Похороны счастья. глава 27

                Сюрприз…   

                Пришло время возвращаться в Торонто.
                В самолете за все долгих десять часов полета Алеся не произнесла ни слова.
                Она ни разу не положила ему на плечо свою головку, хотя раньше всегда так делала в самолете, автобусе, поезде. И Марк, глядя в иллюминатор на проплывающие внизу облака, вспоминал о том дне, с которого и началось ее молчание.
               
              Вернувшись из суда вместе с Ромой, ему пришлось рассказать Алесе о всех деталях жуткого процесса Гены Глузского. Рассказать не только о том, как благодаря пирамиде типа «МММ», он «кинул» десятки людей, но и о том, как разорил их самих. Во всех подробностях, иначе было нельзя — ее брат сидел рядом.
               Она ни разу не перебила его, не задала ни одного вопроса. Но он, научившись за много лет шестым чувством улавливать настроение жены, видел, как все больше и больше мрачнеет ее лицо. Он понимал, какая буря рвет ее душу, и какой поток обвинений в эти минуты безмолвно рушится на него самого.
                «Ну давай, наори, выкричись, не загоняй внутрь!» — мысленно подстегивал он Алесю, прекрасно понимая, что говорить об этом бесполезно — ладно, завтра отойдет, успокоится».
               Зря надеялся. На следующее утро, взглянув на жену, он не узнал ее. Нет-нет, внешне она не изменилась, но первый же встречный взгляд ожег его таким морозом, что он понял — это надолго. И все последующие дни до вылета в Торонто он не цеплял эту тему, тем более при ее маме.
                «Ничего… бывали размолвки и покруче. И я молчал по несколько дней, и она — по неделе. Но все же это лучше, чем орать и оскорблять друг друга. Ведь оскорбления — как раны. Хоть через время и заживает, да только шрамы-то остаются. Ладно, прилетим, поговорим».
                Первые дни по прилету были сметены лавиной неизбежных мелких хлопот, обычно наваливающихся после долгого отсутствия дома. И Марк даже не пытался начать разговор. А тут еще и капитальный ремонт подоспел — Содом и Гоммора! Пришлось детей отправить к бабушке, а самим дышать столпами пыли, наскоро глотать на коленке нехитрую холодную еду из кулинарии, мотаться за материалами и воевать с работниками.
                Но за все эти суматошные дни кроме редких отрывистых фраз по делам Марк от жены так ничего и не услышал. Она или делала вид, или действительно не замечала его присутствия. Это так доставало, что он решил во что бы то ни стало выяснить причину ее столь долгой отчужденности. И тут оказалось, что сделать это совсем не так и просто.
                Который день он подходил к ее рабочему столу в то время, как она просматривала почту или печатала счета. Он терпеливо ждал, пока оторвется от бумаг. Столбом застывал в метре от нее. Надеялся встретиться взглядом.
                А когда, не дождавшись, пробовал открыть рот, она, не подымая глаз, произносила:
                — Ты что, не видишь, я занята. Поговорим попозже.
                А поздним вечером, укладываясь спать он слышал:
                — Я устала. Поговорим завтра.
                Но завтра все не наступало.
                Чувство, охватившее Марка — трудно передать. Непонимание, обида, раздражение, а главное, любовь — все склеилось в один огромный ком, и этот ком чудовищным ядовитым грибом разрастался внутри все больше и больше. А когда он подступил к самому горлу, и дышать стало невмоготу, Марк не выдержал.
                Он схватил ее, проходившую мимо, за руку и сжал так сильно, что Алеся застыла на месте.
                — Мне больно! Отпусти!
                — Алесик, ты можешь объяснить, что происходит?! Который день не говоришь со мной! Ты даже пальцем не касаешься меня все это время? Я что — зачумленный?! Скажи!
                Ох, лучше б он не спрашивал!
                — Да, мне не хочется ни говорить с тобой, ни прикасаться! И я не знаю, почему. Дай время мне обдумать и понять свои переживания и мысли. Не торопи.
                Вот это был удар!
                Марк застыл ледяной глыбой, и только глаза, вдруг превратившиеся в какой-то безжизненный прибор, непроизвольно регистрировали: вот она подошла к двери, вот открыла ее, вот закрыла, ушла... Пустота… Тишина… Оглушающая тишина стояла вокруг... И в этой тишине он слышал только гулкий стук своего сердца: «Ушла, ушла, ушла…»
               
                Прошло недели две. Вернулись дети, и в до того молчащем доме вновь зазвенели колокольчики их голосов и смеха.
                Но вот кому уж было не до смеха — это Марку. Все эти дни он жег себя нещадно. И понимал, что ничего хорошего их будущий разговор ему не принесет.
                «Нет, лучше все-таки услышать правду. Любую правду. И чем быстрее, тем лучше. Ведь ожидание смерти — хуже, чем сама смерть… — крутилось в голове.
                Дождавшись, когда дети уснули, они спустились в цокольный этаж.
                И тут Марк услышал такое, что лучше б он оглох на часик раньше.
                — Марк, я устала. Я поняла, что все мои чувства к тебе… ну те, что были раньше…  ушли куда-то, — при этих словах сердце Марка усиленно забилось, а по спине пополз холодный пот. Ему вдруг показалось, что он потерял опору и не сидит в кресле, а падает в никуда.
                — А почему ушли? — немного помолчав, продолжила Алеся. Она вдруг стала чеканить слова, с емкой паузой после каждого из них. — Да потому, что ведь… ты никогда… со мною… не считался! Что, скажешь нет? А вспомни: все эти прожитые вместе годы лишь ты решал, куда нам ехать жить. В какой стране, в каких домах, квартирах. И, несмотря на то, что выбирал жилье для всей семьи, но никогда ты не считал возможным хотя бы говорить со мной! Спросить, а нравится ли мне твой выбор?! И почему-то только ты решал, куда и в какой спорт — гимнастику, плавание, танцы — отдать нам наших девочек. Ты выбирал им тренера, сообщая мне об этом лишь постфактум. Куда нам ехать отдыхать — опять твое решение! И даже дачу ты мне показал, когда уже купил ее, закончив сделку, что, не так? Ну, возражай!
                — Так я ж… я же хотел, как лучше… Хотел сюрприз тебе преподнести!
                — А вышло как всегда?.. Кем я была все это время? Кем? Домохозяйкой? Да нет — безмолвною служанкой! Все — дома, дома… Годами… Ты вечно на работе, иль в России. Я даже толком и не знала, чем занимался ты все это время. Только в общем. Ты никогда не обсуждал со мной свои дела, особенно в последние два года. И это — любящий мой муж? И это ты семьёй называешь?! Нет, это — не семья! А есть один — его величество Марк Рубин. Все остальные — свита короля. Безмолвная, послушная… Ну а король — он недоступен и неподотчетен! Он делает лишь то, что сам считает нужным! А ты хоть раз спросил — а нужно ль это нам, кому в любви не раз ты признавался?! Или не так?!
                — Но ты ведь никогда и не спрашивала о моей работе! И я не думал, что тебя интересует... Я…
                — А то, что ты связался с Геной Глузским?!
                — Алесик, ну а кто меня с ним познакомил? Твой брат. И главное… не месяц и не два, а целые три года все было безупречно!
                — Знаю. Но сколько раз тебе я говорила, не отправляй так много денег Гене! Опасно это! Чувствовала я. И что? Горохом о стенку? Что хочу, то и ворочу? А кто же я тогда? Лишь приложение к тебе? Такую роль жене ты уготовил?! Так вот… я наигралась. И дальше эту роль играть не собираюсь! И не могу! Мне жаль, но к этому итогу ты сам привел. Ты сам! Но… — Алеся запнулась, — Марик, ты не думай…  мне нелегко произносить все это... И, если бы ты только знал, как плохо мне сейчас…  да, очень плохо… — в глазах Алеси блеснули слезы — но… что я могу сделать? Так случилось… И все вернуть назад пока никто не в силах… ни ты, ни я…— Алеся замолчала. Отвернулась.
                Молчал и Марк.
                «О Господи, — стучало в голове — вот это я попал! И что ужасно —  возразить ей нечем. Все было так, как только что сказала. Но я — я что, был эгоистом? Нет! Ведь все те вместе прожитые годы я никогда не думал о себе — лишь о семье. Все для семьи! Все — в дом! Из нищеты барахтался, как мог, а все же выплыл. Ни у кого не попросил поддержки. А сколько раз я рисковал в России и в Канаде! И не деньгами — жизнью рисковал, лишь только чтоб семья нужды не знала. И никогда, чтоб их не огорчать и не тревожить, ни словом не обмолвился об этом. А что в итоге? Плох во всем? Диктатор, эгоист, «король»! Но почему молчала? И там за пазухой уже не камень, а скала. Ее не вынешь, не достанешь. Поздно…»
                — Ну, что ж, родная, круто завернула. Уж круче некуда! Я что угодно ждал, но чтоб такое?! Что же… значит, кончилась у нас любовь… Вернее, у тебя…  Что я могу сказать? Тут можно лишь сочувствовать... Я слышал, так бывает: проснулась — а рядом человек, которого уже не любишь... И думаешь, ну неужели я должна с ним жить? И каждый день…  смотреть, и спать, и прикасаться? Да он… чужой… Чужой! И, что, Алесенька… чужой, выходит, я?! Ну, просто — класс! Что ж, ладно… я уйду. Грузить тебя не буду больше…  Мелькать перед тобой... Вернусь в Россию. Да в Россию! Возможно, как-то и устроюсь… — выдавил Марк, тяжело поднимаясь с кресла, — спать буду в бейсменте сегодня...
                На ватных, будто и не своих, ногах ушел он в небольшую спальню. Не раздеваясь, рухнул сверху пледа, укрывшего кровать.
                Внутри — как будто выжжено напалмом. И в этой пустоте — один лишь дикий вой — прощальный вой смертельно раненого зверя.
                Все было так внезапно и так страшно, что перед ним размеренно поплыли давно забытые картины, как много лет назад лежит он в черной робе на койке во второй Дубенской зоне. Застывший, будто в коме, и не в силах ни есть, ни пить, ни встать, ни говорить.
                «Да… помню… я получил тогда бумагу о разводе… и точно так же жить мне не хотелось. Но то — тогда…  Удар сейчас… и близко не сравнится с тем ударом. Таким же страшным, но… тогда я прожил только двадцать восемь, и впереди была еще вся жизнь! И время то  лечило нас куда быстрее. А сейчас… Страшнее нет — ведь я люблю ее все так же! Люблю, как в первый год знакомства, и даже больше — столько лет мы вместе! А дети… Верочка, Катюша… крошечки мои!   А вы-то, вы-то виноваты в чем?.. Господи, как пережить разлуку с вами?!  Семья — ведь это весь мой мир, и я его теряю?!»
            И вспомнилась старая истина, которую он, работая адвокатом и примиряя пары, собравшиеся разводиться, не раз твердил: «Поймите, когда родители вдруг рушат общий дом, то потолок его и стены падают… на головы детей!»
             «Смириться с тем, что все лишь только прошлое, а будущего нет?! А как же жить без будущего?! Как?!»
              И в это время скрипнула дверь. В комнату тихонько вошла Алеся и прилегла рядом.
              — Вот все вы так, мужчины… Чуть только против шерсти, сразу: «Я уеду!»
 А что будет со мною и с детьми, ты хоть подумал?! Ведь никого у нас здесь нет, кроме тебя! А все мои знакомые — твои друзья и близкие.  Ты хочешь бросить нас одних? В чужой стране?! — в ее глазах показались слезы, и сердце Марка снова защемило.
             — Послушай, Марк… Давай не будем гнать… Не уходи. Уйти всегда успеешь…  Давай попробуем пожить, ну, просто… как друзья, партнеры. Ведь ты же любишь наших крошек, так же, как и я. У нас ведь столько общих интересов! Ну, а насчет того, что так кипит во мне, в моей душе?.. Так ты же сам не раз мне говорил, что чувства — не базальтовый утес, что чувства, как река. То медленней бежит, а то быстрее. То больше волны, то спокойней... Так может и у нас со временем изменится что-либо? Бывает, чувства возвращаются… Не так?..  Давай не будем рвать, пока не рвется. Хорошо?
           И хоть в горящей голове звучало:
           «Да ничего уж не изменится... И это ведь произошло не вдруг, за годы накопилось. Годами тлеющее недовольство не обсуждалось сразу, а ежедневно порохом сухим на полку складывалось. А потом вдруг… раз! Поднес я к этой полке зажигалку… такую, как провал с тем Геной Глузским… и… взрыв!»
              Но в то же время и слова Алеси: «Не уходи…  Так может и у нас со временем изменится что-либо…  Бывает, чувства возвращаются… Давай не будем рвать…» — как капельки волшебного бальзама и успокаивали боль, и приглушали дикий вой внутри.
               Как утопающий в безбрежном океане хватается за проплывающую щепку, так и Марк мертвой хваткой вцепился в эти слова. И стало легче… Но в то же время, в тот же миг, он осознал: баланс в семье — нарушен. А бывший столько лет незыблемым его авторитет — авторитет добытчика, защитника, «героя» — уже дал трещину. Да трещину такую, что не перепрыгнуть и не обойти.
              «Попробовать заделать эту брешь? Законопатить? Попробовать вернуть былые чувства? Да… чтоб Ивану Дураку завоевать принцессу еще раз, придется ой как постараться… — думал Марк. — Ну, что ж, попробуем.»
           И он остался...
          
                Серпантин
 
             «Ну почему у всех одно и то же? Как только свадьбу отгуляли — смотришь, а где-то через год живут влюбленные спокойно, по привычке. Как будто, так и надо. Не думает мужик, что тот костер, который сам разжег когда-то — поддерживать бы надо постоянно. И ежедневно добрым словом иль поступком, но подтверждать, что женщина его на том же троне, куда он сам возвел ее, когда хотел добиться…» —подумал Марк, лежа рядом с женой уже в их общей спальне, но все еще не в силах уснуть.
           «И хоть казалось мне, что в общем я старался: писал ей песни и стихи, подарки и цветы дарил…  Но, видно, мало. Да, правда, мало, в основном — рутина.  Ведь каждый день почти одно и то же: подъем, позавтракал, уехал на работу, вернулся вечером, поужинал, фильм по ТВ и спать. Короче, надо все менять. Ну что ж, попробуем. Ведь сколько было вызовов по жизни… Так неужели не прорвусь сейчас?! Прорвусь!»
            И уже на следующий день Марк с пылом влюбленного школьника кинулся вновь завоевывать свою зеленоглазую принцессу. Теперь практически каждую неделю она могла наслаждаться новыми чудесными орхидеями, горшочки с которыми, как из воздуха, появлялись на широком подоконнике их уютного дома.
            Небольшие открытки с романтическими стихами вдруг возникали в самых неожиданных местах — и в те минуты взгляд ее теплел. Он снова, как в начале их знакомства, летел открывать ей дверцу машины, чего не делал уже много лет.
               И тут, как нельзя кстати, раздался звонок из Лас Вегаса. Это был Игорь Добрин, сумевший вместе с Жанной слепить приличный бизнес в игровой столице Америки .
               — Марик, привет! Как дела? Не хочешь прилететь с Алесей на мой день рождения?
               — В Лас Вегас?
               — Ну да. Давно не виделись. Погуляем, отдохнем вместе.
               — Спасибо, Игорек! Поговорю с женой.
               Алеся не возражала, и уже через несколько дней они с головой окунулись в мир удовольствий. Для начала прошвырнулись по шикарным гостиницам. И каждая из них претендовала казаться (а не быть) произведением искусства. А цель одна — привлечь как можно больше туристов, игроков. Ведь казино располагалось в каждой.
             Отель  «Венеция» — сразил наповал. Как в настоящей итальянской Венеции, по каналу, заполненному водой, скользили красочно разрисованные гондолы с бравыми гондольерами и восхищенными пассажирами. Канал — посреди нескончаемого холла, по обеим сторонам которого бутики, бутики, бутики. То тут, то там с балконов лилась итальянская музыка и арии певцов, щеголяющих в разноцветных средневековых костюмах.
               И в каждом отеле в огромных по-царски богатых игровых залах мелодично и заманчиво звенели автоматы — ну как не подойти? Конечно подходили, сумев всего за три дня пополнить семейную кассу аж на целых сто американских долларов.
               А мировые шоу! Поющие фонтаны! Элтон Джон! Ну где еще такое?!
               И в эти дни казалось, что отношения супругов вновь теплеют, особенно после того, как в самолете, возвращаясь из Лас Вегаса, Алеся, как бывало раньше, взяла его под руку, прижалась к плечу и предложила:
               — Марик, а давай попробуем начать все с чистого листа! Ты как?
               — Отличная идея! Я только «за»! — растаявший от счастья Марк в тот момент готов был на любой подвиг.
               
               Но… добрыми намерениями выстелена дорога в ад. Уже через неделю на ровном месте вспыхнула такая ссора, что ее ветер вмиг унес тот «чистый лист». И далеко за горизонт.
               Все чаще Марк замечал, что Алеся постоянно погружена в какие-то свои мысли. И если б он мог проникнуть в ее прекрасную головку, то услышал:
                «О, боже, что же с нами происходит? Что со мной? Ведь столько лет все было так чудесно. Да и сейчас умом я понимаю, что Марк… он с первых дней, нет с первых же часов знакомства дал понять, что для него я — не игрушка. Что он действительно проникся чувством, какое дарит бог нам очень редко. На первом же свидании позвал в Москву. И хоть мне прыть его тогда казалась странной, но он был так галантен, ненавязчив, что я рискнула. И никогда об этом не жалела. Да, я не сразу полюбила, через время. Но ведь нельзя не полюбить мужчину, который был готов на все, причем, не на словах — на деле. О свадьбе мы еще не заикались и жили в разных странах, а он без всяких разговоров мне подарил жилье. Что, мелочь? Нет не мелочь! Поступок — вот что главное в мужчине. Ну а потом… когда мы были вместе… Ведь начали с нуля, но я смотрела, как рвался он из жил, не спал, не отдыхал, чтоб только мы ни в чем нужды не знали. И вырулил. Добился своего. И я его всем сердцем полюбила! Вставала в шесть, чтоб приготовить завтрак, ждала с работы, чтоб обнять, прижаться… И это длилось ведь не год, не два! Так что же вдруг произошло сейчас? И почему все стало серо, и не волнуют больше ни взгляд его, ни голос, ни улыбка?.. Его вина! Он виноват во всем! И только он убил все мои чувства! Да, он убил! И то, что я в тот раз ему сказала — это правда. Немало накипело за все годы.»
                Не слыша это, но чувствуя ее настроение, Марк метался по дому, как загнанный волк: «Господи, ну что еще придумать? Ну как остановить проклятье это? А ведь действительно, как кто-то меня проклял! Тут надо что-нибудь… ну, что-то… сам не знаю... Господи! Хоть ты мне помоги!»
               И бог помог.
               
               Приближался день рождения Алеси, который обычно она не праздновала.
               И тут Марк поймал за хвост отличнейшую, как ему показалось, идею.
               Он вспомнил, с какой ностальгией вспоминала жена один из моментов своей юности. Это было в деревне у бабушки, где отец учил ее кататься на мотоцикле.
               Какой восторг испытала она, когда переборов страх, сама промчалась первый километр по пустому и неухоженному деревенскому шляху да так, что ветер свистел в ушах. И хоть Алеся тогда по горло наглоталась едкой пыли, а тонкие девичьи руки на руле мотоцикла дрожали от напряжения, бесконечная гордость переполняла ее. Гордость за то, что смогла.
             «Ну, что, вперед!» — подумал Марк и уже через полчаса входил в шикарный салон, где продавали «Харлей Дэвидсон».
             Он выбрал самый маленький, красные бока которого сверкали солнечными бликами и сговорился о его доставке как раз ко дню рожденья жены. Предупредил, что это ей подарок и попросил упаковать красиво.
               Поскольку время доставки было оговорено к полудню, Марк условился с Верой и Катюшей, что в этот час они попробуют отвлечь маму, чтоб не увидела она машину, и чтоб звонок застал ее врасплох. И девочкам какое-то время это удавалось. Но именно в тот момент, когда грузовик с огромной красочной эмблемой «Харлей Дэвидсон» тормознул у их дома, Алеся глянула в окно.
                — О, ничего себе! Кому-то «Харлей» привезли…  А может мне? Ха-ха-ха… — пошутила она. Но взглянув на одновременно вытянувшиеся физиономии и Марка, и детей, все поняла.
                — Что?! Это мне?! — и слезы восторга искорками брызнули из ее глаз.
                Марку показалось, что она прямо взвилась в воздух, а через миг уже была на улице.
                Блестящие желтые атласные ленты, трепетавшие на ветру, с огромным розовым бантом и табличкой «Happy birthday, my love!» обволакивали нереально алый сверкающий красавец мотоцикл. Алеся тут же оседлала его, и еще долго дети «щелкали» маму верхом на предмете ее мечты. А через полчаса все эти фотки разноцветными голубками разлетелись по Фэйсбуку.
                Такой счастливой Марк жену давно не видел. В тот день и в ту ночь она была необыкновенно нежна с ним, и он опять подумал, что наконец-то удалось вновь растопить укрывший ее сердце иней.
                Алеся, не откладывая в долгий ящик, уже через месяц сдала экзамен на вождение. Но в первый же день, пытаясь вывести «Харлей» из гаража, она уронила его… и не смогла поднять. Тяжелый. Слишком. Горю не было предела. А вариант —сдать мотоцикл обратно и взять японский легкий — не прельстил.  Тема свернулась.
                А в их семейной непонятной жизни все снова повернулось вспять. И более того, кривая отношений змеей ползла по убывающей быстрее и быстрее.
                Он мучился и даже не мог подумать, что в это же время Алеся мучилась не меньше.
                Однажды, перебирая старые бумаги, она наткнулась на газету «Аргументы и факты», на полях которой чернели куплеты песни, написанной Марком в самолете Москва-Торонто к пятилетнему юбилею их первой встречи.
                И будто впервые, она читала неровные корявые строчки:
               
                Нежно руку мне сжимая, думаешь о чем-то…
                Пять лет…
                Ласково кладешь головку на плечо мне…
                Пять лет…
                Аромат твоих волос вдыхаю с упоеньем…
                Пять лет…
                Пронеслись неуловимо, словно чудное мгновенье
                Пять лет…

                Я в твоих объятьях утро каждое встречаю…
                Пять лет…
                И в разлуке дальней снова по тебе скучаю…
                Пять лет…
                Смех твой серебристый — колокольчик мой любимый…
                Пять лет…
                Словно чудное мгновенье пронеслись неуловимо
                Пять лет…

                Пусть минуют нас обиды, ссоры и ненастья…
                сто лет…
                Пусть же наши солнышки одно нам дарят счастье…
                сто лет…
                Пусть же в доме будет лишь одна любовь царицей…
                сто лет…
                И, как чудное мгновенье, пусть вся наша жизнь промчится…
                сто лет…
                Она вспомнила, как он, даже не раздеваясь, вбежав в дом, схватил гитару и, бросив на стол обрывки газеты, с таким чувством спел ей эти стихи, положенные на чудесную лирическую мелодию, что на глаза сами собой накатились счастливые слезы, и она выдохнула, даже не слыша себя:
                — Ну, Марик… За эту песню… за эти слова… тебе можно все простить… — хотя за что его прощать, она сама не знала.
                «Так почему сейчас я не могу прощать? И почему не действуют ни песни, ни стихи его?.. Неужто чувства, как и люди, умирают, уходят насовсем? О боже, как же это страшно…»
                И в это время все чаще и чаще Марк ловил на себе необычайно долгий и задумчивый взгляд Алеси. Но истолковывал его совсем по-другому.
                А дальше хуже.
                Однажды вечером они легли в постель. И только Марк потушил свет и попытался приласкать Алесю, она убрала его руку: «Давай спать». И хоть такое уже не раз и не два случалось у них в последнее время, он вдруг почувствовал, как будто кто-то горячим мокрым полотенцем прошелся сзади от поясницы к затылку.
                У Марка перехватило дыхание, пересохло во рту, грудную клетку и затылок сдавило невидимой рукой. Волна неконтролируемого страха растеклась по телу, заставив вскочить на ноги и броситься в ванную.
                Это не был страх смерти. Это был страх сойти с ума. Его швырнуло на раковину, за которую он ухватился двумя руками, закрыл глаза и попытался унять стук сердца, громыхающий в голове. Не удалось. Он чувствовал, что не хватает воздуха и попытался вдохнуть поглубже. Не получилось. Марк включил свет и взглянул на себя в зеркало. Его зрачки пульсировали, то расширяясь, то сужаясь.
                «Боже, что это со мной?! Такого никогда не было. Так, стоп, не раскисать! Не раскисать! Взять себя в руки!»
                Он диким усилием напряг всю свою волю, и через несколько минут почувствовал, как его дыхание становится глубже, а все тело прошиб обильный холодный пот.
                «Отпустило. Слава тебе господи! Фух… Ну и дела…» — Марк принял душ, вернулся в постель и, не успев коснуться головой подушки, провалился в такой глубокий сон, каким не спал уж много-много лет. На следующий день он провалялся в постели до вечера. Болели мышцы, а слабость не давала подняться. Да и не хотелось.
                «Так, надо успокоиться. Я просто зациклился на этой гонке с препятствиями. Остановиться, все выбросить из головы. Дать время. Дать покой себе и ей…»
                И Марк на время затаился. Старался уйти на работу пораньше, а вернуться позже. Не грузил Алесю ни излияниями своих чувств, ни ласками, ни разговорами.
Старался делать так, чтобы в доме было спокойно и ровно. Алеся тоже успокоилась.
                «И что, в конце концов, мне от него надо? Что я бешусь? Ну ведь нормальный муж. Заботливый, не злой, талантливый и щедрый. Детей как любит… И меня… Конечно, недостатков тьма, но у кого их нет? Не у меня ль? И хватит уж страдать! Жить надо здесь и сейчас».
                Приближался очередной юбилей Марка, отмечать который решили в одном из лучших русских ресторанов. Теперь по вечерам жена с детьми пропадали в цокольном этаже, не пуская туда Марка. Готовили какой-то сюрприз, а он прямо млел от счастья.
                А в день перед торжеством Марка ждал еще один по-настоящему классный сюрприз — не предупреждая заранее, из далекой России нагрянули специально к его юбилею друзья и партнеры: Саша Моторный и Коля Зубко с супругами, а из Америки — Игорь Добрин с Жанной и Стас Сокол с Ланой.
                Перед началом банкета на большом почти киношном экране вдруг замелькали кадры цветного фильма, унесшего в далекое и близкое прошлое Марка, его родителей, друзей и близких, щедро сдобренные роликами из известных советских кинокомедий. Фильма, подготовленного Алесей, Верой и Катюшей.
                «Вот это да! Вот так Алеся! Да тут работы!.. Надо ж, как старалась! И все ради меня?! Так что же у нее в душе на самом деле? Что?!» — крутилось в голове.
                Алеся поднялась с бокалом. Первый тост. 
                И когда в огромном зале роскошного ресторана в повисшей тишине вдруг прозвучало торжественно, взволнованно, и, главное, тепло:
               «Марик, ну, что я могу сказать? Да я сама себе завидую, что ты у меня есть!» — он вспыхнул, как подросток, и с облегчением вздохнул:
              «Неужто речка ее чувств и впрямь сменила русло и потечет, куда бы мне хотелось?»
                И ночь после банкета лишь подтвердила эти мысли, и вновь перед рассветом в тишине спальни прозвучало забытое и такое долгожданное: «Ты мой… ты мой герой!»

                Агония

                Да только звание «героя» пришлось ему носить недолго. Друзья упорхнули в свои края, а застолья в ресторанах и дома свернулись. И тогда вновь  из невидимых щелей пополз отравляющий туман нелюбви, постепенно окутывая весь дом.
                И снова Марк почувствовал, как все, буквально все, что он старался делать, Алесю только раздражает. Он видел: с каждым месяцем растет ее глухое раздражение его поступками, словами!  Вспухает и вспухает, словно пенка в молоке. Осознавая это, он казнил себя. И, наконец, не выдержал:
                — Алеся, мне очень больно это говорить, но согласись, то, что у нас с тобой  уже который год происходит, жжет нас обоих. Жжет невыносимо! Не знаю, как ты, но у меня нет сил терпеть! Ну, если уже так случилось, и чувств твоих мне больше не вернуть, то может нам действительно расстаться?
                Алеся отвела свой взгляд. Она молчала, и только слезинки катились из любимых глаз.
                — Да, господи, скажи, в конце концов, чего ты хочешь? — взорвался Марк.
                Но лишь молчание и слезы. Молчание и слезы…
                И вдруг:
                — Хочу, чтоб мы… чтоб все мы были счастливы… — прошептала она.
                Марк бросился к ней, обнял, прижался губами. Его сердце выпрыгивало из груди — хотелось обнимать и целовать ее целую вечность.
                Но даже в такой значимый, такой пронзительный миг — не ощутил он встречного движения. А смысл ее ответа завис все тем же чертовым вопросом: «Что делать, Марк? Ну, что еще ты должен сделать, чтобы «все мы были счастливы»?
                Однажды на рыбалке с Колей Гариным Марк не выдержал:
                — Коль, что мне делать? Уйти? А дети что мне скажут? «Ты что, бросаешь нас? Зачем? Ведь мы — семья. Мы любим тебя, папа». И что я им отвечу?
                — В таких делах советовать мне трудно. Не зря же говорят: чужая семья — потемки. Раз сомневаешься, то жди, когда сомнения пройдут.
                И Марк ждал. Терпел, как ему казалось, уже не скрываемое равнодушие своей любимой.  И хоть за всю свою жизнь не испытывал больнее пытки, ждал. И дождался. Вернулась паника. Она ураганом срывала его ночью с постели под недовольное ворчание Алеси. И в течение следующих десяти минут он не жил. Страх уводил его из жизни. И хоть со временем, чувствуя, как поднимается ужасная волна, он научился представлять, что с силой прижимает, опускает ее вниз, и это удавалось — он понимал, что надо что-то делать.
                «Я что схожу с ума? Так, стоп. Пора собой заняться… — подумал Марк — Лечу в Россию».
                Сообщил Алесе, не сказав причину. Она лишь сдвинула плечами: «Лети, если надо».
                «Да, видно, ей по барабану. Со мною жить или без меня. Ну, ладно. Главное сейчас — прийти обратно в норму.  В Москве друзья. Миша Гордон. Они помогут…»
                И здесь Марк не ошибся. Друзья ему устроили приемы у лучших мировых светил и в лучших клиниках России. Прошел десятки тестов. И вывод был один: проблема есть. Она — в его сознании.
                И вот впервые в жизни он в кабинете у психолога. Обшитые дубом стены, мягкие абрикосовые диваны, тишина и покой. Вошла хозяйка кабинета. С иголочки одета, но как-то по-домашнему, не броско. В ее чайного цвета миндалевидных глазах светилось участие, и это сразу расположило Марка к откровенности. Прием затянулся надолго.
                Психолог оказалась уникальной. Поток ее вопросов аккуратно раздвинул вдруг все стены кабинета, и Марк с головой окунулся в свою прошедшую, такую непростую жизнь, поведав о ней все человеку, которого видел всего-то в первый раз.
                Когда он, наконец, вернулся в кабинет, его встретил такой же мягкий, как и вначале, взгляд профессора.
                — Да, Марк Захарович, проблема есть. Проблема в том, что вы… вы не привыкли проигрывать! Вы выигрывали все свои уголовные и гражданские дела в суде. Вы с честью разрешали все конфликты в тюрьме и в зонах. Вы принимали вызовы и побеждали в бизнесе. А здесь в семье… вы тоже боретесь, пытаясь победить. Добиться вновь любви жены, во что бы то ни стало! Но только здесь совсем другое... — профессор помолчала.
                — Сейчас вся эта ситуация — она сложилась так, что, к сожалению, она вам неподвластна. И это надо осознать. А почему я так считаю? Да потому что вы приложили немало нетривиальных усилий, чтобы достучаться до сердца своей любимой. И если даже после всех этих попыток оно молчит, есть только один выход. Раскрыть глаза, собрать все свое мужество и искренне признать: «Я проиграл! И ничего тут не попишешь!» Поверьте, в тот же час вам станет легче... Вы успокоитесь... Все страхи и атаки исчезнут… Вы даже никогда не вспомните о них…
                Произнося все это, профессор не отрывала взгляд от лица Марка, и тот, невольно втянутый в орбиту этого взгляда, буквально впитывал в себя не только ее речь, но и энергию, излучаемую чайными глубинами ее горящих глаз.
                «Гипноз… не иначе гипноз!» — подумал он, осознавая, что стряхнуть с себя эти чары ему нисколько не хочется. Марк ощущал, как каждое слово этой необыкновенной женщины спелым зерном падало в открытую почву больной души, внося в нее спокойствие и умиротворение.
                — А для того, чтоб облегчить ваши страдания, которые, как я вижу, все никак не прекратятся, я готова поработать с вами, если, конечно, есть желание и время.
                — Конечно есть. Спасибо вам, профессор! — и Марк с совсем другим настроением отправился к Мише Гордону, у которого остановился в этот приезд, и целый вечер взахлеб рассказывал ему о пережитом на этом необычном приеме.
                Промчались сеансы у психолога. И после каждого из них, как будто что-то вроде черной ваты выползало из него, и становилось легче. И к моменту возвращения в Канаду Марк уже чувствовал себя совсем другим человеком. Вернее, не другим, а прежним. Таким, как был всегда — уверенным и твердым.
                И неизвестно как, но Алеся враз почувствовала эту перемену. В ее глазах скользнул интерес, и пусть их отношения и не взмыли на прежнюю высоту, по крайней мере, жизнь потекла без ссор и треволнений.
                Прошел еще год. И Марк настолько успокоился, что даже не замечал, как его любимая стала задумываться все больше и больше.
                Как-то оставшись наедине с ней, он услышал:
                — Марик, нам нужно серьезно поговорить…
                Как и раньше при этих ее словах сердце Марка бешено заколотилось:
                «Начинается… столько времени жили нормально, и вот опять… Что ж, приготовимся к худшему, тогда оно не покажется уничтожающим…»
                — И о чем нам нужно серьезно поговорить, — пытаясь казаться беззаботным, спросил Марк.
                — Не ерничай! Хочу тебе сказать, так больше продолжаться не может!
                «Ага, ну значит угадал. Прощай семья…» — скользнуло в голове.
                — Марк, мне надоело быть твоей служанкой. — продолжила Алеся. —
Все эти годы ты всегда вне дома. То в России месяцами пропадаешь, то здесь разнообразные проекты. Конечно, утром сел в машину и до вечера. А я — в четырех стенах. Годами в четырех стенах. Ты, господин адвокат, который всегда гордился своей проницательностью, хоть когда-нибудь подумал об этом? О том, что запер свою любимую в золотой клетке и думаешь, она там счастлива?!
                — Но… ты же никогда не говорила… Я что, когда-то запрещал?.. Скажи.
                — Ну, вот и говорю: я — тоже личность. Ты — наработался, и мог бы отдохнуть. А я хочу заняться бизнесом. Понимаешь? И я не считаю себя хуже тех бизнес-леди, с которыми встречалась не однажды. А ты… если ты действительно меня так любишь, как говоришь, и хочешь жить со мной, то докажи. Дай мне такую возможность. Или слабо?!
                Марк обомлел. Ведь он рассчитывал услышать что-то типа: все кончено, мы больше вместе жить не можем, развод! А тут…
                «Вот это да! Так вот где собака зарыта! Я, как идиот, бьюсь головой о стенку, а дверь-то совсем рядом! И ведь она еще тогда, после ремонта, при первом нашем жутком разговоре сказала прямо, что не хочет быть домохозяйкой. И что? Я пропустил мимо ушей. Болван! А может если б среагировал тогда и поменял ей образ жизни, так и не дошло бы до того, что я расхлебываю уже который год. Хотя… всю жизнь я был добытчиком, трудягой, паровозом. И только в этом видел и свое предназначение, и главную цель жизни. А если бизнес ей отдать, то кем я буду? Ведь ни моя любимая рыбалка, ни телек и ни книжки не заменят вошедшей в плоть и кровь привычки пахать и обеспечивать своих родных. Как правильно сказал, психолог: «Вы привыкли побеждать!» Отдать ей то, без чего и мужиком я чувствовать себя не буду?! Нет, это ни в какие ворота…»
                Марк не смотрел на жену, хотя ее неотрывный взгляд уже прожег ему дыру во лбу.
                «Но, с другой стороны: а что дороже? Семья, любимые мои или работа? Да бог с ней! Хочет заниматься — пусть. Пускай попробует моего хлеба и убедится, он —совсем не сладкий. И не для всех съедобный. Особенно сейчас. Когда сегодня — класс, а завтра — пусто.  И каждый день рутина, а не праздник, который может и не быть. Скорей всего ей быстро надоест, и вновь все станет на свои места...»
                Приняв решение, Марк будто сбросил с себя пудовую тяжесть:
                — Ну, хорошо, Алесик. Я согласен. Все деньги — в твоем распоряжении. Я буду ездить на рыбалку, убираться в доме, мыть посуду и помогать тебе, в чем ни попросишь. Нет проблем. А вот насчет готовки… ты ведь знаешь, что кроме жареной картошки и яичницы я ничего готовить не умею и даже в первый день знакомства предупреждал, что это не мое. Но это ж не проблема. Ведь съездить в магазин, купить — на раз. Договорились?
                Так начался совсем иной этап их жизни. Теперь Алеся уходила утром, и возвращалась вечером, давая Марку задания на день, что сделать, что купить, куда поехать. Конечно, первое время его ломало от вынужденного безделья, но потом он стал находить какие-то невзрачные занятия в ожидании ее прихода.
                И те минуты, когда вечером они вместе ужинали у телевизора, сидели рядом, и он с наслаждением вдыхал родной запах ее волос, вновь погружали его в мир спокойствия и счастья, который он так ценил еще с первых дней их жизни вместе.
                Алеся довольно быстро вписалась в бизнес и уже через полгода могла бы легко и Марка заткнуть за пояс. А первые успехи вдохновляют. И это вдохновенье вновь отворило в их дом окошко, куда вошли тепло и безмятежность.
               
                Но, как он и предполагал, капризной дамой оказался бизнес — сегодня улыбается, а завтра и смотреть не хочет. В общем, «недолго музыка играла». И вскоре их жизнь вновь уподобилась качелям: вверх, вниз, вверх, вниз.
                Вверх, когда дела у Алеси ладились. Тогда весь дом, как будто вспыхивал огнями, и вместе с нею радовались Марк и дети.
                А вниз, когда у нее не складывалось, не получалось. И вот когда не получалось, тогда Марк отгребал по полной. Причем, по делу и без дела.
                — Не так помыл полы!
                — Не так помыл посуду!
                — Как не приду, ты — на диване — и не стыдно? Займись уже чем-нибудь! А делать нечего, ну так… пиши. Хотя бы мемуары. Кому-кому, а уж тебе-то есть что вспомнить. Да и себя займешь… — звучало постоянно.
                «И почему должна я тратить нервы? Ради чего? — Терзала мысль. — Да раньше я зависела от мужа, но сейчас… Сейчас я все умею и делаю намного лучше, я тащу семью. Он это ценит? Я не вижу. А если так… да что вообще он о себе надумал?! И кто он есть?! Я — молодая женщина, и от отсутствия внимания мужчин, их взглядов, комплиментов ни раньше не страдала, ни сейчас. А я? В их сторону ни разу не взглянула! Верна ему была! Он оценил? Да, черта с два! И я должна закрыть глаза, терпеть и дальше?! Существовать без радости, без счастья который год? Я что, на счастье не имею права? Имею! Да, имею!»
                И ссоры продолжались. Они росли, как снежный ком, все глубже хороня былые чувства. Теперь и Марк взрывался, пытался объясниться. Она кричала, он кричал. Но чаще молча терпел наезды, уходя и ища успокоение в комнатах Катюши или Веры. И там его глаза вновь вспыхивали радостью, а стук сердца постепенно затихал.
                И наконец Марк не выдержал: «Завтра же поговорю с ней в последний раз. Надо что-то решать!» 
             
                Соседи
               
                Да только завтра ничего решать не получилось.
                А дело в том, что с ними по соседству стояло небольшое бунгало, которое снимали два близнеца-кубинца Андрес и Нестор. Им было лет по тридцать. Оба — смуглые невысокие худощавые, но с совершенно разными характерами. Взрывной и многословный Нестор, и молчаливый скромняга Андрес.
                Между собой похожи — страшно. Марк различал их только по тому, что в смоляные кудри Нестора сбоку вплелась косая белая прядь — метка от автомобильной аварии, в которой погибли их родители. А на их паркинге у дома рядом с паркингом Марка по утрам и вечерам стоял грузовичок братьев —«Ландшафтные работы».
                Нестор невероятно гордился своей подругой Зосей — высокой блондинкой родом из Польши, и с ней он тусовался уже не первый год. Смешливая, приветливая девушка, с которой Марк иногда перебрасывался ничего не значащимися фразами.
                В тот день, когда Марк ждал Алесю с работы, чтобы расставить все точки над «и», он сидел на террасе их дома, наслаждаясь тихим вечером. При этом, изредка поглядывал во двор соседей, где струился искусственный фонтанчик в виде русалки.
                И вдруг благословенную тишину прорезал звон разбитого стекла в соседнем доме, и Марк увидел, как из окна во двор с криком выпрыгнула Зося. Совершенно голая. Без ничего. Рука ее была в крови.
                Она сначала заметалась по двору, потом перевалив через забор, разделяющий их участки, промчалась по двору Марка к паркингу близнецов.
                Марк мгновенно слетел с террасы и выбежал на улицу. Он увидел, как «Хонда» Зоси с визгом взяла старт и улетела вдоль по улице.
                Обеспокоенный Марк вбежал в дом к близнецам и остолбенел:
 на большой кухне он увидел обнаженного Андреса, за которым вокруг стола гонялся только что пришедший с работы Нестор. Рука его до посинения сжимала нож, а из уст срывались проклятия.
                В один момент, Марк, раскинув руки, бросился между братьями, загородив спиной молчуна, которого Нестор уже почти догонял.
                — Кам даун, Нестор! Успокойся! Брось нож! — не отводя взгляда от бешеных глаз кубинца, приказал Марк, не давая обойти его.
                — Get out, Марк, уйди с дороги! Я все равно его прикончу! Ты же не знаешь… этот урод мою невесту трахнул! Представляешь?! Мою Зосю! А я ведь ей уже предложение сделал! Я прихожу с работы, а они…  И это брат? Нет, он —  ублюдок! И жить он больше не имеет права! Уйди!
                И тут он сделал выпад ножом, пытаясь достать Андреса за спиной у Марка, но тот отскочил, и тесак, отдернутый назад, полоснул по плечу защитника. Белая футболка Марка окрасилась в бордовый цвет. Нестор замер, а Андрес, воспользовавшись замешательством, юркнул в дверь спальни и закрылся там.
                Марк недоуменно посмотрел на окровавленное плечо, ведь в запале он даже не почувствовал боль. А когда смысл происшедшего дошел до его сознания, он подхватил с полу массивный табурет и без замаха снизу врезал по руке с ножом.
                Рука взмылась вверх, нож вылетел и, описав дугу, упал на стол, к которому одновременно устремились и Нестор, и Марк.
                Но поскольку Нестор был впереди, Марк пнул его ногой, от чего тот полетел вперед и, врезавшись лбом в край стола, грохнулся на пол.
                Не давая ему подняться, Марк вдавил свое колено в шею Нестора, заломив ему руку за спину так, что тот беспомощно захрипел, и пришлось ослабить нажим.
                — Слушай меня внимательно, идиот! Ты должен быть еще и благодарен Андресу за то, что тот реально показал тебе, чего на самом деле стоит твоя «невеста». Ты только прикинь, вот вы живете вместе. У вас маленький ниньо, которого ты обожаешь, а жена твоя…  трахается внаглую, хоть с братом твоим, хоть с другими. И что тогда? Ты и ее убьешь? А ниньо, он простит тебе убийство мамы?!
                По мере того, как Марк говорил, сопротивление Нестора ослабевало.
                И в этот миг вбежала в дом Алеся. Мгновенно оценив картину перед собой, она схватилась за телефон:
               — Я вызову полицию!
               — Нет-нет, только не это! Ради бога! — Нестор, уже освобожденный от ноги Марка поднялся на колени и молитвенно сложил руки, — я денег дам вам! Много денег! Марк, скажи ей, что полицию не надо. Меня посадят и наш бизнес рухнет. Брат сам не справится, не сможет заработать, чтоб оплатить и дом, и все расходы…
              Из спальни выбежал Андрес, успевший накинуть шорты. Он стал просить не вызывать копов, одновременно умоляя брата о прощении.
              Марк видел, что гнев Нестора исчез, истерика прошла.
              — Не надо, так не надо. Но вы не забывайте — не на Кубе. И тут вам быстренько лапти сплетут. А тебе тихоня, — поворачиваясь к Андресу, — пора уж научиться думать головой. Или бесплатная шлюха тебе дороже брата?!
             Тот, потупившись, молчал. Они с Алесей содрали с Марка футболку, а Нестор достал широкий пластырь и бинт. Залили рану туалетной водой, замазали полиспорином и забинтовали.
             Конечно, вечер был не для разборок. Алеся окружила его такой заботой, не позволяя ничего по дому делать, чтоб не травмировал плечо и руку, что вновь надежда хоть и слабо, забрезжила в его окошке.
            
              И снова потянулись неделя за неделей, в которые поговорить никак не удавалось. Да и как будто надобности не было. Но через некоторое время вновь разразились ссоры, когда после одной — и глупой, и никчемной — Марк выдохнул в сердцах:
              — Алеся! Я не могу так больше! Который год мы просто гробим друг друга! Зачем?!
              — Согласна, — парировала Алеся, — и я хочу тебе сказать, мне это тоже надоело. Особенно устала от того, что ты не держишь слово.            
              — Я не держу?!
              — Договорились, что только я занимаюсь бизнесом? Договорились. Договорились, что не вмешиваешься в мои дела? Договорились. А ты — то пишешь, то звонишь моим рабочим. Они ко мне, а я не в курсе дела. И чувствую себя я идиоткой!
              — Но это ж пустяки!
              — Не для меня. И, знаешь, я решила. Все эти годы я сдерживала себя, шла на компромиссы. Молчала, лишь бы в доме было тихо. Но больше не могу и не хочу! Когда работал ты, все эти годы я обеспечивала тыл, а ты мне… обеспечил?! Да даже не старался! Я, возвращаясь вечером с работы, должна еще и приготовить ужин, стирать и гладить?! Ты не можешь? Ведь целый день бездельничаешь дома! И такова твоя любовь? Одни слова…  И еще хочу тебе сказать: я никогда не ощущала, что для тебя я — на первом месте. Все, кто угодно, но не я! А знаешь… романтика твоя уже не греет. Не греют ни цветы твои, ни песни. Поступки мне нужны, элементарная забота, которой я не вижу от тебя. — Алеся замолчала, а у Марка, ошарашенного ее напором, слова оправдания застряли в горле.
            «Опять оправдываться? Хотя… ведь дело вовсе не в готовке! Готовил бы, нашла б другой предлог. Все это глубже… и намного глубже. Черт побери! Ведь бесится она лишь потому, что столько лет живет со мной без чувств! И надо доказать себе самой, что это — я, что я во всем виновен! В конце концов, да как же это все осточертело!» — Марк вдруг почувствовал, как ярость жгучим пламенем лизнула голову и сердце, и уже не сдерживаясь, заорал:
             — Готовить?! Я с первых дней сказал, что не умею! И не люблю! И то, на что я три часа потрачу, ты сделаешь за полчаса! Не так ли? Да и вообще… Не хватит ли наездов?! Всегда предлог найдешь. Да ты меня совсем заколебала: все не так! Чего ты добиваешься? Скажи! Я столько лет старался угодить. Все для семьи, все в дом! С тобой, как с королевой: «Алесик мой, Алесик, что ты хочешь? Любая прихоть и любой подарок — лишь намекни…» — Хоть в чем-то отказал тебе когда-то?! В чем?! Молчишь?! А может вспомнишь, хоть один лишь раз за все те годы, что мы вместе — ну хоть одно дрянное слово в свой адрес ты от меня услышала?! Одно плохое слово?! Нет, никогда! Тогда за что меня так ненавидишь, что даже песни и стихи мои, которыми когда-то восхищалась, теперь уж не нужны?! За что, Алеся?! Ведь ты прекрасно знаешь, что после каждого такого вот разбора, потом часами отхожу, валяясь чуть живой! — Марк распалялся все больше и больше. —  Ты смерти моей хочешь или что?!  Меня в могилу гонишь?! Говори! В могилу?! — лицо Марка стало белее мела, а глаза горели таким огнем, что она невольно отшатнулась.
             — Я наезжаю?! На себя взгляни! Ударить хочешь? Ну ударь! Давай! — в глазах ее стоял животный страх.
              Тут Марка будто шлепнули по лбу.
             «Вот это я дошел… Еще чуть-чуть и… Скорее вон отсюда!» — он резко развернулся и пулей вылетел из дома.
              Вернулся ночью. Алеся не спала. Сбежав со второго этажа вниз, она ахнула.
              За все прошедшие и прожитые вместе годы она ни разу не видела Марка таким — пьяным в хлам.
              Мало того, нос его вспух, а рубашка пропиталась кровью.
              Втиснувшись в дверь и придерживаясь за стенку, он рухнул на пуфик в коридоре и стал пытаться сдирать с себя обувь. Получалось не очень.
              — Марик, боже мой! Что с тобой?! Ты где так?.. Кто тебя?.. — она опустилась на колени и помогла стянуть неподдающиеся туфли.
              Марк поднял на нее глаза:
              — Алесик… Прости меня… Прости…
              — И ты меня прости… — в глазах стояли слезы, — давай потихоньку вставай и в ванную.
              — Нет, не могу. Перерсплю на диване… — язык не слушался, еле ворочаясь во рту.
             — Ладно, давай помогу…
            
              Весь следующий день он отходил. Они особо не общались, хоть Алеся делала вид, что ничего не произошло. И так еще три дня. А на четвертый она позвала его на террасу, принесла чай с его любимым печеньем, и он почувствовал: разговора не миновать.
             — Короче, Марк. — Начала она на удивление спокойным голосом. — Ты видишь сам, так больше продолжаться не может. Пока у нас еще остались какие-то добрые чувства, пока мы не возненавидели друг друга — а это была бы катастрофа и прежде всего для наших девочек — давай будем думать, как разъехаться спокойно. Цивилизованно, без криков и скандалов.
            И этот твердый и спокойный тон мгновенно убедил Марка:
            «А ведь она не шутит. Значит все… На этот раз — фенита ля комедиа. Сказала, как отрезала. Держись, брат!»
            И хоть сердце разрывалось от боли, причем, не столько из-за того, что услышал, а сколько из-за ее пустого взгляда, в котором Марку давно уже не было места, он взял себя в руки и стал спокойно обсуждать, когда и как им разъезжаться, чтоб не травмировать детей.
             Обговорив детали, согласились, что к концу летних каникул они все подготовят, а ко времени отъезда девочек в университет и сами разъедутся по разным квартирам.
             А еще через несколько дней, войдя в комнату Марка, Алеся, не глядя на него, каким-то мертвым голосом произнесла:
             — Поскольку ты не занят так как я, пойди к юристу и узнай, какие действия нам надо выполнить, чтоб разделить имущество.
            «Оппа-на, с места в карьер! Так значит, в этот раз все серьезно? Ну, ладно, милая. К юристу, так к юристу…»
             Его визит был краток. Юрист изрек:
             — Раздел имущества — одно. Развод — другое. И вы должны прийти ко мне с супругой вместе, я объясню.
             Вернувшись, Марк слово в слово передал услышанное Алесе. Она, застыла.
А глаза смотрели на него, как будто видела его впервые. И вдруг она, резко развернувшись, бросилась в ванную и заперлась в ней.
             «Так вот каков он есть на самом деле?! Я думала, что не пойдет к юристу. Опомнится, прощения попросит. Надеялась, что он начнет меняться… А он… Не только про раздел, еще и про развод заговорил?!»
              Когда через несколько минут Алеся вышла из ванной, в ее глазах стояли слезы. Увидев их, Марк опешил.
              — Что ж, делай, как решил, — бросила жена, — узнай, когда юрист нас примет.
              «Я — «делай, как решил»?! Как будто, это я решал?! Я разлюбил ее и требую развод?! Башку сломаешь! И почему заплакано лицо? Страдает?.. От чего?.. Зачем вообще тогда вся эта канитель?»
              К юристу на прием они приехали на разных машинах. И почти час слушали, что ждет их впереди. Время от времени крупные слезинки катились по щекам Алеси, и Марк реально чувствовал себя убийцей. Жестоким извергом, терзающим любимую жену. Юрист же делал вид, что ничего не замечает.
              Но когда консультация закончилась, и уже во дворе Марк догнал ее, чтоб  объясниться, Алеся, резко развернувшись почти бегом устремилась к своей машине. Домой она вернулась поздно вечером.
               И когда на следующий день он подошел и в упор спросил ее:
               — Послушай, я же вижу, ты страдаешь. Скажи, ты понимаешь, что ты делаешь? И ты уверена, что это правильно?
               И вновь непредсказуемый ответ:
                — А ты уверен в том, что делаешь ты сам?
                — Я?! Что, у меня пропали чувства?! Я разлюбил тебя и требую разъезд?! И я потребовал, чтоб ты оформила бумаги у юриста?!
                — Все-все! Вопрос закрыт. Мне надо ехать. Давай, пока!
               
                Жемчужина Карибов

               И снова медленно-медленно поплыли дни, как плывут осенью низкие серые тучи, одна похожая на другую, и нет им ни конца, ни края...
               Прошел еще один месяц.
               И хоть уже не стало ссор, но в доме, в их семейном доме теперь они не жили, а существовали каждый в своей жизни в разных комнатах, как два абсолютно чужих человека. Почти не общаясь и даже не смотря по вечерам телевизор. 
              И это было просто невыносимо. Невыносимо так, что в очередное серое и туманное утро, он неожиданно для самого себя, вдруг выдал:
              — Алеся, а что если нам, как говорят, «под занавес», не совершить еще одно безумство?
              — Ты о чем?
              —  Смотри, девчонки — в университете. Мы — вдвоем. Давай-ка в последний раз   оторвемся! Махнем еще разок в Каса де Кампо! Ты вспомни, как там было классно! Забудем «на недельку до второго» про старые и ссоры, и обиды. Гульнем «на посошок» семейной жизни, чтоб было, о чем вспомнить. Согласись, заканчивать любовь — так с феерверком! Ни чувств, ни денег не жалея. Как тебе идейка?!
              В ее глазах зажегся интерес.
               — Заказывай билеты, я согласна.
               И уже на следующей неделе они вылетели в Доминикану.
               А по прилету, ступив на трап, были встречены таким ярким тропическим солнцем и такими белозубыми улыбками разодетых в национальные бело-красно-синие костюмы смуглых красавиц, обнявших их с двух сторон для памятного фото, что вся многодневная серая накипь мгновенно улетучилась, как будто ее и не было. Причем, похоже у обоих — и у Алеси, и у Марка.
                Небольшая, но уютная вилла как будто только и ждала их приезда, а бассейн во дворе просто кричал: «Нырни в меня!».
                На этот раз Марк решил разнообразить пляжный отдых с экскурсиями, которых предлагали здесь немало. Сначала они отправились на лошадях по живописным сельским дорогам. И смирные лошадки притопали в типично Доминиканскую деревню, где Марк с Алесей впервые попали на петушиные бои— довольно непривычное зрелище. Потом лакомились разнообразными блюдами национальной кухни из мяса, риса и бобов. Все это — в хижине со стенами из половинок пальмовых стволов и крышей из пальмовых листьев.
                На следующий день отдыхали дома, на пляже и марине. Гуляя по марине, Марк все высматривал «Пиратов Карибского моря», но яхта будто сквозь землю провалилась.
                «Наверняка, не так все просто и замечательно в том «бизнесе», как рисовали нам наркоторговцы… — подумал Марк, которого воспоминания вернули к тому времени, когда он с Мишей Белым рассекали на яхте «Пираты Карибского моря» — и какое счастье, что я тогда не вписался в это дело. А то уже бы съели меня рыбки на дне Онтарио в Канаде или морском дне здесь, в Доминикане».
                Потом была экскурсия на багги, где Марк с Алеcей в шортах и футболках со шлемами на головах, с шумом разбрызгивая то грязь, то пыль и на себя, и по сторонам, тряслись в простой железной раме на колесах за гидом впереди.
              С криками и визгами после получасовой езды больше похожей на веселую пытку они, наконец, вынеслись на пляж Макао.
               Невероятной красоты и высоты в человеческий рост волны в одну минуту смыли с них всю налепившуюся грязь и подарили им возможность попрыгать и понырять в сумасшедшую массу угрожающей, и в то же время ласковой соленой воды — мечты заядлых серфингистов.
              Перед тем, как отправиться дальше, Марк с Алесей не смогли скрыть своего восторга перед гидом:
               — Амиго, неужели существует что-нибудь красивее, чем это? — показывая рукой на бушующие волны и на берег, спросил Марк.
               — Существует, — засветил в улыбке белоснежные зубы гид, — пляж Эсмеральда.
               — И где он находится?
               — Недалеко отсюда, — гид указал рукой направление, — по приезду обратно я подарю вам карту. Найдете легко.
               Покинув пляж Макао, они опять полчаса тряслись на багги по узким, залитым грязью дорожкам до входа в уникальную и мрачную пещеру, по дну которой струилась темная, но чистая река. Окунувшись и поплавав, поскакали на своей железной ступе дальше, к исходному пункту их путешествия.
               Марк видел, как ожила его любимая, и как благотворно эта резкая смена места — из холодной Канады в роскошные тропики — подействовала на нее.
               Еще один день отдыха на вилле, пляже и марине, а затем прогулка на небольшой яхте, которая понесла их по синим волнам к изумрудному бассейну прямо посреди моря. Бассейну, называемому «Пальмийя».
               Вода в нем доходила только до груди, и можно было купаться, нырять и плавать, совсем не боясь утонуть — дно устилал мельчайший песок. 
               Алеся в очередной раз нырнула, и вынырнула с радостным криком — в ее руках красовалась настоящая живая морская звезда.
               — Давай возьмем ее с собой! Подарим девчонкам! — воодушевление фонтаном било из нее.
               И хоть Марку меньше всего хотелось разочаровывать ее в тот миг, но все-таки пришлось:
               — Их запрещают вывозить. Нельзя...
               Обратный путь под гремящие над морем звуки зажигательной бачаты, не позволяющей усидеть на месте, и со стаканом Куба либре — доминиканский ром с колой и льдом — заставил позабыть о строгих таможенных правилах.
               А вечером за ужином Алеся вдруг спросила:
               — Послушай, Марк, ты помнишь гида с багги?
               — Конечно, а что?
               — Ты помнишь, он говорил нам о каком-то чудесном пляже недалеко от Макао?
               — Да, плайя Эсмеральда. Гид дал мне карту. Это менее часа от Пунта Каны и Баваро.
               — А можем мы туда попасть? Мне очень бы хотелось. И, знаешь что, давай без всяких гидов.
               — Любой каприз! Арендуем машину и едем хоть завтра.
               — Отлично! Так и сделаем.
               И ранним утром арендованный и далеко не новый «Додж» понес их в сторону главного аэропорта Доминиканской республики Пунта Каны. Миновали его, миновали поселок Баваро с огромным новым зданием большого госпиталя и, ориентируясь по карте, через полчаса свернули с шоссе на дикий пляж Эсмеральда неподалеку от городка Мичес.
                Первые пять километров «Додж» шелестел по асфальту. Потом пару километров тарахтел по бетонке. А последний к пляжу километр пылил по обыкновенной грунтовке.
                Выйдя из машины, оба замерли в восхищении — такой сказочной красоты они не видели нигде. Изумительный жемчужный песок. Бирюзово-зеленая вода до того прозрачна, что даже малейшая ракушка на дне отчетливо видна.
               Окруженный удивительной растительностью и забором из кокосовых пальм пляж поневоле заставлял чувствовать, что они — на необитаемом острове и вокруг только гармоничные звуки природы.
                Это ощущение усиливалось еще и тем, что на пляже еще не было ни одной души, и они, сбросив с себя одежду, кинулись в волны, мягко и ласково принявшие их разгоряченные тела.
               Все эти дни в Доминикане и Марк, и Алеся вели себя нейтрально.
               Ни один из них не вспоминал о том, что в это время документы о разводе, варятся на юридической кухне. Но в то же время никто и не пытался заговаривать об изменении статуса их отношений.
             «Интересно, мы уже столько дней в этом раю, а он ни разу даже не попробовал сократить дистанцию. Вот настоящая цена его любви… Да, видно, все я делаю правильно…» — размышляла Алеся, лежа на спине и не прикладывая для этого никаких усилий — море держало ее само, как перина на бескрайней кровати.
             «Который день уж мы проводим вместе и в то же время живем, как чужие… — огорченно думал Марк, сидя на горячем песке и наблюдая, как его любимую качают в своих теплых объятиях волны. — Видно, именно такой расклад ее и устраивает… Что ж, придется продолжать в том же духе…» 
            Алеся приблизилась к берегу, встала и медленно начала выходить из воды.
            Марк залюбовался ее тоненькой точеной фигуркой, не изменившейся за годы с тех пор, как они познакомились, а блаженное выражение ее лица в который раз убедило его в правильности этой поездки.
            «Когда еще придется так классно побыть вместе и придется ли вообще?..» — подумал он, не сводя с нее любящего и в то же время полного грусти взгляда.
           — Смотри на море, и не поворачивайся назад, — игриво бросила она, проходя мимо, — я — в кустики.
           Марк кивнул, шутливо бросив в нее горсть белоснежного песка.
           А через минуту девственную тишину их «необитаемого острова» прорезал истошный крик:
           — А-а! Ма-арк!
           Он не вскочил — взлетел с песка и бросился к кустам.
           Раздвинув их, Марк увидел рыдающую Алесю, показывавшую рукой в сторону от себя.
           «Тарантул!» — молнией рассекла мысль.
           — Что?! Укусил?!
           Алеся кивнула, и тут Марк увидел на ее ноге алое пятнышко.
           — Бежим! — он протянул ей руку и увлек к машине.
           — Алесик, успокойся! Никакой паники! Это не смертельно. Надо как можно быстрее попасть в госпиталь! Мы его видели, когда проезжали Баваро. Это минут сорок. Скорее!
           Он усадил ее в машину, а сам, даже не надев шлепанцы и не сменив шорты, прыгнул за руль и завел движок. И хоть внезапно ставший гнусавым звук мотора Марку совсем не понравился, он утопил педаль газа в пол, и машина рванула с места.
Сначала она ехала нормально. Они миновали грунтовку, потом бетонку, выехали на асфальт, и тут вдруг авто вильнуло вправо так, что Марк еле удержал руль. Он остановился, выскочил из машины и оббежал ее спереди.
         «Ччерт! Правое переднее. И надо же в такой момент!»
         Марк бросился к багажнику — «Да твою же мать!..»
         Запаска была на месте. Зато ни гаечного ключа, ни домкрата и в помине не было.
         «Черт! Черт! Черт! Сонные раздолбаи! Не оборудовать машину?! Так, давай сам без паники! Попробую дотянуть до шоссе на ободе…»
         Он сел за руль и тронулся с места. Конечно, теперь они не ехали, а ползли, но Марк как мог успокаивал Алесю, алое пятно на ноге которой вспухало все больше и больше. А солнце пекло уже так, что казалось они не в салоне автомобиля, а в горне доменной печи.
        Они проехали еще километров пять и тут из-под капота показалась струйка белого пара.
       «Движок! Закипел! Это — конец! — отчаяние тисками сжало сердце — Нет, ждать нельзя. Только вперед!»
       Марк выключил мотор и взглянул на Алесю. Восковая бледность залила ее лицо. Губы сжаты в лезвие бритвы.
       — Алесик! До шоссе километра два. Миленькая, нам надо идти. Сможешь?
       — Попробую, — слабым голосом отозвалась она.
       Они вышли из машины, и она, опираясь на его руку зашкандыбала в сторону шоссе.
       «Вот тебе и жемчужина Доминиканы! Хоть бы какая машиненка навстречу. Как повымирали…» — гнев и безысходность просто раздирали на части.
      Они прошли примерно с полкилометра, как вдруг Алеся охнула и села на раскаленный асфальт:
       — Больно, Марик! Очень больно! Не могу… не могу идти.
       — Так, поднимайся. Давай помогу. — Марк поставил Алесю, опиравшуюся на одну ногу, и вдруг резко согнулся и взвалил ее на плечо.
       — Ты что?! Опусти!
       — Потерпи, родная, скоро шоссе.
       Марк никогда не обладал такой мощью, которой мог бы гордиться. А особенно теперь, когда лучшие годы были далеко позади. И если раньше, дурачась, он мог пронести Алесю на руках с полсотни метров, то это были именно пятьдесят метров.
      А здесь ему предстояло пройти и пронести ее, по его прикидке, около полутора километров. И не просто пройти, а по плавящемуся от полуденного солнца асфальту и под потоком такой же огненной лавы, льющейся сверху.
      Но в тот момент, когда он поднял ее на ноги и взвалил на себя, он ощутил, что внутри него как будто что-то взорвалось, и заработал спящий уже много лет небывало мощный мотор. Заработал на смеси ярости, отчаяния, жалости к любимой и желания доказать и ей, и себе, что он все еще заслуживает полученного ею когда-то звания. Звания, выше которого нет и не может быть для мужчины — «Ты — мой герой!»
       И действительно, первые полкилометра он просто не мог на себя нарадоваться, потому что шел, хоть и тяжело, но совсем не изнемогая, как это представлялось ему вначале. А вот дальше стало хуже.
       Свинцовая тяжесть навалилась вдруг, и каждый шаг стал даваться с трудом.
       Пришлось останавливаться передохнуть и заодно переложить Алесю на другое плечо.
        И снова вспомнился первый армейский марш-бросок. И как тогда он с каждым новым шагом твердил себе: «Ты еще не умер! Ты еще не умер! Держись! Ты еще не умер!», так и сейчас он стал вбивать в себя эту спасительную мантру, чтоб только не упасть, чтоб продолжать свой путь.
        Горячий пот липкими противными струями сползая со лба, заливал глаза.
Ноги ступали по расплавившемуся мягкому асфальту, как по раскаленным углям. Тяжесть Алесиного тела утроилась. Но ее тихие стоны, как уколы адреналина, толкали и влекли его вперед по дороге, которой, казалось, не было ни конца, ни края.
        — Марик, остановись… Ты себя угробишь… Передохни хоть десять минут. — Просила Алеся. — Может появится какая-нибудь машина… — она сделала движение, чтобы сползти с него.
        — Нет… Не мешай… Еще немного… Скоро шоссе… — с трудом ловя мгновенья между вдохами, проговорил Марк.
        Его сердце захлебывалось в сумасшедшей пляске, а каждый шаг распался на движения: поднял ногу — поставил, поднял другую — поставил. И он уже не понимал, он движется вперед или идет на месте. Глаза полузакрыты, и каждый миг одна и та же цель — вдохнуть. Вдохнуть воздух.
         Останавливаться приходилось все чаще и чаще. И как же тяжело было вновь начинать движение, но перед глазами, как марево, стояло величественно-красивое здание нового госпиталя, его спасительный оазис.
           «Я должен успеть! Я должен успеть!» — сменялось привычным — «Ты еще живой! Ты еще живой!»
           Еще один поворот и… «Боже! Ты есть на свете!» — он увидел серую ленту шоссе. До него было всего каких-то сто метров. Еще один эмоциональный взрыв. Еще рывок и…
           Марк вдруг почувствовал, что задыхается. Накатилась невероятная слабость — он еле успел опустить Алесю на землю. К горлу подкатилась жуткая тошнота, а перед глазами поползли мурашки. Шею сдавило железной клешней и… темнота. Марк потерял сознание.
           Он не видел, как Алеся, рыдая и крича, ползла к шоссе.
           Как остановила проезжавший автобус с детьми.
           Как водитель и дети волокли его в машину. Тьма и безмолвие. Тьма и безмолвие.
            
           Первое, что он почувствовал, еще не открыв глаза, это теплую влагу, на своей руке. Подняв тяжелые веки, он увидел, что эта рука прижата к груди Алеси, по щекам которой скатываются слезинки.
           — Ты… — прошептал он.
           — Марик, родненький мой, слава богу! — выпустив его руку, Алеся упала на него и крепко-крепко обняла.
           — Господи, как я испугалась! — шептала она, — Пока тебя везли в госпиталь, что только не передумала: инсульт, инфаркт... Уже прощалась с тобой. И только когда здесь сказали, что тепловой удар, что мы успели вовремя, вновь ожила.
           — А что с укусом паука? Или это галлюцинации? — Марк еле слышал самого себя.
            — С укусом все в порядке. Накололи меня, напичкали лекарствами, перевязали ногу, — Алеся подняла правую ногу. Место укуса было закрыто повязкой. — Спасло то, что ты дотащил меня до шоссе и то, что водитель гнал сто тридцать в час. Врачи сказали, еще полчаса — и было бы намного хуже.
           Марк с облегчением вздохнул:
           — Ну, так чего ж ты плачешь?
           Алеся помолчала, отвернулась, утерла слезы.
           — Знаешь, все это время, что ты был без сознания, я как прозрела. Прозрела в том… Я поняла… Марик, боже, как же ты мне дорог! Знаешь, я представила: если бы ты умер, то мне самой… да, мне самой тогда не жить! Прости, прости меня за все! Какая же я дура! О чувствах что-то лепетала, пилила, раздражалась, придиралась…
Вот они — чувства! Когда смотрела на тебя в автобусе и заклинала: «Не умирай! Не умирай! Не умирай!» — Алеся замолчала.
           Марк тоже замолчал. Потом взял ее руку и приложил к губам. Они смотрели друг на друга, и невысказанные потоки слов растворялись в этих взглядах.
           «Великий час! Великое мгновенье! Спасибо, господи, что дал мне пережить его!» — подумал Марк, не замечая, что и его глаза наполнились слезами.
          
                «Не обойти, не пройти…»
            
             Через несколько дней они вернулись домой в Торонто. В новую жизнь, как думал Марк. Она и вправду разительно изменилась. Стала похожа на те первые годы, когда они только начинали жить вместе в Москве в трехкомнатной «сталинке» с высокими потолками и абрикосовыми обоями.
              К сожалению, бизнес Алеси продолжал идти на спад, но это уже никак не сказывалось на их погоде в доме. Отношение жены к Марку стало похоже на заботу медсестры о выздоравливающем пациенте, хоть он совсем не выглядел больным.
              Она внимательно всегда следила: в теплой ли одежде он выходит из дому, пьет ли свои витамины и таблетки. Не позволяла таскать тяжелые вещи или чистить снег.
              Возобновились их тихие вечера у телевизора и ужины за бокалом вина. Спокойно и ровно. Но в пролетавших днях, неделях и месяцах Марк, ежедневно и ежечасно по-прежнему охотившийся за ее взглядом, так и не мог поймать в нем, то, что так мечтал увидеть все эти последние годы.
             Из добрых чувств была в нем только жалость. И лишь ее Марк ощущал острее и острее. А через время стал он замечать, как взгляд Алеси все чаще и чаще скользит мимо него.
              «Куда она смотрит? Куда-то вдаль? Туда, где и живет, наверное, ее мечта? Мечта, которая совсем не рядом. И явно не относится ко мне… Эх, все сначала…»
             Он несколько раз пытался поговорить, но Алеся быстро обрывала эти разговоры:
             — Послушай, Марк, опять ты начинаешь? Ну, что тебе опять не так? Не видишь разве, как я о тебе забочусь? Не ценишь?
             — Вижу и ценю, но…
             — Раз видишь, значит успокойся. Пожалуйста, я очень тебя прошу!
             Марк умолкал. Старался измениться. Смотрел ютуб — пытался даже борщ готовить. Не получалось. Сам забраковал. Котлеты жарил, с ними было лучше. Он даже удостоился Алесиной похвалы, что было исключением в теперешней их жизни.
              «И что мне, правда, надо?! Любви хочу?.. В моем-то возрасте и после стольких лет, прожитых вместе? Да тысячи, миллионы таких как мы семей живут спокойно, просто уважая и заботясь друг о друге, объединенные любовью к детям. Тепла хочу? Наверное, тепла…»
               И вновь он поднял этот разговор.
               — Ну, Марик, ты и впрямь достанешь! Твоя ж фамилия не «Достаевский».,  Какого хочешь ты еще тепла? А то, что я забочусь о тебе? Забочусь, как о маленьком ребенке? Не замечаешь?!
               — Конечно, замечаю. Но я же о другом. Тепло… оно совсем в ином, в душевном измерении. Оно — во взглядах, в прикосновеньях, в голосе. Да ты сама все понимаешь. Разве нет?
               — Да, понимаю. А скажи, тебе вот что важнее? Тепло в словах или реальная забота? Забота та, которая в делах. Ну, например, как ты тогда, загибаясь в Доминиканском пекле, тащил меня к шоссе. Что, не согласен? Неужто это не важнее? Марик, давай завязывай с придирками!  Серьезно! Если не хочешь загубить все то хорошее, что мы восстановили.
                Марк умолкал. И с каждым днем его все больше и больше терзало это странное состояние — ни два, ни полтора.
                «Как будто же все нормально... Нормально?! Но почему же так скребутся кошки? А может быть потому и скребутся, что я не хочу замечать, почему она со мной до сих пор живет. А живет она только из жалости! Да еще из благодарности...
Не хочу замечать, что я для нее — хоть и невидимая, но стальная клетка. Тюрьма! И выход из нее один — мое решение. Да, если я не полный эгоист, то должен сделать то, что должен. Мужик, в конце концов, я или не мужик?!»
              И Марк стал не спеша готовиться к последнему разговору. Перебирая свой письменный стол, он наткнулся на изданную двадцать лет назад небольшую книжку своих песен. Рассеянно пролистал, остановившись на одной из них, написанной вскоре после окончания института. Тогда он как раз зачитывался Фейхтвангером, и в его романе «Испанская баллада увидел эпиграф:
            
             «Так давайте окунемся в море страсти и любви!
              Жизнь промчится, словно птица, и от смерти не уйти».
             
             Почему-то эти строки запали ему в душу, и он сделал их припевом своей новой песни, влетевшей в него со скоростью кометы:

              «Бьют часы часто-часто,
                Бьют куранты не спеша.
                Но как быстро б ты не мчался,
                Время твой считает шаг.

                Так давайте окунемся в море страсти и любви!
                Жизнь промчится, словно птица, и от смерти не уйти.

                Твой удел — вечный поиск,
                Нынче смех, а завтра плач.
                Ты бежишь, а за тобою
                Мчится время — твой палач…
               
                «Вот и накаркал сам себе... — Марк закрыл книжку со своей фотографией и желтой гитарой на красной обложке. — Время… Проклятое время!.. А ведь мой палач» пришел за мной в тот миг, когда я узнал, что больше не любим…  Просить пощады бесполезно. Не услышит, не поймет. Время просто делает свое дело. Да, пожалуй, и сделало уже…»

                В тот вечер к приходу Алеси он пожарил картошечку, с коричневой хрустящей корочкой с обеих сторон так, как она любила. Порезал помидорчик и огурчики, полив их оливковым маслом. А, услышав хлопанье входной двери, сделал яичницу.
               На столе уже стояла бутылочка «Киндзмараули» и два бокала.
               — Что празднуем? — с удивлением спросила Алеся.
               — Празднуем?.. Еще один хороший день. Или я ошибся?
               — Да… в общем-то нет… День неплохой, — ответила она и отправилась мыть руки.
               И когда после ужина она взяла в руки пульт от телевизора, он сказал:
               — Подожди, минуту. Послушай, я хочу с тобой поговорить.
               Она повернулась к нему:
               — Алесик, мне очень больно начинать… — ее лицо вытянулось, а взгляд заиндевел, — но и молчать я больше не вправе. Все эти годы, что мы жили вместе, я жил тобой, дышал тобой, сроднился. Сейчас я понимаю, тут смешалось все: и наши предыдущие проблемы, мои ошибки и твои обиды, и охлаждение, утрата чувств, и дети, и все хорошее, что было между нами. А результат?  А результат такой — ну… нету в доме счастья! Ну, нету, хоть убей! Несчастлив я, и ты несчастлива, пожалуй, даже больше. Как в той советской песне: «Как страшно, если вдруг тебя разлюбят! Еще страшней, когда разлюбишь ты…» — ты помнишь? И я все это понимал и понимаю. … — Марк помолчал. — Алеся, я считаю: такая женщина, как ты, достойна счастья! Ты — молода, красива и умна. И можешь встретить человека, с которым будешь счастлива еще так много лет. И ты заслуживаешь это! Поверь, я буду благодарен тебе и за любовь, и за верность, и за то, что все мои родные — родными стали для тебя! Да и за многое другое… Ты видишь, я столько лет боролся, чтоб сохранить семью. Да только неудачно — не сложилось! И ты боролась, как могла… И не давала мне уйти не раз, пока не выросли девчонки и не улетели из гнезда. Но по итогу — счастье не вернулось. — Марк помолчал.
           — И ты, в конце концов, утратишь последнее, что я хотел бы сохранить. Утратишь уважение к мужчине, за то, что он уж столько лет по сути… ворует твои годы. Ты понимаешь?! Поэтому, давай за выходные я потихоньку вещи соберу и перееду. И как бы ни было нам тяжело сначала, поверь, так будет лучше. Будет лучше…
           Марк замолчал. Молчала и Алеся. Она смотрела в окно на начинающие только желтеть деревья, и трудно было разгадать, о чем она думала.
           Потом Алеся глубоко вздохнула и посмотрела на него таким взглядом, который красноречивее любых слов.
           И, наконец, она произнесла то, что Марк и хотел, и боялся от нее услышать:
           — Я поняла. Что ж, ладно. Возможно ты и прав, и на сегодняшний момент так будет лучше. А в будущем? Оно покажет.
          
          Два дня они собирали вещи Марка, а затем он не спеша перевозил их в другую квартиру. А когда остался один среди гор наваленных вещей в совершенно чужом для него жилье, его охватило такое отчаяние, что хотелось просто биться головой о стенку.
         Перед его взором стояла Алеся, такая родная, тоненькая, любимая, такая близкая и в то же время недосягаемая.
        Ему казалось, что он уже не дышит, не живет, а все вокруг и даже само время окрашено в махрово черный цвет. И будто молния скользнула по глазам — они наполнились обильными слезами. Рвануло грудь, и он уже не мог остановиться. И не хотел... Наоборот, хотел, чтоб все те муки и терзания ночные, и вся та боль, которой он страдал так, как в аду страдает грешник, — ушла бы, вылилась с его слезами и отпустила…
        Чуть помогло.  Но ненадолго...  Боль появлялась снова в тот момент, когда Алесин образ вновь возникал перед его глазами. А возникал он каждую минуту.
      «Пропало… Все пропало… Пусто. И если нет ее со мной, то как мне жить?! Да, я сойду с ума от одиночества! От одиночества в пустой коробке этих стен… чужих! Я ж никогда не жил один! Теперь я понимаю, что одиночество и смерть — одной породы. Скорее прочь отсюда! Скорее к Лизоньке! Она поймет. Скорей ее увидеть!»
         Он выбежал на улицу, прыгнул в машину и помчался к старшей дочке, которая, , жила всего в получасе езды. Увидев лицо отца Лиза поняла, случилось что-то страшное. И целых два часа Марк изливал растерзанную душу своему ребенку. А Лиза слушала, не перебивая, и нескончаемый поток сочувствия струился из ее глаз.
           — Папуль, я все понимаю. Поверь, твоя боль — моя боль. Пожалуй, даже больше. Но ты ведь не один. Я, Катя, Верочка и Таня — мы все с тобой, мы любим тебя, папа! Мы будем видеться и помогать тебе и в добрый час, и в трудную минуту. Жизнь не кончается! Ты — сильный! Кто-кто, а я уж это знаю. Всю жизнь мою брала с тебя пример. И если бы не ты, то вряд ли стала б чемпионкой мира. А помнишь, ты меня учил, какая надпись на кольце давала в страшную минуту силу царю Соломону? Так я напомню: «Все пройдет…», «И это пройдет…» Помнишь? И я тебе сейчас хочу сказать: «Папуль, и это пройдет!» Это — просто очередной этап в твоей нелегкой жизни. Смотри вперед! Поверь, ты испытаешь еще много радости! И много добрых дней ждут нас с тобою вместе. Ты — не один! Ты веришь?!
           — Верю, доня, верю! — Марк потихоньку успокаивался.
           «Что я еще могу сказать? Вот и закончился очередной мой срок, в котором мне впервые улыбнулось семейное счастье. Счастье, исходящее не только от любимых детей, но и от любимой женщины. Алеся-Алеся… Я знаю, что пройдет еще немало времени, пока затянутся мои раны. Но все равно я сделал правильно. Насильно мил не будешь. Поэтому…  Что ж, будет так, как будет.  Да и вообще… что в самом деле я  так «поплыл»?! Никто не заболел, не покалечен и не умер, а я впадаю во вселенское горе?! Что, в первый раз держать удар?! Не в первый. Настрадался за все свои сроки — на троих хватит!» — сжав волю в кулак и безуспешно стараясь отрешиться от все еще обжигающих его мыслей, Марк поехал обустраивать свое новое жилье.
            
             Оставшись одна, Алеся прислушивалась к себе. И чувства ее сменяли одно на другое с быстротой разноцветных стеклышек в трубке калейдоскопа.
            Сначала жалость, огорченье, пустота, и даже страх перед неизвестным будущим без Марка, к которому так привыкла. Не верилось, что он ушел, и что его нет рядом. Потом, как будто облегчение, свобода…
          И опасения: «А справлюсь ли одна?» сменились на спокойствие: «Да справлюсь! Не одна. Со мною дети…»
              В таких раздумьях она прошла в кабинет, села за рабочий стол и сразу увидела лист бумаги, заполненный убористым почерком.
             Это была последняя песня Марка, адресованная ей:

                «Ты помнишь, было нам всего пять лет,
                Мечталось, жизнь пройдет мгновеньем чудным.
                И потому совсем не будет трудным
                Прожить ее спокойно и без бед.

                Ты помнишь, было нам всего пять лет,
                Тогда казалось, радость будет вечной.
                Ну а любовь — она ведь бесконечна.
                И никаких преград нам к счастью нет.
                Но…
               
                Время — горчит полынь на губах…
                Время — неумолима судьба.
                Время — лежит у нас на пути —
                Не обойти, не пройти…
               
               
                И вот теперь нам скоро двадцать лет…
                Мы испытали радость и кручину.
                И я согласен, в том, что так случилось,
                Ни правых нет, ни виноватых нет…
                А просто:
               
                Время — горчит полынь на губах…
                Время — неумолима судьба.
                Время — лежит у нас на пути —
                Не обойти, не пройти…