Конный двор

       Все свое ранее детство и большую часть школьных лет я провел на Конном дворе.
       Конный двор – это улица, по которой, как и по Четвертой Мещанской, если верить Евтушенко, не ходили ни автобус, ни трамвай, ни троллейбус. Да что там говорить! Здесь мы не видели даже простых легковых автомобилей, да и самые распространенные в то время грузовики ГАЗ-51 и ЗИС-150 на нашей улице были в диковинку. Мы смотрели на безжалостно пылящие иногда проезжающие мимо машины как на случайно заблудившуюся невидаль. Зато лошадей, в отличие от старой московской улочки, где фуру овощного магазина тянула одна единственная лошадь, было множество, десятка три или больше.
       И не удивительно, ведь рядом с деревянными одноэтажными жилыми бараками, хаотично разбросанными на окраине одного из средневолжских городов, стояли две конюшни. Замечательные конюшни, где мы, мальчишки городской окраины шестидесятых, были готовы дневать и ночевать.

       Вот только название улицы на наш взгляд было не очень благозвучным, и мы испытывали некоторое смущение, подписывая адрес на конвертах, отправляя письма за границу.
       В те годы школьники по инициативе учителей массово переписывались со сверстниками из стран Восточной Европы, адреса которых публиковались в «Пионерской правде». Была такая газета для школьников. Я тоже написал пару писем какому-то пареньку из Восточного Берлина, больше из-за настойчивых просьб классной руководительницы Нины Григорьевны, да красивых марок на заграничных конвертах с непонятными буквами.
       О чем я писал сейчас уж и не вспомню, но в обратном адресе подписывал свою улицу немного другим, и в то же время почти правильным названием, которое мне казалось романтичным и приятным  – Конный парк. От него так и веяло стариной, аккуратно подстриженными деревьями, ровными отсыпанными дорожками, ухоженными рысаками, красивыми белыми двухэтажными особняками с колоннами на фасаде и, конечно, элегантно одетыми мужчинами и женщинами, периодически отправляющимися на верховые прогулки по этому самому парку.

       Читать я начал лет в пять и к четвертому классу прочитал практически всю детскую литературу в заводской библиотеке, куда меня после первого класса привел отец, которому надоело чуть ли не ежедневно обновлять проглатываемые мною книги. После детских книг я добрался и до взрослых, и как должна выглядеть жизнь аристократов, о которой не зазорно и за границу написать, я представление имел.
Очень уж мне не хотелось, чтобы мой неизвестный заграничный приятель узнал, что на нашей улице нет и никогда не было асфальта, а деревья встречались лишь в виде скромных яблонь, да не особо плодоносящих вишен в садах. Подстригать же редкие кусты сирени под окнами да разлапистые черные тополя с их неугомонным тополиным пухом, никому на нашей улицы не могло даже прийти в голову.

       Что касается красивых белых домов, то, увы… Здесь были одни деревянные одноэтажные бараки, стены которых от старости стали темно-коричневыми, а между рассыхающимися досками со временем появлялись не шуточные щели. Так что периодически приходилось наружные доски отрывать да сбивать потеснее теми же самыми проржавевшими гвоздями, которые надо было предварительно выпрямить на кирпичах или обрезках металлических труб. И стояли наши дома не в ряд вдоль дороги, а как бог на душу положит – вкривь и вкось. Складывалось впечатление, что не дома строили вдоль дороги, а дорогу прокладывали между уже построенными домами. Причем дома строили очень нетрезвые шабашники. Так что бесконечно пыльной дороге пришлось здорово попетлять, чтобы, наконец, выбраться на дамбу, которой нашу улицу отгораживало от разливающейся весной Волги.

       Ну а лошади на наших конюшнях были никакими не изящными рысаками с точеными ногами и вычурными шеями, а обыкновенными тягловыми агрегатами, с просевшими спинами и отвисшими животами, и, зачастую, со следами навоза на шкуре. Запрягали их не в загадочные коляски, брички или кареты, а в обыкновенные скрипучие телеги летом, да в широкие сани зимой, на которых возили все, что угодно: и продукты по магазинам, и дрова жителям окраин, и кирпичи на стройки, и игрушки в детские сады.

       Помню, как-то раз дед, который работал возчиком на одной из конюшен, привез из заводского детского сада целую телегу списанных и  отправленных на свалку поломанных игрушек. Вместо свалки он просто смахнул все это добро с телеги посреди двора и поехал по своим рабочим делам, а мы в недоуменном восхищении уставились на эти слегка подпорченные детские радости.

       Чего здесь только не было! Машины без колес, куклы с оторванными руками и ногами, сборные деревянные пирамиды, которые от времени перестали удерживаться в единой фигуре, тряпочные собаки, обезьяны, и прочие звери без глаз, лап и хвостов, не стреляющие, разваливающиеся пистолеты и много, много что еще…
Для нас, пацанят, которые не то что не ходили, а даже не знали, что есть в городе такое чудесное место – детский сад, где разных игрушек, которых мы в глаза не видели у себя на окраине, было как комаров на улице в летний день, это стало настоящим сокровищем.

       Повосхищавшись, мы взялись за дело. Из двух сломанных, похожих по размерам машин делали одну, у которой все колеса крутились. И не беда, что колеса были разными, главное – машина могла ехать. Примерно так же поступали с куклами, но отремонтировав, сразу отдавали их девчонкам – Наташке, младшей сестре Мишки Бирюкова, да еще одной Наташке - Аникеевой, старшей сестре Фили, моего дружка. Не хватало еще нам, мальчишкам играть в куклы.
       На сточенный стержень сломанной пирамиды накручивали серую изоленту и пирамида радовала глаза своей целостностью. Той же изолентой скрепляли распадающиеся пистолеты и тут же засовывали их себе за пояс. Ну, а вылеченные новоявленными Айболитами звери могли напоминать кого угодно, главное, чтобы хватало фантазии придумать название позаковыристей. Так появлялись тигрольвы, обезьяньи черепахи, рогатые бесхвостые коровьи собаки и много кто еще.
       Еще через пару недель уже было невозможно отличить одну поломанную игрушку от другой, и наш интерес к ним постепенно угас.

       И все же это была моя Родина. Я любил ее, и долгие годы не представлял себе другой жизни, кроме жизни здесь, на Конном дворе.
       Когда я учился в девятом классе мы переехали в самый центр, потому что комбайновый завод, отгораживающий нашу улицу от остальной части города с одной стороны и прижимающий ее к волжской дамбе с другой, расширял свои площади и все бараки на Конном дворе снесли,  а жильцов их переселили кого куда.
       В пяти минутах ходьбы от центральной площади, где проходили все праздничные демонстрации,  на улице Кирова  отцу от завода, где он работал контрольным мастером, дали двухкомнатную благоустроенную квартиру в новом кирпичном доме. Не знаю, что уж он там контролировал, но ему единственному среди жильцов более чем десятка сносимых многоквартирных бараков, дали квартиру в центре города. Заслужил, наверное. Остальных расселили хоть и в благоустроенные квартиры в многоэтажках, но все же на других окраинах.
       Мне с этим переездом повезло особенно – новая квартира была в трех минутах ходьбы от школы, и я частенько бегал на большой перемене домой перекусить, хотя выдаваемые на школьные обеды деньги забирал исправно.

       Еще долго мне снился наш старый двор, мои друзья, тоже разъехавшиеся по разным уголкам города. Первое время мы частенько навещали друг друга, знакомились с нехоженными местами, но постепенно появлялись новые друзья, новые заботы, и эти поездки становились все более редкими.

       Мне часто снились наши конюшни, лошади, огромные копны сена, которые на зиму прятали в длиннющие сараи, где можно было попрыгать и понырять, упиваясь необычным летним запахом. А уж как забраться в эти сараи с сеном среди наших мальчишек знали даже самые маленькие.
       Мне снился Жетон, мой любимец, серый в яблоках жеребец, на котором я иногда, когда разрешал конюх Паша, ездил верхом безо всякого седла, представляя себя вольным индейцем.
       Куда дели всех лошадей из разрушенных, как и бараки конюшен, мы так и не узнали.

       Мне снилась наша старая, уютная и теплая квартира в бараке, и было ужасно стыдно, что я, ночуя в последний раз перед тем, как окончательно перебраться в центр, в новую квартиру, куда родители уже уехали, порубил подоконники, чтобы растопить печку. Я и сейчас об этом жалею. Нельзя так было с домом, где я прожил шестнадцать лет, и сам красил эти подоконники белой краской. Через неделю от нашего барака, как и от многих других, остались только кучи мусора, которые потом исчезли, но мне все равно жаль, что я так поступил с домом. Прости меня, дом…

       Самое интересное, что письмо из Восточного Берлина с названием улицы Конный парк дошло до меня, и я с чистой совестью показал его нашей классной, чтобы продолжать числиться активным пионером.