История остарбайтерки Жени Ненич, спасённой по мол

Предлагаем вниманию уважаемых читателей историю остарбайтерки Жени Ненич, по милости Господа и Пресвятой Богородицы выжившей в лагере, и поведавшей мне эту историю тридцать лет назад.

Текст я писал для своих сыновей школьников, которым в школе было дано задание написать работу на тему Великой Отечественной. Чтобы не копипастить интернеты, мы решили поведать кое-что о своих родных, прошедших ту войну – кто солдатом, а кто – остарбайтеркой…

 

Неничи – Прохор и Агнешка, которую местные жители перекрестили в Агафью, были тут, всё-таки чужаками. Военное лихолетье Гражданской войны, в которую перетекла Война Империалистическая, забросило их в это украинское село Подольской губернии. Когда калейдоскоп смен властей остановился, оказалось, что земли эти вошли в состав Советского государства, а река Збруч, бывшая до всех этих потрясений границей между Российской империей и империей Австро-Венгерской, теперь стала границей между Советской Россией и Польским государством.

Она вызволила Прохора из немецкого плена. Он сразу пришёлся Агнешке по нраву. В лагере, расположенном на самом востоке Галычины, бедолага, впрочем, пребывал не как военнопленный, а много хуже – как заложника. По отношению к военнопленным ещё существовали какие-никакие правила, а заложники подвергались децимации, и время от времени несчастных выстраивали на плацу, выбирали каждого десятого – и казнили. Так культурная нация, видимо, добивалась уважения.

Чтобы спасти заложника, Агнешка сказала, что Прохор – никакой не шпион москальский, а её жених.

Пришлось обвенчаться.

Поначалу они жили у родителей Агнешки – поляков в селе Игровицы, близ Тарнополя. Родилась дочка Оля. А потом, когда немцы ушли, и в этих местах украинцы провозгласили свою незалежную и от русских, и от австрийцев республику, родители Агнешки посоветовали ей съездить на родину Прохора, в село Ульяновка, что в Подольской губернии, и проверить: нет ли там у него на Украйне – ещё одной семьи.

Когда Неничи приехали в Ульяновку, то их там не ждали. Землю уже разделили на двух братьев, а Прохора считали пропавшим и сгинувшим в Неметчине. Братья делиться не намерены были, но отец – Моисей Ненич выделил делянку и они начали строить хату. Братья каждый день ломали стенку в хате, злобно указывая на то, что ему, Прохору, тут со своей полячкой не жить. Однажды его избили до такой степени, что начались приступы эпилепсии.

Агнешка решила бросать эту делянку и увозить мужа к себе на родину – в дом по ту сторону реки Збруч.

Но было уже поздно, Украинское государство ликвидировали, и по реке Збруч вновь прошла граница.

Граница была на замке, пограничники с обеих сторон глядели в оба. Со стороны Польши на территорию Советской России забрасывались агенты, пытавшиеся продолжить контрреволюционную деятельность, а в обратную сторону забрасывались агитаторы, пытавшиеся поднять на крестьянское восстание жителей западной Белоруссии и Галичины.

И красноармейцы и те, кого у нас обзывали белополяками, вооружены были очень хорошо – американскими и финскими автоматами, а также немецкими тяжёлыми и английскими лёгкими пулемётами. Муха не пролетит…

Пришлось обживаться по соседству с нелюбящей роднёй.

***

Спустя двадцать лет у Неничей была уже ладная хата, небольшое хозяйство (насколько это позволял колхозный уклад жизни крестьянина) и шестеро детей: служивший в Красной Армии сын, четыре дочки и ещё один сынок, самый младшенький. К этому времени часть Польши вновь стала частью России, теперь уже Советской, но переезжать в родные края было невозможно. Во-первых, родня жила в той части Польши, которую присоединили к себе немцы, переименовав в Генерал-губернаторство, а во-вторых, уже обжились тут. Но главное, всё-таки, другое: бросать всё – и ехать в никуда без паспортов – в то время было равносильно тому, чтобы самим попроситься в ГУЛаг.

Уже через 2 недели после начала войны немцы были тут как тут. Разгромив в битве за Броды красных танкистов, гитлеровцы рвались к Киеву.

Поначалу к немцам относились в целом неплохо. Среди крестьян – в отличие от городских жителей – немного было людей, которые одобряли бы те перемены, которые произошли за последние двадцать лет. Крестьянам Украины казалось, что хуже комиссаров с колхозами, раскулачиваниями и запугиванием ГУЛагом (что вовсе не было пустым звуком), ничего и быть не может.

«А немцы», полагали тогда жители Украины, «всё-таки, культурная нация».

Но вскоре жители убедились, что культурность вполне может сочетаться с жёсткостью и даже жестокостью. Поскольку ни коммунистов, ни евреев в их селе не было, то расстрелов и зондер-команд селяне ещё не видели. Иное дело, городки бывшей Подольской губернии, которые слыли в своё время «местечками черты оседлости». Там людей уже начали сортировать на второй сорт и третий, подлежащий ликвидации.

Людей, отнесённых ко второму сорту, никто истреблять не собирался. Оно и понятно: Рейху нужны были рабочие руки.

Уже в январе 1942 года в местной газете было опубликовано буквально следующее:

«УКРАИНСКИЕ МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ!

Большевицкие комиссары разрушили ваши фабрики и рабочие места, и таким образом, лишили вас зарплаты и хлеба.

Германия предоставляет вам возможность для полезной и хорошо оплачиваемой работы.

28 января первый транспортный поезд отправляется в Германию.

Во время переезда вы будете получать хорошее снабжение, кроме того, в Киеве, Здолбунове и Перемышле — горячую пищу.

В Германии вы будете хорошо обеспечены и найдёте хорошие жилищные условия. Плата также будет хорошей: вы будете получать деньги по тарифу и производительности труда.

О ваших семьях будут заботиться всё время, пока вы будете работать в Германии».

Первые поезда, отправляющиеся в Германию, были переполнены.

Однако, вскоре оказалось, что гастарбайтеров ожидала не высокая оплата и достойная жизнь, а полное бесправие. Заработка хватало только на довольно скудную пищу и предметы первой необходимости. Никаких сбережений сделать было невозможно. А если кто-то и делал такие сбережения, то отправить почтовые переводы на родину было просто невозможно. Необходимо было заводить специальную сберегательную книжку, куда наклеивались марки, похожие на почтовые. Эти марки соответствовали тем скуммам, которые потом – по возвращению домой идти в банк, где заработанные в Германии на военных заводах марки будут конвертироваться в оккупационную эрзац-валюту. Но для этого мало было что-то отложить от скудного пайка. Нужно было ещё вырваться назад…

Остарбайтеры не просто были ограничены в своей свободе передвижения, но они могли подвергаться побоям или даже быть убиты. Как правило, пойманных беглецов публично казнили, оставляя мёртвое тело на долгое время на всеобщем обозрении. В назидание. Оставление своего рабочего места также каралось переводом на более тяжёлые работы. Да и куда бежать… Чтобы добраться до родных мест, необходимо было преодолеть края, населённые немцами и поляками. Доносы об обнаруженных беглецах опалчивались. а дальше уже – дело техники.

В письмах, которые получали родные и близкие «остарбайтеров», стала просачиваться жестокая правда о той участи, которая постигла добровольных каторжан.

«...Привiтання из далекой Нiметчини. Я ще жива. Працювати водять нас гуртом пiд охороною. Мiста не бачили. Сидимо в арбайтен-кампi. Дуже тугуемо по рiдной хатi…»

Потом цензура ужесточилась, письма отправлялись только на открытках, но люди, уже почувствовавшие на свое шкуре тяжёлую руку Нового Порядка, больше на пропаганду не покупались. И к осени поток добровольцев практически иссяк.

Настала пора отправки принудительной. Началось то, что позже названо было «угоном в Германию».

Отправной точкой перехода к принудительной отправке стала директива Гитлера, определившая необходимый объём рабсилы, которую необходимо отправить на принудительные работы.

В село приехала комиссия от Рейхкомиссариата, и старосте было велено выделить для отправки в Рейх определённое количество молодёжи.

Прохора Ненича вызвали в Управу.

- Ненiчи, ви повиннi вiдправити когось з дiтей в Нiмеччину. Не хочу примусювати. Самi вирiшуйте – кого вiдправите.

Решено было отправлять младшую дочь, Женю. Ей исполнилось 16, но была она слабенькой, и в домашнем хозяйстве пользы от неё было меньше всего.

Женю посадили в товарный вагон и привезли на военный завод. Работа была очень тяжёлой ещё и потому, что взвесь, состоявшая из паров разогретого машинного масла и металлической пыли уничтожала дыхательные пути. Перед тем, как свалиться, Женя успела написать домой открытку, в которой написала, что «Годують добре. Як у 1933-му роцi…»

Конечно же дома всё поняли.

А Женю тем временем уже определили в барак для умирающих. На работу не гнали, никто не трогал. Приносили пить, даже какую-то баланду. На полу вперемешку валялись ещё живые и уже отмучавшиеся на этом свете.

Женя была пионеркой и молиться не умела, но умирая в этом бараке, погружаясь в бред, вспоминала мамину икону – Matka Boska Cz;stochowska (Матерь Божья Ченстоховская). Насколько это ей удавалось, удерживала в сознании этот Образ. И ей казалось, что откуда-то появляются силы, позволяющие ей не провалиться в небытие навсегда.

А потом произошло чудо.

В лагерь прибыла инспекция. Обнаружив очаг антисанитарии, инспектирующие офицеры устроили руководству разнос. Женю перевели в госпиталь. Её пришёл проведывать офицер, который был на постое в их родной хате. Хата являла собою образец милого германскому сердцу «орднунга», а семья Неничей прекрасно общались на немецком языке.

Агнешка пожаловалась господину оберсту, что дочь эзоповым языком пишет о тяжких условиях, которые царят в лагере для остарбайтеров. И попросила его проведать дочь, когда тот будет ехать в отпуск в Германию.

Тот прибыл в лагерь, узнал о том, что полячка, дочь бывшей подданной австрийского кесаря находится при смерти в совершенно скотских условиях, и Женя была спасена.

Выйдя из госпиталя, её перевели к полячкам. Там уже условия были гораздо лучше. Её переодели, стали выдавать продуктовые наборы из посылок Красного Креста. А главное, она стала бесконвойной, т.е. могла перемещаться и по лагерю и между заводскими блоками самостоятельно. Получив освобождение от работы по болезни, она старалась покараулить своих подруг-остарбайтерок – украинок и русских – и всучить им что-то съестное.

Потом её перевели на работу к фермерам-австрийцам в качестве прислуги.

После ада военного завода и чистилища барака для смертников – это был, наверное, рай. Ведь всё познаётся в сравнении. Фермеры относились к ней доброжелательно, научив многим мелким секретам ведения хозяйства.

Трудно сказать: с чем было связано то, что австрийские фермеры отнеслись к то ли украинке, то ли полячке из Советского Союза без высокомерной жестокости.

Поначалу немецкое общество легко восприняло идею своего расового превосходства над «недочеловеками» с Востока. Поэтому, даже от простых немцев не приходилось ждать человеческого отношения. Издевательства были самым обычным делом. Рабы были дёшевы и не было проблем заменить замордованного.

Но после Сталинграда всё изменилось. Для Рейха запахло жареным, и нацистские пропагандисты мало-помалу свернули свою пропаганду расового превосходства, заменив её на пропаганду антибольшевистскую. Дескать, Германия ведёт войну не на жизнь, а на смерть, чтобы спасти цивилизованные народы Европы от порабощения азиатской большевистской ордой. Особенно немцы пытались заигрывать с сербами и поляками. Поскольку другие народы центральной и восточной Европы – словаки, хорваты, румыны, венгры, прибалты – и так почитались немцами в качестве своих союзников.

Но, как мы помним, это нацистов не спасло.

Весной 1945-го в Австрию пришла Красная армия.

Женя Ненич сразу приглянулась ветеринару роты телеграфистов старшему сержанту Саше Тихомирову. Будучи человеком грамотным, знавшим не только медицинскую латынь, но и освоившим немецкий язык, он изучил документацию по девушкам и женщинам остарбайтерам.

Дело в том, что как это в жизни бывает, даже среди рабов вспыхивают взаимные чувства. Поначалу гитлеровцы принуждали женщин убивать нерождённых детей, но потом разрешили оставлять. Голубоглазых блондинчиков отправляли в немецкие детские дома, чтобы вырастить из них арийцев, а малышей неарийской внешности – когда оставляли, а когда морили насмерть.

Разговор сейчас о другом. Вся эта информация фиксировалась в личных делах остарбайтеров. И Старший сержант Тихомиров эти досье изучил, сразу выделив несколько папок, повествующих о физическом (и нравственном) целомудрии узниц трудового лагеря.

Женя была одной из таких. Как раз и росточка была миниатюрного, ему под стать.

Поначалу она шарахалась от назойливого разбитного старшего сержанта, обзывая его за глаза «киргизом». У уроженца Поволжья разрез глаз и вправду был азиатским.

Не помогало и то, что Саша пугал Женю, что всех остарбайтерш отправят в фильтрационные лагеря. И там ей придётся доказывать то, что она не была предательницей.

- Это как же! У фашистов я была «русской свиньей», а у своих стану «немецкой подстилкой»!?

В качестве выхода Саша предложил её жениться. Она ещё долго колебалась, но буквально в конце апреля старший сержант совершил подвиг, обучив товарищей пользоваться панцерфаустами и – обстреляв колонну отступавших немцев – награждён был орденом Красной Звезды.

В конце концов, Женя Ненич стала Тихомировой.

***

Много позже, Александр Михайлович, будучи не в духе, бранил свою супругу, упрекая её в том, что она помогала фашистам изготавливать снаряды, которые убивали его боевых товарищей.

Но бранил он обычно слабенько, без вдохновения.

Поскольку сам прекрасно знал, что никаких снарядов она не изготавливала. И в трудовой лагерь попала отнюдь не в погоне за рейхсмарками.