Гроза в Касабланке

Удар грома. Всполох молнии – разрезает темноту в такси. Куда оно несет нас сквозь дождливую зимнюю ночь (мы уже давно выехали за городскую черту Касабланки, главного порта Марокко)? Прерванный громом, разговорчивый образованный таксист продолжает: «Исмаил ибн аль-Ахмар написал историю ислама, которую изучают во всех западных университетах…». С заднего сиденья я возражаю: так ли уж велик этот средневековый марокканский историк, имя которого я первый раз слышу. Записать его имя на клочке бумажки непросто - не только от того, что такси трясет на выбоинах. Записать его без ошибки может только Азиза, женщина в строгом черном хиджабе, чью руку я незаметно пожимаю в темноте. Азизу почти не видно, она не участвует в нашем разговоре про вклад берберов в мировую культуру. Во-первых, она не понимает по-английски, говорит только на официальных арабском и французском. Но, главное, она нервничает. Нервничает - потому что только что решила, что сейчас переспит с новым мужчиной, решилась на первом же свидании – для волнения достаточно уже одного этого. Но мужчина еще и неверный иностранец – а дело происходит в мусульманской стране, она опасается за свое честное имя.
Так мы едем минут 40, мне становится тревожно. Наконец, мы куда-то приехали, надо оставлять уютное сухое такси. Мы выходим в ночь и дождь на автобусной станции. Нельзя ли ехать и дальше на такси? Не понимаю объяснение по-французски – но ясно, что нельзя. Мне начинает казаться, что на пути в квартиру азизиной подруги мы заметаем следы, но, наверно, просто, таксисту запрещено работать загородом.
«Автобусная станция» - это толпа арабских мужиков, прячущихся от ливня под навесом, какие-то ларьки, лужи. Темно, сыро, ноги промокли. Ловлю взгляды на нас с Азизой.
Где я, куда меня несет это приключение? Моё понимание того, что происходит, основано на французских объяснениях Азизы, слегка пропущенных через гугл транслэйтер и на общей для всех народов логике отношений мужчины и женщины. Я уже не рад, что всё зашло так далеко – я еду неведомо куда и с кем. Я не поворачиваю назад, потому что не знаю, как это сделать и потому что мной движет азарт, фатализм, пугливый поиск яркости жизни. Где-то в глубине, я понимаю, что когда-нибудь опишу московским знакомым эти голубые вспышки молний и свою растерянность, нелепую для ловеласа.
Я ошибался, мужикам на остановке вовсе не интересно, куда это местная женщина везет иностранца со светлой бородкой. Все заняты посадкой в «автобусы»: древние легковые «мерседесы» - огромные колымаги, наверно, оставшиеся с времен, когда Касабланка была португальской колонией. Мерседесы подходят один за другим, в каждый набивается человек по 7. Мы с Азизой умещаемся на переднем сидении, рядом с водителем.
Азиза на вид спокойна и решительна. Изнурительное одиночество разведенной 40-летней женщины и страсть заставили ее решиться на эту авантюру и теперь на помощь женскому животному инстинкту пришла женская же спокойная практичность и целеустремленность. 
Мой же животный инстинкт в жалком состоянии  - я трясусь скорчившийся в колымаге, не понимая, куда меня уже полчаса везет «автобус»,  из щели дует и капает, ноги мои мокры, все мои чувства:  донжуанский пыл, живая наблюдательность писателя, страх перед неизвестностью  - всё это давно сменилось тупым смирением. Я жалко улыбаюсь уверенной Азизе и механически глажу ее руку.
Мы выходим на пустыре – темно и монотонно моросит дождь – в отдалении темнеют пара хрущевок. Это даже не край земли. Это провал в пространстве и времени – мы не в Африке, мы нигде. Совсем не странно, что в сыром темном подъезде хрущевки стоит спокойный мужик с сигареткой – жена выгнала, чтобы курил не дома. Задумчиво смотрит, как капает с козырька, и на нас никакого мусульманского внимания не обращает. Какие там берберы!

Белоснежны стены в полупустой квартире Фатьмы, толстой и немолодой подруги Азизы. Открыв нам, не выказав нескромного любопытства, сонная хозяйка возвращается к своему мирному занятию – в гостиной, лёжа на диванчике, смотрит большой плоский телевизор, висящий на белоснежной стене. Пускай на улице гроза, в теплой квартирке идёт египетская черно-белая мелодрама 50-х годов. Крупный дядька в костюме и с усиками, сидя в полоборота к красивой женщине, отхлебывает чай. Гость и хозяйка сладко улыбаются, скромно смотря в пол. Тонюсенький галстук дядьки туго затянут.
…
Когда через 2 часа мы с Азизой возвратились в центр Касабланки, ноги и вся одежда у меня были мокрые, но душа моя пела. Я великий путешественник по Востоку, я бесстрашный и неотразимый Казанова, я наблюдательный русский писатель! Я был благодарен Азизе, но с трудом выдержал короткую сцену нежного прощания. Всё во мне – начиная с мокрых ног - манило меня в бар: я заслужил! Бары в центре Касабланки на каждом углу – я не ждал, пока доберусь до гостиницы, зашёл в первый попавшийся шумный бар, как в родной дом. В баре, кажется, нарушаются все исламские табу: накурено, женщины в платьях с голыми плечами, с бокалами, к которым склоняются опасного вида мужчины, но я пережил такое, что смело требую у бармена и залпом вливаю в себя стакан виски.

И только, когда я вернулся в свой дорогой отель, в теплоте и чистоте номера принял горячий душ, переоделся в сухое и чистое, с удовольствием понял, что всё позади, что у меня уйма времени до утреннего самолета в Москву, что такси до аэропорта надежно заказано, спустился в полупустой дорогой бар, сделал неторопливый глоток виски – я сообразил, что в России сегодня отмечают Рождество.