В вихре времени Главы 7 и 8

Российская империя, начало двадцатого века. Молодой человек, дворянин древнего рода, попадает в сложные житейские обстоятельства и внезапно лишается всего. Но восстанавливая своё имя и честь, он находит больше, чем ожидал.



Глава седьмая.


Все последующие дни Елагин занимался привычными делами: преподавал в гимназии, писал диссертацию и разбирал письма дамы, прятавшейся под инициалами А.П.Т., чей ажурный портрет он поставил на столе и с удовольствием им любовался.
Но с ещё большей охотой и замиранием сердца Николай вспоминал другую даму, явившуюся, как "мимолётное виденье, как гений чистой красоты".
"Да, пожалуй, лучше не скажешь," — бормотал Николай. Душа требовала новой встречи с Марией, но подчас мучили сомнения, а надо ли разрушать тот мир, который он построил за все годы холостой жизни? Если он женится, то придётся менять квартиру, привычки...
Его казённая квартира, где царила благословенная тишина, служила убежищем от шумного города. Особенно в кабинете. Письменный стол с кипой бумаг и книгами так и манил к себе... Книги уже не помещались на полках и лежали стопками на полу возле кресла-качалки. В минуты отдыха для Николая любимым занятием было слегка покачиваться в кресле и читать, читать, читать...
Теперь его душе чего-то не хватало... Он брался за книгу и не понимал ни слова. Ни работа, ни чтение не помогали заглушить зов проснувшегося от спячки сердца.

Желание видеть Марию победило сомнения. Куда приглашают приличную барышню? Ну конечно, в Большой театр. Проблема только в билетах.
Каждому москвичу было известно, как сложно достать билеты на оперу, а тем паче на знаменитого Собинова. Николай давно мечтал послушать Ленского в его исполнении.
Когда Елагин подходил к кассам театра, уже по скучному виду кассира было видно, что на премьеру "Евгения Онегина" господина Чайковского аншлаг. Кассира одолевало несколько театралов, вопрошающих с безумной надеждой в голосе:
— Никаких билетов нет на сегодня?
Кассир молча показал на надпись "Билетов нет".
— А вы поищите, поищите, милостивый государь!.. Может, хоть какой завалящий и найдётся... Бывает, что захворает человек, либо по семейным обстоятельствам не сможет пойти и вернёт...
Не в силах отвечать в сотый раз, несчастный хранил гробовое молчание. Так его терзали подобными вопросами с утра до вечера.
Николай знал, что москвичи занимали очередь в кассу задолго до рассвета, а в дневное время не было смысла стоять и ожидать чуда. Он вздохнул и стал искать глазами "жужжалку" — трудягу, который день и ночь дрогнет у театра и на морозе, и под дождём и негромко, словно жужжа над ухом, предлагает: "Вам нужен билетик на сегодня? А может, на бенефис?" Такой продрогший, бедно одетый парнишка подскочил к нему и спросил с надеждой: "Когда желаете билетик?"
Николай желал на завтра. Проблем не было. "Жужжалка" поманил за собой. Они прошли несколько метров и встали под воротами частного дома. Парнишка сделал знак подождать здесь, а сам исчез за дверью. Скоро вышел упитанный "якупчик" с настороженностью в глазах: вдруг полицейский? Но увидел Николая и оскалился в улыбке:
— На Собинова желаете? На завтра?
Николай кивнул и спросил цену. Стоимость билета была завышена в три раза, но выбора не было. Он вздохнул и заплатил, уговаривая себя, что не каждый месяц ходит в театр, можно и переплатить.
Вернувшись домой, он с удовольствием посмотрел на телефон, поставленный по распоряжению директора у него дома. Чёрный блестящий аппарат гарантировал удобства, несоизмеримые с посыланием нарочного по указанному адресу. Во-первых, можно общаться без посредников, а во-вторых, не нужно беспокоиться, что посыльный что-нибудь перепутает или зайдёт в трактир перекусить на чаевые, забыв доставить ответ. Николай поднял трубку и попросил телефонную барышню связать с номером Степана Рябушинского.
Трубку взяла горничная. Николай пригласил к аппарату Марию Степановну, волнуясь, что уже слишком поздно или не вовремя. Но Мария подошла быстро, будто ждала звонка.
— Мария Степановна, здравствуйте, это Елагин беспокоит.
— А, Николай Константинович, рада вас слышать, — нисколько не удивляясь и не смущаясь, ответила Мария Рябушинская.
— Я хотел бы вас пригласить в театр, вы позволите?
Она замолчала на секунду.
— А в какой, позвольте узнать?
— В Большой на "Евгения Онегина". Ленского будет петь Собинов. Не желаете сходить завтра вечером?
Девушка опять замолчала.
— Хорошо, пойдёмте, Николай Константинович, с удовольствием.
— Тогда завтра к шести я за вами заеду.
Николай положил трубку и обнаружил, что в груди у него звучит барабанная дробь, словно у юноши, впервые признающегося в любви. Он, конечно, не юноша, но девушку приглашал в театр тоже в первый раз, так что ничего удивительного в этом волнении не было...

Мария хорошо знала роман господина Пушкина, однако ещё лучше знала, как женщины одеваются в Большой театр. Мало красивого платья — без дорогих и броских украшений стыдно было и показаться на публике. А что значит для женщины наряд при посещении театра? Больше, чем могут себе представить мужчины. Конечно, бытует поговорка, что хочется себя показать и других посмотреть. Верно. Но если девушка идёт в театр с кавалером, то тайно желает затмить своим нарядом принцесс и богинь, которых её спутник увидит на сцене. Не может же она выглядеть хуже них!
Поэтому Маша первым делом крепко задумалась над завтрашним платьем и украшениями. К счастью, верной и опытной подругой у счастливой девушки была мать. Её ценными советами Маша довела наряд до совершенства.

Около шести вечера она с нетерпением выглядывала на улицу, освещённую электрическими фонарями, но пустынную, если не считать дворника, что надоедливо шаркал жёсткой метлой. Наконец, она увидела приближающуюся к дому пролётку, где сидел элегантный мужчина в тёмном пальто. Маша сорвалась с места, но Анна Александровна остановила дочь:
— Веди себя как взрослая, а не как маленькая девочка, Маша, — укоризненно произнесла она.
Маша не спеша вышла из дома. Навстречу ей шёл Николай. Он улыбался и оглядывал её с восхищением. Он ещё не видел её платья...
К театру подъезжали и подъезжали пролётки, кареты и, конечно, автомобили, отчаянно сигналя извозчикам. Большой театр сверкал огнями, открывая двери для счастливчиков с билетами и приводя в отчаяние неудачников, что не сумели достать заветные бумажки.
Вечером похолодало, поэтому вдоль длинных рядов извозчичьих пролёток, выстроившихся около театра, уже похаживали "сбитенщики". Они несли за ручки блестящие самовары с дымком. За пояс из белого полотенца у крепких молодцев-продавцов были заткнуты стаканчики, в которые разливали сладкий чай. Извозчики с удовольствием брали горячий напиток и пили, обжигая губы и заодно грея закоченевшие пальцы.

 В театре женщины скидывали на руки кавалерам меха и капоры и шли по роскошному красному ковру мраморной лестницы... Многие мужчины были в мундирах, редко кто, как Николай — во фраке. Николай сдал пальто в гардероб.
В суете он даже не смог хорошенько разглядеть Марию, но когда они поднимались по лестнице, приостановился, поражённый видением, как в первый день встречи в манеже. Она и сама знала, что выглядит как сказочная принцесса в нежно-голубом платье с прямым силуэтом и удлинённым шлейфом. На глубоком декольте лежало пушистое белое боа из страусиных перьев, а шею охватывало украшение на бархатной ленте — эсклаваж, который выгодно подчёркивал белизну кожи. Голову венчала изящная шляпка из таких же лёгких перьев страуса.
Мария увидела, какое впечатление она опять произвела на кавалера, и счастливо рассмеялась.
Билеты Николай купил в бельэтаж. Маша боялась даже себе представить, сколько он заплатил за них. Она ловила на себе восхищённые взгляды кавалеров и замечала завистливые глаза дам, подозревая, что зависть вызвана не только её нарядом и слепящими бриллиантами в ушах, но и статным кавалером, учтиво ухаживающим за ней.
В облике Николая было что-то неуловимое, что выгодно отличало его от других мужчин, вьющихся вокруг неё на светских раутах. Не то удивляло Машу, как великолепно на нём сидел чёрный обязательный фрак с ослепительно белой рубашкой из тонкого шёлка, а как просто и естественно он себя в нём чувствовал: не выпячивал грудь, не одёргивал его, опасаясь помять, не поправлял беспрерывно манжеты... Создавалось впечатление, что в дорогой одежде ему так же свободно, как и в любой другой. И одежда служила ему тем, чем должна, и чего другие безуспешно добивались — подчёркивала его внутреннее благородство без самолюбования.
— Николай Константинович, а вы не были военным? У вас выправка как у офицера, — спросила Маша.
— Не был, Мария Степановна, а выправка у меня от муштры отца-офицера, который с раннего детства учил ездить верхом и держать спину в любых ситуациях, — двусмысленно ответил он, слегка улыбнувшись.

Спектакль начался. Артисты играли превосходно, музыка господина Чайковского поражала напевностью и грустью. Маша внимательно слушала, но когда сразу четверо певцов запели одновременно, заскучала.
"И чего все сразу вступили? Какой же это разговор? Мы с Мишкой как загалдим вместе, так папа сразу кулаком стукнет, не захочешь больше и рот открывать..."
Маша оглядывала украдкой публику, но было темно: ни нарядов дам, ни украшений было не разглядеть. Наконец закончился первый акт. Николай предложил прогуляться по фойе, она с радостью согласилась — в ложе было душно и скучно сидеть.
Они вышли в коридор. Там уже вовсю вышагивали парочки, рассматривая друг друга и делая вид, что обсуждают спектакль.
— Николай Константинович! — услышала Маша негромкое восклицание. Она повернула голову, откуда позвали Николая и увидела долговязого мужчину с длинными ногами, как у журавля, стремительно приближающегося к ним.
Николай не выглядел счастливым от встречи, но взял себя в руки и любезно поклонился.
—Мария Степановна, позвольте представить коллегу по гимназии — Митрофанов Алексей Викентьевич.
Маша подала руку с улыбкой:
— Рябушинская Мария Степановна.
Митрофанов выпучил глаза, словно увидел горгону Медузу.
— Барышня Рябушинская? Наслышан, наслышан... Очень приятно-с, да-с.
В это время к Митрофанову подошла пожилая дама с невыразительным лицом, одетая гораздо проще, чем Маша, в синее длинное платье со множеством рюшей.
— Позвольте представить, моя жена Клавдия Васильевна.
Николай поклонился, а женщины кивнули друг другу своими шляпками.
Маша посчитала, что на этом их общение закончится, но не тут-то было — Алексей Викентьевич рассчитывал подольше пообщаться.
— Как вам опера, понравилась? А вы знаете известный театральный анекдот? Нет?.. Николай Константинович, что же вы не развлекаете даму!
Жена слегка дёрнула за рукав неумеренного в эмоциях супруга, но тот ничего не замечал.
— У Пушкина в романе такие слова: "Кто там в малиновом берете? Жена моя... Так ты женат?" Ха-ха, — он ещё сильнее задвигал длинным носом, впиваясь глазами в Марию, — а мой знакомый пел в театре, где вместо малинового берета одели зелёный! Ха-ха-ха! Представляете, как удивился певец, когда увидел Татьяну в зелёном? От изумления он так и спел: "Кто там в зелёновом берете?" На что получил неожиданный ответ: "Сестра моя... Так ты сестрат?"
Митрофанов забился в истерическом смехе, будто не он рассказал бородатый анекдот, а сам услышал его первый раз. Маша вежливо улыбнулась. Жена уже шипела что-то ему на ухо, а Николай досадливо морщился, видимо, жалея, что предложил походить по фойе.
— Вы не любите этого господина, Николай Константинович? — спросила Маша, когда они сели на свои места в ложе.
— Не больше и не меньше, чем остальных коллег, Мария Степановна. Преподавателей нашей гимназии весьма интересует моя личная жизнь, и теперь у них будет много пищи для сплетен.
— Жаль, что так получилось.
— Ничего страшного... Скрывать мне нечего, а насмешки меня не трогают.
— Вы так независимы от мнения общества, Николай Константинович?
Николай задумался.
— Пожалуй, нет, именно поэтому я не афиширую личную жизнь и не обсуждаю её ни с кем, кроме вашего брата.

Всю оставшуюся оперу Маша ждала сей диалог. И когда услышала, едва удержалась от глупого смеха, представив в лицах забавную сценку.
Нет, всё-таки опера скучновата. Конечно, Собинов в роли Ленского прекрасен. Ария "Что день грядущий мне готовит?" довела её до слёз... Но Ларину Маша не понимала. Что нашла Татьяна в Онегине? Она бы не влюбилась в такого...
А в какого? Маша ещё сама не знала. Может, Николай ей подойдёт, а может, и нет... В отличие от Татьяны, она не имела недостатка в кавалерах. Торопиться с выбором не было необходимости...

Вечер был чудесный, безветренный. Они не спеша ехали по вечерней Москве. Николай поинтересовался её впечатлениями.
— Я знаю, вы ждёте восторженных отзывов о всеобщем кумире — Собинове. Здесь я с вами согласна — удивительный голос. Но сам роман всегда вызывал у меня противоречивые чувства.
— Почему противоречивые? Разве вы не разделяете всеобщего восхищения Татьяной?
— У меня двойственное чувство: с одной стороны, мне непонятна её любовь к этому хлыщу, а с другой... — Мария лукаво посмотрела на Елагина, — она повела себя как мужчина...
— Что вы имеете в виду?
— Выбрала сама, а не ждала, когда её выберут. Это очень смело, особенно для того времени. У неё нет покорности судьбе, она разрушила устои того времени: "Привычка свыше нам дана — замена счастию она..."
— Да, соглашусь с вами. Надо обладать изрядной решимостью, чтобы совершить такой поступок — первой объясниться в любви... Ведь Онегин мог и высмеять её, опорочить в глазах общества.
— Он бы Татьяну ещё больше опорочил, если бы она ему не дала отпор в конце. Мне всегда нравилось про это читать у Пушкина.
— Про отпор?
— Про независимость слабой женщины, Николай Константинович! Ларина сама выбрала свою судьбу. Правда, у неё не было таких возможностей, как в наше время... А вам нравится Татьяна?
— Ларина всем нравится, Чайковский даже оперу хотел назвать не "Евгений Онегин", а "Татьяна Ларина"... Я только не понимаю, за что Онегина все осуждают? Почему он сразу не разглядел, какая тонкая и глубокая душа у Татьяны? А откуда он мог это разглядеть? И то, что Евгений волочился за Ольгой объяснимо — она открытая и весёлая. А Татьяна вела себя как неживая, а потом вдруг письмо написала... Онегин должен был влюбиться от одного её письма?
— Я как-то не смотрела глазами мужчины...
— А между тем — это вполне естественно. Татьяна и красавицей-то не была: "Ни красотой сестры своей, ни свежестью её румяной не привлекла б она очей". Мужчина сначала обращает внимание на внешность, а после уж дальше присматривается.
Машу разговор начал смущать.
— А ко мне вы тоже присматриваетесь, Николай Константинович?
Он взглянул на неё своими чёрными глазами совсем близко.
— А это плохо?
— Нет, наверное, — пролепетала она.
По счастью, пролётка наконец доехала до дома Рябушинских. Николай помог ей выйти из коляски и проводил до двери. Прокофьич открыл дверь и стоял в почтительном ожидании.
Маша подала Николаю руку для поцелуя, избегая смотреть в глаза, но он держал её, пока не поймал ответный взгляд. Потом медленно поцеловал, наклонился к самому уху и прошептал: "Я надеюсь, мы скоро встретимся". Она неловко кивнула и юркнула в дверь.

В холле тускло мерцала люстра-медуза. В доме стояла ночная тишина — мама и брат уже спали, только в окнах отца она ещё с улицы заметила свет. Навстречу Марии выбежала горничная.
— Барышня, вас Степан Павлович просил зайти, как прибудете, — доложила Лиза, помогая раздеть пальто и еле удерживаясь, чтобы не зевнуть.

Маша, шурша длинным платьем, поднялась по лестнице к отцу и, предварительно негромко постучав, открыла дверь.
Кабинет был сделан в единой бордовой гамме с тяжёлыми портьерами и массивными глубокими креслами. В одном из них сидел Степан Павлович, с усталым видом просматривая документы. Его обычно лихо закрученные вверх усы сейчас поникли и свисали сосульками, подчёркивая складки рта.
— А, Машенька, пришла... Проходи сядь рядом.
Она села в ожидании — отец редко приглашал её к себе в кабинет.
— Как тебе опера? Хорошо пели?
— Собинов был бесподобен, — улыбнулась Мария.
— А что у тебя с Елагиным? Вы встречаетесь?
— Мы виделись на ипподроме, а сегодня он пригласил меня в Большой театр. Вот и всё...
Отец задумался, помедлив со следующим вопросом:
— Он тебе нравится?
Теперь пришла очередь подумать Маше.
— Нравится, папа, но я ещё не поняла, как он ко мне относится.
— Машенька, да как можно к тебе относиться? Да за твою руку и сердце женихи готовы на турнире биться. Но мне он нравится больше всех. Ты хорошенько присмотрись к нему. Мы небедные люди, и нет необходимости выдавать тебя замуж за денежный мешок. Но в нашей стране благородный род, как у Елагина, значит очень много... Некоторые двери закрыты даже для нас, ты понимаешь?
— Понимаю, папа, но ничего не обещаю, — чуть раздосадовано ответила Маша, — не за мешок, так за дворянский герб, какая разница? Я ещё ничего не решила...
— Ну, хорошо, хорошо, поступай, как знаешь... — примирительно сказал отец, — твоя жизнь, тебе решать. Всё, иди спать.
Мария поднялась и пошла к себе. В душе поселилось волнение, которого раньше не было. Никто её так не волновал, как Коля. Её самолюбию страшно льстило, что такой взрослый умный мужчина смотрит на неё восхищённым взглядом, ловит каждое слово, старается угодить... Любит ли она его? Она ещё не понимала свои чувства — время покажет...

Глава восьмая


В гимназии что-то неуловимо изменилось — фамилия "Рябушинская" шелестела на всех углах. Николай понял с досадой, что стал героем дня — предметом домыслов и сплетен из-за встречи в театре с Митрофановым. Он ловил на себе заинтересованные взгляды, а когда подходил ближе к компании коллег, те внезапно замолкали... Это ужасно раздражало.
Митрофанов ходил гоголем. Он раскинул приветственно объятия и бросился навстречу Николаю.
— Как поживает барышня Рябушинская, Николай Константинович? Ей понравился спектакль? — спросил Алексей Викентьевич.
Николай взял себя в руки и, неожиданно для любопытного коллеги, охотно ответил:
— О, спасибо, Алексей Викентьевич, Марии Степановне очень понравилось. Особенно ваш анекдот... Как поживает ваша супруга?
Митрофанов вытаращил глаза:
— Э-э-э, супруга? Благодарю-с, хорошо... Что ж, я рад, да-с.. — Он походил вокруг Елагина и по привычке взял его под руку.
— А вы вообще собираетесь жениться, Николай Константинович?
— Может быть, Алексей Викентьевич, — а почему вас это беспокоит?
— А вы хоть представляете, что ваша жизнь кардинально изменится, — включился в разговор Языков, учитель литературы. Это был невысокий, довольно плотный господин без особенных отличительных черт, кроме длинных рыжих усов, которые, по всей видимости, он очень ценил и всё время их пощипывал. Николаю они не нравились, потому что напоминали тараканьи, и он старался пореже смотреть ему в лицо.
— И как же моя жизнь изменится, Иван Александрович? — неприязненно спросил Николай.
— Будете, как и все мы, думать, как угодить жене...
— А может, жена будет думать, как мне угодить?
— Наивный взгляд, Николай Константинович, вы отстали от жизни.
— Хотите анекдот, господа, — оживился Митрофанов, — встречаются два приятеля. Один женат меньше года, а второй уже двадцать лет. Молодой жалуется, что жена зовёт в оперу, когда он уставший приходит домой. "Разве я не могу спокойно отдохнуть дома после работы? Женщина может понять такую простую вещь?" — вопрошает он. Опытный приятель смотрит на него и мрачно уточняет: "И какой был спектакль?" Ха-ха-ха!
С лёгким скрипом открылась дверь, и в учительскую на маленьких ножках словно вплыл отец Тимофей.
— А-а! Батюшка! — оживился Языков, будто давно поджидал отца Тимофея, — вы не будете против, если мы повесим фотографию Льва Николаевича Толстого в учительской?
— Почему же я должен быть против? Господь с вами, Иван Александрович! — замахал руками священник.
— Ну, как же, как же, он же отлучён от церкви, "богохульник" по-вашему...
— Да я лично с ним был знаком, чего же неприятного. Каждый волен выбрать себе объект поклонения... — батюшка взял в руки фотографию, помещённую в рамочку.
— Вы хотите сказать "кумира"? — уточнил Языков.
— Можно и так сказать, Иван Александрович.
— А чем плохо покланяться Толстому? — Митрофанов забрал фотографическую карточку и стал примерять на стену, где забивать гвоздь.
— Слепое поклонение, Алексей Викентьевич, опускает человека ниже его достоинства.
— Даже Богу? — удивился Языков.
— Даже Богу. Господь нам рассказал всё, что мы можем вместить, чтобы наше поклонение Ему было разумным и свободным, как у сыновей, а не у рабов. Без глубокого размышления над Божиим Промыслом и своей жизнью вера человека подобна зерну, упавшему на каменистую почву — оно не прорастёт, потому что не имеет корней.
— Ах, отец Тимофей, не начинайте, — устало сказал Языков, — мы в своё время закончили Закон Божий и прекрасно помним эти притчи.
— Ну и славно, дети мои, славно...
Отец Тимофей лёгким жестом благословил всех присутствующих и убежал по своим делам.
Николай тоже поспешил домой. Он пересаживался с трамвая на трамвай, чтобы не трястись в пролётке по грязным лужам. Вода из-под колёс окатывала не только бедных прохожих, но и седока. Вот и Николай жалел хорошее пальто и дорогой костюм, а потому решил не рисковать и запрыгнул в электричку.
Солнце уже вознамерилось отправиться спать, желая и москвичам того же, но у Николая были планы на вечер — закончить разбирать первое письмо от Анны Татищевой.
Он начал их переписывать ещё месяц назад, но работа застопорилась — мелкий женский почерк читать было невероятно тяжело. Трудность состояла и в том, что за полтора века изменилась орфография. Кроме того, в письме были вставки на английском языке, который он не знал.
Медленно, по одному слову Николай переносил в тетрадь послание прекрасной дамы. Елагин был уверен, что это она — Анна Павловна Татищева изображена на медальоне. По первому обращению стало понятно, что письмо адресовано Ивану Перфильевичу, его далёкому предку, который жил в эпоху Екатерины Второй. Самое короткое письмо датировано раньше всех, значит, было первым в давней переписке.
“Милостивый государь, Иван Перфильевич! Удивлена Вашей настойчивостью. После того как Вы прислали мне два письма и не получили на них ответа, Вы могли бы догадаться, что я не желаю тайной переписки, компрометирующей меня и моего уважаемого супруга. Не смею представить, какой цели Вы добиваетесь, но надеюсь, что Ваши намерения чисты. Только эта мысль понуждает меня ответить Вам и предостеречь от необдуманных поступков. My husband can do you a lot of harm. Beware of him. Don’t trouble trouble until trouble troubles you.
А.П.Т.”
Писем было много, значит, дружба или любовь всё-таки между ними состоялась, как не противилась Анна Павловна...
Ах, как жаль, что он знает лишь французский и немецкий! Что же делать? Николай задумался, а потом вспомнил, что видел в библиотеке тётки открытую книгу на английском языке. Тётя её читать не могла, значит — Софья. Николай хлопнул себя по коленям и возбуждённо заходил по комнате. Надо ехать к ней.

Всю дорогу, что он ехал на Остоженку, мучила мысль, что Софьи может не оказаться дома. Но ему повезло — на весь этаж раздавались звуки рояля. Девушка разучивала Шопена. Её нежные тонкие пальцы выводили бравурные пассажи и изумляли Николая виртуозностью и силой.
Варвара Васильевна, как всегда, вязала. Она удивилась неожиданному визиту племянника, но обрадовалась и предложила поужинать с ними. Николай был голоден, но возбуждение от первого письма было так велико, что не хотелось терять ни минуты. Он сообщил тётке о цели визита и прошёл в залу.
Софья спокойно поздоровалась и собралась продолжить игру, но Николай решительно подошёл поближе и спросил:
— Софья Алексеевна, вы знаете английский язык, я полагаю?
Девушка положила руки на колени и, удивлённо приподняв брови, ответила после заминки:
— Знаю. А что вы желаете перевести?
— Я разбираю письма… те самые, что вы нашли в коробке тётушки. Там кое-что написано на английском, а я, к несчастью, им не владею. Вы не могли бы мне помочь?
Софьино лицо осветила нежная улыбка.
— Конечно, Николай Константинович, если хотите, можем пойти в кабинет.
Она, не мешкая, встала и направилась на второй этаж. Они зажгли уже знакомую зелёную лампу и сели за письменный стол, придвинувшись друг к другу.
Впервые за сегодняшний день он почувствовал спокойствие, которое исходило то ли от мягкого света, то ли от Софьиной доброжелательности и уверенности, с какой она взяла письмо.
— Здесь написано: “Мой муж может причинить вам много вреда. Берегитесь его.” А потом английская пословица. Дословно — “Не тревожь беду, пока беда не потревожит тебя”.
— А, это подобно нашей — не буди лихо, пока оно тихо, — задумчиво протянул Николай, подперев голову рукой. На него навалилась вязкая усталость, да и голод давал о себе знать.
— Да, наверное, вы правы. А про какую беду говорит дама, не знаете, Николай Константинович?
— Похоже, что её супруг был влиятельным человеком, да ещё и масон. Эта могущественная организация может многое.
Софья вздрогнула.
— Масон? Откуда вы знаете?
— На портретах этих господ масонские знаки: угольник, весы, всевидящее око. Вероятно, супруг Анны Павловны занимал высокое положение.
— Странное совпадение, Николай Константинович, но мне попалась в руки старая книга как раз с такими знаками. Я её недавно заметила. К сожалению, она написана на старом английском языке, её сложно читать.
— Ну вам удалось хоть что-то перевести?
— Вот послушайте, — Софья достала с верхней полки серую книгу с рваной обложкой и продекламировала: "Во всём сем обязуюсь под угрозой не меньшей кары, нежели если бы горло моё было рассечено, язык мой с корнем вырван из уст моих, сердце моё было вырвано из груди, тело моё было бы сожжено, а пепел рассеян по лику Земли, дабы и памяти обо мне не осталось меж Каменщиками".
Массивная мебель в кабинете поглотила последний отсвет дня, и сумерки незаметно вползли в дом. В темноте такой текст зазвучал ещё более зловеще.
— Похоже, это масонская клятва. Если сможете ещё что-то разобрать, буду вам благодарен, Софья Алексеевна.
— Я рада, что мои знания пригодились вам, хотя, мне и самой интересно.
— Вы очень отзывчивый человек, я восхищаюсь вами — вы всем помогаете, кто у вас просит помощи?
Софья задумалась.
— Если это в моих силах, то — да. А что здесь удивительного? Разве вы не помогаете другим людям?
Николай пожал плечами.
— Ко мне, честно говоря, редко обращаются, — он задумался на мгновение, — не знаю почему...
— А может, и обращаются, да вы не слышите?
Он внимательно посмотрел на неё.
— Вы меня считаете таким равнодушным человеком?
— Нет, не равнодушным, а...— Софья замялась, — погружённым в себя. Не всегда человек просит явно, иногда нужно просто обратить внимание на чужую жизнь...
Николай не нашёлся, что ответить. Разговаривать больше не хотелось.
Он поужинал в семейном кругу и засобирался домой. Перед уходом Елагин поцеловал тётушке руку, ещё раз поблагодарил зардевшуюся Софью за помощь и условился в дальнейшем к ней обращаться за переводом.

Пролётка мерно покачивалась, а Николай размышлял и ворчал на тёткину воспитанницу: "Ишь, "погружённый в себя"... Будто другие не такие же... Нищим я подаю... иногда... А что ещё надо? По домам ходить? Так ещё заразу какую подхватишь..."
Он стал вспоминать, просил ли у него кто-нибудь помощи, и ничего не мог вспомнить. Наконец, на ум пришёл случай, когда Митрофанов собирал деньги в гимназии на вспоможение для вдовы одного из преподавателей, скоропостижно скончавшегося от инфаркта. Кто-то даже собирался навестить вдову, оставшуюся с четырьмя детьми, но Николай просто дал деньги и не собирался никуда ехать.
 Был и второй случай, когда у дворника гимназии от терракта погиб сын, но Николай пропустил это мимо ушей, даже и не поинтересовавшись, нужны ли ему деньги... В памяти всплыло только лицо плачущего Кузьмы рядом со священником, который что-то ему говорил...
Мысли перескочили на утренний разговор в учительской: неприятные намёки Митрофанова про Машу, и Языков туда же... Батюшка со своими притчами... Хорошо он сказал: "Слепое поклонение не делает человеку чести..." Тут я с ним согласен. Надо во всём разбираться, а иначе правду не найти... Ещё и пословицу придумали: мол, у каждого своя правда. А разве так может быть? Нет, братцы, своей выгодой правду подменяете, да ещё и убить готовы за корысть..."
Он взглянул на тёмное небо, закрытое толстым покрывалом серо-стальных облаков, и произнёс вслух:
— Только где она, правда-то?
— Ась? — рыжебородый мужик оглянулся с козлов, — что толкуешь, барин?
— Спрашиваю, где правду-то искать? — громко спросил Николай.
— Так не ищи правду в других, коли в тебе её нет, — с вызовом в голосе произнёс извозчик.
— А в тебе, что ли, есть? — резко ответил Николай.
Извозчик внезапно остановил коляску посреди тёмного переулка Замоскворечья и повернулся к Елагину:
— А я знаю, где правда, ваша милость: у тебя денег много, а у меня жена болеет, Бог велел с ближним делиться — вот и правда.
Николай сначала оторопел от такой наглости, а потом разозлился. Наконец, подавив раздражение, Елагин спросил:
— Что у тебя с женой?
— Не знаю, лежит уже второй день... за детьми некому смотреть, а мне работать надо, — угрюмо ответил извозчик. Его сгорбленная фигура выдавала обречённость и покорность судьбе, которую он не мог изменить.
Елагин хотел, как обычно, просто дать денег, но в глубине души почувствовал, что этого будет недостаточно — мужик будто подслушал его разговор с Софьей и теперь проверял его.
Немного подумав, Николай вздохнул и решился:
— Вот что... Вези меня к дому, там мы зайдём за врачом и поедем к тебе. Гони живей!
Извозчик схватил вожжи и стал понукать лошадь. Через короткое время они остановились у дома, где жил Николай. Теперь пришла его очередь побеспокоить дворника. Он подошёл к грязной двери дворницкой и громко застучал ногой.
— Ну что ломитесь, ироды! — послышался пьяный голос Захара. Отворилась дверь, и показалось его заспанное лицо. — Ой, ваше благородие! Чего приключилось?
— Захар, в какой квартире живёт врач Владимир Семёнович?
— Дак, в пятнадцатой, Николай Кинстиныч... Позвать?
— Я сам, — Николай повернулся к извозчику, — жди меня здесь. Да не сомневайся, я не пропаду.
Николай стремительно поднялся на третий этаж. Звонить пришлось недолго. Когда доктор Четвериков открыл дверь, Николай увидел, что он был в сюртуке и ботинках — видимо, только пришёл. Но, выслушав Николая, он кивнул, крикнул вглубь квартиры: "Маша, я скоро!" и быстро стал одевать пальто...

Путь к дому извозчика оказался неблизким. По дороге Николай распорядился остановиться у открытого трактира, где уговорил хозяина продать пирогов и колбасы, зная, что еда — лучшее лекарство для бедных.
Мужик привёз их на окраину Москвы. Маленькие деревянные домики и тёмные бараки, выстроенные для рабочих, мертвенный свет газовых фонарей создавали мрачную картину бедности.
Они вошли в один из ветхих домишек. В тускло освещённой керосиновой лампой комнате много места занимала большая печка, но было холодно и сыро, почти как на улице. В красном углу на лавке лежала женщина и стонала. Рядом с ней, прямо на полу спали два мальчонки лет четырёх-пяти, а в люльке в тряпье вякал младенец. Николай почувствовал кислый запах запущенного жилья и детских немытых тел. Даже в темноте он заметил шевеление тараканов по белой печи. Его охватила брезгливая дрожь, он с трудом сглотнул и попытался не дышать, желая поскорее убраться отсюда.
Но врач не удивлялся грязи и насекомым, ему было не до этого. Владимир Семёнович осматривал больную, что-то тихо спрашивал у неё и слушал хриплую грудь.
Отец поднял детей с пола и отправил их на печку, заботливо укрывая армяком. Вскорости, после укола доктора, женщина перестала хрипеть и кашлять и уснула.
Николай вынул деньги, чтобы заплатить Четверикову за выезд, а остальные, не считая, сунул извозчику:
— На, брат, только не спусти в кабаке, пожалей жену и детей. Нас сможешь обратно довести?
Тот невидящим взглядом смотрел на бумажки и кивнул машинально.
— Спаси Бог, ваше благородие, спаси Бог...