой «русской части», довольно далеко от села был устроен большой международный студенческий городок. Назывался он так потому, что в нем находились и работали студенты из разных стран мира, обучающиеся в Москве, в университете Дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Большой интернациональный отряд студентов заполнял это место много лет подряд. Наши районные «активные» люди, естественно, позаводили контакты с приезжающими руководителями тех отрядов, и за пару десятилетий значительная группа наших местных ребят и девчат тоже обучалась в том университете. Так; сказать, взаимное обогащение. Во многих бригадах района были расположены студенческие отряды, но наш интернациональный спецотряд являлся особым и стоял на особом контроле на всех уровнях, поэтому отнимал у тех, кому положено, в том числе и у меня, много испорченных нервных клеток. Как только где-нибудь межнациональный или межгосударственный конфликт, то Эфиопия с Сомали ежегодно не мирятся, то одно Конго (Браззавиль) воюет с другим Конго (Киншаса), да и много других было подобных стычек, тут же начинаются конфликты тех же эфиопов-студентов со студентами из Сомали и т.п. Что делать, они дерутся, а мы их все вместе мирим. Выезжаем, уговариваем, иногда и сдерживаем.
Парень был один интересный с Кубы. Теофилом звали. Я почему помню, потому что в те времена на любительском боксерском ринге в тяжелой весовой категории доминировал Теофил Стивенсон, трех-кратный чемпион мира. Вот и тот студент был высокий, статный такой, слегка смуглый, выгодно выделялся среди всех студентов отряда. «Предки» у него, скорее всего, были не обычные люди, потому он держался всегда обособленно и высокомерно. А может, характером был горячий, не знаю, но еще при первом знакомстве по их заезду я обратил на него внимание. Он ни с кем не дружил, даже с теми ребятами, что жили вместе с ним в отрядном домике.
Буквально через пару дней после их приезда звонит секретарь парткома моего родного колхоза, женщина, просит приехать в первую бригаду, там в отряде какое-то ЧП. Приезжаю в отряд, старший докладывает, что один студент закрылся в домике, ни ест, ни пьет, сам не выходит и никого не впускает. Причина в том, что он привез с собой мощный магнитофон, а в домике деревянном нет розетки, не положено по правилам техники пожарной безопасности. Пошел я к нему, через окно договорился, впустил он меня в домик, переговорили, пообещал я ему помочь с той розеткой.
Поехал в «сельхозтехнику», выписал на колхоз поллиста асбоцементной фанеры и метров десять бронированного кабеля с розеткой, взял в гараже колхозного электрика, поставили на шурупах асбестовую плиту, провели отдельный кабель, поставили розетку. Все, он очень доволен и все довольны, в отряде появился мощный по тем временам магнитофон. Вроде, какое-то время было тихо, в Африке тоже как-то с войнами поутихло, студенты работают, все нормально. Дело в том, что в других небольших отрядах белорусов, ленинградцев или украинцев студентов было мало, так что, в основном, стычки происходили между местными пацанами и студентами, но их разрешали на местах, в хозяйствах, а в том международном лагере часто приходилось вмешиваться и нам.
Не прошло дней десять, опять по оперативной связи вызывают в лагерь. Приезжаю, опять Теофил, только на этот раз что-то уже серьезное, обещает поджечь домик и себя вместе с ним. Никого не признает. Снова иду к окну, он меня увидел — минут через пять впустил. Вижу — очень взволнованный, бледный, похудел слегка. Спрашиваю, в чем дело, кто обидел и т.п. «Кто меня может обидеть!?» - обиделся Теофил и замолчал. С какой стороны не начну разговор — молчит. А видно, что мучается. Потом заговорил так быстро, что я  вначале ничего не мог понять, говорил он долго. Из обрывков его смешанных фраз я, в общем, понял следующее. Томаты в бригаде только-только начинают «буреть», т.е. менять цвет с зеленых на белобурые, собирать и паковать начнут где-то через 7-8 дней. Ну а чтобы студенты не скучали без дела, им дали довольно скучную и трудную работу по прорывке сеяных томатов. Теофила бригадир хотел все эти дни посылать грузчиком на подвозе ящикотары. Там все-таки попроще,  и посолиднее для парня. А он «запал» на одну симпатичную русскую девушку, в университете и наши тоже учились. Отказался от должности грузчика и напросился в звено к девчатам, где была та (его) девушка А в звене было четверо студенток, все из нашего Союза, ну и Теофил стал пятым, стал рядом с той девушкой. Начали прорывать томаты. Девчата маленькие, ловкие, только руки у них мелькают,
стебли травы и лишние всходы летят в междурядья. А Теофилу с его ростом, мощными крепкими руками, да на палящем солнце было очень плохо. Девчата сразу ушли вперед, он изо всех сил пытается их догнать — не получается. А они уйдут метров на 20-30, сядут, отдохнут, пока он к ним приблизится, они опять вырвутся вперед и так беспрерывно. Они-то быстро работают, потом отдохнут немного и снова прорывают, а он, как автомат, без отдыха, без привычки, весь на нервах. А еще ему стыдно, а еще он уже весь мокрый, а еще девчата его поддевают и подзадоривают. Короче говоря, доконали они его окончательно. Он еле-еле прорвал один валок, зашел в лесополосу в конце поля, там отлежался, а потом незаметно обошел по полосе, вокруг поля, зашел в свой домик, закрылся от позора и хотел вообще поджечь свое жилище вместе с собой.
Он рассказывал, рассказывал, а потом так охарактеризовал девчат, соратников по прорывке: «Русская девочка, он как льошад!». Он это сказал так, как приклеил, вот мол какие русские девчата, как лошади работают, куда ему, Теофилу! Переговорил я с ним о разном, о Кубе, университете, родителях, много о чем. Потом пошли вместе к бригадиру, тот сразу посадил его на машину и отправил за ящикотарой. Поговорил я и с теми девчатами, и с руководством лагеря, а потом еще раз с бригадиром, он меня хорошо знал, да и отец мой работал здесь же в рядом расположенной тракторной бригаде. Больше в том сезоне меня в этот городок не приглашали, значит, все было нормально. Несколько раз я сам туда приезжал, а когда они уезжали ,и был общий сбор, Теофил подошел ко мне и чисто сказал: «До свидания, и большое спасибо!»
А все-таки быть студентом — это здорово! Не теряйте времени, молодые, учитесь, пока есть возможность!

                КАРИМ

Карима в нашем поселке знали все, от мала, - до велика. Он был одной из сельских достопримечательностей тех времен,— и вовсе не внешним видом или какими-либо выдающимися особенностями. Скорее всего, тем, что умел себя подать, и нахально, «качал права», где надо и не надо, а этого местные власти боялись больше всего, да и не только местные.
Бестолковая, можно сказать, «реверсивная» или обратно действующая, национальная политика времен Советской власти, предполагала процветающее развитие национальных окраин за счет истощения российских регионов.
Справедливые обвинения в иждивенчестве и паразитировании, тут же вызывали жалобы на национальные притеснения. В анекдоте, ходившем в те времена, одного студента-армянина на экзамене по научному коммунизму, спросили: «Как вы понимаете сам термин «дружба народов»? Студент мгновенно ответил: «Как есть, так и понимаю. Это армяне, русские и все нерусские, объединились... против грузин». Нечто похожее происходило и в масштабе великой страны — как будто все нерусские окраины, да еще зарубежные «друзья», объединились для того, чтобы максимально больше выжать из России  что-то, в обмен на «дружбу».
Карим, несмотря на свою малообразованность, видимо, интуитивно чувствовал такую национальную политику. Пенсию он не заработал, так как всю свою жизнь только воровал — в молодости лошадей, в старости — телят, но все-таки добился того, естественно, под давлением вышестоящих органов, что ему выделили персональное ежемесячное натуральное пособие (мука, мясо, зерноотходы и т. п.). Выделили (заставили) почему-то из колхоза, хотя Карим в нем, и дня не проработал. Ну, что поделаешь, власть, повторяю, была гуманная, нельзя же старика голодным оставлять, вот колхоз и обязали его поддерживать.
Карим ежемесячно приходил ко мне, как к главному бухгалтеру, я ему выписывал «паек», он его гордо получал и требовал высококачественной продукции. Вначале, получал и носил сам, после уже  дети носили, а он шел впереди, невозмутимый такой щуплый старикашка, с бородкой клинышком, — прямо-таки живой старик Хоттабыч, в неизменном в любое время года халате, и всегда со сложенными, ладонь в ладонь, на пояснице,  руками.
 У него практически было две жены, как и у многих пожилых мусульман в советские времена: одна старая, официальная, другая — раза в два моложе, жила под видом племянницы, числилась с семью детьми как мать одиночка, получая соответствующие пособия от государства.
Девчата в колхозной бухгалтерии часто подтрунивали над Каримом, в плане его семейных дел. Но, когда одна из бухгалтеров, Валентина Бусенко, дородная была женщина, как-то раз «перегнула палку» и спросила у Карима, от кого дети у его «племянницы», что-то они уж больно на Урахая (соседа Карима) похожи, Карим зашипел, как змея перед прыжком: «Давай вийдим вдвоем с тобой за кантора, тогда узнаешь, кто мене детей делает!» На том, подколы прекратились, хотя наши женщины наверняка знали лучше самого Карима, где, что и с кем, но тему закрыли.
С течением лет, Карим стал более злым и требовательным, всем своим видом и поведением давая понять, что мы, руководители колхоза и села, должны быть благодарны судьбе за то, что она послала нам такую ценность, как он, и само его появление на свет, — есть для села счастье.
Такие люди встречаются не только среди казахов. И, к сожалению, общество их терпит, по крайней мере, терпело.
То машину куда-то надо, то уголь-дрова, то сено-солому, то «паек», то ремонт, то работу-учебу детям.  Вот дай, и все. Вынь да положь,  государство-колхоз. А то, что он для них палец о палец за всю жизнь не стукнул — никому не интересно. Дайте — лишь бы молчал. У него есть право на все, а у нас по отношению к нему — никаких прав, одни обязанности.
Надо сказать, что такие «каримы» были в каждом селе и образ нашего, реального Карима ,выглядит как бы собирательным. И породило их время, а не только особенности характера.
Не было бы, в принципе, необходимости писать об этом заносчивом старике, каких полно было, да и сейчас еще не перевелись, но, как ни странно, пишу я о нем в знак определенной благодарности, даже за то, что могу сегодня писать.
Дело было давно, еще в пятьдесят восьмом году. Работал я в МТС, был молодым, и «совершенно не женатым». Как-то в начале лета мне довелось подменять одного нашего водителя, Темирбаева. У него был самосвал с деревянным кузовом под зерно, и некоторое время я на нем работал, в основном на строительных объектах. Как-то раз подъехал к дому знакомой девушки, и тут меня «зацепил» Карим. Жил он там по соседству. Тогда был он помоложе, но внешне, сколько я помню, никогда не менялся, как будто и родился таким, каким мы его знали.
Было воскресенье, я подъехал, просто хотел помыть машину, рядом плотина, и других планов у меня не было. Но Карим, как прилип ко мне: «Айда поедем, привезем белий глина». В Казахстане есть все — от нефти и золота, до мрамора и той самой белой глины (каолина).
Белая глина действительно ослепительно белая и мягкая, как домашнее масло. Где-то ее используют для получения хорошего фарфора, а в наших селах ею белили дома. Просто как глину ее не использовали, связующие качества у нее ниже, чем у обычной глины. А в смеси с обычной глиной ею покрывали крыши мазанок, белили стены и потолки, используя вместо извести, которую не всегда в те времена и в тех местах можно было найти в нужных объемах.
Объяснять Кариму, что у меня нет путевого листа, что выехал я из гаража без разрешения и ехать за пять километров от села на глинище не имею права, — было бесполезно. Легче было съездить, набросать с полтонны глины и вернуться.
Что я и сделал. Минут через десять мы были у карьера, где люди брали эту самую белую глину. Карьер — слишком громко сказано. Просто была яма, с довольно крутым съездом для машин, метров 8—10, и в конце этого съезда большая нора-забой, диаметром метра полтора. Вот и весь карьер. Я приподнял кузов самосвала, чтобы легче было бросать глину через задний борт, опустил машину в забой, взял штыковую лопату и начал копать.
Карим сидел в кабине. Было обычное для наших мест жаркое начало летнего дня. Бросать было неудобно, в полный рост не встанешь, нора-забой довольно глубокая, над головой слой земли в 1,5—2 метра, рыхлый, с песчинкой, быстро рассыпается. Я опасался обвала, так как слышал о нескольких случаях, когда добытчиков именно такой глины заваливало и, как правило, с трагическими последствиями. Поэтому старался быстрее набросать хотя бы треть кузова и покинуть опасное место. Но сделать это оказалось не так просто и не так скоро.
Как раз, когда я повернулся спиной к машине и выдалбливал глину из дальней от входа забоя стороны, стало вдруг темно и душно. В первое мгновение мне показалось, что начинается обвал, я непроизвольно развернулся на выход и сам себя нокаутировал, наткнувшись головой не просто на задний борт машины, а еще и на выступавший из борта, болт крепления досок. На мгновение потемнело в глазах, потерял сознание, а когда очнулся — темнота не проходила.
 Только чуть позже я понял, что дыра-забой буквально придавлена задним бортом самосвала. Вариантов съезда машины, до этого стоявшей в метре от забоя с приподнятым кузовом, было несколько. Или под давлением глины кузов опустился сам (какая у нас гидравлика!), или рычагом из кабины нечаянно опустил кузов Карим. Так или иначе, но кузов опустился, и машина по мягкой глине соскользнула, провалившись задним бортом в дыру-забой, где находился я. Веселого  во всем, этом было мало. Или от удара кузова осядет земля (5—6 тонн) при стоящей вплотную машине, или обвалится, когда машина будет выезжать, ослабив давление на весь фронт.
Но для этого машине надо выехать, а кто это делает? Карим? Оправившись от шока, я крикнул: «Дядя Карим!» «Что такое! — равнодушно донеслось издалека, — закончил уже?» «Идите сюда», — кричу ему снова. «Зачем?» «Идите сюда — узнаете!»
Он пропихнулся между кузовом и стенкой ямы, понял, что случилось, и равнодушно сказал: «Пойду бригада — позову трактор». «Какой трактор! — отчаянно закричал я, — туда час, пока кого-то найдете, назад час, да меня привалит здесь! Давайте будем выезжать сами!».
 «Ты что, Васка, с ума сошел? Я никогда на машина не ездил, вообще ни на какой железка, не ездил. Не, я пойду бригада».
«Дядя Карим, — взмолился я, — давайте попробуем, может, получится, а то завалит же меня. Я вам буду говорить, что и как делать. У вас пойдет, вы же понятливый!». Карим несколько минут молчал, я уж думал, что он ушел. Слышу голос: «Туалет ходил, давай ехат будем!» «Садитесь в кабину, на мое место, там посредине, под правую руку, рычаг скоростей, палка такая с шариком, он прижат к сидению (машина стояла на задней скорости). Надо его толкнуть вперед, но до этого надо нажать ногой, такая педаль слева внизу есть, ногой нажимается». После нескольких попыток-перебранок ,Карим выключил скорость. Машина еще плотнее вдавилась в стену. Через полчаса инструкций, доводивших меня, а может, и его до сумасшествия, он завел двигатель...
И тогда я почувствовал, что до обвала мне не дожить. Вспомнил, как мы вытравливали из нор сурков, надевая на выхлопную трубу шланг и запуская в нору, вспомнил, как показывали документальный фильм о газовых камерах нацистов во время войны. Вспомнил всю свою короткую невеселую жизнь. И все потому, что основная масса выхлопных газов, буквально вбрасывалась ко мне в забой. Дышать пришлось через майку, в которую я набрал мелкой глины.
Второй после дыма неприятностью стала невозможность проведения ускоренных водительских курсов для Карима — из-за шума двигателя. Кое-как докричался, чтобы он заглушил двигатель, получил указания, снова завел, попробовал включить скорость и выехать.
Не буду утомлять читателя, одно скажу — на выезд машины ушло более трех часов. Карим, все-таки спас меня. Три раза он заставил меня пережить нечто кошмарное: машина трогается с места вверх, отъезжает метра полтора-два, а потом с силой беспомощно бьется задним бортом о срез ямы, то есть съезжает на место. Я не могу выскочить — очень мало пространства и времени. И каждый раз, когда машина ударяется в стену, вся земля и надо мной, и подо мной ходуном ходит, я жду обвала и не знаю, на что надеюсь.
Но Карим был тоже настойчивым и восприимчивым учеником. На четвертом выезде он сумел-таки подняться почти до половины съезда, и там машина заглохла. Но если три первых попытки он машинально нажимал педаль сцепления, и машина каждый раз скатывалась вниз, то на четвертый раз машина заглохла на скорости, и за пару секунд я уже был в кузове.
Казалось, — живой, все закончилось, а я лежал в этой чертовой белой глине, сам весь белый, и не хотел с нее вставать. Постучал по кабине, что, мол, я уже здесь, рвать машину не надо, и лежал на мягкой прохладной глине, не помню сколько. Потом завезли глину в поселок, выгрузили, Карим даже спасибо не сказал — ему обеденный чай испортили. Да мне и не нужно было его спасибо, это я ему до сих пор спасибо говорю. И какой бы он там ни был, плохой или хороший, он был просто человек, такой как есть, для меня он стал Спасителем, сам того, может, и  не осознавая.
В человеке все познается при случаях, особенно тяжелых случаях. И там все проявляется, что заложено от рождения.

                КИТАЕЦ

Так уж случилось, но на нашей Земле каждый пятый житель — китаец. И вряд ли найдется в любой стране какой-либо город, большой или маленький, в котором не жили бы китайцы. Хотя бы один. В городе Темире, расположенном в полутораста километрах к югу от областного центра Актюбинска, на границе с полупустыней, на имеющихся в наличии восемь тысяч сборного населения тоже жил один китаец. Был он китайским подданным, жил один, без семьи. Возраста неопределенного, внешне определить возраст китайца трудно. Никто его не трогал — ни власти, ни соседи, даже когда были на то причины. Политика у нас была такая. Уж очень боялись национальных вопросов. Издеваться можно было сколько угодно над российскими людьми, но, не дай Бог, тронуть лиц отдельных национальностей, тем более, иностранных подданных.
Возможно, и не было бы особой необходимости мне писать про этого человека, но в нем, как в капле воды из большого океана, от-разилась вся суть его нации — трудолюбие, деловитость, особенно в торговых делах, нахальная напористость, гибкость и увертливость, бес-компромиссность, отсутствие комплексов, удивительная живучесть, затаенность, малообщительность, очень далекое понятие о совести, нравственности и т. п. .
Мне не приходилось жить среди китайцев, поэтому рассказываю об одном из них, не желая никого обидеть или сделать какие-то обобщения. Хотя кое-что я знал о них со слов отца — он закончил войну в Маньчжурии и почти год служил там уже после войны.
Отец рассказывал, что когда русские вошли в Китай, местное население встречало их с благоговением. Первое время, к примеру, идет наш офицер или даже солдат по улице — китаец метров за пятьдесят начинает ему кланяться и беспрерывно повторять: «Капитана, здласти» — их так японцы приучили за время оккупации. Ну, а наши — как наши, подойдут, похлопают по плечу: «Перестань кланяться, мы же с тобой братья». Китайцы это очень быстро усвоили: «Ага, раз мы — братья, то я старший брат», — и многие начали, извините, плевать в нашу сторону.
— Это, кстати, классическое отношение к русской армии в любой стране, куда она входила, потеряв часто сотни и тысячи своих ребят. Пока бьет — уважают. Как поймут твою доброту, начинают плевать и обзывать оккупантом Видно, судьба у нас такая — и раньше, и сегодня.

Итак, китаец в Темире. Это еще конец шестидесятых. Нигде официально не работающий, ничем особо не отличавшийся, он довольно сильно означил свое существование в этом городе. Его знали все. И взрослые, и дети. Главная сфера деятельности — торговля спиртным. Ни много, ни мало. Днем он заготавливал спиртное. Это делалось просто. «Арендовал» у соседа-чеха ишака с небольшой повозкой, ехал на склад горторга и покупал там ежедневно два ящика водки и ящик вина. Это была проверенная им и временем необходимая норма потребления любителей выпить по ночам. Магазины закрывались в 9 часов вечера, и тогда наступало время «Пиня», так звали китайца.
Такса была простой — с 9 вечера до полуночи бутылка московской водки по 2 руб. 87 копеек продавалась за 3.50, а с полуночи и до открытия магазинов — за 5 рублей. Никому никаких льгот не было, кроме милиционеров, дежуривших ночью в РОВД. Им продавали всю ночь по 3 рубля за бутылку.
Я в то время учился там, в сельхозтехникуме и жил на квартире — как раз у соседа-чеха, у которого Пинь ежедневно арендовал ишака. Часто он приходил к нам, и мы беседовали на разные темы. Что меня в нем поражало, так это постоянный поиск новых методов привлечения клиентов и зарабатывания денег.
Он закупил шахматы, шашки, домино, карты, ставил на стол примитивную закуску — огурцы соленые, лук, хлеб и постепенно превратил свой дом в своеобразный мужской клуб. Одни играют в шахматы, проиграл — ставь бутылку, а бутылка рядом, 5 рублей. Другие «режутся» в карты, третьи в домино и т. д. И все играют на водку. Проиграют — давай реванш.
Кто бы ни проиграл, Пинь всегда в выигрыше. Постепенно значительная часть мужского населения города Темира зачастила к Пиню. Многие прямо с работы шли к нему и до глубокой ночи, а то и до утра оставались в «клубе».
В одну из зим «заседания» у Пиня приняли такой масштаб, что вызвали бурю негодования у жен «игроков». Потекли женские делегации в горкомы и обкомы с требованиями остановить разошедшегося китайца. Власти, несмотря на активную защиту Пиня всем муж-
ским населением Темира, сделали ему серьезное внушение, и «клуб» он прикрыл. Но ночная торговля спиртным осталась. Посчитав, что это дело добровольное — торговля ночью по повышенным ценам, а также, что такой вид услуг устраивает население, власти закрыли на него глаза.
А Пинь, по его же словам, зарабатывающий еженощно до 50 рублей (в те времена это большие деньги), был постоянно в поиске новых источников доходов, причем легальных. После бессонных ночей и общения с самой отъявленной местной, да и приезжей, публикой, он всегда до обеда отдыхал, затем заготавливал спиртное на ночь и еще находил время «поторговать», сидя у входа в городскую столовую.
Казалось бы, ну что ему, зарабатывающему в месяц на половину «Запорожца», искать у этой самой столовой? А Пиню нужен был сам процесс. Он гордо сидел на плетеной циновке, перед ним на тряпке лежали несколько луковиц и головок чеснока, по рублю за штуку, пара коробков спичек и еще какая-нибудь мелочь. У него почти никто ничего не покупал, но те, кто знал его ближе, просто подходили поторговаться. Для Пиня это было верхом блаженства. Торговался он настолько отчаянно, что тот шутник, который торговался с ним в порядке хохмы, в конце концов, что-нибудь да покупал.
В общем, если у нас сегодня значительное число людей торгует «с земли» от горя, то Пинь, еще 35 лет назад, так торговал просто для удовлетворения своей коммерческой души.
Дом Пиня стоял перпендикулярно улице, а рядом, уже вдоль улицы, тянулось здание городского детсада. Он устроил свою огромную овчарку в детсад сторожем. Толстая шестимиллиметровая проволока тянулась от крыльца дома Пиня вдоль всего здания детсада, и ночью по ней двигалась на цепи овчарка, принося хозяину ежемесячно 70 рублей зарплаты, получая вдобавок бесплатное питание.
Так он и жил, тот единственный в Темире китаец. Ходил в одном и том же истертом костюме полувоенного покроя, не имея домашних.
Весь город считал его деньги. Все мучились и хотели знать, куда все-таки девает он заработанные ночные тысячи. Были попытки шантажа, запугивания и т. п. Кругом пески, народ всякий передвигается, но Пинь был не так прост, как внешне выглядел. Многие это поняли после одного случая.
На краю города, как я уже говорил, был совхоз-техникум. Как-то раз одна из студенческих групп обмывала серьезный экзамен, и, как
всегда в таких случаях, им показалось мало. Время было уже позднее, магазин закрыт, поэтому решили послать «гонцов» к Пиню. Повыворачивали карманы, насобирали пригоршню мелочи и направили двоих ребят понадежнее за «добавкой». Один из них был наш сосед, студент-выпускник — Кульжанов Сагимбай.
С огромным шишкообразным рогом на лбу, Сагимбай буквально приполз в общежитие лишь к утру и рассказал, что, придя к Пиню, они постучали. Хозяин в то время дверь уже никому не открывал, а вел торговлю достаточно своеобразным способом. Заказчик стучал в дверь и просил водку. Китаец спрашивал: «Белый или класный?», затем открывал в нижней части двери специальную маленькую дверцу и высовывал на улицу совок. Приходящие дожили в него деньги, цена была известна без особой рекламы, Пинь деньги пересчитывал и опять же на совке выставлял на улицу водку или вино.
Сагимбай признался, что мелочи у них набиралось где-то около трех рублей, то есть всего на бутылку отвратительнейшего в те времена вина-пойла «Солнцедар». Но они сказали, что им нужен литр водки и высыпали мелочь на совок. Пинь минут двадцать считал ее и выставил на совке бутылку вина. Студенты решили обыграть китайца — втолкнули вино обратно и заявили, что они дали деньги на литр водки.
Пинь снова пересчитал и снова выставил вино. Заказчики возмутились и снова вернули вино обратно. Они все больше распалялись, били кулаками и ногами по двери, обзывая хозяина различными нелестными словами на двух языках, русском и казахском, и требовали водку.
Так продолжалось около получаса. Китаец затих, и студенты вос-пряли духом, предвкушая победу и похвалу сокурсников. «Ночь была темная, — рассказывал Сагимбай. — Мы уже почти «дожали» Пиня, как вдруг...» В одну секунду происходят три действия одновременно: резко распахивается широкая дверь, в глаза жаждущих студентов бьет сноп яркого света трехсотваттной лампы, одновременно из двух стволов поверх их голов гремят выстрелы. В довершение всего на них прыгает огромная овчарка. «Напарнику моему повезло, — рассказы-вал дальше Сагимбай, — он с перепугу как рванул по улице в сторону степи, так только утром и пришел в город. А я непроизвольно прыгнул — вряд ли какой чемпион мог бы сделать такой прыжок с места. Все было бы хорошо, но рядом с домом Пиня стоял железобетонный столб с приставкой. А я в кромешной тьме попал именно между ними. Столб проскочил, а вот наклоненную приставку — не удалось.
Когда очнулся, чувствую, что лежу, головы вроде бы и нет, отрубили что ли. Но слышу какой-то звериный рык, ужасный. Приоткрываю с трудом глаза, свет из щели под дверью просачивается, и вижу, как овчарка (слава Аллаху, что она на цепи бегала!) вытянула лапу и пытается дотянуться до моей головы. Сантиметров десять еще  осталось. Я застыл весь, хотя и был мокрый от холодного пота, а шевелиться не мог. А она все рычит и тянется к моей голове, царапая мерзлую землю. Через время кое-как откатился в сторону... И вот, дошел до общежития».
Случай этот сразу стал достоянием гласности. Желающих «прощупать» Пиня ни среди студентов, ни среди городских и приезжих «клиентов» больше не было.
А Пинь продолжал жить своей жизнью. Все так же днем отдыхал. Затем заготавливал спиртное на ночь и торговал. И все также пользовался великим уважением у всех, кому было купленого днем мало.
А потом вдруг исчез. Исчез незаметно, как и появился. И что интересно, в опустевший его дом, по слухам, никто не забирался в поисках спрятанных денег или вещей. Может, это было проявлением уважения со стороны тех, кто мог туда залезть, а может, какая-то подспудная боязнь чего-то, но дом долго так и стоял нетронутым, пока не разрушился. Потом его разровняли бульдозером. Осталась только память.

                УМУРЗАК

Сколько бы,  не говорили в разные времена про то, что все люди равны, а ведь это далеко не так.
Все люди равны только, если так можно выразиться, — по вертикали, то есть перед Богом и перед Законом, а по горизонтали, или между собой, они все разные. Один, к примеру, может поднять двести килограммов, другой — двадцать. Один вольет в себя литр водки, сядет за руль, и все будет нормально, а другого нельзя сажать за руль даже в трезвом виде. Ну, и так далее.
Среди обычных людей выделяются люди-звезды, то есть очень яркие личности. Одни сразу рождаются звездами, другие звезды зажигают, когда «это кому-нибудь нужно».
Звездам нужен фон, нужно какое-то небо, чтобы сверкать на том фоне. Не будет фона (неба), не будет и звезд, так как выделяться не на чем будет. Так и в людской жизни. Обычные люди, в основной своей массе, тоже служат определенным фоном для людей-звезд, которые вспыхивают и сгорают, а фон остается. Это как раз то, что повседневно  - стабильно. Это те люди, которые ежедневно и незаметно делают свое дело — пашут и сеют, строят и собирают, учат и лечат, пасут скот и водят поезда и самолеты. И они достойны внимания не меньше, чем знаменитости.
Вот я и хочу рассказать об одном простом, но удивительном человеке, с кем свела судьба в прежние годы. Мы были знакомы довольно длительное время, я звал его «Бугумбайским Прометеем». И вот почему. Ну, во-первых, «Бугумбай» — это название урочища в предгорьях Урала, своеобразной живописнейшей впадины, окруженной небольшими горами. Названием впадина и вообще все пробитое в горах ущелье, обязано речушке Бугумбай, которая за столетия, невообразимо петляя среди гор, пробилась-таки к реке Урал. Весной она разбухала до многометровой глубины, а летом и осенью, подпитываемая десятками родников, чистая, прозрачная и ледяная, она спокойно журчала среди скал по отполированным плоским камням. По берегам — буйная растительность, а в самой воде чего только нет! Десятки видов рыб, заходящих во время половодья из Урала, раки, черепахи, всякая речная живность. В глубоких заводях водились черные, похожие на коряги, столетние щуки, а щуки помоложе, неподвижные, караулили часами в стоячей воде, готовые в долю секунды молнией метнуться и проглотить какого-либо зазевавшегося собрата.
Чудо-место, урочище Бугумбай, но это, конечно, для приезжающих отдохнуть и развеяться. А для тех, кто там постоянно жил, все природные прелести были далеко не на первом месте.
В урочище Бугумбай, в тридцати километрах от центральной усадьбы нашего колхоза, располагалась коне-овцеферма. Было там три небольших аула, так они и шли под номерами: первый, второй и третий. Тянулись аулы вдоль речки с интервалами в 2—2,5 километра, в каждом из них жили наши чабаны и табунщики, там же были кошары для овец и загоны для лошадей. Повседневная жизнь была не из легких. Ни школы, ни магазина, ни медпункта, ни радио и телефона, ни дороги приличной, ни газа.
А еще раньше не было и электроэнергии. Чисто натуральное хозяйство, как и сотни лет назад. Вроде бы кругом был современный мир, а там люди жили оторванными от всего. Они, конечно, не голодали, не замерзали, пасли в горах овец и лошадей круглый год, но были лишены многого просто элементарного.
Наконец, в середине шестидесятых, когда появились телевизоры, мы им поставили передвижную электростанцию, соединили все три аула линией электропередач, и с шести вечера до полуночи в домах чабанов горел свет. Появились различные электроприборы. Жить на отгонной точке стало веселее. Так как заведующий овцефермой жил в первом (по номеру) ауле, то и электростанцию поставили там же. Однако из десятка мужчин, живших в Бугумбае, только один был кое-как способен управлять электростанцией, то есть запускать ее и глушить, делать элементарный профилактический уход. Остальные боялись даже подходить к двигателю и аппаратуре. Того «умельца» звали Умурзак. Давно, во время войны, он работал на тракторе, и когда начал работать по электричеству, ему было под пятьдесят. И вот он, один, лет двадцать подряд «давал свет», то есть работал на той электростанции.
Казалось бы, что за разговор, таких «светителей» многие тысячи, и ни чем они особенным, как правило, не выделяются. Работа не из пыльных. Завел двигатель, линию включил — заснул, проснулся — выключил, заглушил.
Но для Умурзака, вся эта простая технология многократно усложнялась тем обстоятельством, что жил он в третьем ауле — это не через пять троллейбусных остановок, а за шесть километров от места работы, то есть от электростанции. Чтобы добраться туда, надо было обязательно перевалить через довольно высокую гору и перейти вброд  речку. И это триста шестьдесят пять дней в году, при любой погоде, без выходных и отпусков, более двадцати лет подряд!
Дом Умурзака стоял в третьем ауле обособленно, в  красивой ложбине между двух гор, с их южной стороны. Сзади дома поднимались горы, а спереди, метрах в пятидесяти, среди деревьев и кустарников бежала речка.
Она в этом месте как бы упиралась в гору, затем, обходя ее, уходила влево, образовывая цепь довольно больших и глубоких озер. Озера были гордостью Умурзака, там всегда находились сплетенные им самим рыболовные сетки-«морды», и рыба в его доме была всегда.
Второй гордостью был родник, бивший из земли прямо перед домом в тени большого дерева. Умурзак оградил родник бетонным кольцом, на вбитый в дерево гвоздь повесил кружку и всегда объяснял своим сородичам-чабанам, что не надо пить из родника, опускаясь на колени. «У нас хултура», — говорил он и показывал на кружку. Жил он вдвоем с женой, Шарипой, миловидной, добродушной, гостеприимной и аккуратной хозяйкой, как небо и земля отличавшейся от других женщин всех трех аулов, да и не только аулов. Стандартные жилища чабанов и скотников по всем казахским аулам — дом-мазанка. Метрах в пятнадцати — котел, вмазанный в камни, пара загонов для овец и скота, вокруг дома — утрамбованная, как тренировочный плац, земля. Как правило, — ни кустика, ни деревца, ни тем более огорода-сада.
У Шарипы с Умурзаком, ниже дома, до самой речки, на освоенном ими плодороднейшем участке земли, росло все, что могло там расти. Овощи, смородина, фруктовые деревья. Умурзак построил хитроумную систему орошения. Пользуясь тем, что родник находится выше огорода, он через сеть выложенных камнем каналов сделал так, чтобы вода из родника естественным путем постоянно орошала весь участок. Если где-то полив был не нужен, предусматривался сброс воды по отдельному водоводу.
На такой богатейшей земле, при родниковой воде, росли чудо-овощи. Таких, я и на своей Слободзейщине не видел. Все сладкое, вкусное, экологически чистое и невероятных размеров. Все соседки-хозяйки, жены чабанов, постоянно попрошайничали у Шарипы, то лука, то еще какие-либо овощи. Но сами так никогда и не пытались завести свои огороды. Такой степной и национальный менталитет.
Огорода Шарипы хватало на всех. И это тоже была гордость Умурзака. Детей у них не было. И все свое внимание они уделяли работе, огороду, коту с непереводимым именем «Пинок» — они в нем души не чаяли, и гостям…. Гости у них практически не выводились. Умурзак не жалел для них ничего. А чистота и аккуратность, привлекала многих — и казахов, и русских.
Да и почему бы нет? Овец Умурзак держал пару десятков, рыба была всегда, овощи-фрукты тоже. Ни один казах в округе, какое бы он положение в обществе не занимал, не мог похвастаться такой популярностью, как простой крестьянин Умурзак. Открытый для всех, веселый, трудолюбиво-обязательный, бесхитростный и честный, он был просто Человеком от природы. И этим ей был ценен.
Более двадцати лет он ходил в первый аул «делать свет». И по колено в грязи, и в жесточайшие морозы, и в беспощадные бураны — и все это ежедневно и за 90 рублей в месяц.  Не знаю, кто хотя бы, хоть  на неделю, согласился возвращаться с работы по горам, после полуночи. А его гнало на работу какое-то чувство нужности, необходимости, несмотря ни на что. И это не пафос, а простая проза жизни.
Один только раз, за двадцать лет работы Умурзак три дня проболел. Не помню, в каком году, но была очень жестокая зима. В один из дней, буран не давал выйти из дому — овец держали в кошарах, люди с трудом их кормили и поили.
Днем Умурзак, от столба к столбу (я уже говорил, что мы связали все три аула линией электропередач), добрался до электростанции.
Весь вечер буран рвал и метал. Он думал уже заночевать у заведующего фермой. Но после полуночи буран резко стих, даже луна появилась, и Умурзак, несмотря на уговоры заведующего, ушел домой. На подходе ко второму аулу его встретила стая волков. Они спустились с горы, за которой был дом Умурзака, и направлялись к овечьей кошаре во втором ауле. И тут их пути пересеклись. Трудно передать, что там было. Умурзак успел добежать до первого более менее высокого дерева — все, что помельче, под горой у реки было покрыто многометровым слоем снега. Полушубок и валенки не давали возможности влезть на дерево, пришлось валенки сбросить. Он просидел на дереве, окруженный рычащей и воющей голодной стаей, часов семь. На босые ноги одел малахай (лисья шапка-треух), голову прикрыл воротником полушубка и так сидел-висел, пока не рассвело, в трех метрах от беснующихся зверей. Обиднее всего было то, что до дома чабана  Дильмагамбетова, оставалось метров двести — тот первым увидел Умурзака на дереве и помог ему скатиться на снег.
Умурзак промерз насквозь. А через три дня все продолжалось, как и прежде — в шесть вечера из дому, в два часа ночи — домой. Но после этого случая, мы легко преодолели сопротивление завфермой, построили небольшое помещение, метрах в 20 от дома Умурзака и поставили там электростанцию.
Никто не смог бы оценить это действие больше, чем сам Умурзак. Представьте себе — он вышел из дома, пять минут на подготовку — завел двигатель, включил систему, и иди - смотри телевизор да пей чай. В полночь — вышел, заглушил все — и дома. Все просто, но что за этим «просто» стояло? Для Умурзака, это было больше чем любая награда. Ибо это была новая жизнь, жизнь по большому счету. С тех пор, свет в домах чабанов горел до последнего дня жизни Умурзака.
Попутно расскажу один курьезный случай из наших взаимоотношений. Привез я ему из Орска холодильник, у нас с Орским механическим заводом, тогда были хорошие деловые связи. Ну, привез в Бугумбай, проверили — работает, все нормально.
Но однажды Умурзак приехал в колхоз и зашел ко мне в кабинет. Я как раз из Актюбинска приехал, и на столе лежали кое-какие вещи. Среди них — прямоугольная коробочка с активированным углем. Умурзак повертел ее и спросил, что это. Я ответил, что эти коробочки с углем кладут в холодильник, чтобы устранять неприятный запах. А так как в Бугумбае свет давали только ночью, то холодильник днем естественно отключался. Понятно, что это было не лучшим способом, чтобы что-то в нем хранить. Дней   через пять, приезжает в контору заведующий Бугумбайской фермой и говорит: «Андреевич, что-то Умурзак просил тебя заехать». Дня через два я заехал. Умурзак показывает мне новый холодильник, у которого изнутри дыра прогорела! На мой вопрос, как это можно было сделать, Умурзак объяснил, что холодильник у них совсем завонялся, и он сказал Шарипе, что Гурковский, мол, уголь в холодильник ложит, чтоб запаха не было. Ну, Шарипа и положила туда жаровню с золой, а в золе еще, наверное, жар был. Так и получилось, что стенка прогорела (скорее – расплавилась). А я смотрю и думаю: «Как же я объяснять буду ремонтникам на заводе? Что они обо мне подумают, когда пропаленную дыру в холодильнике увидят?» Но делать нечего, отвез, заделали на заводе стенку, посмеялись, и на этом все закончилось.
А Умурзак с Шарипой жили дальше. Добрые простые великодушные казахи. Их теперь нет, но остались те, кто их помнит. Они были ащелисайскими  звездами, теми, что  светят  нам  постоянно.

                ЗМИЙ ЗЕЛЕНЫЙ

Как поется в известной песне: «Вино — на радость нам дано». Скорее всего, так оно и есть. И очень неправильно, когда не само слово, а «вино» как понятие, ставится в один ряд с такими понятиями как пьянство и алкоголизм.
Виноградная продукция, этот божественный синтез энергии Земли, Воды и Солнца, абсолютно не виновата во всех негативных последствиях при ее употреблении. Конечно, вино — это лекарство и здоровье при разумном умеренном потреблении, и то же вино губительно при чрезмерном к нему пристрастии (Мы-слободзейские- это  хорошо  знаем, но  не  все, к  сожалению, усвоили  эту  истину). Не виним же мы Солнце, когда загораем летом Хороший загар и красит, и заряжает бодростью, а чрезмерный может привести к самым тяжелым последствиям .Но ни Солнце, ни то же вино, ни в чем не виноваты. Повторяю, это мы сами виноваты в несоблюдении оптимальных жизненных режимов. От этого страдаем и ищем причины, чаще всего опять же не там, где надо.
Много раз в разных странах вводили так называемые «сухие законы». И что? Где те «сухореформаторы»? Одних, как говорится, «уж нет», другие не у дел, а вино есть и будет, пока живет на Земле человек.
И благословенна та женщина (наверное, было так!), которая забыла помыть сосуд после виноградного сока или оставила часть сока в сосуде, и он перебродил, а мужчина попробовал и понял, что так пить лучше. Как бы то ни было, но за многие тысячи лет люди разобрались, что к чему, научились приготавливать как вино, так и более концентрированные, более «крепкие» напитки, как производные от вина, так и выработанные из других компонентов, с применением отличительных от виноделия технологий.
Нет ни одного уголка на Земле, где бы ни употребляли алкоголизированные напитки. И не важно, что где-то в глухой тайге пьют какую-нибудь клюквенную настойку, а на каком-нибудь затерянном в океане острове — бамбуковую или кокосовую водку или что-то в этом роде. Все равно люди пьют, и будут пить, пока жить будут. Одни будут пить с горя, другие с радости, богатые — от богатства, бедные

— от нищеты. Будут пить, так как знают, что с помощью вина или чего-то подобного можно хоть на время быстро изменить свое отношение к каким-либо событиям или поступкам, забыться или вообще отключиться на какое-то время от всего.
И чтобы добиться такой возможности, мы, люди, как правило, «за ценой не постоим».
Любой рост цен и налогов не сможет стать препятствием на пути к алкоголю. В этом плане он (алкоголь) сродни роскоши. Сколько бы ни повышали налоги на роскошь (недвижимость, машины, слуг-лакеев, рестораны, модные вещи), человек, раз вкусивший ее (роскошь), никогда от нее не откажется и будет платить все, что ему скажут или установят, лишь бы не потерять свой имидж в глазах окружающих.
Сколько раз повышали цены на спиртное, а что, пить стали меньше? Наоборот, при внедрении антиалкогольных, ограничительных, как правило, бредовых, доходящих до государственного идиотизма идей, общество получало в ответ резкое повышение интереса к алкогольной теме и появление новых, гораздо более опасных явлений, таких как наркомания, токсикомания и т. п.
Антиалкогольные пропагандисты-идеологи, как правило, могли быть или абсолютными глупцами (если вели антиалкогольную кампанию искренне), или платными врагами, работающими в чьих-то интересах. Третьего не дано. На памяти у взрослого населения совсем недавняя, на нашей  памяти, более чем бредовая антиалкогольная реформа (которая по общим параметрам материальных, моральных и физических потерь могла бы сравниться со средней отечественной войной или десятком Чернобылей).
Если бы тот бывший перестройщик-идеолог просто лепетал об этом на всех уровнях, выжимая слезы у жен алкоголиков и вызывая восхищение своих сподвижников, то это было бы ладно. Но наш плебейско-угоднический «менталитет» всегда предполагал «инициативу» снизу и скорейшее развитие любой, даже самой чудовищной идеи, лишь бы отрапортовать и выслужиться.
На скольких тысячах гектаров были вырублены и молодые, и плодоносящие виноградники? Сколько выдернуто, уничтожено или за бесценок реализовано шпалерных столбиков? Сколько загублено виноградных питомников, свернуто научных разработок, ликвидировано цехов первичной и товарной переработки и распущено специализированных виноградарских коллективов?
Только в кошмарном сне мог кому-то присниться в то время приказ о переброске 40 тысяч тонн натурального вина из Молдавии в Башкирию, чтобы там использовать его в виде добавки при производстве комбикормов! Причем была установлена «сверху» цена — 2 копейки за литр. Цистерна с вином в 60 тонн оценивалась всего в 1200 рублей, а сама перевозка ее до Башкирии стоила 1500 рублей за цистерну!
И это еще не все. Практически ни одна цистерна не «довозила» вино до места назначения, так как на всем пути следования по томящейся от «сухого закона» стране, при остановках, над каждым «винным» составом, куда бы он ни следовал, — совершались специфические действия под кодовым названием «подоить корову». Хорошо проинформированные о содержимом цистерн местные жители, в кооперации с железнодорожниками, «выдаивали» вино из цистерн, разливая в любую посуду, а затем перепродавали этот супердефицитный продукт в другие районы. Образовались целые «пьяные» линии, где и появлялись первые криминальные групповые коммерческие структуры.
Но там хоть пили вино. А что начали пить, глотать, сосать, жевать, нюхать, прикладывать, вдыхать в других регионах, особенно молодежь? Запретив одно и не дав взамен ничего другого, мы получили такую страшную отдачу от той преступной реформы, что вряд ли теперь сможем вообще ликвидировать ее последствия.
И никакие наказания, пусть это будут далее сотни и тысячи лет тюрьмы для идеологов, причем довольно пьющих, не смогут стать эквивалентными их вине.
Особенно пострадали те регионы, где нет своего «подножного» корма, где не из чего сделать спиртное. Это в основном весь денежный в то время, да еще и сегодня, север России. Сколько сейчас там наркоманов, больных СПИДом и т. п.? А это все тянется оттуда, их тех «реформ». Мы еще помним те блефовые «безалкогольные» свадьбы, которые снимались телевидением, широко рекламировались, хотя никто не признавался, что в закатанных бутылях с этикеткой «Березовый сок» были или водка, или самогон и т. д. Местные власти, «набирая очки», старались выслужиться и рапортовали об «успехах» в таком благородном «антиалкогольном» деле, а высшие «идеологи» суммировали всю такую ложь и козыряли этим.
Я был в то время свидетелем в принципе уникального действия, по всей вероятности достойного книги рекордов Гиннеса, если там есть раздел идиотизма. В 1986 году, будучи летом на курсах повышения квалификации в Харькове, довелось мне жить в одном номере с коллегой из Белгородской области. Перед одним из выходных сосед говорит: «Давай съездим к нам в район. В субботу мой брат дочь замуж выдает, будет шикарная свадьба, отдохнем, посмотришь, как у нас свадьбы играют».
Я заколебался — как раз начался чемпионат мира по футболу, и хотелось в выходные посмотреть несколько матчей. Но желание увидеть что-то новое пересилило, и мы в субботу после занятий, выехали электричкой на Белгород. Езды около двух часов, так что мы прибыли как раз к началу свадьбы. И я не пожалел о том, что поехал, так как увидел такое, что вряд ли больше увижу. На весь сельский переулок, метров на 50—60, растянулся высокий брезентовый навес, посредине которого стояли в один ряд столы с закусками. А против каждого места с обеих сторон стояли... двухсотграммовые флаконы тройного одеколона. «Видишь, — восхищенно шептал мой коллега по комнате, — какое богатство!» Эти два длиннейших ряда флаконов врезались мне в память навсегда. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы представить всю последующую картину «овеселения», и уже кусок не лез в рот. Но увидеть все это стоило.
Вообще, если в организме человека главное движущая  сила— кровеносная система, то в нашем российском, если хотите — советском, да и в постсоветском обществе, главным энергетическим или связую-щим звеном, к сожалению, является спиртное. Оно пронизывает всю нашу жизнь — от политики и бизнеса до любых видов услуг. Спиртное стало и разменной монетой, и видом платежа, и даже средством накопления. А мы еще с больной головы (у нас!) пытались вводить сухие или полусухие законы.
Да у нас если не будут пить, то и вспомнить-то будет нечего.
Вы думаете, почему у нас всегда в принципе были дешевая водка, хлеб и коммунальные услуги? Политика была такая. Те, кто все эти последние 80 лет был у власти, этот бетонный слой, который пережил и Ленина, и Сталина, и Хрущева, и Брежнева, и Горбачева, очень хорошо знал российскую политэкономию и наш менталитет. Знал сущность простого россиянина, которому надо дать гарантированные 100 или 200 рублей зарплаты, затем 50 лет не менять тарифы за коммунальные услуги, цену на хлеб и водку. Сделать так, чтобы хватало с «подсосом» денег от зарплаты до зарплаты, чтобы человек
шел в систему: «напился-забылся, напился-забылся и т. д.». Тогда никто не будет думать и возмущаться, почему он так плохо живет. Из системы уже не вырвется и не пойдет искать правду. А кто рискнет искать, — для него найдутся нары в другом месте...
Но оставим политику и вернемся к вину и спиртному вообще.
В наших краях издавна вино — это и повседневность, и обрядность, и лечение, и многое другое. Ни один уважающий себя человек не запретит себе принятие стакана хорошего вина на десерт. Особенно в жару, из холодного подвала.
Все мои предки, до глубокой старости, перед едой два-три раза в день пили по стакану вина и жили по 90—100 и более лет.
Если во дворе не было своего вина, то считалось, что в том доме не было хозяина. Люди научились делать домашнее вино и использовали его только при необходимости. При этом вина обязательно отличались индивидуальностью, что было предметом гордости их производителей.
Все было хорошо до тех пор, пока вино не стало товаром в широком смысле слова. Потребности и неограниченность внешнего (союзного) рынка, где шла любая продукция, лишь бы «сшибала» с ног, заставили Молдавию ускоренными темпами увеличивать производство вина на промышленной основе. Была организована система заготовок вина у населения. Тут и началось...
Натурального виноградного сока в требуемых объемах не хватало, да натуральные вина в России не особо и ценились, значит пошло упрощение — немного сока для окраски и какого-то вкуса, вода и спирт. В шестидесятые-семидесятые годы «эпидемия» винозаготовок достигла апогея. Лихорадочно возводились многокубовые домашние бассейны для выработки так называемого «вина». Технология до смешного проста — несколько мешков виноградного жома, несколько мешков сахара, остальное — водопроводная вода. Переиграло — и готово. Сдал по 60—70 копеек за литр, и делай снова. И так — цикл за циклом
Особенно этим увлекались авторитетные люди, которые могли сами или через кого-то заставить приемщиков-заготовителей принимать это, извините, пойло. Конечно, сдавали люди и хорошее вино, но то был мизер, причем абсолютно невыгодный, так как себестоимость бурды на жоме была в несколько раз ниже, да и делать ее можно было сколько угодно раз в году.
На винзаводах, куда свозилось все это «сырье», в него добавляли спирт. В результате подкрашенное и довольно дешевое вино , под  разными  названиями, в  зависимости  от  места  разлива,«разливалось» по всему Союзу. Бедные те люди, которые его пили.
Короче говоря, довели винопроизводство до полного абсурда. Слава Богу, до кого-то еще в 1977 году дошло, и приемка вина от населения была прекращена.
Вообще, этот баланс между индивидуализмом и массовостью даже в таком, казалось бы, второстепенном деле, как производство вина, вреден и неуместен. Если у крепких напитков, особенно в настоящее время, тех же водок, технология в принципе шаблонная, только названия разные, то вина, как и сорта винограда для их приготовления, во многом различны и требуют именно индивидуального, особого подхода. Здесь лучше меньше, - да лучше. Ценится и натуральность, и сроки выдержки, и многое другое, но именно индивидуальное. И в этот процесс не надо вмешивать ни политику, ни экономику, ни еще что-то в виде запретов, монополий и т. п.
По-моему мнению, государству в нашем крае никогда не надо вмешиваться в индивидуальное производство того же домашнего вина, да и напитков покрепче «для себя». Запрет должен быть только на продажу, здесь должна быть полная монополия государства и лицензирование права для частной торговли. А в то, что производится для себя, не надо вмешиваться. Если мы беспокоимся за здоровье человека, так человек для себя плохой напиток не сделает. Если думаем, что потеряем в выручке, так тот, кто делал для себя вино, так и будет делать, он не ходил в магазин и не будет ходить за вином.
Да пусть делает какие-то наливки, настойки из фруктов, даже перегоняет их на спирт, чтобы не пропадали. Все это не опасно и не антиобщественно. Опасно, когда аэрозоли нюхают и т. п.
Какими мы выглядим смешными для самих же себя (другие ведь этого не знают) в этих вопросах.
К примеру, собираем дома абрикосы, переспелые они осыпаются и пропадают. Дней десять постоят в кадушке, косточки оседают на дно, масса перебродит и без всего (дрожжей, сахара и т. п.) готова к производству уникального абрикосового спирта — в простонародье «абрикосина». Тот, кому довелось попробовать этот обжигающий натуральный продукт с приятным тонким запахом абрикоса, никогда не променяет его на десятизвездочный коньяк, если таковой в природе имеет  место  быть.
Помню, в старые времена «нюхающих» милиционеров, в величайшей тайне, у кого-то из «имущих» мы с отцом занимаем на день «аппарат», устанавливаем его среди деревьев на середине огорода и запускаем в работу. Картина для кисти хорошего художника: лето, жара, естественно зелень, а в кустах идет перегонка абрикосовой жижи на спирт. Куб металлический (емкость), змеевик в бочке с холодной водой — вот и все «оборудование». И все в тайне...
Тоненькой ниточкой стекает в баночку спиртное. А вокруг сидят человек пять-шесть кумовьев или родственников-мужиков и поочередно «снимают пробу». Снимают так, что жидкость не успевает капать, и трудно дожидаться очереди.
Вообще, в связи с такими событиями можно привести массу курьезных случаев. Расскажу всего один.
В селе Копанка, это когда оно еще было Копанкой с большой буквы,  с сорок шестого года работал председателем колхоза Герой Социалистического Труда, известный многим человек, Георгий Трофимович Болфа, В начале пятидесятых годов первым секретарем ЦК компартии Молдавии был Л.И. Брежнев. Так вот, приезжает секретарь в Копанку, как обычно, знакомится с колхозом, селом, полями. Болфа был человек не только хозяйственный, но и обладал достаточным запасом юмора Где-то к обеду, объезжая плавни, они подъехали к огромному дереву, растущему посреди поля. Сели отдохнуть в тени. Тут же появились помидоры, огурцы, брынза, то есть обычная молдавская закуска. Хитрец Болфа повесил заранее на дереве бочоночек абрикосовой водки, шланг от него вниз опустил, сзади ствола, чтобы не было заметно, кран на шланге от кислородной подушки, все как надо. Ну и так незаметно наливает в кружку граммов 150 «абрикосина» и подает Брежневу. Тот понюхал, выпил, крякнул и говорит: «Слушай, замечательная вещь, никогда такого не пил. А где ты его берешь»? Выпил еще столько же и уехал. Недели через две снова приехал и сразу к тому дереву направился...
Лет через двадцать, уже будучи Генеральным секретарем, Брежнев проездом, сделал остановку в Кишиневе. Естественно, торжественная встреча на высшем уровне на перроне. А он вышел из вагона, увидел Болфу среди встречающих, направился прямо к нему и, улыбаясь, спросил: «Ну, как там, есть еще у тебя тот благородный напиток?»
Рассказывая мне об этом случае уже в восьмидесятом, через шесть лет после приезда в Кишинев Генсека, Болфа смаковал его с разных
сторон, а потом сказал: «Ты знаешь, у меня еще есть из тех запасов одна бочка, лет двадцать пять уже стоит, правда не абрикосовая, а сливовая, но все равно поедем — попробуем, что такое сливовая водка в дубовой бочке после 25 лет выдержки».
Раньше во всех колхозах были пункты по выработке спирта-сырца из фруктов. Все, что не было товарным, — шло на спирт. Производство было сезонным, работало там немного людей, но оно таки работало, и что-то потихоньку «капало» в колхозную кассу, а нетоварная  продукция не пропадала и не растаскивалась.
Конечно, работа в этом «цехе» была сродни каторге. Так как непьющих трудоспособных в колхозе практически не было, то работать на спиртопроизводстве посылали по графику — больше, чем по две недели, мужики там не выдерживали, спивались и потом долго отходили от такого почетного поручения-наказания.
Раньше в колхозах всегда были вино и спирт своего производства Их и реализовали, и сдавали государству, да и выдавали в счет   оплаты  труда.
Процесс этот тоже был своеобразным: в кладовой — по выписке, а «своим» — по записи. Как; выдавали? Заходит, к примеру, бригадир в кладовую или кто-то еще из руководства, пьет литр вина, а кладовщик ему галочку ставит в разделе «вино». И так постепенно количество накапливалось. В конце года, когда на трудодни что-то начисляли, делались перерасчет и удержания.
Помню, на одном из отчетных собраний в пятидесятых годах председатель колхоза объявляет, кто и сколько выпил в кладовой за год. Называет бригадира Соколова Андрея, он как раз наш сосед по огороду, и говорит: «Соколов выбрал в кладовой   за  год,-29 ведер вина». А сидящая с ним рядом жена, как зашумит: «Ты что ж, гад, не мог дома пить, у тебя в подвале вина нет?» «Так ты же не даешь, вот и пришлось брать в счет зарплаты».
А сколько курьезов случалось с нашими гостями-приезжими, особенно с отдыхающими? Москвичи, ленинградцы, мурманчане и другие, многими тысячами заполняли летом Приднестровье. Тепло, вода, дешевые овощи и фрукты, дешевое жилье и... вино. По 20 копеек стакан, пей - не хочу.
Так вот, они подойдут к бочке и с ухмылкой, глядя, как на квас, по нескольку стаканов пьют залпом, а потом тут же и лежат несчастные, не понимая, что с ними происходит. Не разбирались они, особенно с первого раза, в особенностях и коварстве нашего вина. Хотя не все.

Как-то я приехал в отпуск, кажется, в 69-ом. Шла уборка хлебов. Отец получил новый комбайн прямо в ее разгар, и я помогал ему в наладке и комплектации. В бригаде №1 колхоза «XX Партсъезд», что в Слободзее, раньше действовал большой студенческий лагерь, там были студенты из разных стран, в том числе и советские.
В тот год работал большой отряд из ленинградского педагогического института им. Герцена. Группа была «интеллигентная», с работой у них не очень ладилось, зато во всем остальном они здорово преуспели. Так вот, иду я от комбайна в кузницу, что-то там согнуть надо было. Слышу, кто-то кричит: «Ты мне, старик, не заливай, уж в чем-чем, а в вине я разбираюсь!» Захожу — молодая девушка выскакивает мне навстречу в мини-купальнике и с явно злым видом. Спрашиваю у кузнеца, ныне покойного дяди Лени Вихрова, в чем дело. «Да, — говорит, — возил я им вино, их же в село не пускают, в основном, «штапельное». Вчера деньги взял, набрал банку, а бочка за-кончилась. Ну, не буду же я деньги возвращать. Набрал банку чистого вина, для себя ведро хранил, и привез студентам. Они «штапельную» бурду пили — крепкая, бьет по всему телу, тем более по мозгам. А чистое вино им не понравилось — слабое, мол. Вот и послали ко мне командира на разборку. Она, видите ли, в вине разбирается. Здорово разбирается, если за такое вино скандал подняла».
Ну, это, так сказать, пример, когда пьют за деньги, а на «халяву» могут пить, что угодно.
Помню, случай был у нас в доме. Выходной день. Я лежу на печке, читаю книгу. Внизу на кухне мама стирает отцову спецовку. За столом сидят двое: спиной ко мне — отец, напротив него — дядя Федя. Завтракают, запивая вином, которое отец разливает из чайника. Заходит сосед, Максим Димитренко, прижимистый такой был старик, и очень, прямо очень любил надурняк выпить. Зашел и сел рядом с дядей Федей. Мама вышла развесить постираное. Корыто с черной мазутной мыльной водой стояло на скамейке у печки.
Отец с левой руки наливает кружку вина и подает деду Максиму. Тот быстро пьет, кряхтит и спрашивает: «У кого бралы выно? Добрэ!»
В очередной раз отец наливает себе, дяде Феде и... черпает незаметно кружку мыльной воды из корыта. Подает ее деду. Тот опять быстро пьет и опять хвалит вино. Мне сверху все было видно. Я удержался от смеха дважды, но когда отец в третий раз подал деду мыль-ную воду, уже не выдержал и взорвался  смехом, одновременно грохнув обеи
ми ногами в трубу так, что два кирпича упали вовнутрь. Отец, конечно, позже со мной разобрался — и за неожиданный смех, и за грубу, но больше из корыта не черпал. Скорее всего, потому, что вино в чайнике закончилось, и завтрак тоже.
Из-за вина случались всякие курьезы, особенно в семьях, где жена считала себя главной. Как-то   в  Слободзее,брат жены решил тихонько проверить, готово или нет молодое вино. Надо было без шума войти в подвал, но выключатель находился наверху, в летней кухне. А жена как раз там стирала. Решил пойти в темную, знал же, где бочка стоит.
В темноте не нашел винный шланг и решил сточить в литровую банку через отверстие внизу бочки. Но когда ослабил чоп, он под давлением полутонны вина вылетел, струя вина ударила в стену подвала. Пришлось брату вставить вместо чопа палец... Около получаса он полулежал, полусидел, закрывая пальцем отверстие. Палец онемел от холода. Свободной рукой он лихорадочно шарил вокруг себя и не находил тот чертов чоп. Когда стало невмоготу, пришлось «раскрываться» и звать на помощь жену. И каково же было его разочарование, когда жена включила свет и зашла: оказалось, что чоп находится в банке, которую он подставлял. То есть был прямо перед носом, а он этого не знал и принимал такие муки.
Вообще, тема вина и всего, что с ним связано у нас, — бесконечна. Вывод общий может быть только один — не вино к нам плохо относится, а мы к нему. Причем, так: плохо, что потом и самим плохо становится.
Я не винодел и не рассказываю о вине, я говорю о людях во взаимодействии с вином. Пить можно, надо только знать, когда, с кем и сколько. «Надо не от случая к случаю напиваться вином, надо уметь пить его каждый день и при этом не стать пьяницей». Такой вот афоризм. Лучше не скажешь.

                ПИВНАЯ МОЗАИКА
«Неважно, кто ты, неважно, с кем, когда и где, главное, какое ты пьешь пиво...» Это сегодня.
Слушаешь все это, смотришь, понимаешь, что хорошее в такой обильной рекламе не нуждается, и думаешь: «Ну что ж, слава Богу, дожили — изобилие; водка — любая, пиво — любое, сколько хочешь и когда хочешь; все средства массовой информации настойчиво «подливают» нам горячительных и «бодрящих» напитков, таких привлекательных внешне, что трудно устоять и язвенникам и трезвенникам, тем более здоровым людям в возрасте от года до бес-конечности». ..
Но разговор пойдет не о рекламе или антирекламе. Кто хочет, пусть пьет, кто не хочет, — не надо. Моя задача — продолжить историческую серию былей из нашей жизни и показать ныне живущим и будущим поколениям, как мы жили в предыдущие сто лет, как общались и соприкасались с таким общественным напитком, каким является пиво.
Это не мозаика юморесок, это просто жизнь, где-то грустная, где-то смешная, но реальная жизнь. Мне, как рассказчику, скорее всего больше стыдно, чем смешно, но мы так жили, пусть не все, но подавляющее большинство. Сегодня это уже история, а историю надо знать всем, не только чтобы помнить и не повторять то, что было плохим, а чтобы брать в будущее только лучшее.
Родился и вырос я в тех местах, где веками выращивали виноград, делали домашние вина и что-нибудь покрепче; все остальные спиртосодержащие напитки, в том числе водка и пиво, у нас всегда занимали второстепенные позиции, особенно в селах. Водку могли позволить себе, в первую очередь, те, кто имел возможность заплатить за нее деньги, а затем уже, вынужденно, — люди с повышенной кислотностью желудка. Но беда была в том, что основная масса сельского населения в прежние времена работала в колхозах, а эти организации выдавали какие-то деньги в лучшем случае один раз в год, после распределения общеколхозных доходов по начисленным трудодням.
Ситуация с употреблением пива была практически одинакова во всех сельских районах огромной страны.
Если в нашей, виноградной зоне, основным напитком являлось вино, заменяющее пиво и водку, то в тех регионах, где натуральное вино делать было не из чего, пили брагу, самогон, все, что угодно, сшибающее с ног, но опять же не пиво — из-за всеобщего сельского безденежья. Заимев какую-никакую копейку, крестьянин, жаждущий выпить, в девяносто девяти с половиной случаях из ста, покупал чего-то покрепче.
Писать об этом сегодня, может быть, для кого-то и стыдно, но это история нашей страны, это многие-многие годы великих событий и многие миллионы людей. Это, образно говоря, такая  же   фотографии из старого альбома нашей жизни.
В настоящее время можно думать о недавнем прошлом, что угодно, но все это было именно так. На самом деле.
Давайте размотаем одну из тоненьких ниточек огромного, довольно путаного клубка нашей прежней жизни. Пусть не главную, но достойную, по меньшей мере, внимания.
С высоты времени и возраста смотришь на нашу недавнюю «пивную» историю и недоуменно рассуждаешь: Ну ладно, проблемы с хлебом, мясом, молоком, другими видами продовольствия, одеждой, обувью, автомобилями даже как-то можно было объяснить тысячами причин, но мы же никогда, долгие-долгие годы, не имели вдоволь нормальной воды и того же пива, И дело здесь вовсе не в бывшей монархии или опять же в бывшей советской власти, которые так о нас «заботились», что не давали возможности не то что напиться, а просто выпить, когда захочется хороших воды и пива.
Дело — в веками продолжавшемся и в последнее время усилившимся всеобщем стремлении окружающих и не окружающих нас «друзей и партнеров» задавить-таки это непокоримое, необъяснимое и неуничтожаемое образование под общим понятием — «российский народ», который отхватил у мира шестую часть территории земного шара: сам не может дать ей толк и другим не дает.
В прежние времена огороженная «железным занавесом» Россия ,подвергалась только внешней, как правило, военной экспансии, а с прорывом «демократии», пошли другие методы воздействия. Вначале — расчленение и разжигание национальной розни, уничтожение жизненно важных отраслей и на этой основе навязывание поставок

не-лекарственных препаратов, канцерогенного продовольствия, фальсифицированного спиртного, явно не перспективных технологий и еще многого того, что отрицательно влияло на российское общество в целом. И если уж не губило наш народ сразу, напрямую, то «выбивало» его из жизни постепенно — как сегодня, так и в необозримом будущем. Перспективы у нас в этом направлении, по-моему, более чем мрачные, и уже не радует изобилие ни «товаров», ни тех же напитков.
Это так, небольшой текущий комментарий. Но моя задача — наша история, наша прежняя жизнь, причем еще совсем недавняя. Казалось, зачем об этом писать? Тем более о негативном. А ведь надо.
До сих пор исследователи находят древние цивилизации, большие красивые уничтоженные города и т.п. Значит, не мы первые, не мы последние на этой Земле. История повторяется, и надо знать ее, чтобы не повторять прежних ошибок и не уничтожать себя своими же руками.
Но вернемся к теме, т.е. к пиву. Когда произносится слово «пиво», оно и сейчас, когда этого добра полно везде, даже там, где нет ни света, ни работы, ни дороги (лишь бы были люди), вызывает у меня и у моих сверстников одну ассоциацию, одну картину: «описанная», из-вините, со всех сторон деревянная будка, в ней — столитровая бочка с пивом и при ней — стандартная «двухсотлитровая» наша классическая буфетчица. Снаружи будки — потная, возбужденная, ревущая, с оторванными пуговицами, с горящими глазами, устремленными на пивную струю из-под крана, очередь, вернее — толпа.  И обязательно — или пиво закончится, или насос сломается, или бокалы последние добьют, или буфетчице отчет надо сдавать, или еще миллион причин, но что-то помешает людям выпить того злополучного пива К сожалению, ничего другого в памяти моей не осталось. Ну, это уже после прожитого, довольно приличного периода жизни.
А впервые я услышал слово «пиво» в первые послевоенные годы. Вернувшийся в сорок шестом с фронта, мой отец работал на автомашине и по выходным дням возил колхозников на рынок в Одессу. Она всегда была основным рынком сбыта сельхозпродукции для многих приднестровских сел. Это был и «наш» город, по определению, — «спутник» Тирасполя, моложе его на два года, а для слободзейских сел, которые были намного старше Одессы, он и вовсе значился «ребенком», которого надо было растить и кормить, а потом уже взрослого — обеспечивать необходимым продовольствием на взаимовыгодной основе.
Люди Слободзейщины знали и любили Одессу, ее людей и чаще ездили туда с продукцией, чем в соседний Тирасполь. Во-первых, Одесса, с ее растущими масштабами, скупала все, что привозилось, а во-вторых, там были более высокие цены.
В связи с этим между одесскими рынками и приднестровскими (в первую очередь — слободзейскими) селами постоянно курсировали грузовые машины. Грузовики местных колхозов, по спискам, возили по тем же маршрутам колхозников по выходным дням. Это была от-работанная многими годами система, действовавшая до середины девяностых годов двадцатого века — до тех пор, пока политикам не пришла мысль выставить между Одессой и нами погранично-таможенные преграды и перерезать питающую город продовольственную придне-стровскую артерию, поменяв наше естественное — на искусственные, турецкие и тому подобные суррогаты.
Возвращаясь после воскресных поездок в Одессу, отец, да и родственники-соседи, часто употребляли выражения типа — «зашли, выпили по бокалу пива». Так как говорили они,  как о чем-то хорошем, то мне, пацану, пиво представлялось чем-то особенным, приятным, и я все ждал часа, когда его увижу, а если повезет, то и попробую.
Где-то лет с 8-9 отец начал брать меня с собой на одесские рыночные поездки. Там иногда он завозил меня к родственникам, вечером забирал, но чаще всего я оставался при машине, то есть на рынке.
В те времена не было нынешних «микрорайонных» рынков, поэтому основными центрами притяжения слободзейской продукции были Новый рынок и Привоз. Для пытливого сельского пацана один день пребывания на одесском рынке, наверняка, можно приравнять к одному классу школы. За день там научишься и читать (все кругом исписано, да еще как и чем!), и считать, и историй услышишь неимоверных, и с физкультурой познакомишься.
На рынке было много сельских ребятишек, они в основном помогали родителям торговать. Еще больше было одесских пацанов, у них в те голодные годы были совсем противоположные цели и задачи — украсть, обмануть. Для меня такие поездки были определенной жизненной наукой, и я использовал любую возможность «примазаться» к отцу, если он получал задание везти людей на рынок.
В те годы (сороковые-пятидесятые) трасса на Одессу не проходила через нынешний поселок Первомайск, а пересекала железную дорогу напротив села Ново-Котовск, опускалась к лиману, затем через и поныне существующий арочный мост под железной дорогой обходила с восточной стороны село Кучурган. И вот там, на придорожной площади, стояла то ли чайная, то ли столовая сегодня в том месте знаменитый кучурганский вещевой рынок.
Чайная стояла на перепутье дорог, открытая для всех ветров и проезжающих. Возле нее всегда останавливались, справляли какие-то надобности, ну а кто хотел (или имел за что), мог выпить сто граммов или бокал пива.
Я с раннего детства боялся этого места. Дело в том, что бабушка Маня, когда хотела меня как-то приструнить, часто говорила; «Як бу-дэмо ихать в Одесу, в Кучургани, на бугру, стоять здоровэни козаки, в шароварах, с осэлэдцямы на голови, при шаблях, воны там украински прыкордонныкы, чи що. А з нымы страшна стара соплыва баба Так вона усих нэслухляних пацанив цылуе. Будэм ихать с тобою, так я з нэю побалакаю».
Образ «сопливой» бабы долго держался в моей голове, но так как таких прецедентов не было, я перестал этого бояться. Тем более что именно там отец впервые дал мне попробовать пиво. Отхлебнув несколько глотков, я был настолько разочарован этим напитком, что минимум лет десять после той «пробы»- пиво, как напиток, потеряло для меня всякий интерес.
Так заочная любовь превратилась в очное отвращение, продолжавшееся до самого моего совершеннолетия. И тут приходится констатировать, что, несмотря на то, что где-то лет с восемнадцати я, со-всем по-другому начал относиться к этому напитку, а мне сегодня уже почти четыре раза по восемнадцать, но нормальных дружеских отношений (пиво требует именно размеренного и теплого отношения) у нас с ним так и не получилось.
Дело в том, что свое совершеннолетие я встретил на целинных землях Казахстана и прожил там двадцать два года. Сельский советский Казахстан и пиво — это как земля и небо, космос и преисподняя. Где могло быть пиво в Казахстане (читай Сибири и до Дальнего Востока)? Только в городах (мизер), иногда летом в районных центрах или крупных селах.
Восемь возможных морозных месяцев, с сентября, даже с конца августа — до начала мая, исключали завоз пива, как бутылочного, так и бочкового. А само понятие «завоз» чего стоило? У нас на всю область, которая по территории большей всей Молдавской ССР ровно в 10 раз, был один пивзавод в областном центре — Актюбинске. Производил он, кстати, очень хорошее пиво, ну и что?
Веер развоза пива по районам — от 10 до 500 километров. О какой поставке пива можно было говорить? От нас до пивзавода было более 150 км. Ну, даже допустим, завезут когда-нибудь в село бочонок этого экзотического напитка. Ну откроют ту драгоценную бочку где-нибудь в столовой или в магазине. А дальше? Основная масса потенциальных потребителей пива в поле с шести-семи утра — до десяти вечера. Сказать жене, чтобы взяла пива в банку, в полночь надуться его, а утром с чумной головой — на трактор или комбайн...
А с апреля до октября в селе — ни отпуска, ни выходного. Ну на день Троицы, да еще если непогода, выходной. А так — каждый день в работе, какое пиво?
Это где-то там, в сытых, «культурненьких» странах, мужики по вечерам собираются в кафе-барах, беседуют, общаются, высосут за весь вечер по бокалу пива и чинно расходятся по домам. Никакие жены и дети их не вытаскивают из тех баров и не гонят домой. Они спокойно расходятся, твердо зная, что и в баре будет пиво, и общение с друзьями снова состоится. Культура! Не только привитая веками, но и материально обеспеченная. А мы за сотни лет так и не приблизились к этому.
Я сегодня могу уверенно сказать: измышления иностранных и нынешних наших «исследователей» о том, что российский народ генетически предрасположен к пьянству и лени, надуманы по внешнему результату, но ересь и глупая чушь — по сути. Мы сами сотворили такое с нашими людьми. И основная вина за то, что мы получили сегодня в селах, — вина властей, как бывших (царских, советских), так и нынешних демократических, с бандитским уклоном.
Проблемы есть, есть и способы их решения, но об этом в будущих историях. А пока полистаем наш жизненный альбом, посмотрим от-дельные фигуральные фотографии, так или иначе связанные с пивом.
Мне их, правда, стыдно показывать, но, повторяю, так жили многие годы многие миллионы людей. В принципе, должно быть стыдно 
тем, кто регламентировал нам такую жизнь, да где их сейчас возьмешь, многих уж нет, другие — далече, или не у дел. Да и неизвестно им такое чувство, как стыд, у них-то все было, а о людях они не знали, да и знать не хотели, как мы жили, особенно в селах.
Классическое фото пятидесятых. Осень. Слух по селу — пиво привезли! Через час все мужики — в столовой. В столовой — это образно, так как в самой столовой вместилось человек тридцать, остальные — на улице, в любую погоду и время года. Над всем этим скопищем мужиков висит негласно: «Бочка всего одна, завтра уже не будет».
Взять пиво можно только один раз, больше просто не успеешь. Никаких друзей-родственников никто не празднует, поэтому, если достоялся до пива, бери, сколько сможешь унести. А можно только шесть кружек, по три в руку. Попробуй выйти и не пролить их. Тут же рядом и пей, кружек в столовой — 15-20, тара тормозит розлив и нервирует людей. Ты пьешь, а вокруг — три-пять человек, у них буксы горят, им нужны пустые кружки, ведь время идет, столовую скоро закроют, а утром на работу и т.д. Поэтому, взял пиво — пей или отдай кому-то, но быстрее верни тару.
Какие там несчастные немецкие или чешские бары, где можно сосать бокал весь вечер... Здесь по-другому, схватил один раз — и тут же где-то в углу вливай в себя те три литра или полтора, если вас двое. Все.
Второй раз в очередь уже не станешь. Не успеешь, так как опять надо выстоять полтора-два часа, а их нет даже по распорядку работы столовой. И весь этот ужас, весь этот позор проходит не в гробовой тишине, а в сплошном шуме-гаме из матершины, оскорблений, толчков, угроз-обещаний.
Пока очередь выстоишь, все лишнее выдавят, эмоционально на-строят, обкурят, обольют, неоднократно обругают. А выпьешь, выйдешь и еще долго не сможешь сообразить, что же с тобой произошло: надутый, намятый и в тот вечер получивший от жизни все...
Дикость, а что делать, никто не знает, когда снова пиво завезут в село. Какие там минизаводы, какая культура, какое общение? Скажите спасибо, что порадовали вас пивом! Это сельская классика наших молодых лет.
Не смейтесь скептически, нынешние «продвинутые»! Если бы вы хоть одну такую очередь выстояли, то смеяться никогда бы не стали. Поэтому я и сейчас не смеюсь, а просто листаю жизненный альбом дальше.
1965 год. Декабрь. Ночь. Минус тридцать. Я на вокзале города Орска жду поезд, чтобы ехать домой — «Орск-Кандагач». Ходил он очень неудобно, где-то в час или два ночи, да еще через день. Буран, другой дороги, кроме ж/д нет. В вокзале — битком, пассажиры, бомжи, да кто угодно. Орск — не Таиланд, где и в декабре можно лежать где-нибудь в кустах только в набедренной повязке или без.
Метрах в ста от вокзала находилась пивная будка, наша, классическая, со столь же классической буфетчицей — приземистой, с бычьей шеей, которая у нее вся в каких-то болячках. Там можно было купить какую-то консерву или печенье, но в вечернее время — не подступись, набито битком, Пиво дают с подогревом. Все как обычно, но буфетчица на электроплитке подогревает пиво и доливает в бокалы. Иначе его в рот взять нельзя — просто ледяное.
Внутри будки, на пяти квадратных метрах, — попавшие туда счастливчики, вплотную один к одному, как патроны в круглом магазине старого автомата ППШ. Часть мужиков стучит ногами на улице. Идет медленная ротация — снаружи вовнутрь и наоборот.
Чтобы убить время и выпить пива (у нас же его всю зиму не будет!), попал в будку и я. Выстоял на ледяном ветру и при очередном выбросе клиентов буфета оказался во чреве будки. Там шла своя жизнь. Давка, понятно, вроде как собрание единомышленников; в качестве уважаемого президиума та счастливая пятерка, которая уже на финишной прямой, ведь она уже облокачивается на буфетный прилавок. «Президиум» передвижной. Первый получает кружку — уходит, сзади следующий заполняет финишную группу. Одна лампочка над головой буфетчицы; сплошной табачный дым и пар.
К сожалению, а может, к счастью, мне в тот раз пива попробовать так и не удалось. Я успел только втиснуться в будку и продвинуться вперед на три-четыре тела, как розлив закончился. В напряженном полумраке вдруг раздался рев, скорее даже, рык буфетчицы, и через секунду она, откинув прилавочный барьер, метеором протаранив скопление мужиков, вылетела на улицу, покрыв нас, стоящих рядом, и еще кого-то неведомого нам, многоэтажным матом.
Возникла немая сцена. Затем — взрыв негодования, и все — жизнь остановилась.
Я понял, что пива мне, по крайней мере, не видать, с сожалением выбрался из относительно теплой будки и поплелся на вокзал. За время моего отсутствия прошел какой-то поезд, и в вокзале стало свободней. Естественно, меня интересовало, почему вдруг выскочила буфетчица, оставив такое непростое место работы.
Где-то через час ситуация прояснилась. Я услышал, как беседовали дежурившие на вокзале милиционер и старший военного патруля. А случилось следующее. В тот год впервые с размахом отмечался юбилей Победы — 20-летие. Были выпущены юбилейные рубли и юбилейные медали. Рубли и медали были очень похожи. На их лицевой стороне был изображен памятник советским воинам-освободителям в Трептов-парке, в Берлине. И по размерам те рубли и медали были одинаковы, только рубли были белосеребристые, а медали — бронзового цвета. Практически все, кто служил в армии в юбилейном году, получили медали. На вокзале в тот вечер было много демобилизованных солдат. Было их немало и в пивной будке. И некоторые из них, может, денег не хватило, может, для хохмы, расплатились за пиво медалями вместо рублей.
Это было не сложно — отломить от медали ушко, где она прикреплялась к колодке, и всучить в полумраке буфетчице. Отсчитывая кому-то сдачу, та обнаружила «медальные» деньги, три там или четыре штуки, и пришла в ярость. Она кричала, что запомнила того солдата, который с ней рассчитывался, и побежала на вокзал, затем к военному коменданту и т.д.
Вряд ли она нашла тех солдат, но на оставленном ею рабочем месте случилось гораздо худшее. Люди ждали-ждали, а потом один из первых очередников начал раздавать пиво всем подряд и без всякого подогрева. На халяву наш народ и ледяное пиво пить согласен.
Напитка там вроде бы оставалось немного, но когда буфетчица, наконец, вернулась, в ее будке уже никого не было. Не было и пива, и куда-то исчезла вся выручка. Все это она обменяла на четыре медали, пожалев шестнадцать солдатских кружек пива.
Перевернем очередную страницу. Вот фото уже семидесятых. Можете смеяться. Я, главный  экономист, одновременно парторг колхоза, осенним субботним вечером иду в баню. При выходе из своего переулка на центральную улицу села, встречаю Володю Клевако, председателя ревизионной комиссии колхоза. Тоже идет а баню. Через квартал — центр села, перекресток. Навстречу кто-то идет, в селе все друг друга знают, от него узнаем, что каким-то образом в нашу столовую завезли бочку пива — куда-то везли по спецзаказу, но не довезли и у нас сгрузили.
Дилемма. Стоим на перекрестке. Налево, 150 метров, — баня, направо, 50 метров, — столовая. Баня — каждую субботу, пиво — сегодня и появилось случайно, до весны точно не будет. Баня — до 20.00, столовая до 20.00, сейчас — 19.00.
Не сговариваясь, поворачиваем направо, в столовую. Там полно людей. В общем, то, о чем было рассказано выше, — наша сельская классика. Но все-таки мы успели взять по паре кружек пива, а пока побаловались жидким хмелем — почти девять.
Клевако говорит: «Давай, Андреич, для отчета понатыраем морды снигом, шоб красны булы, вроди як мы с бани, а пока магазын ще ны закрывся, сбигаю, визьму пивлитра, та пидэм до дому!» Так и сделали. Зашли ко мне домой, позвонили его жене, ну и так далее. Что здесь еще сказать? Жизнь именно так прокатывала нас на своих вальцах, а тем, кто управлял этим прокатным станом, до нас не было никакого дела.
А вот еще детское фото, тоже на эту тему. Для смеха, сквозь те же слезы.
Конец пятидесятых. Я — молодой водитель, везу в наше сельпо машину, заполненную бочками с пивом. Рядом в кабине — завторг сельпо, Комаров. Лето. Жара. На небе ни облачка. Где-то на середине пути раньше переезжали вброд горную речку Каргалу. Вода родниковая, холодная, в месте переезда где-то по колено, дно каменное.
Не доезжая до речки метров пятьдесят, чувствую, какие-то капли падают на лицо. Откуда? Температура под сорок, сплошная сушь, откуда капли? Остановился. Надо же! Вся машина в пене, кругом течет что-то непонятное.
Снимаем с завторгом брезент, и точно — одна бочка выстрелила, пробка тут же, под брезентом. Пиво и пена везде. Что делать? Заезжаем в речку, обмываем машину из ведра Потом завторг вдруг залез в кузов, на бочки, и закричал: «Подавай мне ведрами воду, будем выходить из положения!»
Мне то что, он — хозяин груза. Я подаю ведро с водой, он заливает в бочку. Не помню, сколько я подал ведер, но где-то половину бочки мы точно долили водой, а то и больше.
Залили. Поставил завторг на место пробку, я начал подавать тент. Откуда ни возьмись, — несколько мужиков, мокрые, в трусах. Оказалось, ниже переезда, метрах в пятидесяти, бригада строителей из Закарпатья строит по договору с совхозом кошары для овец из камня — горы ведь кругом. В обед они пошли купаться на речку, увидели стоящую в воде машину с пивными бочками в кузове и решили, что машина «захлебнулась». Такое тоже часто бывало, если быстро переехать хочешь. Вот и подошли. Попросили пива Завторг сразу стал в позу: «Да вы что? Пиво государственное...»
После долгих уговоров все же согласился, но при условии, что возьмут всю бочку, без тары, она возвратная, и по двойной цене. Строители сразу согласились, натащили бидонов, кастрюль, всего что угодно, и все 100 литров забрали.
Я с ужасом смотрел как завторг открывал именно ту, выстрелившую бочку, как разливал желтую, с небольшой пеной, водно-пивную смесь в разную посуду, а сам думал: «Ладно, сейчас обман, а ведь я опять скоро буду ехать здесь вброд, машину и меня они запомнят. Разберутся, то на мне и отыграются».
Ну да ладно, завторг получил от жаждущих строителей тысячу рублей, сдали пустую бочку на склад, составили акт, что бочка «выстрелила», половина бочки вылетела, вторая половина на такой жаре прокисла, заплатил завторг за полбочки по госцене двести рублей, восемьсот положил себе в карман, и на этом инцидент был закончен.
И раз пишу я об этом через пятьдесят лет, значит, те строители ничего не заподозрили, и меня, соответственно, не ловили. Как говорят сегодня, «форма и содержание — ничто, жажда — все». Наверное, это правда. Я мог бы листать альбом жизни с пивной мозаикой сколько угодно, но в этом нет необходимости. И сегодня, когда на рынке, даже нашем, уже сотни марок пива, с сожалением констатирую, что нас не только жить и работать так и не научили с феодальных времен до нынешних, но и пить тоже. А теперь этим же и упрекают: в селе остались одни пьяницы, а почему так стало — все молчат. Я знаю, почему, но это уже другая история и другая быль.
И еще я смеюсь, когда смотрю сегодня рекламу пива или водки. Хорошее чего рекламировать? Рекламируют-то все наихудшее. Да пусть, это же двигатель торговли! А по нашему сельскому опыту скажу: наш мужик ни в рекламе водки, ни в рекламе пива не нуждается, и не скоро будет нуждаться. Он пьет то, что есть, и никакими запретами его не остановить. Ведь надо устранять причину этого, а не следствие.

                ВЫСТРЕЛ

Судьба играет человеком, а человек играет на трубе, — гласит народная мудрость. И ведь правда, что предопределено человеку его судьбой, то и сбудется. И не обойти это, и не объехать. Мы, к сожалению, лишь исполнители, и нам не дано знать, что, когда и где с нами случится. Наверное, это и хорошо, иначе скучновато было бы жить на свете. А так, сколько людей, столько и судеб. Есть люди, которые необдуманно или по неосторожности совершат какой-либо проступок и всю жизнь мучаются с позорным пятном, другие совершают проступки или преступления регулярно, и никакие угрызения совести их не мучают. Да и общество привыкает и как бы смиряется с такими явлениями.
«Одно пятно — пятно, много пятен — расцветка». Этот мой афоризм многолетней давности, к сожалению, верен. И в наше время тем более.
И все-таки о судьбе. История, которую я хочу рассказать, случилась в семидесятых годах прошлого века на наших глазах. Действительно, знал бы, где упадешь...
Недалеко от нашего села была небольшая железнодорожная станция. Прежде это был разъезд, которые чередуются на любой одноколейной дороге, а с развитием прилегающей зоны его расширили до масштабов небольшой станции.
Жила там семья Петровых. Крепкая, зажиточная, многодетная и своеобразно обособленная от станционного пролетариата, прозябавшего в примитивных общежитиях-квартирах и перебивавшегося с хлеба на воду. Дед с бабкой, сын с женой, внуки взрослые.
Разговор пойдет о сыне. Было ему тогда где-то сорок с небольшим. Его активности и деловитости можно было только завидовать.
При всех советских ограничениях тех лет,он умудрялся работать на пяти должностях и везде преуспевал. В одном из совхозов нашего района он был экспедитором и завскладом, в школе вел уроки труда, кем-то работал на элеваторе, а также курировал службу охраны, как на станции, так и отрезке пути. Вопросы охраны перевозимых грузов уже тогда стояли довольно серьезно. По нашей ветке шло большое количество товаров из стран Дальнего Востока (Японии, Китая, Монголии). Основная их масса проходила через станцию Орск Оренбургской области,на Среднюю Азию. Товары из вагонов и особенно контейнеров, по пути их следования через степи и полупусты-ни Казахстана, не то что воровали, а просто безнаказанно брали на всех перегонах. По степям ездили японские мотоциклы и мотороллеры без номеров, растекалась бытовая техника, всевозможная одежда, обувь, продукты.
Транспортная милиция была бессильна в борьбе с этим злом, а местные милиционеры упорно не замечали ничего и не вмешивались, стараясь доказать, что грабители в их районе не проживают, да и не действуют. Поэтому был внедрен определенный институт дополнительной полувоенизированной охраны на перегонах, больше для визуального контроля.
Одним из таких «надсмотрщиков» и был Алексей Петров. К моменту действия, о котором пойдет речь, он был весьма заметной фигурой не только на территории нашего сельсовета, но и далеко за его пределами. Наладил деловые и личные связи со многими нужными людьми, в том числе и с наделенными властью. Ему везде оказывали должный прием, он мог, что угодно достать, на что угодно повлиять. Первая легковая машина на станции, естественно, тоже появилась у него.
В общем, устроился он неплохо и уверовал в свою исключительность, неуязвимость и непотопляемость. Может быть, так оно и было бы. Но, видимо, за какие-то жизненные «пятна» судьба вдруг повернулась к нему совсем по-другому.
Летним жарким днем, когда в семье Петровых широко отмечали какое-то событие, со станции прибежал посыльный и сообщил, что на перегоне от триста третьего разъезда, какие-то люди вскрывают на платформах контейнеры. Алексей, уже подогретый выпитым, быстро завел машину и помчался вдоль железной дороги навстречу товарняку. Действительно, на одной из платформ несколько человек копошились у вскрытого контейнера. Остановив машину, Петров схватил малокалиберную винтовку и побежал к проходящему поезду. Грабители работали на платформе в конце поезда. Увидев бегущего вдоль насыпи человека с винтовкой, они бросили все то, что вытащили из контейнера, быстро спрыгнули с поезда в противоположную от Петрова
сторону и побеждали в степь. После выяснилось, что их было пятеро, четыре парня по 16—17 лет и девушка того же возраста.
Петров подождал, пока проедет поезд, и выскочил на рельсы. Группа ребят была уже метров за сто от него. Он закричал, чтобы они остановились, и выстрелил, не прицельно, а просто в их сторону. Он не понял сразу, что случилось. Не понял, что стволом винтовки уже водил не он, а его судьба. Он только позже осознал, что за эти доли секунды, когда нажимал на курок, жизнь его навсегда изменилась, причем в ужасную и страшную сторону. Тот выстрел практически поставил на нем крест.
Так вышло, что пуля, выпущенная бесприцельно, попала в одного из ребят и перебила сердечную аорту. Парень скончался через несколько секунд. Петров привез и его, и остальных ребят в наше село, в больницу. Там только констатировали смерть одного и шоковое состояние у всех остальных, включая самого Петрова. Ребят забрали родственники из Орска, а его взяли под стражу.
Многолико и коварно лицо судьбы. Петров, еще продолжая верить в свою неуязвимость, вначале попытался использовать все свои связи, вплоть до самых высших по областным меркам. Но не тут-то было. Ни деньги, на подарки, ни напоминания об оказанных услугах, ничего не могли сделать или изменить. Все его «друзья» довольно дружно от него отвернулись, как будто никогда и не знали. Ничего не дали и попытки подкупа родителей погибшего и свидетелей.
У нас всегда так было — или все, или ничего. Конечно, деньги делали свое дело, заседание суда многократно откладывалось и переносилось в разные места. Даже я попал в народные заседатели на одно из несостоявшихся в нашем селе заседание суда, но, несмотря на все предпринимаемые им меры, ему было предъявлено обвинение сразу по нескольким статьям — незаконное хранение оружия, непреднамеренное убийство и т. д.
После почти года мытарств Петрова таки судили, дали четыре года усиленного режима. И вот тут начался тот период, когда он проклял не только тот выстрел, но и всю свою не очень чистую жизнь.
Дело в том, что судили его за непреднамеренное убийство, а убийцы в тюрьмах вроде как в авторитетах ходят. Но будущие коллеги — «зэки» расценили его поступок несколько иначе. Он для них был просто убийца-охранник, то есть «мент», враг.
Не успели его привезти в первую тюрьму, как там  уже все о нем знали и отнеслись, как к врагу. Над ним надругались и вообще не считали за человека. Сколько потом не меняли место пребывания, всюду тюремная почта опережала   его прибытие, и везде его встречали как врага, со всеми вытекающими отношениями.
Четыре года такой жизни превратили человека в ничто. И то, что от него вернулось домой, даже отдаленно не напоминало его прежнего.
Действительно, от воли до неволи и всего-то полшага... А в его случае — всего доли секунды...
Жаль человека, какой бы он ни был. И все же никогда не надо играть с судьбой, тем более, со своей. Бог, он все видит, только мы об этом не всегда помним.

                НАГРАДЫ И НАГРАЖДАЕМЫЕ

Вообще, награды — дело хорошее. Приятно человеку быть отмеченным какой-либо наградой, званием, другими отличиями. В принципе, в плане награждения, особенно ценным должно быть золотое правило: «Заработал — получай». А то уж больно часто у нас во все времена срабатывало другое: «Осуждаем невиновных, поощряем непричастных». Всякое бывало. Да и сейчас продолжается, к большому сожалению.
Вообще, система награждения как; бы зеркально отражает идейно-поощрительную политику государства. И если государство не в состоянии идейно сплачивать своих граждан по причине отсутствия государственной идеологии, отвечающей их (граждан) интересам, оно начинает вести систему разового, дешевого задабривания, раздавать мешками награды и всякие знаки отличия, размывая и искажая саму суть награждения. При таком (безыдейном) подходе сразу появляются на всех жизненных уровнях «липовые» медалисты и герои, академики и генералы.
И тут же многократное снижение уровневых показателей всех направлений нашей жизни. То есть, вышло все наоборот: чем больше, тем хуже.
Что говорить, раньше на весь Советский Союз была одна женщина подполковник, правда, милиции, как-то ее показывали по телевизору все в том же звании. А сегодня даже в районных отделах внутренних дел женщины щеголяют в полковничьих погонах, а уже с уровня области идут одни генералы. А что, повысился общий уровень работы в органах? Все с точностью до наоборот.
Я слышал, что в одном лишь министерстве по чрезвычайным ситуациям Российской Федерации, в принципе не таком уж «силовом», более десятка одних генерал-полковников.
Раньше подобное звание носили люди с уровнем командующих военными округами, и таких людей было буквально единицы. Да дело даже не в количестве, а в качестве — в соответствии с отдачей и здравым смыслом.
Ну, что есть, то есть. Вместе с коммерциализацией общества теряется вообще тот прежний интерес к наградам. Исчезнут коллективные хозяйства, перестроятся государственные предприятия, и уже некому будет давать мешками награды. Хозяин никого на орден представлять не будет, он найдет иные способы поощрения.
Обмануть кого-то на крупную сумму или выиграть, к примеру, миллион, будет престижней, чем получить какой-либо орден. Поверьте, я не кликушествую, я просто объективно смотрю на уже ближайшее будущее, когда награды и знаки отличия будут использоваться для выделения среди равных (политиков, военных и т. п.). Весь же великий трудовой люд при такой деидеологизации, из списков награждаемых просто исчезнет.
Но все-таки цель этой были — не пророчество, а отражение того, что было. Было на нашей памяти и продолжалось многие десятки лет. Историю надо знать, чтобы извлекать из нее полезное и не повторять чужих ошибок. Надо признать, что в прежние времена награды даром не давали. Это, так сказать, «по вертикали». А вот «по горизонтали», то есть между отдельными людьми, распределение наград часто шло субъективно по очень многим причинам — от просрочки времени до личной неприязни или зависти.
Яркий пример — наш председатель колхоза Г.И. Каструбин. Руководитель хозяйства, три пятилетки подряд сдававший по два плана зерна, имевший два ордена Ленина, ордена Октябрьской Революции, Славы и Отечественной войны I степени. Дважды представляемый к Герою Труда, он дважды получал орден Трудового Красного Знамени. Вроде бы и награды, и даже высокие, но они были просто издевательством над этим великим тружеником. Кто-то очень не любил его, русского, рожденного в Казахстане. Что там было? Национальная неприязнь, личные амбиции, зависть, неважно, а вот так над ним издевались. И ничего не скажешь — наградили ведь, не забыли.
В этом «горизонтальном» распределении наград было все, что угодно, в чем вы сейчас и убедитесь. Повторяю, то, о чем я расскажу, — классическое решение подобных вопросов в те времена — и не только в тех местах, где я работал.
В Казахстане тысяча девятьсот шестьдесят шестой год был довольно урожайным. Республика ждала этот урожай десять лет. Первый такой урожай был в пятьдесят шестом. Тогда был сдан государству первый миллиард пудов (около 15 млн тонн) зерна. Но тот миллиард-56
был тоже только на бумаге, так как половина «заготовленного» в глубинке зерна просто пропала, хоть и попала в отчетность. Хлеб был, а сберечь его тогда не сумели, негде было хранить, нечем сушить и т. д.
К урожаю-66 подготовились, конечно, лучше. Построили тока, элеваторы, зернохранилища, подготовились технически и получили большой хлеб. Сдали миллиард пудов уже настоящего зерна.
Я в то время был парторгом колхоза и главным экономистом. Косил на комбайне хлеб, так как просто уже некого было сажать за штурвал. Пришлось и косить, и нормы регулировать, и параллельно пропаганду вести.
После окончания уборочных работ нас собрали в райкоме партии по вопросам предстоящих награждений по итогам года. Наш район высоко котировался в области, и на район «выделили» три   звания Героя, десять орденов Ленина, пятнадцать Трудового Красного Знамени, ну и т. д. Медали не регламентировались, они шли в целом по области.
Как обычно, на все дали сутки. Надо было представить наградные листы по всем кандидатам.
На наш колхоз дали три ордена Ленина и по два ордена всех последующих уровней. Мы в бешеном темпе подготовили  наградные листы. И через день я их повез в район. Принимал Бухарбаев, секретарь райисполкома.
На председателя колхоза в районе готовили наградной лист сами. На двух кандидатов в кавалеры ордена Ленина — бригадира А.П. Синицу и главного агронома И.Т. Лысенко — надо было представить особый наградной лист (высшая награда все-таки!) с фотографией. Но таковых у моих кандидатов не было, и их листы пока отложили в сторону.
А вот наградной лист тракториста Петра Генцеля Бухарбаев сразу схватил: «Он тянет на Героя!» Дело в том, что в районе решили сделать героями одного тракториста, одного бригадира и одну доярку.
Сдал я наградные листы, думаю: «Хорошо хоть Герой свой в колхозе будет, настоящий. А то один есть, из приезжих, так он стыдится носить свою Звезду. Не знаю, почему».
Бухарбаев предупредил, что если не будет фотографий, он заберет у нас ордена Ленина. Я позвонил домой, нашел бригадира Синицу, просил срочно найти фото и привезти в район. И передать это же главному агроному. Синица сел в свою машину, поехал за 150 км в областной центр, сделал пятиминутные фото и завез в район, агронома  - он не нашел.
Где-то в марте-апреле уже следующего года, пришла газета с Указом о награждениях. Попала она в руки сперва главному агроному И.Т. Лысенко. Он позвонил мне и попросил зайти. Вид у него был до предела обиженно-растерянный. Показал газету. Смотрю, где ордена Ленина. Наши двое — Каструбин и Синица. Лысенко нет. На Красного Знамени — Агафонов, опять Лысенко нет. И так  - по всем орденам. А  уж в самом конце, где медали «За трудовое отличие», наши двое — Лысенко и Генцель. Если помните, первого представили на орден Ленина (и он знал об этом!), второго на Героя брали, слава Богу, что он этого не знал.
Лысенко- я еще на второй день после сдачи наградных листов, сказал, что без фото на орден Ленина не берут. Он заявил, что меня, мол, и так; знают везде, пройдет и без фото. Вот и прошло на самую низшую награду вместо высшей. Просто их сперва отложили в сторону, а когда появились наградные листы из других хозяйств, в спешке все поделили. И уж в конце все, что осталось, отдали тем, чьи документы раньше отложили.
Кстати, три Героя, вновь испеченных, оказались совсем не героями. Из всех героев-сельхозников, которых я знал, минимум 90% получили их субъективно. Нет, люди работали и здорово работали, но, повторяю, на 90% в АПК герои были «сделаны», иначе очень трудно было выделить их и определить степень их «героизма».
Вместо нашего Петра Генцеля, Героя получил тракторист из колхоза «Большевик», помню, Петром звали. Так у него гектары были приписаны минимум в два раза, Второй Герой был Юрий Труба из колхоза Буденного, также липовый. Как напьется, повесит звезду на полушубок и ходит по магазинам, права качает. Третий Герой — доярка из колхоза Чапаева, неплохая в принципе девушка, так та вообще вышла замуж в другой район и увезла из района Звезду. Так что Герои в тот год вышли неудачные. Но Герои.
Наконец, где-то в июне,  на районном партхозактиве состоялось вручение наград. Мы выехали на двух «газиках», на одном я за рулем, чтобы всех награждаемых разместить. Получили награды. На полпути домой, у села Джусалы, есть родник. Возле него и обмыли ордена-медали.
Половина из награжденных осталась недовольна. Сказалась та пресловутая «горизонтальная» несправедливость, которая всегда присутствовала в таких случаях и всегда была субъективна.
 О Лысенко и Генцеле я уже говорил. А вот сидят рядом и обмывают награды Дмитрий Агафонов и Николай Грузин. Это напарники, работают на одном тракторе много лет. Показатели практически одинаковые, даже у Грузина чуть выше. Но ему досталась медаль «За трудовую доблесть», а Агафонову орден Трудового Красного Знамени. Что я им мог объяснить, ведь представляли обоих на Знамя? Ну, и так далее.
Пока были трезвые — молчали, а как подвыпили, пошли выяснения. Николай Грузин заплакал и говорит: «Вот прыиду додому, отдам цю мэдаль пацанам, хай клэпають, нэ буду носыть». Выслушал я много в тот день.
Обмыв хорошо все вместе, потом обмыли по каждому отдельно, при развозке домой. Митя Агафонов до того наобмывался, что так и остался спать у меня в машине. Утром жена говорит: «Иди, глянь, что там натворил твой орденоносец, весь палисадник испахал».
Приезжаю на работу, Агафонов уже ждет меня. «Василий Андреевич, не находили дома мой орден? Я залез ночью в ваш палисадник, куда не полезу, кругом стена, так до утра, как по клетке и ползал. Наверное, там и орден потерял. Колодка осталась, а ордена нет.
«Иди, ищи», — говорю. Он, с больной головой, полдня перебирал в палисаднике руками землю, но так и ушел ни с чем, окончательно расстроенный. «Это, — говорит, — Николай Грузин все накаркал».
Где-то дней через пять, я поехал в район. Жара — под сорок. Дай, думаю, заеду к роднику, попью. Всего метров двести от трассы.
Подошел к бетонному кольцу, опустился на руках к воде и уже начал пить. Смотрю, что-то желтеет на дне. Протянул руку — орден Трудового Красного Знамени. Наверное, Дмитрий, когда пил воду, лег грудью на бетонное кольцо, сорвал орден и не заметил его отсутствия.
Сколько было радости, когда я ему доставил потерю. Пришлось обмывать орден еще раз.
Таким было мое первое участие в награждениях. Потом это повторялось не один раз, но я уже имел опыт и не надеялся на судьбу или на районные власти, а проходил весь путь сам. И то, что заслуживали наши колхозники, — все получали, кроме председателя. Но я его и не представлял. Другие представляли, а третьи отклоняли, только, повторяю, из-за личных каких-то амбиций.
А вообще, награды — дело хорошее. И дай нам Бог их получать еще и по «вертикали», и по «горизонтали» — заслуженно и справедливо.


                АВТОРИТЕТ

Бытует мнение — человек лет десять работает на свой авторитет, а потом уже авторитет работает на него. Скорее всего, это так и есть. И все же авторитет, несмотря на его сугубо определенную принадлежность, — далеко не всегда что-то определенное, чаще нечто надуманное и абстрактное.
Есть авторитеты действительно заслуженно приобретенные (профессиональные, интеллектуальные), положительные и отрицательные, личные и коллективные, навязанные с позиции силы, власти, сформированные по слухам, средствам массовой информации, общественному мнению. И все же основной категорией является - личный авторитет работающего человека, неважно в какой отрасли и какую должность он занимает.
Здесь приходится отметить, что если во всех цивилизованных странах, авторитетность всегда высоко ценилась и ступенчато развивалась (люди там работают на авторитет начальника, хозяина или просто старшего, который уже своим авторитетом защищает и прикрывает своих же людей), то у нас, к сожалению, на всех необъятных просторах бывшей великой страны, все делалось наоборот. Вместо того чтобы работать на авторитетность и развивать ее, мы основную массу своего времени тратили на работу (именно!) по дискредитации авторитетов. Причем, на всех уровнях.
Это же дикость — избираем себе, к примеру, власть (президентов, депутатов, председателей) или назначаем на должность по своей же инициативе (директоров, бригадиров, завгаров, начальников цехов и т. п.), а на второй день говорим, что они негодные, и начинаем против них различные противодействия.
У нас руководители ни во что не ставят авторитет своих заместителей, а заместители — руководителей. Работники, играя на этом, ни во что не ставят авторитет и руководителей, и заместителей. И такая чехарда шла, да и еще идет повсеместно, повторяю, на всех уровнях. Поэтому и порядка у нас никогда не было в стране — как раньше, так, к сожалению, и сегодня. Никак не хотим понять на всех уровнях, что авторитет зависит не только от способности и старания каждого конкретного человека, а еще и от отношения к нему окружающих, в том числе и руководства. Авторитет надо растить, лелеять, всячески поддерживать и направлять его положительное воздействие на все участки возможного применения. Авторитет — это уважение, это пример, это стимул и, обязательно, ответственность. До тех пор, пока мы все это не поймем, по-прежнему будем бороться с авторитетами, особенно положительными (а их абсолютное большинство), жить будем безавторитетно, то есть беспутно.
Расскажу один пример из жизни. Положительный пример умелого использования своего и чужого авторитета. Пример, когда руководитель не боялся умных добросовестных подчиненных, а своим авторитетом, поддерживал и старался максимально использовать их возможности на пользу дела, воодушевляя своей поддержкой.
Колхоз «Передовик», в котором я  много  лет  работал, был лучшим не только в районе, но и в области. Однозначно, успехи хозяйства во многом базировались на умелом руководстве и рациональной организации всех производственных, обслуживающих и социальных процессов. Председатель колхоза Григорий Ионович Каструбин   много лет подряд был настоящим хозяином села, хозяином с большой буквы, государственным и человечным руководителем одновременно, что не так просто и, к сожалению, не часто встречается.
Он умел работать с людьми и подбирать кадры. В колхозе все и вся было лучшее в районе — и помещения, и показатели, и комбайнеры, и бухгалтеры, и агрономы, и доярки, и артисты художественной самодеятельности. Строгий, но справедливый, ответственный и бескорыстный, он притягивал к себе людей и, повторяю, не боялся умных, не «затирал» их, а давал развиваться, естественно, на пользу хозяйству.
Долгие годы в колхозе не было освобожденного парторга, не хватало коммунистов до установленного минимума, поэтому по несколько сроков несли довольно непростую партийную нагрузку то главный экономист, то есть я, то главный агроном.
Когда я стал главным бухгалтером, и меня снова решили избрать парторгом, пришлось стать в позу и попросить ввести освобожденного секретаря парткома, благо я перед этим постарался пополнить партийные ряды недостающими до необходимого количества коммунистами. Так у нас появился освобожденный парторг…. Естественно, ради зарплаты, его сделали заместителем председателя колхоза.
В один знойный летний день, когда председатель как раз был на сессии Верховного Совета, к нам заехал М. М. Горожанов, снабженец одного из крупных военных заводов, расположенного от нас в 50  километрах, в соседней республике. За многие годы сотрудничества у колхоза с заводом сложились хорошие деловые отношения, завод нас часто выручал, и мы, чем могли, — тоже. У отдела снабжения завода были нелимитированные чековые книжки (нам бы сейчас такое!) и неограниченные возможности. Кроме всего, Горожанов был прекрасным высокопорядочным и ответственным работником, и мы (колхоз) были многим обязаны ему лично.
«Я попутно заехал в колхоз, — сказал он, — по чисто личной причине. У жены день рождения, и надо килограммов пять мяса. Пока приеду домой — магазины закроются, а там, где я был, не захотел брать, чтобы не везти по такой жаре  шесть часов».
В нашем колхозе это не было проблемой, мясо тогда стоило от 70 копеек до рубля, за  килограмм. Было его предостаточно и для внутренних нужд, и для реализации. Мы выписали пять килограммов, Горожанов  пошел подписывать накладную у нового заместителя, того самого  парторга. Вскоре возвращается и с обидой говорит: «Знаешь, не хочу я уже мяса, ваш заместитель прочитал мне целую лекцию о колхозном добре, сказал, что больше двух килограммов в колхозе не выписывают, а что мне те два килограмма?»
Я взял накладную, вытер парторговскую карандашную запись и поставил впереди пятерки цифру два. Получилось двадцать пять килограммов (пусть будет и для работников заводского отдела снабжения, не часто они к нам обращаются). Подписал накладную, поставил цену, Горожанов оплатил в кассу и подъехал к кладовой колхоза. Кладовая — метрах в тридцати от конторы. У меня кабинет — на первом этаже. Вижу, как Горожанов вышел с целой коровьей ногой, обернутой в пергаментную бумагу. Кабинет парторга был над моим, и он тоже, естественно, все это видел. Через полчаса ко мне зашел кладовщик и говорит: «Ой, что было! Я отпустил мясо Горожанову, а тут вбегает парторг и кричит: «Ты шо сейчас отпустыв, когда машина чужая подъезжала?» «Мясо», — говорю. «Кому?» «Горожанову». «А скильки?» «25 килограммов». «На яком основании?» «По накладной». «А хто ии пидпысав?» «Гурковский». «А квитанция е?» «Конечно есть».
На том инцидент был исчерпан. Зная меня, парторг не подошел разбираться, зато на очередном заседании правления, когда Каструбин уже вернулся, а я как раз был в командировке, он поднял этот вопрос и с пафосом, высоко подняв голову, произнес: «Григорий Ионович, скажить тому Гурковскому, нехай вин до моего мяса нэ лизэ, я до его грошей нэ лизу, хай и вин нэ лизэ».
Председателю чуть не стало плохо. «Что-что? Твое в колхозе мясо, Гурковского — деньги? А собственно, зачем в этом колхозе я тогда? И в чем дело?»
Парторг, пользуясь присутствием членов правления, специалистов и бригадиров, артистично доложил, как он боролся за колхозное мясо, а главный бухгалтер его разбазаривал.
Выслушав его выступление, Каструбин прищурился своим особым уничижительным прищуром и сказал: «И ты, Горожанову, не дал мяса?» «Як положено, два кила», - ответил  заместитель..
Председатель встал и, обведя взглядом зал заседаний, сказал буквально следующее: «Раз так, мой боевой заместитель, раз ты не знаешь что, когда и как можно и нужно делать, я лишаю тебя права подписи любых, даже самых простых документов. Все слышали? Лишаю. Если меня не будет, пусть документы идут с одной подписью — главного бухгалтера, а приеду — позже подпишу. Я абсолютно ему доверяю, и если он что-то без меня делает, то это на нашу с вами общую пользу. Вот так!»
Это и называется работа на авторитет подчиненного. В данном случае умный, дальновидный Каструбин знал, что, поддерживая меня, он укрепляет общий авторитет руководства колхоза, и понимал, что я буду работать с еще большей отдачей и пользой для хозяйства.
Никогда не бойтесь умных людей, особенно подчиненных вам, не бойтесь, что они вас «подсидят» или «подставят», старайтесь их ум и способности направить на пользу дела и свою пользу. Или доверяйте (проверяя), или избавляйтесь даже при тени недоверия. Иначе толку не будет.

                ГОЛОВА

В большинстве случаев, когда произносится слово «голова», сразу возникает ассоциация этого понятия не как с частью тела, а как с чем-то важным, главным, верховенствующим. Например, «городской голова» (в Украине), «хлеб всему голова» (везде), «головная фирма» или предприятие и т. п. Если речь идет о здоровье, то в этом случае голова выступает как часть (командная) организма, как правило, подвергающаяся различным воздействиям и опасностям, приводящим ко всевозможным болезням.
Мы же поведем рассказ о несколько необычной роли этой части живого организма, в чисто потребительском плане. Чтобы излишне не интриговать читателя, скажу прямо, что речь пойдет о ритуалах, вековых традициях отдельных народов, связанных с использованием головы животного, в частности овечьей, так как о подобном использовании головы других животных на всем постсоветском пространстве мне, по крайне мере, слышать не приходилось.
У каждого народа или региона есть свое головное блюдо: в Украине — борщ, в Узбекистане — плов, в Сибири — пельмени, на Кавказе — шашлык и т. д. У казахов, где бы они ни жили, тем более в Казахстане, таким главным национальным блюдом, основным и постоянным, проходящим через все ритуальные и повседневные трапезы, является «бешбармак». В дни рождения и дни поминок, на свадьбах и встречах гостей на любом уровне, а в солидных семьях практически ежедневно, бешбармак присутствует как ритуальная необходимость. Иногда даже в гордом одиночестве, без всяких других блюд, но, повторяю, присутствует обязательно. Если в доме событие или гости, кто бы они ни были — обязательно подается бешбармак. Иначе просто не может быть, так как по-другому быть не может.
В связи с тем, что тема данной были непосредственно связана с этим блюдом и отдельно от него не может быть раскрыта, то давайте немного подробнее познакомимся сперва с бешбармаком, теоретически конечно, а уже потом поговорим о роли головы в этом ритуале, да и не только.
Бешбармак в национальном исполнении — довольно вкусное и высококалорийное блюдо, составленное из простых компонентов — мясо (баранина, говядина, верблюжатина, конина, сайгачатина, даже гусятина, курятина и другие виды птицы, кроме, конечно, свинины), затем тесто, лук и картофель, вода и соль. Вот все, что необходимо для приготовления этого блюда.
Технология приготовления тоже достаточно проста. В большом котле, рассчитанном минимум на баранью тушу, долго варится мясо, до полного отслоения от костей. Параллельно готовится тесто. Затем его раскатывают на тонкие листы и дают слегка подсохнуть, как бы затвердеть. Чистят в пропорции к общей массе картофель и лук, режут на мелкие кусочки. Готовое мясо вынимают из котла, а в бульон закладывают картофель и варят. Затем разрезают листы теста на куски, размером с большое печенье, и тоже варят в том же бульоне.
Как только картофель и тесто будут готовы, их выбирают в большую миску, одну или более — в зависимости от объемов и количества гостей. Бульон сливают отдельно. Затем в миску поверх картофеля и теста накладывают большими кусками мясо, поливают бульоном с луком и подают гостям. Мисок, повторяю, может быть сколько угодно, их располагают так, чтобы каждый гость смог без труда дотянуться хотя бы до одной из них.
Я показал стандартную технологию приготовления и подачи бешбармака. Ритуальная технология, естественно, гораздо богаче, высокочтимее и ответственнее. При ней хозяин режет барана, одного или нескольких, прямо на глазах у прибывших гостей, хотя бы самых важных из них. Кстати, в отличие от молдаван, там никто и никуда не опаздывает, потому что, как я уже сказал, блюдо бывает только одно, и надо заранее позаботиться о месте за дастарханом, условно — столом, так как все это происходит безо всяких столов, на кошме, покрытой клеенкой. Сама кошма расстелена не на полу, а на невысоких (до 20—40 см) нарах, которые занимают от 50 до 90% гостевой комнаты.
Итак, хозяин режет барана, демонстрируя как уважение к гостям, так и свежесть мяса для будущего бешбармака, а гости обязательно моют руки (им сливают из специальных кувшинов) и проходят в гстевую комнату. Естественно, без женщин. Мы на этом остановимся чуть позже.
И пока где-то там начинают варить мясо, гости рассаживаются по-восточному, поджав под себя ноги. Наиболее важные или старшие из них занимают почетные места, где укажет хозяин.
Ритуал продолжает чаепитие. Это, конечно, тема отдельного рассказа, так как чай или чайный ритуал на Востоке тоже очень своеобразный и важный для живущих там людей. К чаю на дастархане появляются масло домашнее в блюдечках, хлеб и сахар, обязательно кусковой или рафинад, но только не «песок». Каждому гостю выделяется кисайка (пиала), и начинается довольно длительный и для не-местных новичков изнурительный процесс чаепития.
Чай разливает хозяйка. У нее под рукой кофейник или миска с кипяченым молоком, заварочный чайник в жаровне с жаром от овечьего кизяка, который очень теплокалорийный и долго держит тепло, и «рабочий» самовар. В другом самоваре, как; правило, электрическом, постоянно готовится очередная партия кипятка. Ее затем по мере необходимости, переливают в «рабочий» самовар, и цикл повторяется. Классическая порция чая — гость подает хозяйке пиалу, она наливает в нее ложку молока, затем крутой хорошей заварки, а уж потом вливает в эту кофейного цвета смесь чуть-чуть кипятка. Все это подает обратно гостю.
Чая в пиале мало, граммов 25-30, не больше. Новичок может выпить за один-два глотка. Но это только новичок. Уважающие себя гости, не спеша, потягивают огненный чай, не спеша, подают пиалу обратно хозяйке, и процесс продолжается. Я всегда удивлялся терпению, умению и, особенно (!) молчаливости, хозяек-казашек. Гостей бывает по нескольку десятков. Каждый из них в среднем раз по 20—30 подаст ей свою пиалу. Иногда одновременно несколько гостей подают. А она успевает всех обслужить, и никогда не перепутает пиалы. Все это молча, без суеты и других «побочных» явлений.
Хозяин в это время разливает гостям что-нибудь горячительное, как правило, водку. Конечно, этот элемент ритуала у мусульман сегодня не очень приветствуется, но я рассказываю, как это было, да и сегодня есть во многих семьях.
Некоторое разнообразие в чаепитие вносит появление промежуточной закуски — «куардака». Это бараньи внутренности (сердце, печень, легкие, почки и т. п.), зажаренные в котле на бараньем же сале. Закуска эта требует быстрого употребления, так как через полчаса застывает и трудно употребляется. После этого опять чай, водка и т. д. Процесс ритуальный очень утомительный. Пока основное мясо сварится, и все приготовится, проходит 4—5 часов. Это время надо высидеть или даже вылежать, так как желающим или пожилым гостям, которым трудно сидеть, к примеру с 7 вечера до 12 ночи, подают небольшие подушки под локти.
Мне довелось   много раз за 22 года, проведенных на Востоке, участвовать в таких ритуалах, и всегда это проходило утомительно. Но ничего не поделаешь — обычай есть обычай. И, наконец, где-то к 11—12 ночи подают долгожданный бешбармак.
Можно себе представить основную массу гостей после 5-часового предварительного действа. Даже если по рюмке выпить в час и то будет поллитра. А если не по одной...
Надо сказать, что как только подают бешбармак, гости сразу оживляются — сонные просыпаются, лежащие — опять садятся, мутные глаза — светлеют, в общем, ритуальная кульминационность как бы встряхивает всех.
А действие продолжается. В миске, как я уже говорил, снизу картофель, затем нарезанное тесто, сверху большие куски мяса, а венчает все это целая овечья голова — гладко, добела вычищенная и, естественно, сваренная.
Хозяин дома достает специально для этого предназначенный большой складной нож и начинает разрезать большие куски мяса на мелкие. А перед этим он передает голову тому, кто на трапезе считается главным или старшим. Это очень щепетильный и сложный вопрос, и на этом можно нажить большие неприятности.
Ну, допустим, что все хорошо. Хозяин режет мясо, перемешивая все содержимое миски, попутно раздавая гостям отдельные кости с остатками мяса, а тот, кому вручена голова, начинает другое, именно кульминационное действие — он делит голову! Здесь многое зависит, кто этот главный. Секретарь ЦК, обкома, райкома или мулла, или вообще старший по возрасту среди гостей.
Классически происходило все так: отрезает тот «главный» ухо от головы и вручает его «на съедение», к примеру, комсомольскому секретарю или другому молодому, но известному гостю, и говорит «Это ухо тебе за тем, чтобы слушал старших». Вырезанный глаз вручит местному руководителю: «Чтобы все видел», язык — парторгу и т. д.
Распределенная таким образом и почти обрезанная до костей ,го-лова в буквальном смысле бросается или передается в другую комнату, где «пируют» женщины. Для них это большая честь, и там уже идет повторный дележ того, что от головы осталось. Престижными были и берцовые кости, но это уже для «вторых» лиц.
Едят все из миски, руками. Никаких тарелок и вилок. Старший начал кушать, можно остальным. Старший перестал кушать — трапеза закончилась. В конце хозяин просит гостей съесть еще по куску мяса. Тут уж лучше самому взять и съесть, даже если и не хочешь, иначе хозяин по обычаю может взять любой кусок мяса и дать «асату», то есть попросту положить тебе в рот. Попробуй откажись — навлечешь гнев и обиду не только хозяина, но и гостей.
Наличие головы в миске как бы подчеркивает солидность хозяина, его уважение к гостям и особенно к отдельным из них. Отсутствие головы в таких ритуальных событиях считается неуважением, даже оскорблением — со всеми вытекающими...
Мы, не казахи, живущие там, тоже часто варили бешбармак, правда, голову не ставили, и все равно у казахов он всегда был лучше. Умеют они его готовить, на то он и есть — национальное блюдо.
В многонациональных селах острота национальных традиций есте-ственно притуплялась. Многие казахи стали есть далее сало и выращивать свиней, но где-то с семидесятых годов, когда подпольно готовились кадры будущих национальных реформаторов, пошло движение за возрождение всего узконационального, даже если это были и не лучшие традиции.
Мы всегда бросались из крайности в крайность. Когда казахи ели свинину — мулла молчал, а потом резко вдруг: «Не сделаешь обрезание — не разрешим жениться» и т. д. Пошло искусственное, часто искаженное, не возрождение, а «насаждение» многих забытых или трансформированных обычаев. Их начали выпячивать и культивировать к месту и не к месту.
Причем, часто выборочно и конъюнктурно. Что выгодно для избранных — быстрее «возрождать», а что приемлемо и необходимо для всех — не замечать.
Такое отношение к традициям и особенностям, причем неуместное выпячивание одних и принижение других, как правило, приносило, приносит и будет приносить совсем другие результаты. На Востоке правильно говорят: «Возвышая степь — не принизить горы». Любые особенности, в том числе национальные, нельзя выпячивать, ими надо просто жить. Тогда они, эти особенности, никому мешать не будут, а будут по мере необходимости и привлекательности в какой-то мере ассимилироваться. Это уже было и будет, пока живут на земле люди. Перекосы в таких вопросах делать нельзя, как нельзя традиции превращать в фарс.
Расскажу пару случаев из жизни, связанных именно с использованием головы в ритуальных событиях. Знаю я их множество, но приведу два наиболее характерных, участником которых довелось стать самому.
Работал в гараже нашей МТС водитель Темирбаев. Было ему тогда лет под сорок. Выдал он дочь свою старшую замуж в Оренбургскую область, километров за 120 от нашего поселка, ну и решил ее навестить где-то через полгода. Я в то время, а дело было весной пятьдесят восьмого года, возил на ГАЗ-69 главного агронома МТС. Меня до уборки урожая буквально насильно заставили сесть на эту машину, так: как главного агронома никто в гараже или не мог, или не хотел возить.
Подходит Темирбаев ко мне и просит в субботу съездить с ним в гости к дочке. После свадьбы, мол, еще не виделись. Я согласился, естественно, с разрешения агронома. Приехали мы на место часов в 10 вечера, уже стемнело. Дочь Темирбаева и зять очень обрадовались, хорошо встретили, чуть ли не под руки провели отца в дом, усадили в почетный угол. Короче говоря, оказали ему все положенные в таком случае почести и занялись приготовлением ужина. Ну, естественно, поставили варить бешбармак. Зять посетовал, что поздно приехали — его овцы находятся на отгонном пастбище за 20 километров, а там еще карантин, так что баранины не будет. А так как другого мяса в запасе у молодой семьи не было, то зять тут же забил четырех молодых гусей, поставил их варить. Выложили на стол стандартную в таких случаях закуску — масло домашнее, сливки, сухой сыр (крут), хлеб, сахар. Подали чай. Естественно, не обошлось и без водки.
Пошел разговор о житьебытье с обеих сторон. Темирбаев пыжился как и подобает тестю, впервые находящемуся в гостях у зятя, пытался давать какие-то замечания и советы, и пока варилось мясо, успел рюмок пять влить в себя вперемежку с чаем. Все шло хорошо. И, наконец, подали бешбармак. Большую такую эмалированную миску, все-таки четыре гуся. И вот здесь случился один из тех ненужных перекосов.
Раскрасневшийся, напыжившийся Темирбаев, который, по правде говоря, особой популярностью у нас не пользовался, прекрасно зная, что баранины в доме нет и не будет, вдруг, уставившись на миску с мясом, заорал на всю комнату «Бас кайда?» (голова где?), и по-русски добавил матом.
Зять опять же бросился к нему извиняться и дообъяснять ситуацию. Но тесть грубо оттолкнул его и одновременно толкнул ногой миску. Бешбармак проехал по клеенке метра полтора и опрокинулся бы, но я, сидевший в той стороне, успел остановить миску на самом краю. И тогда зять, обрусевший казах (живет в России!), не сдержался и отпустил тестю хорошую оплеуху. Темирбаев, конечно, не ожидал такого, в драку не полез, так как весовая категория зятя примерно в два раза превышала его, а выскочил на улицу с криком: «Василь, поехали домой!» Куда домой, три часа ночи, я хоть и немного, но выпил, а ехать домой через два города — Новотроицк и Орск.
Темирбаев сел в машину, а мы с зятем еще где-то с час занимались бешбармаком. Ни ему — казаху, ни мне — русскому, никакая голова не была нужна, кроме своей.
Где-то часов в пять Темирбаев зло постучал в окно, и мы отпра-ились домой. Насколько я знаю, они потом много лет друг к другу не ездили.
Второй случай приходился уже на расцвет «застойного» периода. Я работал главным бухгалтером колхоза. Дело тоже было летом. Звонит Володя Лысенко, двоюродный брат жены. Он тогда сельпо заведовал. Просит выписать хорошего барана, так как ожидается приезд какого-то гостя по линии Центросоюза из Москвы. Надо встретить. У нас эта болезнь была, да и не скоро видимо уйдет.
На Западе, если в какую-то фирму приезжает гость или делегация, то хозяин или президент встречает, несет сам или фирма все расходы и т. д. А у нас — нет: никто, ни районное, ни областное начальство, никаких расходов не несет. Они ищут крайнего (колхоз, совхоз, сельпо и т. п.) и туда тащат и отдельных гостей, и делегации. И, не дай Бог, что-то не так. Причем, если они без гостей, то едут к своим лизоблюдам, там им и охоту, и рыбалку, и трапезу устроят, да еще кое-что в багажник положат.
А если кто-то приезжает издалека, «сверху», то к «своим» гостей уже не везут по той основной причине, что лизоблюды, кроме этого самого лизоблюдства, как правило, больше ни на что не способны, показатели у них всегда ничтожные, они-то и спасаются только своим угодничеством, а везут туда, где есть что показать и чем похвалиться, не забывая в том числе и себя.
И еще везут к тем, кого не любят, да и где их не особо празднуют в обычной обстановке. А тут — гости! Есть повод.
Наш колхоз был лучшим хозяйством в области, потому все слеты, конференции «гнали» через нас. И большинство гостей тоже. Звонят, к примеру: «Такого-то числа в вашем хозяйстве будет первый секретарь ЦК товарищ Кунаев. Готовьтесь». Готовимся по усиленной программе. А Кунаев (несколько раз, кстати), не доезжая к нашему колхозу километров десять, с так называемой «чапаевской» горы полюбуется полями и уедет. А то, что наготовили, — уничтожит целая свора районного начальства после проводов гостя.
Это так, комментарий к звонку брата жены по поводу приезда гостей.
Мы с ним вместе поехали на отгонную точку, выбрали приличную овцу, килограммов на 60—70, привезли ее в село Лушниковку — это райское место в предгорье Урала. Забили и поставили котел прямо на берегу реки у дома известного чабана Кайрашева.
Все вроде бы нормально, женщины приготовили тесто, картофель и другие компоненты. Мы лежим на траве, подбрасываем дрова под котел и ждем гостей. Солнце уже село, когда из-за горы появился кортеж машин. Шесть или семь. Знали, куда ехать, поставили машины вокруг дома.
Мы с Лысенко двинулись им навстречу. Вдруг Володя как бы споткнулся и резко повернулся ко мне: «Ну, все, Васыль, мэни кинэць!» — с трудом выдохнул он и побежал назад к речке. Я, не поняв в чем дело, за ним.
«Мэни конец, — повторял он беспрерывно. —Я ж думав, шо з Москвы хтось русский приидэ, а там якыйсь чи татарин, чи кыргыз. А я голову в ричку кынув. За ту голову тэпэр з мэнэ голову знимуть!»
Как позже выяснилось, так оно и было. Из Москвы приехал торговый татарин, а по ходу движения к нам к нему «приклеилась» целая чопорно-плебейская рать — трое из Алма-Аты из Казпотребсою-за, пятеро из Облпотребсоюза и человек пятнадцать из нашего ра-потребсоюза. И все мусульмане. Подать мясо такому составу и без головы — равносильно игре с револьвером в «русскую рулетку».
Что делать? Гости моют руки, разминаются. Рассаживаются. Уже темно, а до овечьих отар 20 километров, и голова — в речке!
Оперативно у заведующего фермой нашли два фонаря, и давай буквально ползать по прибрежной тине да прощупывать все кочки. А там чего только нет! Бог, видимо, был на нашей стороне. Нашли мы эту голову. Она вся в грязи и тине. Двумя паяльными лампами осмолили, почистили и, пока гостей потчевали свежим куардаком, домашним шуджуком (конская жирная колбаса), и казами (мясо на ребре в колбасной упаковке), мы в ведре, под огнем двух паяльных ламп, кое-как сварили, точнее «вымучили» ту голову, и она украсила одну из мисок.
Гость из Москвы, взяв голову в руки, не стал ее разделывать и приговаривать, а передал председателю Казпотребсоюза. Тот минут сорок делил ее с большим апломбом. А я смотрел на ту голову и явственно видел, как ее в грязи и тине ищет Лысенко... И не то, что мясо, мне и чай в рот не шел.
Все закончилось красиво. Мы с Володей ехали домой и обсуждали все, что случилось. Честно говоря, нам даже страшно было думать тогда, что было бы, если...
Здесь уже не обычай, здесь уже что-то большее. Здесь пришили бы все — и политику, и антисоветчину, все, что угодно, тем более что московский гость был еще и кандидатом в члены ЦК. Членом ЦК, но уже республиканского, был и глава Казпотребсоюза. В общем, зацепиться нашли бы за что.
А за что? Из-за головы какого-то барана, которая иногда ценится выше головы человека....

                НЕ  УЧАСТНИК  ВОЙНЫ…

Большие дела, большие свершения, большие перемены, большие перемещения, большие потери. Все это звенья одной цепи, охватывающей какое-либо большое событие в масштабе страны или отдельного региона. За годы Советской власти подавляющее число больших событий возводилось в ранг государственных — с соответствующим вниманием, обеспечением и пропагандой.
Освоение целинных земель, крупнейшие стройки:  (Комсомольск, Магнитка, БАМ и т. п.) обязательно объявлялись «всесоюзными», общегосударственными, и тогда власть получала,  как бы моральное право,  на материальное «перетряхивание» всех регионов ради какого-то отдельного. Сейчас это было бы очень трудно, практически невозможно сделать, а в условиях тоталитарного государства, такие действия шли на «ура». Главное — пробить идею, пусть даже бредовую, типа поворота сибирских рек на юг, а уж осуществление ее, для властей было делом техники и времени, лишь бы высветиться.
Так было и с освоением целинных земель.
Хорошая по замыслу, но бестолковая по масштабности и отвратительнейшая по исполнению, эта идея и последовавшие за ней действия, вконец истощили страну, отвлекла огромные средства от наиболее важных, нуждающихся в реанимации, стратегических направлений и не достигли цели, похоронив все окончательно с развалом Союза.
Колоссальные затраты шли и на целенаправленное перемещение. Сотни тысяч людей из разных концов великой страны, заселили степные зоны, а теперь, ни жить там не могут, ни назад вернуться.
Контингент перемещаемых тоже был разный, даже полярно разный, — от первых комсомольцев-добровольцев, до условно-досрочно освобожденных заключенных или неугодных людей, выселенных откуда-то за «24 часа», а то и просто беглых, скрывающихся от чего-то или кого-то. Особым идиотизмом отдавало выселение по голосованию. Смотришь иногда телевизор. Показывают сход села где-нибудь в Грузии, где голосованием решили какого-то «швили» или «адзе» выселить за 24 часа из села. Я себе думаю: «А куда вы собираетесь его (их) выселять?» В Сибирь или к нам, в Казахстан? Так, на кой черт он нам здесь нужен! Мы же не на Луне живем, а на такой же земле? Так чем же мы хуже и зачем нам собирать всяких подонков? Занимайтесь там сами со своими людьми и их перевоспитанием.
Я проработал в  Ащелисае  довольно  долгое  время  и   весь спектр переселенцев   в  наше  село, прошел перед моими глазами.
Со многими пришлось вместе работать или просто общаться.
Расскажу один случай, характерный не столько с общечеловеческой, сколько с психологической стороны. Произошло это в шестьдесят седьмом году. Тот год был заметен только 50-летним юбилеем Советской власти, а во всем остальном он был очень неудачным для   нашей  соленой  балки. Жесточайшая засуха, ни хлеба, ни кормов, да еще несчастье в сентябре, когда в результате ураганного ветра с холодным ливнем, только в нашей области погибла 41 тысяча голов скота, а 15 октября выпал снег на 25 сантиметров.
В субботу, четырнадцатого, шел нормальный дождь, а утром проснулись — зима настоящая! Все сразу парализовалось ,— электричество, вода, дороги, связь и т. п. На трассе Актюбинск—Орск — сплошь холмики засыпанных снегом машин. В них — люди раздетые, дети. Паника. Многие хозяйства еще не определились с зимовкой  скота. У нас особых проблем в этом плане не было, но когда рано утром собрались в колхозной конторе, каждому нашлось дело. Там двери не утеплили (тепло было!), там что-то еще не подключили или не запустили и т. д.
Распределили, что кому делать. Мне, как парторгу, было поручено срочно собрать людей, дополнительно к тем, кто на фермах работал по штату.
Дело было в воскресенье. Как раз вчера ушел из жизни двоюродный брат жены, Петя Скопа, и там чем-то помочь надо было. Настроение, конечно, соответствующее. Взял вездеход, думаю, заеду домой, попью чай и начну собирать людей.
Быстро позавтракав, двинулся по заснеженному поселку. Начал  с  северной  стороны. Заехал  к  теще  с  тестем  (Калашниковым), попил  чая.Рядом недавно поселился переселенец с Украины, некто Кыгылюк. Он приехал с чужой женой, в те миграционные времена это часто случалось, и работал в колхозе  на разных работах. Было ему тогда уже за пятьдесят, что-то не в порядке с одним глазом — и больше ничем не выделялся.
Я решил начать с него. Постучал, зашел в дом. Тепло, хорошо. С женой лежит на большой лежанке у печи. Ну, прямо зимний санаторий-профилакторий на дому. «Дядько, — говорю ему, — тут такое дело, на ферму надо выйти, кое-что сделать, видите какая погода на улице!»
«Ныкуды я нэ пиду, — заявил из-под одеяла Кыгылюк, — в таку погоду хозяин собаку с хаты не выгоняе, а ты мэнэ гоныш на холод. Нэ пиду, у мэнэ на тры рокы хлиба хватэ!» У меня времени было в обрез, поэтому пришлось слегка повысить голос и употребить несколько хоть и не матерных, но довольно крепких оборотов.
Кыгылюк далее привстал с кровати и заголосил: «Ты шо на мэнэ лаеся, ты знаешь, шо я участник трех вийн?» «Да, — парировал я, — вы участник трех войн, на одной были у Махно, во второй, наверное, служили немцам в полиции, а потом, скорее всего, с Бандерой промышляли.»
В сердцах хлопнул дверью и вышел на улицу. Машина долго не заводилась. Каково же было мое удивление, когда вдруг открылась правая задняя дверца, и в салон ввалился... Кыгылюк.
Тогда я не придал этому должного значения, посчитав проявлением его сознания на фоне моей убедительной просьбы.
Однако все было далеко не так. Прошло лет пять-шесть. За это время, Кыгылюк окончил при колхозе курсы трактористов, несколько лет отработал на тракторе и вышел на пенсию. Я тогда уже главным бухгалтером в колхозе работал. И когда мне Александр Синица, наш нештатный пенсионерщик, принес на подпись несколько пенсионных дел, в том числе Кыгылюка, я понял, почему он тогда так быстро собрался и поехал со мной устранять неполадки на фермах. В его деле была справка Малинского райвоенкомата Житомирской области, из трех строк, в которой было просто сказано, что Кыгылюк с 1941 по 1943 год находился на оккупированной немцами территории.
И я тогда вспомнил его слова об участии в трех войнах, и мои о том, на чьей стороне он воевал. Его в армию не взяли по зрению. В партизанах он тоже не был, иначе были бы какие-то справки-следы. Теперь понятно, где он, молодой мужик 30—35 лет, был во время войны и чем занимался. Если он и сегодня относится ко всему нашему враждебно, то, как же он вел себя при немцах  и  после  войны? Скорее всего, бросив ему в сердцах, обвинение об участии в трех войнах, я попал в точку — у него сработал инстинкт самосохранения, и он тут же пошел со мной, может быть, позже и сожалея об этом. Психическая атака непроизвольно сработала. Ну и что, всякое в жизни бывает — и по обстоятельствам, и по страху, и по глупости. Но то, что у человека внутри спрятано, все равно в любой момент может вырваться наружу. Такова жизнь.

                БУРАН И ДЕНЬГИ

Рассказывать или писать о буране в степи — то же самое, что сидеть за столом в ресторане и рассказывать о голоде или любить кого-то по телефону. Чтобы представить себе, что это такое — надо пережить его самому, по-другому не получится.
Речь идет о буране в степи. В лесу или в горах бури тоже бывают, но там что-то сдерживает ветер, а в степи он, ветер, абсолютный хозяин. Без определенных направлений дует одновременно слева -справа, спереди- сзади, снизу -сверху. При абсолютной темноте даже днем (о ночи вообще говорить не приходится); ветер образует бурлящий снежный "котел" с постоянным перемешиванием невидимой, но страшной силой. Снежный вихрь забивает дыхание, зрение, буквально обжигает открытые части лица, в считанные минуты, особенно при сухих морозных буранах, превращая нос и щеки в мраморные маски. Бураны — бич зимних степей, особенно зауральной степной зоны Сибири и верхней половины Казахстана. Понятно, что в силу распространения этого природного явления, в мире существуют многие миллионы сюжетов, связанных с пережитыми буранами, в большинстве своем грустных, даже печальных, но можно вспомнить даже что-то, вызывающее улыбку. Перевернем очередную страницу альбома фотографий   из  ащелисайской  жизни. 
Почему вдруг в заголовке данного материала я поставил рядом буран и деньги? Какая взаимосвязь между этими такими разными понятиями? Связь элементарно проста, так как именно буран, часто создавал нам проблемы с доставкой и сохранностью денег. И не просто денег, а, как  иногда  получалось, денег, по тем временам, довольно больших.
Все, как обычно, начинается просто. Буран, этот своеобразный коварный зверь, подкрадывается и обрушивается   на голову внезапно. Так было и в тот раз. Я — главный бухгалтер колхоза, договорился с районным банком о получении солидной суммы денег. Сейчас 250 тысяч рублей для кого-то — карманные расходы, а в те времена за эти деньги, можно было купить 240 грузовых автомашин ГАЗ-51, т.е. целую большую автобазу. Мы представили все необходимые документы, определились с транспортом и сопровождением, и в назначенный день, кассир колхоза на председательском вездеходе, ГАЗ-69 с сопровождающим, выехала в банк. На всякий случай я попросил послать и гусеничный трактор.
До райцентра - 35 километров. На полпути к нему — поселок Джусалы, центр соседнего колхоза им. Ленина. Обычно мы делали так. До Джусалы, дорога была неважная, а до райцентра от поселка, шла насыпь, и никогда в буран там проблем не было. Мы посылали наши машины с трактором. Трактор в район не ехал, а добирался только до соседнего колхоза. Там ему разрешали заехать в теплую ремонтную мастерскую, где тракторист и пережидал непогоду, пока машина по разным делам ездила в район. Закончив все дела, те, кому машина выделялась, подъезжали к Джусалы, находили нашего тракториста, и потом уже машина и трактор совместно, пробивались оставшиеся восемнадцать километров до нашего Ащелисая.
Так было и в тот раз, о котором идет повествование. Кассир уехала, трактор остался в Джусалы, ждать ее возвращения из банка. К обеду внезапно потемнело, резко похолодало, и буран с диким ревом закрутил свой вихрь. Я только успел позвонить в банк, по условному выражению получил подтверждение, что деньги получены, и стал ждать. Не пошел на обед, дом был тогда не близко. Сразу после часа дня, позвонил в соседний колхоз,  - главному бухгалтеру. Их контора стояла как раз рядом с трассой, и спросил, не видел ли он, проезжала мимо конторы наша машина с трактором или нет. "Не видел, — ответил бухгалтер, — в двух шагах ничего не видно, буран страшный». Я попросил: "Там в мастерской у вас трактор должен был стоять, попробуйте узнать, уехал он уже или нет". Бухгалтер-сосед пробовал позвонить в  мастерскую— не получилось. Тогда сказал, что кого-то пошлет из бухгалтерии узнать, а потом мне перезвонит. Я сидел у телефона, но больше связи не было, ни с соседями, ни с районом.
Уже пять часов вечера, стемнело, но ни кассира, ни машины с трактором. Иду в гараж, нахожу главного инженера, сообщаю ситуацию. Он посылает кого-то по селу, вызвать двух трактористов, и через полчаса, они прибыли в гараж. Получили задание — выехать по трассе в сторону Джусалы, искать машину с кассиром и трактор. В 18.00 они завели свои мощные тракторы К-700 и двинулись в сторону райцентра.
Буран рвал и метал, в селе потух свет, где-то что-то замкнуло. Запустили запасной автономный двигатель, расположенный у котельной, так что в гараже и мастерских свет появился, а главное — не остановилась деятельность котельной. Мы перешли туда, в котельной был телефон, но связи, скорее всего, не было по всей проводной линии до района. Стали снова ждать. Домой не уходим. Часов в двенадцать еще два трактора К-700 отправились в заданном направлении. Напряжение нарастало. Люди, деньги, техника, все как будто пропало. Никакой информации, никакой ясности.
Наступило утро — опять ничего. Пошли в наше правление. Подошел   Каструбин, он все уже знал, тем более, его машину взяли. Сидим уже вместе, думаем, рассуждаем, ищем, что еще можно сделать. Буран ревет, не утихая. В обед  (второго  дня),послали туда же еще два К-700, больше у нас тогда таких тракторов не было. Трактористы получили инструкции, а мы продолжали караулить у телефона и ждать  вестей. А что больше делать — только терзать себя, да надеяться.
Пошли вторые сутки, как наша машина с деньгами отъехала от банка. Буранная пытка продолжалась до следующего рассвета. Ранним утром уже третьего дня, на поиски всей нашей техники с людьми, которая находилась где-то в степи, отправился последний наш "козырь" — гусеничный трактор Т-100 с бульдозерной лопатой. Он был для колхоза палочкой-выручалочкой многие годы. Работал на нем простой русский парень Зюганов Тимофей. Он был небольшого ро-ста, всегда спокойный, уравновешенный и рассудительный. Никогда не задавал лишних вопросов, не создавал никому проблем, не заикался о выходных и переработанном времени. Он работал ежедневно, особенно зимой. С четырех утра пробивал подъезды и подходы к фермам, другим колхозным объектам, расчищал от снега улицы и еще выходил по линии Дорстроя — на очистку внутрирайонных дорог. Он работал сам, но трактор у него всегда был в идеальном состоянии. Короче говоря, Тимофей был из тех немногих людей, на которых жизнь держится. Пока он был на месте, его вроде бы никто и не замечал, но стоило ему куда-то убыть по заданию в далекий рейс — все, жизнь в селе зимой  здорово  усложнялась.
Так вот, на третий день этой эпопеи, Тимофей и был послан на выручку. Посылая Зюганова, мы боялись даже думать о том, что и кого,  и в каком состоянии, он нам привезет. Через час после его отъезда, вдруг начали таять тучи, стих ветер, и даже стало появляться солнце. А еще через час,  -  на улице стояла чудесная погода — яркое солнце, ослепительно белый скрипучий снег, правда, с сильным морозом, И еще через час, у конторы колхоза, где стихийно собралась масса людей,  и родственников отсутствующих,  и просто колхозников, ожидавших третий день получения денег по итогам года, появился на своем "флагмане" - Тимофей Зюганов. Сзади, на буксире, тянулась заглохшая машина председателя, так как оба бака бензина были выработаны. В машине находились почерневшая от всего пережитого, кассир с чемоданом денег, ее охранник и пятеро трактористов с К-700. Еще двое трактористов ехали в кабине Зюганова.
Я после беседовал со всеми ребятами, участвовавшими в той поездке. Выяснилось, что сперва машина шла впереди, трактор сзади. Потом машина зарылась до половины в снег. Копали, толкали ее — бесполезно. Подъехал трактор, хотел обойти машину и взять на буксир, но в темноте завалился на правый бок — насыпь там была высокая, так и остался стоять. Тракторы К-700, все шесть штук, позарывались в снег, в разных позах, вдоль трассы. Они очень плохо ходили по снегу. По грязи шли прилично, по любой, а по снегу — "покрутят-покрутят" задом и зароются. По выражению Зюганова, они краснели на белом снегу, как божьи коровки на белой скатерти.
Так благополучно закончилась та доставка денег, попавшая под буран. Подчеркиваю — это была рядовая ситуация, и никто об этом никогда не вспоминал. Для людей наших, выезжающих ежедневно на работу, ничего сверхъестественного в том случае не было. А ведь все-таки люди, большие деньги...
Ну и что — работа у нас такая, рассуждали наши колхозники. Раз так было надо — значит, мы так и поступали. Никакого геройства в этом нет.
Вторая   фотография, тоже  из  ащелисайской  жизни, по сюжету похожа, но разнится по исполнению. Было это года на три-четыре раньше предыдущей истории. Я тогда еще работал в колхозе, главным экономистом
Февраль. Я неделю живу в райцентре, заканчиваю и сдаю производственно-финансовый план колхоза. Сегодня пятница, к вечеру должен все закончить, осталось переписать два бланка, и плановая кампания будет для меня завершена. Сижу в плановом отделе, начал переписывать  готовый  план. Звонит телефон, кто-то меня спрашивает. Удивленно беру трубку. Это наш колхозный главбух Иванов, и он говорит, что в райцентр выехал гусеничный трактор. С трактористом едет главный агроном Лысенко — на совещание, а на обратном пути, дескать, они возьмут меня домой. Но он передал с агрономом чемодан, сказав, что в нем документы. На самом же деле в чемодане папка, а в ней — чековая книжка, на меня доверенность и выписанный чек. Агроном об этом не знает. Надо сходить в банк и получить около ста пятидесяти тысяч рублей. Они в чемодан войдут. Почему поручается это мне? В кабине трактора вообще два места, а если посылать кассира, да еще меня забирать, то ничего не получится. А машину не пошлешь — буран сильнейший.
Надо — так надо. Взял я чемодан, получил деньги, занес их в плановый отдел райсельхозуправления, и пишу себе дальше. Заходит агроном, у них перерыв на обед, говорит, еще, мол, часа два, — и поедем, потому что днем еле ехали, а ночью вообще будут проблемы. Я понял, что второй бланк сам переписать не успею, поэтому пошел в машбюро, договорился с девочками, сразу заплатил им десять рублей и отправился в плановый,заканчивать подготовку документации. Пока я перемещался по управлению, чемодан с деньгами находился там, где я его поставил, — в дальнем углу планового отдела. Чемодан приличного размера, не буду же я таскать его туда - сюда. Его пару раз переставляли приходящие  уходящие посетители, и так: продолжалось часов до четырех пополудни. Девчата-машинистки закончили переписку, я оставил рабочий экземпляр и один чистый бланк плана в управлении, один взял домой, чтобы уже дома сделать еще пару копий — для банка, для райстатистики, и был готов к отъезду.
Заходит агроном, просит быстрей одеваться, ехать надо, на дворе темно уже, а буран не стихает. Сели мы в трактор. За рычагами — давнишний мой знакомый Саша Макаров, мы с ним много лет назад на тракторах работали, в одной бригаде колхоза "Красное поле". Лысенко сел с ним рядом, больше на сидении места нет, тем более, одеты были все в полушубки. Я поставил чемодан с деньгами сбоку у двери и сел на него. Поехали. Доезжаем до центра поселка Батамшинский, там тогда уже был наш райцентр, и вдруг Макаров говорит: "Чуть не забыл, здесь рядом дед Кениг живет, он мне обещал банку меда перед Новым годом, надо заехать забрать. Когда я еще попаду в район!". Ну, забрать, так забрать. Дед Кениг, депортированный из Украины немец, недавно переехал в райцентр. До этого он много лет занимался нашим колхозным садом в селе Лушни-ковка. При нем сад благоухал. Там росли и фрукты, и ягоды разные. А Саша Макаров тоже в то время жил в Лушниковке, хорошо знал деда, и когда тот приезжал к нам в село по каким-то делам, выпросил у него банку меда.
Макаров зашел в дом, минут через пять выходит, приглашает нас тоже. Я беру с собой чемодан, трактор вообще не закрывается, куча денег, хоть и не знает никто, но мало ли что. Дед Кениг был непростым человеком. Работящим, добросовестным, но расчетливым и довольно хитрым Узнав, кто остался в тракторе, а нас обоих знал прекрасно, он тут же решил воспользоваться моментом и позвать к себе.
Все-таки два колхозных ведущих специалиста, может, в чем-то помогут и т.д. В общем, зашли мы — на столе всякие разносолы (у него и в райцентре был прекрасный огород), хлеб, масло, брынза и бутылка водки. Ну, разлили — выпили ее. Лысенко говорит: "Неудобно нам пить чужое, может, у вас есть еще, чтоб в магазин не ходить?". Дед приторговывал спиртным, тут же выставил бутылку, за три рубля, естественно. Короче, поставил бутылку Макаров в благодарность за мед, еще  одну, пришлось брать мне. Ну не мог же я всем сказать, что деньги у меня и т.п. .
Выехали мы домой уже часов в шесть вечера. Дед от щедрот своих дал нам банку помидоров и банку огурцов соленых, а Макаров взял себе домой еще бутылку водки, нужна она была ему зачем-то. Взяли курс на Джусалу. Буран сильнейший, но насыпь высокая, и направление ветра удачное, так что дорога первое время была почти чистая. Но когда отъехали километров 5 от Джусалы,  в нашу сторону, — первая же балка, и - стена снега выше капота трактора на метр. Ничего не видно. Трактор гребет снег под себя, пробуксовывает. Откроет тракторист окно — в кабине буран, невозможно дышать, закроет — вообще ничего не видно. Буран рвет и мечет. Попробовали влево -вправо и свалились в огромный кювет, едва не опрокинулись через кабину. Меня бросило в сторону Макарова, — чуть друг другу головы не рассадили. Трактор заглох. Мы несколько минут посидели, отошли от удара и опять  - давай заводить двигатель: застынет — и мы застынем
Не буду утомлять   читателя  невеселыми подробностями той поездки, добавлю только, что в четыре часа утра мы все-таки подъехали к моему дому. Я занес чемодан, поставил его в большой комнате, попил чаю, отогрелся, завел будильник, лег, чтобы хоть пару часов поспать после всего перенесенного. Встал в половине седьмого, вышел в зал и обомлел. По всей комнате были рассыпаны деньги, и пачками, и россыпью. Мне стало нехорошо. Повернулся, а моя трехлетняя дочь, Марина, в углу, возле телевизора, строит домик из денежных пачек. Я бросился в прихожую, потом на кухню, там горела печь, жар угольный тлел потихоньку, думал, дочка и в печку успела сунуть купюры. Вроде бы нет. Собрал я деньги, кое-как втиснул их в чемодан, который дочка легко открыла. Она всегда вставала рано. Увидела чужой чемодан, открыла, а там столько очень интересного оказалось!
К восьми часам я был в конторе. Буран почти стих. Занес чемодан и чековую книжку в бухгалтерию, отдал кассиру и пошел к себе в кабинет. Сижу, работаю, как на иголках, — жду, сейчас кассир зайдет и скажет, что не хватает денег. Но ничего, обошлось. Я уже  после, подумал, а если б кассир знала, что моя дочка раскидывала по дому деньги, взяла бы, да и сказала, что не хватает. Ведь я их дома не считал! Считал еще в банке! Но кассир ничего не знала, да и времена были совсем другие, и люди тоже.
Часа через два начали выдавать деньги. Народ повалил к конторе. Ко мне в кабинет буквально ввалился И.Т. Лысенко, главный агроном, мой вчерашний попутчик: "Василий Андреевич, а откуда в кассе деньги появились, я вчера десятку просил в район, так сказали, что нету?" Я спокойно так: (уже прошел стресс!) ответил: "Так мы вчера привезли!". "Шо, — перешел от волнения на украинский язык Лысенко, — цэ в том чомодани, ты виз гроши?". "Да", — говорю. Как он разошелся: да если б я знал, я б не поехал, нас могли убить, такая сумма, а копали, а буксовали, да как же это, и т.п. Успокаивал его, специально, мол, не говорил, чтобы всем было спокойнее. Не убедил — ушел он крайне расстроенный. И долго еще на меня дулся.
А я тогда все сделал правильно, и, слава Богу, все получилось нормально. А судьба — она все замечает; и вот, через 35 лет, та самая моя дочка, Марина Васильевна, которую так заинтересовал чемодан с деньгами, стала президентом  одного  из  Банков.
"Мечты сбываются", — как говорила   реклама «Газпрома». А бураны по нашей  соленой  балке  и  сегодня,  не  такое  уж  и  редкое  явление.  Бураны –такие  же, как  и  раньше, только  все  остальное –сегодня  стало -другим.

                ТУНЕЯДЦЫ

В жизни всегда так. Одних с рождения и до конца жизни воспитывают, как правило, безрезультатно. Другие всю жизнь сами кого-то воспитывают на всех уровнях. Для одних работа — неотъемлемая часть жизни, другие бегут от работы, как черт от ладана. Вот такие мы, люди.
В обществе всегда была и есть прослойка людей, которые паразитируют или, образно говоря, «сидят на шее» у общества И это не какие-то там рантье, стригущие купоны, они хоть чем-то обладают и что-то вкладывают. Это просто паразиты-бездельники, которые ничего не вкладывают, ничего не делают, но все равно претендуют на что-то. У нас их называют тунеядцами. Это слово-понятие как бы синтезирует целый ряд «качеств» таких людей — бездельников, дармоедов и тому подобной «пены», инертной людской массы.
В нашей стране появлению и интенсивному размножению этой категории общества способствовала порочная гуманитарно-гарантированная политика, при которой создавалось видимое благополучие для «всех масс» и которой умело пользовались паразитирующие на этом люди.
Помните, как заявил, заглатывая шашлык, один пятнадцатисуточник в известном комедийном фильме: «Кто не работает, — тот ест! Учись, студент!» И это был очень характерный пример нашей «гуманной» жизни. Возможность получать не заработанное — это главное зло, порожденное уравниловкой и прикрытое видимостью всеобщего благоденствия.
Принцип социализма «От каждого — по способностям, каждому — по труду» был предельно укорочен: «Каждому — по способностям», а все остальное было вымыто, чтобы не поднимать шума. Появилась возможность жить, не работая, и, естественно, не зарабатывая. Этот уникальный способ жизни мог возникнуть только в нашей стране. За это мы поплатились и жизнью самой великой страны, и многих людей.
И даже сегодня эта тема далеко не закрыта, так; как; у нас действуют пока многие законы прежних времен; и они связывают, к сожалению, руки и государству, и людям И именно эта наша нижайшая правовая потенция остается препятствием на пути наведения порядка в государстве и искоренения такого опасного для общества явления, как тунеядство. За столько лет мы так и не научили и не заставили себя по-настоящему  работать.
Умиляемся, бывая в западных странах, как там все красиво, чисто и ухожено. Как там люди, уходя из дома, не запирают двери, а ключи от зажигания из замков автомобилей не вынимают. Но никогда не задумываемся о том, каким образом и какой ценой это благополучие достигнуто. Не задумываемся о том, что основу богатства ведущих ныне самых богатых стран составляет добро (в любом виде), награбленное (читай — отнятое) у других народов. А чтобы все было так аккуратно, примерно и красиво, там сотни и тысячи лет «учили» этому. К примеру, сажали какое-то растение, ну тот же лук. Хозяин говорил рабу или наемному рабочему — сажать надо под линейку или под шнур, чтобы были ровные рядки, на расстоянии 8—10 см луковицу от луковицы, на такую-то глубину и в такие-то сроки. Хозяин уходил, а надсмотрщик с палкой оставался и следил за всеми процессами. То есть ,при помощи палки или плетки, оперативно «выравнивал» технологические погрешности. И так сотню-две и более лет «учили», пока к работникам-потомкам пришла убежденность, что именно так, исправно и аккуратно, лучше работать и жить. И тогда ненужным стал надсмотрщик. И если они раньше не мусорили, не воровали и исправно работали из-за боязни, что будут наказаны, то за много веков им привилась осознанная необходимость все делать хорошо, сразу. Так лучше. Это вошло и в кровь, и плоть, стало повседневной потребностью.
А главное, они из всех этих «учебных» веков вынесли, что никто ничего даром не дает, а брать чужое нельзя, категорически. Если ты можешь работать, то ты должен работать, а не надеяться на какие-то социальные послабления.
Возможно, это было и жестоко, но, как выяснилось, по-другому не получается. Мы — тому пример. Работать — не научились, а прав государственно-социальных столько понапридумывали, что сами себя и уничтожили, как государство. Баланс не сумели обеспечить между правами и обязанностями. На весах жизни - тарелка с грузом прав так перетянула на себя ситуацию, что тарелка с обязанностями  - просто вылетела. Поэтому, повторяю, мы и породили эту препротивнейшую прослойку — тунеядство. А затем начали с этим злом бороться. Апогей этой «борьбы» пришелся на начало восьмидесятых годов, особенно во времена Андропова. Конечно, все делалось кампанейски, наскоками, но попытки что-то сделать были.
Я в те времена возглавлял экономическую службу в родном Слободзейском районе, был ответственным и за социальную сферу в АПК. Тогда стали модными рейды по «отлову» тунеядцев и выводу их на работу. Все это было напрасно, так как не устранялась основная сохраняющая это зло сила — возможность иметь незаработанное. А без устранения ее — любые наши действия, повторяю, были напрасны.
Технология «отлова» была до примитива проста. Обычно с началом уборки овощей, когда нужны люди, группа «захвата», в состав которой входили представители местной власти и правоохранительных органов, ходила по дворам, чаще по заранее известным адресам, находила бездельников, вручала им ведра, сажала по машинам и отправляла к месту работы. Как правило, большинство сбегало с поля уже через два-три часа, причем, вместе с ведрами, которые потом отдавались за вино. Когда счет унесенных ведер пошел на тысячи, их (ведра) начали продырявливать, чтобы они теряли «товарный» вид. Однако эти бесполезные рейды (естественно, по приказу сверху) все повторялись и повторялись, и вреда от них, наверное, было больше, даже в плане ненужных материальных затрат — на транспорт, ведра, еду.
Наиболее хитроумные бездельники делали так: слободзейские, к примеру, ехали в Карагаш, в кафе-подвал, и спокойно там пили пиво целыми днями. Местные «облавы» и рейды их не касались, так как их считали приезжими. А карагашские в это время сидели по слободзейским кафе, их тоже никто не «отлавливал». Так и выходили из положения те, кто похитрее.
А по неработающим бытовым пьяницам облавы проходили более успешно. Помню, выезжаем в «рейд»: прокурор, начальник милиции, куча общественников-любителей, участковый, работник поссовета, машины три-четыре легковых и одна грузовая для «клиентов». Заходим по указанному адресу, время — часов десять утра. Лежит на кровати девица, лет 18—19, абсолютно раздетая, видно, после хорошей гулянки. Будим. Она просит нас выйти, чтобы одеться. Выходим, через пять минут заходим, а ее и след простыл, в окно выскочила.
Заходим к другим — уже двое лежат, нежатся, молодые. Тоже просят выйти. «Нет, — гудит прокурор, — одевайтесь при нас». Грузим их в машину и едем дальше. Где-то в обед заходим еще по одному адресу. Хозяина нет дома. Стоим во дворе, в это время, через огород ,сосед заходит (я его знал, зовут Иваном, но кличку не скажу). Так он сразу понес на нас: «Какое вы имеете право без санкции заходить в чужой двор, когда хозяина нет дома?!» А сам еле стоит перед нами в огромных трусах и мокрый от пота
Прокурор говорит: «А вы дома? Тогда пойдем к вам. А если надо санкцию, так я ее сейчас организую». Ваня понял свою оплошность, но было уже поздно — прямо через огород вся «делегация» пошла к нему во двор. А там! В летней кухне стоял работающий аппарат, гнал самогон, и уже бутыль полная в десять литров рядом
В подвале нашли около тонны летних яблок, хотя в саду не было ни одного такого дерева. Как выяснилось, ему носили и возили яблоки отовсюду в обмен на самогонку.
Иван начал возмущаться, кого-то из милиционеров толкнул, в итоге получил 300 рублей за самогон с конфискацией «орудия» и готовой продукции, отдал в казну яблоки и получил 15 суток за оскорбление представителя власти. Уже позже я узнал от родственников, что когда он отбыл срок, то пришел к соседу (которого в описанном выше случае не было дома) с претензиями, мол, из-за тебя я понес большие потери. Когда же сосед неправильно (по мнению Ивана) отреагировал на его слова, то тут же был побит. За это Иван отсидел уже 30 суток.
Эту тему можно продолжать бесконечно, и все это могло бы быть смешным Но это далеко не смешно. Ибо причина тунеядства у нас пока не ликвидирована. В корне. До тех пор, повторяю, пока сохраняется возможность получать не заработанное, в самом широком смысле этого слова, до тех пор у нас эта плесень не высохнет. Неважно чем, руками или головой, но человек должен работать, иначе он не может жить.
И главное лекарство от этой болезни в нас в самих. Нам не надо привозить кого-то наводить в нашем доме порядок, надо наводить его самим. И быстро.
Кто постарше, помнят расхожую быль, как летом сорок первого года, когда пришли  румыны, а  потом   немцы, в одном колхозе они увидели на бахче сторожа с ружьем. Ружье отобрали и сказали: «Иди домой». «Так поворуют бахчу», — забеспокоился сторож. «Не поворуют», — сказали немцы. Тут же в лесополосе они спилили верхушку дерева, обрубили ветки, сделали перекладину, повесили петлю из каната и написали на фанерке: «Кто будет пойман — будет повешен». И, как говорят старики, — никто не взял ни одного арбуза или дыни. А почему? Потому что знали: если поймают, точно повесят. И все проблемы с воровством в один день снялись. Неотвратимость наказания — самое лучшее отрезвляющее средство. И в наше время тоже.
Дело не в издании «жестоких» законов, дело в их исполнении и неотвратимости наказания за любые противоправные действия. Искоренять зло, как следствие, надо с устранения его причин. Тогда и тунеядство наше станет достоянием истории и материалом для комедийных рассказов.
                РАДИО
Из всех средств массовой информации, существующих в настоящее время, с учетом электронных компьютерных технологий, все-таки самым массовым, самым «всепроникающим» СМИ является радио. Как бы ни пытались подмять под себя эту форму печатные, теле-электронные и другие средства, все равно именно радио было, есть и будет самым доступным, а значит, самым востребованным средством.
 А ведь зачиналось радио, в первую очередь, как средство связи. И положили этому начало опять-таки русские инженеры, как и во многих других великих открытиях. Применение радиосвязи было революцией в средствах общения, управления, информации, а потом уже отдыха и развлечения. По радиомаякам ориентировались моряки и летчики. Представляете себе, раньше - летит воздушный лайнер, летчик слушает, к примеру, круглосуточную программу радио «Маяк», ну, корректирует себе курс.
А сегодня только у нас десятки радиостанций, ориентируясь по ним, уже никуда не долетишь, а если летчики будут вникать часто в откровенную ересь, поступающую в эфир, то уже точно не долетят до места назначения по многим причинам, в том числе и нервного срыва. Слава богу, навигационные приборы выручают. Но оставим все это общее, высокое и прикладное и полистаем дальше жизненный альбом, согласившись с автором, что радио — это таки здорово.
В моей родной Слободзее радио появилось вместе со светом, т.е. с электричеством. В начале пятидесятых, по улицам поставили телеграфные столбы, сверху - провода электропередач, ниже - проводного радио. Во всех, подчеркиваю, во всех, домах повесили такие черные бумажные «тарелки»-репродукторы, и в один прекрасный день уже по радио объявили, что с такого-то дня радио будет работать. Услуга по радиоточке стоила всего 50 копеек в месяц, т.е. любой хозяин мог себе позволить слушать радио.
 В абсолютном большинстве домов радио никогда не выключалось. Оно работало с шести утра до полуночи по местному времени, шла одна программа и она всех устраивала, а главное, и что особенно интересно, радио не надоедало ни дома, ни на улице. По радио сверяли часы, узнавали новости, слышали новые и старые песни, узнавали по голосам знакомых артистов, которых на радио было не очень много, но для людей их количества было вполне достаточно.
Они действительно пели и хорошо пели, не блеяли и визжали в усилитель и не кривлялись, как обезьяны, впервые слезшие с дерева. Тарелки, тихие очень, постепенно сменили на более улучшенные радиоприемники с более четким регулированием звука, пошли электрические, двухпрограммные радиоприемники.
Совершенствование продолжалось, но в пятидесятые годы не было надежных источников питания для выносных приемников в местах, где не было электроэнергии. Например, нам в тракторные бригады выдавали громоздкие радиоприемники типа «Родина-47, 52» и т.п.
С ними шли по две огромных тяжеленных батареи, которые не подзаряжались, работали от силы пару месяцев, а потом прекращали подавать энергию. Для меня это была катастрофа. Я слушал репортажи футбольных матчей по радио и, как футбольный любитель, хорошо представлял себе игру на слух. Радиоспорткомментаторы тех лет Вадим Синявский, потом Николай Озеров, позже Котэ Махарадзе были мастерами своего дела и постоянно держали слушателей в напряжении и ощущении игры. Их было тогда мало, но было достаточно, чтобы получить необходимую футбольную информацию.
Да, им было о чем говорить! Была игра, и были футболисты, играющие за славу и честь того же государства или клуба. Сегодня тому же Синявскому просто нечего было бы делать, говорить часто просто не о чем А что там — вышли на поле, походили, по паре раз куда-то ударили, и все — давай миллион, а то в Африку уеду.
И как раз в разгар сезона у нашего приемника «садились» батареи. Я прикладывал голову одним ухом к приемнику, к другому уху прикладывал подушку, чтобы посторонние шумы не мешали, и слушал репортажи. Политические и другие новости черпал из газет, их тогда десятками выписывали на бригаду, а вот футбол приходилось слушать с такими мучениями. И все равно слушал.
Молодым людям, да и не только молодым, желательно помнить, что в длинном ряду наших «кредиторов», т.е. тех, кому мы вечно должны и будем должны — отец-мать, земля, из которой выросли, школа и учителя, что научили читать, писать и мыслить, книги, телевидение, печать периодическая и т.п., свое достойное место занимает и радио. А долги надо отдавать, да еще с процентами. Взял, образно говоря,на рубль, верни хотя бы рубль с пятью копейками. Иначе не будет развития жизни, сами себя употребим. Тонкие, невидимые, да и видимые ниточки радиосвязи объединяли, действительно «связывали» людей. Не могу утверждать, что нынешняя многоканальность радио хуже, чем вроде бы ограниченное проводное сетевое или двух-трех канальное по радиоприемникам, принимающим волны.
Вроде бы сегодня крути ручку или нажимай кнопку и лови любой канал любой страны. Но, как говорят в народе, «к сожалению, в поллитровую посуду больше поллитра не вольешь». Так и с человеком. Прыгая, с программы на программу и с канала на канал, он получает в итоге меньше информации, тем более с учетом повторения всеми каналами одних и тех же событий, одних и тех же отвратительнейших реклам с беспрерывным, через пять-десять слов текста, повторением номеров телефонов, то своих, то рекламируемых.
Сегодня о полезности, доступности, целесообразности и вообще общественной пользе радио, как неоценимого средства информации и воздействия на умы, уже почти никто не думает, главное - радио-бизнес, прибрать канал и делать деньги. Может быть, так и надо, но это великое действо изначально было не только для этого придумано. И целевое, то же самое проводное радио, да неважно, каким способом оно доставлялось потребителю, выдавало безотходную продукцию, употребляемую целиком без остатка и этим ценную.
В порядке разрядки этих, наверняка, спорных размышлений, приведу ряд случаев из альбома жизни, связанных с радио. Веселых и не очень. Когда в селе появилось радио, в нашем бывшем доме, реквизированном властью у моего прадеда еще в двадцать девятом, сделали колхозный клуб. Раньше там была контора колхоза им. Молотова, а потом контору перевели в другое место и оборудовали там клуб со сценой, ну, все, как полагается. И там же поставили радиоусилитель, с помощью которого шло вещание на половину села, т.е. на территорию, где проживали наши колхозники. Радистом был назначен Гриша Димитренко, наш сосед через дорогу. Сразу возле клуба повесили на телеграфном столбе большой такой «колокол», радио-громкоговоритель.
В центре села такое радио уже несколько месяцев постоянно вещало, а у нас повесили его буквально перед Пасхой. И вот на день Пасхи, рано утром, уже «разговевшись» по своим домам, мы, пацаны улицы, собрались на своем обычном главном месте сбора — в канаве напротив клуба. Собрались, перебили друг у друга крашенные яйца (было такое состязание —пацан, чье яйцо при ударе о другое разбивается, отдает его тому, у кого яйцо более крепким окажется), затем обсудили все события прошедшей предпасхальной ночи.
Мы всегда были участниками всенощного моления и освещения пасок, яиц и других деликатесов.Во время всенощной внутри церкви молились единицы пацанов из очень уж верующих семей, основная масса ребят вращалась во  дворе церкви. Там было интересно, случа-лись разные казусы, тем более конец апреля, тепло, трава уже большая, такая зеленая и т.д.
Так вот, сидим мы, обсуждаем  прошедшую ночь, все довольные, сытые, а это в те годы многое значило, ну и не заметили, как Гриша-радист ушел в клуб, скоро надо было радио включать, без пяти шесть. Мы балагурим дальше и вдруг наш отчаянный Колька Димитренко, у них вся семья носила кличку «Чабан». В общем, Колька встал молча и пошел в сторону клуба. А на улице прелесть — солнце, все цветет, трава изумрудная, но для Кольки это было не существенно. Он подошел к столбу, на котором висел радио-колокол, разуваться ему было не надо — мы, пацаны, с апреля по сентябрь ходили все босиком, обхватил столб набором своих костей и через несколько мгновений был наверху.
Колокол висел где-то на высоте метров пяти. Колька уперся носом в сердцевину радио и заорал «Говорит Москва, говорит Москва!», наверное, хотел удивить нас своей ловкостью. И вот тут случилось. Не успел Колька закончить свое обращение, как колокол в ответ заорал громовым голосом: «А кто на столбе — тому «куюшка» (сухая кочерыжка от кукурузного початка) в задницу».
Нам было слышно, и оглушительно, а каково Кольке! Он с дикого перепугу отпустил руки и через секунду шлепнулся вниз. Хорошо, что возле столба такой бугорок был мягкой земли, да травой за-росший, так что Колькин суповой набор не пострадал. Он несколько секунд сидел неподвижно, а потом вскочил и бросился бежать, но не в сторону дома, а почему-то вверх по улице, в сторону украинской школы, видимо, кого-то боялся, скорее всего, Гриши-радиста.
 Через пару минут колокол снова ожил и уже голосом диктора произнес «Говорит Москва, передаем сигналы точного времени». Потом играли гимн Союза, затем Молдавской ССР, и пошли последние известия (булетин де штирь) на молдавском языке. Мы после выходки Кольки сидели, как завороженные, впервые услышав радио-колокол на своей улице, и гордились этим. Еще через пару минут, из  клуба  вышел улыбающийся Гриша. Он, оказывается, видел в окно, как Колька влез на столб, а так как до начала трансляции было еще время, то и «пообещал» Кольке то, что пообещал.
Второй полувеселый случай с радио был у меня уже в Казахстане, в начале пятьдесят седьмого года. В апреле мы вышли в поле, это считай на полгода в степь, ну и решили послать в Москву на Всесоюзное радио коллективную заявку, чтобы для нас исполнили вышедшую недавно в эфир песню-гимн целинников «Едут новоселы». Ну, а для солидности подписались - я за директора МТС, Витя Морозов за главного инженера, а Вася Самоделкин за председателя профкома, с нашими фамилиями. Послали заявку, да и забыли, думали, при очередном концерте по заявкам ,просто объявят песню и все.
Но месяца через два приезжает наш бригадир после совещания у директора, злой как черт. Меня и так, говорит, по работе полоскали, а тут еще диспетчер зачитал письмо из  Москвы,  с радио, где эти (он назвал нас нехорошим словом) и показал на нас троих пальцем, подписались под заявкой на радио, на весь МТС опозорили. Мы так тогда и не услышали свою заявку, когда она будет исполнена, было спрашивать неловко, а никто сам естественно нам не сказал.
 Зато уже осенью, когда я был признан лучшим молодым трактористом области, директор МТС, вручая мне медаль и грамоты обкома комсомола и МТС, сказал: «Ну, а за моей должностью придешь попозже».
Один из самых неприятных для меня случаев с радио был в конце шестьдесят пятого года. Тогда я работал главным экономистом и попутно был секретарем партийной организации  колхоза. Вечером, в кабинете председателя,  шло обычное партийное собрание. Обсуждались плановые вопросы. Все шло нормально. Присутствовал второй секретарь райкома партии. Вышли на пере-рыв, кто курит, кто друг с другом беседуют, секретарь райкома, слава Богу, как после оказалось, остался беседовать с председателем. Я тоже вышел на улицу. Возле конторы, как, наверное, и во многих колхозах, висел тот «колокол»-громкоговоритель, и на все село гремели русские веселые песни. Музыка прекратилась, а потом диктор говорит: «Говорит радиостанция «Би-Би-Си», передаем новости».По   опыту комсомольско-партийной работы, мне мгновенно все стало понят-но. Посмотрев на реакцию куривших коммунистов, я понял, что до них пока ничего не дошло, и кинулся в находящийся здесь же, в конторе, справа от входа радиоузел. Закрыто, начал стучать, рвать дверь, бесполезно. Дверь окована железом, замок с такой мощной кованой перекладиной — просто так не сломать, с улицы на двух окнах решетки.
И шуметь нельзя, и не шуметь еще хуже. Я метнулся на улицу, мимо едет в сторону гаража колхозная машина, останавливаю ее и говорю водителю: «Быстро разворачивайся, езжай домой к   радисту  и вези его сюда в любом положении, лишь бы у него ключи были от радиоузла».
Водитель поехал за нашим радистом.
Приезжает водитель через пару минут и говорит, что дома у   радиста  никого нет. А диктор из Лондона пока долдонит общие новости, скоро, как всегда, и до нас (Союза) доберется. Что делать? Сзади конторы — колхозная кладовая, и хорошо, что кладовщик Алексей Семенович Неберекутин тоже был членом партии и присутствовал на том собрании. Я ему тихонько говорю: «Алексей Семенович, быстро идем в кладовую!» «Зачем?» . «Надо!» Быстро в кладовую, я взял огромный топор, которым мясо рубили, быстренько так, из-за конторы вышел, а как раз на углу шел бронированный кабель на столб и на колокол, и на село.
Поковыряв землю, я увидел этот кабель и перерубил его. Отнес топор в кладовую и быстро в контору. Подхожу к входу — секретарь с председателем на улицу выходят. «Успел все-таки» — облегченно вздыхаю и, как ни в чем не бывало, начинаю собирать людей, чтобы продолжить собрание. Может, кто-то, что-то и заметил, но не придал значения, и инцидент так и не стал достоянием гласности. А если бы стал... то я вначале бы лишился партийного билета, потом работы, а потом и места проживания, возможно. Не обошло бы это и нашего председателя, его и так по любому поводу и без повода терзали завистники, но обошлось.
Когда на следующий день я увидел радиста, тот  сказал, что когда уходил, нашел песенную передачу и включил специально для собрания, а сам ушел к кому-то починить радиоприемник. Ну что с ним делать - большая семья, жена, тем более сам инвалид. Оставили мы его еще на пару лет, пока не построили новый Дом культуры и туда перенесли радиоузел. Всякое в жизни бывало. А с радио я подружился на всю жизнь. На нем вырос, и никто меня через радио не зомбировал, никакой тоталитарный режим. Раньше мне и нам, слушать радио было не стыдно.

                ДОСКА ПОЧЕТА

В принципе, конечно, приятно иметь дело с Доской Почета, независимо от того, порождением какого строя она является. И вся прелесть такой «доски» заключается именно в «почетном» выделении кого-то, человека или предприятия, из общей массы, и обязательных при этом определенном внимании, имидже и даже облагодетельствовании.
Конечно, уровни почета тоже были разные — союзные, республиканские, областные, районные и хозяйственные, и цели внимания были разные, но все равно эта, пусть и навязываемая, форма внимания была приятна.
Вслед за помещением на доски такого уровня шли ордена и медали, шли бесплатные автомобили и многое другое. А главное — шли внимание и известность. Складывался определенный имидж у хозяйств и их руководителей.
Но чтобы заслужить такую честь, надо было работать. Очень много и здорово работать. То есть, бездельников почетом раньше не баловали. Но мы всегда умели доводить любое путевое дело до абсурда. Это случалось тогда, когда в  соревновательно -поощрительный процесс вмешивались администрирование, эгоизм, алчность, тщеславие и  амбициозность, сводившие на нет всю идею.
Расскажу об одном случае, как бы иллюстрирующем сказанное.
В нашей Актюбинской, области, которая по территории в 10 раз больше, а по населению в те же 10 раз меньше, бывшей Молдавской ССР, тоже была своя Доска Почета. И одно постоянное место на той доске занимало хозяйство, обеспечивающее наибольшее выполнение плана по заготовке сена. Не зерна, а именно сена, так как основная отрасль области — животноводство, нуждалась именно в этом стратегическом продукте. Зерно, при его недостаче, можно было завезти из других регионов, а сено надо было заготавливать на месте.
Так вот, по этому показателю, долговременную прописку на Доске Почета как-то незаметно занял колхоз «Красное поле», из соседнего с нами села Анастасьевка. Председателем там в те времена был В.Г. Жук, такой крепкий, жилистый мужик, своеобразный и с большими амбициями.
Я работал главным экономистом и парторгом колхоза, часто бывал в области, видел, что соседи ежегодно занимают почетное место по сену, но вначале не обращал на это внимания. А когда стал главным бухгалтером,  начал пропускать через себя всю статистическую отчетность, и при этом видеть показатели других хозяйств, начал задумываться: как же так, мы заготавливаем сена больше, чем «Красное поле» в три раза, да и колхоз наш в два раза мощнее, почему же лавры главных сенозаготовителей постоянно достаются им?
А как уже было сказано, лавры — вещь осязаемая. Председатель-сосед постепенно стал членом бюро райкома, затем бюро обкома, и кто знает, что было бы дальше.
Не от зависти, а чисто из объективной справедливости, я решил как-то прервать эту процентную гегемонию краснополенцев. Как оказалось, сделать это было совсем нетрудно. Просто надо было этим заняться.
Где-то году в семьдесят третьем, травы были неплохие повсеместно. У нас особенно удались житняк и донник. Сена должно было быть много. На заготовку отпускалось практически два месяца, с конца мая - до конца июля. Итоги сенозаготовки область подводила по состоянию на первое августа. Дальше можешь заготавливать хоть два плана, на итоги это уже не влияло. Хотя, в принципе, после июля в наших местах сено практически не заготовишь, так как травостой полностью выгорал, а если у кого-то и имелись поливные участки, так это был мизер.
Главное внимание от района и выше уделялось цифрам, то есть отчетности о сенозаготовках. Отчеты шли по понедельникам. Окончательный отчет, который и шел на обсуждение бюро обкома, фиксировался на последний понедельник июля.
Я построил схему отчетности на все два месяца и начал ее осуществлять. По итогам июня мы выполнили план по заготовкам сена на 100%, колхоз «Красное поле» на 110%. Впереди был еще месяц работы.
Во-первых, мы с главным экономистом, обмерили все скирды и уточнили оперативные бригадные сводки, сверив с нашим обмером. Все шло нормально. Заготовка продолжалась. За первую неделю июля,  я отчитался с нарастающим итогом на 103%, «Красное поле» на 120%.  За вторую неделю, хотя заготовка шла полным ходом,  я добавил еще 5%, у нас стало 108, у соседей — 125%. Тут  уже забеспокоился район, там же за районный план волнуются, а наш колхоз, как будто и не косит сено!
Председателю нашему пошли звонки от всех районных инстанций, включая первого секретаря райкома, почему, мол, не растут заготовки. Каструбин вызвал меня, выяснить, в чем дело. Я сказал, что план по сену у нас давно есть, а окончательный итог, подведем после сплошного обмера. После третьей недели, когда у нас по отчету прошло 113%, а   у  В.Г. Жука — 130%, звонки перешли в ругань и угрозы, а мы в течение последней, четвертой, недели, спокойно перемерили все наши скирды. Мы с Сериком  Смаиловым (главным экономистом) определились с объемами фактической заготовки, чтобы знать, как нам отчитаться в последний понедельник. Обычно сведения передавали по телефону, а затем высылали или привозили саму  подписанную  статотчетность.
Я решил сыграть на нервах у всех, включая начальника районного  статистического  управления, с которым был в хороших отношениях, и не давал в понедельник с утра  сведения по телефону, под разными предлогами. Расчет был на то, что председатель колхоза «Красное поле», практически уверенный в своей недосягаемости, покажет небольшой прирост. Ему любого хватит, тем более что он знал — подавляющее большинство хозяйств области не дотягивало даже до половины плана. Конкурентом для него были только мы — и  в районе, и в области. В.Г. Жук сделал так, как я предполагал, отчитался на 136% — об этом мне сказал по телефону главный бухгалтер райсельхозуправления, который был в курсе всех событий.
В двенадцать часов дня, сводка должна была быть отправлена в область. Район лихорадочно сводил отчет по сену пока без нашего хозяйства, используя наши данные на прошлую неделю. Начальник райстата, сидел как на иголках, но пока не поднимал шума, чувствуя, что что-то здесь не так.
Наконец, я позвонил в район и передал сведения. То, что я передал, девушка-статистик не хотела вначале,  принимать, потом была вынуждена это сделать, посоветовавшись с начальником. Тот разрешил отчет принять, но с условием, что я в течение часа, привезу в район официальное подтверждение. К часу дня я был в районе. Количество заготовленного нами по отчету сена переваливало за 151%.
«Василь, — сокрушался начальник райстата, — ты понимаешь, в какое положение ставишь меня? За неделю прирост почти 40 процентов! Как я объясню первому эти цифры?» «Разве я когда-то подводил тебя? Так получилось по итогам пересчета», — ответил я. «Ну, смотри», — сокрушенно бросил начальник и включил наш отчет в сводку.
Дальше все шло, как в дешевом боевике прежних времен. Когда дня через три, на бюро обкома, утверждали итоги заготовки сена, наш сосед В.Г. Жук, допустил ошибку, заявив, как член бюро, что по колхозу «Передовик»,  что-то явно не так, и надо перепроверить данные отчета.
Сразу была образована большая комиссия из статистиков, контролеров, работников прокуратуры областного и районного уровня. Они нагрянули   в  Ащелисай, буквально через день. Блокировали все наши сеновалы, мерили, вырезали пробные кубометры из скирд, заранее злорадствуя, готовили материал на бюро обкома. Но - просчитались. Сена у нас оказалось больше, чем мы отчитались. Причем намного больше. Я просто взял при расчете минимальный вес одного кубометра сена, хотя у нас основное сено было из сеяных трав, у которых, удельный вес выше, чем у ковыльного сена. Да и зачем нам было показывать лишнее сено? Чтоб потом заставили кому-то его отдать? Конечно, если бы В.Г. Жук знал, что я поставлю полтора плана, он бы нарисовал два.
Когда комиссия составляла неприятный для себя акт, наш невозмутимый Каструбин, сказал: «А теперь, раз вы уже здесь, предлагаю поехать в «Красное поле» и перемерить его сено, чтобы снять все вопросы». Руководитель комиссии заерзал и начал звонить в обком. В обкоме решили не иметь проблем с Каструбиным, депутатом Верховного Совета, тем более, что проверка только подтвердила наши данные, и дали добро на посещение соседа. В результате обмеров и скрупулезных подсчетов, оказалось, что там даже до плана не дотянули.
После этого имидж краснополенцев по этому показателю, да и вообще, здорово пошатнулся, а наше хозяйство заняло свое место на областной Доске Почета. И никогда больше никому его не уступало. Не потому, что я красиво отчитывался, а потому, что люди наши, красиво работали и понимали, какое место занимает в хозяйстве сено. Так мы и жили.
А вообще, идея соревнования, отражением которой явились те «почетные доски», в принципе была неплохой. Она ведь заключалась не в том, чтоб показать, кто кого и на сколько - обманет, а кто действительно больше и лучше сделает. А уж как эту   форму  отражения  итогов  использовали  разного  рода  коньюктурщики –это  отдельная  тема.

                ДИПЛОМ

В принципе «диплом» (аттестат) — документ, свидетельствующий о том, что его обладатель, конечно, если это касается системы образования, прошел определенный курс обучения, прошел соответствующие контрольные испытания и получил ту или иную специальность. Человечество за многие годы эволюции пришло к ныне действующей системе засвидетельствования права индивидуума на официальное признание его специального образования. Несмотря на общеизвестное замечание о том, что не надо иметь высшее образование, лучше иметь среднее соображение, внимание к образованию и особенно распространенное стремление к получению диплома не потеряли актуальность и в наше время. Не только в нашей стране, но и в большинстве стран мира понятия «получение образования» и «получение диплома» постепенно разделились по сути.
Раньше превалировало желание получить образование, т.е. чему-то научиться, то диплом в этом случае не играл самостоятельной роли. Он был просто фиксацией факта получения образования, и шел, действительно, образовательный процесс Так было до тех пор, пока в этот процесс не вмешались деньги.
Оказалось, что диплом просто можно купить, причем чуть ли не по любой специальности. Похожее случилось и со спортом, культурой, искусством и т.п. Появилась возможность покупать не только дипломы и почетные места в конкурсах и состязаниях, но и депутатские мандаты любых уровней и т.п. В принципе, этими действиями сегодня никого не удивишь, да я и не пытаюсь это делать. С высоты прожитых лет, можно более философски относиться и к этому. Ну, покупают — и пусть себе покупают. Рынок ведь. Спрос диктует предложение, кому это мешает!
Одно могу сказать определенно — по жизни есть масса примеров, когда какому-то конкретному человеку, действительно мастеру своего дела, независимо от вида деятельности, можно выдать аттестат или диплом, даже без прохождения им специального курса обучения. И на оборот, — бывают такие «обученные», что и им диплом не стоит выдавать даже после неоднократного прохождения того или иного курса обучения.
Такова жизнь, и жаль, что такие принципы не культивируются официально.
История, которую хочу рассказать, произошла в начале семидесятых годов прошлого века. Это было время, когда наши родные партия и правительство на какой-то период более пристально оглянулись на свое же село, в том числе на его обитателей. Появились на селе паспорта, стало более свободным перемещение по стране, наконец, стало модным награждение передовиков сельхозпроизводства льготными или бесплатными путевками в санатории, дома отдыха и т.п. Конечно, и в этом было немало бутафории, так как таким образом заполнялись места в пустующих в межсезонье санаториях. Но крестьяне, тем более передовики, и не могли идти в отпуск летом, в разгар страды, поэтому с удовольствием заполняли зоны отдыха позд-ней осенью или зимой. В городах, напротив, на этот период давали путевки далеко не передовикам производства.
Зимой семьдесят пятого года большая группа передовых механизаторов нашей области была облагодетельствована путевками в Кабардино-Балкарию, в город Нальчик. Был среди них и представитель нашего колхоза, очень добросовестный и серьезный человек, казах по имени Мухтар. Волею случая, он стал свидетелем были, о которой пойдет дальше речь. Но рассказал мне он об этом не сразу после приезда, а гораздо позже. На то были причины.
Когда они всей группой прибыли в Нальчик, их расселили в одном санатории. Соседом по комнате оказался тоже тракторист — из соседнего с нашим района в Казахстане. Мухтар, когда рассказывал, все подчеркивал, что сосед по комнате, звали его Ахметкиреем, был откуда-то с юга, то есть, как он выразился, «не нашего джуза» (клана, ареала, племени). Этим порядочный Мухтар хотел как-то дистанциироваться от соседа по комнате, подчеркивая, что «наш» так бы не поступил. Когда они немного освоились, вместе начали ходить по городу, на процедуры. Ахметкирей был помоложе, хотел развлечений, начал ходить на танцы, с кем-то знакомиться, потом где-то ночевал, но Мухтар на это не обращал внимания — молодой парень, первый раз из дома вырвался, пусть гуляет, лишь бы плохого ничего не делал.
Но однажды утром Ахметкерей попросил Мухтара пойти вместе с ним к бювету — попить воды. Раньше они ходили вместе «на водопой», потом он как-то откололся, и вдруг просит пойти с ним снова. По дороге к бювету он признался, что не просто так пригласил Мухтара. На днях, когда он пил воду, к нему подошел прилично одетый молодой парень, по виду кавказец, спросил, откуда приехал, сказал, что бывал в наших местах, а минут через пять прямо спросил: «Тебе надо диплом университетский?» Ахметкирей, как тракторист, от такого вопроса опешил, а как человек, сразу ответил: «Да, надо». Парень тут же спросил: «А какой, на кого?» Узнав перечень направлений, по которым готовил специалистов единственный в республике университет, остановились на наиболее близкой для Ахметкирея специальности — зоотехник. Цена вопроса, читай, диплома — 3000 рублей. Договорились, что Ахметкирей за пару дней согласует вопросы по телефону с женой, а через день, то есть, сегодня, он к указанному времени должен прийти к бювету уже с деньгами и получить диплом.
Ахметкирей понимал сложность ситуации, поэтому и пригласил Мухтара пойти вместе на эту рискованную встречу. Деньги вчера жена прислала телеграфом, они при нем, поэтому может быть всякое. Однако все прошло чисто. Парень появился точно в назначенное время, показал диплом, вкладыш с оценками и даже университетский нагрудный знак. Посмотрели Мухтар с Ахметкиреем на все это хозяйство, вроде все правильно, и отдали деньги. Взяв диплом, расстались с молодым человеком — и больше его не видели.
Дело вроде было сделано. На Кавказе еще в советские времена можно было купить любой документ, в т.ч. диплом, поэтому не котировались кавказские дипломы, в первую очередь, у самих кавказцев, которые, зная ситуацию, просто не верили в подлинность даже настоящих дипломов.
Надо признать, что тенденция сперва купить диплом, а потом уже учиться специальности, существовала не только на Кавказе, но и в республиках Средней Азии, Казахстана. Я мог бы привести многие примеры, когда человек, показывающий какой-то аттестат или свиде-тельство — водителя, киномеханика или там младшего животновода, в глаза не видел автомобиля или киноаппарата, а техник-механик не знал, что такое болт и резьба. Диплом был у них символом права, а про знания никто никогда не вспоминал, да никто и не спрашивал.
Как-то раз, сидя по какому-то поводу за дастарханом у одного уважаемого аксакала, я в конце тоста сказал ему: «Будьте здоровы». Хо-зяин в ответ: «Какой здоров, какой здоров! Псе ми больной. Главное, Баска (так старики меня звали), чтобы был диплом и папка». Когда он произносил это «и папка», то засунул ладонь правой руки подмышку левой руки, показав место той папки, как символа должности. Любой, лишь бы при ней быть. Но так было раньше, может   быть, получение диплома тогда являлось одним из способов заявить о себе тем, кому трудно было сделать это другими способами.
Сегодня — времена другие. Деньги, связи, отсутствие комплексов решают почти все, а образовательный бум снова набирает силу. Непонятно почему, но вернемся к нашей были.
Когда Ахметкирей вернулся из Нальчика, он первым делом пошел к директору совхоза, сказал, что больше не желает работать на тракторе, и выложил тому на стол университетский диплом зоотехника. Садык, так звали директора, был одноклассником Ахметкирея, но более расторопным и сообразительным. Он закончил какую-то годичную специализированную школу, лет десять работал бригадиром на ферме. Умел угождать кому и когда надо, потому, когда ушел их директор, его поставили во главе совхоза. Садык долго и внимательно рассматривал диплом и нагрудный знак, а потом заявил: «Ну что ж, я сделаю тебя заведующим овцефермой, но при условии, что ты мне тоже привезешь такой же диплом».
Через несколько дней Ахметкирей уехал в Нальчик и где-то через пару недель привез Садыку диплом зоотехника. Ну, привез — и привез, ничего же не изменилось, Садык, как был, так и есть — уважаемый директор. Жил бы себе, работал на здоровье, пустив слух, что поступил заочно учиться, ездил бы под видом сессии в свой же отпуск и выжидал время. Но нет, диплом тщеславным огнем жег Садыку карман, и он не выдержал. На ближайшем районном партийно-хозяйственном активе Садык появился в новом блестящем костюме, на лацкане его пиджака сверкал новенький университетский знак. Где-нибудь в других странах никто бы не обратил внимания на этот злосчастный знак и не придал бы ему особого значения, но только не у нас.
В районе все друг друга знали, тем более руководители хозяйств. Во многих головах тут же появилось летучее желание немедленно выяснить, почему у него есть, а у меня нет? Где он взял и т.д..
В итоге, через время, к Садыку нагрянули двое ребят в штатском из областного КГБ. Проверили диплом, затем изъяли его и уехали. Эта история стала достоянием гласности на уровне области. Естественно, как всегда бывает в таких случаях, все, особенно районное руководство, отмежевались от Садыка. Недели две-три ждали, что же будет дальше, одни сгорали от жажды чего-то доказать, другие просто с интересом, третьи — с опаской за свое положение. А в Нальчик была отправлена специальная группа из области. Когда она вернулась, то было обнародовано заключение, что диплом... п о д л и н н ы й. На этом инцидент был окончен. Скорее всего, кем-то окончен. Ни Мухтар, ни я об этом так и не узнали, да и зачем нам это было надо. Сейчас — тем более. Диплом сегодня купить — так же просто, как и любую другую вещь.
Да дело и не в этом Ведь в начале нашей были было сказано, что некоторым людям можно выдавать дипломы, звания и т.п. атрибуты отличия, просто по их жизни, другим же вообще выдавать не стоит, даже если они чему-то обучались, вернее их обучали, но они ничему так и не научились. Да и не научатся!.

                ПРАВИЛА - ДЛЯ ПРАВИЛЬНЫХ?
За много тысячелетий своей эволюции человечество пришло к государственному устройству, убедившись в том, что единая государственная власть лучше, чем родоплеменные распри. Государство предполагает единые и обязательные для всех его граждан законы-правила и для их исполнения использует все имеющиеся в своей компетенции средства, в том числе уголовно-силовые.
Для осуществления контроля за исполнением законов-правил пришлось создавать многоуровневые институты контролеров-инспекторов, которые постепенно сложились в довольно солидную, неистребимую ни при каких режимах, прослойку между двумя основными государственными составляющими — властью и обществом. Настолько мощную, что иногда становится непонятно, кто все-таки законодательная или исполнительная власть, а кто инспекторско-контролирующая прослойка. Инспекторы — налоговые, страховые, инспекторы — пожарные, экологи, санэпидемиологи, дорожники, лесники, фитосанитары, защитники животных и еще по нескольку сот направлений контроля — прочно вошли в нашу обыденную действительность. Я не берусь утверждать, что жизнь наша по всем направлениям развивается прямо или обратно пропорционально количеству проверяющих инспекторов, а просто пишу жизнь, как она есть, или по крайней мере о том, какой она была совсем недавно. Ситуация с контролем в принципе не изменилась и в настоящее демократично-рыночное время. Просто инспектирующая прослойка, пустив корни в обе стороны, которые она разделяет (власть и общество), начала превращать свои функции в ремесло, путая часто инспектирующую составляющую с предпринимательской деятельностью. Так забота о соблюдении государственных законов-правил начала подменяться принципом — «А что от этого буду иметь я?».
Конечно, многое, если не все, зависит от людей, которым доверена сфера контроля, независимо от направления деятельности. И, что характерно, чем выше по уровню контрольная структура, тем выше и масштабнее соблазны и возможности.
Из всех моих тысяч встреч-пересечений с представителями инспектирующей прослойки ,могу сделать простое обобщение: никогда сознательно (нагло) не нарушать законы, не бояться любого официального инспектора и — главное — никогда не заводить друзей в этой прослойке, если ты сам не инспектор. Иначе здорово об этом пожалеешь. И еще убедился: законы и правила существуют для правильных.
В порядке иллюстрации — очередная глава из альбома жизни. Перевернем страницу.
1975-й год. Работал я главным бухгалтером колхоза. Хозяйство было солидное, многоотраслевое. В те времена в стране уже были проблемы с мясом, и все чаще с пастбищ и ферм начали пропадать животные, особенно овцы, с наших отгонных пастбищ, расположенных в горах за 20-30 километров от центральной усадьбы. Чабаны начали просить оружие для охраны. Я оформил необходимые разрешительные документы, взял в охотничьем магазине счет на ружья и боеприпасы, оплатил, сколько положено, и выехал в областной центр получать все это. Взял с собой шестилетнего сына, въехал на территорию центрального рынка, поближе к охотничьему магазину. Сын при открытой двери — за охранника, ну а я ношу из магазина товар. Все-таки — 20 ружей, 100 кг разной дроби и много еще кое-чего. Когда почти заканчивал погрузку, подошли двое милиционеров — лейтенант и старший лейтенант. Спросили документы на машину, груз и водительское удостоверение, а также, почему въехал на территорию рынка. Я объяснил, что, получая боеприпасы, не могу оставить машину на улице за 25 метров от забора, потому и въехал.
— А вы знак, запрещающий въезд, видели?
— Да, видел, — ответил я.
— Значит, вы сознательно нарушили правила движения? — спросил старший лейтенант.
— Выходит так, что мне было делать.
Я понял, что им нужна причина, чтобы придраться, ведь в путевке написано, что я — главный бухгалтер колхоза. То есть со мной есть смысл иметь дело...
Раскладываю полученные боеприпасы — смотрю, старший кладет мое водительское удостоверение в карман, и они собираются уходить. — «Товарищи», — говорю им, — а вы, собственно, кто будете?
Старший назвал фамилию и добавил — начальник ГАИ. И они ушли с моими правами.
Я записал его фамилию и поехал домой. В путевом листе на полстраницы старший запечатлел мои нарушения и написал, что изъял права   (удостоверение).
Подчеркиваю, это было летом 1975 года. Месяца три я ездил без прав по территории колхоза, даже иногда выезжал в район. Шла уборка, и мне некогда было ехать в областной центр на поиск прав, так как не было в этом острой необходимости.
Где-то уже поздней осенью позвонил мне домой наш заведующий автогаражом, Алексей Свистуненко. Жил он рядом, на этой же улице.
— Зайди, ко мне, Андреич, пожалуйста. Тут гости из области приехали, солидного уровня, мне с ними не очень уютно беседовать. Приди, помоги, — сказал завгар.
Когда я зашел, на ковре в большой комнате сидели двое незнакомых мужчин в гражданской одежде, но с довольно независимым, вызывающим видом.
Познакомились. Один из гостей был по должности начальником отдела по безопасности движения областного автотреста, другой — его водитель.
Сидели мы за дастарханом долго, даже бешбармак два раза готовили. Я несколько раз порывался уйти, но хозяин буквально умолял меня побыть до конца, а то он не знает, что с этим гостем делать. Просидели мы весь воскресный день; дома в селе полно работы, но пришлось, раз это надо в интересах нашего хозяйства и личного нашего заведующего автотранспортным цехом.
Чтоб не утомлять рассказом, добавлю, что поздним вечером погрузили мы гостя — начальника — в его машину, положили на дорогу пару бутылок водки, кулек с бешбармаком и выпроводили...
Но перед этим, пока он был еще в сознании, я рассказал, как, за что и кто изъял мое водительское удостоверение.
— Это плевое дело, — сказал мой новый знакомый, — приезжай, я за 10 минут верну тебе права.
На следующий день, в понедельник, я заказал машину в город и попросил, чтобы завгар сел за руль. Не поеду же я сам без него. После вчерашнего начальник меня может не вспомнить.
Часа через три мы уже были у дома, где жил Сагимбай (так его все звали). Мои предположения подтвердились лишь частично. Как: у большинства «употребляющих» почти ежедневно разнопрофильных инспекторов, у него была определенная врожденная или приобретенная «остойчивость» на алкоголь. Он сам вспомнил о моих отобранных правах и тут же предложил за ними проехать. Но сперва куда-то заехать — попить минеральной воды. А то — нехорошо как-то.
Заехали в ресторан. Там они с нашим завгаром пригубили бутылку коньяка Я сел за руль, а они вдвоем — рядом, в двухместной кабине ГАЗ-51, и мы двинулись в сторону областной ГАИ, что на восточной окраине города. Приехали. Принявший обычную для себя форму Сагимбай пошел в ГАИ. Мы — за ним.
В картотеке моих прав не было. Сагимбай уточнил у меня фамилию инспектора, изъявшего документы. Я назвал. Он куда-то пошел, вернулся и сказал, что в городе такого нет — это был человек из района.
«Ну, — думаю, — началось! Наша область по территории в 10 раз больше Молдавской ССР, иди, ищи этого инспектора».
Но Сагимбай уже навел все справки. Оказывается, что тот старший лейтенант — уже капитан; и, когда недавно в областном центре были образованы три внутренних района, его перевели в один из них начальником ГАИ.
Сагимбай тут же нашел его по телефону, и мы поехали в тот РОВД.
Зашли в кабинет к капитану все втроем — Сагимбай и я с завгаром. Сагимбай, не здороваясь, сказал капитану пару вступительных слов по-казахски, затем, вперемешку с крутейшими русскими матюками, в угрожающей форме изложил суть нашего визита. В сжатом виде его крик сводился лишь к одному вопросу: как инспектор осмелился забрать права у его, Сагимбая, друга, т.е. меня, — с немедленным требованием вернуть права хозяину. Меня поразило то, с каким испугом побледневший капитан все это выслушал и как тихо сказал:
— Права его — в картотеке областного ГАИ.
— Ты чего врешь! — закричал Сагимбай, — Нет там прав! И почему ты их не сдал в ГАИ сразу, думал навариться на главном бухгалтере? Ну, я тебе покажу!
Мы снова вернулись в областное ГАИ. Мои права лежали в картотеке в ячейке на букву «Г». Успел капитан-таки доправить их, пока мы были у него. Сагимбай вручил мне права, и тут я совершил одну из жизненных ошибок, о которой не раз сожалел в течение почти года после этих событий.
Права у меня были 1957 года, с талоном предупреждения, а как раз в начале семидесятых, объявили о замене в Союзе прав на новые, без талонов, но с категориями. Я подержал права в руках, потом вернул Сагимбаю и попросил сразу поменять их на новые.
— Без проблем, — сказал он и положил права в карман, — только передай две фотокарточки.
Затем попросил отвезти его домой. Жест был понятен. Поехали к нему, я, естественно, за рулем. По дороге заехали в фотографию. Я сфотографировался, а квитанции отдал все тому же Сагимбаю, так как фото пообещали сделать только к завтрашнему утру. В новом микрорайоне, где была квартира нашего лоббиста, снова посетили ресторан. Плотно посидели, вечером отвезли Сагимбая, и в ночь отправились домой. Завгар всю дорогу спал и уже в гараже объяснил мне причину необычного и довольно смелого поведения Сагимбая вообще и в областном ГАИ, в частности. Ну, понятно, что он был начальником службы безопасности, но так бесцеремонно вести себя в облгосинспекции мог только очень влиятельный и независимый человек, каким собственно он явно не был.
— Тогда, в чем же дело? — недоумевал я.
Все оказалось очень просто. Ситуацию, поставив машину, мне разъяснил завгар, пока мы шли из гаража по домам.
Выяснилось, что наш Сагимбай и полковник, начальник областной госавтоинспекции, женаты на родных сестрах, т.е., по-нашему, они были свояками. Сагимбай был женат на старшей сестре, да и сам был на год или два старше полковника. Потому, даже несмотря на то, что свояк, во-первых, был выше по статусу, да и на престижную должность Сагимбай попал, конечно же, благодаря ему, он, в силу мусульманских да и вообще восточных обычаев, считал себя старшим во всем.
Удивительно, но свояк-полковник не противился такому положению и доверял, да и прощал Сагимбаю многое, если не все.
Жизнь текла своим чередом. Я продолжал ездить без прав и ждал звонка от Сагимбая.
Но вместо звонков о передаче нового удостоверения, на очередной выходной я получил представительную гостевую группу — в составе Сагимбая, его свояка, начальника областной ГАИ вместе с первым его заместителем, еще каким-то их родственником, и водителя. Погода была морозная, но без бурана, да и снега в тот год было мало, так что гости без проблем добрались до нашего села на диковинных в то время «гаишных» «Жигулях». Подъехали прямо к моему дому, но так как двор был метра на три забит снегом, то машину оставили прямо на улице. Так она и стояла на проезжей части весь день, благо было воскресение, и движения по селу практически не было.
Я принял гостей дома, но чувствовал какую-то их скованность, по-этому за несколько минут договорился с соседом через дом, Темирбаевым Синтаем, он у нас забойщиком скота работал, чтобы он забил трех моих овец: одну голову прямо сейчас, и поставят варить бешбармак, а две головы попозже к вечеру. Когда поставят мясо варить, пусть к нам придет и позовет к себе в гости.
Синтай все понял Это был высокопорядочный, аккуратный и исполнительный человек, а главное — понимающий. Под стать ему была и его жена. Конечно, я знал, кого попросить, да и жили мы с Темирбаевыми как добрые соседи. Синтаю, конечно, импонировало, что именно у него будут трапезничать такие высокие гости. Народ в селе все и всех видит, поэтому и мне не надо особо светиться, тем более из-за ничего, и- Синтаю почтение.
Я позвал к Синтаю пару своих соседей. Того же заведующего гаражом, он жил напротив. Ну, агронома Хайрашева Дюсембая, и еще пару ребят-соседей. Позвал, честно говоря, для массовости, чтобы как-то отвлечь внимание гостей от моей персоны, в какой-то мере разбавить насыщенность предстоящей трапезы, а в том, что она будет насыщенной, я не сомневался с первых минут появления гостей. Да и не зря же они в такую даль ехали.
Действительно, мы провели за дастарханом часов семь. Обоюдная вначале настороженность быстро прошла, гости, в принципе, были нормальные ребята. Свободно общались, дело дошло до песен, мне пришлось баян из дому принести. В общем, все получилось, как надо. Никого не надо было штабелями грузить, как часто бывало в подобных случаях. Погрузили только двоих разделанных овец с овчинами и осмаленными головами, да недопитые пол ящика водки. Мне неудобно было спрашивать Сагимбая насчет моих новых прав на вождение, а сам он ни словом об этом тоже не обмолвился. Зато через день позвонил и сказал, что мои фотокарточки не получились, надо снова сфотографироваться. Тут же позвонил его свояк-полковник (видимо, они вместе где-то были), еще раз поблагодарил за прием и обещал всегда и во всем любое содействие и поддержку.
Перед новым 1976 годом, погода испортилась, пошли бураны, бездорожье, и я только недели через три, смог сфотографироваться в районе. Теперь искал оказию, чтобы передать фото Сагимбаю. Оказия нашлась неожиданно. 30 декабря в сильнейший буран, у меня в кабинете появился парень с погонами лейтенанта, передал привет от Сагимбая и на словах поведал, что свояки-инспекторы где-то на ипподроме сумели купить выбракованную лошадь, и теперь в одном пригородном селе поставили ее на откорм, чтобы после поста зарезать на мясо. Им, мол, обещали достать лошадь еще осенью, но получилось только сейчас. И теперь им надо достать корм, сено и овес.
«Ну, — думаю, — слава Богу, что хоть конь у них уже есть. А то на рынке лошадь на мясо стоила тогда 4-5 тысяч рублей».
Что было делать? Выписал я себе тонну сена и двести килограммов овса, погрузили мы тюки и мешки на мощный автотрестовский вездеход ЗИЛ-157, добавил я от себя пару бараньих туш, и посыльные отправились в буранную степь. С ними я передал свои фото на права. На другой день я позвонил Сагимбаю. Не найдя его, — полковнику в ГАИ. Узнал, доехала ли машина, и поздравил с наступающим Новым годом. Полковник сказал, что все нормально, благодарил и тоже поздравлял, приглашал и т.п.
Январь нового года у меня, как у главного бухгалтера, был более чем насыщен. О правах думать было некогда — то дороги не было, то некому было поручить мои личные проблемы, а подключать случайных людей я не хотел, да и не должен был.
Когда я в начале февраля появился в областном центре, естественно, с «гостинцем» в виде двух живых крупных баранов, то с Сагимбаем не встретился, он был где-то в Алма-Ате на курсах повышения квалификации. Заехал к полковнику в ГАИ, оставил гостинцы. Посидели у него в кабинете. Затем он поводил меня по офису, познакомил с ведущими работниками областной ГАИ. Вообще, полковник, в отличие от его свояка, был довольно выдержанным, серьезным и думающим главным областным инспектором. И, что очень тоже было немаловажно при его должности, — несгибаемым и «неопрокидываемым». Мне довелось на своем веку видеть и знать многих инспекторов — от районного, областного и до республиканского уровня. Основная масса из них, неважно от направлений деятельности (охот-рыбонадзор, пожарные, экологи, ревизоры и иже с ними), правда, из тех, с кем мне приходилось общаться по долгу службы, как правило, была «сгибаемая», вернее складываемая и практически ежедневно доставляемая домой в горизонтальном невменяемом положении. Не знаю даже, стоит ли их за это осуждать. Жизнь их такими делала. А кто был другим — тот в этих структурах не работал.
Но это — отдельная тема. А я все-таки закончу эту типичную быль, просто как штрих из нашей жизни.
Постепенно я стал своим человеком в областной ГАИ. Мог решить любые вопросы не только в своем селе, но и в целом нашем районе. Смешно вспоминать, но начальник ГАИ нашего района, не раз обращался ко мне с просьбой решить тот или иной вопрос, связанный с автотранспортом, движением и т.п. И я решал любые вопросы, лишь бы в ДТП не было летальных случаев. Решал, уже не обращаясь с Сагимбаю или к начальнику областной ГАИ, а напрямую работая со службами. И самое нелепое во всем этом было то, что я, помогая многим людям, сам почти год ездил без прав!. Да мне при этой ситуации они и не были нужны.
Чтобы не сложилось впечатление, что меня инспекторы держали «на крючке» и год «доили», скажу честно, — «гостинцы», которые я им передавал, стоили, в принципе, копейки. Конечно, если собрать их все вместе, за все время, то, по существующим в те времена «нерыночным» ценам, за них можно было бы просто купить десяток удостоверений. Но то, что получил взамен лично я, нельзя было купить и за стократную стоимость всех моих, в принципе, дружеских подарков. Да, Сагимбай, к сожалению, при всем его уме и сообразительности, был взбалмошным и неорганизованным, а главное — «сгибаемым» очень часто до горизонтального положения. Да, может, он и думал, что держит меня в заложниках ситуации с правами, каждый раз придумывая новую отговорку — то фото не то, то бланков нет, то еще чего-то или кого-то нет и т.п. На самом деле я мог бы обойтись без него, ибо, как было сказано, — вышел на совсем другой уровень общения и влияния, действуя уже через областную ГАИ, минуя Сагимбая. Я в то же время не отталкивал его в благодарность за то, что при его посредничестве вышел на высший областной уровень. И Сагимбаю необязательно это было знать. Но время шло, уже началось лето, и впору было отмечать годовщину моего «бесправного» бытия.
Не знаю, сколько бы это еще продолжалось, так как мне было и без прав неплохо, и события мне торопить не хотелось. Не хотелось потому, что не хотел портить настроение начальнику ГАИ. Он просто не поймет, как я, помогавший стольким людям, причем бескорыстно, не сказал ему, что сам прав так и не имею. Не мог же я ему сказать, что Сагимбай взял в карман мои права и учетную карточку, и никак не может их найти, придумывая для меня различные отговорки и уклоняясь от встреч со мной. Не хотел я становиться причиной раздора между свояками и терпеливо ждал, делая вид, что все хорошо.
Развязка наступила неожиданно и быстро. В силу непредвиденных обстоятельств, связанных со здоровьем жены и моим, мы были вынуждены поменять место жительства и вернуться ко мне на родину, в Приднестровье. Уже имея билет на самолет, я позвонил Сагимбаю домой. Жена сказала, что его нет. Шесть часов утра, а его нет? Я не поверил, и как выяснилось, правильно сделал, ибо на следующий день он должен был ехать куда-то в Киргизию, в санаторий.
Погрузив вещи и семью в колхозный «РАФ», я еще раз позвонил. Никто не ответил, и мы отправились в город. В 14.30 у нас — прямой рейс на Кишинев. Было три часа до регистрации, когда я буквально влетел в квартиру Сагимбая. Жена, бедная, забитая его жена, знала меня, молча показала в спальню. Сагимбай спал абсолютно голым, лежал поперек кровати, весь мокрый от пота. Начало августа, на улице — сорокоградусная жара, кондиционеров тогда мы не знали. Вместе с женой мы его умыли, одели, посадили в нашу машину и через минут тридцать ,были в областном ГАИ.
Сагимбай никак не мог придти в себя. В машине была минеральная вода — напоили его, привели в чувство. Не давая опомниться, я потащил его в ГАИ. В течение нескольких минут мне выписали новое удостоверение. Оформлявший все это начальник отдела с недоумением смотрел на нас с Сагимбаем, но вопросов не задавал. Машинально проставил мне в правах штамп «разрешено» — по всем категориям от А до Е, причем поперек линий. Я взял права и карточку, попрощался и вышел. В приемной спросил, есть ли начальник? Он, к счастью, был где-то в обкоме партии. Затем сел в машину и поспешил в аэропорт. Сагимбай остался в ГАИ, некогда было завозить его домой, да и не очень хотелось.
В половине пятого вечера мы были уже в Кишиневе, а в семь — у отца в Слободзее.
Все, что до тех пор было, отсеклось, как какой-то сон. Уже на второй день я вышел на работу в Совет колхозов своего родного Слободейского района, после 22-летнего отсутствия.
Еще вчера я был авторитетом областного масштаба, сегодня — никто, хотя и вернулся домой. Надо было снова завоевывать себе место и на работе, и в обществе. Но, имея определенный опыт общения с инспекторской прослойкой, дружбы больше ни с кем не заводил, и другим не советую — по тысяче разных причин, часто от нас самих не зависящих. И какими бы хорошими и справедливыми они (инспекторы всех уровней и направлений) не казались, в каких бы дружеских отношениях вы с ними не были, если им придется выбирать между долгом, службой, совестью, личной выгодой и вами, в итоге они всегда, абсолютно всегда, выберут не вас
Такова жизнь и такова специфика инспекторской деятельности. Ничего и никогда в этом плане не изменится. И правильно говорят, что инспектирующие, как чиновники, — всегда гнобят народ, а, как люди, — они дважды грабят государство, так как наживаются именно на несоблюдении законов.
И все-таки: для кого пишутся законы-правила? Неужели только для «правильных»?