Пора тополиного пуха-1

                "Худсовет"

В июне, укрывая бульвары тополиным пухом, природа словно стремилась к совершенству. Белоснежные облака плавно скользили по только что наросшему травянисто-зелёному ковру газонов и клумб с анютиными глазками. В углах тротуаров собирались целые пуховые шары, словно ожидая, когда же мимо пробежит озорной ребёнок и подбросит спичку.

На дворе стояла необычайно тёплая погода, совсем нехарактерная для начала первого месяца лета, когда ещё могут проскакивать похолодания с нудными моросящими дождями, а ночи пугают своей прохладой и непредсказуемостью.

Конечно, такое бывало и будет ещё не раз. Но сейчас всё изменилось. Глобальное потепление климата вносит свои коррективы: тают ледники, Гольфстрим меняет своё направление. И кто знает, что ещё происходит в мире? Каждому своё: кому-то всегда жарко, кому-то холодно. Но то, что в природе всё изменилось и теперь идёт по своим законам, — это факт.

В Москве же каждый день светит солнце, температура поднимается до тридцати градусов, а длинные июньские вечера становятся душными, как в парилке. Порой кажется, что воздух не просто горячий, а вязкий, с запахом выхлопных газов, пыльного асфальта и еле уловимым привкусом сирени, который, кажется, принёс с собой кто-то из прошлой жизни.

Бахарев встал, лениво потянулся и, взглянув в окно, убедился, что утро уже началось, а вместе с ним в этот мир пришёл новый день.

В календаре он новый, чего говорить, но пройдёт он, как всегда, по-старому. Как и все предыдущие дни, он будет складываться в семёрки, превращаясь в недели, а те, в свою очередь, в четвёрки, образуя месяцы, которые быстро скручиваются в декады и полугодия. И финал каждодневной гонки — очередной Новый год, который затем продолжается в Дне рождения. А это уже минус год. Вот так и отбрасываешь их один за другим, но куда деваться — время не остановить. Только оно знает, что будет завтра, а тебе остаётся следить за этим, иногда совершенно необдуманно вмешиваясь в его ход. Да и остановка его может произойти по самой глупой случайности, когда этого совсем не ждёшь. Вот вчера ещё оно шло, ничем не предвещая своего конца, а тут — бац.

Но не стоит об этом. У нас с вами только начало повествования, и будем придерживаться его — всему своё время.

Время тополиного пуха, кажется, длится вечно. Только прошёл он, и город наконец выполз в чистое лето, свободно вдохнув полной грудью, а тут не успел моргнуть — опять нежные майские листочки, а за ними опять он, лезущий в уши, ноздри, слепящий глаза, — вездесущий пух. Вот так и жизнь быстро превращается во что-то аморфное. Дунул раз — она и пролетела.

Побродив по пустой квартире и пнув свернувшегося клубочком кота, он лениво направился в ванную. Там он долго стоял под струями прохладной воды, охлаждая своё за ночь вспотевшее тело в ожидании хоть малого просветления сознания, которое сегодня должно было очень помочь ему на очередном худсовете.

Но в это душное безветренное утро любая вода казалась липко-тёплой. За ночь вода прогрелась в трубах, и холодной было не дождаться. Когда же она ещё поднимется наверх, уже та, что из труб, лежащих под землёй в прохладном коллекторе? Это сколько воды впустую вылить придётся?

Потом он долго растирал себя жёстким полотенцем, массируя спину, которая уже давала о себе знать. Но ходить к врачам было не в его привычках. Болячки, как назойливые пиявки, расползались по всему организму, мешая полноценно функционировать в социуме. Но он держался, опираясь на вечное «авось», которое так часто помогает людям, если они в это верят…

Да и тело пока способствовало этому: подтянутый живот, что для мужчины ближе к шестидесяти, большая редкость. Благородная седина аккуратно обрамляла лысеющую голову. Коротко подстриженная бородка и чёрные глаза с пронзающим насквозь взглядом. Но это не даёт повода считать его подобием знаменитых сыщиков Пуаро или Пинкертонов всяких, хотя тоже профессиональное — видеть то, что простым людям не подвластно: цвет, объём, пространство. Он был одним из тех, у кого жизнь в этом возрасте только начинается, но обретает особый оттенок и совершенно новый вкус, и куда более изысканный, чем был до этого.

Илья Сергеевич Бахарев с должным постоянством продолжал показываться в Союзе художников, поддерживая этим свою значимость и необходимость пребывания на занимаемой им должности председателя секции живописи, самой многочисленной в Союзе.

Входя в парадную дверь, он тут же выпрямлялся, отчего казался хоть и на чуть, но выше обычного. Взгляд его принимал выражение — эдакое «сверху вниз» — и говорил сам за себя: «Я всегда здесь, я к вашим услугам!» И пускай я практически не вношу никакого вклада в творческий процесс союза, но я вам нужен, потому что я — это «Я», и этого вполне достаточно, чтобы меня любили и относились с должным почтением?

— Лидочка? У нас сегодня в двенадцать… Так что, как всегда: будут приходить, размещайте их в коридоре. Запускаем по одному…

Ему было привычно отдавать простые, ни к чему не обязывающие поручения, и относились они прежде всего к секретарю Лидочке, хотя ей уже давно за сорок и многим она представлялась Лидией Петровной, готовившейся через полгода стать молодой бабушкой. Но у Бахарева все женщины, какого бы возраста они ни были, тут же становились Машеньками, Людочками и что-то в этом роде. А когда он вдруг переходил на имена с отчеством, держи ухо востро. Значит, ему что-то не понравилось, но такое бывало редко.

Илья Сергеевич Бахарев хорошо знал и, естественно, чувствовал, что он где-то там наверху постоянно парит в небе. И пускай с ним в вышине ещё таких же человека три с крыльями летают, но не больше, а все остальные внизу. Вот и судите сами, как может относиться небожитель к существам, ползающим по земле? Конечно, снисходительно, как мудрый орёл к сусликам, хорошо понимая, что они ему ничего не сделают, а вот он, когда только захочет, может пустить их на обед.

Как ему нравился этот старинный особняк на Гоголевском бульваре! Здесь сами стены дышат историей. Может быть, именно с этой лестницы в своё время Чацкий восклицал: «Карету мне, карету?!» А в этих залах проходили приёмы московской знати: дамы с кавалерами кружились в потоке вальса, плелись различные интриги, заговоры, заключались пари и, конечно, влюблялись…

В современном мире многое изменилось, но человеческие пороки остались прежними. Они лишь приобрели новые формы, соответствующие духу времени. Человек часто не осознаёт, что его жизнь — это череда быстрых перебежек от одного греха к другому. В моменты просветления он может считать себя непогрешимым, но это лишь иллюзия.

Философия остаётся философией, и сколько бы мы ни говорили о вечных истинах, всё остаётся на своих местах. Если бы всё было иначе, то века бы не заканчивались, а люди жили в гармонии с собой, природой и Богом.

Сейчас проходит очередной художественный совет, где принимают в секцию живописи. Илья Сергеевич Бахарев любит эти мероприятия. Он с умным видом сидит во главе комиссии, почёсывает бороду, смотрит в окно и считает воробьёв на деревьях бульвара. Пока его коллеги уговаривают очередного соискателя, он может предаваться своим мыслям.

Бахарев устал от однообразия. Долгие годы он наблюдает за тем, как одни и те же люди пытаются стать художниками, хотя их образование не имеет отношения к живописи. Он понимает, что для гения образование не главное, но где же они, эти гении? Где те, кто способен создать что-то поистине великое?

В наше время многие стремятся стать поэтами. В молодости они рифмуют строки о любви, а в старости вспоминают о прожитой жизни. Также много дизайнеров, бухгалтеров и юристов. Одни воруют, другие расследуют и ждут взяток. Но зачем становиться художником в наше время, да ещё и живописцем? Эта ситуация приводит Бахарева в недоумение.

Заработать на живописи сейчас практически невозможно. Современные компьютерные технологии позволяют создавать иллюзию подлинника, повторяя даже пластику мазков. Куда тут со своими картинами? Настоящее искусство понимают единицы, и обычно эти ценители без гроша в кармане. Поэтому художники рисуют портреты с фотографий, ублажая богатеев и не очень богатых людей.

На художественных советах перед глазами Бахарева с тошнотворным постоянством проплывают пейзажи: кустик налево, берёзка направо, посреди прудик с мосточком и тропинка, ведущая к покосившейся церковке. Автор этих работ излучает такой восторг, будто он единственный, кто смог додуматься до такого. Бахареву порой кажется, что этот «соискатель» не знает, что на свете жили Левитан, Саврасов, Васильев и тысячи других художников, а если собрать вместе их прудики, то они превратятся в океан.

После каждого выступления начинаются обсуждения:

— А чего? И ничего! Можно брать, всё равно сейчас лучшего ждать не приходится! Дальше только хуже будет! — провозглашает один.

— И я поддерживаю! У этого лесок хотя бы немного мазками подчеркнут, а то принесут полностью зализанную работу, что тогда делать? Хоть волком от скуки вой!

Илья Сергеевич слушает рассеянно, понимая, что и сегодня от новичков ждать чего-то особенного не стоит. Одинаковые работы, скучные рассуждения его коллег — всё как всегда. Он чуть откидывается в председательском кресле, скрещивает руки на груди и с меланхоличным прищуром наблюдает за происходящим. Сейчас начнётся говорильня. Одни и те же фразы, сказанные за эти годы по тысяче раз. Он не понимает, зачем так много говорить? Может быть, это определённая подпитка, как для машин хороший бензин. Поговорил — функционируешь, замолчал — вроде и не при деле.

Но пусть они потешат свою гордыню. Почему бы не сделать людям приятное, если ты можешь это позволить, и многое в данном случае зависит от тебя? Если тебе всё надоело, то это не значит, что и всем также всё пофигу. Это их жизнь, и она им нравится. А ты разве не таким был? Больше всех слюной брызгал, доказывая свою правоту, претендуя на звание молодого всезнайки. Может быть, от этого и продвинулся так.

Быть членом приёмной комиссии в секции живописи — довольно престижное занятие. Всегда приятно чувствовать, что именно от твоего голоса может зависеть судьба страждущего. Тебе просто нужно поднять руку при голосовании или, наоборот, не поднимать её, а скривить кислую мину с выражением: «Нет уж, извольте, за такую лабуду голосовать не буду». А у него, может быть, жизнь на карту поставлена. Так что же? «Казнить или миловать?»

— Илья Сергеевич, но как вы к этому относитесь? Решающий голос за вами! Берём этого, как его там? Ну-у, да — Сироткина, или нет?

Бахарев встрепенулся, возвращаясь своими мыслями в действительность, и медленно поднимает руку вверх. Ему всё равно: кто, чего и как? Ибо от этого в его жизни ничего не изменится, а будет всё так же плыть по тому, давно проложенному судьбой, руслу…

Потом члены приёмной комиссии пили чай, а Лида, вездесущая секретарша, доставала откуда-то из-под полы бутылочку коньяка и разливала в чашки. Все затихали, ожидая конца этой приятной церемонии, потом отхлёбывали по глотку. Глаза начинали радостно блестеть — завязывался разговор, чего Бахарев терпеть не мог.

В таких случаях он вставал и потихоньку уходил. Все делали вид, что не замечают этого, и ему это было только на руку. Илье Сергеевичу нравилось, что его никто не докучает вопросами и дежурными просьбами типа: «Ну-у, как же так, вы даже тортика не попробовали».

Бахарев хорошо знал, что, когда за ним захлопнется дверь, из шкафа достанут ещё одну бутылочку, и пиршество продолжится, но уже с бесконечными разговорами об искусстве, в центре которых будет обязательное обсуждение «Чёрного квадрата» Малевича, а этого выносить он больше не мог…

                (продолжение следует)

                Май 2022г.*)