Дядины уроки

      Ездил на Родину. Был на кладбище. Там прадед, дед с бабушкой, дядя с младшим сыном покоятся. Со старшими не жил, мало что знаю, а вот с дядей и  его сыновьями «уроками жизни» крепко связан.
     Ныне  детей по-иностранному стараются воспитывать. И родители, и няни, и садик, и школа - все по зарубежным методикам упражняются. А кто  в жизнь выходят? Да многие, считай,  потребители, а не люди.
      В доме у дяди главным воспитателем считался офицерский ремень от портупеи прадеда, висевший на почетном месте в простенке между окнами, рядом с его портретом. Я не припомню, чтобы его употребляли для порки кого-то, но службу свою он нес исправно.
           Мамин брат Алексей Григорьевич - мой дядя работал в Райпо. Не помню, в какой должности, но был очень значимым и авторитетным в округе человеком.
             Рослый, с русыми с медным отливом волосами, с зелеными, глубоко сидящими глазами и лохматыми бровями, тонким с чуть заметной горбинкой носом.  Весельчак и шутник, он был желанным в любой компании. Мама говорила, что девки  любили его без ума. Но как часто бывает, не он выбирал,  его выбрали. Женился на не примечательной дородной женщине и остепенился.
           Дяде я обязан жизненными уроками «взглядом на жизнь». Где-то в шестилетнем возрасте, под его влиянием в моем сознании формировались образы Бога, рая и ада, понятия  добра и зла.  В ту пору я имел познания по столь важным вопросам  по рассказам бабушки, деревенских старушек, да по росписям (фрескам)  церкви, по слухам, расписанной самим А. Васнецовым.  Дома о Боге говорить было не принято. Мама учитель, а отец партийный. Старушки, недовольные нашими шалостями, грозили «вечными муками в преисподней», которая ассоциировалась у меня с войной. Образы вернувшихся с фронта мужчин, контуженых, безруких, безногих, вовсе не вернувшихся, живо рисовали в моем детском сознании представление о войне как кромешном аде.  Рассказы же бабушки об искалеченном дедушке и пропавшем без вести  моем другом дяди Петре (в действительности погибшем в боях под Вязьмой), были сопоставимы с образами на церковных  росписях «Сошествие во ад» и завершили в моей голове полную картину загробного мира.
         Дядя Леля ушел на войну новобранцем, под Курском был старшиной,  вернулся капитаном, кавалером трех орденов целым и невредимым. «Бог спас» - говорила бабушка. В моем воображении он и был Богом,  которому хотелось верить и подражать. 
          На лето  в деревню к нам из города приезжал мой двоюродный брат Славка. И нас двоих под присмотром Славкиной матери, отпускали на две недели погостить к бабушке, к дяде Лёле, у которого был сын, тоже Славка. Славка городской - Вячеслав, а деревенский - Святослав. Так вот, когда мы у бабушки гостили, то были под влиянием настоящего мужчины. По субботам нас троих дядя водил в баню.
         Баня стояла в огороде, довольно далеко от дома. По тем временам считалась очень приличной: с большим предбанником и даже крылечком под козырьком. Топилась баня по-черному. Мое первое знакомство с этим изобретением предков незабываемо. Думаю, кто не прочувствовал это на себе, тот в познании ада и рая слабо продвинут. 
         Баню дядя Лёля топил сам.  Предвкушая только ему ведомое счастье,  заранее  объявлял нам, что мы, «мужики»,  в баню пойдем первыми. Он свято хранил некоторые традиции предков, к примеру,  ходить в баню «по первому пару», но в других делах  был  патриархальных взглядов только на словах, поскольку истинной хозяйкой в доме была его жена, Славкина мамка, учительница, дородная (что вдоль, то и поперек) женщина.
             Славка деревенский после объявления идти в баню сразу скисал, париться не любил и  «подбивал» нас куда-нибудь слинять. Нам же со Славкой городским интересно было, как топится баня по черному и мы с удовольствием помогали дяде готовить себе будущие неприятности.
          Баня топилась долго, серо-голубой дым густыми клубами валил из окна (раму на время топки вынимали) и дверного проема на улицу, потом дыма становилось меньше, но от бани веяло такой жарой, что  идти туда  как-то расхотелось.  Я полностью был солидарен со Славкой деревенским «затеряться» в ближайших кустах. Тем не менее, в скором времени, неся подмышками чистое белье, мы шествовали по огороду к бане. Подойдя к предбаннику, Славка городской, имевший большие навыки «демократического» поведения, и видимо зная «о правах ребенка» открыто заявил дяде о своем несогласии идти в баню. В следующую минуту он уже без штанов, как и я с деревенским братом, под страхом лишиться всего, что выростало между ног, смирно стояли  перед дядей. Он внимательно осмотрел  каждого из нас, при необходимости поднимая  за руку и ногу одновременно, и по-видимому не найдя больших изъянов и противопоказаний к бане, велел сесть на вымытый от сажи порог  и ждать следующей команды.
      Перешагнув порог, мы вошли в баню. То что я раньше видел в сельской церкви на фреске «сошествие во ад»  я ощутил воочию. Раскаленные адские камни в большой куче, под названием «каменка», занимали добрую половину бани. Сверху в каменку вмазан большой чугунный котел сферической формы. Кругом черно от сажи, темно, и только маленькое оконце, пропуская солнечный свет, освещало как бы подземелье с полком у стенки, на котором нам предстояло быть выпаренными - выпоротыми. Для полного ощущения картины ада не хватало только открытого огня, но чувствовалось, если войдет Мегера, то огонь сразу появиться.
     Дядя объяснил, что парить будет каждого по два раза. Из  бани приказал не выходить, пока всех  вымоет. Меня парил первого, как младшенького. Надо отдать должное, ласково попросил не бояться, расслабиться, потерпеть и взял с меня заверения держаться мужиком.
        Как только я освоился в жаре, расслабился он «бзданул» (плеснул на каменку) первым ковшиком. В бане глухо ахнуло, как будто что-то лопнуло, капли воды на камнях запрыгали горохом, заплясали, паром ударило в потолок, сверху сажа посыпалась. Второй ковшик, зачерпнутый из адского котла с кипятком, глухим, шипящим рокотом прошелся  по каменке, пар облаком  спустился ниже, окутал полок. Выждав в тишине минуту-другую, началось. Веник тела не касался, листья шуршали, жаркий пар через кожу проходил внутрь, в голове одна мысль  — терпеть, не заорать. Соображать стал, когда холодной водой окатили. Приятно было только то, что не заревел, выдержал. Далее на полке  по очереди извивались, как грешники в аду, братья. Вторая парка прошла проще, видимо  зная толк,  дядя  в первую парку вложил все, что надо.  Короче, когда нас в предбанник выпустили после вторичного ополаскивания, я очутился в раю. Светло, свежо, зелено, птички летают и поют. Чудилось, как  под горой в речке на перекате пескари плещутся. Было так хорошо и от  того, что в бане не заревел, вытерпел, и от того что просто легко, свободно, весело и беззаботно и что можно сколько угодно кричать, бежать куда глаза глядят и петь…
        С тех пор я знаю, - все познается в сравнении: - не познавши ада – не увидишь рая.

(Мастер класс)
            Когда мне отроду шел двенадцатый год дядя Лёля в роли искусителя вверг меня вторично в адские муки.
        Шел не первый день свадьбы моего старшего брата. Средний брат на свадьбу не попал, работал после РУ на Урале. Накануне главный музыкант, гармонист Санька, напившись в хлам, порвал гармонь и был отправлен в «отставку» без права похмелиться на утро. Тяжелую ношу свадебного Орфея и Леля по совместительству  со всеми вытекающими последствиями возложили на мои отроческие плечи. Я очень старался, громко и весело  играл камаринского и, похоже, в грязь лицом не ударил, коль скоро из чувства благодарности меня втайне от родителей изрядно напоили. Гуляли день и почти всю ночь. Спать легли уже засветло.  С утра народ, то есть гости, подняться не могли, спали.  Часов в 9 утра, а для деревни это уже очень поздно, дядя Лёля, похмелившись, ряженый в образ то ли в свекрови, то ли в тещи пытался разбудить гостей. Поднялись несколько человек на предложение опохмелиться «уржумской». Другие вставать не желали. Тогда дядя Лёля решил применить ноу-хау,-  поднять гармониста в надежде, что  когда он заиграет, народ, как на звук рожка пастуха коровы и овцы, встанут и пойдут гулять и кушать. С этой целью, положив в корзинку полный джентльменский набор, он отыскал меня в клети, растолкал и предложил вставать.  Я ответил категорическим отказом, поскольку «принял на грудь» непосильное для отрока и должен был отоспаться. Дядя предложил мне  опохмелиться. От опохмелки я, не смотря на авторитет дяди, отказался, поскольку еще  понятия не имел об этом и один только запах, исходящий от дяди мне сразу напомнил баню по-черному.  Дядя долго не мог понять суть моего отказа, а потом выложил убийственные на его взгляд аргументы  по этому поводу, от которых я не только не мог, но по существующим понятиям не имел права отказываться. Он демонстрировал не откупоренную, поллитровку уржумской водки, (комментируя - не какая-нибудь сивуха или бражка, а чистейшая, как слеза), яйцо сырое, яйцо вареное вкрутую, огуречный рассол, рыбный пирог и был искренне удивлен моей непонятливостью. Но когда он меня призвал к гражданской совести и ответственности перед  свадьбой, я  согласился опохмелиться.
        Сделав глоток из поднесенной рыжей дядиной рукой граненой стопки  я в два прыжка перемахнул и клеть и сени, перевесившись через перила крыльца  выплеснул через широко открывшийся рот душу и чрево вместе с содержимым двухдневной свадьбы. Видимо я проглотил адскую воду. Хуже мне раньше  не было, я едва держался на ногах. Но дядя уже стоял за моей спиной, коротко похохатывая, протягивал новую «освеженную» стопку к моему рту. Я позорно бежал в кусты сирени. Дядя следовал  по пятам. Я уже был готов играть на злосчастной гармошке без всякой опохмелки, но мне сказали, что  без похмелки нельзя, не получиться. На помощь дяде пришли две веселых молодушки и грозились привести жениха, если я не соглашусь похмелиться. Тем временем специально для меня дядя уже третий раз проводил мастер класс. Следуя ему, я должен был сначала попить огуречного рассолу, через минуту-другую выпить сырое яйцо, затем стопку водки, запить ее вторым сырым яйцом, перевести дух, съесть  вареное вкрутую яйцо и потом всласть закусить рыбным пирогом. С третьей попытки у меня все получилось. Через полчаса играла гармонь, свадьба продолжалась. Я принимал как должное за труды все, что предлагалось, не думая  о последствиях. Но когда на следующее утро необходимость опохмеления вновь стала передо мной, я решил ни когда, не при каких   обстоятельствах не похмеляться и, слава Богу, сдержал данное себе слово.
        Прошло много лет. Мы выросли, выучились, отслужили в армии,  были женаты, у нас уже были свои дети. Дядя Лёля умер. На похороны я приехать не смог, был мой средний брат Женя. С его слов и по воспоминаниям Славки городского произошло нечто, реально напомнившее события раннего детства.
       Дядя до старости любил париться и умер в бане, естественно топившейся не по-черному, а в хорошей современной русской бане, поставленной под присмотром Славки деревенского, в то время главного инженера крупного строительного треста.  У дяди случился удар, смерть была быстрая, легкая, на руках младшего сына Анатолия.
       Дело было зимой. Готовились к похоронам. Соседи и друзья дяди, уходя копать могилу, просили истопить баню, чтобы с мороза прогреться. Баню готовил младший сын дяди  Анатолий, (Толик) оставшийся за хозяина. В печальных хлопотах, он «закрыл» баню  рановато. Два брата Славки, решив отдать должное покойному ходить в баню  на первый жар и пар, пригласили моего брата Женю третьим и ушли париться.
       Первым плохо  почувствовал себя Женя. Он вышел в предбанник и там пребывал в полуобморочном состоянии. Вслед за ним пытался выползти  Славка городской, но открыв дверь,  «отключился». Славка деревенский потерял сознание в бане. Отдышавшись на морозе Женя вытащил из бани Святослава и Вячеслава. От угара отходили долго и мучительно, рвало до изнеможения. Пришли в дом бледны, как смерть, но не потерявшие чувство юмора. Присев в сенях у гроба отца и дяди они пригласили нового хозяина Толика  объясниться по случаю их, мягко говоря, недомогания. Увидев братьев, у Толика не повернулся язык сказать им  «с легким паром».
         По итогам беседы с новым хозяином  выяснилось, что не смотря на ученость, его ни разу  не «драли» ремнем от портупеи прадеда. Данное упущение было тут же, в присутствии покойного отца исправлено.