Малыш и шмель

Моя жизнь началась однажды.Если кто-то скажет, что она была и раньше, то возможно я соглашусь, но верить не стану. И позже, просматривая кадры хроник послевоенных сороковых или начала пятидесятых годов, я, зная точно, что тогда меня не было, дивился течению жизни, которое увлекало именно отсутствием в нем меня… Чтобы не говорили, но лишь этот неопровержимый факт заводил живое сознание в тупик. Мне казалось, я был всегда; жил, участвовал, творил, страдал, презирал и любил, как сейчас, так и в некоем прошлом. Не могло не быть меня в прошлом, близком или далеком, но именно в нем я существовал и проживал во снах те самые годы, в которых меня не должно было быть. Но в видениях жили другие, незнакомые мне люди. Там, в глубине сознания, я их узнавал и общался как с друзьями, близкими или просто знакомыми, но просыпаясь, меня окружала иная реальность, иной быт, иные люди.
Эти две жизни переплетались в одну, но реальность проживаемой сейчас, все больше убеждала меня в том, что я нахожусь именно там, где я есть, а не в быстро исчезающей иллюзии, и что мне больно, когда я разбиваю колено споткнувшись о камень, и слезы, текущие из моих глаз — соленые, а молоко у коровы вкусное, и куры настоящие — смешные. Значит здесь мое место, а не там, где пугают туманные видения, где котенок превращается в тигра и охотится за мной, норовя непременно съесть без остатка, и где большое, красное солнце вовсе не греет, и нет пушистых цыплят, нежно ласкающих мои ладони, нет доброй мамы, которая в этой жизни всегда рядом…
Пока я жил маленьким, все внушало мне страх. Может быть от того, что я не способен был защитить себя; не знал, как это делается. Но ведь была мама и за ее упругую шею цеплялись мои руки, в которых я чувствовал совсем мало силы, а пухлые кулачки липли к ее загорелой коже; так было безопаснее. Однако, просыпаясь ночью и долго лежа с открытыми глазами, меня всегда тревожила одна мысль: «Что я здесь делаю? Что привело меня сюда, в это странное пространство? — звучало в моей голове. — Почему оказался среди незнакомых мне существ; чужих и совсем недружелюбных? Что я знаю об этом? Почему живу в незнакомом мне мире?..»
Играя в серой пыли с карболитовым грузовиком, я не в силах был понять; кто дал его мне и зачем? И, словно жалуясь кому-то, так ненавистно и противно ныли по ночам коты. Зачем они так нудно кричат, ведь можно просто смотреть в глаза и молча понимать друг друга. Я подолгу наблюдал за нашей кошкой. Днем она спала, а если просыпалась, то была ласковая и нежная. И всегда мурлыкала, когда я подходил, но по ночам уходила и тогда вновь противно кричали коты, которые жили повсюду. Ночь нравилась мне лишь добрыми снами, а в остальном она была жуткой и немного даже пугала, но не темнотой, нет, а неожиданным проявлением нового, еще не узнанного. Позже, она стала для меня чем-то даже привлекательна в этом своем таинственном качестве…
Отца я видел редко, он иногда приходил утром, в мокром и тяжелом, плаще. Зачем он носит его? Я не мог понять, какую роль играет этот человек в моей жизни? Мама всегда была рядом и заботилась обо мне, а он часто и надолго уходил… Когда я выбегал во двор, меня радостно встречал Полкан, который жил под большим тополем, в маленьком домике, гораздо меньшем чем мой. Он тоже ненавидел кошек и за это я его любил. Ему дали странную кличку — Полкан. Наверное потому, что он всегда бегал за брошенной палкой и преданно нес обратно. Но мне отчего-то хотелось гладить его по голове и видеть в его глазах радость, а не бросать палку, в надежде, что он за ней побежит. А еще, за забором жила Райка, которая царапала мне лицо и щипалась как гусак. После встречи с ней, я почти всегда плакал и мне было обидно. Зачем она щиплется; разве ей меня не жалко? У нее из головы росли две кривые косички и даже ветер не мог их согнуть, а мне хотелось всегда, когда я их видел… Полкана я любил, а ее нет!..
Мама успокаивала меня и подолгу сидела со мной на весенней, прогретой солнцем, завалинке. А солнце было живым и теплым, как мамины руки. Солнце я тоже любил, потому что когда оно появлялось становилось светло, а когда пряталось, приходила темная ночь и было страшно. В моей голове все делилось на белое и черное; даже мухи. Летом они были черные и надоедливые, а когда приходила зима, с неба падали белые — добрые. Так странно делился мой мир на плохое и хорошее, и я день за днем узнавал о нем все больше интересного, начиная понимать, что живу в новом мире, с которым мне предстоит знакомиться.

И вот, однажды, когда я тихо сидел на завалинке, ведь это было самое теплое и солнечное место из всех что я любил, случилось страшное. Мое детское белое тельце, приметил шмель и, тихо слетев с небес, уселся на пухлый, ничем не защищенный живот. Укусил!.. Я испуганно заплакал, но скорее не от боли, хотя она была невыносима, а от ужасающего вида насекомого, с которым я столкнулся впервые. Он шуршал прозрачными крыльями, будто за что-то на меня злился. Я не тревожил его, боясь пошевелиться. С болью и страхом наблюдал, как он сидит на мне и пытается съесть, как это делали во снах те, злые и зубастые тигры. И лишь подоспевшая мама, смахнув его рукой на землю, спасла меня от неминуемой беды. Мохнатый шмель тут же улетел, а я продолжал всхлипывать, изо всех сил вкладывая в детский плач невысказанную обиду. Успокоенный мамой, я вскоре утих, а по припухшему месту укуса поползли во все стороны сине-лиловые, большие круги, рана вздулась и покраснела. Да, я получил тогда еще один урок при знакомстве с живой, неведомой мне природой и ее страшным обитателем. Отныне я знал точно; шмель не бывает хорошим и добрым. Теперь в мой черный список, в котором давно уже значились белый гусак и соседская Райка, был включен еще и мохнатый шмель; все они были злыми, и кусачими…
Долгие и холодные зимы сменялись летом, то жарким, то дождливым. Я рос и привыкал к необычным, странным переменам, происходящим не только в удивительной природе, окружавшей меня, но и в моей новой жизни. А одним ясным, праздничным днем, мне дали в руки букет цветов и повели в какую-то школу. Но совсем не было понятно, зачем? Мне казалось, я и без того все знаю, и к тому же есть мама, которая не даст в обиду. Меня одолевало именно такое чувство. И тогда я понял: чтобы жить на этой странной планете, которая во снах выглядела совсем иначе, мне многому предстоит учиться. А может все, что я видел ночами происходило совсем не здесь и даже не со мной, а с кем-то другим, который жил во мне и пробуждался только по ночам, в красивых, неземных видениях? Но сны все продолжали хороводить ночами, только они понемногу начинали становиться иными. Я перестал их бояться; они обрели краски, были добрей и светлей, красивей и насыщенней… Меня все больше интересовали видения, в которых я тоже учился; видел новое, но не все еще понимал и был гораздо успешней, чем в дневной школе, хотя и там я скоро стал отличником. Это чудо обучения в ночную и дневную смены, нравилось и увлекало меня. Днем были друзья, приключения, переполнявшее меня, море эмоций и переживаний. А ночная смена уводила в неземное и фантастическое, прекрасное и удивительное пространство, насыщенное калейдоскопом ярких цветов и оттенков. Но тот иллюзорный мир был совсем не похож на земной; он был иным, привлекательным и очень красивым…
И когда однажды, с весенним ветром нахлынуло, внезапно ворвавшееся в душу, чувство любви, я понял и услышал свое сердце, отчего-то уже не тихо стучавшим и молчаливым, а бьющимся и громко напоминающим о себе. И тогда я бесконечно полюбил эту планету. Теперь я любил сердцем, колотившим во всю грудь, не страшась ни длинношеих, кусачих гусаков, ни шершавых шмелей, ни соседской красивой Райки. Жизнь позволила мне проникать из области реальности, в мир осознанных снов, переполнявших душу непостижимой бурей эмоций, проживаемых и днем, и ночью; с полетами над тайгой, над реками и горными хребтами, с присущей только ей возможностью, и способностью чувствовать, и любить, словно запасаясь на все последующие жизни. Душой был я сам, она жила в моем теле, которое тоже принадлежало только мне, но оно иначе, чем душа воспринимало радость и боль, вдохновение и покой. Днями и ночами проживаемая мною жизнь становилась только моей тайной и ничьей более; только я мог управлять и распоряжаться собой, своими чувствами, находясь среди массы таких же как я людей, но абсолютно отстранившись от них. Они были вне меня, проживали свои жизни и управляли своей судьбой сами.
Спустя время, открывая в глубинах сознания все новые и новые манящие горизонты, я стремился к ним. Ночь уводила мое сознание в иные, неземные миры, о красоте и необычайности которых я не имел ни малейшего представления. Засыпая, и каждый раз, будучи неразлучным с иллюзиями, я проживал свою жизнь в удивительных, ночных видениях, похожих на красивые сказки. Их разнообразию и проявляемым в них эмоциям, не было пределов. Чарующее колдовство снов иной раз разделялось на вижу, нахожусь и чувствую, как слоеный пирог; на вкусное, терпимое и приторное. Во снах я радовался и ощущал прочувствованное мной с гораздо большей полнотой, чем было в осязаемой моими органами чувств реальности. Земная жизнь, словно обволакивая бытовыми условностями, стремилась навязать свои правила поведения в мире созданном разумно и практично. Но во снах я чувствовал себя свободней. Это был мой путь: путь осознанного стремления жить чувствами и желаниями, побудившими меня к внутреннему протесту. Этот немаловажный фактор позже привел к попытке поделиться с людьми, имеющими интерес, хотя бы частью эмоций, пережитых в лабиринтах осознанных сновидений…
Вот одни из многих:

х х х

Ночь разверзлась, погружая мой пытливый дух
в тайну манящих далей…

О шамане…

Ночь погрузила меня в грезы. Виделась безлунная, темная долина; ни деревца, ни холмика, ни звука… Лишь высокая трава, едва проглядывая сквозь завесу плотного тумана, тянула и манила, уводя в густой мрак окутывающей тайны. Пытливый дух скользил неслышно, проникая в сокровенную суть происходящего. Сквозь шепот густой травы влекло в неведомую глубь видения. Обволакивало тишиной и туманом. Взору неожиданно открылось брошенное, безмолвное, древнее становище. Вдали стояла ветхая хижина и рядом, похожее на юрту, строение. Мрак скрывал детали… Я остановился и вслушался:

Бродила устало в дремучих лесах,
Укрытая мхами, Шамана душа…
Ее покровители; тайна ночи и преданный пес,
Что со станом кочует:

Доносился едва различимый шелест шепота. Присмотревшись, я разглядел одинокую собаку, бродившую вблизи хижины. В одно мгновение округа словно ожила; видения сменяли друг друга, кружились в сонном хороводе, блистая гранями невиданных, загадочных сюжетов. У юрты виделись холмы могил, хранящие останки древних предков. Кресты их веяли печаль из тьмы давно ушедших лет. Вокруг становища, охраняя его покой, встали в ряд сорок восемь молодых и стройных девушек-воинов. Мой изумленный дух не помышлял считать их; он ведал их число… Одетые в латы и доспехи, с копьями и щитами на изготовку, они верно хранили стан от неведомой вражьей силы. На поясах у юных дев висели, в ножнах, острые кинжалы. Я вновь вслушался:

Где предков прах упокоен,
Там тихий стан стоял забвенно…
И сорок восемь дев младых
Его хранили от беды…

Из глубин тревожного мрака я скрытно наблюдал за происходящим, зачарованно глядя на блистающих доспехами, удивительно красивых воительниц стана. Вдруг скрипучие двери хижины отворились и в пространство ночи вышел старый, седой шаман. Его длинные волосы развевались внезапно налетевшим ветром, теребя и вихря косматую голову сутулого старца. Всюду в ночи веял дух магического, шаманского ритуала… Старик закружил по едва освещенной поляне, широко расставив руки в стороны. Он начинал обряд камлания. Затем, взял преданного ему пса за ошейник и стремительно вошел в хижину.

Взошла луна… Я вновь услышал шепот из мрака, несущий знания и волю духа ночи:

Едва осветило луной небеса,
Он в жертву принес благородного пса!
Да так был их дух меж собой породнен,
Что стан и жилище занялись огнем…

Я замер, выжидая, озаренный пламенем. Хижина, юрта и вся окружавшая их высокая трава, вспыхнули яркими отсветами полыхающего пожара:

Вдруг рыжей гривою коня,
Там в небо взвился смерч огня.
И жерло печи пожирало дым;
Шаман остался невредим…

Шептала на ухо изумленная ночь… Из горящей избы вышел шаман и закружил, широко расставив руки. Темные пологи его одежд вились и метались вместе с ним. Раздался крик ночной птицы:

То старый шаман в небо птицей кричит,
Он колесо бросил в жерло печи…
И празднует этим рождение дня…
Становища свет озаряет меня.
Но тени и мраки подвластны ему;
И прошлое кануло в вечную тьму…

Я увидел становище со стороны, всецело, словно созерцал всю картину происходящего. Оно исчезало, съедаемое огнем и мраком тьмы единовременно:

Лежали вкруг олени биты,
И нарты брошены, разбиты.
Как дань оставлена Богам;
Их в пепел сожжены рога.
А среди брошенных оленей
Бродили хмуро; свет и тени…

Юные девы, стали медленно; одна за другой, покидать сгоревший стан. Последняя из дев, заметив меня, протянула нож. Я принял дар; в ответ, лишь тишина:

Лишь острый нож достался мне
И я стоял с ним при луне,
Но знал одно; такой кинжал,
В руках от роду не держал…

Шаман исчез, ушел в огонь. Там пес его пал жертвой ночи. Лишь одинокая птица кричала, жалуясь не весть кому:

И в ночь далекая звезда
Мерцала взору иногда…

х х х

Ночь разверзлась и повела меня далее;
к моему учителю и наставнику…



О наставнике…

Ночь погрузила меня в тайну и повела к наставнику…
Кто он? Где он пребывает? Чем он занимается, куда стремит себя и помыслы свои, мне не открылось… Но странно лестница вилась:

Спираль к вершине уводила
И все ступени вверх вели,
От тверди кинутой земли;
Их было три…

Ступени шли не поперек, как обычно, а вдоль лестницы. Я бесшумно скользил по спиралям вверх:

Там, на вершине, ждал наставник…
На вид был перед ним поставлен
Мой удивленный дух…

Взор наставника был скрыт, не виден… Он безмолвно, некоторое время, наблюдал за моим присутствием:

Из тени взгляд сочил глубокий.
В том мире, где он пребывал,
Дух черты лиц не узнавал…

Меня же он узнал, спокойным голосом спросил: «Готов ли я с ним говорить?» Я был готов, но молвил он, спросив: «Пишу ли я? Чем труден путь?» Сказал, что интересен я ему и, обнадеживая, велел продолжать писать и терпеливым быть… Все остальное придет само, проявится и появится, когда тому пора настанет… И он сказал:

«Пиши о том, чем тронут дух и восхищен. И ты, еще раз проживешь свою жизнь. Редко кто на земле проживает ее дважды. Ведь твои мысли — это реальность, материализующая все, что ты испытал и увидел, над чем работал, что любил и понимал, что отвергал и что терял, принимая всем сердцем боль утраты. Значит ты материализуешь свою жизнь еще раз. Ты живешь, повторяясь даже в этой жизни; не говоря о твоем прошлом и видениях будущего; о предчувствии… Но помни и знай одно; все, что твоя душа приняла дважды, будет любимо и принято нами…»

Этот короткий лабиринт провел меня путем осознания, многое дал; с новой силой вернул к творчеству, вселил надежду и дал веру в то, что любые старания не бывают тщетными. Ведь важен путь, которым ты идешь и, иногда, не сама цель, а именно путь. Цель — идея… Путь — жизнь, в которой ты полноценный; ты настоящий, в проживании ее:

Идти по лестнице, ступая поперек!
И странен путь, и непонятен.
Кто побуждает восприятием
Ступать дорогою отцов?

Кто строил храм, кто возводил?
Кто звал наверх, кто уводил?
В туманной дымке, по утрам,
В сей ветхий храм…

Но лабиринт вперед стремит
И светлым образом, и тайной вдохновит.
Где дух, глотая пыль веков,
С давно прожитых, старых снов,

Все уводил в миры долин,
Где духом ты бродил один.
Ладонью гладя ствол дерев,
Как ноги юных, милых дев…

То осязал и удивлял,
То духом тело вдохновлял;
В свободах вечных, сам себя;
И созерцая, и любя…

Ты то мерцал, то был в тени;
То увлекаем, то маним…
И найден в глубине долин;
Совсем, совсем один…

Но, проникая в тайну снов,
Ты с прежней силой; вновь и вновь,
Ввергал себя в нагую страсть,
Где колыбель дарует сласть…

Ты в рост стоял, и даже им;
Твоим учителем одним,
То был продвинут, то гоним,
Но все ж любим…

Те сны, как вера в мир иной;
Где справедливость и покой.
Седые старцы там млады,
Хотя их образы как дым…

В мгновеньях вольных их порывы,
Пусть и скромны, но справедливы.
Там знал и я, что их вели,
К блаженной сути; в край земли…

х х х

Ночь разверзлась, уводя меня в мир нового,
удивительного по красоте путешествия…

Песня монаха

Это чарующее по красоте видение возникло так вдруг, под утро, что свежестью и реальностью своей на долгий день взбодрило и очаровало меня теплотой отношений, восприятием красоты и блага, что идет от души и от мира. Оно подобно свежести ветра, овеяло душу, утоляя жажду…
Ища уединения в ночи, я проник в обитель монастыря, где жил и принимал с миром просящих и идущих в священный храм прихожан, заботливый и внимательный ко всем монах. Ото всюду шли люди, неся удивительной красоты букеты цветов; один, не походил на другой.
Череда изумительных букетов и ароматный дух цветов, завораживали чувственностью восприятия, разили блаженной сутью своего предназначения.
Я ощутил неловкость, войдя в обитель без цветов, ведь повсюду чувствовался аромат чудесных роз и пахло дивно… Ко мне приблизился один из прихожан и протянул маленький горшочек с цветком, сказав:
«Возьми его, он благо принесет; хоть стебель слаб, но свет в душе его хранится…»
С благодарностью приняв цветок, я углубился внутрь, под своды мирного храма. Прихожане старательно ставили свои горшочки на длинную лавочку, возле которой трудился монах; расставляя их и ухаживая за каждым цветком особенно…
В работе ему неустанно помогал подручный; молодой и всегда улыбающийся юноша, чаруя своим прилежанием и усердием прихожан.
Я приблизился и протянул цветок монаху, сказав, что он пока еще слаб и не так красив, как все те, что стояли вокруг и, что за ним нужен уход, иначе он не выживет и погибнет:

Он не такой как все
И стебель слаб еще,
И дух не тот…
Но я хочу, чтобы от ныне
Он рос и креп, и чуден был,
И благо душам даровал,
А аромат нес людям…

Монах аккуратно расправил стебель цветка, заверив меня в том, что скоро он оживет и станет необычайно крепок и здоров. И благо будет от него… Монах попросил меня помочь расставлять цветы и убирать опавшие с них лепестки. И дух мой радостью проник, стал помогать ему, а он тихо запел мне на ухо свою удивительную песню; еле слышно, словно пел только лишь для души. Я прислушался: его голос звучал завораживающе нежно, ласково и мягко, словно где-то рядом, нескончаемо и мудро, журчала в ручейке вода. Я слушал песню:

Я рвал цветы, садил цветник из роз,
Я поливал цветы из милых, малых доз.
И всюду рос мой алый, дивный сад,
Я песни пел и духом был богат…
Вода лилась, семья моя цвела;
Росли цветы. Все были веселы…
Я поливал красивый, дивный сад
И я молил, и духом был богат…

Выходя из храма, я с благодарностью поклонился и пошел своей дорогой…
А красивая песня монаха все звучала в моей очарованной душе, переливаясь цветущими гранями слов и слабым журчанием тихого, живого ручья.

х х х

Ночь разверзлась, указывая мне путь к вере и
созерцанию небесного Ангела…

Ангел-смерти

Однажды в мой тихий, предутренний сон спустился с небес Ангел. Я никогда не встречался с ними в своих видениях и не знал, какими они бывают. Шумным, незримым ветром, хлынувшим из тишины окружавшего пространства, он проявился, став видимым моему осознанному взору. Я мог различать его лишь в движениях; во взмахе огромных, прозрачных и могучих крыльев, в поворотах птичьей головы, и волевой изящной хватке сильных, когтистых лап, присущих владыкам небес. Когда же он замирал, то становился прозрачным и совсем невидимым, словно плывущей перед взором иллюзией. Сквозь его очертания, схожие с видением громадной птицы, плавно спустившейся передо мной с небес, я мог видеть лес, стеной стоявший на моем ночном и тайном пути, заснеженные вершины далеких гор и вату кучерявых облаков, что касались их одним краем. Все походило на еще более удивительный сон, внутри осознанного моим духом сна…
На тропе ведущей к лесу, недвижимо лежало тело человека без одежд, волей рока вмерзшего в прозрачную глыбу льда. Я замер, ощущая трагичность случившегося, понимая глубину и особую ценность сна. И тут появился он…
Слетев с голубых небес Ангел-смерти встал на ледяную глыбу, ухватив ее сильными, прозрачными когтями. Едва шевелясь, он изучал меня некоторое время, покачивая из стороны в сторону головой. Я вдруг застыл, стал недвижим… Он замер тоже… Осознание того, что предо мною Ангел-смерти ничуть не тревожило. Я наблюдал за ним и видел все…
Глыба льда под сильными лапами небесного пришельца стала быстро таять и скоро он ощутил в них оттаявшее тело человека, безжизненно лежавшего на тропе. Ангел-смерти расправил могучие крылья, словно беркут, хватая добычу. Он бесшумно взмахнул ими и видимыми вдруг стали очертания форм, красота незримого оперенья и воля устремленного вдаль взгляда. Эмоционально переполненная картина, представшая взору моего духа, еще долго удерживало его созерцающим небо.
Продолжая нести умершего в когтистых лапах, ангел взмыл ввысь, унося в просторы необозримых далей, тело бездыханного человека. Удивленно и завороженно следил я за явившим себя ночным, иллюзорным видением, полным неведомого смысла. Ангел-смерти словно растворился в небесной дали. Во след ему вихрем закружились кучевые облака, образуя перед моим взором призрачное, подобное видению в видении, прозрачное, голубое кольцо на котором от края до края окаймлявших его облаков образовалась надпись: «Верь в это!.. Это так!..»

х х х

Да, именно этим бесценным ощущениям и по сей день учит меня эта голубая планета, внося в мою душу вселенскую радость. Именно они, уносят меня от мира, в котором угнездилось зло, страдание, боль и страх в иллюзорный мир снов и сказок, которые, по сути, и должны жить на нашей планете, навсегда заменив собой пространство, войн и несправедливости, на доброту и любовь, как основу будущего мира. Только земная и небесная любовь, рождая живые эмоции и чувства в душе, способна будет победить тьму и страх на моей новой, милой сердцу, планете.