Подборка в журнале Звонница 35 2021

Подборка в журнале "Звонница" (г. Белгород, Россия), №35, 2021 г., стр. 152 – 162.



ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС



НЕ ОТРЕКАЮТСЯ ЛЮБЯ

РАССКАЗ


           Песня настигла на полпути к Мариуполю. Я включил приёмник сразу, как только выехал на ревущую трассу. Люблю слушать музыку под залетающий в окошко тёплый ветер, когда выдавливаешь из автомобиля все его гривастые силы, под шинами гудит асфальт, а из приёмника несётся нечто вихревое и задорное.
           Песня захватила неожиданно.
           Голова, ясная и по-утреннему свежая, работала весело и чётко. Я мчался навстречу своим надеждам, веря в их воскрешение, как верил в победу поднимавшегося из степи солнца, розового ото сна.
           Я ехал в машине один, вполголоса подпевал ритмичным песням, и жал изо всех сил на педаль газа.
           Песня началась на обгоне, вместе с ветром, рвавшимся в салон.
           «Не отрекаются любя», – началась грустно, остановилась на дрожащем звуке, упала вздохнув, и распрямилась снова:
           «Ведь жизнь кончается не завтра».
           Я не понял, в чём дело, почему вдруг набухла от пота рубашка, почему ступня ноги, лежащая на педали, сама собой подалась назад, и двигатель сбавил обороты.
           «Я перестану ждать тебя», – пела-жаловалась певица.
           «Да полно, что со мной?» – бухнуло в голове.
           Автомобиль уже не ехал, а полз. Весёлые разноцветные легковушки обгоняли, обдавая выхлопными газами.
           «А ты придёшь совсем внезапно».
           Я облизал пересохшие губы, попытался взять себя в руки, вытер со лба выступивший пот, взглянул в зеркальце. Оттуда на меня смотрел испуганный взлохмаченный тип с воспалёнными глазами. Да я ли это?
           «Ты так захочешь теплоты, – исповедовалась певица, – мне полюбившийся когда-то».
           Солнце стало огненно-жёлтым, оно издевалось надо мной и выжигало душу сквозь равнодушное стекло. Я метался в машине, силясь понять, что же произошло. Асфальт уже не летел навстречу, он медленно, словно нехотя, подползал под колёса, размягчённый от зноя.
           Песня не заканчивалась, она ухала в висках, пытаясь разорвать вены. Стало душно, я рывком расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, и она, всхлипнув, покатилась под сиденье.
           «Что переждать не сможешь ты трёх человек у автомата».
           Образ этого автомата проник в сознание, заслонил собой всё, и я, словно наяву, увидел вдруг, как мой палец с прокуренным ногтем, дрожа, набирает на виртуальном диске давно знакомый номер. Шесть раз жужжит пружина, возвращая наборный диск, шесть раз в памяти отдаются простые цифры. И короткие сигналы обогнавшего меня автобуса – как короткие гудки автомата.
           В боковом кармане рубашки нащупал измятую пачку, достал сигарету и закурил. Затем остановил авто на обочине и опустил голову на руль. В руке тлела забытая сигарета. Ветер исчез куда-то. Обступила и стала невыносимой духота. Мотор молчал, остывая, и ожидал начала новой работы.
           «Не отрекаются любя»…
           Я уже не надеялся.
           На солнце набежало полупрозрачное облачко. Снова проснулся ветер, залетел в салон автомобиля и стал трогать взъерошенные волосы. Он звал в путь, к надежде, близкой как тополь, рядом с которым остановился мой железный конь.
           Я поднял голову и с тоской посмотрел туда, где за далёким зыбким горизонтом лежал Мариуполь. Понял, что вещи нужно принимать в их реальном значении, и эта трезвая мысль заставила губы сложиться в грустную усмешку. Увы, мне давно не двадцать. Безумства, совершённые в этом возрасте, позади, и уже не кажутся столь необходимыми. Мелькнула мысль: «А что же дальше? Сколько лет осталось впереди? Можно ли их достойно прожить, совершая безумства? Или всё же нет?..»
           Уже спокойно, без недавней дрожи в пальцах, я повернул ключ в замке зажигания.
           Стоило ли так рваться туда, где тебя, быть может, уже давно не ждут?
           Разворот находился в полукилометре.
           «Я перестану ждать тебя»…


1982 г.






ВАЛЕРА, КОСТЯ И Я

РАССКАЗ


1. ОСТАНЦЫ И РЫБОЛОВНЫЕ СНАСТИ

           Летний день шёл на убыль. Время приближалось к пяти. Взглянув на солнце, Валера сказал:
           – Жарко. Хочется искупаться. Недалеко отсюда пруд. Если идти не одному, то можно рискнуть. Солнце ещё высоко, до ужина должны успеть окунуться и вернуться в столовую. Но без компании идти не хочется, – повторил он, глядя на нас.
           – А меня и уговаривать не нужно, – отозвался я тотчас. – Я сам хотел предложить побродить пешком. Природа здесь видали, какая? Камни, обрывы – как в Большом Каньоне.
           – Не камни, а останцы, – авторитетно возразил Валера, знающий толк в геологии, так сказать, по должности.
           – Тебе, как геологу, виднее, – согласился я. – Предлагаю выйти в путь немедленно.
           – Это тот ставок, где разводят рыбу? – словно невзначай спросил Костя.
           С собой в колхоз он привёз полсумки рыболовных снастей. Нашей маленькой компании за последние два дня эти снасти попортили немало крови. Сумка состояла из двух отделений. В её втором отделении мы хранили провизию, и рыболовные крючки из первого отделения то и дело хватали за пальцы. Это служило постоянным поводом для невинных вопросов об истинном предназначении снастей.
           – Помнишь анекдот, Костя? – однажды спросил раздосадованный зацепами Валера, в очередной раз отсасывая из ужаленного пальца выступившую кровь.
           – Какой анекдот? – благодушно сказал сытый Костя.
          Крючки почему-то пренебрегали его пальцами, очевидно, признавая в нём хозяина.
           – О том, что лучшая рыба – это парикмахерша.
           Костя в ответ мычал что-то нечленораздельное, а Валера хмуро оглядывал капельку крови на пальце.
           – Так вот, – продолжал Валера. – Мне кажется, что ты приволок в колхоз снасти нарочно, чтобы ловить на них нас с Василием. Чтобы поймать рыбу, нужно вставать рано, и тут ты слаб. Чтобы поймать парикмахершу, нужно наоборот, по ночам не спать. Но и тут ты не мастер – заваливаешься дрыхнуть рано вечером. Вот я и думаю, кого же ты собирался ловить на эти чёртовы крючки?
           Валера действовал методом от противного, и с «парикмахершами» обычно добивался успеха быстро и надёжно. Костя со своей комплекцией больше любил поесть, чем охотиться за женским полом. Он, конечно, обижался, но недолго.
           Теперь Константину, нашему шахтному инженеру-маркшейдеру, выпала реальная возможность наконец-таки оправдать звание рыболова. Репутация, как известно,  дороже денег, и для её подтверждения упустить момент Костя не мог, ибо тут оказывалась замешанной его честь: он постоянно талдычил о своей принадлежности к племени удильщиков, и при каждом удобном и неудобном случае не упускал возможности себя к нему причислить.
           – Ты что, хочешь пойти с нами? – спросил Валера, оглядывая грузную фигуру Кости. – Это же далеко.
           – Неужели? – безмятежно улыбнулся Костя.
           – Километра четыре до ставка, и столько же, наверно, на обратную дорогу, до столовой. Итого два часа, не меньше.
           – Да? – Костя призадумался.
           Поглядел на свою разбитую обувь, почесал затылок. Но отказаться теперь не имелось никакой возможности – на кону репутация.
           – Ну и что? – бодрым голосом сказал Костя. – Зато можно присмотреть местечко на берегу, и уже завтра прийти туда на ночь за рыбой.
           Итак, группа создалась. Остальные шахтные интеллигенты, организованно приехавшие помогать крестьянам в уборке помидоров, проводили нас оторопелыми взглядами. В них мы прочли полное непонимание и насмешку. С минуты на минуту ожидалось прибытие автобуса, на котором аборигены с поля отвозили приезжих помощников на ужин. Затем намечался клуб с показом кинофильмов, а потом – настольные игры с дымом коромыслом, и в итоге – припухшие к утру глаза и несвежее лицо. Зато многие на следующий день вполне искренне скажут:
           – Вчера знатно отдохнули: «пулю» до пятидесяти расписывали часов восемь, закончили под утро. Проигрались в пух, но интеллект вырос втрое.
           И в припухших глазах вы увидите искорку счастья.
           Мы же полной грудью вдохнули порцию чистого бездымного воздуха, густого и вкусного.
           И ушли, из одежды оставив на себе только плавки, подставив опускающемуся с зенита солнцу свои городские тела, защищённые нежной кожей, так и не успевшей к августу пристойно загореть. Одежду несли в руках.


2. СТЕПЬ

           Сразу за грунтовой дорогой закончились культурные поля. Началась дикая степь – каменистая, местами поросшая низкорослой растительностью с преобладанием неизвестной нам разновидностью полыни.
           – Наверно, типчак, – предположил я, впрочем, не очень уверенно.
           Мои спутники только пожали плечами.
           «Странно, – подумал я, – вроде бы старательно изучал ботанику в школе, а из трав наверняка знаю и могу определить по внешнему виду только полынь, сурепку, пастушью сумку, спорыш, подорожник и мяту. Ну, быть может, ещё с десяток видов, в том числе непременный жилец степей ковыль. А вот типчака не знаю, плохо представляю, как выглядят тимофеевка, бессмертник, иван-чай, мать-и-мачеха, да что говорить – растений разных тысячи, а названий не знаю. Стыдно».
           Впрочем, я подозревал, что школьные преподаватели биологии тоже разбирались в травах не шире иллюстраций в учебнике ботаники.
           Между тем равнина пошла под уклон. Мы спускались в балку. Вообще говоря, мы шли по Приазовской возвышенности. Местность тут всхолмленная, морщинистая. Языки увалов и желоба долин часто перемежались.
           В своём большинстве распаханные и сглаженные от частых посевов и вспашек, балки для воображения не представляли интереса и не давали отрады зрению. Зато остался нетронутым большой клин земли, заключавший в себя широкую и глубокую балку, щедро украшенную замшелыми гранитными останцами. Начиналась она метрах в пятидесяти выше того места, откуда мы начали спускаться, и несла на себе невзрачную речушку с прозрачной водой и топкими глинистыми берегами.
           В том месте, куда мы пришли, пастухи обычно устраивали водопой. Овечьи следы густо впечатались в голую, подтопленную землю берега. Вокруг вся зелень съедена. Вид казался бы совсем печальным, не будь здесь рощицы диких груш, древних и довольно высоких. Выше по течению речки заметили ещё несколько десятков деревьев, а ниже на протяжении половины километра не наблюдалось ни одного.
           Мы двинулись дальше. Под ногами сухо постукивали мелкие камешки.
           Между тем картина местности, лежащей ниже по течению и неожиданно открывшейся нашим взорам, не могла не тронуть сердце всякого, кто хоть немного способен чувствовать. Пейзаж подобен лунному, это верно. Он безжизнен, и это тоже правда. Но мощные останцы, багровеющие в лучах уже низко опустившегося солнца, придавали окружающей природе монументальную завершённость. Жёлоб расширившейся балки уходил почти точно в западном направлении, и солнце стояло у самого её устья.
           – Уметь бы рисовать, – вздохнул Валера.
           Мы с Костей стояли молча, боясь неловким словом спугнуть возникшее чувство, имени которому не знали. Оно почему-то вызвало спазм в горле и наполнило слезами глаза.            


3. КТО ВЫ, ПАРЯЩИЕ В НЕБЕ?

           – Гляди-ка! – громко прошептал Костя, больно сдавив моё плечо.
           Из-за ближайшей груши, колебля воздух мощными взмахами крыльев, поднялись две хищные птицы. В нереально плотной тишине явственно доносились резкие негодующие звуки, что-то среднее между «кья-кья-кья» и «кей-кей-кей». Большие, буроватого цвета, ширококрылые, с относительно небольшим веерообразным хвостом, летуны взмыли сразу на большую высоту и теперь парили в небе, уходя ввысь широкими кругами.
           – Кобчики, – уверенно определил Валера.
           Костя молчал и только с восхищением и даже, мне показалось, завистью, следил за размашистым полётом неизвестных птиц.
           – Нет, не кобчики, – так же уверенно возразил я. – Похоже на канюков.
           – Нет, кобчики, – настаивал Валера.         
           Я пожал плечами, не желая начинать бесплодную дискуссию. Гораздо позже, возвратившись домой, обложившись справочниками, я определил, что видели мы пару курганников, очень редких в этих местах птиц, близких родственников канюков.
           Поднимавшиеся вверх птицы полностью заняли наше внимание. Однако нужно было идти.
           Сделав пару шагов, я едва не наступил на полусъеденного суслика.
           – Гляди-ка, – указал я. – Вот оно что. Мы помешали обеду.
           Валера и Костя подошли и с интересом осмотрели остатки меню курганников. Не сговариваясь, мы посмотрели друг на друга. Каждый понял, что вокруг располагаются владения хозяев другого мира, в котором нам не рады.
           Так смотрит ребёнок, впервые увидев котёнка, существо живое, но не похожее ни на отца, ни на мать. У котёнка так же бьётся сердце, только ходит он по земле не на двух ногах, а на четырёх лапах. И он абсолютно независим. Что у него в голове, о чём он думает, глядя на тебя, неизвестно.
           Я впервые в жизни близко наблюдал хищных птиц. Так вышло, что в городской природе воздушным хищникам места не находилось. К тому же, в шестидесятые годы эти пернатые почти сплошь вымерли от дуста и химических удобрений, распыляемых с самолётов. Мало кто из городских жителей мог похвастаться, что видел где-нибудь за городом парящий силуэт коршуна или стремительный полёт пустельги.
           И вот теперь эти птицы парили надо мной. Чувство волнения от встречи  передать невозможно.
           Меж тем курганники не улетали, кружили в небе и не опускались.
           – Надо идти, – сказал Валера. – Иначе они так и будут летать над этим местом.
           Конечно, мы согласились.


4. ГДЕ ОБИТАЮТ ОРЛЫ

           В устье балки блеснуло зеркало водоёма. Чем ближе подходили, тем оно становилось больше, просторнее. Озеро длиной около двухсот метров и шириной не менее ста, питали два родника, бьющие из обрывистого, скалистого берега. Вокруг источников и русел ручьёв росла ярко-зелёная трава, а над водой нависали около десятка плакучих ив. Повеяло свежестью. На берегах кое-где виднелись заросли осоки. В одном месте рядом с водой приютилась небольшая рощица, состоящая из нескольких высоких ясеней и двух огромных неохватных дубов. Рощицу окружали заросли шиповника и колючего тёрна.
           – Вот где рыбу ловить! – с восхищением отозвался Костя. – Я такой природы не видал нигде.
           – Да, – согласился Валера. – Поглядите на скалы. По их годичным напластованиям хорошо изучать историю Земли. Могу спорить, что там отпечатались листья древних папоротников или лапы динозавров.
           Я промолчал. К чему разговоры, когда перед глазами такая красота…
           Мы сели на берегу озера и стали смотреть на заходящее солнце. Оно опускалось медленно, краснея и словно бы увеличиваясь в размерах. Понемногу удлинялись тени деревьев. Густая тишина стояла вокруг, изредка прерываемая слабыми криками то ли птиц, то ли зверей, происхождение которых я не смог разобрать. Желание искупаться в озере, приведшее нас сюда, более не возникало, так как вход в воду оказался глинистым и болотистым.   
           – Я люблю отдыхать на южном, крымском берегу Азовского моря, – вдруг заговорил Валера. – Там такая же тишина, и только слышно, как море плещется у самых ног. Кругом степь и песок. А какая там рыбалка! Забросишь в воду леску с голым крючком, безо всякой наживки, и на него тут же поймается здоровенный бычок. Наловишь полведра – вот тебе и завтрак. К сожалению, там нет пресной воды, поэтому я привожу с собой большую ёмкость. Наполняю её питьевой водой, кладу в багажник своих «Жигулей», и несколько дней живу отшельником. Людей вокруг нет совсем. Ставлю палатку и живу отшельником три-четыре дня.
           – Мне бы так, – мечтательно проговорил Костя. – Рыбу ловить, жарить её на сковороде, или варить из неё уху. Но у меня машины нет.
           – Я через неделю снова уезжаю туда, на своё место. Если хочешь, поедем вместе.
           – Правда? – не поверил своим ушам Костя.
           – Правда, – тихо сказал Валера.               
           – Пора идти, – напомнил я, – иначе не успеем к ужину.
           Мы поднялись, бросили последний взгляд на плоское степное озеро, багровевшее в лучах заходящего солнца, и двинулись в обратный путь. Не успели пройти и ста метров, как позади раздался необычный звук, словно кто-то невдалеке хлопал в ладоши.
           – Смотрите! – вскрикнул я.
           К одному из дубов, подсвеченная закатом, подлетала огромная птица. В лапах она держала большую рыбу. Вес её, очевидно, даже для этого воздушного хищника оказался немалым, поэтому летел он тяжело, громко рассекая вечерний воздух. Крылья даже издали казались невероятно большими.
           – Скопа! – с уважением проговорил Валера. – Водяной орёл.
           – Откуда он здесь? – недоумевал я.
           – Азовское море отсюда недалеко, не дальше двадцати километров, – сказал Валера. – Да и Кальмиус рядом, а в нём тоже рыба водится.
           Тем временем скопа подлетела к дубу и исчезла в верхней части кроны.
           – Странно, – сказал Валера. – В это время птенцы должны бы уже давно вылететь из гнезда. Неужели взрослые продолжают ночевать в гнезде и после вылета птенцов?
           Никто ему не ответил. Мы просто смотрели и ждали. Птица больше не появилась.
           Пришлось продолжить поход к селу, где нас ожидал ужин. Шли молча. Слишком много впечатлений для одного дня. Валера начал насвистывать какую-то мелодию. Костя шёл вторым. Он тяжело дышал и всё оглядывался, словно бы надеясь снова увидеть поразившую его птицу. Да и я не мог успокоиться. Наверно, мы все в подсознании испытываем жажду полёта. Свободного, на сильных крыльях. Чтобы зависеть только от силы ветра.
           И больше ни от чего.

Август 1985 г.




СОН

РАССКАЗ


           Ко мне иногда приходит сон. Он мучает с детства, и является всякий раз после долгой и жестокой бессонницы, когда мозг истощён, а нервы, кажется, вот-вот лопнут от неотвратимости близкой потери.
           Во сне вижу маму, грустную и красивую. В молодости она всерьёз занималась альпинизмом, обладала стройной фигурой и ясным взглядом. Немногие помнящие её близкие до сих пор восхищаются мощным интеллектом и целеустремлённостью мамы. Всё это, конечно, правда, но в юном возрасте я ничего этого не знал и просто любил её интересные рассказы о разных людях и странах.
…………
           Сон обычно приходит без предупреждения.
           Я знаю, что мой папа летает за пределы Земли. Накануне он вернулся из очередного полёта. Кажется, что в тот раз его экспедиция исследовала Европу, спутник Юпитера. Впрочем, во сне имя конкретной планеты не уточняется. Так что пусть это будет Европа.
           Кавказ. Вечер следующего дня после возвращения отца.
           Мне чуть больше шести лет.
           Существуют словно бы два зрения: одним я всё вижу сам, а вторым – будто кто-то со стороны, однако эта стереоскопичность не удивляет.
           На маме её любимый рыжий альпинистский комбинезон. Она сидит у только что разожжённого костра и чистит картошку. По обеим сторонам кострища отец только что вкопал рогатины, уложил на них длинную суковатую палку, и подвесил котелок с водой. На отце мягкий лётный комбинезон, серый с блёстками.
           Отец о чём-то разговаривает с мамой. Я пытаюсь прислушиваться, но в ушах стоит непонятный шум, словно где-то рядом штормит море, хотя вечер довольно тихий, и ветра нет.
…………
           Перед глазами застывшая картинка: мама сидит, подобрав под себя ноги, почему-то босые. Отец полулежит напротив. Их разделяет костёр. Из него иногда с шумом вылетают искры, но отца и мать это не тревожит. Они смотрят друг на друга и беззвучно шевелят губами.
…………
           Отца полгода не было дома. Накануне мама долго плакала у него на груди.
           Теперь она не плачет – слушает рассказ папы, кивает, и задумчиво улыбается. Картошку она чистит быстро, и по одной бросает в кипящую воду. При этом горячие капли иногда попадают папе на лицо, но он их не замечает и продолжает беседу с мамой, будто хочет выговориться за все шесть месяцев своего отсутствия.
………..
           Я сижу у входа в палатку и перебираю камешки. Я мал, и не очень хорошо понимаю происходящее. Здесь, в горах, мне просто скучно. Каждый раз, когда приезжает папа, мы почему-то едем сюда, к заснеженным вершинам, но взрослые не взбираются на них, а просто живут в палатках, полными лёгкими впитывая свежий воздух.
…………
           Вечером довольно холодно, и меня одели в длинный, до пят, свитер. Он щекочет тело, кусает шею, и я плачу.
           Папа встаёт, берёт меня за руку и подводит к пляшущим языкам костра.
           – Тебе здесь нравится? – спрашивает он.
           – Нет, – всхлипываю я. – В городе гораздо лучше. Там моя кроватка, мои туфельки, моя деревянная лошадка Гуня.
           – Но здесь так хорошо, Серёжа.
           Отец обводит рукой пейзаж с горами и лежащей далеко внизу голубой долиной.
           – Здесь удивительный воздух, – продолжает отец, улыбаясь, – наверно, лучший на Земле. Тебе нравится Земля?
           – Мне нравится моя комнатка, – возражаю я. – В ней тепло, и не нужен этот противный свитер.
           – Но ты же мужчина, Серёжа, – вздыхает отец. – Мужчина должен любить высоту и свежий ветер, порывистый и резкий. И ещё должен любить небо.
           Отец смотрит мне прямо в глаза, пытается прояснить для себя, что же происходит внутри моей души. Он высокий и сильный. У него доброе большое лицо и весёлые глаза.
           Я отворачиваюсь, из рук отца вырываю свою руку, и возвращаюсь к палатке.
………..
           – Пусть уходит, – говорит мама задумчиво. – Я измучилась с ним. Он ничего не хочет. Иногда мне кажется, что наш мальчик никого не любит.
           – Это плохо, – говорит отец.
           Он больше не глядит на меня, берёт в правую руку длинную суковатую палку, и молча переворачивает угли в костре, мерцающие и пускающие вверх сотни искр.
………..
           Во сне случается многое.
           Около палатки появляется волк, большой и чёрный. Он смотрит на меня и молчит. От страха я кричу.
           Отец, почему-то голосом мамы, говорит волку:
           – Оставь его. Разве ты не видишь, что он и так несчастлив?
           Волк, словно человек, пожимает плечами. Его глаза, круглые и внимательные, внезапно грустнеют. Он отворачивается, – наверно, чтобы я не заметил это изменение, – и трусцой бежит по тропинке в горы. Я провожаю его взглядом. Волк уже еле виден – так он далеко.
           Отец и мать встают и глядят вверх.
           – Он не сорвётся? – озабоченно спрашивает отец.
           – Теперь нет, – отвечает мать. – Я его давно знаю: это душа моего хорошего знакомого, альпиниста. Он разбился здесь насмерть пять с половиной лет назад, и с тех пор один раз в году поднимается на вершину, и долго воет.
           – Это, наверно, страшно слушать, – говорит отец.               
           – Он иначе не умеет, – отвечает мать.
………..
           На этом месте я обычно просыпаюсь.
           У меня никогда не было отца. Его придумала мать, до самой смерти верившая в свою выдумку, и – в существование души альпиниста в образе чёрного и грустного волка, воющего на вершине горы один раз в году, почему-то в день моего рождения.

         
Январь 1980 г.