МОЙ ДОМ
О годах забыв,
Старый дом, давно влюблённый
В свою юность,
Всеми стенами качался,
Окна отворив,
И всем тем, кто в нём жил,
Он это чудо дарил.
(Розенбаум А. «Вальс-бостон»)
*****************************
В тот год, когда я собирался в школу и в весенний день, когда на речке запели лягушки, мы снесли старенький домик, оставив кухню с печью. Усилиями друзей, родственников и соседей поставили на освободившееся место высохший за год сруб. Годом ранее, в силу своих небольших шести-летних возможностей я шкурил для него бревна, потихоньку тесал их маленьким топориком, помогал ставить новый фундамент. Отец рубил пазы и углы и собирал на улице сруб.
Как поставили сруб на фундамент из белых крепких кирпичей, всю дальнейшую работу делали отец и мать. Я с братом помогали им. Где доставал ; конопатил пазы и щели мхом и паклей, обивал стены изнутри дранкой. Размечал и тесал доску. В общем, помогал, насколько мне хватало моих детских сил. В июле поставили крышу, в конце сентября сложили плиту и в доме стало тепло. Через месяц, собрав прируб, сложили в нем русскую печь и дом обрел свой конечный облик. Нет, отец еще несколько лет будет его отделывать изнутри, снаружи, утеплять, украшать, пристраивать веранду, но две дымовые трубы над светлой шиферной крышей с коньками набекрень сформировали его облик.
Дом получился большой и высокий, с окнами на восток и юг. В его большой комнате их было пять, высоких и светлых. Когда солнце вставало, золотистый свет проникал через них в большую комнату, добавляя в неё теплоты, уюта и настраивая на бодрое утро. А может и доброе…
Дом принимал в гости друзей и родственников. Принимал на ночлег или в гости. Если в гости- то дом веселился. Он довольно часто веселился. Потому как был молодой и красивый. Для него праздник – повод, и люди в нем - тоже повод. Кто затевал веселье первый – не помню; то ли дом, то ли люди, приходившие в него… Дом вместе с ним радостно притопывал половицами, позвякивал стеклами, поскрипывал дверями, подпевал чуть слышно разными голосами. А иногда, разгоряченный, вместе с мужиками покуривал в приоткрытую печную дверцу: чтоб никто не видел.
Наступала весна и я под «Утро красит нежным светом стены древнего кремля…» перебирался жить на «мой второй этаж» ; на чердак. Там, у широкого окна, под скосом крыши, я смастерил себе из старых досок маленькую, высотой в свой рост, комнатку. Поздним вечером, завернувшись в лоскутное одеяло, сшитое бабушкой, я прислушивался к звукам. Крыша была прозрачна для них. Звуки были разные, как звуки от клавиш пианино, то отрывистые, то протяжные. Шорохи кошки, приходившей ночевать на чердак, чередовались со вздохами коровы, доносившимися из сарая – та укладывалась, как и я, на ночлег. С заката до глубокой ночи, почти три недели мая со стороны речки стоял радостный, разноголосый всепобеждающий лягушачий ор – земноводные праздновали свои свадьбы. По выходным дням лягушки «отдыхали» ; музыка из старого парка звучала на весь поселок и заглушала их исступленные вопли.
За несколько лет моего обитания на «втором этаже», я замечал, как звуки улицы с каждым годом менялись. Звуки железной дороги доминировали над всем. Со временем они стали привычны, как шум дождя, голоса птиц или свист ветра. «До» гудков перекликающихся паровозов и шипение пара постепенно вытеснил на гул дизелей и «ре» гудков тепловозов. Не успев обжиться на нашей дороге, тепловозы отдали объезженные рельсы электровозам с их поющими электромоторами и горнами, звучащими нотой «фа». Освоившись, локомотивы перестали по ночам тревожить поселок своими громкими голосами, сменив грозное «фа» на писклявую «си».
Молодые голоса со временем тоже меняли тон и интонации: юноши и девушки, спешившие порознь в парк на танцы, со временем находили друг друга, и вот, они идут уже рядом, а их голоса звучат в унисон. Скрип педалей и шуршание шин ; наверное дядька Женька поехал на дежурство – он ночной сторож. Скрип сменяется на тарахтение мотоцикла: Ленька катает по улице девчонок на своем «Урале» с коляской. Он на нашей улице один с таким мотоциклом…
Музыка из парка, где росли старые тополя, со временем тоже менялась: поначалу оттуда доносились песни из пластинок, усиленные хрипловатыми репродукторами; затем усилитель и динамики стали доносить мелодии и песни с магнитофонных лент- таких почти не передавало радио; позднее из парка появились новые, чистые звуки – вечерами, по средам и выходным дням, играли музыку электрогитары и в такт стучали барабаны.
Я слушал улицу, думал о прошедшем дне и счастливо засыпал. Со временем, когда я провел в комнатку свет, я читал перед сном книги. Вместе с их героями переворачивал новые страницы и книги приоткрывали передо мной свою жизнь и дарили новые знания.
Настало время, когда школа сказала «прощай», и я покинул отчий дом, бывший и моим домом. Уезжая, не допускал мысли о том, что расстаюсь с ним навсегда. Мои вещи, мотоцикл и инструменты дожидались меня на тех местах, где я их оставил. Я полагал, что отучившись, приведу в дом молодую жену, и дом будет радоваться детским голосам и новой жизни.
Я приезжал в него в те редкие дни, когда мне позволяла моя новая, уже совсем другая жизнь. Стал замечать, что несмотря на нововведения – газ и водопровод, дом стал сдавать. Скучать и грустить. Не думал, что мой дом может стареть. А он стал стареть с моими родителями.
Деревья, посаженные молодыми, давно выросли, и дом летом стыдливо прятался за ними, скрывая покосившийся наличник или облезшую краску. Крыша его просила почистить пыль, скопившуюся за много лет и поросшую мхом.
Я привозил ему лекарства в виде гвоздей, красок, труб, досок. Ему становилось легче, он смотрел веселее и радовались люди, проходя мимо – дом продолжал украшать улицу.
Мои дети росли в другом доме, где нет чердака, наличников на окнах, подвала, который весной заливает вода; нет скрипящего пола и просевшей двери; запах горящих дров можно было ощутить лишь у костра на лесной поляне. В этом доме по ночам, пугая жителей, лязгал дверями лифт, длинные лестницы пахли вокзалом, а из кранов текла горячая и холодная вода. Соседи не знали друг друга и не нуждались ни в чьей помощи. Вместо шума проходящих поездов с неба доносился рев самолетов, кружащих над аэропортом.
Ушли родители. Сейчас в моем бывшем доме живет молодая семья. Вырублены старые деревья у дома, его лицу сделана пластическая операция – в большой комнате вместо окон с наличниками врезано два безликих пластиковых окна. Когда я приезжаю в поселок и прохожу мимо, то дружески киваю ему. До сих пор испытываю перед ним чувство вины. Он для меня живой, он помогал мне обрести себя, мы с ним вместе росли. Я не хотел, чтобы он оказался заброшенным, как многие дома поселка, как моя первая школа, лишенная учеников…
Я давно построил себе другой дом. С теплым чердаком, горячей и холодной водой и кошкой. В нем я слышу дождь, шуршащий по крыше, ветер, овевающий стены. По утрам ко мне залетает задорный петушиный крик от соседнего дома, воробьиный гвалт или теньканье синицы… Иногда над домом высоко пролетают самолеты; нередко, чтоб скоротать время перед посадкой, с грохотом крутятся вертолеты. В дом иногда приходят друзья, заходят соседи, заглядывают выросшие дети, прибегают внуки. Дом молодой. А я пишу книгу про свой старый дом и понимаю, что не становлюсь моложе…
23.08.2018
Свидетельство о публикации №222052000372