Олег Даль

Принц Флоризель и мрачный Гений,
герой-разведчик на века,
так в образы сумев проникнуть
так разный в жизни* и на сцене,
что не дожИл до сорока...


Из интернета
................

19 октября 2020
Статья о Дале:
инородный артист

"На сцену сибирского ДК поднимается человек в хорошем кожаном пиджаке. В зале — пиджаки не хуже: нефтяники, перевыполнившие план, ждут бодрых актерских баек. Гастролер устало озирает публику и делает ей шах: «Артист я — скучный». Через паузу — мат: «Вопросы будут?». Народ безмолвствует. Выступающий разворачивается и уходит под беспомощный закулисный крик юной представительницы дирекции: «Олег Иванович, вернитесь!» Но Олег Иванович, единожды уйдя, не имеет привычки возвращаться.

Творческие вечера Даля стали страшным сном, жуткой городской легендой работников краевых Домов культуры: приезжает человек, который — нет, чтоб добродушно балагурить! — говорит по-китайски (так администратор из Курска описал встречу Даля со зрителями, где тот поминал Канта и Делакруа), проповедует антисоветчину, а в ответ на предложение посетить ресторан говорит принимающей стороне: «Спасибо, девчонки. Я лучше пойду в номер и лягу там на прохладный пол — мне так легче». После того, как в ответ на вопрос «Есть ли у вас дети?» поклявшийся говорить в микрофон правду и только правду Даль ответил «Не знаю», ему влепили выговор от общества «Знание». После того, как юным курсантам ташкентской школы КГБ пояснил, что на самом деле бывает с разведчиками вроде того, какого он сыграл в «Варианте «Омега» («Либо их убирают, либо на два фронта начинают работать — ребята, вы ж лучше меня знаете») — экстренно выслали обратно в Москву за свой счет и сделали невыездным. Он и правда совершенно не умел лгать — не надо было и клятв: трезвым мрачно молчал, выпив — откровенничал, напившись — кричал.

По возвращении с гастролей Даль вынимал из кармана пачку с тошнотой заработанных денег и веером рассыпал по ковру. У Миронова гонорар был двадцать пять рублей, у Даля — пониженный, восемнадцать. Все потому, что он не был заслуженным и не был народным — был (собственная шутка) инородным: одному из лучших советских артистов за всю карьеру не выдали ни одного звания. Как он умудрился прославиться — вообще большой вопрос: половине кинофильмов с Далем давали второй и третий экран, телекино показывали на каком-нибудь четвертом образовательном канале параллельно с Олимпиадой. «Отпуск в сентябре» по Вампилову, который теперь десятикратно видел каждый, выпустили на экран через восемь лет после съемок.

Дело тут не в антисоветских шутках, не в пьяных истериках (идеологически чуждому режиссеру Даль, брызнув невротической слезой, мог крикнуть: «Такие, как ты, расстреливали мою семью!») и не в дорогом пиджаке, а как-то во всем сразу. В каждой детали — от начищенных ботинок до манеры если уж петь, то громко, от ненависти к коллективным розыгрышам до любви к абсурдным анекдотам про летающие напильники — он был вызывающе чужим просто потому, что был не по-советски свободным. «Латышско-эстонский человек», — не без придыхания характеризовали Даля коллеги с амплуа честных бригадиров.

Нежные дети оттепели, надышавшиеся горным воздухом шестидесятых, в спертые семидесятые начали задыхаться, а в безвоздушные восьмидесятые сгинули один за другим: сперва Высоцкий, вторым Даль, после — Бероев, Миронов, Богатырев. Страшновато пересматривать эталонную оттепельную картину «Мой младший брат» с парой двадцатилетних дебютантов: круглощекий Миронов и кудлатый Даль полны оптимизма, который известно чем обернется — отработкой в Бюро кинопропаганды, Зиловым и Фарятьевым, двумя инфарктами в районе сорока.

Люди, которых учили жить Хемингуэй и Ремарк, не то что панциря жизненного опыта не нарастили — не обросли даже кожей, потому что считали это нечестным: жить надо — горя. Единственное, что время от времени позволялось делать с огнем — заливать: поколение экзистенциального похмелья, которое сначала отправили в космос, а потом вернули за облезлый стол в диссидентской кухне, пило без роздыху. Свежим майским утром восьмидесятого года актриса Валентина Талызина встретила Олега Даля на Садовом кольце: «Ты куда? — К Высоцкому. Будем пить. Вот сейчас с утра сядем и начнем». До смерти хозяина оставалось три месяца, гостя — семь. На похоронах друга Далем овладеет id;e fixe: «Володя ушел, и мне здесь больше делать нечего». «Стал чаще думать о смерти», — пишет он после похорон в дневнике. И играет две последние роли — скучающего принца, внедрившегося в «Клуб самоубийц», и алкоголика, созвавшего друзей на собственные поминки перед «Отпуском в сентябре». Одна из последних записей в том же дневнике — заглавными буквами: «Я, В КАЖДОЙ РОЛИ Я».

Редкой пластики артист, Даль мог сыграть кого угодно — но всю жизнь, следуя завету своего преподавателя Бориса Бабочкина («Не играть, а жить!»), фактически играл себя. Никогда не снимаясь в двух фильмах одновременно, отказываясь от всего, что не вписывалось в некий личный формат (Лукашин в «Иронии судьбы», одинокий отец в «Экипаже», Хлестаков в «Ревизоре» Гайдая — запись в дневнике: «Пугает Гайдай. Что делать?!»), выстраивал себе зеркальную кинобиографию, где нет ни одного веселого, искренне хохочущего персонажа: максимум — грустные шуты, от компаньона обреченного короля в «Лире» Козинцева до солдата в детских сказках про принцессу и огниво. Потому он и не любил репетировать, что невозможно жить всерьез несколько раз подряд — каждый дубль у Даля, будь их хоть двадцать, был разным. В шестидесятые с режиссерами старой школы, которые любили снять сцену, предварительно по-театральному отработав ее до жеста, из-за этого, конечно, возникали проблемы.

«Под меня копали», — признавался Даль в интервью. Еще бы — он был метр восемьдесят пять: чтобы уравнять его в кадре с другими артистами, иногда приходилось выкапывать специальную ямку и ставить его туда, вспоминают операторы. Метафорично — слишком высок, чтобы уравняться с окружающими. И вызывающе худ: оператор одной из детских картин, где Даль снимался в роли зубрящего лекции первокурсника, обозвал его пособием по анатомии и боялся, что картину положат на полку — ведь в кадре студент, которого явно недокармливают: может, ему советской стипендии не хватает? Как-то раз, спасаясь от бдительных жены и тещи, Даль бежал к другу и спрятался в рулон географических карт. Незадолго до смерти, придя устраиваться во ВГИК, где преподавал актерское мастерство, бородатый, худой, с торчащей из кармана книжкой Аполлинера, был принят за учащегося и не допущен в профессорский гардероб.

Непритворный интеллектуал, он учил так, что студенты порой не понимали ни слова. После смерти во ВГИКе его долго поминали примерно так: «А был бы жив Олег Иваныч, мы бы сейчас точно не сдали». Лицедейство было для него чем-то сродни высшей математике — он, по утверждению последней жены Лизы, и в пьяном бреду разговаривал исключительно цифрами. Лучшая иллюстрация далевскому пониманию актерской профессии — сцена из «Приключений титулованной особы»: придя домой, усталый принц Флоризель снимает парик, под которым еще один парик, и отклеивает усы, под которыми другие накладные усы. Играть — значит оставаться собой, бесконечно сбрасывая кожу и оставаясь обманчиво нагим.

Всю жизнь Олег Даль искал пространства, где может быть собой. С семьей (мама-учительница считала, что кривляться на публике — не работа, сестра ради звания уговаривала сыграть секретаря парткома) не сложилось — испытательными полигонами стали три брака и семьи собутыльников. Фигурой отца для актера совершенно очевидно стал режиссер «Короля Лира» Козинцев, который, покрывая 28-летнего исполнителя роли Шута, когда тот запил, пояснил администрации: «Олег не жилец».

Главным жанром горьких семидесятых, пришедших на смену воздушным шестидесятым, была трагикомедия. В этом зазоре — между комиком и трагиком — и существовал один из главных артистов брежневского застоя: созидатель актерских миров и разрушитель собственного организма, человек, с которым страшно было поздороваться — и который мог исповедаться тебе через пару минут и рюмок после знакомства. Смесь жирафенка с пантерой, как называл его Анатолий Эфрос. Человек-раздвоение. Как наивно признался его партнер по съемкам в «Земле Санникова» Юрий Назаров: «Нужно было убить Олега Ивановича Даля, чтобы он не убивал Олега Ивановича Даля». Что ж — именно этим занимался Олег Иванович Даль.

В марте 1981 года его нашли мертвым в гостинице в Киеве, куда он приехал на пробы: остановка сердца. Последние собутыльники суетливо вспоминали, что он весь день перед тем ничего не пил — ну, разве что пиво, да немного водки на завтрак. Приехавшая забирать тело жена меряла уровень коньяка в недопитой бутылке и считала недоеденные седативы в упаковках. «Жаль художника — хотел смерти, а попал в балаган», — сказал бы, очевидно, по этому поводу принц Флоризель.

Редкая экранная строчка Даля не казалась пророчеством — но по-настоящему провидческой оказалась только одна. Та, которую похмельный герой «Отпуска в сентябре» Зилов произносил, стоя перед дверью, за которой его никто не слушает, пусто глядя в экран и чуть кивая головой. «Боже мой, — говорил он. — Боже мой. Ну нельзя же все принимать так близко к сердцу». (Ольга Шакина)

Эту статью еще и предваряет совершенно фантасмагорическое вступление: "Впервые текст был опубликован в корпоративном журнале компании «Новатэк» в 2013 году". Очень стильно, совершенно в духе Даля и вообще умирающих 60-х. Читаешь - и глаза на лоб: какой "Новатек"? Какой "корпоративный журнал"?? Потом вспоминаешь: Новатэк - это ж что-то то ли про нефть, то ли про газ... При чем там Олег Даль?

Вообще, чуть отвлекаясь от Даля: поскольку история России, как известно, циклична, и в ней всё всегда идет по кругу и в принципе ничего нового не происходит, интересно, что в ней постоянно самыми крутыми, веселыми, живыми и творческими, полными самых гениальных людей и идей, неизменно оказывались 60-е годы: так было и в 19 веке, так было и в 20-м... Я уже жалею, что никак, по всей видимости, не смогу дожить до 60-х в России 21 века: там наверняка будет что-то тоже очень интересное!

unklemike
20 октября 2020, 09:27:40 UTC
>>Люди, которых учили жить Хемингуэй и Ремарк, не то что панциря жизненного опыта не нарастили — не обросли даже кожей,
>>потому что считали это нечестным: жить надо — горя.

20 октября 2020, 09:23:35 UTC
>>поклявшийся говорить в микрофон правду и только правду Даль ответил «Не знаю», ему влепили выговор от общества «Знание».
А как же презумпция незнания? Не стыдно не знать, стыдно не учиться.
Ему не выговор, от общества "Знание", его должно было взять на буксир общество "Обучение", если таковое конечно существовало.
zalmakis
20 октября 2020, 07:47:44 UTC
Я тоже думаю, что 1960-е были интересным временем. Особенно, в США и Европе. А сейчас как-то скучно.
Было бы хорошо родиться в 1940 году где-нибудь в Нью-Йорке, а умереть в 1991 в Париже.

...........................................

Стихи Олега Даля
1941-1981
 1

 Он вошел.
 Уселся на стул.
 Он не смотрит на красноволосое
 пламя.
 Загорается спичка.
 Он встал и ушел.

 2.

 Комната моя подобна
 клетке.
 Солнце руку сунуло
 в оконце.
 Чтоб мираж увидеть
 очень редкий,
 Сигарету я зажег от
 солнца.
 Я хочу курить. Я не
 хочу работать.

 3.

 На холсте пейзаж
 намалеван,
 Кровь струится в поддельной
 реке,
 Под раскрашенным деревом
 Клоун
 Одиноко мелькнул вдалеке.
 Луч, скользнув, поспешил
 убраться.
 Бледность губ твоих.
 Пыль декораций.
 Вспышка выстрела. Крик.
 И в ответ
 На стене ухмыльнулся
 портрет.
 Рама сломана. В воздухе
 душном,
 Между звуком и мыслью
 застыв,
 Над грядущим и над
 Минувшим
 Ворожит непонятный мотив.
В. Высоцкому. Брату.

Сейчас я вспоминаю...
 Мы прощались... Навсегда.
 Разорванность следа...
 Начало мая...
 Спотыкаюсь...
 Слова, слова, слова.
 Сорока бьет хвостом.
 Снег опадает, обнажая
 Нагую холодность ветвей.
 И вот последняя глава
 Пахнула розовым кустом,
 Тоску и лживость обещая,
 И умерла в груди моей.
 Покой-покой...
 И одиночество, и злоба,
 И плачу я во сне, и просыпаюсь...
 Обида - серебристый месяц.
 Клейменность - горя проба.
 И снова каюсь. Каюсь. Каюсь.
 Держа в руках разорванное сердце...
Январь. Монино. 1981 г.

На похоронах В. Высоцкого
На похоронах В. Высоцкого


 
Прогулки с черным котом

В.Ю. Ник. На день рождения. Июль. 1980 г.

 Смотри, смотри, пришла луна -
 Какая красная, ущербная.
 Душа - усталая струна
 И тихая, как воскресенье вербное.
 Там силуэтом мягкий зверь
 На подоконнике иконовом,
 А позади закрыта дверь,
 И тишиной весь мир окован.
 И только мерное тик-так
 И мягкие удары ночи,
 А на полу лежит пятак
 Тяжелой точкой в многоточии.
 Смотри, смотри, ушла луна
 Такая светлая и тонкая,
 Как набежавшая волна,
 На одинокий берег звонкий.
Январь. Монино. 1981 г.

 Мне снилось...
 Поле. И овраг. И пересохшая трава.
 Шуршанье ветра. И опять овраг.
 И далеко
 Летела лошадь. Горизонт рвала
 Осипшим ржаньем...

 Одиноко...
 Солнце уходило. Все стало красным.
 Только тень моя чернела.
 И жаркий ветер стих,  воздух стал
 тяжел.

 А лошадь?
 Как будет жить одна? Без седока?
 И крик ее в моей душе навеки
 Поселился...
 И мечется, и бьется, и хрипит,
 И вырваться не может

 Так жизнь промчится
 Одиноким зверем. Нигде свой путь
 Не отмечая вехой,
 Питая душу призрачною верой,
 Что память о тебе
 Останется в степи безмолвной
 Гулким эхом...
На похоронах В. Высоцкого. О. Даль
На похоронах В. Высоцкого. О. Даль


 
Зима. Монино. 1981 г.

 Помоги и спаси
 О, Господи
 Сбереги и укрой
 О, Господи
 Мягким снегом меня занеси, Господи
 И глаза свои не закрой, Господи
 Погляди на меня
 О, Господи
 Вот я весь пред тобой
 О, Господи
 Я живу не клянясь
 О, Господи
 Подари мне покой
 О, Господи...
Прогулки с котом

 И ломать меня ломали,
 И терзать меня терзали,
 Гнули, гнули до земли,
 А я выпрямился...

 Я не клялся, не божился -
 Я легко на свете жил,
 Хоть в четыре стенки бился -
 Волком на луну не выл...

 Можно плюнуть с горки в реку.
 Понатужиться, напрячься
 И подпрыгнуть на вершок.
 Можно душу человеку
 Измолоть на порошок...

 Ах, ломать меня ломать...
 Ах, терзать меня терзать!..
Зима. Монино. 1981 г.


Прогулки с котом

 Почему я люблю вот эти
 Затворенные дворы...
 Там теперь не играют дети
 И не точатся топоры.

 Не метет метель спозаранку,
 Не кружит на снегу трико,
 Не хрипит по утрам шарманка,
 И не пахнет прокисшим вином.

 Это было давно и недавно...
 Скрип саней, хрип коней,
 Серых стен полотно,
 А на них, как в японском театрике,
 Одинокие тени людей.

 Почему же мне так хорошо
 Упираться взглядом в стену?

 Может, время мое пришло?
 А сейчас моя память в плену?!
 Недовыстроенный витраж...
 Так похожий на пелену...
 Настоящее, что мираж?..

 Там я жил, умирал и страдал,
 Забираясь на свой этаж.
Февраль. Монино. 1981 г.

Прогулки с котом

 Я плыву на пароходе -
 Пароходик - пароход...
 В Гибралтаровом проливе
 Перейду на тихий ход!

 И услышу эхо дятла,
 Чистый снег в ладонь возьму,
 Мерность сосен, словно клятву,
 Тихим словом оборву.

 Снег падает, и ветка стынет,
 Дятел песню оборвет,
 Гибралтар меня покинет -
 Пароходик - пароход...

 Море, море, горе, грезы
 И лазурь твоя краса.
 Память шепотом березы
 Развевает паруса...

 То ли тучки пробегают,
 То ль березы в даль бегут,
 Вечер синевою тает,
 И собаки тихо лают,
 Словно вечность берегут...
Зима. Монино. 1981 г.

Чтение стихов. О. Даль
Чтение стихов. О. Даль


 
Прогулки с котом

 Ночь весенняя лунная-лунная.
 Никого -
 И холодная тишина.
 А под арками семиструнными
 Шепот,
 Шепот и запах вина.
 Вот и черный забор
 Извернулся змеей,
 Притаился, как вор,
 Как туман над землей.
 А напротив
 В далеком доме
 На решетчато-лунном балконе
 Девушка танцевала
 В красной, как краска,
 Блузке.
 Ах, как ей узко-узко,
 Словно в железной
 Маске.
 Я музыку смутно гадал -
 Ту, что ее кружила.
 И страшно. И страшно.
 Я вдруг увидал
 На плечиках блузка сушилась
 И ветер ее трепал.
Ночной путь

 Дорога Дорога
 Обочина Ночь
 Стеклянный туман
 Звенящий бетон
 Скрипящий уклон и
 Деревья Деревья
 Летящие прочь
 Непрочность колес
 И воздуха стон
 Вверху одиноко
 Повисла звезда
 Внизу у дороги
 Кошачьи глаза


фото
В начале творчества...Март 1963г.
    ...и в конце. 2 нояьря 1980г.


Рецензии