Суд в минске. глава 26

                И снова Минск
         
         А вскоре раздался звонок. Это был Алесин брат Роман.
         — Привет, Марк Захарович! Вы к нам не собираетесь?
         — Как раз и собираюсь. Да не один, а с Алесей.
         — Ну и класс! Звоните, я встречу.
         На следующий день после прилета в Минск Марк позвонил Гене Глузскому, и договорился о встрече, на которую Гена прибыл уже не на своем роскошном «Порш Кайен», а на стареньком «Фольксваген Гольф».
         И когда он с трудом — рост под два метра — выбрался из машины, Марк остолбенел. Он был уверен, что за прошедшее время Гена пришел в себя, отъелся и снова предстанет пред ним улыбающейся громадиной, каким Марк привык его видеть. Но на самом деле к нему ковылял тот же несчастный хиляк, каким он был при их последней встрече, и выражение его лица не давало ни малейших поводов для оптимизма.
              Они присели на лавочке в парке. Не успел Марк задать свой первый вопрос, как Гена заговорил сам, и остановить его уже было невозможно.
          — Все это время, Марк Захарович, я рвал жилы, чтобы как-то поправить свое положение и начать отдавать вам долг. Вы помните, как когда-то познакомили меня с бельгийцем Даном?
          — Конечно, помню. Богатый бизнесмен, который женился на русской красавице. И засел у нее глубоко под каблуком — даже рыпаться не пытается.
          — Ну, так вот. У него есть патент на бактерицидную пудру, домешивая которую в любое вещество, можно превратить его в настоящего убийцу бактерий.  Когда я узнал об этом, меня аж пот прошиб. Дело в том, что в Белоруссии, да, пожалуй, и во всем мире самой распространенной и страшной болезнью коров является мастит. Слыхали?
          — Ну… так, немного…
          — Стоит заболеть одной, как мгновенно через резиновые соски доильных аппаратов заражаются другие. И это — стихийное бедствие для колхозов и фермеров. Вот мне и пришла идея: а что если добавить пудру Дана в резину для доильных сосков? Ведь если это сработает, то мы ж их по всему миру продавать сможем!
           — И что?
           — Вы знаете, получилось! Сначала Дан изготовил с десяток образцов в Бельгии, а мы попробовали у нас — работает! Представляете, в каком мы были восторге?!
           — Он что, отдал тебе патент?
           — Нет. Я укатал его открыть совместное предприятие и сделать Белоруссию стартовой площадкой. А потом по интернету разрекламировать во всем мире. Хотел даже вас просить заняться этим в Канаде, Америке и особенно в Южной Америке. Ведь там коров — немеряно.
           — А производство?
           — Когда зарегистрировали фирму, Дан раскошелился немного, а я нашел умирающий цех на одном из Минских заводов и запустил производство. И, знаете, сначала все шло просто «на ура». Я не вылезал из цеха, пахал в три смены, и спал там. Более того, вышли на республиканскую выставку. Прикиньте, что я почувствовал, когда к нашему стенду подошел сам Лукашенко! Он долго говорил с нами и приказал сопровождавшему его министру сельского хозяйства организовать тестирование в одном из районов. А если оно пройдет удачно, то инструктировать все колхозы, чтоб покупали нашу продукцию. Можете себе представить?
          — Ну, если сам Лукашенко! Так ты, наверное, уже миллионер? А че тогда такой кислый? Жалко долги отдавать?
          — Какой там миллионер! — с горечью проговорил Гена, — знаете, даже для меня было сюрпризом, что в нашей стране управляет не президент, а …
          — Гена, брось заливать! Уж если у вас не президент управляет? Да его же весь запад кличет «последним диктатором Европы»? Он сам об этом говорил. Если не он, то кто?
          — Взятки… Взятки у нас сильнее президента.
          — Ты что имеешь ввиду?
          — После той выставки, нам предложили ехать в один из районов для пилотного тестирования. Мы смотались, протестировали. — Гена помолчал.
          — И?..
          —Приезжаем к председателю исполкома. Он встречает, усаживает за стол и вызывает главного зоотехника района. Спрашивает, а тот, даже не глядя на нас, и говорит: «Та, барахло ихняя резина. Толку от нее, как с козла молока!»
          — Это как же? — поразился Марк, — ты же сказал…
          — Я тут же набираю зав. фермой, — перебил его Гена, — включаю мобилу на громкую связь и задаю ей тот же вопрос. Она говорит: «Все хорошо. Резина работает…». Я поворачиваюсь к зоотехнику: «Слышали?!» — А он: «Я сказал «барахло», значит «барахло». Я сам на тестировании присутствовал и видел его результаты».
           — И что предрик?
           — А тот только руками развел: «Ну, сами видите… главный зоотехник против… извините!»
           — Черт побери! Так надо было к министру, которому президент команду дал, ломиться!
           — Бесполезно, Марк Захарович. Мой брат Женя потом с зав. фермой бутылочку «Зубровки» раздавил и выяснил, что зоотехник этот уже давно с французской фирмой «Де Лаваль» завязан. И он от них не только соски доильные, но и откат приличный получает. Ну, а с кем он им делится? То-то. Так зачем ему наш товар? Это же ясно.
            — И что ты? Сдулся?
            — Да нет. Могу показать, сколько у нас договоров с другими районами и колхозами, и сколько мы им продукции отгрузили.
            — Так в чем же дело?
            — А дело в том, что денег у них нет! Нечем рассчитываться с нами. Одни молоко предлагают, другие — ячмень. А на что нам ячмень? Судимся с ними, да все без толку. Короче, закрываем производство. Одни убытки…
           — А что же Дан?
           — Матюкается! Угрожает всеми карами небесными. Но мне уже по барабану…
           — Это почему?
           — Сейчас я вам все расскажу… За то время, что мы с вами не видались, многое произошло в моей жизни. Начнем с того, что вскоре после вашего отъезда Лина — львица моя голубоглазая — начала пить. И не просто пить, а бухать по-черному. Она могла в середине спектакля в театре сказать, что идет в туалет, а через пятнадцать минут, я находил ее в буфете в невменяемом состоянии. Представляете? Заставлял лечиться — бесполезно. Она напивалась дома и вызывала на меня милицию, которая вместо меня забирала в отделение ее. Потом вдруг бросила бухать и развернула целую компанию, чтоб выгнать меня из дома. Развелась по суду и довела до того, что я сам ушел. Дом-то, я, идиот, в свое время оформил так, будто он Лине по наследству от ее отца достался. Ну, чтоб не иметь проблем с налоговой: откуда деньги и все такое.
         — И где же ты сейчас живешь?
         — С родителями и братом, в отцовском доме. Да, так вот про Лину еще не все. — Глузский достал смартфон и стал что-то в нем искать. — Вы знаете, как я любил и обожал ее. Но… Когда выгоняла, я успел загрузить в ее смартфон специальную программу. И теперь я могу видеть и слышать, практически все, что с ней за день происходит. Вот смотрите…
         То, что предстало перед глазами Марка вызвало и ужас и омерзение.
         Многочисленные эсэмэски с призывами типа: «Приходи сейчас» «Зачем?» «Потрахаться, как вчера! Ты — классный! И я хочу тебя. Бери такси и рви ко мне!», адресованные совершенно разным мужчинам: арабам, китайцам, белорусам. И даже молодым местным жиголо, требующим денег. Ее фотки в обнаженном виде, отправляемые случайным любовникам. Аудио со стонами и криками Лины во время занятий сексом.
          Марк отвернулся. Он вспомнил давний рассказ Гены о его знакомстве с Линой, замужней дамой, и фантастических подвигах в попытке отбить ее у мужа. О его безграничной любви к жене. О рождении их дочки, которую и кормил, и пеленал и гулял с ней только Гена, в то время, как жена валялась на диване, зависая по часу на телефоне с подружками.  О бесчисленных шубах, бриллиантах и путешествиях по всему миру.
         «Да он же буквально носил ее на руках! И можно только представить, чего ему стоит видеть и слышать это! Страшнее и мучительней моральной пытки нет…» — подумал Марк, и в его сердце вновь невольно стала подниматься волна сочувствия к человеку, когда-то спасшему его жизнь.
          — Могу посоветовать только одно: сотри ты эту программу, Гена, и не рви себе сердце напрасно. Зачем тебе это? Ты что, мазохист?
          —Наверное, вы правы, — немного помолчав, согласился Гена, — надо завязывать с этим. Но я вам еще не все рассказал.
          Марк вопросительно взглянул на Глузского. О том, что долг тот отдавать не собирался, Марк уже понял. Но то, что он услышал в следующую минуту…
           — У меня завтра суд. Судят меня, Марк Захарович, — и вдруг Марк похолодел. Он до того привык всегда видеть Гену добродушным, приветливым и беззлобным, что вмиг произошедшая метаморфоза повергла его в шок. На перекосившемся от ненависти лице Гены обжигающе злым огнем полыхали глаза, еще секунду назад полные грусти и боли.
           — Та с десяток уродов, которым я столько помогал, накатали на меня заявы, типа ободрал их, разорил, деньги не вернул. И Рома ваш тоже среди них, между прочим. Ну, вы же знаете мое положение. Знаете, как все произошло. Я следаку все так и объяснял. И он как будто понимал меня. И хоть сказал, что давят на него, но… даже под стражу не взял. Сказал, что вряд ли меня посадят, что суд разберется… Ну вот, и я надеюсь, что разберется. А заявители мои просто идиоты. Так бы я с ними хоть понемногу, но рассчитывался, а теперь — черта с два что-нибудь они от меня получат! Только с вами рассчитываться буду, Марк Захарович. Верите?
         Ничего не ответил Марк. Его не столько поразили слова Гены, сколько то, что он вдруг разглядел в нем совершенно другого человека и понял, что если бы хоть один раз увидел его таким раньше, то вмиг прекратил бы любое общение, не говоря уже о партнерстве.
          — Во сколько суд?
          — В десять.
          На этом они попрощались, и Марк, отказавшись от предложения подвезти его домой, не спеша, пошел по аллеям парка, внутренне готовясь услышать завтра что-то еще худшее, чем то, что услышал сейчас.

                Суд

            На следующий день, зайдя вместе с Ромой в здание суда, Марк удивился количеству людей, заполнивших судебный коридор. На первый взгляд их было не менее полусотни. Разных возрастов. Мужчины, женщины, старики.
            — Это что, столько зрителей пришло? — спросил он у Ромы.
            — Каких зрителей?! Потерпевшие, как и я, — ответил Алесин брат.
            Они вошли в зал. Гена уже сидел на своем месте, рядом с молодой женщиной-адвокатом. Судья открыла заседание. И тут-то и вырвалась наружу вся правда о  Гене Глузском.
             Не мудрствуя лукаво, задолго до знакомства с Марком Гена уверенно ступил на тропу, уже проторенную братьями Мавроди еще в девяносто втором году.  Только сделал он это на добрый десяток лет позже, когда страсти вокруг МММ улеглись на всех бескрайних просторах бывшего Советского Союза. Он начал занимать деньги под проценты, опираясь на средства, получаемые с легального бизнеса — медицинского салона. И чем больше занимал, чем больше людей втягивал в оборот, тем больше и «регулярнее» выплачивал им так называемые «проценты», а на самом деле — крохи из их собственных денег. Таким же образом в свое время был соблазнен и Рома, Алесин брат.
             Марк с ужасом слушал выступления потерпевших, один за другим рисовавших одинаковые схемы, по которым они вляпались в сети мошенника.
               Особенно запомнилась старушка, подруга его же бабушки, которая постепенно отдала все свои деньги, собранные на «черный день». А когда попросила вернуть весь долг, Глузский сначала тянул, как мог, а потом объявил, что для того, чтобы ему достать ее деньги, она должна принести ему еще пять тысяч долларов, якобы для курьера в Литву, откуда тот вернется со всей суммой.
               Старушка, продолжая верить негодяю, сняла со счета «гробовые». Принесла, и протянув их Глузскому, объяснила, на что копила эти деньги. И он их взял.
               «Господи! — думал Марк, сердце которого дрожало, как у зайца, — ну почему в тот миг не поразил ты молнией это чудовище?! Украсть «гробовые» деньги?! И это человек, при мне боровшийся со смертью и доставший совсем уж мертвого мужчину с того света?! Как могут так в одном и том же теле две личности спокойно уживаться? Одна — спаситель, душегуб — другая. Так кто же он на самом деле? Кто?»
              Защита Глузского звучала предсказуемо:
               — Я что, ее под пистолетом заставлял нести мне деньги? Да, в очередь стояла: «Возьми, сыночек, мне сосед сказал, что заработал хорошо с тобой. Так может ты и мне немного подсобишь внучкам подарки сделать? Хочу машину старшему купить, а не хватает малость…» И все они такие же. Пусть скажут честно, хоть у одного я вымогал? Требовал? Угрожал? Никто не скажет. И вовсе не обманывал я их. Платил проценты, отдавал немало. А то, что сам попал — так это бизнес. Сегодня — на коне, а завтра — на траве. И я у них не занимал, поверьте. Ведь сами все хотели заработать! Какой банк может двадцать пять процентов им отстегнуть? Вот в этом все и дело!
              Слушая этот бред, Марк не столько удивлялся смыслу слов Гены, сколько выражению его лица: «Вот тварь негодная, собака, а злобы, злобы сколько на людей! Людей, обманутых и разоренных им. Да Миша Белый — просто одуванчик в сравнении с этой крысой! Боже, куда я попал? Ну почему Алесю не послушал?! Не подвела ее интуиция. Не подвела…»
               И следующие три дня Марк провел, как в угаре, обжигаемый с одной стороны отчаянием и болью потерпевших, а с другой — ненавистью и злобным карканьем человека, которого не так давно считал своим спасителем и другом.
               «Попав в капкан в конце 70-х, куда толкнул меня мой «лучший друг» Мудко, я думал, что уж второй-то раз не наступлю на те же грабли. Ан, нет! Попал и во второй раз. Попал и вляпался по полной. Неужто суждено нам совершать ошибки до тех пор, пока мы дышим? До самой смерти?! Очевидно. Как ни стараемся учиться и на чужих, и на своих ошибках, а избежать не можем. Нет, не можем…»
             И был последний, завершающий день суда.
              «Интересно, — думал Марк, — мошенничество в особо крупном размере — статья до десяти лет лишения свободы, а Гена, как ни в чем не бывало, раскатывает на своем «Гольфе».  По-видимому, считает, что получит условно? Вон и на приговор явился одетый, как на дискотеку. А может батя его, хвалившийся мне своими связями в Кабмине,  решил вопрос? Похоже на то… Неужто ничего ему не будет?»
              Очевидно, присутствующие в зале тоже подозревали нечто подобное —возмущенный гул не стихал, пока не появилась судья и не начала заседание.
               И как же удивился Марк, когда прокурор — молодая и отнюдь не худенькая дама с копной волос цвета спелой пшеницы — читая не спеша, зеркально перечислила все эпизоды, отраженные в обвинительном заключении, и потребовала приговорить Глузского… к семи годам лишения свободы!
                «Э нет, условным сроком тут не пахнет…» — скользнула мысль.
                И вдруг Гена без разрешения судьи подорвался с места, и обрушил такой поток проклятий в адрес прокурора, что Марк на полном серьезе подумал, что у того съехала крыша.
               — Ты, идиотка крашенная, — орал Гена в сторону прокурора, — ты в школе не училась? Что, знакомые буквы никак найти не можешь, читать с бумажки и то заикаешься! Я вижу без кольца на пальце ходишь. Что, не нужна никому?
Да все тут ясно! Какой мужик такой коровищей прельстится?  Я б сам скорее застрелился, чем до тебя, до жабы дотронулся!
             «А что это с судьей?! Ее что молнией прибило? Смотрит на Гену, как в гипнозе и слова не скажет. А ведь обязана, обязана вмешаться!» — обалдел Марк.    
             И вдруг он увидел, как в широко открытых глазах молодой женщины показались слезы.
             «Вот это жесть! Такого спектакля в суде я и представить не мог! Чтоб прокурора довести до слез?! Да Глузский что, под наркотой серьезной, или мозгами тронулся? Вместо того, чтобы упасть на колени, просить прощения у потерпевших и обещать отдать им долг весь до копейки, он последнюю ниточку, связывающуе его со свободой рвет! Идиот! А адвокат… нет заткнуть его, сидит, как в рот воды набрала… А судья?..  Да что ж у них за суд?!»
             Глузский вдруг умолк и шлепнулся на скамью. Его адвокат, наконец, пришедшая в себя, пыталась блеять, что в момент получения денег от потерпевших Гена не хотел их присвоить. По крайней мере, это не доказано.
             Но, видимо, сама, не веря в то, что говорила, так запиналась, краснела и бледнела, что любой, даже случайный зевака, усомнился бы в ее правоте. Ее призыв к оправданию Глузского волной возмущения всколыхнул зал.
             — Подсудимый Глузский, попрошу встать! Вам предоставляется последнее слово. — Объявила судья.
             «Ну, Гена, ну приди в себя! Ведь ты же мог быть человеком. Я видел это и не раз. Ну…» — в душе рванулся Марк.
             — Судья, — прогремел охрипший голос Гены, — ты если думаешь, что ты тут царь и бог, так я тебя разочарую. И я еще раз говорю, я — не виновен! Попробуй только посадить меня! Так ты и прокурорша — вы обе будете в соседних камерах со мной сидеть! Со мною рядом! Ты поняла! Я вам устрою! И вы еще не знаете меня, не знаете, что я могу вам сделать!
            Он сел, вытирая пот со лба и победно оглядываясь: «Во я наделал шороху!..».
            В последовавшей за этим гробовой тишине раздался четкий стук сапог.
            И в зал вошли три человека в форме.
            — Суд удаляется на совещание для вынесения приговора. — Как будто очнувшись, объявила судья.
            Марк смотрел на Гену, который, как ни в чем не бывало, живо беседовал с отцом, не обращая внимания на адвокатессу, пытавшуюся ему что-то сказать. Он еще пребывал в эйфории своего выступления.
             «Он что, всерьез надеется, что запугал судью? Что та перечеркнет страдания десятков потерпевших и оправдает местного Мавроди? Вот как ломают обстоятельства людей… Каким он был уверенным, добрым, сильным. А сейчас ? Хотя… а сам я разве не сломался? Не влез по уши в криминал в Канаде? Влез… Да, золотые в библии слова: «Не судите, да не судимы будете…»
            Через несколько часов суд вернулся в зал заседаний, и судья приступила к зачитыванию приговора. В нем были перечислены все случаи преступного мошенничества и все отягчающие обстоятельства: вину не признал, не раскаялся, не возместил ущерб и даже намерения такого не выказал.
            Резолютивная часть приговора:
             «По статье 209 части четвертой Уголовного кодекса Республики Беларусь за мошенничество в особо крупном размере приговорить Глузского Геннадия Викторовича… к девяти годам лишения свободы с конфискацией всего имущества. Подсудимого заключить под стражу в зале суда».
             Глузский вскочил, но в тот же миг оказался в наручниках и в окружении троих конвоиров.
             — Вы… ты… я… — пытался он лепетать, практически выволакиваемый из помещения.
            
            Марк возвращался домой с Алесиным братом на машине последнего.
             — Знаешь, Рома, насколько редко в уголовном суде бывают оправдания, настолько же и редко судьи дают срок больше, чем попросил прокурор. Редчайший случай, — задумчиво проговорил Марк.
             — А выпросил он себе два лишних года, выпросил! — Согласился Роман. — Да и заслужил он свою «девятку». Вон скольких людей разорил. Так это еще вы не заявляли, а так бы ему все десять и отмеряли.
             Марк молчал. Умом он понимал: все правильно, все справедливо. Но в то же время ни радости, ни удовлетворения он не чувствовал. И ощущение такое, будто возвращался он с похорон бывшего своего доброго друга, неожиданно оказавшегося обыкновенной сволочью. Но все равно его внезапная «смерть» ничего, кроме мутной тяжести не вызывала.
            Ведь перед глазами опять стояли взмахи сильных рук в чернилах ночного Карибского моря, слова ободрения и помощь в тот момент, когда, казалось, жизнь уже уходит.
            «Нет, это не забыть?! — думал Марк, выходя из машины Ромы, — Но и того, что в эти дни произошло, тоже забыть нельзя…»
            И стало еще тяжелее: «В который раз — разочарование в людях. В том, кому верил. Кому не только доверял деньги, но и сердцем делился, как с родным… А сколько их еще будет? Не угадать. Не подстелить соломки…»