Дождь пахнет небом

Утро началось с "двоек" - мокрых, чёрных птиц. В тетради синели  каракули, угрюмые, безнадёжные, словно глаза Светы, старшей сестры.  Несколько месяцев назад она переехала к парню  по имени Димарик. Он три раза сидел в тюрьме и очень этим гордился.

Учительский крик раскалённой иглой вонзался в мозг. Насмешки одноклассников  напоминали комья мокрой чёрной земли. "Мишка-бомж! Мишка-бомж! Ходит в обносках, и даже кнопочного телефона у него нет! И вообще дебил!"  - кричали они на большой перемене. Мальчик закрывал  руками лицо   и представлял, что он - в лесу, где изумрудится зелень и дремлет добрый, ворчливый мох.

"Никакой я не бомж! -  мысленно негодовал десятилетний Мишка, возвращаясь из школы. - Я в квартире живу,  пусть и в съёмной, а не на скамейке". Накрапывал дождь, мелкий и нудный. Перелетали с ветки на ветку  птицы. Мишке представлялось, что это - плохие оценки. Его собственные или чьи-то ещё. Словно мамины крики, чернела земля на обочинах дорог.

Уже много лет мама работала далеко, на вахте, как выражались соседки. Копила на собственное жильё. А, когда приезжала, всегда начинала на кого-нибудь кричать. Грозилась отправить Мишку в интернат для дефективных, ругала отчима дядю Илью за пьянство, беспорядок и лень. Называла Лёньку, старшего брата Мишки, бесчувственным эгоистом.

Мишка  не заметил, как оказался в собственном дворе. Чуть поодаль зловеще чернел сосновый лесок, справа притаились  гаражи. А прямо перед Мишкой  голубела панельная, мокрая от осеннего дождя девятиэтажка.  Несчастная, мрачная, озлобленная на весь мир, как сестра Света. Их кухонное окно на третьем этаже рвотно, негостиприимно  желтело.

 Мишке  не хотелось  идти домой. Дядя Илья работал сутки через трое.  Отдыхал он в обнимку с бутылкой за липким от грязи обеденным столом. Сегодня был день высокоинтеллектуального досуга. Мишке представилась кухня, окутанная клубами сигаретного дыма. "А в комнате, наверное, Лёнька уснул перед телевизором. Он в последнее время либо где-то бродит, либо спит. При Светке было лучше", - поморщился Мишка.

И тут же из пелены дождя явилось  холодное, серое, склизкое  воспоминание. Позапрошлой осенью Света пошла на день рождения   к однокласснице. Вернулась на рассвете, а после  сидела у окна и плакала. По стеклу стучали  бесприютные капельки осенней мороси, серебрилось платье капризницы Рассветы.  Лицо у Светы   было нехорошим, покрытым ссадинами и синяками.

- Ты  чего, Света? Что случилось? - Мишке и самому хотелось заплакать.


- Да уйди ты! И без тебя тошно! - закричала Света. Голос у неё стал колким, как осколки зеркала, которым крошечный Мишка много лет назад  порезал пальцы.

Мальчик вернулся в постель, залез с головой под одеяло и разрыдался. Порезался криком Светы, которая всегда была такой доброй, такой понимающей.

А потом Свете  стало нездоровиться. Её часто тошнило, она нередко плакала, прижавшись лбом к оконному стеклу. Вернулась мама, они со Светой закрылись на кухне и о чём-то долго говорили. Мама раскричалась, а на следующий день куда-то увела Свету. С тех пор сестра стала безысходноглазой, печальной. Но болезнь прошла. "Странно, Свету же вылечили. Почему она продолжает грустить?"  - недоумевал Мишка. Сестра  мрачной тенью бродила по квартире, не обращая ни на кого внимания, а вскоре после восемнадцатого дня рождения переехала к Димарику.


В последнее время и Лёнька стал каким-то чудным. Много спал или где-то бродил, раздражался на Мишку без причины. Временами Лёнька  лежал в постели по целым дням, грустный, серолицый, страдающий.

В общем, квартира их давно стала колкоугольной, холодной и неуютной. Немного поразмыслив, Мишка отправился к гаражам. Там его ждали друзья, компания, которой верховодил пятнадцатилетний Серёжа Костромин.

- Эй, мелкий, дело есть, - пробасил Серёжа. - Сможешь, как в прошлый раз достать нам  энергетиков? Ну ты понял.

Мишка радостно улыбнулся и побежал по направлению к ближайшему супермаркету. Он уже не раз прятал под курткой баночки с энергетическими напитками  и выносил их на улицу, не расплатившись. Кассирши и охранники ни разу его не заподозрили. Мишка всегда одаривал их эльфийской, как выражалась  соседка по этажу, улыбкой. Что значит эльфийский, Мишка не понимал. Но факт оставался фактом. Мишке ничего не стоило позаимствовать или попросту украсть энергетический напиток. Правда, больше одной баночки в одном магазине Мишка не брал. Предпочитая наведываться в пять-шесть супермаркетов, чтобы обеспечить друзьям приятный досуг.

Иногда Серёжа угощал Мишку энергетическим напитком. После у мальчика болела голова, а сердце начинало биться часто-часто, как во время острых, словно  осколки разбитой посуды, скандалов. Но Мишка никогда не отказывался от энергетика. Ведь тогда бы Серёжка и его друзья стали над ним смеяться, обзывать дураком и маменькиным сынком. По этой же причине Мишка  иногда курил дешёвые, неприятно пахнущие  сигареты, с трудом сдерживая рвотные позывы.

Они долго сидели за гаражами, курили, смеялись, пили энергетики.
Тринадцатилетний Васька Измоденов похвастался, что его старшего брата посадили в тюрьму за грабёж.

- А у моей сеструхи парень в тюрьме аж три раза был, - улыбнулся Мишка. - Кражи!
 
- А у меня отчим оттуда недавно вышел, - пробасил Серёжа. - Убийство в состоянии аффекта.

- А у меня мамка сидит. Тётку одну порезала из-за любовника. Я теперь с бабкой живу.

За этими интересными, содержательными разговорами ребята не заметили, как приползли синекожие октябрьские сумерки. Пора было возвращаться в неуютные  жилища, лишённые радости, добра и семейного тепла.

Мишка с тоской побрёл к голубевшей в полумраке девятиэтажке. На лестничной площадке он столкнулся с соседкой Ириной Ивановной.

- Что, Миша, домой возвращаешься? Уроки будешь учить? Красивые у тебя волосики, льняные, и кожа белая. Ну чистый эльф. Эх, приодеть бы тебя! Вот  подруга приболела. Несу ей лекарства. Заходи как-нибудь,  -  и соседка направилась к лифту.

На кухне было дымно,  крикливо и невыносимо. В комнате надрывался телевизор. В кресле сидел Лёнька, страшный, чужой, искажённолицый.

- Лёня! Лёня, ты чего?  Лёня! - закричал, заплакал Мишка и стал трясти брата за плечо.

- Дядя Илья! Там Лёньке плохо. Я не знаю! Я не могу! - всхлипывая, бормотал он.

- Уйди, пацан, не мешай, - пробасил дядя Илья и продолжил  пьяный спор с каким-то усачом в белой майке.

Мишка выбежал в подъезд и принялся стучать и звонить во все соседские квартиры. В конце концов, ему открыла худощавая брюнетка.

- Чего тебе? Брату плохо? А сколько ему лет? Пятнадцать? Ну ладно, обожди минуту, - она сходила в комнату за смартфоном и мучительно долго набирала номер "скорой" длинным, наманикюренным пальцем.

Мишка провалился в жёлто-серую тьму, где гремели злые голоса и ползали табачнодымные змеи.

***

Проползло три дня. А, может, четыре? На похороны Лёньки пришло много людей. Илья хмурился и смотрел в землю. Света глядела  на гроб зло, не отрываясь, без слёз. Ирина Ивановна вытирала платочком глаза.


- Не повезло мне с дитями! Ох не повезло! - жаловалась соседке  мама, полная, низенькая. Её короткие волосы, выкрашенные в цвет воронова крыла, отливали синевой в лучах осеннего солнца. - Одна залетела в шестнадцать лет. Слава богу, я вовремя спохватилась. Избавились. Сама её за руку отвела на аборт. А она хоть бы слово благодарности в ответ! Ну чистый отец. Он у неё в тюрьме сгинул. Парня такого же нашла, как только восемнадцать стукнуло.   Другой от передозировки в пятнадцать лет помер. Я на вахте, надрываюсь, работаю до седьмого пота, а он вон чем занялся. Такой же, как его папаша-дебошир. А младший вообще идиот. Одни "двойки" в дневнике. Лучше бы я его не рожала. Что с него взять, если папаша суррогатом каким-то отравился? У всех разные отцы, один другого хуже.   Эх, несчастная я, несчастная!


Ирина Ивановна качала головой, осуждая кого-то. Маму, её горе-мужей или неблагодарных детей? Мишка зажмурился, чтобы не видеть толпы равнодушных людей, не слышать почерневших от злобы маминых слов. Ему вспомнился далёкий июльский  день. Он тогда ещё не ходил в школу.

Света и Лёнька взяли Мишку с собой за город. В автобусе пахло бензином и старушечьими, затхлыми духами. Сидения потрескались от старости и горя. Но за городом Мишке открылся удивительный мир. Танцевали радостные зелёные травинки, напевали себе что-то под нос полевые синие цветы. Небо было подавляюще-огромным, лес похрустывал веточками  и как будто жил своей особой, неведомой жизнью.

За деревьями притаились паутинные, хитрые создания. Улыбались полянки и дремали старые пни, много повидавшие на своём веку. А потом пошёл дождь. Тёплый, добрый.

- Дождь пахнет небом. Правда, Мишка? -  задумчиво проговорил Лёнька.

- Как это? - удивился Мишка.

- Ну ты и фантазёр! - рассмеялась Света.

- Нет, правда, - обиделся Лёнька. - Дождь живёт в голубой стране, где дома прозрачные и хрупкие, а уличные музыканты целыми днями играют на ксилофонах. Там хорошо, спокойно. Никто не злится и не ругается. Люди делают всё, что захотят. А дождь день-деньской бродит по этим улицам и собирает цветы. Лишь иногда он из любопытства заглядывает  в наш мир. Но, к сожалению, приносит людям только запах неба.

"Я всегда буду помнить тебя, Лёнька. Тебя и эту твою фразу", - прошептал Мишка.

На исходе осени и в начале зимы, в зимнеснежные каникулы,  в ветреные февральские дни, в студёные  мартовские утра и в  прохладные апрельские вечера на стенах домов и подъездов появлялась одна и та же фраза: "Дошть пахнит небам". Это Мишка как умел чтил память старшего  брата.

 А в майские праздники  он всё-таки попался на краже в супермаркете. Прижимая к груди баночку с энергетическим напитком, Мишка бежал от разъярённой кассирши куда глаза глядят. Услышал визг тормозов, почувствовал страшную, тысячеигольную боль во всём теле. Солнце, словно  тарелка, разбилось вдребезги и погасло для Мишки навсегда.


Люди иногда вспоминают Мишку. Мать при этом разражается бранью: «Попал под машину, убегая от продавщицы. Вот ведь мелкий ворёныш, сволочное отродье!»  Сестра морщится от боли, соседка украдкой вытирает глаза, друзья, собираясь у гаражей, вздыхают по "малому". А на стенах подъездов и домов  куда-то идут, спотыкаясь, кривые буквы: "Дошть пахнит небам". Эта фраза единственное, что осталось от Мишки в равнодушном,  изменчивом мире, который его не принял.