Мира, где мы 12. За границей нормального

Мир был светел. Даже тени казались нежными, ненастоящими.
 
Домики были маленькие и кривые, зато сорняки выросли высокие, толстые; кое-где они заглядывала в окна. Огромная кирпичная коробка — то ли клуб, то ли магазин — сдавалась под натиском чертополоха и крапивы. Трава пробивалась через плиты перрона, трава чуть не увивала рельсы. Холмы и ямы, дороги и обочины — все было в траве. Казалось невероятным, что сюда, в это зеленое царство, ездят поезда, что здесь есть машины, электричество, телефоны.
 
Мира встала на цыпочки, огляделась, набрала побольше воздуха в легкие и выдохнула наконец:
 
— Удивительно!
 
Она забыла о всех походах на свете: она жила здесь и сейчас. Она вдыхала запахи травы и поезда, она чувствовала тепло солнца. Где-то там, за домами, текла река; но Мира забыла и о ней.
 
— Давай останемся здесь!
 
Но Фред только головой покачал. Он не был рад. Что за хаос творился вокруг? Что это за дикие травы, что это за сорняки, что это за бурьян? К тому же чего-то не хватало. Наверное, машинного гула… И Интернета здесь не было тоже. Узнать бы хоть, что это за место!..
 
Они пошли через заросшую деревню. Фред молчал и хмурился: ему не нравились ни запах животных, ни тишина.
 
А Мира старалась не упустить ни блика, ни запаха, ни звука. Она даже не обращала внимания на тяжелый рюкзак. Наверное, никто бы не удивился, если бы она взлетела: она смеялась так, как могут смеяться только умеющие летать. Но все-таки девушка оставалась на земле. И в лучах белого солнца даже не очень было заметно, что она светится.
 
Река за деревней сияла, словно сотни белых рыб выплыли вдруг из глубин. Травы и деревья смотрели на свои отражения.
 
Но что-то было не так. Все замерло. В городе все бежало, суетилось, ехало; тут же стояли столбами деревья, застыла трава. Даже волны почти не поднимались. Фред почувствовал себя в каменном царстве.
 
На песчаном берегу виднелись следы машин и чуть вдалеке было черное пятно с пеплом и сгоревшими ветками. В середине съежилась железная банка.
 
И тихо. Ни единого звука. Даже комары не гудели. Мире стало так спокойно, как ей почти не бывало в городе; Фреду захотелось крикнуть что-нибудь, чтобы разрушить страшную тишину. Он чувствовал, как она облепляет его тело, не дает пошевелиться, ослепляет и оглушает. Ему стало страшно, как страшно одинокому ребенку в лесу.
 
Рюкзак вдруг скользнул с плеч Миры, как невесомый. Девушка медленно пошла к берегу; Фред был уверен, что так же медленно она будет идти, пока не скроется под водой. Но, дойдя до кромки реки, Мира начала танцевать.      
 
Никто не знал, что это был за танец; девушка делала то, что велело ей сердце. Порой она вскидывала руки, порой словно проводила ногой черту, порой замирала, порой начинала вдруг крутиться. Она была как во сне. Ее черные волосы летели за ней чудным плащом. Она танцевала босая, и ни один камень, ни одно стеклышко не поранили ее кожу: разве смели они? Мира могла пробежать по самой грязной улице и с ней было бы все хорошо. Для Миры просто не существовало грязи…
 
Она плясала у кромки воды — проснулась, засверкала река; она плясала на траве — заиграли на листьях и траве блики. Мир оживал, пробужденный танцем, однако еще молчал.
 
Теперь уж не оставалось никаких сомнений, что Мира может улететь; было совершенно ясно, что она просто не хочет.
 
Наконец девушка остановилась. Она стояла окруженная светом; ветер целовал ее черные волосы, ивы гладили ее белые плечи, волны ласкались к ее тонким ногам.
 
И среди тишины зазвучала вдруг песня. Никто не мог сказать, о чем она, но каждый слышал в ней свое. А Мира, казалось, и не думала о словах: песня лилась сама собой, словно вода из переполненного сосуда.
 
Птицам слышался шелест листьев, а рыбам — плеск вод, а мышам — шорох травы; а Фред слышал лишь голос Миры.
 
Все начало оживать, и вот уже листья, вода, трава заглушили песню; но она сама не пропала, нет — все родилось из нее, и без нее мир так бы и остался в тишине, как без танца он бы так и не ожил.
 
Мира замолчала. Теперь — то ли она так светилась, то ли еще что-то — она казалась полупрозрачной, словно сделанной из стекла. Фреду показалось, что все это — чудесный сон. А если так, пусть утро никогда не наступает!..
 
Юноша осмелился подойти к Мире. Ему уже совсем не было страшно: он чувствовал жизнь вокруг.
 
— Так лучше? — девушка улыбнулась устало, еле заметно.
 
Фред неловко улыбнулся чему-то, кивнул и взял Миру за руку; ее кожа была холоднее воды в реке. Он посадил девушку около рюкзаков и достал два пакетика с супом.
 
Мира и не подозревала, что юноша умеет разжигать костер и готовить в котелке. Фред никогда ей не рассказывал.
   
— Не знал, что ты умеешь… так, – сказал юноша после долгого молчания.
   
— Я сама не знала.
 
Девушка сидела почти не шевелясь. Не от усталости, нет: она просто любовалась миром вокруг и не понимала, зачем самой куда-то идти.
 
Она стала сильнее. Теперь она легко могла светиться; а еще, почти не замечая, Мира творила чудеса: от ее взгляда увядшие цветы вдруг расцветали, а к мертвым бабочкам и мышам возвращалась жизнь. Или сейчас – комары и мошки не осмеливались подлетать к людям.
 
Люди поели; девушка, раньше никогда не любившая суп, жалела, что в нее не влезает вторая тарелка. Пришла пора думать, что делать с лодкой — точнее, как ее делать.
 
Как оказалось, у Миры есть план: нужно всего лишь построить плот. Фреду показалось каким-то очень неправильным, что эта девушка — хрупкая волшебная девушка — вообще думает о стройке. Разве не она стояла окруженная светом, разве не ее черные волосы целовал ветер, разве не ее белые плечи гладили ивы, разве не к ее тонким ногам ласкались волны?..
 
— Я все сделаю! — быстро сказал Фред, хотя понятия не имел, что делать.
 
— Нет, ты один не сможешь, — покачала головой Мира. — Ты принеси четыре больших бревна, а я все остальное сделаю!
 
Юноша сделал все, что просили; если бы эти бревна были настоящим плотом, на них как раз было бы место для двух человек, да для сумок, да еще немножко.
 
Мира взяла хвоинку и начала словно сшивать бревна. Кто удивился, когда они действительно стали одним целым?
 
«Я сегодня устану, конечно, — весело думала Мира. — Зато я помогу! К тому же запомнится!» Она была счастлива, что помогала.
 
Наконец все было готово. Фред напомнил про весла, но девушка ответила, что река сама понесет их куда нужно. Вместе путешественники столкнули плот на воду; волны сперва разбежались в испуге, однако затем успокоились, и самые храбрые даже трогали бревна и старались залезть на них.
 
Фред закинул вещи, после этого люди сели сами. Казалось, вот-вот плот перевернется, но он только покачался немного да и поплыл медленно на середину реки.
 
Мира опустила руку в волны; ее потемневшие пальцы как будто разбились на кусочки. Вода была удивительно мягкой.
 
Сердце Фреда замерло. Как давно он не плавал на лодке! Он почти и забыл, каково это — покачиваться на волнах…
 
Деревья прощально махали ветвями, травы гладили реку, будто подгоняя ее.
 
Наверху раскинулось небо, синее, как глаза Миры, а река была черная, словно пряди девушки покрасили ее. Яблони наклонялись так, что едва не касались воды; Фред порой срывал яблоки, красные, как губы.
 
Мира легла на плот, и на ее одежде расплылись темные пятна от воды.
 
— А мы ведь не придумали имя нашей лодке, — сказала она, смотря в небо.
 
— Любовь, — не задумываясь, сказал Фред. Он сидел, скрестив ноги, и жевал сухарь.
 
— Нет, не подходит. Во-первых, он мальчик. Во-вторых, нужно такое имя, чтобы сразу стало понятно, какой он.
 
— А он какой? — юноша даже не удивился уже, что у плота может быть характер. Как же у чего-то, что само плывет, не может быть характера?
 
— Ну вот смотри: он всегда видит свой путь. Даже во мраке. А в тумане он находит дорогу, как сейчас…
 
— Зоркий! — сказал Фред.
 
Всем троим — Мире, Фреду и Зоркому — это имя понравилось.