Глава 4. Из огня да в полымя

Закашлявшись от дымного воздуха, девушка перевела взгляд на соседний, еще пылавший вахверк. Пламенные языки вырывались из окон обоих этажей, и на ночной улице было светло, как днем. Сзади послышался оглушающий треск, что-то тяжелое ударило в спину, сбив с ног и заставив выпустить интегратор из рук. Она с воплем вывернулась из-под свалившейся балки и содрала загоревшийся плащ. Ее надежда на возвращение домой, истекая каплями пластмассовых слез, валялась поверх горящего мусора, оставив посреди квартала пылающих остовов домов и еще дымившихся развалин, совершенно не представляющей, где она находится. Анна попыталась заставить ставший в тупик мозг функционировать не то что в аварийном, а хоть в каком режиме. Меня, безусловно, будут искать! Повелевший вернуться домой инструктор справится с неведомо возникшей угрозой, или избежит ее, благоразумно нырнув в портал. Увидит, что в портале подопечной нет, и перенесется в Институт. Нет и там. Что он будет делать дальше?

Сзади послышались тяжелые шаги, она обернулась: приближался огромный мужик совершенно зверского, разбойничьего вида с наполовину обгоревшей бородой. Девушка бросилась бежать, споткнулась о наполовину обугленные куски дерева, стукнулась коленом и упала, едва не угодив лицом во все еще горячий пепел. Вскочила на ноги, опершись о лежащее перед ней бревно, и вскрикнула от жара, проникшего через перчатку. Догнавший мужик поймал сзади за юбку, развернул к себе лицом и схватил за руки. Сдернул перчатки и потянулся за серьгами. Поняв, что сейчас он их вырвет вместе с мочками ушей, Анна умоляюще замотала головой и сняла сережки, отдавая по одной. Разбойник сунул награбленное за пазуху и усмехнулся. Она вскрикнула. Детина грозно рявкнул: «Ta gueule!»(Заткнись!) и влепил ей пощечину. Девушка отшатнулась, но нанести удар в пах не решилась – с силой не получится, помешает длинная юбка, только разозлив. Ударила по ушам ладонями, сложенными лодочкой, добавив в глаза — «козой» из указательного и среднего пальца, и припустила по улице, перепрыгивая через горящие деревяшки. Противник проревел вслед: «Merde!» (Дерьмо), но догонять, к счастью, не стал.
 
Осознав, что погони не слышно, Анна рискнула остановиться, перевести дыхание и оглядеться. Город, похоже, незадолго до моего появления стал жертвой огромного пожара. Кругом – сгоревшие вахверки, несостоявшийся насильник одет в одежду средневекового покроя, вякал по-французски. Если это - Франция, то, какого года? Вообще, какого века?

Ушибленное колено болело все сильней, заставляя идти медленно, почти брести, осторожно обходя валявшиеся посреди улицы останки бушевавшего пожара, еще мигавшие огненными язычками. В конце улицы пожарные применили верный метод остановки огня — разрушение зданий, видимо, момент спасти город не был упущен, и прокопали ров, отделяющий нетронутые огнем дома.
В одном из окошек горел неяркий свет, она тихонько заглянула: молодой священник в потрепанной сутане, осторожно придерживая за плечи полусидящую на кровати женщину, поил ее из большой глиняной кружки. Рядом, на той же постели, спала соседка. В огромной длинной комнате Анна разглядела и другие кровати, стоящие одна за другой вдоль стен, тоже со спящими по двое. Священник, осторожно уложив женщину, поправил ей одеяло и, взяв стоящую на столе свечу, вышел в соседнюю комнату. Девушка заглянула и в это окно: святой отец, сев за стол, начал бережно перелистывать страницы лежащего перед ним фолианта.

Решилась постучать в рассохшуюся раму. Священник встретился с ней глазами, что-то спросил. Она только покачала головой - от холода губы не слушались. В себя пришла, сидя у горящего очага, завернутая в порванное в нескольких местах одеяло. Едва прикоснувшись, ей отвели упавшую на лицо прядь: «Я - отец Жюль, дитя мое». Она, наконец, смогла рассмотреть лицо, мягко обрамленное волосами, глаза, как на старинных иконах, или Туринской плащанице, брови вразлет, четко очерченные губы. Красивый! Анна пила что-то горячее, налитое отцом Жюлем, куталась в одеяло и соображала, что же ей сказать. Ничего не придумав, она горько разрыдалась. Священник гладил по голове, шептал слова утешения. Она слушала, уткнувшись в ладони и шмыгая носом, а он ласково кивал ей. Анна не помнила, как назвала свое имя, запамятовала, как перестала плакать, не удержала в голове, как кончилась эта бесконечная ночь. В комнату вошла молодая монахиня, с молоком и хлебом. Ах, как вкусно!

Сестра Полин проводила к кровати, помогла снять платье и уложила, на счастье - одну, отдыхать. Анна, не рискнув сунуть под подушку свои сокровища - документы и ридер, окунулась в сон. Проснувшись к полудню, еще долго лежала с закрытыми глазами и слушала, что происходило вокруг. На соседней кровати, в жару и бреду, металась роженица, сестра Полин то перевязывала ей грудь, то меняла мокрую тряпку на лбу. Рядом мужчина стонал во весь голос, жалуясь, как сильно обгорел в огне, кто-то, охая и шаркая ногами, прошел мимо кровати, обдав тяжелым запахом немытого тела. Когда старческий голос рядом умиленно произнес: «Спаси вас бог, отец Жюль!», она открыла глаза.