Повесть Расскажи мне о своем счастье

Дина Бакулина
РАССКАЖИ МНЕ
О СВОЁМ СЧАСТЬЕ
повесть

СОН ВАРИ ПИЧУГИНОЙ
Сегодня ночью Варе приснился сон. Её уже давно посещают сны про Рому… То приснится, будто они беззаботно гуляют по городу, то будто бы сидят в комнате и разговаривают обо всякой ерунде… Например, такие темы обсуждаются: «Интересно, почему сосед дядя Вася всякий раз, как только заметит Варю с Ромой, норовит непременно подойти к ним как можно ближе и громко, чуть ли не в самое ухо, чихнуть?.. Причем чихает дядя Вася, как самый невоспитанный школьник, – чтобы все вокруг услыхали его чих и увидали, как широко он раскрывает рот…»
А иногда Варе снится, что Рома стоит где-то вдалеке, чуть заметный, точно укрытый за стеной мутного стекла или за туманной завесой и, что он силится что-то ей сказать, что-то важное, – но она не слышит…
Иногда, гораздо реже, Варе снится, что они с Ромой ведут немного странные, почти философские беседы, – такие, каких они, кажется, никогда не вели прежде, когда Рома был жив… Впрочем… «Лишь бы только он снился… Лишь бы снился…»
А сегодня Варе приснилось такое:
– …Мне так нравится, как ты рисуешь, Варя…
– Шутишь, конечно?
– Ну, почему же шучу? Совсем нет. На твоих картинах наш город такой красивый, такой живой… И люди у тебя – такие разные… Они иногда украдкой плачут, иногда поют и улыбаются… Порой они улыбаются так открыто и призывно, что хочется подойти и присоединиться к ним – поплакать или спеть с ними вместе… Но как только я пытаюсь приблизиться, они отдаляются, словно их относит порывом ветра, и черты их размываются… И я… Я не могу к ним подойти…
– Это потому, что ты смотришь на них, – то есть, на всех нас, – из другого мира, Рома… На самом деле, ты хочешь нам помочь. Хочешь, но не можешь… Потому что всё, что мы делаем здесь, мы должны сделать сами: пережить и преодолеть каждую свою ошибку, вытереть слёзы и подняться на ноги, – всё сами, сами. А ты… Ты ведь ты уже состоялся, Рома, – ты уже не изменишься… И знаешь, что я думаю?..
– Что?
– Что, когда ты смотришь на наш мир, в тебе говорит сочувствие. Но на самом деле, не тебе нас, а нам тебя не хватает… Но ты подожди… Мы сами к тебе однажды приблизимся, подойдём… Не все, конечно, но некоторые из нас… Те, кто всё-таки сумел не остаться целиком в этом мире, не истереть все свои нарядные одежды в прах… Так что мы ещё встретимся однажды и уже никогда не расстанемся…Ты только подожди, Рома, подожди…

СВЕТИТ, НО НЕ ГРЕЕТ

«Не просто холодно, а ещё и промозгло… И это при том, что уже середина мая… Ветер ледяной, – почти зимний…» Варя зябко поёжилась, посмотрела на небо; яркое, но чуть тёплое солнце на мгновенье ослепило глаза. «Светит, но не греет…», – Варя поморщилась, поёжилась от холода. Сняла перчатки, поправила капюшон, потом снова надела перчатки… «Так можно простоять целую вечность – и всё без толку…», – уныло подумала она, и тягучая студёная грусть, такая же муторная, как эта майская погода, тонкой холодной струйкой медленно потекла в её сердце. Сегодня снова ничего не продалось: ни «Натюрморт с грушами»… ни «Стог сена»… ни «Снегири»… ни «Улитка»…
Варя вспомнила недавние слова своего приятеля Гоши Гармошкина: «Не умеешь ты улиток рисовать! Ты что не видишь, что они у тебя улыбаются?!» «Кто улыбается? – недоумённо переспросила тогда Варя. «Кто-кто?.. улитка твоя, кто же ещё…», – сердито пробурчал Гоша. Но улитки тут, кажется, не причём. Улитки, как улитки… Просто Гармошкину в принципе не нравится, как Варя рисует. Точнее, ему не нравится, что она вообще умеет рисовать. Он-то совсем не умеет, хотя как и Варя, с детства учился живописи… Правда, в отличии от Вари, Гоша художественного училища не закончил, потому что ему даже поступить туда с первого раза не удалось. Со второго раза, может, и удалось бы, – кто знает? – только он не пробовал… Впрочем, иногда Гоша делает неплохие копии.
Иногда Варе кажется, что дай Гоше волю, – и он просто растоптал бы её, как ребенок сломанную пластмассовую машинку; с чувством растоптал бы, с радостью, вместе со всеми её рисунками, вместе с мечтами, чувствами и желаниями… А уж потом, растоптав, пожалуй, и подобрал бы, им же самим растоптанную, – из некого уважения к собственным усилиям и… И, как ни странно, из сострадания. Потому что на самом деле, Гоша Гармошкин – человек не злой. Подобрав, Гармошкин тут же присвоил бы её себе, – но непременно растоптанную, жалкую, – ведь тогда у неё исчезнут все мечты и желания, кроме одного – любить и почитать Гошу, несравненного, единственного, неповторимого… Да, Гармошкин непременно должен быть выше Вари, важнее, значительнее!.. А сейчас это у него не получается, и он остро чувствует свою неполноценность. С точки зрения Вари, этот Гошин комплекс немного напоминает обычную паранойю.
Сама-то Варя убеждена, что каждый человек по-своему неповторим, в каждом горит своя собственная звезда, – но Гоше она эту мысль передать не может. Пыталась несколько раз, но Гоша её попытки успешно блокировал.
Скорей всего, Гоша Гармошкин Варю по-своему любит… Даже определённо – любит! Да и Варя, между прочим, тоже неравнодушна к нему, – хотя тоже по-своему. Кажется, несмотря на все вопиющие Гошины недостатки, Пичугину привлекает его по-детски непосредственная натура. А разве есть у Гоши недостатки, – кроме, конечно, его туповатой завистливости? Да предостаточно у Гармошкина и других недостатков! Например, он может пообещать и не сделать… Может не прийти на важную встречу, – просто потому, что проспал… Словом, он может подвести, – а это, с точки зрения Вари, уже серьёзно. Это уже признак ненадёжности! А что, – и другие недостатки имеются? Ну, как сказать… Можно вспомнить, что Гоша третий раз женат. Хотя разве это само по себе является недостатком? Женат человек, что же тут плохого? А недостаток, наверное, в том, что, будучи женатым, он не только всегда открыт для новых связей, но и целенаправленно ищет их. Конечно, у каждого своя мораль, всех не причешешь под одну гребёнку… Но Варю такая Гошина особенность не слишком-то радует.

ЧЕЛОВЕК И БОЛОТО

Дело в том, что Варя однажды сильно увлеклась Гошей, но вскоре поняла, что это её увлечение не только безрассудно, но и в некоторой степени разрушительно. Почувствовав это, она тут же начала с собой бороться. Но не зря же считается, что нет на свете ничего труднее, чем борьба с самим собой. Трудно отсекать собственные страсти, которые опутывают тебя словно липкая паутина. Отсечешь одну нить, тут же к тебе прилипла другая, – только успевай поворачиваться. А если устанешь и перестанешь бороться, – тут-то паутина тебя и оплетёт с ног до головы, задушит, как муху. Святые говорят, что борьба человека со своими страстями заканчивается только со смертью; то есть пока живёшь – покоя не жди.
Думая о своём увлечении, Варя порой представляла человека, случайно попавшего в болото… Зазевался, бедняга, сбился с тропинки, – и вот уже тащится с трудом по вязкой болотной грязи… Уже понял он, что потерял верную дорогу, и неприятно грязь месить, а он почему-то всё равно идёт и идёт… А совсем рядом с ним, – просто рукой подать! – сухая, чистая тропинка. Он смотрит на эту тропинку и недоумевает: «Как это я залез в трясину?..» И он пытается выбраться из болотины, он даже ногу занёс…
Попробовал, – а шага-то не хватает. Снова попробовал, – теперь сапог в трясине грязи увяз… Он топчется на месте, ноги из сапог выскальзывают, того и гляди, дальше босиком идти придётся… Но тропинка-то – твёрдая, каменистая, от солнца прямо-таки раскалённая… Она тянется вдаль, теряется где-то среди выжженной пустыни, – а там, за пустыней высокие горы… И только лишь за горами лежит пригодная для жизни страна… И понимает человек, что скорей всего не пройти ему босиком ни по этой раскаленной каменной тропинке, ни в пустыне, ни по горам… Страшно ему… Что если он на этом пути сгинет? Как там, у Пушкина? – «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Да только где они, эти покой и воля?.. За пустыней! за горами! А тут – хоти и болото, да всё-таки уже привычное. А на ногах у него какие-никакие, да сапоги… И мох под ногами почавкивает… и лягушки поквакивают. И опускает голову слабый человек и продолжает брести через топкое болото…
Но Варе Пичугиной, в отличие от выдуманного ею Болотного Человека, вовсе не хотелось барахтаться в трясине. Варе непременно нужно было достичь и покоя, и воли, о которых писал Пушкин. Она, в сущности, – натура цельная. Просто у неё пока ещё не хватает сил, чтобы раз и навсегда выбраться из болота, не хватает духа, чтобы отказаться от своей неспокойной привязанности этому Гоше – такому обаятельно, по-детски непосредственному, но всё-таки очень ненадёжному и непостоянному.

ИНОГДА МАЛО,А ИНОГДА В САМЫЙ РАЗ

– Смотри сколько вокруг клевера!
– Да…и что самое удивительное – возле Петропавловки, в центре города!..Эх! Сюда бы сейчас коровок…
– Ну, ты скажешь тоже…Тут же кругом одни иностранцы ходят, а ты – «коровок»..
– Ну, можно ведь и иностранных коровок…
– Спасибо, лучше не надо…Хватит с нас и одних иностранцев, без коровок…
(Разговор с Ромой, записанный Варей по памяти в своём дневнике).

«Воли у меня, наверное, не хватает, – с грустью думала Варя. А вот раньше она у меня точно была, эта самая воля. В детстве и юности была, а сейчас вся куда-то подевалась»
От всех этих мыслей и от надоевшего хуже горькой редьки холода у Вари разболелась голова. «Всё, ухожу домой!» – решительно сказала себе она и начала быстро укладывать на пластмассовую тележку все свои непроданные «Стога сена», «Ручьи», «Апельсины», «Снегирей» и «Улиток»…
– Уже уходите? – приподнявшись со своего хлипкого складного стульчика и робко улыбаясь синими от холода губами, полюбопытствовал её сосед, художник Митя Петров. «Интересно, сколько ему лет?» – впрочем, на самом деле Варю это совсем не интересовало. Видно, что Митя был не старым, может быть, даже Вариным ровесником, – но кто его, такого странного, разберёт… А одет вечно как старый-престарый деревенский дед. Телогрейка на нём какая-то… где он её только и выкопал?.. Ушанка лохматая, серая, без завязок – уши в разные стороны торчат… Из под этой ушанки у Мити только большие серые глаза и нос видны; ну ещё, если приглядеться, – губы и вечно небритый подбородок. Зубов почти не осталось… Не человек, а чудо в перьях.
Да и художником Митю Петрова можно назвать, разве что условно, ибо работы его, на Варин взгляд, были просто ужасны… Он изображал главным образом цветы, причём совершенно несуразные, даже отдалённо не похожие ни на одну из цветочных пород; ещё вдохновляли его на творчество скромные предметы домашнего обихода – горшочки какие-то, вазочки и прочие мелкие бытовые пустяки… Цветы на его картинках выстраивались, как солдаты, шеренгой, и казались деревянными – ни жизни в них не чувствовалось, ни дыхания. Ни на одном из его холстов Варя не замечала ни проблеска таланта, а вот поди же: покупали у Петрова куда чаще, чем у Пичугиной…
Видимо, всё дело было в том, что Митя умел заговаривать прохожих: едва он раскрывал рот, как они тут же, точно загипнотизированные, останавливались и начинали во все глаза смотреть на Петрова, на его ужасную телогрейку и вислоухую, лохматую шапку… А он умудрялся давать такую яркую рекламу своим бездарным картинкам, что у прохожих рука сама тянулась к кошельку. У Мити определённо имелся дар слова, – ему бы не картины писать, а книжки. К тому же покупатели здесь бродили, в основном такие, которые в искусстве ровным счётом ничего не понимали… Никакие это были не ценители и не коллекционеры – просто люди гуляют себе в центре города и иногда случайно натыкаются на Варю с Митей…
Наши художники вынуждены были хитрить: они делали вид, будто вовсе и не торговать сюда пришли, а просто на этюды: вокруг Петропавловки такие красивые виды!.. На этот случай, что у Вари, что у Мити имелись соответствующие заготовки – несколько незавершённых этюдов, которые они выставляли на мольберты и делали вид, будто старательно доводят их до ума. Только Варя ставила на мольберт свою собственную работу, а Митя – неизвестно чью, – довольно грамотный этюд, который резко отличался в лучшую сторону от подлинных Митиных работ, разложенных рядом.
Когда Варя была ещё студенткой Мухинского училища, её не раз говорили, что лучше всего у неё выходят городские пейзажи, классические питерские виды: Петропавловка, Исаакиевский собор, Летний сад… И она увлечённо писала и Петропавловку, и Исаакиевский собор, и Летний сад… Её работы время от времени выставлялись и в самом училище, и в небольших выставочных залах, известных одних специалистам. Но в какой-то момент ей всё это ужасно надоело, – надоело без конца изображать одно и тоже. И тогда она от парадного Петербурга переключилась на простые уличные сценки: на её холстах стали появляться скромные скверы, голуби на асфальте, бездомные собаки и кошки… И все сказали, что у Пичугиной открылось второе дыхание, что её новые работы очень даже не плохи… Так говорили до тех пор, пока не умер Рома.
Дело в том, что когда Рома умер, из Вариных работ словно бы ушла жизнь и краски её поблёкли, точно выцвели. Раньше все отмечали, что у Пичугиной картины полны внутреннего света, – а теперь как будто кто-то подошёл и выключил этот свет. Теперь яблоки или апельсины, с виду вроде бы совсем настоящие, лежали на тарелке точно мёртвые. Синицы и снегири тоже сидели на ветке с таким видом, как будто им всё равно – зима сейчас или весна, живые они или восковые… Но Варя всё равно продолжала рисовать неживых снегирей и никому не нужные деревья, просто для того, чтобы чем-то заняться… Надо было как-то заполнить ту пустоту, что образовалась в её душе с уходом Ромы, – но, как она ни старалась, его отсутствия восполнить не могло ничто… И никто. Время от времени на Варином на горизонте появлялись трижды женатые Гоша Гармошкин и Эдик Флоксов; кроме того она дружила с лучезарной Лилей-Бабочкой… И Эдику, и Лиле и даже Гоше Гармошкину – в глубине его по-детски завистливой души, – по-прежнему нравились работы Вари. Друзья оставались под обаянием Вариной натуры и даже не замечали что свет ушёл из её работ… Но те, кто не знали Варю лично и при этом разбирались в искусстве, – эти безошибочно чувствовали: что-то в художнице надломилось. Хотя, скорее всего, и они не могли бы дать точного определения, чего именно не хватает теперь в картинах Вари Пичугиной.
Холодный весенний ветер усилился, Варя зябко поёжилась… Посмотрела на сидящего рядом, как всегда бодрого, хотя и синего от холода, Митю…
«Интересно всё-таки, почему у Мити картины покупают, а у меня нет?» – с досадой подумала Варя. И ведь этот странный Митя, – он же совсем беззубый! Тут досада Вари вспыхнула с новой силой. Ведь обычно на совсем беззубых люди стараются не смотреть пристально: слишком уж это грустное зрелище… А на Митю Петрова – наоборот: не только с удовольствием смотрят, но ещё и внимательно его слушают… «Неталантливый… беззубый… вообще никакой не художник!..» – окинув соседа очень сердитым взглядом, решила Варя.
– Уходите? – вовсе не замечая Вариной неприязни, дружелюбно улыбаясь во весь свой беззубый рот, поинтересовался Митя.
– Ухожу, – невольно смягчившись от беззубой Митиной улыбки, кивнула она.
– Да… народу сегодня, прямо скажем, немного… – рассудительно заметил Петров.
– Немного?! – сердито сдвинув брови, переспросила она. – Да ведь вообще же никого нет!
Митя был как будто искренне удивлён, что она так сердится.
– И то!.. – поспешно согласился он. – Правда ваша, совсем сегодня народа нет…
Не обращая больше внимания на Митю, она начала складывать свои картины в аккуратную стопочку…
– А вы завтра придёте? – поправив правое ухо своей идиотской шапки, с робкой надеждой спросил Петров.
– Не знаю, – ответила она. И снова повторила: – Не знаю.
Варя ещё раз взглянула на беззубого Митю, потом на разложенные рядом с ним на асфальте все эти его ужасные одуванчики и горшочки… и подумала: «А он ведь сегодня тоже почти ничего не продал». И невольно смягчившись, Варя вдруг дружелюбно улыбнулась Мите:
– Ну, ладно… до свидания.
А Митя от её простого «до свидания» почему-то даже просиял… Ещё раз добродушно взглянув на своего соседа, Варя с грустью подумала: «Не слишком-то хорошо ему живётся… Всего лишь раз ему улыбнулась, – сама даже не знаю, почему, – а он так и растаял… Совсем, видно, мало радости у человека…»
– Иногда мало, а иногда в самый раз, – неожиданно произнёс Митя. Варя вздрогнула и с недоумением уставилась на него:
– Что?
Митя спокойно повторил:
– Иногда мало, а иногда – и в самый раз.
Варя снова изумленно посмотрела на Митю, но больше ничего не спросила. Она вспомнила, что уже давно взяла за правило никогда не пытаться объяснять необъяснимое: во-первых, потому что это всё равно бесполезно, а во-вторых, потому что если будет нужно, всё необъяснимое со временем само объяснится, – а если не объяснится, значит это не нужно… Поэтому, пожав плечами, Варя ещё раз уже с интересом взглянула на Митю, поправила перевязанную верёвкой стопку своих непроданных картин и направилась к остановке маршрутки.
На полпути Варя вдруг обернулась. Как будто кто-то попросил её: «Варя, обернись». Сидя на своём раскладном стульчике, в своей дурацкой шапке, с ушами в разные стороны, Митя задумчиво смотрел ей вслед. «Шёл бы лучше домой, – подумала Варя. – И как ему только не холодно? Вообще, очень уж этот Митя странный… Как говорила моя покойная бабушка, – чудной». Подошла нужная маршрутка и, заходя в неё, Варя уже совсем забыла о странном Мите Петрове.

МАРЦИПАНЫ В САХАРНОЙ ПУДРЕ


Барон уже поджидал Варю у двери. Приветствуя хозяйку, он радостно завилял своим хвостом – длинным и гладким, похожим на обтянутую чёрным бархатом палку. Пёс даже пытался залезть к хозяйке на руки. Но сделать это Барон при всём своём желании не смог бы – он был слишком велик и тяжёл для подобных трюков. Дело в том, что Барон – это дог, весь чёрный от ушей до кончика хвоста и очень красивый. Он был весьма умён и добродушен, – правда, немного эгоистичен, и часто воображал, что он самый главный, – причём, не только в Варином (то есть своём собственном!) доме, но и во всей вселенной.
– Сейчас, сейчас я тебя покормлю, – засуетилась Варя.
Только накормив Барона, она разогрела себе гороховый суп и котлеты. Несмотря на нынешнее отсутствие в её доме хозяина, то есть, постоянного мужчины, Варя упорно продолжала готовить завтраки и обеды, как она готовила бы их, если бы у неё была семья. Она привыкла готовить, когда её муж Рома был жив. Но это было давно… Варе удалось прожить с Ромой всего три года, а потом он попал в автокатастрофу. Детьми они обзавестись не успели, вот только собаку приобрели – Барона. Этого дога они купили сразу, как только поженились. Барону сейчас шесть лет, – и получается, что без Ромы Варя живёт уже три года. Ну, как же она живет? Обыкновенно… Пишет без устали пейзажи, натюрморты, рисует всевозможных снегирей и улиток, и к тому же работает в маленьком Музее кукол смотрителем. Работа в общем спокойная и, как говорится, непыльная, к тому же и график очень удобный: «три через три» (три дня работаешь, а три отдыхаешь), но зато и зарплата у неё соответственная, – образно говоря, три копейки.
Подогрев гороховый суп и котлеты с пюре Варя, уселась смотреть юмористический сериал про книжный магазин. Этот фильм она когда-то уже смотрела, но почему-то почти ничего в нём не запомнила. Сериал был очень смешным и остроумным, но сегодня Варе было отчего-то не слишком смешно. «Наверное, у меня наступило временное эмоциональное выгорание», – подумала она. Варвара время от времени краем глаза вычитывала или краем уха улавливала из чужих разговоров разные интересные термины и потом старалась применять их к случаю, чтобы закрепить в памяти.
Пока Варя с безразличным видом сидела у экрана в дверь позвонили. «Наверное, это Гоша», – подумала она и мысленно добавила: «Чудак…» Время от времени она совершенно сознательно наделяла Гошу какими-нибудь нелестными прозвищами; это было для неё неким подспорьем, орудием для борьбы за собственную независимость, – слова ведь материальны, и мысли, мысли тоже материальны. Стало быть, если достаточно часто произносить грубости в адрес Гармошкина, то остаточные явления её болезни под названием «Гоша», окончательно исчезнут. Прозвищ образовалось немного, к тому же все они были какие-то натянутые и никак не приживались, – кроме одного, довольно-таки грубого… Настолько грубого, что Варвара никогда не решалась произнести его вслух, даже наедине с собой. Это было всё то же слово «чудак», – только первая буква в нём там была другой… Такое ужасное прозвище Варя присвоила Гоше, наверное, за то, что он, как уже говорилось, был в третий раз женат, но не собирался на этом успокаиваться.
Кстати, сейчас, смотря на Гармошкина, никто не разглядел бы в нём женатого человека. Возможно, третьей его жене было не по силам бороться с Гошиной неопрятностью. Так или иначе, но у Гармошкина всегда до того запущенный вид, что любой женщине виделась у него на лбу надпись, сделанная крупными буквами: «Я – ничей!». И сразу этих женщин посещало желание пожалеть Гошу… а заодно и прибрать его к рукам… И поначалу казалось, что сделать это легко… Но вскоре выяснялось, что Гоша не ручной: в семье или без семьи – Гоша всегда был ничей.
Между прочим, Варю, против своего обыкновения, Гоша заметил и выбрал сам, – что было для него не типично. Ну а Варя, в ту пору ещё не успевшая опомниться от потери мужа и внезапно наступившей за этим пустоты, тоже поначалу им увлеклась. Правда, довольно быстро разглядела она Гармошкина как следует и решила пойти на попятный… Но тут же поняла: «Нелегкая это работа – из болота тащить бегемота», – себя, глупую, из трясины вытаскивать…
Звонок в дверь повторился, и Варя пошла открывать. Подумала: «Вот сейчас открою, а на пороге стоит Гармошкин и улыбается своей, как ему кажется, нежной, а на самом деле идиотской улыбкой…» Открыла и на пороге увидала вовсе не Гошу, а Эдика Флоксова. Эдуарда.
– Какими судьбами?! – посторонившись, чтобы пропустить гостя в квартиру, радостно поинтересовалась Варя.
– Да вот, ехал мимо, решил зайти, – очаровательно улыбаясь, объяснил Эдик. Он всегда был очарователен…
Барон обнюхал гостя и несколько раз громко фыркнул, а потом даже чихнул: не понравились видно догу духи Эдуарда. А Эдуард всегда, как говорится, «при костюме и при духах». Он – танцор. И это несмотря на то, что ему уже далеко за сорок. Стройный, подтянутый, изящный и душистый Эдик-танцор.
– Есть что-нибудь поесть? – интересуется Эдик.
– Ага, – радостно отвечает Варя, – есть. Сейчас подогрею.
И думает: «Как хорошо, что я не все котлеты съела». Варя разогрела гостю еду и они уселись за стол в комнате. Эдик не любит обедать на кухне, – особенно, если он в гостях. Эдик вообще довольно привередлив: он любит, чтобы всё соответствовало. Чему? Ему, конечно, Эдику, – и его представлениям о том, что хорошо и правильно…
– А вино у тебя есть? – спрашивает он.
– Ага. Есть! – снова радостно отвечает она.
– Какое? – подозрительно прищурившись, уточняет привередливый гость.
– Красное. Которое ты сам в прошлый раз принёс…
– А, это… ну тогда давай, наливай.
И Флоксов благосклонно улыбается.
– Ну, давай, Варюша, расскажи мне о своём счастье… – аккуратно и даже красиво прожевав котлету, просит он. У Эдика почти всё и всегда получается красиво. И ещё у него есть поговорка: «Расскажи мне о своём счастье», – ею он всегда начинает беседу.
Заметив, что Варя замешкалась с ответом, Эдик с сочувствием переспросил:
– Как дела-то у тебя?
– Да как тебе сказать…
– Что, продаются картины?
– Нет. Честно говоря, не продаются, – она вздохнула.
– Ммм… – откинувшись на кресле, задумчиво протянул гость. – Да… творческие люди всегда жили нелегко. Да…
– Да, – согласилась она. – Нелегко.
– А знаешь, – вдруг легонько хлопнул себя по лбу Эдик. – А у меня кажется, появилась одна идея!
– Какая? – с внезапно вспыхнувшей надеждой, всем телом подавшись вперёд, спрашивает Варя.
– Да знаешь, есть у меня один знакомый… ммм… Он, собственно говоря, депутат. Валентин Валентинович Мордасов. Слыхала о таком?
– Нет… Что-то не припоминаю…
– Да как же так? – поразился он. – Помнишь, у вас во дворе горка стояла?
– Которую недавно сломали? – уточнила Варя.
– Та самая.
– Помню… и что? – она никак не могла уловить мысль Флоксова.
– А что на ней было написано, помнишь? Красными такими, большими буквами…
– А… точно! Вспоминаю. Там было написано: «Детям от Мордасова». – Варя обрадовалась. – Так значит, это тот самый Мордасов?
– Ну, конечно, – улыбнулся довольный Эдик. – Тот самый.
Варя с недоумением взглянула на приятеля:
– И… что?
– Да то, что ты можешь написать его портрет, – вот что!
– А он свой портрет заказал? – оживилась Варя.
– Пока нет. Но я с ним встречаюсь на днях по своим делам, и заодно постараюсь его на эту мысль навести.
– Ой, вот хорошо бы!.. – обрадовалась Варя. – Постарайся, пожалуйста. Наведи его на эту мысль.
– Да постараюсь, – кивнул Эдик.
Он поднялся и направился к выходу.
– Разве не посидишь ещё? – удивилась хозяйка.
– Да нет, Варечка, – понимаешь, дела, дела…
– Понимаю, – кивнула Варя.
Она и в самом деле всё понимала: Эдик ведь был не только танцором, а ещё и деловым человеком, занимался хлебной торговлей. Так-то вот!.. Сочеталось это в нём каким-то непостижимым образом – и духи с танцами, и вполне жёсткий бизнес. Эдик, кстати, как и Гоша, был женат и тоже, как ни странно, в третий раз. Одну жену он оставил сам – не сошлись характерами, другая сбежала от Эдика к молодому аргентинцу, тоже танцору. Ну а третья… Впрочем, о нынешней жене Эдуарда Варя мало что знала. Знала, что Эдик женат, – вот и всё.
Уже накинув плащ, Эдик спохватился:
– Чуть не забыл! Варвара, я же тебе конфеты принёс!
Он достал из своей чёрной сумки небольшую, очень красивую коробочку конфет.
Варя вслух прочла: «Марципаны в сахарной пудре»…
– Марципаны! Какая прелесть!
Довольно улыбнувшись, Эдик удалился.
– Поесть зашёл, – пояснила Варя Барону. – Нравится ему, как я готовлю.
Пёс понимающе вильнул хвостом: ему тоже нравилось, как Варя готовит.

У ДЕПУТАТА МОРДАСОВА

В назначенное Эдиком время Варя стояла у ворот дома, в котором проживал депутат Мордасов. На звонок из ворот вышла не слишком молодая, но определенно и не старая женщина в тёмно-сиреневом платье. Она спросила:
– Это вы художница Варвара Пичугина?
– Я, – ответила Варя
– Я провожу вас к Валентину Валентиновичу, – сухо улыбнулась привратница.
Варя последовала за ней. На пути к квартире Мордасова они миновали ещё несколько ворот и калиток; провожатая несколько раз набирала какие-то коды, открывала какие-то замки… Просто так к депутату Мордасову не попадешь!..
Наконец открылась и последняя дверь. Скупым жестом пригласив Варю в большую комнату, где в глаза бросалась в первую очередь огромная, затейливой формы красная люстра, провожатая удалилась.
Дверь за Варей захлопнулась. Художница тут же подняла глаза вверх и вперилась взглядом в необычную люстру, прихотливо перекрученную, струящуюся от потолка к самому полу… И из дальнего угла комнаты раздался грубоватый мужской голос. Голос произнёс:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – быстро ответила Варя, с трудом отрывая взгляд от красной люстры и переводя его вдаль, к обширному письменному столу, за которым, на широком тёмно-синем бархатном кресле сидел некто, – по-видимому, депутат Мордасов.
– Эдуард Флоксов рекомендовал мне вас как достаточно приличного художника, – ровным голосом сказал депутат.
– Я… постараюсь, – неуверенно промямлила Варя. – Постараюсь оправдать ваше доверие, Валентин Валентинович.
Всматриваясь в широкое, круглое, одутловатое, невероятно красное лицо Мордасова, она с ужасом подумала: «Да как же можно с такого лица писать портрет?.. А если у меня не получится?!.» Приходилось признать, что лицо у депутата Мордасова очень соответствовало его фамилии.
Варе тут же вспомнилась её покойная бабушка, всю жизнь прожившая в деревне… Однажды бабушка сказала про своего пьющего соседа:
– Вот, Варенька, когда меня дома не будет, зайдёт к нам во двор дядя Вася… Да ты его узнаешь… Он весь из себя видный… Красивый такой, мордатый!.. Ты его не бойся, ты возьми вот эту сумочку, да ему и передай: «Это, мол, вам от бабушки».
«Красивый такой, мордатый!» – эти слова ещё в детстве очень рассмешили Варю. Сейчас она их невольно вспомнила и, с усилием отведя глаза от удивительного лица депутата, сдержанно улыбнулась.
– Вас что-то беспокоит? – насторожился Мордасов. Он, наконец, встал из-за стола и оказался вовсе не таким устрашающе огромным, каким Варя успела его вообразить. Перед художницей стоял полный, совершенно лысый человек среднего роста, с большими оттопыренными ушами и огромной круглой головой. Большой нос его был вздёрнут кверху, тяжёлые мясистые губы тянулись вниз, а глаза были маленькими и совершенно бесцветными. Надо прямо сказать: облик Мордасова не дышал обаянием.

РАНЬШЕ СЯДЕШЬ-РАНЬШЕ ВЫЙДЕШЬ

Варя приходила писать депутатский портрет каждый день в определённое время. Иногда приезжала из дома, иногда прямо со смены в музее.
У порога калитки, ведущей во двор депутата, её неизменно встречала женщина без возраста в строгом тёмно-сиреневом платье. Женщина была не привратницей, как Варя поначалу подумала, а не то секретаршей, не то горничной Мордасова; кем именно, – секретаршей или горничной, – Варя не поняла, да и неинтересно ей это было. Почему-то всё, что было связано с депутатом Мордасовым, художницу совершенно не интересовало. Единственное, что неизменно привлекало её в мордасовском доме, была затейливая красная люстра, струящаяся с потолка хозяйского кабинета.
С Варей Валентин Валентинович был неизменно холоден и вежлив; чувствовалось, что точно так же он отнесся бы к пришедшему его подстричь парикмахеру или водопроводчику, прочищающему засор в раковине. Такая обстановка, как и сам облик депутата, не вдохновляли на творческий порыв; приходилась работать на одном чувстве долга, через не хочу.
Впрочем, работала Варя, как всегда старательно, – но не более того. Обычно она по нескольку раз переделывала начатую работу, стирала только что написанное, искала новый подход… Теперь же ей совершенно не хотелось ничего переписывать. Лишь изредка взглядывая на сидящего за компьютером важно-деловитого Мордасова, Варя усердно накладывала мазок за мазком. Она вовсе не робела перед депутатом: робеть ей было некогда: нужно было заказ выполнять, – к тому же очень хотелось поскорей закончить эту работу.
С депутатом ей всё было ясно: некрасивый человек с грубыми чертами большого, красного лица, с маленькими, невыразительными глазками… С самого начала он Варю не вдохновлял. «Точно забор крашу!» – с удивлением отмечала художница, приостанавливая порой работу и смотря на себя со стороны. Но ей не хотелось углубляться в такие мысли, и она усилием воли продолжала рисовать. «Раньше сядешь, раньше выйдешь…» – сухо говорила себе Варвара.
Такая тюремная поговорка казалась ей весьма уместной: в гостях у депутата она чувствовала себя точно в тюрьме, – в тюрьме под названием «Скука и Равнодушие.» Это и понятно: во-первых, Мордасов с Варей совершенно не разговаривал; во-вторых, он, даже видя её, – не видел, и смотря ей в лицо, – не замечал… Между прочим, так же равнодушно Мордасов относился и к заказанному им же самим портрету: за все шесть сеансов, которые Варя провела у него дома, депутат лишь дважды удосужился подойти к мольберту, – один раз в самом начале, в другой на четвёртом сеансе. Концепция мордасовского образа была тогда уже вполне понятной: Варя почти закончила портрет, оставалось поработать над фоном, наметить обстановку кабинета так, чтобы она не затмевала собой несколько невыразительный облик заказчика…
В тот день, когда Мордасов сподобился во второй раз подойти к Вариному к мольберту, он довольно долго и бессмысленно смотрел на холст, а потом безвкусно изрёк:
– Ну… ну…
И тут же, по-видимому, совершенно забыв и про портрет, и про Варю, засеменил за свой письменный стол. «Раз ничего не сказал, значит, никаких претензий к портрету у него нет!» – облегчённо вздохнув, решила Варвара. И, вспомнив, что через несколько минут она сможет, наконец, выбраться из этого дома-тюрьмы на Божий свет, мысленно улыбнулась.
И вскоре Мордасов, как обычно в конце очередного сеанса, нажал на столе какую-то кнопочку и тут же в комнату явилась женщина без возраста, неизменно встречавшая и провожавшая Варю до депутатских ворот.
Семьи Валентина Валентиновича Варя ни разу не видела. А может, у него и не было никакой семьи? Впрочем, этот вопрос так же мало занимал Варю, как и работа над портретом.

ЛИЛЯ-БАБОЧКА И ДРУГИЕ


Когда портрет был готов, Варя решила сперва показать его своим друзьям. Позвала троих: во-первых, разумеется, Эдика Флоксова – ведь это он позаботился о том, чтобы Варе пришёл заказ. Эдик пообещал прибыть ровно в шесть. Раз он сказал, значит приедет: Эдик был очень пунктуален. Вторым в числе приглашённых значился Гоша Гармошкин, а третьей – Варина однокурсница Лилечка-Бабочка.
Однокурсница Лиля, которую на третьем курсе прозвали Бабочкой, была полной противоположностью Вари – как внешне, так и характером.
Что можно сказать о Варе Пичугиной? Она миловидна, кареглаза, довольно стройна, (впрочем, совсем не худенькая); чуть выше среднего роста; с длинными, густыми, тёмными волосами; с лицом глубоким, – то открытым, радостным, то наоборот, задумчивым и как будто немного печальным.
А Варину подругу Лилю-Бабочку отличали небольшие серые глаза с мохнатыми, точно наклеенными ресницами, взгляд, обычно неуловимый, быстро, точно бабочка, перепархивающий с одного предмета на другой… У Лили-Бабочки были недлинные, чуть прикрывающие крохотные ушки, светлые волосы, кончики которых завивались в лёгкие кудряшки. Фигурка её – тоненькая-претоненькая, – кажется, Лиля вот-вот переломится в талии, – и росточек чуть ниже среднего. Губки у неё узенькие, как ниточки; ногти длинные и остренькие… Надо сказать, Лилечка очень следила за собой и отличалась исключительной ухоженностью; ей и нравилось только всё ухоженное, причёсанное, – и в первую очередь Эдик Флоксов, всегда подтянутый, лощёный, одетый в дорогие элегантные костюмы и приятно пахнущий духами (да к тому же человек респектабельный и хорошо обеспеченный). Несколько лет назад Лиля-Бабочка от всей души мечтала заполучить Эдика в мужья, но Эдик, как назло всё время был на ком-нибудь женат. Вот и совсем недавно он опять женился – в третий раз; а соберётся ли Эдик женится в четвертый, и будет ли между этими браками хоть какой-нибудь перерыв, чтобы можно было попытаться его захватить, пока неизвестно.
Впрочем, у Лили ухажеров хватало и без Эдика, но дело в том, что, несмотря на свой беззаботный вид, Бабочка была достаточно разборчива и даже привередлива. Хотя она не обладала никакими творческими или деловыми способностями, глупой её никто назвать не мог. Кроме того, благодаря врожденной интуиции Лиля-Бабочка неплохо разбиралась в искусстве, и даже была способна по-настоящему, искренне и преданно любить. Вот так однажды она полюбила Варю, – полюбила, как человека, как друга. Лилечка считала Пичугину натурой исключительно талантливой и утончённой, хотя и чересчур чувствительной и ранимой.
– Хорошо бы тебе, Варя, быть немного потвердолобее!.. – время от времени простодушно советовала подруге Лиля.
– Хорошо бы… – со вздохом соглашается Варя. И мысленно добавляла: «И правда, хорошо бы!.. Да только как?..»
Варя Пичугина тоже в свою очередь привязалась к Лиле-Бабочке. Варе нравилось в подруге почти всё: и длинные разноцветные ногти, и множество браслетов на руках, и воздушные, яркие, как крылья бабочек, наряды; и тоненький, нежный голосок; и умение потрясающе вкусно готовить; и Лилино благоговение перед Вариными рисунками; и ненавязчивая, но твёрдая Лилина преданность.
Давно минуло шесть вечера, когда все пятеро наконец-то собрались: Эдик Флоксов, Лиля–Бабочка, Гоша Гармошкин, Варя… а кто же пятый? Пятый, это, конечно же, Барон! Он тоже с довольным видом сидел рядом с обеденным столом, и, время от времени переводя взгляд с одного гостя на другого, лениво позёвывал и удовлетворённо помахивал длинным хвостом.
Эдик принёс три бутылки розового шампанского. Конечно, – разве мог этот эстет принёсти какое-нибудь обыкновенное вино?.. Варя приготовила картошку с курицей в горшочках, – очень вкусно всё получилось… Эдик на секунду засомневался: шампанское и картошка?! А потом решительно махнул рукой: нормально, подойдёт! Здравый смысл в нём почти всегда побеждал, – наверное, это оттого, что Эдик родился и рос в крохотной белорусской деревне, и всего в жизни добился только благодаря своему собственному уму, воле и бесстрашию. Красивая, обеспеченная жизнь Эдика, конечно, не могла не отразиться на его поведении и манерах, но здравый смысл, заложенный в него с детства, всё равно, как правило, перевешивал.
Гоша, конечно, особенно невыгодно выделялся на фоне элегантного Эдика: рядом с Флоксовым Гармошкин казался настоящим бомжём. Его давно выцветшая и застиранная клетчатая фланелевая рубашка, была кое-как застёгнута на четыре случайно уцелевшие пуговицы… На крепких, как у слона, ногах Гармошкина пузырились видавшие виды джинсы, шлёпанцы не скрывали дырки на чёрных носках; драные кеды Гоша оставил в прихожей. Между прочим, когда в жизни Вари ненадолго, как говорится, проездом, появлялся Эдик Флоксов, Гоша неизменно уходил на задний план. Тут играла роль не только разница во внешности: несмотря на некоторую, обычно не слишком идущую мужчинам, изящность облика, Эдик всё-таки дышал силой и твёрдостью. Он казался, (да, видимо, и был!) крепче и основательнее Гоши. Хотя у Вари с Флоксовым давно уже не было никаких видов друг на друга, – они всё-таки оставались искренними друзьями. И их дружба, несмотря на очень непростую внутреннюю организацию Эдика, была, всё-таки, простой и понятной.
Между прочим, когда Флоксову случалось сталкиваться в гостях у Вари с Гармошкиным, Эдуард с трудом скрывал своё не слишком тёплое отношение к Гоше. Впрочем, Эдик не особенно старался скрывать свою неприязнь: он не понимал и не принимал совершенно неделовых, да к тому же и необязательных людей. О необязательности Гоши Эдику не нужно было рассказывать: он её прочитывал в самом облике Гармошкина, в его манере говорить, двигаться, дышать. Презрение Флоксова к сомнительному другу Вари было заметно то по мельком брошенному им взгляду, то по мимолётной гримасе отвращения, возникавшей, когда Гоша говорил с набитым ртом или слишком громко жевал. Эдик не понимал, почему Варя до сих пор дружит с этим бомжеобразным типом. Впрочем, несмотря на все свои принципы, Флоксов был согласен с пословицей: «Любишь меня – полюби и моих друзей», – и поэтому старался, скрепя сердце, как-нибудь с Гошей ладить.
Хотя Варя тоже не представлялась Эдику человеком, обладающим деловой хваткой, в ней за версту чувствовались цельность и благородство натуры. Кроме того, Эдик считал Варю красивой и талантливой, – этого, по его представлениям, вполне хватало для дружбы, и он эту дружбу ценил.
– Ну, и где же, наконец, твой портрет? Показывай-ка! – аккуратно вытерев рот салфеткой, нетерпеливо прощебетала Лиля-Бабочка.
– Сейчас, сейчас покажу! – засуетилась Варя. Она быстро достала из комода небольшой холст на подрамнике и прислонила его к стенке дивана.
– Вот! – сказала Варя, с трепетом всматриваясь в лица друзей.
– Ой, да ведь это же депутат Мордасов! – узнав, ахнула Лиля-Бабочка. – Ну, надо же, как живой!
Дело в том, что ни Лиля, ни Гоша не знали, чей именно портрет Варя собирается им показать.
– Да похож, похож, тут уж ничего не скажешь, – энергично почесывая коленку, поддакнул Гоша. – Да, Варюха, ты даёшь!
– Хорош! – довольно прищурившись, произнёс Эдик Флоксов. – Мордасов – ну просто вылитый! Эх, жалко всё-таки, что я сам рисовать не умею…
– Зато ты танцуешь хорошо! – искренне похвалила Варя и радостно засмеялась. Она была рада, что портрет всем троим понравился.
– А это большое и красное – что? – прищурившись, поинтересовался Гоша.
– А это люстра у него в комнате такая… Такая, знаешь… необыкновенная, прямо!.. Не удержалась, чтобы хоть краешек не нарисовать.
– А что!.. Люстра… да… она как-то оживляет… – глубокомысленно заметил Гармошкин.
«Надо же! даже Гоша меня сегодня почему-то не критикует, – про себя удивилась Варя. – Наверно и правда, портрет получился хороший». Самой Варе казалось, что работа и вправду удалась.
– Так ты этот портрет с фотографии Мордасова делала, что ли? – поинтересовалась Лиля-Бабочка.
– Да нет же, с натуры писала, – уточнила гордая собой Варя.
– Ты что же, хочешь сказать, что лично с ним знакома, – так, что ли? – Гоша был поражён и даже несколько обижен.
– Ну, знакома – не знакома… а портрет писала с него самого, с живого и настоящего…
Эдик, отвернувшись к окну и тонко улыбаясь, молчал, точно его это совсем и не касалось.
– Ну ты даёшь, Варя! – восхищённо произнесла Лиля-Бабочка. – И как он в жизни? Ну, то есть какой?
– Да вроде – никакой, – пожала плечами Варя. – Бесцветный он, по-моему.
– Это с таким-то… большущим красным лицом?! – не поверила Лиля.
– Ну да, лицо у Мордасова, конечно, не совсем стандартное, а в остальном… Да не успела я его толком узнать, честно говоря. Я просто рисовала, а он позировал, вот и всё.
Друзья немного помолчали.
– Надо теперь хорошую рамку подобрать… – многозначительно посоветовала Лиля-Бабочка.
– Да это-то успеется. Я же ещё не успела показать портрет самому Мордасову… Это ведь ему решать, какая рамка лучше – и вообще…
– Ну да, всё верно, – значительно произнёс Эдик. – А когда ты ему покажешь?
– Да на завтра, вроде, договорились, на четыре.
– Здорово! – воскликнула Лиля. – Слушай, а ведь гонорар, наверное, большой? Да?
Все вопросительно уставились на Варю.
– Ну, пока не знаю, – замялась она. – Мордасов сказал: «Будем решать по результатам».
– Ну, значит, по результатам, – одобрил Гоша. – Но с тебя всё равно банкет.
– Ага, икра и пряники! – поддержала Лиля.
Эдик, видимо уже потеряв интерес к разговору, теперь беспокойно посматривал на часы. Он ведь был человеком деловым, у которого каждая минута расписана…
– Всё это хорошо, но мне пора, – улыбнувшись, сказал он. И хотя улыбка всё ещё держалась на лице Эдика, взгляд его стал сосредоточен, – да и сам он, казалось, был уже где-то далеко отсюда… – Значит, Варенька, я тебе на днях позвоню, узнаю, что да как… Ну ладно, всем привет!
Варя поднялась, чтобы проводить Эдика, Барон тоже слегка приподнялся с пола.
– Не надо, не надо Варя, не провожай, – твёрдо попросил Флоксов. – Спешу! Дверь я сам захлопну.
Прощаясь с Эдиком, Барон энергично помахал хвостом, а потом снова удовлетворённо плюхнулся на пол. Барону Флоксов очень нравился.
– Ушёл, – печально вздохнула Лиля-Бабочка. – И задумчиво пропела: – «Ты, как звезда, спустившаяся с неба»…
– «Звезда-а!..» – передразнил её Гоша. – Рукой не достанешь! Нашла, тоже мне, на кого заглядываться!
– А на кого же мне заглядываться-то? – обиделась Лиля. – На тебя, что ли?
– Да я, как бы, и не претендую, – в свою очередь обиделся Гоша. – Очень нужно…
И неожиданно резко поднявшись со стула, выпрямившись во весь рост и расправив плечи, с металлическими нотками в голосе, так, как словно он выступал на сцене, Гоша произнёс:
– Между прочим, недостатка в женском внимании мною вообще никогда не ощущалось!..
– Ну это только потому, что… что все твои женщины – дуры! – неожиданно гневно выпалила Лиля-Бабочка.
– Не мои женщины, а женщины вообще, – удовлетворённо согласился Гоша.
Вид у распатланного, расхристанного, сверкающего дырочками в носках, Гоши, был невероятно наглым и самоуверенным.
«Конечно, а ты один – умный и прекрасный…» – недовольно поморщившись, подумала Варя.
«Сейчас у Гоши с Лилей, как обычно, начнется словесная перепалка. Начнут выяснять, кто кого уважает, а кто кого – нет. Да ну вас обоих…» – Варя в сердцах махнула рукой и, подхватив со стола несколько пустых тарелок, понесла их на кухню. Пёс Барон, виляя хвостом, последовал за ней. Барону всегда было немного весело, когда друзья ссорились, – возможно, он воспринимал такие стычки, как занятную игру.
– Правильно, Барон, пусть они сами разбираются, кто умный, а кто глупый… – одобрила Варя. И наклонившись к самому уху пса, тихонько добавила: – На самом деле оба они хороши: у обоих только ветер в голове, правда?
И потом, с некоторым удивлением, добавила:
– А тебе, Бароша, не кажется, что Гармошкин нравится мне всё меньше и меньше?.. В самом деле, глупый он какой-то… Вот честное слово – уже совсем не нравится… Ты мне веришь? Совсем, совсем!..
Барон очень внимательно посмотрел на Варю, словно проверяя, достаточно ли точно он понял смысл только что сказанного, потом, широко зевнув, радостно потряс ушами.
«Верю, верю… – говорил его весёлый взгляд. – Всё правильно. Давно, пора одуматься!»


ВЫ ЧТО?! НА ИНДЕЙЦАХ ПОМЕШАЛИСЬ?!

На улице потихоньку накрапывал дождик, – но, судя по постепенно проясняющемуся небу, минуты его были сочтены. Варя надела свой любимый бледно-розовый плащ, выбрала на вешалке самый яркий, в разноцветную клеточку, зонт, хорошо упаковала портрет Мордасова, и отправилась на Васильевский остров в гости к депутату. Варю, как обычно, встретила женщина в тёмно-сиреневом платье и проводила в квартиру Валентина Валентиновича.
По дороге Варя старалась представить какую сумму Мордасов предложит за свой заказ, – но, чем больше она думала об этом, тем явственней ей казалось, что оплата будет довольно скромной: слишком уж не похож был этот человек на благотворителя. К тому же, Варвара не раз слышала от других, и убеждалась на собственном опыте, что, чем богаче человек, тем он прижимистей.
– Готов? – даже не приподнявшись из-за письменного стола, хмуро спросил депутат.
«Он, наверное, прирос к своему креслу», – уныло подумала Варя, а потом представила, как хмурый Мордасов станет оценивать её работу… и сердце художницы затрепетало.
– Портрет? – переспросила Варя. – Да, готов. Я сейчас… сейчас я его достану.
Под непривычно пристальным взглядом Мордасова голос Вари слегка дрогнул.
– Вот, – неуверенно сказала она, подойдя к столу и протягивая портрет. – Вот.
Некоторое время Мордасов, не отрываясь от кресла, молча смотрел на холст, а потом его небольшая, толстенькая, блистающая лысиной фигура затрепетала.
«Смеется он, что ли?» – с холодеющим сердцем предположила Варя.
– Н-е-е-т. Это даже не смешно! – словно отвечая на её робкую мысль, закричал Мордасов, быстро вскакивая с кресла. Его багровое лицо пошло тёмно- бурыми пятнами.
– Это кто же? Я, что ли?! – подскочив к Варе, грозно вопрошал Мордасов.
– Ну… да… это… вы… Валентин Валентинович, – невольно пятясь назад, пролепетала Варя.
– Н-е-е-т. Это – не я! Это… это какой-то вождь краснокожих, – вот кто это! Вы что Фенимора Купера, что ли, начитались?! На индейцах помешаны?!
– Дело в том… – начала было Варя.
– У вас там что… красную краску некуда было девать, – так вы все излишки в этот портрет всадили?! Так я понимаю?!
– Ну… – снова открыла рот Варя
– А выражение лица? Не моего… а этого… этого вот лица… которое вы тут… наваяли… Что это за выражение такое?
Мордасов снова подскочил к столу и, схватив портрет, начал неистово трясти им перед самым Вариным носом.
– Да мне не жарко! Мне не жарко! – пятясь к стенке, и начиная, наконец, свирепеть, в свою очередь закричала Варя.
– «Не жарко»?!.. При чём тут – жарко? – остывая от недоумения, удивленно спросил Мордасов.
– При том, что не нужно… Не нужно меня обмахивать вашим портретом! – уже потише сказала Варя, всматриваясь в злобные сверкающие глаза заказчика. И снова немного отступила назад: «Сейчас он меня убьёт, наверное».
– Нет, не моим, а ВАШИМ портретом! – поправил Мордасов. На мгновение остывший голос депутата снова набирал прежний накал злости. – Это что, по-вашему, нормальное выражение лица?! У этого вашего… я не знаю, как и сказать… портрета… ведь просто жалкое выражение лица! Вы понимаете – жалкое! А должно быть какое? А должно быть… ве-ли-чественное…
«Как у Наполеона, что ли?» – подумала Варя, но вслух ничего не сказала.
– И ещё… Что это за красный фонарь вы тут изобразили? Это как понимать? Как намёк, что ли? – несколько потише, и, кажется, даже с искренним любопытством поинтересовался Мордасов.
– Какой красный фонарь? – не поняла Варя. Вдруг до неё дошло: депутата смутил небольшой кусочек его причудливой люстры, который она для лучшего колорита поместила на портрете.
– Ну почему же – красный фонарь?.. – собираясь с силами, начала оправдываться Варя.
– Это какой ещё там красный фонарь?! – вдруг раздался из соседней комнаты резкий, хрипловатый женский голос. И тут же в кабинет ворвалась маленькая полная женщина с нарочито всклокоченными, короткими волосами. Возникало впечатление, будто её волосы встали торчком от возмущения, как от электрического разряда. С первого взгляда было ясно, что это жена Мордасова: трудно было подходить друг другу больше, чем эти двое. «Фуксия какая-то, то есть… фурия…» – подумала Варя. От волнения все слова в её голове перепутались.
– Красный фонарь?! – Снова завопила женщина. – Да знаете ли вы… как вас там?.. художница!.. что Валентин Валентинович – примерный семьянин! Депутат! Уважаемый человек! Вы хотя бы понимаете разницу?..
– Какую разницу? Между чем и чем? – отчего-то совсем спокойно переспросила Варя. Она уже понимала, что, как только найдёт достаточно сил, тотчас, повернётся к двери и уйдёт навсегда. И она принялась вспоминать, как выйти из этого закодированного, с многочисленными дверями и запорами дома. А выходить отсюда было гораздо проще, чем входить: нужно было просто нажимать кнопочки у каждой двери, вот и всё. Когда Варя это вспомнила, ей стало намного легче, – только вот ноги её почему-то не слушались и никак не могли собраться в путь.
– Какую разницу? – ещё раз спросила Варвара хозяйку. – Разницу между портретом и оригиналом?
Ноги по-прежнему не слушались её, и в душе художницы снова поселилась лёгкая паника.
– Разницу между вами – и этим уважаемым человеком! – побледнев, закричала взъерошенная женщина. – Нет, ты только посмотри…
Тут она повернулась к мужу и от избытка чувств перешла на зловещий шёпот:
– Ты только посмотри… Она же попросту над нами издевается!
«Так, – решительно сказала себе Варя. – Так. Возьми себя в руки. Возьми себя в руки, дочь самурая!»
«Возьми себя в руки, дочь самурая!» – это была строчка из когда-то полюбившейся ей песни. Слова эти не просто застряли в её памяти, но иногда и по-настоящему помогали ей, – помогали собраться, сосредоточиться, обрести утраченную волю. Помогли они и на этот раз: Варины ноги, наконец, оторвались от пола и сделали один крохотный шаг вперёд, – именно вперёд, а не назад, как было до сих пор, – и это было очень важно сейчас. И всем, в том числе и самой Варе, стало ясно, что она сейчас уйдет. И от этого всем стало легче.
– Возьмите это, – всё ещё шёпотом, но уже не слишком грозным, сказала женщина и протянула Варе картину. – Возьмите и сами, своими руками… этот ваш… это ваше… творение – и уничтожьте его! Я не хочу чтобы оно хоть ненадолго задержалось в нашем доме, – и вообще на свете!
– Конечно, – просто сказала Варя и, взяв картину, направилась к выходу.
«Они ведь не станут стрелять мне в спину?.. –думала она, уходя. – Конечно, не станут, ведь у них нет оружия… Тьфу, какие же глупые мысли!»
Выйдя из кабинета, из дома, со двора Мордасова, Варя немного постояла у ворот. «Сигареты, что ли купить?..» – подумала она. Иногда, когда ей было особенно плохо, она шла в магазин и покупала самые легкие из имеющихся сигареты. Курила. Иногда подряд две… три… четыре… А потом выбрасывала всю оставшуюся пачку. Варя считала, эту ненавистную ей привычку своей досадной слабостью, и накурившись, в недоумении повторяла запомнившиеся когда-то слова: «Чего не хочу – делаю». И в раздражении спрашивала себя: «Почему так происходит?!»
– Нет, не буду я покупать сигареты! – твёрдо сказала себе Варя. – И так горло болит.
Вместо этого она отправилась на поиски мусорного бака, чтобы выбросить туда портрет Мордасова, – но никаких помоек поблизости не оказалось. Район фешенебельный, причёсанный, – разве здесь можно представить помойку? Наконец она прислонила картину к первому попавшемуся уличному столбу и отправилась на остановку маршруток.
Она и не заметила, как женщина без возраста, привратница в доме Мордасовых, до сих пор осторожно следовавшая за ней по пятам, подняла оставленный ею портрет, бережно завернула его в белый платок и поспешила назад, к своим хозяевам…
…Вечером Варя особенно долго гуляла с Бароном. Дог, хотя и видел взъерошенное состояние хозяйки и, как мог, сочувствовал ей, был всё же слишком рад такой необычно долгой прогулке, и постоянно проявлял совершенно неуместный восторг: привскакивал на ходу и фыркал, точно конь.
А где-то часов в одиннадцать вечера позвонил Эдик Флоксов.
– Ну, расскажи-ка мне о своём счастье! – радостным голосом попросил он.
– О чём, о чём? – насильно-равнодушным тоном переспросила Варя.
– Так, – мгновенно догадался Эдик. – Понятно. Рассказывай!
Варя рассказала и про вождя краснокожих, и про красный фонарь, и про жену Мордасова и вообще про всё случившееся.
– Приехать? – участливо спросил Флоксов.
– Ты что, с ума сошёл? – возразила она. – Одиннадцать часов.
– А хочешь, я тебе этот портрет компенсирую? – предложил Эдик.
– Спасибо, Эдик, не надо, – отказалась она, и ей послышалось, что её приятель с облегчением вздохнул. На самом деле, она не услышала, а почувствовала этот вздох. Варя хорошо знала, что Эдик – не самый щедрый человек на свете. То есть, он иногда может быть щедрым, – но только по необходимости и в строго обозначенных им самим пределах. Такое понятие, как благотворительность в кодекс чести Эдуарда не входило. Поймай его сейчас Варя на слове, он, пожалуй, и в самом деле подкинул бы ей какую-нибудь, – возможно, даже значительную – сумму, но это непременно омрачило бы их дружбу. И не то, что бы Эдик был так неукротимо корыстен… Не в том дело. Просто Флоксов привык выстраивать свою жизнь в соответствии с когда-то выработанными им самим и укоренившимися в его сознании установками, а, как уже говорилось, благотворительность в число этих установок не входила.
Варя познакомилась с Эдиком, когда заканчивала школу. Они случайно встретились у кого-то из друзей на вечеринке, – встретились и очень понравились друг другу. Но у Вари тогда был парень, и у Эдика тоже была девушка, поэтому они так и расстались, – очень понравившиеся друг другу, может быть, даже друг в друга влюблённые, но не нарушившие никаких прежде взятых на себя обязательств. Так они оба решили, хотя и не говорили об этом. Всё было и так ясно, – и в душах обоих осталось светлое возвышенное впечатление друг о друге, как о людях из волшебного сна, как о самом сне. Варя была уверена, что никогда больше Эдика не встретит, но иногда задумывалась: «Интересно, какой он теперь?» И вдруг, когда она уже была замужем за Ромой, ей снова встретился Флоксов, – и снова случайно!
Это было летом. Он лишь на несколько минут вышел из своей шикарной машины, чтобы купить бутылку воды, а она тоже только что вышла из метро и стояла у того самого киоска. Вот так они и встретились. Забыв про лимонад, отошли в сторону, поговорили… Снова понравились друг другу, – во всяком случае, не разочаровались друг другом, что, учитывая пролетевшие годы, можно было ожидать с большой вероятностью. Эдик в это время как раз расстался с первой женой и сходился со своей второй. Ну а Варя тогда, как уже говорилось, была замужем. Она видела, что Эдик далеко не прочь придать их новым, непонятным пока, отношениям направление довольно определённое, – и всё это при том, что у него уже имелось твёрдое намерение женится уже на днях, а у Вари был муж. Поэтому, от всей души улыбаясь старому другу, Варя от дальнейшего сближения наотрез отказалась. Потом Эдик долгое время не проявлялся: был, вероятно, поглощён делами своей новой семьи. Но однажды, неожиданно для Вари, он позвонил. Варвара к тому времени овдовела, а Эдик успел развестись и со второй женой, – этот брак продлился всего несколько месяцев, – и жениться снова, в третий раз. Итак, Флоксов снова был при деле, точнее при очередной жене. По обоюдному молчаливому согласию, в своих отношениях, которые условно можно обозначить как «Помню. Ценю. Симпатизирую», они ничего менять не стали. И Варе до сих пор кажется, что это было самое правильное решение.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЛИЛИ-БАБОЧКИ

На завтра Лиля-Бабочка праздновала день своего рождения. Обычно она справляла его дома, причём в три круга: сначала с родственниками, потом с дорогими её сердцу друзьями, потом с друзьями уже не столь близкими, а также с некоторыми коллегами. Лиля работала в картинной галерее на Старо-Невском, – простым смотрителем, так же как и Варя в своём кукольном музее. То есть особого слова она там не имела, а лишь сидела и смотрела на посетителей, на картины… Утром открывала, а вечером закрывала двери галереи, – вот и всё. И режим у неё был почти таким же, как у Вари, – только не три через три, а два через два. Зато платили ей намного больше чем Варе! Кроме того, хозяин галереи, азербайджанец по имени Анвер, иногда выписывал Лиле премии, а по праздникам дарил хорошие подарки. Он, кажется, был неравнодушен к Лилиной красоте. Наверное, если бы Бабочка была бы чуть поуступчивее, она получила бы возможность сказать своё веское слово в этой галерее, приобрела бы другой статус, но Лиля, неизменно вежливо и даже нежно улыбаясь Анверу, всё же оставалась непреклонной. Дело в том, что, во-первых, внешность Анвера (увы, весьма непривлекательного с виду человека) вызывала в ней лёгкую дрожь; а во-вторых, у Лили на данном этапе уже имелся близкий друг. Ну а уж о том, что хозяин галереи был давно и прочно женат, упоминать, наверное, не стоило: и так всё ясно.
Варя уже почти дописала натюрморт в подарок Лиле: белые розы в бледно-жёлтой вазе, на столе, покрытом зелёной скатертью. Одна маленькая веточка упала и лежит рядом с вазой. Хороший вышел натюрморт, – во всяком случае, самой Варе он очень нравился. «Лиля тоже обрадуется!» – думала она, удовлетворённо рассматривая картину. Рамочку Варя купила самую простую и покрасила её в красивый светло-зелёный цвет. «В такой раме будет смотреться просто отлично!»
Лиля собрала друзей в субботу. Жила она в небольшой, светлой, очень уютной двухкомнатной квартире, где кроме самой Бабочки обитали её любимые аквариумные рыбки. Лиля побывала замужем уже два раза, и оба брака закончились по причине её острого разочарования в спутниках жизни. В третий раз выходить замуж она, видимо, пока не собиралась. Близкий друг, по имени Георгий (Жорик), у неё, правда, имелся, но в мужья ей он всё-таки не годился: и хорош, вроде бы, а всё-таки не принц… По мнению Вари, Лиля предъявляла к мужчинам завышенные требования. Сама Варя считала, что идеальных мужчин на свете не только не бывает, но, в общем-то, и не должно быть. Всё дело лишь в том, принимаешь ты человека или нет, – такого, каков он есть, вместе со всеми его… цветами… и мусором.
К Вариному приходу почти все гости уже собрались.
– Ты что это опаздываешь? – укоризненно спросила подругу Лиля.
– Да я ведь сегодня работаю, – объяснила Варя. – И так ведь на час раньше ушла.
– Ах да, точно, – вспомнила Лиля. – Ну, давай, проходи.
Варя прошла в комнату, где за накрытым столом уже сидели гости, – всего человек пятнадцать. Почти всех их она уже знала, но одного мужчину, который сразу резко выделялся среди остальных, она раньше не встречала. Этот незнакомый Варе человек явно царил над всеми остальными, – он был центром, средоточием застолья. Но, может быть, такое впечатление создавалось просто оттого, что мужчина говорил, а остальные внимательно слушали его. Незнакомец был одет в тёмный, добротный клетчатый пиджак; у него были довольно крупные, но не грубые черты лица, очень живой и сильный взгляд и такой же сильный, приятный голос. Говорил незнакомец увлечённо и властно, – так, как может говорить человек, который уверен, что его всегда будут внимательно слушать. Он явно привык к аудитории и умел ею владеть, – это бросалось в глаза. «Ну надо же… какой! – восхищенно подумала Варя. – Какая крупная рыбища! Настоящий кит!»
Внушительный человек в пиджаке в мелкую клеточку говорил, а остальные слушали, – и это несмотря на то, что на столе красовалось много весьма заманчивых угощений. Судя по наполовину пустым бутылкам красного вина и коньяка, выпито было уже не мало, и гости, кажется, могли бы уже и расслабиться, – но нет же, не расслаблялись!.. Правда, иногда кто-нибудь из собравшихся потихоньку, как бы исподтишка, подкладывал в свою тарелку очередную ложку салата или вороватым движением цеплял вилкой кусочек колбаски, но тут же, испуганно взглянув на человека в клетчатом пиджаке, снова превращался в слух, тайком прожёвывая свою добычу.
Человек в клетчатом пространно рассуждал о творчестве Иеронима Босха. Кому-то эта тема была интересна, кому-то не очень, кто-то предпочёл бы заняться закусками, но и те, и другие, и третьи смотрели на говорящего во все глаза и при этом ещё согласно кивали головами: мол, мы слушаем, мы внимательно слушаем!.. Поэтому, когда Варя вошла, на неё никто даже не обратил внимания. Лиля указала ей свободное место. Варя села и тоже уставилась на говорящего.
– Это Антон Антонович, – прямо в ухо Варе громко прошептала Лиля.
– А кто он? – так же шёпотом спросила Варя.
– Критик. Литературный и художественный.
– Надо же! И литературный, и художественный?! Два в одном?
– Два! Если бы! Все десять! Десять в одном. Антон Антонович Рукавишников. Запомни это имя! –горячо прошептала Лиля.
– Запомню, – кивнула Варя и незаметно положила в свою тарелку пару кусочков колбасы. – Лиля, а почему Босх? Почему он именно о Босхе здесь заговорил?
– А кто его знает! Хотя, подожди, кажется, вспомнила! У него одна из внучек вчера срисовала из альбома картину Босха.
– По копиям специалистка? – уточнила Варя.
– Ну, вроде того… – протянула Лиля и обиженно поджала губки. Сама она, как и Варя, закончила Мухинское училище, но рисовать толком так и не научилась, умела только копировать. Зато уж копии делала хорошие.
– А сколько внучке лет?
– Не помню… Вроде бы, шесть, – ответила Лиля и снова обиженно поджала губки.
– Ну и ну, – покачала головой Варя.
– Да у него их много…
– Чего много? – не поняла Варя.
– Да внучек этих и внуков. Он о них постоянно говорит… И о жене своей тоже твердит ежеминутно: «Ах, у моей Маши давление» – «Ах, моя Маша новую шляпку купила, ей ужасно идёт»… Семейственный слишком, – недовольным тоном пробурчала Лиля.
Глядя на рассердившуюся Лилю, Варя невольно улыбнулась:
– А я и не знала, что у тебя такие друзья есть.
– Да я ведь совсем недавно с ним познакомилась.
– А где?
– Да на открытии выставки Серова. Мне Жорик бесплатное приглашение для очень важных персон раздобыл, – ну вот, там я Антона Антоновича случайно и встретила. У одной картины столкнулись… А потом слово за слово, – так и разговорились…
– Понятно, – сказала Варя.
– Ты давай, ешь, пей, а я пока пойду за остальными поухаживаю. А то из-за этого Антона Антоновича Рукавишникова у меня совсем курица остынет, – посетовала Лиля-Бабочка. – Вон видишь, заслушались, даже жевать боятся.
– Ага, боятся, – кивнула Варя.
Возле Вариной тарелки стоял небольшой, наполненный красным вином, бокал. Она хотела подтянуть тарелку немного поближе, но случайно задела бокал, и он со звоном упал на пол. Варя в испуге вскочила со стула и тут же принялась подбирать осколки.
– Не надо, Варенька, я сама, – тут же подскочила проворная Лиля. Антон Антонович замолчал и вопросительно посмотрел на Варю.
– Бокал… вот… разбился, – виновато сказала она.
– Ничего, ничего, – внимательно и, как будто благосклонно всматриваясь в Варино лицо, произнёс искусствовед Рукавишников. И вдруг привстав, он через весь стол протянул Варе руку и представился
– Антон Антонович.
Варе тоже пришлось привстать, чтобы дотянуться до его руки.
– Варя. Варвара Пичугина, – сказала она.
Ей показалось, что за столом кто-то тихонько присвистнул. Так или иначе, речь Антона Антоновича была неожиданно прервана. Да и сам он, судя по всему, уже успел проголодаться, поэтому, едва оторвав взгляд от Вари, оратор тут же принялся поедать салат оливье. Радостные гости с облегчением принялись за пищу.
Как Варя и ожидала, её натюрморт с розами Лиле очень понравилась. Именинница пустила картину по кругу, и гости, предварительно вытерев руки салфетками, кто с интересом, кто из вежливости в течении нескольких секунд рассматривали работу, и, глубокомысленно кивая головой, передавали дальше. Гости-то у Лили собрались все как один – интеллигентные, деликатные… Когда Варин натюрморт попал в руки Антону Антоновичу, он внимательно оглядел холст и после некоторой паузы произнёс:
– А вы, Варвара, – художник!
Сказано было веско. Варя просияла. Ей на какую-то долю секунды показалось, что Антон Антонович похож на самого Наполеона… или нет… скорее уж на Солнце… И ничего больше из этого вечера ей не запомнилось, – только потрясающе красивое, солнцем сияющее лицо Антона Антоновича и его веское: «Вы – художник!» Это был счастливый день! Спасибо тебе Лиля-Бабочка! Спасибо за то, что ты такая необыкновенная… Что у тебя такие удивительные знакомые!

У ВАС ПОСЕТИТЕЛИ БЫВАЮТ?

– Привет, Варвара!..
Это Лиля-Бабочка совершенно неожиданно для Вари заскочила к ней в Музей кукол.
– Привет! – удивилась Варя. – Ты как здесь появилась?
– Да я на секундочку на одну!.. – торопливо пояснила Лиля.
– Ну, жалко, что не надолго…
– Слушай, а ты почему тогда так быстро ушла? И так незаметно… – с обидой спросила Лилечка.
– Когда – тогда? С твоего дня рождения? – переспросила Варя.
– Да, – нахмурилась Лиля. – Тебе что-нибудь не понравилось, что ли?
– Да ну! – отмахнулась Варя. – Что мне могло не понравиться? Всё так здорово было…
– Тогда почему? – настаивала Лиля.
– М-м… Тут дело вот в чём: я там такой счастливой себя почувствовала, как давно-давно уже не случалось…
– А… понимаю… – довольно прищурила глазки Лилечка. – Это, наверное, когда Антон Антонович твою картину с розочками похвалил, да?
– Да, – призналась Варя. – Тогда.
– Вот оно что!.. А я ведь тоже сколько раз говорила, что у тебя талант… Самый настоящий. Разве не говорила?
Лилечка казалась обиженной.
– Говорила, – согласилась Варя. – Только одно дело ты, а другое… художественный критик!
Взглянув на сразу погрустневшие глаза подруги, которая и без того слегка комплексовала своей бездарностью, Варя пояснила:
– Ну подумай, Лиля: он же критик всё-таки… Причём, даже с именем… Да ты ведь и сама говорила…
– Правда, говорила, – согласилась Лиля и лицо её снова прояснилось. – Критик – это вправду совсем другое дело! А имя у него точно есть, да. Только для узкого круга… Для избранных. Во всяком случае, недавно, на открытии выставки Серова, его очень многие узнавали и уважительно так с ним здоровались… Да и вообще, Антон Антонович – человек видный.
– Это точно, видный, – мечтательно вздохнув, согласилась Варя.
– Ну ладно, мне идти надо, – засобиралась Лилечка. – К тому же скукотища у тебя в этом твоем музее! Интересно, к вам посетители хоть изредка заходят?
– Ну конечно! – обиделась Варя. – Заходят, ещё как! Просто, сейчас рано ещё, к тому же рабочий день. Работают все, а вечером наверняка кто-нибудь зайдёт…
– Ну вот, и закрывали бы свой музей до вечера! – предложила Лиля.– А то, что толку, что ты сидишь тут одна, – как, всё равно, гриб!
– Ну почему как гриб-то? – совсем по-детски обиделась Варя. – К тому же, Лиля, количество посетителей от меня не зависит. Мне положено здесь работать, вот и работаю…
– Ладно, пора мне, – примирительно заключила Лиля. – Кстати, я сейчас прямо от тебя к Антону Антоновичу иду.
– Как это? – не поняла Варя. – Куда?
– Да у него же офис в двух шагах от вашего музея! Я тебе не говорила разве?
– Нет.
– Ну, так вот, говорю. Только он довольно редко там бывает. Так, может два-три раза в неделю. Сегодня где-то до четырех будет… Сказал, что я могу зайти.
– А… зачем ты к нему? – не переставала удивляться Варя.
– Да не зачем! Просто книгу вернуть. Он мне книгу одну почитать давал, – а теперь пора возвращать. Требует!
– К вам можно? – послышался громкий слегка дребезжащий, но ещё достаточно сильный женский голос. Вслед за тем в дверь музея просунулась голова бодрой старушки, а потом вошла и она сама. Жизнерадостная посетительница приветливо посмотрела на Варю, потом на Лилю.
– Здравствуйте, – улыбнувшись гостье, сказала Варя, – проходите, пожалуйста.
Лиля помахала Варе рукой и упорхнула.
Бодрая старушка несколько раз обошла всё помещение, – правда, сделать это было нетрудно: в Музее игрушек имелось всего три небольшие комнаты. Всё осмотрев, пожилая посетительница написала длинный положительный отзыв в гостевой книге и ушла довольная.
Варя спохватилась, что сегодня, собираясь на работу, она совсем забыла про бутерброды, – а есть между тем уже хотелось. Подумав, она решилась покинуть свой пост: «Зайду-ка я в соседнее кафе, что-нибудь перекушу. За это время вряд ли кто-нибудь ещё сюда заглянет…»
Варя закрыла музей, накинула плащ и вышла на улицу. Маленькое кафе «Три ступеньки вверх» находилось всего через дом от музея… Небольшой зал был почти пуст. Она заказала кофе и два пирожка – один с сыром, а другой с брусникой и, взяв заказ, уселась за ближайший столик, у окошечка. Подумала: «А здесь ничего – уютно».
И тут над самым ухом её раздалось:
– Здравствуйте, Варвара! К вам можно присоединиться?
– Антон Антонович?! – от удивления Варя даже немного приподнялась со своего места. – Конечно, садитесь! Буду очень рада!
Благосклонно и в тоже время с достоинством улыбнувшись Варе, Антон Антонович поставил на столик свою чашку кофе и, водрузив на неё ватрушку с творогом, величественно уселся в кресло.
– А я смотрю и думаю: неужели это в самом деле вы? А это вы и есть, – голос его был ласковым и даже слегка урчащим, точно у кота. – А мы с вашей подругой Лилей только что о вас вспоминали…
– Да. Я знаю, – сказала Варя. – Лиля и ко мне в музей заходила…
– Вот-вот… – кивнул Антон Антонович. – Хорошая у вас подруга… как будто… Правда, с виду, немного легкомысленная… Впрочем, некоторых женщин это даже украшает…
– Да нет, Антон Антонович, – это у Лили просто вид такой… Посмотришь на неё, и кажется, что она свободно и весело по жизни порхает… Да у неё ведь и фамилия подходящая – Бабочкина. Мы её в училище Бабочкой и прозвали.
– Гм… да… это интересно, – благосклонно улыбнулся Антон Антонович. – Но, давайте-ка мы, Варенька, лучше поговорим немножко о вас… м-м… Точнее, о ваших работах…
– О моих работах? – просияв, переспросила Варя.
– Я тут посмотрел несколько ваших холстов, – тогда же, у Лили в гостях. Вы в тот раз отчего-то слишком рано ушли…
Варя вспомнила: «Точно, ведь у Лили есть несколько моих работ… Кажется, пара пейзажей, один портрет… и натюрморт, вроде бы… И что-то ещё…»
– Скажите, а вы член Союза художников? – красиво отхлебнув глоточек кофе, спросил Антон Антонович.
– Я? – растерянно и смущенно переспросила Варя. – Да, совсем недавно вступила…
– Недавно? А что ж вы тянули? С вашими-то данными… Вполне… Вполне… – Антон Антонович снова красиво отпил глоточек кофе и так же красиво откусил кусок ватрушки. Кажется, у Антона Антоновича всё получалось как-то по-особенному красиво. Старательно, неспешно прожевав, он продолжил:
– А знаете, что?
– Что? – с интересом спросила Варя.
– А давайте-ка мы вам премию художественную присудим! А? Не такую, знаете, пустую для галочки… а настоящую такую… денежную премию.
От удивления Варя чуть не поперхнулась кусочком брусничного пирога. Несколько секунд она не могла найти, что ответить на такое предложение.
– Я знаю, что вы… м-м… скажем так, живёте в общем не слишком богато… м-м… и думаю, что на самом деле такая премия могла бы… Могла бы поддержать ваш талант, дать вам возможность какое-то время писать свободно, увлечённо, не оглядываясь на все эти… по-своему опыту знаю – очень изматывающие материальные… м-м… ограничения.
«Интересно откуда он знает, что я едва свожу концы с концами?» – с горечью подумала Варя и тут же догадалась: конечно, это ему Лиля-Бабочка разболтала… И конечно, как всегда из лучших побуждений.
– Так что же, Варвара, – вы не против?
– Конечно, конечно же, Антон Антонович, я… Я не против! – с готовностью, и в то же время без излишней горячности, согласилась Варя. А про себя подумала: «Не сплю ли я случаем? Может, это всё мне просто снится…»
Она смотрела на Антона Антоновича и очень ясно сознавала, что его удивительное предложение не относится к числу тех, что считаются сомнительными или даже грязными, – это она чувствовала безошибочно. Но премия? Мне? Совершенно неизвестной художнице, которая, в общем, ещё ничего толком в своей жизни и не написала… Премия! По ходатайству компетентного, уважаемого искусствоведа, который и видит-то меня второй раз в жизни?! Ну, разве это не чудо? Машинально отставив в сторонку уже остывший кофе, Варя непроизвольно всматривалась в ярко-карие, излучающие жизнь и силу, глаза Антона Антоновича, и… И просто не могла оторваться от вида этих прекрасных глаз, от этого благородного лица…
– Ну что ж, раз вы не против, Варвара, – сказал Антон Антонович, – будем брать быка за рога… Вот в ближайший четверг в Союзе художников состоится вручение ежегодной премии, приходите, посмотрите, подышите, так сказать… этим воздухом… Адрес нашего Союза вам напоминать не надо?
– Не надо, – сказала Варя.
– Ну, вот и приходите. В семь-тридцать. А мне… – Антон Антонович взглянул на свои ручные часы. – У-у-у… а мне, в самом деле, уже пора. Надо поработать сегодня. Завтра – никак. Завтра мы с женой в Финляндию уезжаем на пару деньков. Так что… Ну до свидания, Варвара, до свидания…
– До свидания, Антон Антонович! – Варя так и светилась от радости.
– И готовьтесь… готовьтесь… – на прощание сказал Антон Антонович, отодвинул в уголок стола пустую чашку, встал и направился к выходу.


Я ГОТОВА

Обещал баклан ставриде,
что устроит в лучшем виде…
Из дневника Вари Пичугиной

Теперь, что бы Варя в эти оставшиеся до собрания дни ни делала, у неё перед глазами то и дело вставал светлый облик Антона Антоновича, а в ушах звенели его волшебные слова. Причём, слова эти всякий раз звучали по-разному: то тихо и с надеждой, то уверенно и с силой, то ясно и громко: «Готовьтесь, Варвара!.. Готовьтесь, к получению премии!..» Иногда Варя усилием воли пыталась отогнать все эти мысли и говорила сама себе:
– Да когда же это ещё будет?!
А сердце всё равно ждало, верило и радовалось. Потом Варя задумывалась: вот она накупит много хорошего холста, новые краски и кисти… потом… потом вызовет, наконец, мастера, чтобы отреставрировать давно порыжевшую от времени ванну… Потом… поменяет старые рамы на окнах… А может ещё останется на небольшое путешествие?.. Куда-нибудь, – например, в Рязань или Вологду… А может, даже в Грецию!.. Ну бывает же, случаются недорогие горящие путевки… От таких мыслей у неё начинала кружиться голова, и тогда она снова, усилием воли останавливала себя: «Хватит мечтать раньше времени!» Но ей всё равно мечталось, ей неудержимо хотелось мечтать… Эти мысли были так целительны для души… так отрадны… Ведь вот – она столько лет рисует, а её до сих пор не заметили. И тут, откуда ни возьмись, – точно с неба – появляется Антон Антонович, искусствовед, знаток, профессионал, и замечает в ней талант и предлагает свою протекцию. И нет в этом его поступке никакой нечистоты или корысти. Это ли не счастье? Так мало в эти три последних года было в её жизни радости, так мало…
Вот уже и наступил день торжественного собрания художников. До открытия церемонии ещё минут десять, но зал уже почти полон. Вошла и тут же заметила Антона Антоновича: он стоял у стены и рассматривал одну из висящих на ней репродукций. Варя подошла к нему сзади окликнула:
– Антон Антонович!
Он обернулся – как будто солнышко выглянуло: такой ясный и в то же время сильный взгляд…
– Здравствуйте, – поприветствовал он и сразу без перехода: – А давайте-ка мы с вами сядем вон туда… – и взглядом показал туда, куда он предлагал ей сесть. – Этот ряд достаточно удалён от сцены, впрочем, все ближайшие места всё равно уже заняты.
– Давайте, – согласилась она.
И правда, зал был уже заполнен. На сцену вышел ведущий с поздравительной речью. Потом по очереди стали объявлять номинантов. Первая номинация – за лучший пейзаж, потом – за лучший портрет и последнее – натюрморт. Работы победителей Варя со своего места разглядеть не могла, – правда, их проецировали на большой экран, а значит, хотя бы приблизительное представление составить было можно… Дух праздничного торжества, наполняющий зал, вскоре овладел и Варей. Антон Антонович спокойно и солидно сидел рядышком. Он, как и все присутствующие, вовремя хлопал, вовремя улыбался, иногда в небольших перерывах между церемониями, к нему кто-то подходил, почтительно здоровался, справлялся о здоровье жены, – многие тут коротко знали Антона Антоновича, уважали его. Варе было лестно сидеть рядом с этим великим человеком, чувствовать себя под крылом большой, сильной птицы.
Когда церемония награждения уже подходила к концу, Варя снова услышала от Антона Антоновича тихое, но уверенное:
– Ну вот, теперь и вы, Варя, готовьтесь… готовьтесь… В следующий раз…
«Готовлюсь!» – с благодарностью подумала она, изо всех сил сдерживая переполняющую её радость, и улыбнулась Антону Антоновичу.


ВЫ УЖ КАК-НИБУДЬ САМИ


Не верь, не бойся, не проси»,
И успокойся, и свой крест неси…
Из дневника Вари
Пичугиной

Напарница Вари, с которой они по очереди дежурили в Музее игрушек, заболела, и Варе пришлось работать подряд целую неделю. Впрочем, это вовсе не утомительно: посетителей в апреле обычно мало, организованные детские группы проходят в основном на каникулах. Сиди себе на стульчике, размышляй о смысле жизни.
Вдохновлённая и окрылённая одобрением Антона Антоновича, Варя теперь после работы постоянно рисовала, отвлекаясь разве только на недолгие прогулки с Бароном и походы в продуктовый магазин. Видимо, неосознанно почувствовав, что Варя с головой ушла в творчество, Гоша, Лиля и Эдик Флоксов словно по команде куда-то запропастились. Так или иначе, а Варе сейчас никто не мешал творить. Она теперь так зарабатывалась, что даже забывала приготовить бутерброды, чтобы взять их с собою в музей, – может забывала, а может… Может, и нарочно не брала… Теперь в каждый свой обеденный перерыв Варя отправлялась в кафе «Три ступеньки вверх», – то самое, где однажды она случайно встретилась с Антоном Антоновичем. На самом деле Варе очень хотелось снова увидеть его, чтобы как-нибудь невзначай разузнать, как там продвигаются дела с её премией, – так щедро, бескорыстно и неожиданно ей обещанной.
И надо сказать, надежды Вари на встречу с Антоном Антоновичем вскоре оправдались. Хотя искусствоведа не было в кафе ни в понедельник, ни во вторник, – наверное в эти дни он просто не посещал свой офис, – но вот в среду… В среду, едва войдя в зал, Варя сразу же заметила Рукавишникова. Он сидел один за крайним столиком у стены. На столе перед ним лежала развернутая газета, струила пар прозрачная чашка с чаем, а рядом возвышалась стопка не то бутербродов, не то пирожков. Всего в кафе, считая Рукавишникова, было человека три. Варя на мгновение замерла у двери. Словно уловив это её быстрое душевное движение радости и робости, Антон Антонович поднял глаза от газеты и, как Варе показалось, тоже заметил её. Но тут же снова – и как-то особенно внимательно – углубился в чтение. Она ещё немного замешкалась и, поразмыслив, куда бы сначала направиться – прямо к нему или к стойке заказов, всё-таки отправилась сначала к стойке. Заказала кофе и пирожок с какими-то ягодами, – больше ничего не хотелось.
Может быть, он взглянул в мою сторону только машинально, а сам был так поглощен своими мыслями, что на самом деле меня и не заметил. Да, конечно, так и есть. Взглянул на меня, но не увидел. Успокоенная такой догадкой, держа в руке чашку и пирожок, она медленно подошла к его столу.
Почувствовав или услышав её приближение, Антон Антонович снова поднял глаза от газеты и каким-то непривычным, слишком сдержанным тоном произнёс:
– Здравствуйте.
Во взгляде и в голосе искусствоведа чувствовалось напряжение.
– Здравствуйте, – настороженно ответила Варя и подумала: «Что-то здесь не то… не так…» Весь облик Рукавишникова неуловимо преобразился: вместо уверенного в себе, открытого и яркого, переполненного позитивной энергией человека, перед ней сидел немолодой, усталый… И не только усталый, а к тому же как будто чем-то напуганный… У Антона Антоновича был такой вид, будто ему хотелось вот прямо сейчас взять и убежать куда-нибудь. А не бежал он только потому, что даже на это сил у него не хватало…
– К вам можно? – не дождавшись приглашения, осторожно улыбнувшись, спросила Варя.
– Конечно, – немного помедлив, очень неуверенно согласился Антон Антонович. И тут же, слегка окрепшим голосом, вздохнув, почти доброжелательно повторил: – М-м… ну, конечно… Присаживайтесь.
Антон Антонович подкрепил свои слова нешироким приглашающим жестом руки и даже отодвинул в сторону газету – медленно, как бы нехотя.
Некоторое время оба неловко молчали. Она не могла найти первую фразу для разговора, а он то тихонько почесывал руку, то слегка хмурил брови. В общем, это был какой-то совсем другой Антон Антонович. «Наверное, у него что-то дома случилось», – подумала она и посмотрела на него уже не робко, а участливо.
– Как здоровье вашей жены? – тихо поинтересовалась Варя. Она помнила, что он как-то говорил, что его жена часто страдает от перепадов давления.
– Да, ничего, ничего, спасибо, – быстро откликнулся он. И тут же принялся говорить что-то о своей внучке, потом о внуке, потом о сыне, потом… Она слушала все эти неважные для неё, семейные новости Антона Антоновича и думала: как бы его спросить, ну как бы его так осторожно спросить о премии?.. А он всё говорил и говорил о своей большой семье, обо всех своих домочадцах по очереди и, казалось, всё никак не мог или не хотел остановиться… Наконец, словно боясь, что его сейчас перебьют, и решив опередить такую возможность, он перебил себя сам:
– Ох, времени-то уже… – и только сказав это, посмотрел на свои наручные часы. Потом снова подтвердил: – Ох.
Помолчали несколько секунд
– Мне, пожалуй, пора, – уже почти радостно сказал Рукавишников Варе.
– Мне тоже, – сказала она, поднимаясь из-за стола.
– Значит, выйдем вместе? – без энтузиазма, даже с плохо скрытым огорчением, спросил он.
– Да, – кивнула она.
Вышли на улицу. Прошли несколько шагов в одном направлении.
– Ну, мне направо, – смотря в сторону, сообщил он.
Она не выдержала:
– Антон Антонович!
– Да? – с выражением растерянности на лице, уныло переспросил искусствовед.
– А… вот вы как-то говорили… О премии… Вы тогда сказали…
– О премии? – попеременно слегка почесывая то лоб, то подбородок, удивленно переспросил он. – М-м… что-то не припомню…
Варя словно онемела. Она вытаращила глаза и молча, изумлённо смотрела на Антона Антоновича. Он же, глядя куда-то в сторону, молчал. Потом, после паузы, как будто вдруг вспомнив:
– Ах, так вам хотелось бы получить премию? Конечно, конечно, это так понятно… Средства для поддержания так сказать… новых творческих идей… это, знаете, никогда не бывает лишним… Гм… да… м-м…
Антон Антонович кашлянул, потом достал платок, негромко и аккуратно высморкался и снова заговорил, – на этот раз почти с возмущением:
– Премия?! Ну так ведь это же… это, знаете ли, зависит… м-м… только от вас! Подавайте документы… Продвигайте своё творчество. Премия… м-м…
Он глубоко вздохнул и, снова обретя былую уверенность, жёстким тоном заключил:
– Премию – это вы уж как-нибудь сами!
Варе показалось, что её ударили по лицу – наотмашь, очень сильно… и… совсем непонятно за что.
– С премией это вы уж как-нибудь сами, – уже намного мягче, но с видимым усилием повторил он. – Если вы и в самом деле так уж этого хотите… ну, тогда… подавайте заявку… м-м… Ну что там ещё нужно?.. Я даже не знаю… м-м… Словом, вы уж как-нибудь сами…
– Но… но ведь я совсем недавно стала членом Союза… – рассеянно проговорила она.
– М-да… Да-а – укоризненно покачав головой, сказал Антон Антонович. – Это конечно… м-м… сильно осложняет дело… Я имею ввиду… это значительно усложняет ВАШЕ дело. Но, в общем… конечно… м-м… гм… да… – он не закончил фразы и с большим интересом принялся следить за обыкновенным сизым голубем, который с важным видом что-то клевал невдалеке.
– Да… весна-то нынче… м-м… не тёплая… – вздохнув и потирая руку об руку, заметил Антон Антонович.
Варя закусила губу и едва-едва сдержалась, чтобы не заплакать. Как же так? Зачем же он мне это всё предложил? Ведь мне самой такое никогда и в голову бы не пришло… Зачем же этот взрослый, солидный, обстоятельный с виду человек так упорно, так настойчиво и так… Так бессмысленно столько времени меня обнадёживал?!
Сердце Вари заныло, а лицо изо всех сил пыталось удержать хоть сколько-нибудь приличное выражение. Впрочем, вид у неё был до того жалкий, что Антон Антонович снова немного смягчился:
– М-м… видите ли… м-м… Я ведь даже и не в комиссии… То есть, я состою совсем не в той комиссии, которая присуждает подобные премии… Так что… – голос Антона Антоновича снова набирал твёрдость и жёсткость. – Это вы уж как-нибудь сами.
«Он, может быть, и в самом деле хотел помочь мне… Хотел, да не смог. Силы не хватило. Думал, его, как авторитетного искусствоведа, послушают, но не учёл, что в каждой премиальной комиссии – свои авторитеты, и властью они ни с кем делиться не собираются…»
Всё это Варя придумала или додумала потом… Долго думала, думала и наконец решила, что, наверное так всё и было… Да, видимо, авторитет Антона Антоновича, на который он так рассчитывал, который безотказно действовал в одном сообществе, совершенно не ценился в другом. Совсем иная группа людей, с другими лидерами, – тоже сильными… «Сами с усами!» Они не потерпели вмешательства в свои владения. Разные океаны и разные киты в океанах… Но он ведь не объяснил ей ничего такого… Не сказал: «Знаете, Варя, я и вправду хотел вам помочь, но не смог. У меня просто не получилось». Вместо печального, зато честного признания, Антон Антонович предпочёл сделать вид, что она неправильно его поняла. Сама все перепутала, навоображала… А он вовсе и не предлагал ей никакой протекции! Ничего ей не обещал!
Варе было очень больно – не только оттого, что её мечта о честной и такой нужной сейчас премии, разбилась вдребезги. Но и оттого, что Антон Антонович оказался просто пустым болтуном и трусом… Печально разочаровываться в мечте, но в людях разочаровываться ещё печальнее.
Варя вспомнила, как сказала однажды одной своей приятельнице, – сейчас уже не помнит по какому поводу… Кажется, Варина приятельница слишком восторженно говорила о едва знакомом человеке, безмерно восторгалась им по одному-единственному, первому впечатлению… Варя на всякий случай, решила предупредить доверчивую, слишком романтичную подругу: «Не стоит очаровываться, чтобы не пришлось разочаровываться». Произнесла эти слова и сразу поняла, что сказала верно – угадала. Впоследствии её сомнения подтвердились. Сейчас Варя вспомнила свои собственные слова и попробовала применить их к себе. Мысль была, кажется, по-прежнему хороша, вот только она опоздала. Зато сейчас, наверняка, подойдут слова, которые, произнес однажды, старец Иоанн Крестьянкин. Он посоветовал человеку, который собирался отбывать заключение: «Не верь, не бойся, не проси!» Он не понаслышке знал важность своего совета: он сам прошёл и лагеря, и ссылки, и, несмотря, на это, а может даже, наоборот, благодаря испытаниям, старец сумел не только сохранить, но и приумножить в своей душе тот свет, что светит и сейчас. Свет такой силы. Это хорошие, золотые слова:
– «Не верь, не бойся, не проси», – повторила Варя. И мысленно добавила: – И успокойся, и свой крест неси…
«Ладно, потерпим, – глубоко вздохнув, сказала она себе. – Пусть время лечит…»

ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА. НЕ У ТЕБЯ, КОНЕЧНО, НО ВСЕ ЖЕ...



В пятницу вечером Варе позвонила Лиля-Бабочка.
– Куда ты запропастилась? – обрадовалась Варя.
– Да просто по работе занята была, – объяснила Лиля. – Выставку монтировали. Ты же знаешь, я хоть у нашего Анвера всего-навсего смотритель, а когда ему что-нибудь приспичит, приходится пахать, как лошадь!
– Знаю, знаю, – согласилась Варя.
– Слушай, я что звоню-то… – вспомнила Лиля. – У нас тут в воскресенье небольшая индивидуальная выставка намечается… Художник один, приятель Анвера, из Норвегии приехал, – так ты… В общем, к шести часам приходи! Сможешь? Антон Антонович Рукавичников тоже, кстати, будет!.. Так что приходи непременно! Ну что ты молчишь-то, Варя? Придёшь?
Сглотнув комок в горле, с усилием одолевая одно слово за другим, Варя ответила:
– Я… пока не знаю, Лиля… Может… Ну, может, приду…
– Ага, буду ждать! – беззаботно пискнула Лиля. – Ну всё, пора мне, Варенька, – дела… Давай, тогда до воскресенья!..
– Давай, – сказала Варя.
На выставке художника из Норвегии Варе дважды пришлось вплотную столкнуться с Антоном Антоновичем, которого она не только не хотела, а просто-таки физически не могла видеть. И ведь знала же, что если пойдёт на выставку, этой встречи ей не избежать, – а всё равно почему-то пошла.
Почему она так решила, она и сама не могла себе объяснить. Впрочем, если бы по-настоящему захотела, то, пожалуй, всё-таки смогла бы. Варя хотя и не считала себя человеком сильным, в ней, за многие годы, как-то сама собой выработалась привычка к преодолению. Когда она чувствовала, что жизнь, произвольно или не произвольно, воздвигает для неё какое-нибудь новое препятствие… И не только воздвигает, но ещё как бы указывает на него: «Вот, мол, Варвара, посмотри, что я для тебя приготовила!» И тогда Варя чувствовала, что вместе с препятствием кто-то там наверху давал ей и силы, чтобы преодолеть его. Ведь преодолевать, как всегда, приходилось прежде всего себя. А борьба с собой, как известно, самая трудная. Но бороться всё равно надо: всю жизнь, до самого конца. Потому, что дальше уже не будет ни борьбы, ни возможности для неё. По окончании жизни у отпавшей от тела души будет только та пища, которую она приготовила себе здесь, на земле, – заранее. Эта пища и есть те самые долгие и трудные победы над собой, которые всё-таки удалось одержать. Если, конечно, удалось. Надо, чтобы удалось.
На самом деле, встречая Антона Антоновича, Варя хотела бы сказать ему – с обидой и горечью – только одно:
– До чего же вы всё-таки пустой и трусливый человек, Антон Антонович! Пустой, – потому что ни с того, ни с сего пообещали мне эту дурацкую премию. Пообещали и обнадежили, хотя никто вас об этом не просил. Просто взяли зачем-то и обманули меня… А трусливый, – потому что потом не смогли просто и прямо сказать мне, что передумали… или не сумели почему-то… Вместо этого, сделали вид, будто ничего такого и не обещали, словно это я сама всё сочинила, напутала, неправильно поняла…
Вот что хотелось бы ей сказать Антону Антоновичу прямо в лицо, а потом выбежать вон и горько заплакать…
Вместо этого, на выставке, встав лицом к лицу с Антоном Антоновичем, Варя заставила себя не только поздороваться с ним, но даже улыбнуться. Но если бы вы только знали, как ей это было трудно… Если бы вы знали…
Представьте, что вы видите перед собой человека, в которого вам по какой-то серьёзной причине, очень хочется запустить… ну уж если не камень, то во всяком случае, тухлый помидор… А вы вместо этого с душевным усилием отбрасываете камень или помидор в сторону, – и вместо тухлого помидора, протягиваете ему дорогую, вкусную конфету… Да ещё и уговариваете себя не жалеть ни о чём и улыбаться.
Когда Варя любезно и с виду даже дружелюбно поздоровалась с Антоном Антоновичем, удивление явственно отразилось на его лице. Значит, несмотря на всю самоуверенность и внешнюю чопорность, осталось в нём что-то непосредственное, по-детски естественное. Искусствовед Рукавичников очень удивился… Потом, кажется, вполне искренне обрадовался и тоже поприветствовал Варю. А она уже отошла от Антона Антоновича: во-первых, потому что совсем не могла, не хотела его видеть; во-вторых, потому что вокруг него всё равно постоянно кто-нибудь ошивался…
А он, красиво разговаривая со слушателями, и по обычаю, направо и налево раздавая свои безупречно мудрые советы, время от времени краешком глаза наблюдал за Варей. Её реакция была Антону Антоновичу непонятна, он боялся какого-нибудь скрытого подвоха…
А суетливая толпа окружала художественного критика плотным кольцом, одни слушатели тут же сменяли других, – ведь Рукавишников был хорошим рассказчиком, которому легко подчинялись слова. Слова, как оказалось, пустые…
Когда, на том же самом вечере, они случайно столкнулись во второй раз, Варе даже пришлось произнести несколько слов. Антон Антонович в это время разговаривал с какой-то дамой, и Варя с надеждой думала: «Сейчас быстренько проскользну мимо них – и всё…» Но дама, как назло, не только заметила Варю, но и окликнула её:
– Варвара, вы ведь наверняка уже читали: «Заснувшие эмоции» нашего уважаемого Антона Антоновича… Верно?
Варя растерялась и чуть замедлила шаг, но, по-прежнему надеясь пройти мимо, быстро сказала:
– Нет, к сожалению… Пока не читала…
– Жаль! – удивилась дама, и, разочарованно взглянув на Варю, с укоризной добавила: – Я думала, ЭТО уже прочитал каждый!
– Нет, – снова ускоряя шаг, сказала Варя, – но я обязательно прочту… в самое ближайшее время… – Выпалив своё неискреннее обещание, Варя так ускорила шаг, словно боялась, что её сейчас догонят и побьют… Больше в этот вечер она с Антоном Антоновичем не сталкивалась: во-первых, потому, что они оба не хотели этого; а во-вторых, потому, что обширный зал галереи Анвера это позволял.
Как ни странно, но вынужденная встреча с Антоном Антоновичем не расстроила Варю, а даже как-то утешила. Варвара была рада, что сумела сдержаться, не дать волю эмоциям. И ещё она вдруг почувствовала, что острая боль понемногу стала отпускать её. Ей даже показалось, что она совсем простила своего обидчика.
Поздно вечером, когда Варя уже подходила к своей парадной, её внимание неожиданно привлекла новая (раньше она её что-то не замечала), сделанная мелом надпись на стене дома. Старательно выведенные печатные буквы были такие большие, что пришлось отойти подальше, чтобы прочитать надпись целиком. Варя не поленилась и отошла, хотя обычно это было ей не свойственно – изучать надписи на стенах домов… «ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!» – оптимистично утверждала первая часть фразы. «НЕ У ТЕБЯ, КОНЕЧНО, НО ВСЁ ЖЕ…» – безжалостно уточняла вторая часть. «Жизнь прекрасна. Не у тебя, конечно, но всё же…» – про себя повторила Варя. Эта мысль заставила её улыбнуться – так просто и искренне, как она умела улыбаться тогда, когда ещё был жив её Рома. Кажется, она улыбнулась так впервые за очень долгое время.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КРИСТИНА ЛОПАТКИНА

Варя подняла голову и увидела прямо перед собой свою знакомую по Мухинскому училищу – Кристину Лопаткину.
– Кристина? – удивилась Варя.
– Я. Ты что же это, – однокурсников не узнаешь?
– Да мы же с тобой на разных курсах учились, – поправила Варя.
– Ну, на разных, на разных… – легко согласилась Кристина, – Ты, собственно, откуда и куда? И что это ты такая кислая?
«Всегда-то и до всего-то этой Кристине было дело!..» – поморщившись, вспомнила Варя. Кристину, кажется, так и прозвали в училище – «Неугомонная».
– Кислая? Я? – машинально переспросила Варя. – Да нет…
– Как нет, когда да! – энергично возразила Кристина. – Бредёшь, точно сомнамбула… Или будто тебя только что кирпичом стукнули!
«Кирпичом – не кирпичом, а всё-таки стукнули», – с грустью подумала Варя, но сказала совсем другое:
– Да нет, – почему?..
– Слушай, Варавра, пошли ко мне в гости, а? – неожиданно, кажется, даже для самой себя предложила Кристина.
– В гости? – удивленно переспросила Варя и подумала: «Да мы ведь никогда не дружили… Не только не дружили – даже почти не общались … Странно, что она вообще узнала меня и что имя моё вспомнила. Сколько же лет-то прошло? Четырнадцать? Пятнадцать? Хотя, я ведь тоже узнала её… И это при том, что встречались мы только случайно – в столовой, во время перерыва. А если и общались, то, как правило, так:
– Слушай, ты случайно не видишь, что там внизу, рядом с той тарелкой написано? А то я очки забыла…
– Вижу. Написано: «Куриная котлета. Цена за порцию семьдесят рублей»
– А… Так это куриная котлета, оказывается… А я-то думала – рисовая лепёшка…
– А вот и нет, – котлета!
– Ха-ха…
Примерно такое было общение. Но, непроизвольно вспомнив всё это, Варя неожиданно для себя согласилась на предложение:
– Хорошо, пойдём! – только поинтересовалась: – Ты где живёшь-то?
– Да тут, рядом… Зоомагазин видишь?
– Где?
– Да вот он! – Кристина показала рукой. – Я в том же доме живу… За хлебом вышла, смотрю – ты… Надо же! Между прочим, ты мне в «Мухе» больше всех нравилась – после Сашки, конечно…
«Какого ещё Сашки?» – подумала Варя и вслух удивилась:
– Да ты что? Правда, больше всех?
– Ага. Ты как-то выделялась… Всегда держалась немного особняком… Соберутся, например, несколько человек в кучку, – да хоть бы целая группа! – а тебя среди всех непременно заметишь. И не то чтобы ты выделялась чем-нибудь необычным, но всё равно глаз притягивала… И всегда чувствовалось в тебе что-то такое… Даже не знаю, как сказать… Талант, может быть…
– Ну и ну!.. – пожала плечами Варя и с интересом взглянула на Кристину. «Вот, как бывает… А она моего глаза не притягивала никогда, – хотя и запомнилась почему-то…»
– А я тебя тоже хорошо помню, – чтобы сделать Кристине приятное, заметила Варя. – Ты изо всех самой быстрой была… Между прочим, тебя даже прозвали…
– Как? Торпеда, что ли? – весело спросила Кристина.
– Н-нет, не Торпеда, а Неугомонная…
Кристина рассмеялась.
Вместе они двинулись к дому Кристины, – только Неугомонная шла на несколько шагов впереди. Походка у неё была стремительной, и время от времени Кристине приходилось останавливаться, чтобы подождать Варю. Тогда Лопаткина ненадолго выравнивала шаг, но потом снова забывалась и улетала далеко вперёд. Варя смотрела в спину приятельнице и думала: «Всё такая же непоседа… Стройная… И одета с иголочки: красивое серое пальто в крупную клетку, гофрированный яркий шарфик, сапожки изящные, светлые… Видно хорошо живёт. Ухоженная… Говорит, что только за хлебом выскочила, а у самой и причёска опрятная, с крупной завивкой на кончиках прямых светлых волос…»
Пришли, поднялись на лифте на пятый этаж. Пока Кристина открывала входную дверь, Варя прислушалась и до неё донеслось не то шипение, не то фырканье… «Кошка, наверное, или собака… – подумала она. – Надеюсь, что не змея! Кто знает, какие у Кристины привязанности?.. Сейчас можно не пойми кого заводить: хищников всяких… рептилий… Ведь не знаю же я Кристину совсем… Кажется, тогда – двенадцать или тринадцать лет назад – у неё имелся какой-то муж… Какой-то, вроде, предприимчивый... Ну да, точно! Он её на красивой такой красной машине встречал… Или я и путаю?..»
Пыхтевшее за дверью существо оказалось симпатичным белым пуделем – ухоженным до лоска, к тому же украшенным мелкими разноцветными бантиками.
– Как её зовут? – наклонившись над дружелюбно пыхтевшей собачкой, спросила Варя.
– Кого – её? – весело переспросила Кристина. – Это ведь – он! Мальчик. Жорик!
Вспомнив, что близкого друга Лили-Бабочки тоже зовут Жорик, Варя улыбнулась.
– А бантики тогда зачем? – поинтересовалась Варя. – Раз он мальчик…
– Ну, он же всё-таки не человек! Собакам бантики можно – даже мальчикам! Ведь можно же? – Кристина вопросительно взглянула на Варю.
Варя кивнула и, ещё раз оглядев хорошенького, похожего на игрушку, пуделя, подумала: «Конечно, можно».
– Да это я Жорику просто от скуки все эти бантики поналепила… Я ведь, – понимаешь, Варя, – только что планы закончила писать… У нас, видишь ли, новую программу по моему предмету ввели… Пришлось всё самой придумывать! – Кристина сделала такой жест, словно отирала пот со лба. – Уф! Семь потов сошло! Мозг, видимо, перегрелся… Теперь требует примитивного какого-нибудь занятия…
– Планы? – переспросила Варя. – Так ты что же сейчас в школе работаешь, да?
– Работаю… – махнула рукой Кристина. – И уже давно… Я же сразу после «Мухи» в педагогический документы подала… Историю в школе веду…
– А почему историю? Почему не черчение или рисование? – удивилась Варя.
– Даже не знаю. Наверное, потому, что сама в школе историю очень любила… К тому же, никакого особенного таланта к рисованию у меня не было, как выяснилось…
И неожиданно предложила:
– Слушай, а может по коньячку?
– Гм… коньячку? – переспросила Варя: – А давай!
– Мы по чуть-чуть…
– Ну, ясно, – кивнула Варя. – А у меня и шоколадка есть. В сумке.
– А у меня тоже, – рассмеялась Кристина.
– Значит, будет две. Как в пословице: «Ум хорошо, а два – лучше». Это про нас с тобой: два ума – две шоколадки…
– Ну до чего мне нравится твой юмор! – засмеялась Кристина. Она проворно накрыла маленький журнальный столик, поставила на него коньяк, две красивые ажурные рюмки, порезанный дольками апельсин и шоколадки.
– Давай, за встречу, – предложила тост Кристина.
– Давай, – согласилась Варя.
Выпили понемногу коньяку, закусили кусочками шоколадки.
– Здорово, – сказала Варя. – Коньяк у тебя хороший…
– А… это да… Это Вася… муж… Он такой коньяк всегда покупает… Он сейчас в командировке, Вася мой… А дочка у свекрови…
– Почему? – поинтересовалась Варя.
– Потому что я с ней не справляюсь…
– А свекровь справляется? – удивилась Варя.
– А она – да… Как Маше четырнадцать стукнуло, так я с ней и перестала справляться… Вот свекровь и предложила: «Пусть пока у меня поживёт»… Ей оттуда и в школу ближе ехать… И Вася не против…
– Ясно…– протянула, Варя.
– Давай, ещё по одной, – предложила Кристина.
– Давай.
– Ну, а ты? – спросила Кристина, – Ты-то как живёшь? В смысле, с кем?
– Да ни с кем, – сказала Варя. – С Бароном только… Это собаку мою так зовут, – он красивый очень, умный… Я была замужем, только вот недолго. Теперь один Барон у меня остался…
– Что ж, неужели никого на горизонте не наблюдается? – удивленно вскинув брови, спросила Кристина.
– Нет… никого… Всякое разное попадается иногда, конечно… Да только всё не то…
– Ну-у, – протянула Кристина. – И с любопытством поинтересовалась: – Ну а почему не то? Ты, может, привередничаешь просто? А? Давай ещё по одной!
– Давай! О чём мы с тобой? Ах, да… Не привередничаю я… Ну сама посуди: один женат…
– Ну, это не вариант! – поморщилась Кристина. И ещё раз поморщившись, переспросила: – Женат?.. Ну, он ведь, наверное, не против… м-м… пойти на сторону с тобой, да?
– Не против, – согласилась Варя. – Он вообще такой – мутный очень… Ну, знаешь: всё мутит, крутит…
– Да, – сказала Кристина, наливая по четвёртой рюмке коньяка. – Ужас… А как его зовут хоть?
– Гармошкин, – отпив коньяк, вздохнула Варя, – Гоша Гармошкин…
– Ясно, – кивнула Кристина. Она на секунду прикрыла глаза, видимо пытаясь представить Гошу. – Мутный Гоша Гармошкин… Да ну его!.. А ещё один?
– Ещё?.. Ну, есть ещё один… Эдик Флоксов… Он, конечно, намного чётче Гоши, – как человек, я имею ввиду… Состоявшийся он! Представляешь – и танцор, и бизнесмен…
– Да ты что?! Танцор? – ну, это классно! И что, хорошо танцует?
– Отлично! – мечтательно прикрыв глаза, сказала Варя. – Так танцует, что просто… Как король…
– Гм… а в бизнесе он тоже король?
– Тоже. Большую хлебную компанию держит…
– Ничего себе! Вот это да! А выглядит он как?
– Да и выглядит тоже, как король…
– Ну!.. И ты ему нравишься?
– Да.
– Ну, так что же?! – от нетерпения Кристина всем телом подалась вперёд и вопросительно уставилась на Варю.
– Так он ведь тоже же женат, Кристина…
– Тьфу ты! – с досадой махнула рукой Лопаткина. – Нельзя было сразу сказать?
– Знаешь, как он обычно разговор со мной начинает?
– Как?
– Говорит: «Расскажи мне о своём счастье!»
– Издевается? – уточнила Кристина.
– Шутит просто.
– Да уж… Ну, а ещё кто?
– А всё!.. – обескуражено захлопав ресницами, выпалила Варя. – Больше никого.
– Так. Ну, а на работе? Там тоже все женаты?
– На работе?.. Да ведь на работе только я да куклы!
– Какие ещё куклы? – не поняла Кристина.
– Я же в Музее игрушек смотрителем работаю… Мужчины к нам очень редко заходят. Разве только в компании с детьми и жёнами… Сама подумай, зачем мужчинам игрушки?
– Да уж… – кивнула Кристина. – Значит, у тебя теперь игрушки под началом… Куклы-медвежата… Ну надо же!.. Это с твоим-то талантом! Ты же чуть ли не лучше всех в «Мухе» рисовала!
– Ну, не лучше… И не всех… – скромно поправила её Варя. – Да что толку-то? Картины ведь совсем не продаются… Хоть сто лет с ними на Стрелке простой… Хоть все уши себе отморозь!.. Всё равно…
– Да-а, – покачала головой Кристина. – Выходит, ты на улице картинами торгуешь?
– Пытаюсь, во всяком случае…
– Ужас! Ну, а этот бизнесмен твой, – который танцор, – неужели он ничем тебе помочь не может? Раз уж у него есть средства…
– Средства у него, конечно, есть… Но, понимаешь, Эдик по сути своей – бизнесмен до мозга костей… У него просто рука не поднимется заключить невыгодную сделку.
– А ты, конечно, с женатым крутить не можешь? – сочувственно уточнила Кристина
– Не могу, – кивнула Варя
– Это я вообще-то понимаю, – согласилась Лопаткина.
– Кстати, Эдик всё-таки попытался мне помочь… Свёл с одним депутатом… – Варя с досадой махнула рукой. – Но там просто ничего не получилось!
– Так, – почесав затылок, подытожила Кристина, – С деньгами у тебя, я так понимаю, не очень?
– Не то, чтобы не очень… А нет их просто, да и всё! Хотя, конечно, не то, чтобы совершенно ни копейки, но…А! – Варя с досадой махнула рукой. – Ничего! Живём же мы всё-таки с Бароном! Вот только квартплата уж слишком высокая…
И, вспомнив про несколько лежащих дома неоплаченных счетов, Варя вздохнула.
– Прямо не знаю, как тебе помочь… – задумалась Кристина.
– Да ну!.. Чем ты мне поможешь?! – отмахнулась Варя.
– Даже не знаю… А ты погоди: вот приедет из командировки мой Вася, и мы вместе подумаем? У моего Васи, между прочим, мозг, как у кита!
Варя недоверчиво пожала плечами.
– Слушай, а ты ведь по-прежнему в такой… в реалистической манере пишешь, да?
Варя кивнула.
– А вот это и неправильно! – воскликнула Кристина.
– Почему? – не поняла Варя.
– Потому что сейчас уклон идёт в сторону деградации.
– Деградации?
– Ну да! Сейчас людям хочется чего-то простого… Как можно проще. Как в Европе, понимаешь? Тенденция сейчас такая – общемировая: и цивилизация упрощается, – ну, и искусство, соответственно, тоже… Проще надо быть, – тогда к тебе люди потянутся. И покупатели в первую очередь.
– Для совсем тупых картины писать, – так, что ли? – недовольно нахмурясь, уточнила Варя.
– Конечно, – невозмутимо ответила Кристина. – А как же?! Тут уж одно из двух: или выпендриваться, или на хлеб зарабатывать.
– Ну, нет… я так не могу... – отрицательно помотала головой Варя. – Не умею я этого, понимаешь?
– Не может быть! – сурово ответила Кристина. –Всё ты умеешь, – только не хочешь. И очень жаль! Так бы сейчас знаешь, как уже процветала!..
– Да ну… – недоверчиво отмахнулась Варя. – Давай лучше коньяк допьём… Тут совсем немного осталось…
– Давай, – согласилась Варя.
Увешанный бантиками пудель Жорик вдруг громко и требовательно залаял из своего угла.
– Ой, мне же его покормить надо! – спохватилась Кристина. Она тут же вспорхнула и понеслась на кухню.
Пока Кристина кормила Жорика, Варя Пичугина крепко задумалась над словами приятельницы о том, что нужно писать проще… Она даже прикрыла глаза, пытаясь представить, как она стала бы писать что-то совсем новое для себя, в совершенно иной манере, – но неожиданно задремала.

КАКОЙ ХОРОШИЙ ДОМ

Наступила суббота. Она совпала с Вариным дежурством в Музее игрушек. На этот раз ни одного посетителя до самого обеда не было. И неудивительно: денёк выдался хороший, солнечный, все, кто мог, разъехались по дачам; ну, а кто и не мог уехать за город, те, видимо, игрушками не интересовались… От нечего делать Варя достала из сумки большой лист бумаги и стала рисовать угольным карандашом прямоугольники… Потом присмотрелась и решила объединить прямоугольники рамкой – получился многоквартирный дом… Тогда Варя решила придать дому более определённые формы… Она стала по памяти рисовать один новый дом, который недавно видела из окна маршрутки. Дом был не совсем обычного вида, таких в городе было ещё немного – их начали строить недавно…
На этот раз обедать в кафе «Три ступеньки вверх» Варя не пошла: вдруг снова встретит там Антона Антоновича… Хотя на самом деле такая вероятность была ничтожно мала: во-первых, потому, что – выходной, во-вторых, потому что у Рукавишникова есть дача… Но всё равно в кафе Варе идти не хотелось… К тому же у неё с собой было несколько бутербродов и чай в термосе.
Отложив в сторону набросанное на скорую руку изображение многоквартирного дома, Варя принялась за бутерброды. Сначала съела тот, что с колбасой, потом тот, что с сыром. Вернее, съела один сыр, а булку оставила – наелась. Она открыла входную дверь, выглянула на улицу и поискала глазами голубей, чтобы скормить им булку… Но ни одного голубя поблизости не оказалось. Варя нагнулась, чтобы положить кусок булки на асфальт рядом с дверью… А когда разогнулась, увидела, что рядом с ней стоит женщина средних лет с невероятно яркими рыжими волосами. «Надо же, как она тихо подошла!..» – удивилась Варя и с любопытством посмотрела на незнакомку. Это была не первой молодости женщина, – хотя чувствовалось, что энергии в ней хоть отбавляй. Статная, – впрочем, может быть, чуть-чуть полноватая. Плечи посетительницы укрывал белый платок с большими ярко-красными розами. Юбка – прямая, длинная, в синюю клеточку, а блузка – зелёная, впрочем, блузку из-за платка с розами почти не видно. Сразу бросились в глаза ярко-зелёные с редкими белыми крапинками ногти гостьи. Причёска какая-то нелепая: негустые, собранные в пучок волосы, совсем растрепались и торчали во все стороны, точно иглы дикобраза.
– А у вас тут что? – в свою очередь окинув Варю быстрым и оценивающим взглядом, спросила рыжая женщина.
Варя машинально оглянулась на дверь.
– А у нас тут Музей игрушек, – объяснила она. И без всякого энтузиазма, впрочем, очень вежливо предложила: – Заходите.
– Пожалуй, – неожиданно согласилась женщина. Видимо, ей нечем было заняться, а надо было как-то убить время. Варя посторонилась, пропуская неожиданную посетительницу вперёд, потом вошла за ней… Женщина остановилась в коридоре и огляделась:
– А это у вас что? – снова спросила посетительница и проворно, без спросу подняв со стула Варину картинку «Дом с окошками» стала внимательно её рассматривать.
– А… да это ничего… так… Это просто большой дом с окнами, – пояснила Варя.
– Да ведь это мой дом! – с жаром воскликнула рыжая дама с зелёными ногтями. – Я живу в таком же точно!
– Надо же… – вежливо удивилась Варя.
– А она что – музейная?
– Кто «она»? – не поняла Варя.
– Ну, картинка эта, – она музейная?
– Да нет… ничья… Моя, то есть, – пожала плечами Варя.
– А сколько стоит? – не отставала дама.
– Билет в музей? – уточнила Варя.
– Да нет, этот рисунок с домом… С моим домом…
– А… м-м… – Варя замешкалась с ответом.
– У меня с собой только тысяча, – порывшись в сумке, сказала дама. – За тысячу отдадите?
– А… конечно! – очень обрадовалась Варя, но вдруг осеклась и внимательно и недоверчиво посмотрела на даму.
– А вы ещё что-нибудь нарисовать можете? – спросила дама.
– Ну… я вообще рисую… я…
– Художник? – догадалась дама.
– Можно и так сказать, – не слишком уверенно пробормотала Варя.
– А меня нарисовать можете?
– Вас? – внимательно посмотрев на даму, переспросила Варя. Она неожиданно вспомнила печальную историю с портретом депутата Мордасова и осеклась: – Я могла бы попробовать, но…
– Так давайте, попробуйте! – оживилась дама. – А вы когда можете? Завтра днём можете?
– Завтра? Завтра у нас что, воскресенье? – переспросила Варя. – Завтра, кажется, могу.
Завтра её должна заменить сменщица.
– Тогда приходите ко мне домой, хорошо? – предложила дама. – Вот моя визитка… вон там видите, синенькими буквами – это мой адрес…
– Василевский остров… – вслух прочитала Варя. Вспомнив, что депутат Мордасов тоже живёт на Васильевском острове, она вздрогнула.
– Вы в два можете? Или вам удобней в четыре?
– Пожалуй, в четыре удобнее…
– Так я вас жду! – обнажив крепкие белые зубы, улыбнулась дама.
– Ну, хорошо… – кивнула Варя.
Дама вытащила из сумочки деньги.
– Спасибо, – точно не веря своим глазам, художница вертела в руках бумажку.
Зажав под мышкой свёрнутый в рулон рисунок, рыжая дама удалилась.
Варя смотрела ей в след и думала: «Надо же! Взяла и купила мою работу… такую сырую… такую примитивную… Да в общем-то никакую! Купила только потому, что она напоминает ей её собственный дом… И ладно – был бы какой-нибудь особенный дом… Странно, однако, что я не заметила, как она подошла… У неё, несмотря на далеко не хрупкую комплекцию, почти бесшумная походка…»
Варя внимательно посмотрела на визитку и про себя прочитала: «Мыловарова Виолетта Олеговна, генеральный директор ООО ААТРУЛАТ». Что это ещё за оооааа… впрочем, нужды нет… какая мне разница, где эта Виолетта Олеговна работает?.. Важно, что она купила у меня рисунок, да ещё и заказала свой портрет.
«Ура!» – мысленно воскликнула Варя. Кажется, небо потихоньку начинает проясняться!

РИСУЙ ИХ КРАСИВЫМИ

По дороге домой Варя зашла в магазин купила себе и Барону колбасы и сосисок, потом несколько бананов и торт. Торт был большой и выглядел очень аппетитно. Барон тортов не любит, одна я его не съем, а если съем, то сразу раздамся, как бочка… Спрашивается, зачем только купила? «Надо позвать кого-нибудь в гости», – решила она. Но кого? Гоша Гармошкин, по словам Лили-Бабочки, ушёл в очередной загул… Сама Лиля выходные проводит у своего Жорика… А Эдик Флоксов? А, да ну его… Вдруг Варя вспомнила: Кристина! Кристина Лопаткина. У неё как раз муж в командировке, а мозг, по её же собственным словам, перегрелся от непосильной работы, – вот кого бы хорошо пригласить… Интересно, дома она сейчас?
Придя домой и наскоро перекусив, Варя позвонила Кристине.
Кристина очень быстро подняла трубку:
– Варя, это ты?! Привет!
– Узнала? – польщённо переспросила Варя.
– Конечно, – весело отозвалась Кристина.
– Слушай, ты как сейчас, свободна?
– Прямо сейчас?.. В общем, да, свободна, а что?
– Да просто у меня тут торт есть, – кажется, очень вкусный… и большой слишком… Ещё есть сосиски и…
– Сосиски? Ха-ха-ха! Да с меня и торта будет достаточно… А торт какой? – Кристина была заинтригована.
– Сейчас, – сказала Варя, – сейчас прочитаю…
Она поднесла крышку от торта поближе к глазам.
– Шоколадный бисквит… орешки… шоколадная глазурь…
– Хватит, хватит, – прервала Кристина. – Кажется, то, что надо… Но только вот сладкое на ночь…
– Да мы же понемножку… попробуем только… а остальное потом доедим, хоть завтра…
– Правильно, завтра же воскресенье. Правда я тут голову покрасить хотела… Слушай, а может, я к тебе завтра приду, а?
– Завтра? – переспросила Варя. – Ну, можно, только… – Она вспомнила что на завтра ей назначила встречу потенциальная заказчица портрета, Виолетта Олеговна… – Только если завтра, то в первой половине… Во второй у меня встреча…
– В первой? – обрадовалась Кристина. – Да, пожалуйста, хоть в пять утра!
– Ну, не в пять, конечно, но… Приходи в двенадцать! Можешь?
В воскресенье в двенадцать Кристина уже была у Вари. Обычно приветливый и дружелюбный Барон придирчиво и строго обнюхал Варину приятельницу. Потом, подойдя к гостье совсем близко, пёс громко фыркнул. От неожиданности Кристина отпрянула.
– Чего это он? Он у тебя злой, что ли?
– Нет, что ты! Это, наверное, от тебя твоим Жориком пахнет…
– А, точно, – сразу успокоилась Кристина. И похвалила: – Красавец! Прямо как конь! Боль-шу-щий!
Барон, услышав, что Кристина его похвалила, обернулся и, снисходительно взглянув на неё, вежливо вильнул хвостом.
Потом они стали пить чай с обещанным шоколадным тортом.
– М-м… ка-а-к вкусно, – аккуратно поддевая ложечкой маленькие кусочки торта, то и дело произносила Кристина… – Ну прямо не зря пришла! Слушай, а что это у тебя за встреча такая сегодня? Что, появился кто-нибудь на горизонте?
– Да нет! – махнула рукой Варя. – Это другое! Понимаешь, сижу я вчера на работе… народу хоть шаром покати… И тут вдруг заходит одна женщина… Рыжая, волосы во все стороны торчат, а ногти зелёные… Нос, вроде бы слегка великоват, а в остальном…
– Да что ты мне про какой-то нос то рассказываешь?! – слегка возмутилась Кристина. – Причём тут нос?
– Да как же «причём тут нос»? – в свою очередь нахмурилась Варя. – Она же мне свой портрет заказала! Как раз нос тут очень даже причём…
– Ах, вот оно что?! Ну, так это же совсем другое дело… И что же нос? Какой он у неё? И как она вообще на тебя вышла? – заинтересовано расспрашивала Кристина.
– Да нос в общем, как нос… Правда, крупноват немного, но в целом ничего, нормальный … А вышла она на меня как? Да никак. Случайно…
– Надо же! Но это же здорово, Варя! Напишешь портрет, ей понравится, а там глядишь она ещё что-нибудь закажет, а потом твоим постоянным клиентом станет… И ещё кому-нибудь тебя порекомендует… А что?!
– Ох, да, это хорошо было бы… – мечтательно вздохнула Варя и вдруг погрустнела. – Да вот только… страшновато мне что-то…
И она рассказала подруге историю мордасовского портрета.
– Да, неприятно, – поморщилась Кристина. – Ну, ты же знаешь, их такими, как в жизни, рисовать нельзя!.. Им же всем иное нужно… Вот сидит, например, перед тобой какой-нибудь – привередливый, противный, невоспитанный… Свин в человеческом облике! А ты из него возьми и красавца сделай. Это ведь, Варя, совсем, как в песне: «Глупцу с три короба наврёшь, и делай с ним, что хошь…» Мой тебе совет – рисуй их красивыми!.. А вообще-то, с другой стороны, в этом есть какая-то правда…
– Какая правда? – не поняла Варя.
– Всем хочется выглядеть не такими, как в жизни, а приукрашенными. Даже если и нас с тобой взять: у тебя, например, сегодня синяки под глазами…
– Как? – встрепенулась Варя и прикоснулась руками к глазам, потом к щекам. – Разве?
– Да нет, небольшие совсем… только тень лёгкая… – махнула рукой Кристина. – Но, если бы тебя сегодня кто-нибудь рисовал, – ты бы захотела, чтобы эта тень под глазами на твоем портрете была?!
– Не-е-т, – задумчиво покачав головой, согласилась Варя. – Не хотела бы…
– Ну вот! – торжествующе заключила Кристина. – Также и все… Все хотят на портрете выглядеть лучше, чем в жизни!..
– А ведь и правда, – задумчиво покачала головой Варя.
– Так ты смотри, хоть на этот-то раз не опростоволосься! Она что, эта заказчица твоя…
– Виолетта Олеговна, – подсказала Варя.
– Ну, не важно… Она вообще как, – симпатичная?
– Ну… даже не знаю… У неё черты лица грубоватые… Не идеал красоты…
– А ты, наоборот, – сделай из неё писаную красавицу!.. Всё лишнее убери, а чего нет – добавь… Не мне тебя учить. Хотя, может быть, как раз и мне, – неожиданно добавила Кристина. – Нет, рисуешь то ты, конечно, классно…Мне ещё в училище, твои работы ужасно нравились! Чёткие такие… Только вот… Я, кажется, говорила: манера письма у тебя уж слишком реалистическая!..Не любишь ты жизнь приукрашать!
– Правда, – подумав, ответила Варя. – Кажется, так и есть…Не очень-то я украшательство люблю… Только теперь, после случая с депутатом, кажется мне, что ты, Кристина, пожалуй, права. Надо иногда и приукрашать… Хотя, подожди! Ты ведь в прошлый раз совсем иное говорила: что, мол, надо упрощать! Разве нет?
– Так ведь одно другому же не мешает! – бодро ответила Кристина. – И украшать, и упрощать! Разве это так уж трудно? Тем более для человека по настоящему талантливого!..
– Ну, не знаю, не знаю, – недоверчиво покачала головой Варя.
– Ты знай, на часы посматривай! Не заболтайся! А то как бы твоей заказчице…
– Виолетте Олеговне, – подсказала Варя.
– Виолетте, Виолетте… Как бы ей без портрета не остаться!.. И смотри же, Варя, – заботливо повторила Кристина, – главное не забудь: рисуй их красивыми!..

ЗОВИТЕ МЕНЯ КАРМЕЛИТОЙ



Дом Виолетты Олеговны на Васильевском острове, и в самом деле, оказался как две капли воды похож на дом, который недавно от нечего делать нарисовала Варя. Дом, как дом, – только что очень новый. Внутри парадной – удобная, не крутая лестница и мощный, надёжный по виду лифт, которым, впрочем, Варя не воспользовалась. Захотелось подняться на шестой этаж пешком. Окна в пролётах лестницы выходили во двор. Тоже, в общем, двор как двор: качели, песочница, несколько скамеек без спинок…
Она вошла в просторную и светлую двухкомнатную квартиру Виолетты Олеговны Мыловаровой. Обои в комнатах были разноцветные: одна была решена в зелёных тонах, другая – в кричаще-красных. «Прямо как в пожарной машине», – подумала Варя. Вся верхняя половина стен в обеих комнатах была увешана всякой всячиной: декоративными тарелками разных размеров, керамическими рыбками или птичками, тряпичными куклами с растрепанными, как у хозяйки, волосами… Тут же на стенах висели давным-давно устаревшие календари разных лет, которые, кажется, просто забыли снять…
Виолетта Мыловарова предложила Варе пушистые жёлтые тапочки и, лишь мельком, показав ей красную комнату, провела гостью в зелёную, которая была поменьше и потемнее красной. Занавесок на окне этой комнате почему-то не было. «Наверно забыли повесить».
– Хотите омлет? Омлет с шампиньонами и красным луком? – со смаком произнося каждое слово, предложила Виолетта Олеговна.
– С шампиньонами и луком? – удивилась Варя. И, вместо того, чтобы отказаться, (визит всё-таки предполагался исключительно деловой), неожиданно согласилась.
Довольно прищурясь, Виолетта Мыловарова отправилась на кухню. Варя стала внимательно осматривать зелёную комнату. Здесь на стенах кроме декоративных тарелок, чайных кукол и старых календарей висели – плюшевый медведь и огромная пластмассовая муха серого цвета… «Бр-р!.. – поёжилась Варя, с неприязнью смотря чудовищное насекомое. – До чего же противная!..» И тут же и комната, и кресло, в котором Варя только что чувствовала себя так хорошо и уютно, показались ей нелепыми и неудобными.
Из кухни вернулась Виолетта Олеговна, принесла две наполненные омлетом тарелки и радостно улыбаясь, водрузила их на стол.
– Вот… – сладким голосом проворковала хозяйка, и тут же изобразила вежливый испуг. – Ой! А про перчик-то я совсем забыла! Сейчас принесу, извините…
– Не надо перчика, и так хорошо! – с удовольствием вдыхая приятный аромат омлета, возразили Варя. Но Виолетта уже поспешила на кухню.
«Надо же, и деловая женщина, и в то же время готовить любит…» – легонько пробуя вилкой сочный омлет, удивилась Варя. «Интересно, сколько ей лет? Кажется, она меня старше… лет примерно на десять, а может и на пятнадцать…
– Ну вот, – поставив на стол перечницу, довольно произнесла Виолетта. – Она уселась напротив Вари.
– За знакомство! – неожиданно подняв вверх красивую серебряную вилку, сказала Виолетта Олеговна. Варя не выдержала и рассмеялась.
– За знакомство! – тоже подняв вверх свою вилку, в тон хозяйке произнесла она. И подумала: «А что? Она мне нравится, с ней просто…» Не успела она это подумать, как взглянула на хозяйку и мысленно осеклась. Сквозь дежурную приветливость на лице Виолетты Олеговны проступило строгое, напряжённое внимание: она словно рентгеном просвечивала гостью своим взглядом. Варя опустила глаза и принялась за омлет. Хозяйка сделала тоже самое. Скоро с угощением было покончено.
– Между прочим, Варя, вы можете называть меня Кармелитой! – отодвинув в сторону пустую тарелку и вытерев рот разноцветной салфеткой, неожиданно предложила хозяйка.
– Кармелитой?! Почему?
– Это звучит романтичнее, – объяснила хозяйка. – К тому же, вы ведь будете меня рисовать…
– М-м… – Варя задумалась. – Так в моей трактовке вашего образа, вы предлагаете мне оттолкнутся от имени Кармелита?
– Верно, верно! – обрадовалась Виолетта Олеговна. – Кармелитой меня и в школе, и в институте звали… Не все конечно, но…
– А можно… можно, я всё-таки буду назвать вас Виолеттой? – спросила Варя. – И Кармелитой, конечно тоже буду, но только про себя… – с несвойственной ей хитростью предложила Варя, с досадой подумав: «Вот и причуды начались…»
– В уме Кармелитой, а вслух – просто Виолеттой? – переспросила хозяйка, немного помолчала и разрешила: – Хорошо, пусть будет так… А у вас-то, Варя, неужели нет псевдонима?!
– Нет!
– Странно, – покачала головой Виолетта и повторила: – Странно…
Потом внезапно встала из-за стола.
– Ну что, Варя, не пора ли заняться портретом?!
– Давайте, – согласилась художница.
– Тогда перейдём в другую комнату, там удобнее.
И они перешли в Красную комнату

В КРАСНОЙ КОМНАТЕ

Красная комната, в которую они переместились, и в самом деле, оказалась просторнее, – но и здесь стены были сплошь завешаны всевозможными бездеклушками…
Варя разложила мольберт, приготовила бумагу и карандаши, попросила хозяйку усесться поудобнее и начала делать наброски… Она старалась ни на минуту не забывать, что рисовать хозяйку следует непременно лучше, чем в жизни. Слегка великоватые и не слишком красивой формы уши Виолетты нужно сделать поаккуратнее и поменьше; крупноватый нос – тоже немного уменьшить… Ярко-рыжие, вечно собирающиеся в неаккуратные спутанные пряди волосы, нужно, так сказать, причесать…
Когда несколько набросков было готово, Варя показала их хозяйке.
Виолетта несколько минут внимательно рассматривала рисунки, а потом, отложив их в сторону, заявила:
– Н-е-е-т… Я понимаю: это всё подготовительная работа, но… Сдаётся мне, вы хотите делать что-то совершенно традиционное, обыкновенное… А мне бы хотелось…
Она надолго замолчала.
– Чего? Чего именно? – напряглась Варя.
– Хотелось бы чего-то яркого… Может быть, вызывающего… Во всяком случае – нестандартного…
– Не-стан-дарт-ного… – спокойно и жёстко повторила Варя. Жёстко, потому что после недавнего столкновения с депутатом Мордасовым, она всё это время подсознательно подготовилась к бою. А ещё, наверное, потому, что видела: почти все сделанные ею наброски, – все девять, – получились определённо хорошими. Варе вдруг стало ясно: Виолетта и сама не понимает, чего именно она хочет. На память снова пришёл капризный депутат Мордасов вместе с его крикливой женой.
– Уточните, пожалуйста, чего именно вы хотите? – глядя прямо в глаза Виолетте, жёстко и серьёзно попросила Варя. – Если вы, конечно, знаете, чего вы хотите…
– Как вы сказали?! Знаю ли я?! – Виолетта даже привстала со своего стула, но тут же задумалась и закончила уже не столь уверенно: – Я… конечно… я знаю…
– Тогда, пожалуйста, Виолетта Олеговна, сделайте так, чтобы и я это знала!
Тут Варя подумала, что, пожалуй, перегнула палку. Она вдруг вспомнила, что у неё уже лет сто не было никаких заказов, и в доме совершенно не осталось денег… Ещё раз взглянув растерянное лицо Виолетты Олеговны, она отметила, что заказчица, что ни говори, нисколько не похожа ни депутата Мордасова, ни на его крикливую жену. И вдруг госпожа Мыловарова показалась Варе даже милой.
– Так что же? – переспросила Варя уже гораздо более мягким тоном. Она чувствовала, что неожиданно для себя овладела ситуацией, по крайней мере, на какое-то время. Может быть, ей сейчас попытаются объяснить, чего именно от неё хотят.
– Ну… Мне бы хотелось… – слегка почесывая щёку зелёным ногтем, проговорила усиленно соображавшая Виолетта. – Чтобы это был с одной стороны узнаваемый, а с другой… м-м… не вполне узнаваемый портрет… Такой знаете…
Виолетта нахмурилась, почесала указательным пальцем лоб, потом так же задумчиво потрогала по очереди уши… И замолчала.
– То есть вам бы хотелось, чтобы, глядя на ваш портрет, вас было бы трудно узнать?! – уточнила Варя.
– Ну, не то, чтобы… но, в общем, да… То есть, если бы не все узнавали меня внешне, зато всем бы сразу становилась ясной моя… как бы это выразиться?.. Моя внутренняя, так сказать, сущность…
«Интересно, как же я могу в портрете передать суть человека, когда совсем его не знаю? Я же вижу её второй раз в жизни!» – подумала Варя. И сказала:
– Хорошо, Виолетта Олеговна. Я тогда, если не возражаете, возьму с собой эти несколько набросков, которые вам не понравились… Мне они пригодятся, потому что на них вы, по-моему, получились достаточно точно… А дома я постараюсь начать работу в совершенно иной манере… На этот раз, учитывая ваши новые пожелания… Хорошо?
– Хорошо. Хорошо, Варвара, правильно! Давайте так и сделаем! – обрадовалась Виолетта. Она внезапно обнаружила в художнице характер, и это её немного озадачило; но, с другой стороны, безвольных людей генеральный директор заведения со странным названием ООО ААТРУЛАТ тоже не любила.

РОМАНТИЧНЫЙ ОБРАЗ


Дома Варя тут же принялась за этюд, – она решила сделать его гуашью. Ей очень хотелось изобразить Виолетту Олеговну именно так, как та просила. Конечно, в своей новой работе Варя ни в коем случае не пыталась передать внутреннюю суть заказчицы, по той простой причине, что суть Виолетты Олеговны Варе до сих пор узнать не привелось. Пока же, смотря на госпожу Мыловарову, Варя видела перед собой довольно статную, не слишком красивую, хотя и не лишённую некоторого обаяния женщину, – скорее всего, одинокую и наверняка с причудливым вкусом… Без сомнения, кроме вкуса, Мыловаровой ещё чего-то не хватало… Впрочем, как всем нам.
Опираясь на несколько довольно точных набросков, Варя старалась изобразить свою модель как бы издали, сознательно размывая и приглушая яркие и чёткие черты Виолетты. Образ получался совсем другой.
Варе казалось, что во всём облике, в выражении лица Виолетты присутствуют с одной стороны – ум и некоторая жёсткость натуры, а с другой – растерянность и даже неуверенность. Странное, конечно, это было сочетание; возможно, в таком противоречии как раз и отражалась истинная суть заказчицы… Но в новом этюде можно было бы избежать этой непонятной разнородности.
В новом этюде облик Виолетты становился всё более загадочным и романтичным. В жизни Варя ничего подобного не наблюдала, но, если она правильно поняла, таково и было пожелание заказчицы.
«Ладно, посмотрим, – закончив этюд и критически осмотрев его, решила Варя. – Какой ни будет реакция Виолетты, а для меня главное – не расстраиваться и не паниковать. Если заказчице снова не понравится, что ж… напишу новый… Если только ей не захочется сменить художника… Хоть бы не захотелось!.. Безработных художников сейчас хоть пруд пруди». Вспомнив, как она вместе с одним таким художником, Митей Петровым, ещё недавно мерзла у Петропавловской крепости, Варя глубоко вздохнула.
Услышав печальный вздох хозяйки, пёс Барон широко и громко зевая, вышел из своего угла, подошёл к Варе и, в порыве сочувствия, взгромоздил ей на колени свои огромные лапы.

ВСЕ КАК У ПИКАССО, ТОЛЬКО БЕЗ КРАЙНОСТЕЙ

На этот раз Виолетта встретила Варю в длинном сереньком, невзрачном, к тому же видавшем виды халате. «А ей и в самом деле больше идут яркие цвета», – невольно про себя отметила Варя.
– Не успела переодеться, – перехватив случайно брошенный Варей критический взгляд, пояснила Виолетта. – К тому же, я тунец сейчас жарила… вот только-только успела дожарить… Просто обожаю тунец!
– Тунец, – зачем-то машинально повторила Варя.
– Кстати, вы рыбы хотите? – предложила Виолетта.
– Нет, спасибо, – отказалась Варя.
Мыловарова снова провела Варю в красную комнату. Хозяйка и гостья уселись по разные стороны стола. Варя достала из папки и протянула Виолетте новый этюд, написанный на картоне гуашью. Заказчица долго, не отрываясь, смотрела на картон. По выражению лица Виолетты Варя тщетно пыталась угадать, нравится хозяйке работа или нет, но лицо Виолетты вдург застыло и так долго не менялось, что можно было подумать, будто она спит с открытыми глазами.
– Нет, – наконец сказала Мыловарова. Ни возмущенно, ни гневно, ни жёстко сказала, а просто – «нет».
– Почему? – тем же тоном спросила Варя.
– Мне бы хотелось видеть нечто другое.
«Да что же?! Что именно?» – Варя едва не выкрикнула это вслух. «Как же трудно работать с людьми, которые сами никогда не знают, чего хотят!»
Но вместо этого художница вздохнула, быстро собралась и уже спокойно спросила:
– Так что же именно вам хотелось бы видеть?
– Понимаете, мне бы хотелось видеть… во-первых, буйство красок…
– Как у Ван Гога? – уточнила Варя.
– Что-что? – глаза Виолетты загорелись, вся она вдруг оживилась… – А почему бы и нет? Пусть будет как у Ван Гога…
– Так. – Варя сделала глубокий вдох и выдох: – Так. Буйство красок. Понятно. А ещё что вы хотите увидеть? Кроме буйства?..
– Как, что увидеть?.. Себя, конечно. Это же портрет всё-таки…
– Разумеется, – кивнула Варя. – Ну, а в каком именно виде?
– Понимаете… – Виолетта задумчиво почесала лоб остреньким зелёным в белую крапинку ногтем… – Я тут недавно была на одной выставке… Там было очень много работ Пикассо…
– Хотите быть изображённой в виде куба?! – неожиданно вырвалось у Вари. Она тут же прикрыла рот ладошкой, как будто это теперь могло помочь удержать опрометчиво вырвавшиеся слова.
– Ну почему же, в виде куба? – по-детски обиделась Виолетта. – Нельзя же так утрировано!.. Но по ощущению – да… где-то близко…
Надо сказать, что чуть ли не единственная кубическая работа Пикассо, которая нравилась Варе, был «Натюрморт со скрипкой». Вообще же картины Пикассо, исключая, разве что, написанные в его «голубой период», она просто терпеть не могла.
– Значит, вам особенно близка эта творческая манера? – уточнила Варя. – И вам бы хотелось, быть изображённой подобным образом? Так сказать, стилизуем портрет под Пикассо?
– Нет, ну что вы, что вы!.. – энергично замахала руками хозяйка. – Это была бы совершенная крайность!.. Вы только представьте себе: в одном углу холста – ухо, в другом – нос!.. Бр-р!..
Хозяйка поёжилась и сделала ужасную гримасу…
– Понятно! Вам хотелось бы, как у Пикассо, только без крайностей, – или, как у Ван Гога, только без безумства… – скрывая усмешку, проговорила Варя.
– Да как вам сказать… – снова задумалась хозяйка и ещё раз почесала лоб зелёным в белую крапинку ногтем.
– Всё ясно! – воскликнула Варя, хотя ясно ей было только одно: случай трудный. – Ну, а обстановка? Какой делаем фон? В какой манере?
– Обстановка? – переспросила Виолетта. Её, по-видимому, вдохновила неожиданная понятливость Вари. Художница, наконец-то, начала схватывать пожелания Виолетты, на лету, ещё до того, как они успевали оформиться. «Мысль – она ведь, что птичка: если её сразу не ухватишь, может и улететь!»
– Фон, пожалуй, будет каким-нибудь таким… – вслух размышляла Виолетта.
– Экзотичным? – переспросила Варя. – Как у Гогена, например?
– Ну… Гоген, Гоген… Погодите-ка… дайте вспомнить… Там у него, вроде, были пальмы… океан… да? Отлично! Почему бы и нет! Пусть, будет как у Гогена.
– Я поняла, – покачав головой, сказала Варя. И подумала: «Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».
– Так значит, вы согласны? – с радостным ожиданием спросила хозяйка. – Согласны попробовать ещё раз?
«А что мне остается?..» – подумала Варя. Что мне ещё остается, если кроме отчаянных психопатов заказы теперь никто больше не делает… А жить-то как-то надо… Ведь надо же!.. И сказала:
– Конечно. Почему бы нет. Интересное такое, необычное предложение… Согласна, да.


ПАЛКА-ПАЛКА,ОГУРЕЧИК...

«Приходи ко мне не верхом, не пешком; не голой, не одетой; ничего не приноси, но и не без подарочка!..»
Из русской сказки

И по дороге на работу, и в музее, и возвращаясь домой, Варя всё думала и думала о том, как бы ей получше изобразить Виолетту, как бы угодить заказчице.
Во время прогулки с Бароном ей показалось, что идея, наконец, созрела, и дома Варя достала из шкафа альбомы импрессионистов, внимательно рассмотрела репродукцию за репродукцией, а потом принялась рисовать…
При этом в голове её всё время вертелись слова из старой сказки, читанной в детстве: «Приходи ко мне не верхом, не пешком…» Варе казалось, что Виолетта Мыловарова загадала ей подобную загадку. Ведь нужно же умудриться нарисовать заказчицу похожей и в то же время неузнаваемой… И чтобы картина отличалась буйством красок и экзотическим фоном…
Варя сначала сделала один набросок карандашом, потом другой… Она уже наловчилась рисовать Виолетту. Кажется, рука сама запомнила черты и контуры лица заказчицы… «Буйство красок!..» – вспомнила Варя. Она отложила в сторону угольный карандаш и разложила перед собой акварельные краски… На этот раз она изобразила Виолетту на фоне ярко-голубого моря и пальм…
Зазвонил телефон.
– Да, – нетерпеливо произнесла Варя.
– Привет! Это я!
Это был Гоша Гармошкин. Обычно, когда он звонил, Варя радовалась, хотя и старалась, чтобы её радость не бросалась в глаза. Но на этот раз радость не посетила её: ей очень хотелось без помех закончить очередной этюд…
– Привет, привет, Гоша, – быстро ответила она.
Гармошкин тут же почувствовал, что ему не рады.
– Ты что? Занята?
– Занята, занята… – скороговоркой произнесла она.
Гоша обиженно замолчал.
– Ну что? Гоша! – раздраженно сказала она. И подумала: вот ведь – пуп земли, дыхание планеты! Звонит не вовремя, да ещё и молчит по полчаса!
– Ты там не одна, что ли? – и Гоша напряжённо засопел в трубку, ожидая ответ.
«Можно подумать, тебя это и вправду волнует…» – пожав плечами, подумала Варя.
– Не одна, не одна, а… с Бароном! – ответила она вслух, в душе потешаясь над Гошиным сопением. Но, взглянув на открытые краски и недорисованный этюд, тут же раздраженно спросила: – Гоша, ты что, сам не чувствуешь, что я занята? Работаю я, понимаешь?
– Работаешь?! Гм… ну ладно, – вздохнул Гармошкин, ещё немного посопел и миролюбиво попрощался: – Ладно, тогда пока…
– Пока, – тоже миролюбиво сказала она и тут же снова вернулась к работе. Сделала ещё один этюд… и ещё один… и ещё… Потом, наконец, почувствовала, что устала. Требовавшая выхода творческая энергия выплеснулась и иссякла…
– Уф! – сказала она. – Уф! Кажется, всё…
Села на диван и стала один за одним внимательно рассматривать этюды, время от времени удовлетворённо кивая:
– Этот вот, вроде, ничего… Этот… м-м… всё-таки похуже… Этот… а этот, да, определённо неплох!.. Этот…
Собрав в стопочку и отложив в сторону новые работы, она несколько минут просто сидела на стуле, бессмысленно смотря в потолок и, как будто, ни о чём не думая… Потом вдруг выпрямилась и вздрогнула: «А вдруг Виолетте снова ничего не понравится?!»
В досаде она достала из письменного стола новый лист бумаги, вытащила циркуль, треугольник и зачем-то ещё трафарет с буквами и цифрами.
Варя уселась за письменный стол и сначала циркулем очертила круг – он будет означать лицо, – потом, сузив размах циркуля, пририсовала к лицу уши… Потом, при помощи стирательной резинки и карандаша, она чуть-чуть подправила контуры лица и ушей… Потом скупыми, решительными штрихами нарисовала на идеально круглом лице глаза, нос и брови. Пририсовала шею, потом волосы…
Варя посмотрела на то, что у неё получилось, и со смехом произнесла: «Палка-палка, огуречик – получился человечек!»
Варю до того рассмешил получившийся рисунок, что она не поленилась, взяла акварельные краски и всё это безобразие ярко раскрасила… Лицо модели стало ярко-розовым; уши тоже розовыми, только чуть побледнее; волосы – ярко-оранжевыми… На заднем фоне Варя нарисовала несколько больших пальм с жёлтыми стволами и ядовито-зелёными листьями… «Здесь явно не хватает моря…» – решила Варя и ровно по линеечке начертила линию моря… раскрасила это море густо-синим цветом… Затем, используя треугольник, она пририсовала к морю несколько зелёных волн, похожих на перевернутые галочки… «Теперь нужно солнце!» – вспомнила Варя. Она снова взяла циркуль и начертила солнце, а лучики от него тоже протянула по линеечке… Солнце стало пунцово-красным.
Варя взяла в руки своё новое творение, немного отодвинула его от себя, чтобы получше рассмотреть… Рисунок получился настолько смешной, что Варя, не удержавшись, расхохоталась… Пёс с любопытством заглянул в комнату…
– Подожди, подожди, Барон, – замахала на него рукой Варя.
Наконец, перестав смеяться, Варя ещё раз посмотрела на круглое, бледноухое лицо женщина на портрете, и поняла, что ещё не все краски использовала. Она снова взяла циркуль и принялась вычерчивать на шее своей модели крупные, плотно пригнанные друг к другу кружочки – бусы. Потом стала раскрашивать эти кружочки в яркие цвета… «Такие бусы когда-то были у моей бабушки, – вспомнила Варя. – Только она их никогда не носила – слишком безвкусные…» Раскрасив последнюю бусинку, она ещё раз взяла портрет в руки и подумала: «Сразу выбросить или потом? А, ладно, успеется! Потом выброшу… Пора с Бароном погулять!» Давно уставший наблюдать из коридора за творческим полетом хозяйки, пёс топтался, как конь, и нервно зевал: «Когда же ты, наконец, обо мне вспомнишь?!»
– Сейчас Барончик, сейчас! – Варя вскочила со стула, и, схватив пса за передние лапы, попыталась с ним покружиться. Барон разулыбался и с удовольствием взгромоздил свои толстые лапы Варе на плечи.
– Ой! – вскликнула Варя. – Ну ты и тяжёлый!
Пёс весело отпрыгнул в сторону.
– Всё, иду одеваться, сейчас пойдём! – пообещала Варя. Барон радостно поскакал в коридор…
Выходя из маленькой комнаты и думая уже о чём-то постороннем, Варя взяла со стола несуразный аляповатый портрет, ещё раз взглянула на него и машинально присовокупила к пачке остальных сегодняшних работ.
– Надо будет хлеб по дороге купить… И косточки для Барона… К тому же вермишель совсем закончилась! И рис… Надо же! В доме ни вермишелинки, ни рисинки! Дожили мы с тобой, Бароша!
Барон, сидя в коридоре на коврике, внимательно выслушал речь хозяйки, потом нетерпеливо клацнул огромными зубами и, быстро вскочив на лапы, схватил поводок, взгромоздил его хозяйке на колени и укоризненно на неё посмотрел: «Ну что ты сидишь?! Сама же говоришь – в доме хоть шаром покати! Пошли гулять!!!»
– Иду, иду, Бароша, – заторопилась Варя, – И погуляем… и в магазин зайдём… Сейчас, только кошелёк возьму…

Я ВЫБИРАЮ ЭТОТ!


– Вот! – сказала Варя, выложив перед Виолеттой все двенадцать различных вариантов её портрета. – Здесь – все! Выбирайте, пожалуйста…
И, с замиранием сердца, стала следить за сменой выражения лица заказчицы, когда та рассматривала сначала один, потом другой рисунок… Госпожа Мыловарова рассматривала рисунки долго, откладывала, потом снова брала в руки, отодвигала от себя, снова приближала… Варя даже устала наблюдать за ней и принялась смотреть в окно.
– Вот этот! – наконец выбрала заказчица. – Вот этот – лучше всех!
И с лицом, просиявшим от удовольствия, Виолетта протянула Варе выбранный, наконец, рисунок.
– Что это?! – изумилась художница. – Откуда это здесь?
– Что вы имеете в виду? – всем корпусом подалась вперёд Виолетта: – Что такое?
– Да это же… это же вообще не вариант! – воскликнула Варя. Перед ней был тот самый несуразный, цветастый, сделанный при помощи циркуля «шедевр», который она нарисовала, шутя, только чтобы передохнуть, снять напряжение от предыдущей работы.
И вдруг, переведя взгляд с рисунка на хозяйку дома, Варя поняла: «Виолетта не шутит! Ей действительно больше всего понравилась эта мазня. Более того, она его выбрала, как окончательный вариант!»
– Значит этот? – серьёзно взглянув на Виолетту, уточнила Варя.
– Да! – радостно закивала хозяйка. Она взяла из рук Вари разноцветный рисунок и значительным тоном произнесла: – Мне так нравится ваша манера работать, ваш стиль. Я его сразу отметила, когда увидела, как вы нарисовали мой дом. И теперь вижу: та же рука, то же мастерство! Тот же неповторимый талант!
«Прекрасно. Прекрасно, – с иронией подумала Варя. – Если эту случайно состряпанную мазню называть манерой, стилем!.. Талантом!..»
А Виолетта меж тем размышляла вслух с нарастающим воодушевлением:
– Думаю, я даже возьму этот портрет в Европу… Кстати, вы не слышали? Я на этой неделе отправляюсь в Германию. Там наш филиал представляет новые модели игрушек… Так вот… возьму этот рисунок с собой, покажу там нашим, так сказать, зарубежным друзьям… Думаю, им понравится… Думаю, им даже очень понравится…
«Ну… если у них такой же вкус, как у Мыловаровой… – скептически подумала Варя. – Вернее, если у них совсем нет вкуса…»
– Так, может, я тогда… пока вы не уехали, возьму его домой, чтобы окантовать? – спросила художница, окончательно осознав, что её рисунок уже выбран, – пусть он даже и самый нелепый из всех, которые она когда-либо делала.
– В смысле? А, это вы наверно рамку имеете в виду, да?
Варя кивнула.
Виолетта несколько секунд подумала, потом бодро, словно лошадь мотнула головой:
– Окантовка! Правильно! Только… хотелось бы чего-нибудь такого, знаете ли… попроще… подемократичнее в общем… Ведь в Европе, теперь вообще любят, что попроще… по-де-мо-кра-тич-нее!
«Ну, если подемократичнее, тогда ладно!» – стараясь больше ничему не удивляться, легко согласилась Варя.


ТЫ ПРЕКРАСНА, ЖИЗНЬ!

Виолетта Мыловарова настолько щедро расплатилась с Варей, что художница на радостях решила созвать всех своих немногочисленных друзей, чтобы отметить свой невероятный успех.
Впервые за долгое-долгое время, она чувствовала себя по настоящему счастливой. Выйдя из дома Виолетты, Варя точно впервые заметила, что на улице, оказывается, уже потеплело, и что солнце на небе, несмотря на приближающийся вечер, всё ещё яркое… Она вспомнила, что вот-вот наступят – или уже наступили? – белые ночи… И глубоко, всей грудью вздохнув, Варя подумала: «Как ты удивительна, как ты, и в самом деле, прекрасна, жизнь!»

Вечером соскучившиеся друг по другу приятели, собрались у Вари, – причём, все и сразу. Никто, по обычаю, не стал отговариваться внезапной занятостью, не стал настаивать на переносе встречи хотя бы на следующий день, как это бывало обычно.
Гармошкин и Лиля-Бабочка пришли одновременно, столкнувшись в дверях. При этом Лиля успела критически осмотреть Гармошкина и, отметив его мятые, коротковатые брюки, слегка поморщилась, – причём, постаралась, чтобы Гармошкин заметил её гримасу. Гармошкин, разумеется, заметил, но всем своим видом дал понять Лиле, что ему совершенно безразлично, что она о нём думает, – и ему на самом деле было безразлично.
Десять минут спустя пришёл Эдик Флоксов.
– Ну… расскажи мне о своём счастье! – как всегда с порога поприветствовал он Варю.
На этот раз Варя не потупила глаза, как делала это обычно, слыша флоксовскую присказку, но открыто и весело посмотрела в глаза друга. Эта старинная шутка сегодня её не раздражала.
– Вот-вот, правильно, Эдик! Пусть она и нам всем тоже расскажет о своём счастье! – задорно выкрикнула из комнаты Лиля-Бабочка.
Эдик Флоксов был как всегда неотразим – в элегантном бежевом костюме, светлой рубашке со стильными серебристыми запонками. На этот раз он принёс с собой четыре бутылки шампанского и коньяк. Когда друзья успели помыть руки и немного пообщаться с Бароном, снова раздался звонок в дверь.
– Кто это ещё? – удивленно вскинулся Гоша. – У нас вроде все дома…
– Я же совсем забыла!.. Я пригласила Кристину Лопаткину… Она с нами вместе училась, только на другом курсе, – скороговоркой пояснила Варя, быстро направляясь в прихожую.
Барон уже дежурил у двери, в недоумении ождая прихода нового гостя. Ему тоже казалось, что вся привычная кампания в сборе.
– Кто это – Лопаткина? – шёпотом спросила Лиля-Бабочка у Гоши, пока гостья здоровалась с Варей в коридоре. – Я что-то такой не помню…
– Я тоже, – пожал плечами Гармошкин.
Но, едва Кристина вошла в комнату, Лиля тотчас вспомнила:
– Неугомонная!
– Это, Лиля. Лиля-Бабочка, – на всякий случай напомнила Варя.
«Кажется, смутно припоминаю», – подумала Кристина, взглянув на Лилю, и вежливо сказала:
– Очень приятно.
Потом вопросительно посмотрела на Гошу.
– Гармошкин. Георгий, – не приподнимаясь со стула и смотря в сторону, буркнул Гоша. «Много их там ходило…в Мухе…» – без неприязни подумал он.
– Очень приятно, – повторила Кристина и, кажется, подумала то же самое.
– Эдуард Флоксов, – привстав со своего места, бархатным голосом представился Эдик.
Кристина взглянула на него, и в её взгляде мелькнуло восхищение: «Красив! И как это только я его сразу не заметила?..»
Варя принесла их кухни тарелки со студнем, большую миску салата оливье; Эдик открыл шампанское, коньяк и друзья начали пировать. Разговор за столом не умолкал ни на минуту. Говорили о погоде, которая кажется, наконец, наладилась, о недавних выставках, – обо всём.
– А жалко, Варя, что ты нам эту картину показать не можешь, – сказала Лиля-Бабочка. – Теперь её в Европу увезут, мы её и вовсе не увидим…
– Действительно, жаль, – согласился Эдик Флоксов. – Интересно было бы посмотреть…
Все дружно закивали головами.
– Да почему же не могу?! – весело возразила Варя. – Я вам сейчас ещё одну нарисую – точно такую же! Ту, виолеттину, я же всего за пять минут нарисовала.
– Как?! – почти хором выкрикнули Лиля и Кристина. – Правда, за пять минут?
– Правда, – подтвердила Варя. – Там работы не много было… Так хотите, я сейчас копию сделаю? Долго ждать не придётся!
– Хотим, хотим! – с задорным вызовом поддержали друзья.
– Думаете, я шучу, да? – в тон им ответила Варя. – Вот, посмотрите!
Она сбегала в соседнюю комнату за листом бумаги и красками, захватила циркуль и треугольник и, подвинув к подоконнику высокую табуретку, принялась рисовать. Гости же продолжали пир, время от времени весело поглядывая на хозяйку.
– Вот! – сказала Варя, закончив, и показала друзьям нехитрый разноцветный рисунок.
– Как? – даже привстал со своего места Эдик Флоксов. – Ты, конечно, шутишь, Варя?
Решив, что Варя и в самом деле очень весело пошутила, друзья заулыбались.
– Да нет же, я не шучу! Виолетта выбрала точно такой же рисунок.
– Ей в самом деле понравилось вот это… это разноцветное чучело?! – недоверчиво нахмурился Гармошкин.
– А, может быть, Виолетта и в самом деле такая, как здесь нарисовано!.. Откуда ты знаешь? – усмехнулась Кристина Лопаткина.
– Да ну! – махнул рукой Гаромошкин. – Не может быть! Чушь какая-то…
– Да говорю же вам: Виолетта выбрала именно такую работу… Хотя, у меня было приготовлено столько по-настоящему хороших рисунков…
– А может, она просто чокнутая, эта Виолетта? – серьёзно предположила Лиля-Бабочка.
– Да нет, ребята, в самом деле… – вступила в разговор Кристина Лопаткина. – Я вот сейчас присмотрелась… Это, видимо, не шутка… Она же свой портрет в Европу повезёт, а вы же знает, что в Европе сейчас всё что угодно называют искусством… Нужно только придумать название для нового направления в живописи…
– Направление «Кто во что горазд!» – рассмеялась Лиля-Бабочка.
– Можно и так сказать… Зачем усложнять работу художника? Чем проще, тем лучше. Главное, чтобы было ярко, колоритно, вызывающе…
– Ужас какой-то, – укоризненно покачал головой Эдик Флоксов. Чувствовалось, что ему как заядлому эстету, претит сама мысль о том, что может существовать подобное направление…
– А что, круто! – неожиданно возразил Гармошкин. – Я тоже так могу! Везите меня в Европу!
– А правда, давайте тоже попробуем! Давайте прямо сейчас устроим соревнование… Кто лучше нарисует!.. Давайте?! – внезапно воодушевилась Лиля-Бабочка.
– Давайте! – весело поддержала Варя. – Только вопрос «кто лучше?» сюда всё-таки не слишком подходит…
– Ну ладно, не «кто лучше?», а… – задумалась, подбирая слова, Лиля.
– «Кто круче?» – звонко хлопнув себя по широкому лбу, воскликнул Гармошкин. – Давайте так: «Кто круче!»
Все, кроме Эдика Флоксова согласились участвовать в соревновании. Пока друзья уносили на кухню пустые тарелки, рюмки и чашки, Эдик со скучающим видом отошёл к окну и принялся трепать по спине лениво разлегшегося на полу Барона. Барону, как и Эдику Флоксову, этот конкурс был не интересен, потому что Барон, как и Эдик, рисовать совсем не умел.
– А что рисовать-то будете? – скучным тоном спросил Флоксов.
– А правда, что? – спохватилась Варя.
– Ну… Может, просто друг друга?.. – неуверенно предположил Гоша.
– Это чтобы меня рисовали с разноцветными-то ушами? – сердито вскинулась Лиля-Бабочка.
– Да, не стоит друг друга обижать… – задумчиво поддержала Кристина.
– Пса Вариного, Барона нарисуйте, – вялым тоном предложил Эдик. Ему с одной стороны совершенно не хотелось участвовать в этом дурацком соревновании, а с другой было обидно, что все здесь хоть немного, да умеют рисовать, а он совершенно к этому не способен.
– Точно, Эдичка! Давайте рисовать собачку! – восхищенно одобрила Лиля-Бабочка. – К тому же Барон ведь такой красавчик!
– Какой вы умный, Эдик, – серьёзно похвалила Кристина.
– Да, Эдик, он вообще – голова! – подтвердила Варя.
– Голова, два уха, – тихо пробурчал недовольный Гармошкин, но, кажется, никто его слов не расслышал.
Немного упавший духом Эдик, после похвалы Кристины и Вари заметно приободрился, снисходительно посмотрел на своих друзей-художников, а потом на часы. Всё-таки здесь ему становилось скучно. Но тут к радости Флоксова у него в кармане зазвонил телефон. Сразу изменившимся, тихонько задрожавшим от радостного возбуждения голосом, Эдик пообещал кому-то в трубке, что прямо сейчас выезжает и скоро будет…
Видимо этот звонок окончательно привёл Эдика в весёлое расположение духа. Он подошёл к склонившимся над рисунками друзьям; не слишком внимательно, а просто с любопытством взглянул, как они работают, и неожиданно громко спросил:
– Варя, а как полностью зовут эту твою странноватую Виолетту? Фамилия у неё какая?
– Фамилия? – с трудом оторвавшись от своего листка бумаги, переспросила Виолетта. – М-м… Виолетта Мыловарова, кажется… а что?
– Ну, тогда я знаю, как вас теперь называть! –иронично и в то же время значительно произнёс Эдик. – Вы – Мыловаровцы!
– Очень смешно! – скептически усмехнувшись, проворчал Гоша. Варя добродушно махнула рукой: мол, мыловаровцы, так мыловаровцы. Остальные были так поглощены своими рисунками, что даже и не подняли головы.
Довольный Эдик с весёлой укоризной в последний раз взглянул на своих азартных, разгоряченных винными парами друзей, которые, уже забыв обо всём на свете, корпели над рисунками… Он ещё раз весело потрепал красавчика Барона, по-прежнему в лениво-безразличной позе лежащего на полу, не желающего замечать, что рисуют именно его… Флоксов громко и кратко попрощался. Варя вскочила из-за стола, чтобы его проводить. Быстро поцеловав Эдика в щёку, она нетерпеливо закрыла за ним дверь и поторопилась вернуться к своему только что начатому рисунку.

Я-КОСМОС


В этот понедельник с самого утра грянул дождь, к тому же снова похолодало. «Белые ночи, белые ночи…» – недовольно повторяла про себя Варя, подойдя к тёмному окну, в которое нещадно лупили сильные струи дождя.
– Какие могут быть белые ночи в такую дождливую холодину?! Тут и днём-то темень! – обращаясь не то к самой себе, не то к вертевшемуся поблизости Барону уже вслух сердито проговорила она. Потом посмотрела на часы: надо же уже почти половина первого, а спать совершенно не хочется… Неожиданно раздался телефонный звонок, – Варя даже вздрогнула:
– Кому это среди ночи звонить приспичило? – недовольно пробурчала она. Посмотрела на трубку, – на табло телефона имя звонившего не высвечивалось.
– Алё, – всё-таки решив ответить на звонок, недовольно сказала Варя.
– Варвара, это я – Виолетта, – услышала она бодрый звенящий голос своей недавней заказчицы. – Прости, что так поздно, не рассчитала: у нас тут время немного отличается.
– Ничего, ничего, – поспешно заверила Варя, – я всё равно ещё не сплю.
– Варя, ты знаешь, мой портрет, – я хочу сказать, твоё произведение, – здесь очень понравилось… У меня, видишь ли, тут живёт мой… Словом, у меня один знакомый здесь в очень престижном журнале работает... Ты наверно не слышала, есть такой журнал – «Я – Космос» называется?
«Удивительно дурацкое название…» – подумала Варя.
– Он вообще такой, как бы это выразиться, совместный журнал – немецко-французско-русский… – продолжала Виолетта. – Короче говоря, этот твой портрет… то есть мой портрет, они решили на обложке следующего номера разместить.
– Правда?! – не веря своим ушам, даже не сказала – выдохнула Варя. Сердце радостно застучало. Её работа будет на обложке престижного европейского журнала!..
– Так я вот что подумала… Нужно будет, конечно, в конце журнала твоё имя указать: мол, на обложке картина художницы Варвары… какая там у тебя фамилия, – я забыла?
– Пичугина, – торопливо подсказала Варя.
– Ммм… Пичугина, – с каким-то сомнением повторила Виолетта. – Только знаешь… ты не обижайся, конечно, но… фамилия у тебя какая-то… неброская… Да и имя тоже, честно говоря… несколько… я бы сказала… старомодное…
Варя обиженно повела плечами и не нашлась что ответить.
– А давай мы вот прямо сейчас тебе псевдоним придумаем? Между прочим, здесь в Европе вообще никто из уважающих себя художников без псевдонимов не работает, – из уважающих, я подчёркиваю! Кстати у нас в России, кажется, тоже… Ну так как, согласна? Есть какие-нибудь идеи?
«Согласна, согласна, – сердито подумала Варя. – Имя, видите ли, у меня старомодное… Глупости какие… очень даже хорошее имя…» – и сказала:
– На псевдоним я, в общем, согласна, а вот идей никаких пока нет…
– Видишь ли, нам рассусоливать-то особенно некогда, номер уже к печати готовится. Да у меня ведь и кроме журнала других дел по горло… Хотя конечно, журнал – это тоже важно…
Она помолчала секунд десять, потом неожиданно выпалила:
– Слушай, Варя, а давай ты будешь Анжелой?
– Анжелой?! – поразилась Варя.
– А что? По-моему, очень красиво и тебе идёт – волосы у тебя длинные, глаза загадочные… Совсем как у Анжелы!
«Ну, раз уж у неё с этим именем такие приятные ассоциации…» – не без некоторого удовольствия подумала Варя. И согласилась:
– Ну ладно, Анжела, так Анжела… А с фамилией что? Мне почему-то ничего в голову так и не приходит.
– Ты пойми: что это за фамилия – Пичужкина?
– Пичугина, – поправила Варя.
– Всё равно: птичка-невеличка… Давай, лучше – Орлова! А? Как тебе?
– Мне не очень, – решительно отказалась Варя. – Так-то, вроде, и красиво, да только у меня у самой четверо знакомых с фамилией Орлов.
– Это, вообще-то, не минус, а скорее плюс: фамилия и нужна такая, типичная, русская… Здесь это любят. Ну, а Соколова, например?
– А можно что-нибудь не птичье… – попросила Варя.
– Не птичье… ну… даже не знаю… м-м… а вот! Гениальная идея: Анжела Красноцветова!.. По-моему, просто отлично звучит!
– Как?! Красноцветова? – прошептала ошеломлённая Варя. – Ну… Немножко, конечно, чересчур… А с другой стороны, вроде бы, и ничего…
– Тогда всё, решено! Будешь теперь Анжелой Красноцветовой… – с явным облегчением произнесла Виолетта. – Значит, с псевдонимом мы определились… А я как раз и закругляюсь… Вон сколько времени пришлось потратить! Через неделю приеду, – встретимся, ещё поговорим…
– Буду ждать! Хорошего вам…
– Ладно, ладно! – нетерпеливо прервала её Виолетта. – Тебе тоже… Пока… Да ты там пока продолжай рисовать-то… Я хочу сказать – в той же самой манере.
– Непременно в той же? – переспросила Варя.
– Всё, дорогая, некогда. Пока, пока!
И Виолетта отключила телефон.
– До свидания, – уже самой себе задумчиво произнесла Варя.
Потом в той же задумчивости она обернулась к Барону и сказала:
– А знаешь, Бароша, кажется, дела-то наши пошли потихонечку в гору…

ЕСТЬ НЕБОЛЬШОЕ ДЕЛЬЦЕ


Виолетта приехала из-за заграницы весёлая и на несколько лет помолодевшая. Тут же позвала Варю в гости.
– Есть небольшое дельце, – заговорщицким тоном сказала она. Варя не стала долго собираться. Она уже предчувствовала, что в содружестве с Виолеттой для неё могут открыться новые возможности… творческие или… материальные.
На этот раз в квартире госпожи Мыловаровой царил ужасный бедлам: тут и там валялись открытые сумки, пустые и полупустые пластиковые пакеты, на полу стояли чашки и кружки с яркими рисунками…
– Это сувениры друзьям, – пояснила Виолетта. – И тебе, конечно. Вот смотри!
И хозяйка с гордостью достала из сумки шёлковый, невероятно аляповатый платок.
– Мне? Правда? – приятно удивилась Варя. – Надо же…
Она взяла шёлковый платок развернула его и снова ахнула:
– Ну, надо же! Тут и корабли… и торты… и сосны… и акулы… нет, это кажется, дельфины… и ананас…
Рисунок на платке был совершенно невероятным, составленным из несочетаемых деталей и несовместимых цветов. Но, так или иначе, а это был подарок, и Варя поблагодарила Виолетту.
– Нравится? – пунцовея от гордости не то за свой невероятный вкус, не то за столь неожиданную даже для неё самой заботу о Варе, спросила Мыловарова.
– Да уж, конечно… необычный такой платочек… – промямлила художница.
– Ещё бы! Я его сразу заприметила… Вот, думаю: именно то, что надо! Моей художнице точно понравится!
«Моей художнице…» – про себя повторила Варя и удивленно посмотрела на Виолетту.
Пока пили привезённый Виолеттой ром и ели бутерброды с каким-то зелёным сыром, хозяйка, не успев, как следует прожевать пищу, начала излагать гостье суть дела.
– Понимаешь, я там сказала, что ты довольно успешная художница и давно работаешь в этом стиле…
– Что? – отложив в сторону бутерброд, переспросила Варя. – В каком стиле?
– Да в том самом, в котором ты меня изобразила!
– Но ведь нет же там никакого стиля! – неожиданно для самой себя призналась Варя. – Это я так, шутки ради нарисовала. Я вообще-то привыкла работать в классическом направлении, и, знаете, в училище говорили, что у меня неплохо получалось…
– Ой, я тебя умоляю!.. – широко отмахнулась Виолетта, – Забудь ты, пожалуйста, всё, что тебе говорили в твоей «Мухе»!
– Но там же всё-таки профессионалы, – робко заступилась за своих педагогов Варя.
– Ну и что?! – снова взмахнула руками Виолетта. – Ты же не для них собираетесь работать, а… для людей! А людям вот это-то и нравится! Европейцам, во всяком случае, – немцам этим самым, французам…
«Неужели же там, и в самом деле, такие идиоты живут? – удивленно подумала Варя. – Что-то не верится…»
– Ну так вот, Варя, – Виолетта встревоженно взглянула на настенные часы. – О… мне уже скоро бежать надо… Так вот, как говорится, ближе к делу. Мои друзья в Германии хотят устроить твою персональную выставку.
– Персональную?! Мою? – не веря своим ушам, радостно переспросила Варя.
– Ага, – кивнула Виолетта.
– Ой, так у меня же как раз очень много работ!.. И питерские пейзажи, и натюрморты, и…
– Это всё понятно, – жуя очередной бутерброд, промычала Виолетта. – Только им такое не нужно.
– Нет? – сразу сникла Варя.
– Нет! – отрезала Виолетта. – На выставку должны попасть работы в том же стиле, как мой портрет. Он ведь не даром пошёл на обложку!
– Но… у меня же… у меня больше нет таких рисунков… – печально проговорила Варя.
– Ну и что? – энергично возразила Виолетта. – Нарисуй! Целый же месяц впереди. Почти месяц… А точнее… – она на секунду задумалась, всем телом подалась вперёд и, сильно прищурившись, взглянула на настенный календарь. – …А точнее – три недели у тебя на всё про всё… Вот так-то.
– Три недели?! – ахнула Варя. – А… сколько же нужно работ? Да и что рисовать-то?
– Ну, работ… сколько же?.. – задумалась Виолетта. – Ты сама прикинь: зальчик в этой галерее, в общем, небольшой… Примерно четыре… четыре с половиной таких вот комнаты…
– Четыре?! – окинув взором красную комнату, ужаснулась Варя.
– Ну, так они же не в притык висеть будут… – успокоила её Мыловарова. – И потом, в этой галерее, считай, всего три стены… – Она снова задумалась и, пытаясь поточнее припомнить галерею, прикрыла глаза.
– Ну да, три, – подтвердила хозяйка, наконец. – Та стена, которая с дверью, вообще не считается: она как-то по-своему оформлена, они на неё картин не вешают. И потом… Точно! Чуть не забыла! Обязательно нужна одна большая картина: её они хотят повесить на стену, противоположную той, что с дверью.
– Да уж, – сокрушенно схватилась за голову Варя и подумала: «Всё это совершенно невозможно…»
– Мне не успеть, – грустно сказала она, – Мне просто не успеть…
Виолетта тоже задумалась и внимательно посмотрела на гостью.
– Послушай, Варя! – вдруг легонько шлепнула себя по лбу Виолетта. – У тебя же наверняка есть какие-нибудь друзья! Ты же с кем-то вместе училась?
– Ну, есть… – всё ещё туго соображала Варя.
– Они кисть держать в руках умеют?
– Умеют, – неуверенно подтвердила Варя.
– Ну так вот, пусть они тебе и помогают… Пусть тоже рисуют! А когда что-то из картин продастся, то ты им чего-нибудь там выплатишь…
– А… в этом смысле!.. – начало доходить до Вари. И она вдруг отчётливо вспомнила, как совсем недавно вместе друзьями рисовала Барона, в той самой ужасной манере, что так понравилась Виолетте Мыловаровой… Эдик Флоксов тогда ещё шутливо обозвал их «мыловаровцами»…
– Ну, это, наверное, возможно… – снова воспрянув духом, начала было Варя.
Но Виолетта уже вскочила на ноги и начала суетливо носиться по комнате:
– Я сейчас в четыре места опоздаю! – сокрушалась она. – Всё, Варечка, значит, договорились! Рисуй! Твори, так сказать! С моей же стороны… ну, ты знаешь, я человек порядочный, – всё, чем смогу, помогу…
– Да… а что рисовать-то? – спохватилась Варя.
Виолетта на секунду остановилась посреди комнаты и на секунду задумалась:
– Да всё. Всё что под руку попадется! Людей… Животных… Дома какие-нибудь… Кстати, у тебя мой дом просто отлично получился… Словом, рисуй, Варя, всё что в голову взбредет!.. А мы потом отберём лучшее, и я это лучшее в Германию повезу… Кстати, вместе с тобой!
Виолетта снова стала носиться по комнате, время от времени укоризненно поглядывая на Варю: мол, всё сидишь тут, а я опаздываю…
– Сейчас, сейчас, – заторопилась художница. – Только… последний вопрос…
Но перегруженная неожиданной информацией, Варя вдруг совершенно забыла, о чём только что хотела спросить.
– А выставка где будет? В каком городе?
– А я разве не сказала?! В Дрездене.
Уже захлопывая за Варей дверь, Мыловарова ещё раз отрывисто напомнила:
– Три недели!
И, видимо, радуясь, что Варя, наконец, уходит, звонко чмокнула её в щёчку.
На лестнице Варя задумчиво потерла рукой щёку, потом непроизвольно легонько ущипнула себя за ухо, словно проверяя, не сном ли всё это было… И стала медленно спускаться по лестнице. Внезапно дверь Виолеттиной квартиры снова распахнулась, из неё высунулась хозяйка и крикнула:
– Я забыла сказать: ты картины-то подписывай только СВОИМ именем!..
– А как же друзья? – тоже громко спросила Варя.
– А друзьям твоим никаких картин подписывать не надо… Это всё-таки персональная выставка! И потом, сама понимаешь: не могу же я целую кампанию раскручивать!
– Понятно, – крикнула Варя.
– Только своим именем! И не забудь, что ты теперь не Варя, а Анжела, Анжела Красноцветова!!!
– Не забуду, – уже тихо сказала Варя, потому что дверь за Виолеттой захлопнулась.


ЭПИЧЕСКОЕ ПОЛОТНО


В ближайшую субботу, в двенадцать часов дня, Лиля-Бабочка, Гоша Гармошкин и Кристина Лопаткина собрались у Вари. За окном с самого утра моросил мелкий грибной дождик, который всегда навевал на Барона разные романтические мысли – поэтому, не обращая никакого внимания на гостей, время от времени, сладко позёвывая, пёс безмятежно дремал в своём уголке.
– Так значит, говоришь, через три недели? – нахмурясь, переспросила Кристина Лопаткина.
Варя кивнула.
– Так. А сегодня у нас что? Пятница? А число какое? – поинтересовался Гоша.
– Гоша, ну ты просто, как всегда – вне времени! – сердито вскричала Лиля-Бабочка. – Ты снова без работы сидишь, что ли? Суббота сегодня вообще-то! А число – пятнадцатое июня. А выставка, значит, будет… так… сейчас посчитаю…
Лиля подошла к висящему рядом настенному календарю.
– Двенадцатого. Двенадцатого июля. Только ты, Гоша, этого всё равно не запомнишь. – ехидно добавила она.
– Ой, ой, а сама-то! – огрызнулся Гоша.
– Вы только не подеритесь, – посоветовала Кристина.
– Что всё-таки делать будем? – серьёзно спросила Варя. – Отказываемся?
– А ты как думаешь? Если нам на картинах даже свои автографы нельзя поставить… – обиженным тоном произнес Гоша.
– Да при чём тут наши автографы? Тебе же сказали – выставка персональная! – раздражённо возразила Лиля-Бабочка. – Варя у нас, как, например, Рембрандт, а мы все – ученики гения!
Тут Лиля даже мечтательно прикрыла глаза.
– Как это бывало в истории искусства? – кто-то ногу, кто-то руку нарисует в картине Мастера… И это тоже – большая честь!.. Правда же, Варя?! А о нас тоже не забудут: Мастер о своих учениках слово замолвит… Тем более, что, если что-то купится, то и нам свою долю заплатят, – я правильно говорю, Варя?
– Да, конечно, ребята, – вы что? Вы в этом даже не сомневайтесь… Может, ещё и на выставку все вместе поедем… Вот, наверное, здорово будет!
– Вот это хорошо бы… – сразу же по-детски разулыбавшись, мечтательно проговорил Гоша.
– На выставку уже собрались? – переспросила Кристина. – Молодцы! А с чем поедете-то?
– Да, народ! Кристина права, – вздохнув, согласилась Лиля-Бабочка. – Сидим тут, мечтаем, а у самих и конь не валялся…
– Варюха, тащи инструменты! Так и быть, будем рисовать! Раз уж ты у нас теперь Рембрандт… Хо-хо-хо! – загрохотал Гоша.
– Очень смешно, – сказала Варя и пошла в соседнюю комнату за кистями и красками.
Огромный холст решили не натягивать на подрамник, – разложили его на полу, прижали по краям несколькими толстыми книгами, загрунтовали и молча уставились на белое полотно.
– А что мы собственно рисовать-то будем? – поинтересовался Гоша.
– Ох, – глубоко вздохнула Варя. – Если бы я сама знала!.. Виолетта сказала: «Рисуйте что угодно, а мы потом выберем лучшее…»
– Кто это – мы? Те, которые выставку организуют? – спросил Гоша.
– Да нет, сначала мы с Виолеттой работы отберём, – ещё в Петербурге. А уж потом…
– А, так значит, ты сама и будешь отбирать! – совсем успокоился Гоша. – Потому что, как я понял, эта твоя Виолетта вообще ничего не соображает… в искусстве…
– Да. Похоже на то, – усмехнулась Кристина.
– Нам-то какая разница, соображает она там что-нибудь или не соображает? – резонно возразила Лиля-Бабочка. – Ещё и лучше! Значит, и с нас меньше спрос… Раз уж она тот портрет на первую обложку этого журнала умудрилась запихнуть! Как там, я забыла, он называется?
– «Я – Космос» – подсказала Варя.
– Ну, как говорится, – какое название…
– Хватит уже болтать! – противным голосом прервал Гоша. – Думайте лучше, что рисовать будем. Площади-то, я смотрю, немерянные…
– Очень смешно, – сказала Варя. – А давайте… давайте, например, наш город изобразим… Я, кстати, уже сто лет его не писала…
– Да ну! Зачем европейцам наш город? Чтобы завидовали, что ли? Сама же говоришь: им нужно что-то яркое, едва узнаваемое, почти абстрактное… – возразила Лиля Бабочка.
– Да, судя по всему, – чем невероятнее, тем лучше. Значит, город вы изображать не хотите?.. Тогда что же? – слегка растерялась Варя.
– А давайте рисовать лес! – предложила Кристина.
– Какой? Наш, русский, или тропический какой-нибудь? – серьёзно уточнил Гоша.
– Лучше наш! А то тропический я что-то плохо себе представляю, – оживилась Варя.
– Давайте, – нестройным хором закричали все.
– Я буду рисовать деревья и небо!.. Деревья у нас будут вот тут, тут и тут, – сразу же, с энтузиазмом очерчивая карандашом места, где будут располагаться деревья, сказала Варя. – А вот здесь уже пойдёт небо…
– А я буду рисовать ежей, – неожиданно сказал Гоша.
– Почему ежей? – поинтересовалась Кристина.
– А почему нет? – удивился Гоша. И тоже быстро, карандашом очертил пространство где, по его мнению, должны располагаться ежи.
– Ежи будут вот тут, тут и тут… И ещё один – здесь… – деловито заявил Гоша.
– Какая удивительная любовь к ежам… – вздернув головку, ехидно произнесла Лиля-Бабочка.
– Лучше уж я буду ежей любить, чем таких… вертихвосток! – сердито отбрил Гоша.
– Что-о-о? – обиженно захлопала ресницами Лиля. Чувствовалось, что она вот-вот расплачется.
Варя укоризненно покачала головой Гармошкину.
– А чего она? Сама же все время задирается! – виновато покосившись на Лилю, пробормотал Гоша.
– Да сколько же у тебя этих ежей будет?! – схватилась за голову Кристина.
– Сколько нужно! – сухо ответил Гоша. Чувствуется, что за ежей он приготовился сражаться.
– Ладно. А я буду рисовать волка! – неожиданно заявила Кристина. – Только если ты, Варя, немного поможешь мне… Понимаете, я всегда почему-то мечтала нарисовать настоящего, страшного волка, – такого как в Красной Шапочке! А тут такая возможность…
– Конечно, помогу, – неуверенно согласилась Варя. – Правда, я не анималист, никаких животных, кроме Барона, никогда не рисовала… И волков в том числе…
– Не важно! – отрезал Гоша. – Им и не нужны хорошие волки! Им, насколько я понял, нужно только чтобы… чтобы стиль выдерживался!
– Ну а ты, Лиля? Ты что будешь рисовать? – вопросительно уставились на Бабочку друзья.
– Я? – переспросила успокоившаяся было Лиля, но тут же снова быстро-быстро заморгала ресницами. – Да какая из меня художница? Я, кажется, только бабочек рисовать и умею…
– Да, – задумчиво произнесла Варя. – Потрясающе!.. Деревья, волки, ежи и… бабочки!..
– А что же ты хочешь, подруга? Ведь лес же! – обиженно поджала губки Лиля.
– Да пусть она своих бабочек рисует! – неожиданно вступился за Лилю Гоша. – Жалко, что ли? Только ты их покрупнее, покрупнее делай! Не мельтеши! У нас же, всё-таки… Эпическое полотно, можно сказать! Хо-хо-хо!.. Вон холст-то какой огромный!
– Хорошо, я их буду большими рисовать, – обрадовалась Лиля. – Только ты своих ежей тогда тоже большими делай…
– Крупнее волка, что ли? – серьёзно поинтересовался Гоша.
– Ну, волка – не волка… – задумчиво произнесла Кристина.
Ещё немного обсудив будущее эпическое полотно под названием «Лес», друзья принялись за работу.

УРА! СВОБОДА!


Зазвонил телефон.
– Ну что Варя? Готовы работы для выставки? – с некоторой тревогой в голосе поинтересовалась Виолетта.
– Так ведь ещё… У нас же, вроде бы, ещё одна неделя есть… да? – с замирающим сердцем спросила Варя. Она работала день и ночь над серией картин в новом жанре, причём, сама незаметно для себя по-настоящему и втянулась, и увлеклась… Рисуя, в общем-то, не пойми что, творя вне каких-либо общепринятых канонов и даже вопреки собственному, ещё недавно считавшемуся почти безупречным, вкусу, Варя чувствовала себя ребёнком. Ребёнком, которому в кои то веки всё на свете позволено, и которому никто, (по крайней мере, на этом данном этапе), не скажет: «Эй! Остановись! Что ты делаешь! Ведь ТАК НЕЛЬЗЯ!!!»
Примерно такие же эмоции испытывали и усиленно помогавшие Варе друзья: Гармошкин, Лиля-Бабочка и Кристина. Хотя эти трое чувствовали себя ещё беззаботнее: Лиля, Гоша и Кристина, в отличии от Вари, рисовать по-настоящему почти не умели, а теперь наконец-то, смогли почувствовать, что и они не чужды изобразительному искусству. Ведь без их помощи выставка не состоится! Конечно, она может не состояться по сотне всевозможных причин, но уж без их участия она точно не откроется!
Всё это было просто здорово! Здорово, что можно, не раздумывая, ни на кого не оглядываясь, рисовать гигантских ежей, бабочек и даже волков, напоминающих одновременно и котов, и лис, и при этом раскрашивать их в самые немыслимые цвета… Это была свобода, – хотя и граничившая с безумием, но всё-таки свобода! Видимо, о ней-то Варины друзья, как и сама Варя, подсознательно мечтали давно.
За все эти дни напряжённой подготовке к выставке Эдик Флоксов позвонил Варе всего один раз.
– Ну, расскажи мне о своём счастье, – как всегда начал разговор он.
– Да вот, выставку готовим… – сообщила Варя и подробно рассказала Эдику о предложении Виолетты и о том, как это оказывается здорово – рисовать всё, что взбредёт в голову… – Хочешь, приходи посмотреть, что у нас уже получилось…
– Не хочу, – неожиданно резко произнёс Эдик, но, почувствовав Варино смятение, смягчился и добавил: – Я, Варенька, ты ведь знаешь, пошлость в искусстве не одобряю… А у вас там… Ты только не обижайся пожалуйста… У вас там именно она сейчас там и процветает…
Вдруг, впервые за всё это долгое, до предела занятое время, Варя остро ощутила, что Эдик Флоксов совершенно прав, и то, чем они сейчас так увлеченно занимаются… Да, пожалуй, это именно пошлость… Она молчала, не зная, что сказать: мнение безупречного эстета и преуспевающего бизнесмена Эдика Флоксова ей было всё-таки небезразлично.
– Впрочем, – Эдик неожиданно начал разворачивать свою мысль в обратную сторону. – Впрочем, я рад, что вам всем, а главным образом тебе, наконец, есть чем заняться. И, в конце концов… Если где-то на планете на это всё и в самом деле есть спрос… То почему бы и нет? Я даже… я даже предчувствую, что ты у нас ещё прославишься, Варенька. Правда… хотелось бы всё-таки надеяться, что слава эта будет не слишком скандальной…
– Слава? – серьёзно перепросила Варя. – Ты издеваешься, да?
– Нет, – возразил Эдик.
– Значит, не придёшь?
– Нет. Дел сейчас очень много. К тому же через неделю в командировку уезжаю. Правда, правда, Варечка. А напомни-ка мне, пожалуйста, как там журнал этот немецко-французско-русский называется?
– «Я – Космос», – напомнила Варя.
– Ясно. Ну, я его, конечно, найду и о твоей выставке всё прочитаю…
– Ты серьёзно? Думаешь, о нас и в правду напишут?
– Напишут. Только вот, что именно?.. А сообщить-то непременно сообщат, можешь мне поверить. У меня ведь на такие вещи чутье.
– Конечно, ты же у нас бизнесмен…
– Пока, Варечка, успеха тебе!

КРАСНЫЕ ТУФЕЛЬКИ, ЧЕПЧИК С ЦВЕТОЧКОМ



Я тебя как куколку одену,
Будешь лучше всех кадриль плясать…
Из дневника Вари Пичугиной

До выставки осталось четыре дня. Все лучшие, по мнению Виолетты, работы были отобраны, упакованы и готовы к отправке в Германию.
– Осталось теперь, Варя, тебя саму к выставке подготовить, – скептически оглядывая художницу с головы до ног, сказала госпожа Мыловарова.
– Может быть, мне нужно анонс к выставке написать? – спохватилась Варя.
– Это тоже не лишнее, – согласилась Виолетта. – И как это мне самой в голову не пришло?! Давай, Варя, сегодня же вечером начни разрабатывать… так сказать, концепцию… Несколько слов о твоём индивидуальном видении мира, и о том, как оно преломляется в твоей живописи. Завтра мне покажешь… Да… ты ведь, кажется, где-то работаешь? Тебя отпустят? Вопрос улажен?
– Да, я уже отпросилась, – кивнула Варя. – Летом это не трудно. Мы ведь на пять дней в Германию едем, да?
– На пять, – подтвердила Виолетта. Она снова скептически оглядела Варю и о чём-то задумалась.
– Во что бы такое тебя одеть?.. Чтобы ты там хорошо смотрелась… Всё-таки, встречают-то по одежке, сама понимаешь…
– Да я, вроде бы… – с недоумением оглядывая себя с головы до ног, начала Варя.
– Ну что ты! Ты же теперь не какая-нибудь там Варя Пичугина, ты у нас – Анжела… Анжела Красноцветова! Талантливая, перспективная, невероятная!.. Понимаешь?
– Понимаю. Да, – неуверенно согласилась Варя. – Только, вдруг… Вдруг, им наши художества не понравятся?
– Об этом даже не думай! – отрезала Виолетта. – Негативные мысли притягивают негативные обстоятельства Тут ведь весь вопрос, как тебя подать… Ладно, – Виолетта снова строго оглядела Варю, – договорюсь я сегодня вечером со своим модельером, – скажем, на завтра… И сошьём тебе что-нибудь этакое… соответствующее… А то ты вся какая-то такая… бледненькая… Ну что это, скажите пожалуйста?.. Сама-то посмотри: юбочка – серенькая, туфельки – чёрненькие, блузочка – розовенькая, такая, будто её красили-красили, да не докрасили… Это всё не пойдёт! Надо, чтобы было – ух! Ух, понимаешь! Издалека чтобы замечали!
– Издалека? – не без испуга повторила Варя.
– Ясное дело! Яркое нужно, яркое! Раскидистое такое! О деньгах пока можешь не беспокоиться: заработаешь, отдашь.
– Заработаю? – машинально повторила Варя.
– Конечно, заработаешь! Даже не сомневайся! Со мной, знаешь ли, не пропадешь…
Варя с сомнением и надеждой посмотрела на Виолетту и, глубоко вздохнув, подумала: «Может – не пропадёшь, а может, как раз наоборот – пропадёшь окончательно…»
Модельером Виолетты оказалась маленькая кругленькая женщина со странным (или просто иностранным) именем – Луэлла. Она была одновременно и модельером, и портнихой и держательницей престижного салона мод на Староневском. Обмеряя Варю, Луэлла бегала вокруг неё, точно наседка вокруг своего цыплёнка, и всё приговаривала:
– Оденем куколку, так что даже листья с деревьев попадают!
Варя всё не могла взять в толк, причём тут листья деревьев. Потом, наконец, до неё дошло: листьям с деревьев придётся упасть от восхищения, от бурного восторга.
– А когда же вы с нашей куколкой едете в Германию? – закончив, наконец, отплясывать вокруг Вари танец наседки и усевшись за столик, заваленный швейными принадлежностями, поинтересовалась Луэлла.
– Да уже через три дня! А учитывая время перелёта… в общем, даже немного меньше… – ответила Виолетта.
– Да ты что? – проворно вскочила со стула Луэлла. – Меньше, чем три дня?! Но у меня же четыре срочных заказа! И не просто срочных, а сверхсрочных… Я не успею!
– А нет ли у вас чего-нибудь готового? – решила, наконец, вступить в разговор Варя.
– Есть! – обрадовалась Луэлла и вопросительно взглянула на Виолетту. Та согласно кивнула головой.
– Пойдемте! – энергично пригласила Луэлла, сделав обеими руками такой жест, словно хотела собрать всех своих цыплят в плотный кружок.
Она подвела их к большому шкафу, в котором висело множество самой разной одежды: юбки, брючные костюмы, платья…
– Лучше платье? – уточнила Луэлла.
– Лучшее! – осмелев, выпалила Варя.
– Тогда вот это! – Луэлла вытащила из шкафа прямое, голубое, очень красивое платье с разноцветным кушаком.
Варя приложила платье к себе.
– Оно её бледнит! – мрачно покачала головой Виолетта.
– Согласна, – кивнула Луэлла.
– А если вот это? – она достала жёлтое, расклешенное к низу, к которому – видимо, намертво – была приделана большая золотистая брошка в виде паука.
С некоторой опаской взглянув на паука, Варя приложила и это платье к себе.
– Это неплохое, – вслух размышляла Виолетта. – Хотя…
– Мне не нравится паук! – Варя выпалила этот так яростно, что и Луэлла, и Виолетта поняли: она скорее откажется от выставки, чем наденет платье с жутким пауком.
– Ну, тогда, остается только это, – с некоторым беспокойством в голосе заметила Луэлла. И, обращаясь к Виолетте, добавила:
– Из готового по её размеру больше ничего нет!
Последнее подходящее по размеру платье было красным, как пожарная машина или как обои в Красной комнате Виолетты.
Варя приложила платье к себе.
– Отлично! – чуть ли не в один голос воскликнули Виолетта с Луэллой. Платье было прямым со скромным вырезом и полудлинными рукавами-фонариками, не украшенное ни разноцветным поясом, ни пауками.
Варя зашла в примерочную и надела платье.
– Красота! – с театральным выдохом произнесла Луэлла, как только Варя вышла из примерочной.
– Яркое!.. – почесав нос зелёным ногтем, задумчиво произнесла Виолетта, – Привлекательное!.. То, что нужно!
Потом с некоторой опаской поинтересовалась у Вари:
– Тебе самой-то нравится?
– Всё равно же больше ничего не подходит, – прямо ответила Варя.
– Берём, – со вздохом облегчения произнесла Виолетта, и они с Луэллой поспешно удалились в дальний закуток – рассчитываться и о чём-то своём договариваться.
«Художница Анжела Красноцветова в своём пожарно-красном платье», – критически осматривая себя в большом зеркале, невесело усмехнулась Варя. Какой псевдоним – такое и платье. И тем и другим – только быков дразнить…



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЯРКО, ЗВОНКО, СМЕШНО...



 В Дрезденской гостинице Виолетта с Варей остановились, к счастью, в разных хотя и соседних номерах. К счастью – потому, что дверь Виолеттиной комнаты не закрывалась ни на минуту: у госпожи Мыловаровой, оказалось очень много зарубежных друзей, – даже слишком много, на Варин взгляд. А один из визитёров был, кажется, её особенным другом. Как выяснилось, он занимал в Германии, в Берлине, довольно высокий пост. Они даже чем-то напоминали друг друга – Виолетта и её Курт: оба рыжие, оба отличались солидными носами, оба исключительно безвкусно одевались, – с той только разницей, что Виолетта старалась одеться как можно ярче, а Курт предпочитал мягкие тона. Но всё, что он носил, было так несочетаемо, так мало шло ему, что в этом отношении он от своей подруги не отличался. Безвкусная одежда Курта удивляла Варю: ей казалось, что все подобные шишки должны строго следовать определённому дресс-коду. Впрочем, может быть, именно при встречах со своей Виолеттой рыжий Курт позволял себе расслабиться.
Виолетта не любила ни распространяться о своей личной жизни, и, хотя она и Варя ладили между собой неплохо, отношения их всё-таки оставались исключительно деловыми. К тому же, Варе было чему удивляться и без Виолетиного Курта.
Варвара, в отличие от госпожи Мыловаровой, быстро уставала от шумного скопища людей. Хотя по своему характеру она и была общительной, но непременно нуждалась в ежедневной порции досуга наедине с собой. Вообще Варя была очень требовательна в выборе друзей, – возможно, именно поэтому она вот уже три года подряд предпочитала, жить одна, без мужа, хотя это было и не слишком легко.
Почему не «вынуждена была», а именно «предпочитала»? Да потому, что несмотря на вечный дефицит порядочных и душевно красивых людей, они всё-таки всегда были, есть и будут, – но, если такие люди время от времени и появлялись на Варином горизонте, она их попросту не замечала. Она жила в своём сне – тягучем и неясном, – и никак не могла выбраться из него. Сам факт, что она приняла трижды женатого и вряд ли собирающегося на этом останавливаться Гошу Гармошкина за потенциального жизненного партнера, говорил только о том, что она совершенно растерялась тогда. В этом её заблуждении, было больше всего виновато окутавшее её, точно паутиной, «всё равно». Это вязкое «всё равно», овладевшее Вариным сердцем и разумом, долгое время диктовало ей свои условия. Это оно нагло убрало из её картин свет. Оно цепкой своей ручонкой, подхватило Варю под локоть, и заставляло её вместе с собой прохаживаться туда-сюда, в стороне от того, что было по-настоящему мило Вариному сердцу.
А теперь… Теперь что-то изменилось. Варя чувствовала, что серое и сумрачное «всё равно» из её жизни уходит. Наступает время выбора и ответственности.
Теперь, когда из её новых художественных работ исчезли присущее Вариной кисти благородство и вкус, – в них зато появился яркий и выразительный Цвет. И этот яркий цвет, эти совершенно немыслимые композиции, сочетаясь, неизменно претворялись в довольно своеобразный вид юмора. Подобный юмор превосходно понятен тем, кто предпочитает довольствоваться впечатлениями грубыми.
Раскрутка, производимая силами Виолетты Олеговны Мыловаровой и её практичных друзей, принесла свои плоды: Варины работы действительно нравились некоторой части европейского, да и российского общества, причём самой влиятельной её части – людям, занимающимся честным или нечестным бизнесом.
Нравились её работы и некоторым обывателям – таким, которые, во что бы то ни стало, стремились считаться образованными, идти в ногу со временем, не отставать…
«Ярко, звонко, смешно»: этими тремя простыми словами можно было описать всё, что сейчас выходило из-под кисти Вари и её друзей. В самом деле, что ещё нужно человеку, особенно когда он хочет отдохнуть душой? – «Ярко, звонко, смешно».


ДА ЗДРАВСТВУЕТ АНЖЕЛА КРАСНОЦВЕТОВА!

Выставка открылась не двенадцатого июля, как полагала Варя, а тринадцатого. Картины удалось развесить всего за один день, потому что Виолетта пригласила несколько толковых и проворных помощников.
Предприимчивые зарубежные друзья Мыловаровой позаботились о том, чтобы разрекламировать персональную выставку русской художницы Анжелы Красноцветовой заранее. «А реклама у них, – как и говорила Виолетта, – работает хорошо».
Наконец, день выставки настал.
Варю с Виолеттой и её несколькими важными друзьями встречали с музыкой. У самого входа в галерею, несколько странно одетых подростков играли и пели что-то очень надрывное. Пение подростков заглушали барабан и тарелки, грохот стоял невообразимый. Но собравшиеся у входа посетители, с нетерпением ожидавшие открытия, почему-то не только благосклонно слушали эту нестерпимую музыку, но и поощрительно улыбались. Варе же захотелось заткнуть уши и как можно скорее убежать обратно, в машину на которой они с Виолеттой и рыжим Куртом сюда приехали. Зрители ещё не знали, что русская художница Анжела Красноцветова, которую их любимый, очень популярный здесь журнал «Я – Космос» завтра назовёт несравненной, стоит сейчас рядом с ними… Поэтому, когда она вместе с ними проходила в зал, зрители не обратили на неё ровно никакого внимания. Конечно, пожарно-красное платье, которое на неё напялила Виолетта могло бы привлечь их внимание и само по себе, но на улице было прохладно, поэтому платье было укрыто невзрачным сереньким плащом.
А потом, по четкой инструкции Виолетты, Варя сняла серенький плащ, взяла в руки микрофон и шагнула навстречу собравшимися. Рядом с ней тут же вырос переводчик по имени Герман.
Варя говорила просто и спокойно, так просто и спокойно, что даже сама себе удивлялась. В первую очередь, она, конечно, представила своего спонсора Виолетту Мыловарову, назвав её вдохновителем и организатором идеи; потом поблагодарила публику за «хороший вкус, интерес к новому… э-э… м-м…течению в искусстве и эмоциональную поддержку».
Красное платье, которое ещё недавно так раздражало Варю, теперь, наоборот, придавало ей уверенности.
Ей казалось что она пребывает в разноцветном сне, что всё вокруг ненастоящее, а значит… Значит можно говорить всё что угодно, и делать это свободно, просто, уверенно… Все равно это – сон!
Сон кончится, она вернется домой, снимет это убийственно-яркое красное платье, оденет свой привычный уютный халат и вот тогда, может быть, начнёт рассуждать, хорошо или плохо она выступила…
А сейчас, сейчас обычно такая ответственная Варя, не чувствовала никакой ответственности перед собой. Наоборот, она ощущала себя кем-то иным: иным человеком – или вообще не человеком, а куклой. Куклой, которую одели в красное платье, привезли, поставили, дали в руки микрофон и сказали: «Говори, кукла!» Это было очень непривычное ощущение, такого в Вариной жизни ещё никогда не было. И эта непривычность положения, схожесть его со сном, была приятна Варе; она чувствовала, что прикоснулась к незнакомой жизни, в которой царят свобода и безответственность… И эта свобода, и эта безответственность окружены красивыми словами, вежливыми улыбками и лицами настолько чужими и неважными, что можно безо всякого напряжения улыбаться им в ответ, улавливать исходящие от них одобрение… «Потому что это совсем не я, не Варя Пичугина… Это она – Анжела Красноцветова, это её рисунки, её платье, её жесты, её речь, её жизнь… Ну и пусть она говорит!»

ЕЩЕ ОДНА ЯРКАЯ ЗВЕЗДА!


Когда Варя закончила свою вступительную речь от имени художницы Анжелы Красноцветовой, а переводчик завершил свой перевод, раздались аплодисменты.
«А она неплохо смотрится… – отметила про себя истинная виновница торжества, организатор и спонсор проекта, Виолетта Мыловарова. – Надо же! А ведь и не подумаешь… С виду такая робкая…»
А Варя умела быть разной, – даже в своей настоящей жизни, даже за пределами сна под названием «Анжела Красноцветова». Она могла быть и спокойной, и беспокойной; и неуверенной, и уверенной; и робкой, и смелой, – в зависимости от обстоятельств и настроения. Впрочем, так или иначе, а робкой Варя не была никогда – ни во сне, ни наяву.
«Выставка уникальной русской художницы, Анжелы Красноцветовой, чья манера находить, с потрясающим юмором объединять, и ярко и с отображать в своих картинах всё самое прекрасное, что только можно найти в нашей реальной жизни буквально поразила воображение всех истинных ценителей прекрасного. Кажется, на мировом небосклоне зажглась ещё одна яркая звезда!»
Такую надпись редакция журнала «Я – Космос» поставила под большой цветной фотографией Вари на обложке нового номера.
А в самом журнале была помещена большая, – примерно на пять страниц – статья о Варином творчестве. Статью сопровождали отличные репродукции некоторых картин с выставки. В конце автор предупреждал, что «выставка уникальной русской художницы Анжелы Красноцветовой продлится всего пятнадцать дней, поэтому лучше поспешить с приобретением её уникальных, полюбившихся зрителями полотен». Многие читатели журнала послушались совета и поспешили. Варины работы уходили влёт.
Виолетта Мыловарова, которая так талантливо и чётко все организовала, часть прибыли, разумеется, оставляла себе, а часть отдавала Варе. Причём, Варя даже ни разу не поинтересовалась, какой именно процент от продаж её картин уходил в карман Виолетты: того, что её благодетельница отдавала, хватало вполне и даже с излишком.
Кроме того, несмотря на то, что внезапный успех и предчувствие неминучей славы уже начинали кружить Варину голову, художница понимала, что без Виолетты Мыловаровой такого чуда никогда случится не смогло бы.
Теперь им обеим следовало держаться друг за друга, как корабль держится за якорь.


МЫЛОВАРОВЦЫ РАЗВОРАЧИВАЮТ БУРНУЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ


Часть денег, полученных от выручки картин, Варя, не скупясь, раздавала своим «подмастерьям»: Гоше Гармошкину, Лиле Бабочке и Кристине. Друзья были просто счастливы, – они с жаром высказывались за продолжение занятий живописью и, не покладая рук, работали.
А выставки теперь следовали чередой: после Дрездена – Мюнхен, потом – Париж, потом – Брюссель… И, благодаря отличной раскрутке, большая часть выставленных картин продавалась. Теперь совместных усилий Вари, Гармошкина, Лили и Кристины уже не хватало: спрос на картины Анжелы Красноцветовой давно превысил предложение.
Тогда Варины помощники стали набирать подручных и для себя – это, в основном, были студенты художественных училищ. Студентам тоже время от времени кое-что перепадало. Варины друзья искренне радовались, что теперь, – хотя и не на Родине, а в Европе, – их считают настоящими художниками, сотрудниками великолепной Анжелы Красноцветовой.
Ведь подписи-рисунки Вариных друзей – волк, бабочка и ёж, – неизменно присутствовали на совместных полотнах: Варя так решительно на этом настаивала, что Виолетте Мыловаровой пришлось уступить.
Конечно, друзья-мыловаровцы время от времени тоже собирались отправиться за рубеж, чтобы вкусить там свою долю Красноцветовской славы. Однако Виолетта была решительно против того, чтобы, по её выражению, «штурмовать Европу всем табуном».
– Одной Анжелы Красноцветовой с нас вполне хватит! – повелительно заявила она.
Львиная доля работ, безусловно, выпадала на долю Вари. Кроме всего прочего, она обычно доводила до ума то, что её менее талантливые друзья безуспешно пытались изобразить. Трудов ей хватало, зато и работала намного быстрее и легче остальных. Красноцветовская «живопись» давалась Варе легко.
Но если Лиля, Гоша и Кристина искренне радовались тому, что теперь их по праву можно назвать мэтрами живописи, то Варя в глубине души уже давно перестала считать себя настоящей художницей. Время от времени её внутренний голос просыпался от сладкой дрёмы и начинал обвинять Варвару, говоря, что все её живописные проделки к искусству никакого отношения не имеют.
Так-то оно так… Зато теперь она могла позволить себе не думать о деньгах, чего никогда прежде не бывало, – ни когда был жив её Рома, ни потом.
К тому же, теперь Варя – чуть ли не против своей воли – начала путешествовать по Европе. Вынужденно – потому, что ей надо было, хотя бы в рекламных целях присутствовать на открытии очередных выставок. Виолетта заметила, что в неподражаемой русской художнице Анжеле Красноцветовой довольно неплохо сочетаются и представительность, и способность не лезть за словом в карман.

В ТРУДАХ И ЗАБОТАХ


Так в трудах и заботах прошло лето. А осенью Виолетта начала раскручивать Варины работы в России. После почти молниеносного успеха в Европе, это оказалось не так уж трудно.
Госпожа Мыловарова нисколько не сомневалась, что и у нас в России у художницы Анжелы Красноцветовой найдутся почитатели.
– Мы в тебя верим! – говорила Варе Виолетта. На самом деле, госпожа Мыловарова прежде всего верила в себя. Верила в неё и Варя, и не переставала удивляться деловой хватке своего спонсора.
– Только твоё настоящее лицо мы здесь, у нас, показывать не будем, хорошо? Пусть твои почитатели сами додумывают, как выглядит Анжела Красноцветова… Так, пожалуй, будет намного загадочнее.
– Конечно, – быстро и с видимым облегчением, соглашалась Варя. – Пусть будет позагадочнее.
Однако дело было вовсе не в любви к загадкам: Варя просто была не уверена, что истинное лицо преуспевшей в Европе Анжелы Красноцветовой – это и в самом деле её, Варино, истинное лицо.
Более того: несмотря на внезапно навалившийся успех и совсем не лишний достаток, в глубине души Варе очень не хотелось, чтобы её собственное лицо окончательно слилось с лицом яркой, пустой и беззаботной Анжелы.
Кстати, как и следовало ожидать, раскрутка Анжелы Красноцветовой вполне удалась Виолетте и в России. Нашлись и здесь почитатели «нового и неординарного стиля в современном искусстве».
Надо сказать, что успех у себя дома, радовал Варю гораздо меньше, чем тот же самый успех в Европе. «Перед своими почему-то немного стыдно», –думала она. Впрочем, этот робкий голос совести Варя тут же заглушала: ведь, если станешь к нему прислушиваться, можно и совсем перестать работать…
Радовало Варю, пожалуй, только одно: никто в России не знал, что Анжела Красноцветова – это Варвара Пичугина, не знал, что именно она вместе со своими друзьями создает эти потрясающе безвкусные полотна. Зато её подмастерья, как раз наоборот, – едва не выпрыгивали из штанов, лишь бы прорваться на публику; им по-детски желалось обрести, наконец, известность и зрительское признание.
Не зная, как ещё сдержать слишком пылкое желание своих друзей оказаться в зените столь сомнительной в её глазах славы, Варя однажды пригрозила подмастерьям: если они как-нибудь раскроют её псевдоним, предадут гласности тайну Анжелы Красноцветовой, то она просто перестанет работать в этом ужасном стиле.
Посовещавшись, друзья решили смириться со своей скромной безвестностью: в конце концов, именно благодаря Варе они стали, наконец, жить, если не как сыр в масле, то, во всяком случае, много лучше, чем прежде.
К тому же теперь, набив руку, подмастерья получили возможность негласно работать на сторону. Они время от времени создавали небольшие собственные работы в духе Анжелы Красноцветовой, и благодаря раскрутке, успешно сбывали их с рук.
Словом, дни шли, работа кипела…

ТЫ, КАК КУКОЛКА


Однажды на очередной выставке, в Мюнхене, выступая, как обычно, перед открытием, Варя заметила, что кто-то упорно смотрит на неё.
Выступление было кратким, слова давно заученными, да и публика по большей части повторялась – иные лица можно было узнать… Переводчик Герман, как всегда, переводил чётко, быстро, сопровождая каждую фразу дежурной улыбкой. В сущности он уже настолько хорошо знал текст, что вполне мог бы выступать и без Вари, вместо неё. Закончив работу, Герман, как правило, тотчас незаметно куда-то исчезал, причем, так быстро, точно его и не было никогда.
Конечно, во время выступления все, или почти все собравшиеся смотрели на Варю, но один взгляд…Он был особенным. Варя поймала этот взгляд – и удержала его, и продолжала говорить, смотря в эти карие, блестящие не то от возбуждения, не то от неведомой ей радости, глаза.
Взгляд принадлежал невысокому, слегка полноватому мужчине, брюнету лет за сорок, одетому в неброский летний костюм серого цвета. Ничего особенного: мужчина из серии «пройдёшь и не заметишь», но глаза… этот взгляд… от него невозможно было оторваться.
На Варе сегодня было третье по счету красное платье из гардероба Анжелы Красноцветовой – лёгкое, недлинное, воздушное, украшенное густыми летними кружевами. У Анжелы Красноцетовой теперь было много разных платьев, одно другого лучше, выбирай – не хочу.
Виолетта с её высокопоставленным рыжим Куртом сегодня на открытие не явились. А зачем? У них здесь своих дел хватает, а Варя уже и сама в теме, вросла, как говорится, в ситуацию…
После выставки Варю заберёт заранее заказанный Виолеттой шофёр, отвезёт её в гостиницу… Потом у неё свободное время – на целый завтрашний день, – а ближе к ночи за ней снова заедет то же самый шофёр и отвезет её в аэропорт. Вот такая нехитрая схема. Всё продумано.
После своего привычного краткого выступления Варя задержалась. Зрители тут же разбрелись по галерее, тем более, что художница их именно к этому только что и призывала; а сама она так и осталась стоять посередине зала, – стояла и ждала. Чувствовала, что он подойдет. И он действительно подошёл.
Он подошёл и в нерешительности остановился перед Варей, – растерялся, кажется…
Варя ободряюще улыбнулась.
– Здравствуйте, – с усилием обретя равновесие, на чисто русском языке сказал он.
– Здравствуйте, – снова улыбнувшись, ответила Варя.
Он порылся в кармане пиджака и достал оттуда маленькую тряпичную куколку в красном платьице.
– Это вам, – сказал он, протягивая Варе куклу.
– Симпатичная… – бережно взяв в руки куклу, сказала Варя.
– Это…вы… – кивнув на куклу, добавил он.
– Я?! – переспросила Варя. – Надо же!
И засмеялась.
– Виктор, Виктор Тонн, – ободренный Вариным смехом, представился он.
– Варя…то есть, Анжела, Анжела Красноцветова – представилась она. – Вы так отлично говорите по-русски… Значит, вы тоже из России?
– Да. Я жил в России, но я тогда был ещё ребёнком. Я из поволжских немцев… То есть, из казахстанских, конечно, но мы в семье всегда называли себя поволжскими. Вы слышали, конечно, про поволжских немцев?
– Да, слышала, конечно… Кажется…
Варя отвела глаза. Она к своему стыду была настолько слаба в истории, что боялась поддерживать разговоры обо всём, что как-то могло этой самой истории касаться. И всё из боязни что-нибудь перепутать и попасть впросак, – а такое с Варей, как назло, случалось очень часто.
Варя положила куклу в сумочку, и они с Виктором, не сговариваясь, направились к выходу из галереи. Зайдя в маленький вестибюль, оба остановились.
– Вы сегодня вечером заняты? Совсем? – осмелев, поинтересовался Тонн.
– Н-нет, не занята, то есть не на целый вечер, – ответила она.
– Тогда может быть… – он снова вдруг оробел, – Может быть, вы хотите куда-нибудь сходить? То есть, я имею в виду… Может быть, вы куда-нибудь со мной пойдёте?.. То есть…
Он окончательно запутался и замолчал.
– А давайте просто сходим в кафе? – неожиданно пришла на помощь Варя.
– В кафе? Здорово! – обрадовался он. – А… когда? То есть, когда вы сможете?
– Да прямо сейчас!.. Я даже могу попросить шофёра, чтобы он нас туда отвёз. Знаете, где я остановилась?
– Где? – сияя, спросил Виктор.
– В гостинице «Флемингс»,
– Ах, да, да… Знаю… Это где-то в Швабинге?..
– Точно! Именно так этот район и называется. И совсем недалеко от моей гостиницы вроде бы есть кафе… Хотя, может быть, это вовсе и не кафе, а ресторан? – задумалась она.
– Какая разница!.. он с улыбкой махнул рукой. – Мне ведь всё равно, куда идти!.. Главное, что с вами…
Они вышли на улицу.
– А вы можете отпустить шофёра? Тогда поехали бы на моей машине… Вон она – там стоит…
Виктор взглядом показал на ждущий невдалеке серенький опель.
– Конечно, – сейчас я скажу шофёру, он только рад будет!
Варя подошла к жёлтой машине, в которой приехала на выставку, и в открытое окошко сказала шофёру, что у неё немного изменились планы и до завтрашнего вечера он свободен. Жёлтая машина тотчас уехала.
Виктор остановил свой серенький опель у дверей небольшого ресторана под названием «Штайнхаль»:
– Здесь кормят просто, но вкусно, – сказал он.
Когда Виктор и Варя вошли в ресторан, некоторые посетители, перестав жевать, с интересом смотрели на них, – в особенности на Варю. Яркая, в изящных бархатных туфельках, украшенных цветочками, в воздушном красном платье, Варя, действительно, привлекала внимание.
– Вы красивая! – с гордостью смотря на неё, негромко сказал Виктор Тонн – Видите, на вас все смотрят…Вы, словно куколка…
– Что-что? – вздрогнув, переспросила Варя. Но потом вспомнила подаренную куколку и, машинально похлопав рукой по сумочке, в которой лежал подарок, улыбнувшись, уже спокойно повторила: «Как куколка…».
Они прошли за свободный столик. Вышколенный официант быстро принял заказ.
– Вы что будете? – спросил Виктор, протягивая Варе меню.
– А давайте, на ваш вкус. Ну, может быть, какой-нибудь салат…
– Да, салат – это хорошо, – обрадовался он. Здесь обычно делают неплохие салаты!
И, обращаясь к официанту, заговорил по-немецки:
– Нам, пожалуйста, два шницеля и два салата из кальмаров! – и уже к Варе: – Вы белое вино будете?
– Да! – сказала Варя. – С удовольствием.
И вдруг, неожиданно для себя предложила:
– А может быть, перейдем на «ты»?
Он так также просто согласился.
Виктор заказал бутылку белого вина, графинчик с французским коньяком и сок.
Они ели, пили вино и коньяк и говорили так непринужденно, точно знали друг друга уже много лет или даже были близкими родственниками.
Виктор рассказал немного о своей семье, о том, как его родители переехали в Германию из России; о том, что его семье было очень непросто подниматься здесь; о том, что мама уже несколько лет назад умерла, а отец через пару лет снова женился; о том, что у него самого уже давно своя семья, вот только детей, к сожалению, пока нет; о том, что он является совладельцем небольшого ресторанчика в одном из популярных районов Мюнхена, но дела у них сейчас, к сожалению, идут не слишком хорошо. Тут Виктор принялся было объяснять особенности своего бизнеса, но Варя неожиданно перебила его:
– Ты сказал, семья?
– Да, – мгновенно погрустнев, кивнул он. – А у тебя?
– А у меня… – Варя задумалась, отвернулась к окну и ничего не ответила. Он смотрел на неё и тоже молчал.
– Анжела, – позвал он.
– Что? – не сразу откликнулась она.
– Знаешь, Анжела… Я, кажется, сейчас собираюсь причинить тебе некоторую боль… Понимаешь, если я скажу всё, что хочу, то совершу большую ошибку… Но мне всё равно очень хочется тебе это сказать… Или, может быть, не стоит?.. – тревожно смотря на Варю, засомневался он.
– Да нет, ты уж скажи… Пожалуйста… – попросила она.
– Ладно, – решился он. – Ты знаешь, Анжела, мне почему-то не очень… Мне почему-то не нравятся твои картины…
– Вот как? – не слишком удивившись, и не обидевшись, слегка отодвинув от себя тарелку, спросила она.
– Видишь ли… Мне почему-то кажется, что ты можешь рисовать что-то совсем другое…
– Другое? – с интересом смотря на Виктора, переспросила она.
– Другое. Что-нибудь не такое… Не такое бессмысленное!
– Почему? Почему ты так думаешь? – с интересом спросила Варя.
– Не знаю. Потому что… Вижу в тебе много силы… и таланта.
– Откуда ты знаешь? – усмехнулась она.
– Я это чувствую, – пожал плечами он.
– Но ведь людям нравится! Люди с охотой покупают мои работы. Разве нет?.. Ну, может быть, и не все в восторге, – но многие. Так ведь?..
– Так. Но это неправильно.
– Почему?
– Потому что… Не у всех хороший вкус. Бывает и плохой. А бывает и очень плохой. Всякое бывает.
– Знаешь, – немного рассердилась она, – а по-моему, нельзя мерить всех одной меркой. У тебя что – вкус эталонный? Ты художественный критик? Ты, по-моему, хозяин ресторана. И, между прочим, твой подход свидетельствует, по-моему, о… О некоторой прямолинейности… Если не сказать – тупости.
– Может быть! – неожиданно легко согласился он. – Только я чувствую, Анжела, что ты способна делать большее… Намного большее… То есть, я хотел сказать – намного интереснее, значительнее… И людям это тоже понравилось бы. Обязательно понравилось! Другим людям, не тем, что сегодня покупают твои работы… Но, может быть, это и к лучшему?
– Знаешь, Виктор… – вдруг рассердилась она, – Ты, конечно, умный! И такой… – она хотела сказать «наглый», но, подумав, всё-таки смягчила: – И такой смелый, что…
– Это потому, что я люблю тебя, – неожиданно выпалил Виктор и ужасно покраснел.
– Что?! – переспросила она, не донеся вилку до тарелки.
– Да! – ещё раз подтвердил Виктор. – Но… но я не могу быть с тобой.
Лицо его вдруг приобрело совсем детское выражение; казалось он вот-вот расплачется или даже не расплачется – разревётся…
Варя перевела дух и, опустив глаза, молча смотрела в полупустую тарелку.
– Я ничего не понимаю, – наконец, собравшись с духом, сказала она. – Объясни, пожалуйста, что это всё значит.
– Хорошо, – сказал он. – Я объясню. Я полюбил тебя уже давно, на первой же выставке, сразу, как только увидел.
– На выставке в Дрездене? – уточнила она.
– Да. Я приехал туда по делам… Твои картины мне не понравились сразу. Но тебя… Тебя я полюбил тоже сразу и… очень сильно. Я подумал: «Как бы мне хотелось, чтобы у меня была именно такая жена…»
Варя молчала и только удивленно смотрела на Виктора, ожидая продолжения.
– Но я женат. Уже. Понимаешь? Поэтому я и не могу быть с тобой.
Он посмотрел на Варю. Она молчала, машинально постукивая вилкой по единственной уцелевшей в тарелке оливке.
– Ты, наверное, будешь смеяться, – снова начал он, но, взглянув на Варю, тут же отрицательно мотнул головой и поправился: – Нет, ты, как раз, смеяться не будешь. Я, видишь ли, не могу унизить тебя простой связью… Такой… Ну, ты, наверное, понимаешь, какой… Этого я, кажется, не могу…
– Конечно. Конечно, – невесело усмехнулась она. – Разумеется, я всё понимаю. Я не буду смеяться. Хотя бы потому… Потому, что мне совсем не смешно. А жену свою ты тоже любишь? – внимательно смотря на Виктора, быстро и очень жёстко, точно выпалив из пистолета, (только не понятно в себя или в него), спросила она вдруг.
– Да. Я люблю свою жену, – печально и твёрдо ответил Виктор. – Люблю. И я не предатель. Я не хочу, чтобы из-за меня кто-нибудь умер. Я лучше сам умру.
Он быстро налил в рюмку коньяк и залпом выпив, отвернулся к окну. Он был смущен, расстроен и уже немного пьян.
Варя неожиданно рассмеялась. И смеясь, вдруг почувствовала, что не может остановиться… Он быстро налил ей в рюмку сока. Попросил:
– Выпей! Выпей, пожалуйста!
Варя выпила сок залпом и перестала смеяться. Потом, указав рукой на стол, тихо попросила:
– Скажи, пожалуйста, ты можешь… Ты можешь всё это сейчас оплатить?
– Конечно, – обиженно заверил он. – Что за вопрос такой?
– Ты можешь всё оплатить и уйти? – ещё тише сказала она. – Навсегда. Можешь?
Он молча смотрел на неё, как бы пытаясь понять, правильно ли понял её слова. Потом отрицательно замотал головой:
– Не-е-т. Так я не могу. Потому что… когда ты будешь сюда приезжать, мне обязательно нужно будет тебя видеть. Я очень хочу тебя видеть. Хотя бы изредка… – голос его задрожал.
– Не надо, – резко возразила она. – Не надо. Я буду приезжать, но тебе не надо меня видеть.
Голос её тоже дрогнул.
– Я…очень прошу тебя, Виктор, я очень сильно прошу тебя об этом! Если ты действительно меня… полюбил… если ты действительно меня любишь, ты это сделаешь.
– Значит, отказаться от тебя? Совсем? – горько улыбаясь, спросил он. – Да?
– Да. – подтвердила она. – Если только ты настоящий человек, – тогда откажись.
Она налила в бокал белого вина и быстро выпила. Он долго молчал и смотрел в одну точку.
– Хорошо, – вдруг сказал он. – Я постараюсь.
Она твёрдо и вопросительно смотрела на него.
– Этого недостаточно. «Постараюсь» – недостаточно.
– Я смогу, – немного помолчав, поправился он. Лицо Виктора стало таким бледным, словно из него внезапно ушла жизнь.
– Правильно, – сказала Варя, и, чтобы скрыть непрошенные слёзы, отвернулась. «Нервы совсем расшатались» – подумала она.
Подошёл официант. Виктор рассчитался.
– А ты… Ты сама без меня сможешь? – тревожно спросил он.
– Да, – снова овладев эмоциями ответила Варя.
– Можно я задам тебе ещё только один вопрос?
Она молча ждала.
– Скажи мне, пожалуйста, почему ты так решила? Ведь… ведь у тебя же сейчас никого нет, да? По крайней мере, ничего глубокого… Я же это вижу, чувствую.
Она вздохнула. Помолчала. Потом с напряжением в голосе сказала:
– Всё равно, так надо.
Потом, помолчав, добавила:
– Дело в том, что нельзя разрушать… – она старалась найти нужное слово. – Нельзя разрушать целое. Это будет, как ты говоришь, – не-пра-виль-но. Понимаешь? Ты ведь не будешь смеяться? Ты не будешь… Ты ведь это способен понять. Правда? – с грустной иронией, повторяя его недавние собственные слова, спросила она.
Виктор нахмурился. Молчал.
– Правда, не буду. Я способен понять, да. Надеюсь, что способен.
Он встал, упёрся руками в стол и несколько минут так и стоял, прикрыв глаза и медленно отрицательно мотая головой.
– Мне как-то не уйти… – сказал он наконец.
Варя молчала.
Виктор перестал мотать головой, убрал руки со стола и выпрямился:
– Но, запомни: я тебя очень люблю. Запомни, пожалуйста.
– Я запомню. Спасибо, – с усилием, потому что слова не хотели её слушаться, мягко сказала она. И ещё раз повторила. – Спасибо.
– Тогда ещё одна просьба… – Виктор вздохнул. – Пожалуйста, будь настоящей. Не играй в живопись. Это не твоё.
Больше они никогда не встречались.

КОНЕЧНО. ИЗ-ЗА ТЕБЯ

Последнее время Варе всё чаще казалось, что, поддавшись продуманному натиску расчетливой Виолетты Мыловаровой и отбросив едва ли не все свои, недавно казавшиеся ей незыблемыми, принципы, она перестала быть не только художницей, но и совершенно растеряла собственную личность.
Впрочем, задумываться об этом по-настоящему было некогда: нужно было очень быстро писать картины; удерживать своих неуёмно рвущихся к славе друзей в рамках приличия; заказывать новые платья…
Свою унылую работу в музее игрушек Варя давно оставила: в тех «десяти копейках», которые ей там платили, она больше не нуждалась. Да и попусту терять время, протирать юбки, сидя часами на деревянном стульчике в музее, было теперь недосуг
Она всё чаще вспоминала Эдика Флоксова, который почему-то пропал из поля её зрения, – и, кажется, не собирался возвращаться. А ей хотелось, чтобы он пришёл и сказал, как обычно:
– Ну, давай, Варя, расскажи мне о своём счастье.
И она бы рассказала:
– А знаешь, я ведь теперь бизнесмен, почти как ты.
– Как я? – удивился бы Эдик.
– Ну, не совсем, конечно, как ты, но всё-таки, теперь у меня есть собственное дело и помощники, сотрудники… Теперь мне, как и тебе, приходится учитывать конъюнктуру рынка...
– Какого, собственно, рынка? – деловито осведомился бы он.
– Рынка художественных произведений, – без запинки ответила бы она. – Вот какого!
– Да… – уважительно бы произнёс Флоксов. – Вот это да! Теперь ты почти как я! Уважаю.
И тут послышался звонок в дверь. «Это, наверно, Эдик!» – радостно подумала Варя и быстро побежала в прихожую. Барон её опередил. Уже стоя у двери, пес радостно бил своим длинным хвостом – то по стенке, то по Вариным ногам.
– Гоша… – открыв дверь, разочарованно выдохнула она. – Ты что это? Сегодня же у нас выходной. К тому же поздно: девять вечера…
– А ты что, до сих пор ложишься спать в девять? Как в детском саду? – ехидно поинтересовался Гоша.
Увидев Гошу, Барон от радости готов был выпрыгнуть из собственной шкуры. Он закрутился как юла, сначала по коридору, потом по комнате, сбивая своим хвостом всё, что только можно было сбить… Дело в том, что, пока Варя ездила по своим заграницам, выгуливать Барона полагалось Гоше. И пёс успел привязаться к Гармошкину необыкновенно.
– Ну, проходи… Садись, – предложила Варя. А сама подумала: «Интересно, что тебе могло понадобиться от меня именно сейчас?.. Нет, правда, что? » Действительно, видеться им теперь приходилось, кажется, слишком часто – по работе.
– А от меня жена ушла, – жалостно моргая, сообщил гость.
– Какая? Третья? – бестактно уточнила Варя.
– Третья, – безрадостно подтвердил Гоша.
У Гармошкина было такое потерянное лицо, что ей стало его жаль.
– Что же она так? – с сочувствием в голосе поинтересовалась Варя.
– Да представляешь, придралась к каким-то пустякам. Видите ли, я неделю появлялся дома… Всего-то неделю!
– Да-а… – неопределённо протянула Варя, а про себя подумала: «Ну и козёл же ты, Гоша!..» Вслух спросила: – Так что же, ты её даже не предупредил о своём исчезновении?
– Нет, сказал Гоша. – А зачем? Мы же взрослые люди.
– Но она всё-таки твоя жена.
– Бывшая, – снова вздохнул Гоша.
– Ну сказал бы ей, что ты, как в фильме «Кин-Дза-Дза», вышел за хлебом, а попал на другую планету… – пошутила Варя.
– Но я-то не попадал на другую планету, – не оценив шутки, мрачно проговорил Гоша.
– А где же ты тогда был?
– У Веры.
– Зачем же ты к этой Вере на целую неделю отправился? – наивно поинтересовалась Варя.
– Затем, что у неё муж на целую неделю уехал, – признался Гоша.
– Так ты эту Веру любишь? – Варе отчего-то захотелось понять, наконец, образ мыслей Гоши: хотя она знала Гармошкина тысячу лет, он до сих пор был ей не слишком понятен.
– Нет, не люблю. Да ну её… – махнул рукой Гоша.
– А жену?
– Какую, последнюю? – уточнил Гоша.
– Вряд ли последнюю! – уверенно сказала Варя. – Не последнюю, а третью.
– Любил… немного, – задумчиво ответил Гармошкин.
– Надо было не немного, а побольше, – с запозданием посоветовала Варя.
– И что? Она бы тогда не ушла?
– Тогда бы ты не ушёл к своей Вере.
Он вздохнул: Варина мысль показалась ему резонной.
– Выходи за меня! – с неожиданным жаром предложил Гоша, и глаза его блеснули радостным вожделением. Этот внезапный взгляд хищника преобразил Гошу до неузнаваемости.
«Таким-то я его когда-то… Таким он мне однажды и понравился», – подумала Варя и инстинктивно отодвинулась от гостя.
– Спасибо. Не выйду, – твёрдо сказала она.
– Почему? – хищнический напор во взгляде Гоши стал понемногу таять, и он печально протянул: – А мне-то казалось, что я тебе нравлюсь…
Она вздохнула и отметила про себя: «Вообще-то, так оно и было поначалу. И даже сейчас ты мне немного нравишься, несмотря на все свои потрясающие выходки…» Потом, неожиданно вспомнив о выставках, картинах, бесконечных выступлениях на публике, она с болью подумала: «Да как же мне надоело себя терять!»
Впрочем, вопреки своему решительному настрою, она всё же очень разволновалась. В Гоше и сейчас остро чувствовалась мужская притягательность и сила. Варя поняла, что, если их беседа продолжится, она просто не сможет противостоять Гармошкину, – а потом непременно будет жалеть: ведь он, как ни крути, совсем не тот человек, что ей нужен. К тому же, видимо, спутником жизни Гоша не может быть в принципе. Эти мысли вернули Варе силу, чуть было вовсе не покинувшую её.
– Уходи, пожалуйста, Гоша, – как можно тверже попросила Варя.
Но Гармошкин и не шевельнулся. Он по-прежнему нагловато смотрел ей в глаза: видимо, успел уловить тот момент, когда она заколебалась, и теперь надеялся снова вернуть её в желательное состояние.
– Если ты не уйдешь, я позову соседа сверху.
– Как позовёшь? – полюбопытствовал Гоша. – Закричишь, что ли?
– Нет. Просто постучу по батарее. Он хороший. Он сказал: «Если вас что-нибудь будет беспокоить, просто постучите по батарее. И я к вам приду. На помощь». Последние две фразы она выдумала только что, зато первая была правдивой.
– И что он – молодой?
– Да, – соврала она. – Третий разряд по боксу.
– Ну, если третий, – язвительно хмыкнул Гоша. – Тогда, конечно…
Варя беспомощно всплеснула руками и посмотрела в окно. Небо за окном было серым, беспросветным… Неожиданно перед взглядом Вари в одно мгновение проплыл незабываемый вечер с Виктором Тонном, в маленьком мюнхенском ресторане…
Варя вспомнила лицо Виктора, его голос, произносящий нежные и горькие слова, и вдруг, закрыв лицо ладонями, тихо и горько, не таясь, совсем как ребёнок, заплакала. Пожалуй, так плакать она могла только при Гоше: его-то она совсем не стеснялась.
– Ты что, плачешь?! Ой, ой, Варя, успокойся!.. – всерьёз испугался Гармошкин. – Это что, из-за меня? Да?
И он недоуменно захлопал добрыми своими глазами ребёнка-переростка. И вдруг, в этих глазах вспыхнула надежда:
– Правда, из-за меня? Да?
Варя взглянула на него, обеими ладонями вытерла слёзы и, невесело усмехнувшись, сказала:
– Конечно… Конечно, из-за тебя, Гоша…
Потом, взглянув на его растерянное лицо, едва сдерживаясь чтобы не рассмеяться, добавила:
– Плачу потому, что ты мне ужасно надоел, Гармошкин! Серьёзно. Когда ты, наконец, уйдёшь, а?
Лицо гостя погасло. Он обиженно фыркнул и засопел.
– Да уйду я! Сейчас уйду, – с внезапной жалостью смотря на Варю, сказал он.
– Ты только не обижайся, ладно? – мягко попросила она.
Сопя, Гоша неловко, боком начал продвигаться к двери.
– А, между прочим, ты мне, правда, нравишься! – вдруг собравшись с духом, уже в дверях признался Гармошкин. – И даже очень. Даже больше, чем Вера.
– Ты имеешь в виду ту Веру, у которой на неделю уехал муж? Её?
– Да, её! – подтвердил Гоша, и вдруг выпалил со страстью: – Ты мне даже больше жены нравишься!
– Которой? Третьей? – уточнила Варя.
– Да ну тебя! Тебе всё бы только издеваться! – раздраженно махнул он рукой. – Ты что, серьёзно вообще не можешь разговаривать?
– Могу, – сказала Варя. – Но, не хочу. Пока.
Гоша сам захлопнул за собой дверь.
Барон огорчённо смотрел на хозяйку и, кажется, взглядом спрашивал: «Ну, почему ты не позволила ему остаться? Он ведь такой симпатичный человек. А?»

РАЗГОВОР АФРИКАНСКИХ СТРАУСОВ

Машину она по-прежнему не водила. Пробовала и даже сдала на права, но чувствовала, что не её это дело – водить машину. Инструктор так и сказал ей в конце курса обучения: «Права вы, конечно, получите, но машину водить я вам не советую». И она не стала. Только ездила теперь не в общественном транспорте, а на такси.
Вот и сегодня прямо у студии поймала такси и поехала домой. Пробок на дороге уже не было: десятый час вечера, к тому же выходной – все на даче.
Теперь у мыловаровцев была своя общая студия, где они с друзьями могли спокойно работать и обсуждать новые проекты. В принципе, студия была достаточно просторной, чтобы организовывать в ней собственные выставки, но тогда пришлось бы рассекретить их загадочную компанию, работавшую под единым псевдонимом «Анжела Красноцветова». К тому же Виолетта никогда не благословила бы самостоятельных выставок, а ведь именно она была в проекте главной.
Сегодня они трудились над очередным эпическим полотном под названием «Разговор африканских страусов». Названия своим картинам они теперь старались придумать раньше, чем начинали детально обсуждать сюжет. Они давно поняли: в таком бизнесе, как у них, название – половина дела.
Работали почти без перерыва – с семи утра до шести вечера, – зато почти закончили картину. Почти, потому что два страуса всё-таки остались не прописанными, и ещё потому, что настроение картины вышло отчего-то очень гнетущим: у всех страусов лица были весьма зловещими.
– Надо будет как-нибудь смягчить, – критически осматривая страусов, сказала Лиля-Бабочка. Варя с Кристиной полностью согласились с ней, но сил смягчать что-то, доделывать, переделывать уже не осталось.
– Завтра закончим! – сказала Варя.
– Да нормальные же птички!.. Суровые такие… Что вам не нравится? – недовольно пробурчал Гоша Гармошкин. Он терпеть не мог рано вставать и поэтому весь этот день ходил злой, – не хуже страусов на их новой картине.
Дома Варя, наскоро прожевав холодную котлету с сухой булкой и запив всё это холодным кипятком с вареньем, повела Барона гулять. На улице Барон резвился, как щенок. Пребывая в прекрасном расположении духа, он направо и налево вежливо здоровался со всеми встречными собаками, и точно маятником, махал своим длинным хвостом. «Надо же: хорошая погода и на людей, и на животных одинаково действует», – с умилением смотря на дога, думала Варя.
Они отлично погуляли в небольшом зелёном скверике, но когда Варя уже собралась вести Барона домой, она неожиданно вздрогнула: взгляд её упал на яркую, красным мелом начертанную на стене дома надпись:
 
Позор Анжеле Красноцветовой!
Уважаемые петербуржцы!
Не позволяйте разлагать нашу культуру
подобным псевдохудожникам и самозванцам!

Под надписью красовался рисунок, сделанный синим мелом: примитивно изображенный человечек: ножки и ручки, как палочки; туловище – огуречик; голова – кружочек; к голове были пририсованы несколько палочек, что, видимо, означало длинные волосы; а ножки чуть прикрывала юбочка-квадратик. Варя подошла поближе, ещё раз перечитала надпись, всмотрелась в рисунок…
– Да это же я! – внезапно дошло до неё. – Это они меня так изобразили… В моём же стиле…
Внизу под рисунком Варя разглядела ещё одну надпись, – гораздо мельче первой. Варя подошла совсем близко, прочитала, мучительно покраснела и слёзы выступили у неё на глазах. Она оглянулась. В сквере кроме неё и Барона, увлечённо раскапывавшего какую-то ямку, никого не было.
– Пойдем, пойдём отсюда скорее, Бароша! – испуганно негромко вскрикнула она.
Неохотно остановив раскопки, Барон удивленно уставился на Варю и тоже огляделся. «Непонятно, что тебя так напугало?» – говорил его недоуменный взгляд.
Еле передвигая ноги, волоча на поводке притихшего дога, Варя поплелась домой. На душе у неё было нехорошо. «Творчество явно коллективное… – думала она, вспоминая ужасную надпись. – Коллективное, прямо как у нас… Видимо, сначала подошёл кто-то один, – интеллигентный человек, потому что слова-то подобраны культурные: «уважаемые… псевдохудожники…» А потом кто-то дополнил надпись рисунком… И ещё кто-то третий присоседился, написал эту жуть… Да, дожили!»
Неожиданно для самой себя Варя вслух произнесла последнее слово и даже остановилась. Потом печально усмехнулась про себя: «Кажется слава, о которой так мечтали мои друзья, и в самом деле нас настигла! Хорошо всё-таки, что у нас, в отличие от Европы, никто не знает, кто такая Анжела Красноцветова на самом деле». Тут она вздохнула с облегчением, но вскоре, вспомнив что-то, опять остановилась… «Но ведь Анжела Красноцветова – это всё-таки именно мой псевдоним!», – с ужасающей ясностью осознала она. И от этой простой мысли ей стало невыразимо грустно…

БРОСАЙ ТЫ ВСЁ ЭТО

Тем же самым вечером, когда Варя заметила злополучную надпись, на её горизонте неожиданно снова проявился Эдик Флоксов.
Эдик позвонил вечером, в половине одиннадцатого.
– Привет. Не спишь? – поинтересовался он.
– Не сплю, – тяжело вздохнув, сказала она. – Очень рада тебя слышать. Где ты столько времени пропадал?
– Что-то в твоём голосе не слышно особой радости, – отметил он. – А я в командировке был длительной. Знаешь, у меня сейчас многое в жизни меняется…
Эдик немного помолчал.
– Хочешь, прямо сейчас заеду, расскажу? Ты ведь всё равно ещё не спать не собираешься?
– Приезжай! – попросила она. – Приезжай, пожалуйста, скорее.
– Пятнадцать минут от силы, – объявил он, – и я у тебя. Можешь пока чайник поставить. Если, конечно, у тебя коньячка нет.
– Коньячка? – удивилась она. – Да есть вроде…
Эдик повестил трубку. «Что это он? Собрался ко мне на ночь глядя, да ещё и про коньяк почему-то вспомнил… Странно как-то… Видимо у него, и правда, что-то случилось… А у меня? А у меня это уже давно случилось… У меня случилась, видимо, творческая деградация, под названием – Анжела Красноцветова…» – От этой мысли на глаза Вари навернулись слёзы и, непрошенные, медленной тонкой струйкой потекли по щеке. «…Это всё из-за той дурацкой надписи на стене… И зачем только мы с Бароном пошли именно в этот сквер? Нервы что-то совсем сдали
В дверь позвонил Эдик. Давно не видевший своего любимца Барон, чуть не сошёл с ума от радости.
«Сейчас скажет: «Ну, давай, расскажи мне о своём счастье», – внутренне напрягшись, подумала Варя.
Но Эдик почему-то молчал. Заметив, что Варя в неестественно напряжённой позе замерла у двери и смотрит на него, будто ожидая какого-нибудь подвоха, удивленно спросил:
– Ты чего? Пройти-то, можно? – и ещё раз взглянув на неё, на всякий случай добавил: – Можешь не волноваться, ночевать у тебя сегодня я не собираюсь. Если только, конечно, ты сама этого не захочешь…
– Спасибо, – сердито сказала Варя. – Успокоил.
– Да что с тобой сегодня такое? – пройдя в комнату и привычно усевшись в кресло, поинтересовался он.
– А с тобой? – внимательно смотря на Эдика, в свою очередь поинтересовалась она.
– Коньяк есть?
– Есть. Принести?
– Не надо. От меня Жанна ушла. Представляешь? Сбежала от меня с аргентинцем. «Не могу сопротивляться захватившей меня страсти!» – она сама так сказала. Безумная любовь, видите ли! Он тоже танцор, как и я, но моложе её на десять лет. Такие дела. Я закурю?
– Конечно. Но ты же не куришь… – удивилась Варя.
Эдик достал из кармана коробок со спичками, потом не распакованную пачку сигарет, вытащил из неё одну и начал курить.
– Пепельницу дай, – сухо попросил он.
– Сейчас.
Жанна – это третья по счету жена Эдика. Та самая, которая, как он однажды сказал: «Может танцевать почти без одежды при луне!.. Потрясающе поёт, а танцует ещё лучше!.. Звезда, которую видно издалека и которая готова светить всем». Но Эдику она, кажется, больше не светит. Теперь Варя узнала, что её звали Жанна. Эдик упоминал о своей жене, кажется, только один раз и не был многословен. Всего несколько фраз, – но они запомнились.
Варя вздохнула, с сочувствием посмотрела на Флоксова и тут вспомнила, что и от Гармошкина тоже только что ушла жена – и тоже третья по счёту. Это совпадение удивило Варю. Эдик и Гоша не просто не похожи друг на друга, – они друг другу противоположны!.. А вот, надо же, у обоих почти одновременно произошло одно и то же событие; правда, по разным причинам, – но, может быть, и не столь уж эти причины различны. От Гоши жена ушла, потому что он всё время где-то болтался, и даже не утруждался оправдываться по возвращении. У Эдика жена страстно увлеклась другим, пока муж был в длительной командировке. Тоже, получается, где-то болтался. Следовательно, если грубо обобщить, от обоих жены ушли от недостатка внимания. Ну, это, если грубо…
– Не переживай! – сказала Варя. – Ты такой красивый, такой успешный. Ты очень скоро найдешь для себя новую подругу – очень-очень хорошую.
– Да у меня уже есть, – закуривая третью сигарету, неожиданно признался Эдик. Варя изумленно вытаращила глаза.
– Ну да, – подтвердил он. – Но ты не думай, я Жанне почти не изменял – до сих пор. А теперь – другое дело…
– Отлично, – сказала Варя. – Стоит ли тогда так переживать?
Потом, всматриваясь в непривычно растерянное лицо Флоксова, она поняла: его задевает в первую очередь тот факт, что его кому-то предпочли. Он к такому не был готов, он считал случившееся ужасно несправедливым, – и поэтому, сейчас ему по-настоящему больно.
– Она потом будет жалеть, – сказала Варя.
– Конечно, – благодарно согласился он, и некоторое подобие улыбки промелькнуло на его лице.
Варя вздохнула.
– Ну а ты, что у тебя стряслось? Я же вижу… – спросил он.
– У меня? Понимаешь, Эдик, я ведь теперь не Варя, а Анжела Красноцветова. – сказала Варя.
– А я давно догадался. Тебе теперь вся жёлтая пресса косточки перемывает. Тебе и твоим подмастерьям. Которые инкогнито.
И он саркастично улыбнулся.
– И что ты об этом думаешь? – с надеждой спросила Варя.
– Что я думаю? Честно? – спросил Эдик.
«Нет, если честно, то лучше не надо!» – затравленно взглянув на него, подумала она. Он тоже взглянул на Варю и всё понял.
– В общем, завязывать тебе с этим надо, Варя, – мягко посоветовал он.
«А на что я тогда буду жить? – подумала она. – Ты ведь мне не поможешь… Ты же никогда просто так не помогаешь, даже друзьям». Потом она вспомнила, что недавно он всё-таки пытался ей помочь, познакомив с депутатом Мордасовым. Он же не виноват, что тогда ничего не получилось.
– Но ведь некоторым наша… – она хотела сказать «живопись», но язык не повернулся. – Некоторым наши работы нравятся.
– Я и не сомневаюсь. Конечно, нравятся. Идиотам.
– Ладно, – сказала она, нахмурясь, хотя, что именно «ладно» и сама не знала.
– Что ж, я, наверное, пойду?.. – бесцветным тоном предположил Эдик.
– Да, – сказала она.
– Впрочем, я могу остаться, – со внезапным энтузиазмом взглянув на неё, предложил он.
«Но ведь у тебя «уже есть». К тому же, я не умею танцевать при луне, как ты любишь, – ни при луне, ни при солнце…»
– Не надо, – твёрдо попросила она. – Устала. Так хочется выспаться.
– Хорошо, – также твёрдо сказал он.
Все-таки они нисколько не похожи, отметила Варя. Эдик Флоксов быстр и твёрд в решениях, – наверное, поэтому он бизнесмен. Правда, он заодно и танцор… Но профессиональные танцы – тоже подразумевают постоянный труд и усилия воли. А Гоша Гармошкин восемь раз в году меняет работу – он то вахтер, то гардеробщик, – потому что не любит ни труда, ни настойчивости.
Эдик Флоксов крепко держит вожжи своей судьбы в этих, с виду изящных, а на самом деле крепких руках. Уверенно правит упряжью, ни одна лошадь не забалует… Правда, одна, кажется, всё-таки вырвалась, но это не так страшно, потому что на смену ей, оказывается, уже готова другая…
А у Гоши всё протекает сквозь пальцы, – и не потому чтобы он такой бессильный: силы, что физической, что душевной, в нём предостаточно… Просто ему лень.
– Не вешай нос, Анжела Красноцветова! – придерживая рукой входную дверь, пошутил Эдик. Но, взглянув на сразу побледневшую Варю, поправился и уже другим, серьёзным тоном сказал: – Не вешай нос, Варя, Варенька Пичугина.
Он тепло, по-дружески коснулся своей рукой её руки:
– Я скоро снова зайду к тебе, и мы ещё расскажем друг другу о нашем счастье…
– Ты такой оптимист… – признательно улыбнувшись, ответила Варя. Помахав ей рукой, Флоксов исчез за дверью.
– …И такой красивый! – смотря на уже закрытую дверь, негромко добавила она.
Вертевшийся рядом Барон вопросительно посмотрел на Варю. «И этот ушёл, – казалось, спрашивал он. – Почему?»
– Во-первых, у него «уже есть»… – не то Барону, не то самой себе объяснила Варя. – Во-вторых, у него двое детей, которые живут в Лондоне с его первой женой, – он мне их фотографии однажды показывал… В-третьих, он танцор и без танцев не может, а как я стану с ним танцевать? Не умею я.
Выслушав Варю, Барон понимающе помахал хвостом, потом зевнул, потянулся и пошёл в свой угол – ему захотелось спать.
Когда Эдик ушёл, Варя ощутила прямо-таки неимоверную усталость. Она решила: «Не буду я больше обо всём этом думать… Не могу… Нет у меня на это сейчас сил… Тем более, нужно выспаться, потому что завтра придётся дописывать страусов и сделать так, чтобы они выглядели подружелюбнее…»
Назавтра она с подмастерьями и в самом деле довела «Разговор африканских страусов» до ума. Кстати, картина ушла за три дня.

НАС ЛЮБЯТ, НАМ ПЛАТЯТ...


И уже назавтра, хотя после их совместной работы прошло не больше двух с половиной часов, в дверь Вариной квартиры неожиданно позвонила Лиля-Бабочка.
– Неужели соскучилась? – добродушно шутя, поинтересовалась Варя.
– Разумеется! – в тон ей ответила Лиля.
– Проходи, – Варя пропустила Лилю в квартиру. – Вы прямо как сговорились все: каждый вечер по очереди меня навещаете…
– Кто это все? – заинтересовалась Лиля. – Неужели Эдик Флоксов наконец объявился?
– Точно. Объявился. Правда, только на один вечер, а сейчас, кажется, снова пропадёт.
– Ну что он, как? – глаза Лили-Бабочки загорелись неподдельным любопытством.
– Ну, как?.. Вот, с третьей женой сейчас разводится…
– Да ты что?! – всплеснула руками Лиля-Бабочка. Потом с какой-то наивной надеждой и трепетом в голосе спросила: – А… надеюсь, он в четвёртый раз женится не собирается?.. Ну, по крайней мере, прямо сейчас?..
– Прямо сейчас, может, и не собирается… – Варя внимательно посмотрела на затрепетавшую в ожидании ответа, и всем телом подавшуюся вперёд Лилю. – Но подруга… и очень близкая у него, кажется, есть.
– Что? Он это сам тебе сказал? – сразу поникшим голосом спросила Лиля.
– Сам! – безжалостно констатировала Варя. – Да ведь и у тебя, кажется, Жорик есть, – разве не так?
– Жорик? Да, есть… – явно неохотно возвращаясь к реальности, согласилась Лиля. – Ну а ты сама-то что, Варя? Ты-то ведь сейчас свободна…
– Что – я? Мы с ним просто друзья. К тому же, я его, кажется, не люблю… И потом… О чём ты, вообще, Лиля! Он же русским языком сказал: у него уже есть.
– Возлюбленная, что ли? – капризно поджав губки, уточнила Лиля.
– Ну, да.
– Слушай, Варя, давно хотела тебя спросить, только… Ты ведь не обидишься?
– Не знаю. Наверное, нет. Ну, спрашивай.
– Вот как ты так умудряешься столько времени жить одна? Без мужчины… Я этого просто не могу понять!
– Сама не знаю, – пожала плечами Варя. – Просто не нахожу своего человека, видимо. По душе мне никто пока что не попадается.
– А тебе нужно обязательно по душе?
– Конечно. Я иначе просто не могу. А ты разве можешь?
– А я?.. Даже не знаю… Я, наверное, могу… А для души мне, может быть, и тебя достаточно.
– Скажешь тоже! Это же разное…
– Понимаешь, я как-то заметила, что мужчины, которые для души, они, как правило, зарабатывать вообще не умеют – или не хотят, я уж не знаю… Они, наверное, чувствуют, что у них какая-то там душа есть, и думают, что этого вполне достаточно. Душа-то у них, и правда, есть, а вот ответственности как-то маловато… А остальным, которые по уши в бизнесе, видимо, вообще… не до души.
– Интересная, конечно, теория, – задумалась Варя. – И знаешь, ты в самом деле в чём-то права. Вот взять, например, нашего Гармошкина…
– Ой, давай только Гармошкина брать не будем!..
– Ну почему же?
– Да потому, что Гармошкин – просто дурак, да и всё!.. Нет, он, конечно, не злой и иногда вроде бы даже шутки понимает… Но всё равно… бестолковый он, по-моему, – запредельно бестолковый…
– Ну, а Эдик Флоксов? Он, по-твоему, как – человек «для души»?
– Эдик? Ну что ты!.. Тут вообще другое. В Эдике всё перемешано. Как в вине, знаешь, – когда на этикетке написано: «богатый букет вкусов»… Эдик ведь эгоист. Он как нарцисс, любит только себя. Он начнет с тобой танцевать, а сам тут же и забудет о партнёрше. Он в каждом танце будет любить только себя, себя одного, – если станет беречь тебя, то только как собственную тень. А ценить тебя станет ровно настолько, насколько ты ему не будешь мешать, насколько ты его собственную гармонию не нарушишь. Но всё равно, – Лиля мечтательно вздохнула и даже прикрыла глаза, видимо воображая лучезарный облик Флоксова. – Эдик – он такой неотразимый… Прямо не человек, а мечта…
– Скажи, а ты бы за него замуж вышла? – неожиданно спросила Варя.
– Я? За Эдика-то? Конечно. Разумеется, вышла бы. С ним ведь даже по улице под ручку пройти и то радость – будто с картиной из Эрмитажа идёшь…
– И ты согласилась бы стать его тенью, – так что ли?
– Тенью Эдика? Конечно. Только что рассуждать без толку… Ведь он меня совсем, – ну просто ни капельки! – не любит. Даже ты ему намного интереснее почему-то. Не знаю уж, почему… Нет, ну ты конечно, интересная и всё такое, но… – Лиля обиженно всхлипнула.
– Так это же вообще не объяснимо, – успокоила Варя. – Природа симпатий и антипатий…
– Ну, да, – согласилась Лиля. – Необъяснимо.
– Слушай, а ты почему ко мне решила заглянуть-то? – вдруг вспомнила Варя. – Нет, я, конечно, всегда тебя рада видеть, – но всё равно, почему? Мы ведь виделись с тобой всего несколько часов назад…
– Так мы же работали! Разве там поговоришь?.. А мне ведь Жорик только сейчас предложил на пару дней в Европу съездить. Ну вот, я и пришла у тебя отгулы попросить, – в счёт будущего ударного труда, конечно… А то мы работаем без выходных, руки уже болят…
– А куда вы поехать-то хотите?
– Во Францию, конечно, куда же ещё? Ты-то там сто раз уже была, а мы…
– Ну, не сто раз, – поправила Варя. – И потом, я всё больше по германиям…
– Кстати, я вот ещё хочу спросить: вот ты ездишь, ездишь, а почему же до сих пор никого себе не нашла? Странно даже…
– Где? Во Франции?
– Ну, почему именно там? Вообще, в Европе. Ты же всем европейцам известная, такая вся раскрученная. Не то, что мы с Кристиной и Гармошкиным… Мы для них кто? – Ёж, волк, да бабочка!
– Но вы же сами решили так подписываться, – обиделась Варя. – К тому же, если хочешь знать, чем быть этим попугаем, этой Анжелой, я бы согласилась стать кем угодно… Да хоть страусом – всё равно… Ты даже не представляешь, Лиля, как мне всё это надоело… Эти попугайские наряды, которые мне приходится там одевать… Очень нужно! Если хочешь знать, я красный цвет вообще ненавижу!.. Твержу пустые, глупые речи про это наше искусство… так называемое…
Варя закрыла лицо руками и, облокотившись на стол, беззвучно заплакала.
– Ты что, ты что, Варенька! – испугалась Лиля. – Я… я ведь не знала, я даже представить не могла, что тебе это всё так не нравится…
– Нравилось когда-то, потому что я втянулась, потому что это казалось необычным и даже невероятным, словно чудо какое-то… А теперь…
Лиля задумалась, и её лицо приняло серьёзное, даже строгое выражение:
– А теперь, Варя, нужно взять себя в руки и продолжать. Мы же на самом пике сейчас, понимаешь? Это безумие – уходить с самого пика.
– Ты такая практичная, Лиля, – удивлённо смотря на подругу и вытирая заплаканные глаза, сказала Варя. – Меня всегда удивляли практичные люди. А я… Вот ты спрашиваешь, почему я не нашла себе кого-нибудь в этой самой Европе. А я может…
Варя запнулась и в тот же миг поняла, что ни за что на свете не расскажет Лиле про свою встречу и… расставание с Виктором Тонном. Не хочет, не может она это рассказать… Оставит навсегда для себя, сбережёт…
Вместо этого, вздохнув, Варя сказала:
– До того ли мне, Лиля? Где там!.. Ношусь всё время, как лошадь в мыле… Вернее, как попугай – то в красном платье, с какими-то накидками – немыслимыми, блестящими; – а то в широченном, длинющем зелёном сарафане и кокошнике, потому что им якобы интересен русский стиль… А мне, может быть, уже всё равно, что им там интересно!.. Я, может, хочу обратно в свою серенькую юбочку и бледненькую блузочку… Мне, может, надоело попугаем работать и картины клювом писать… А уж что касается мужчин… – уже тише и печальнее произнесла Варя. – Тут вообще… Между прочим, Европа для меня – самое последнее место, где я стала бы искать кого-то для души… Я имею ввиду, среди европейцев, конечно… И потом, – вдруг рассердившись добавила она, – что у нас своих идиотов мало, что ли?
Лиля-Бабочка удивленно взглянула на Варю: ей вдруг показалось, что подруга несёт сущий бред, сама не понимает, что говорит.
– Эй, эй, – тихонько подойдя к ней сзади, Лиля осторожно дотронулась до Вариных плеч, приобняла её. – Очень ты, видно, устала, бедная. Видишь, какая у тебя истерика разразилась!.. Прямо не знаю, что с тобой делать, как тебе помочь-то? Только, всё равно, Варя, бросать нашу работу сейчас нельзя. Ну, нельзя, понимаешь! Хочешь, не хочешь, а надо продолжать. Ты только подумай – нас любят, нам платят…
– Любят?! – гневно сверкнув глазами, громким шёпотом произнесла Варя. Ей захотелось рассказать Лиле про надпись, которую она недавно прочитала на стене, и про рисунок под надписью, и про неприличное слово… Но взглянув на Лилю, Варя осеклась. У Лили-Бабочки было сейчас настолько расстроенное, жалкое лицо, что её саму в пору было утешать. Варя вдруг вспомнила, что сама втянула друзей в мыловаровщину, и значит, ей за них – за Гошу, за Кристину, за Лилю – теперь и отвечать. А она что? Расклеилась, разнылась… Стыдно прямо.
– Ничего, – собираясь с мыслями, сказала Варя. – Это я, видно, устала немного. Понимаешь, перелёт в этот раз был трудный, рейс надолго задержали и вообще… Все эти перелёты немного выводят из колеи… Я соберусь. Конечно, будем продолжать. Ты права, мы – на пике, нас любят, нам платят…
Лиля тоже заметно успокоилась и приободрилась.
– А может, мне сейчас с Жориком не ехать? – осторожно спросила она. – Всё-таки, раз ты немного устала…
– Наоборот, если уж ехать, то лучше сейчас! – сказала Варя. – Мы новую работу ещё не начали. Завтра проект составлять будем… Но тогда, чур, – когда вернешься, будешь рисовать, то, что достанется. Хорошо?
– Хорошо, – обрадовалась Лиля.
Поцеловав Варю в щёчку и погладив вертевшегося у её ног Барона, Лиля-Бабочка плавно закрыла за собой дверь.

СЛАБОУМИЕ И ОТВАГА


И вот наступило новое лето – дождливое и противное, – впрочем, вполне обычное для Питера. Варя только что приехала из Германии, с очередной выставки. Гоша Гармошкин, выгулявший Барона за полчаса до её прихода, беспечно оставив ключ под ковриком у двери, уже успел куда-то убежать. Дожидаться Варю Гоша не стал – не успел соскучиться.
Варина командировка, как и обычно, длилась всего два или даже полтора дня. Дольше не получалось, потому что рисовать приходилось непрерывно. Интерес к работам Вари, то есть Анжелы Красноцветовой, в Европе (и отчасти в России) по-прежнему не пропадал.
Между тем Варе и её друзьям всё трудней удавалось придумывать новые сюжеты. Им казалось, что всё уже было и что они повторяются. Зато сам процесс рисования стал теперь намного легче, потому что вся компания набила руку, отлично усвоила манеру письма, которую Варя с друзьями уже давно назвали «мыловаровщиной». Друзья даже выбрали себе шутливый девиз, который Кристина Лопаткина однажды прочитала на стекле проезжавшей мимо гоночной машины: «Слабоумие и отвага!» Кристину так рассмешила эта надпись, что она поделилась находкой с друзьями.
– Надо же! Просто-таки про нас сказано! – усмехнулась тогда Варя. – Ведь если вдуматься, что ещё заставит людей писать такие картины?!.
– А что же тогда заставляет людей наши картины покупать?! – с вызовом поинтересовалась обиженная Лиля-Бабочка. Однако друзья довольно быстро сошлись на том, что слова «Слабоумие и отвага!» будут теперь их негласным шутливым девизом. Они давно поняли: если относиться к их работе с юмором, работать станет намного легче, – особенно Варе, которая больше всех тяготилась «прогрессивным направлением» под названием «мыловаровщина». А может быть, на самом деле, она одна им и тяготилась.
Обычно Виолетта Мыловарова платила за проданные картины исправно. За прошедший год Варе даже удалось накопить небольшую сумму на скромную дачу где-нибудь не слишком далеко от города, – точнее на дачный участок со скромным домиком.
Но на последней встрече, Виолетта показалась Варе чем-то очень озабоченной. Несмотря на то, что госпожа Мыловарова, как обычно, открывала выставку, чувствовалось, что голова её сейчас занята совсем другим.
По обыкновению назначив Варе новые сроки сдачи картин, Виолетта неожиданно надолго куда-то запропастилась, так что сроки сами собой продлились. Всё это, возможно, было не так уж важно, но всё-таки странно. А потом Виолетта вдруг позвонила Варе и, вместо того, чтобы, как обычно, спросить все ли работы готовы, попросила, чтобы Варя одолжила ей немного денег. Ненадолго. Голос у Виолетты был непривычно взволнованный, – она коротко и очень сбивчиво объяснила, что фирма ООО ААТРУЛАТ, которую она несколько лет возглавляла, в настоящее время переживает кризис, в связи с чем Виолетте для каких-то там коммерческих целей срочно необходима небольшая сумма.
Варя охотно и без размышлений откликнулась на просьбу Виолетты, решив одолжить ей деньги, собранные на покупку дачи. Художница не сомневалась, что дела Мыловаровой скоро поправятся.
Они встретились и Варя отдала Виолетте почти всё, что у неё на тот момент было. При встрече Виолетта не поинтересовалась готовностью картин к выставке, и Варе даже пришлось напомнить об этом самой. Тогда предпринимательница почти безразличным тоном, и, как бы между прочим, сообщила, что выставку придётся перенести примерно на месяц… Целый месяц! Это означало, что времени у Вари и её друзей теперь предостаточно.
Это, конечно, была хорошая новость. Наконец-то у них появится возможность передохнуть. Сейчас это было очень кстати, потому что Варе начало казаться, что у неё наступило эмоциональное выгорание. Про эмоциональное выгорание и его симптомы Варя случайно вычитала в каком-то журнале и ей, конечно, сразу показалось, что все признаки болезни у неё имеются: усталость, безразличие, подавленность, отсутствие ярко выраженных желаний…
Да, весь этот неутешительный список, к сожалению, хорошо описывал Варино душевное состояние. Ей казалось, что обступившая её со всех сторон пустота, напрямую связанна с проектом под названием «Анжела Красноцветова», с конвейерной работой мыловаровцев, с безвкусной пестротой их полотен, с невероятными сюжетами, с грубым юмором.
Порою, когда Варе приходилось задумываться над своим положением, ей вспоминались слова Моцарта из фильма «Амадеус». Композитор, пытаясь объяснить жене, почему он не может работать над Реквиемом, за который ему щедро и исправно платят, говорил: «Это убивает меня!..» Жена Моцарта, согласно фильму, не поняла этих слов, а вот Варя теперь поняла… Впрочем, эти упаднические мысли она старалась гнать как можно дальше и усилием воли заменять их противоположными, – например, вспоминать слова Лили-Бабочки: «Нас любят, нам платят!..» Это, в общем-то, соответствовало истине: в Европе и в некоторой части нашего общества, причудливые картины Анжелы Красноцветовой были по-прежнему востребованы.

ПЕРЕДЫШКА


Итак, благодаря тому, что Виолетта Мыловарова перенесла сроки выставки, для Вари и её друзей, наконец-то, наступила небольшая передышка.
Лиля-Бабочка со своим Жориком уехала куда-то в Азию. Кристина Лопаткина вместе с мужем и дочерью отправились в Крым, оставив белого пуделя, которого, как и Лилиного друга, звали Жориком, свекрови. Гоша Гармошкин тоже исчез из поля зрения, растворившись своём в очередном романе, – как всегда, мутном и бесформенном. Эдик Флоксов, тоже не менявший стиля жизни, разрывался между бизнесом, танцами и очередной пассией. Правда он не только никогда не входил в сообщество мыловаровцев, но и относился к их деятельности с большим сомнением.
Варя теперь часто гуляла по Стрелке Васильевского острова, по Невскому проспекту… Иногда по она пути заходила в Дом Книги или в Лавку писателей, в надежде купить такую книгу, которая бы и читалась легко, с увлечением, и в то же время была бы содержательной и умной.
Уезжая отдыхать в Азию, Лиля-Бабочка посоветовала Варе приобрести книгу «Андерсен-кафе», которую ей самой кто-то недавно дал почитать. Из рук Лили книга быстро ушла к другому читателю, так что Варя не успела её перехватить. А в книжных магазинах прежний тираж, видимо, разобрали, новый ещё не подготовили, и поэтому Варе пришлось довольствоваться детективами, которых у неё было навалом. Впрочем, детективы, как жанр, Варе уже изрядно надоели: она чувствовала исходящий от них знакомый запах мыловаровщины.
Однажды Варя брела, не замечая дороги, и вместо того, чтобы любоваться красотой родного города, которая, прежде никогда ей не надоедала, уныло смотрела себе под ноги… И тут её кто-то окликнул. Она обернулась и увидела незнакомого мужчину – с виду довольно приятного и даже представительного. Мужчина стоял и молча смотрел на неё. «Странный…» – подумала Варя. Неожиданно он показался ей знакомым, – но где и когда они познакомились, Варя вспомнить не могла.
– Не узнаете? – спросил мужчина. – А мы ведь с вами вместе когда-то картины продавали…
– Митя? – наконец узнала Варя. – Митя Петров? Не может быть!
Ей тут же вспомнился прежний Митя – беззубый, в нелепой ушанке, хмуро сидящий возле Петропавловской крепости. Но стоящий перед ней незнакомец лишь отдалённо напоминал того горе-художника.
Этот Митя, в отличие от прежнего, был ухожен и вполне обаятелен. «Но почему так резко изменился его облик?» – пыталась понять Варя, всматриваясь в него. И вдруг поняла – зубы… Вот в чём дело! Митя Петров вставил зубы! Как же это всё-таки меняет человека… И не было на нём ни той идиотской ушанки, которую он в прежние времена, кажется, никогда не снимал, ни того ужасного серого тулупа, который он носил и зимой, и летом… На новом Мите Петрове была опрятная тёмно-серая рубашка с синей каемочкой, застёгнутая на крохотные пуговички. Волосы его теперь были пострижены и причёсаны, – а ведь у прежнего Мити, казалось, совсем и не было никаких волос, – вместо них голову его украшали лишь меховой козырёк и торчащие в разные стороны уши лохматой серой ушанки.
– Ты как, – не торопишься? – спросил Митя.
– Нет, – сказала она. – Совсем нет…
– Тогда, может, зайдём куда-нибудь, – чаю или кофейку выпьем?
– Я за! – с радостью согласилась Варя. – А ты здорово изменился! Тебе идёт всё это…
Они зашли в кафе «Север» на Невском.
– Тебе какие пирожные купить? – поинтересовался Митя.
«Надо же, у него, оказывается, и деньги водятся!..» – удивилась она.
– Да спасибо, Митя, не надо, я сама, хорошо?
– Ну, хорошо, – согласился он.
Они взяли кофе и по эклеру с корзиночкой. Уселись за уютный столик в одном из уголков.
– А ты, выходит, на Стрелке Васильевского острова уже не стоишь? – спросила Варя. – Я столько раз там проходила, а тебя не видела…
– Нет, не стою, – отрицательно покачал головой Митя. – А ты?
– Я тоже, – кивнула Варя. – Я теперь…
И она запнулась. В какое-то мгновение ей захотелось всё рассказать Мите, похвастаться, что она теперь не какая-нибудь, никому не известная Варвара Пичугина, а преуспевающая – даже знаменитая! – художница Анжела Красноцветова – «создатель нового яркого направления в современном искусстве…». К тому же Мите-то как раз и можно было безбоязненно открыться, потому что сам-то он рисует просто ужасно и в настоящем искусстве-то вряд ли что-то понимает. Зато он, может быть, вместе с ней и порадовался бы её успеху… Но взглянув в умные, серьёзные серо-синие глаза Мити, Варя вдруг осеклась. Ей снова показалось стыдным называться именем скандально известной Анжелы.
– Ну, так что?.. – сочувственным тоном спросил он. – Ты что молчишь-то? Плохо у тебя дела идут, да?
– Нет, Митя, наоборот, хорошо, – отрицательно покачала головой Варя. – Заказы у меня появились кое-какие и заказчики теперь есть постоянные…
– Ну и прекрасно! – с явным облегчением вздохнул Митя, – А то я уже испугался. Сидишь, молчишь, напряжённая какая-то… Впечатление такое, будто внутри тебя борьба идёт… Даже настоящая война разразилась…
– Ну а ты сам-то как?
– А я больше не рисую. Совсем.
– Ну и правильно! – вырвалось у Вари. – Ой, извини! – и она прикрыла рот ладошкой. – А чем же ты тогда занимаешься?
– А я теперь, Варя, книжки пишу, – неожиданно признался Митя. – Художественную литературу.
– Да?! – удивилась Варя. – Ничего себе! А… с чего это на тебя… то есть, как это тебя осенило?
– Да я ведь в своё время даже факультет журналистики закончил… А после этого, чем только не занимался… И сторожил, и стены красил и картины рисовал даже… Понимаешь, в журналистике-то я себя совсем не видел. Не моё это оказалось – журналистика, а вот книжки писать – моё. Правда, я это только сейчас понял. Ну, не то чтобы прямо сейчас, а сравнительно недавно… Между прочим, я уже одну книжку издал. Правда, она не слишком толстая получилась, и тираж пока небольшой, но многим, знаешь, понравилась.
– Надо же! – не переставала удивляться Варя. – А о чём твоя книжка?
– О людях. О жизни нашей, о судьбах человеческих, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Варя. – Дашь почитать?
– Конечно. Только она у меня не с собой.
– Значит, придётся снова встретиться! – рассмеялась Варя.
– Значит, придётся, – в тон ей ответил Митя. – Кстати, приходи-ка… сейчас, дай точно вспомнить… Да, правильно, – в этот четверг, в шесть часов, в маленький такой ресторан, недалеко от метро «Нарвская»? Там у моего приятеля Андрея Тютюлькина, юбилей будут отмечать. Ну, не юбилей, вообще-то, а просто его недавно в Союз писателей приняли, – вот он по этому поводу небольшой банкет и устраивает.
– Слушай, да ведь неудобно как-то… Я же этого Тютюлькина совсем не знаю. А если он меня не захочет видеть?
– Да захочет, захочет, – я гарантирую. Приходи. К тому же, ты ведь – художник…А может, у тебя появится желание его книги иллюстрировать…
– А и правда, всё возможно, – улыбнулась Варя. – А что, твой Тютюлькин – и в самом деле, хороший писатель?
– Это ведь смотря на чей вкус. У него вещи – исторические, ближе даже не к художественной, а к научной литературе, но… историкам, например, нравятся.
– А что я ему подарю? Я ведь его вкусов не знаю.
– Да я и сам ума не приложу… Хотя, подожди, – у него же жена есть, – Инесса её зовут. Так вот, он как-то обмолвился, что она просто без ума от работ одной художницы… Слыхала, может быть, её имя: Анжела Красноцветова? Да наверняка слышала! Она же такая раскрученная сейчас, такая модная…
– Слышала, – тихо сказала Варя, а сама так и застыла от внутреннего напряжения. Ей даже показалось, что пальцы рук у неё одеревенели, превратились в негнущиеся палочки.
– Что с тобой, Варя? – удивился Митя. – Ты даже в лице изменилась! Наверное, давление снова меняется? Да, у нас в Питере погода – только держись! Так вот, Варя, если бы ты смогла Инессе альбомчик этой Красноцветовой раздобыть, она бы, наверняка, рада была. Ну, заодно и Андрей…
– Неужели кому-то Анжела Красноцветова нравится? – осторожно переспросила Варя.
– Да, – поморщившись, подтвердил Митя. – Ну, Инесса, между нами говоря, женщина со своеобразными вкусами. Я бы себе такую ни за что не выбрал!
Но, взглянув на напряжённое, бледное лицо Вари, он вдруг осёкся и осторожно добавил:
– Впрочем, она бы меня тоже, наверное, не выбрала… Да ты что-то совсем разболелась, на тебе лица нет!
– Да, – сказала Варя. – Голова болит немного.
– Адрес ресторанчика этого я тебе потом по телефону скажу. Ты давай мне свой номер, я запишу.
Варя продиктовала свой телефон. Хотела записать и Митин, но оказалась, что свой телефон она оставила дома. Стала искать, где бы записать. Тогда Митя достал из своей сумки бумажную упаковку цитрамона, и Варя записала прямо на ней.
– Ты этот цитрамон с собой возьми, – сказал Митя. – Может, пригодится. Кстати, пару таблеток можешь выпить прямо сейчас.
Варя послушно взяла одну таблетку и запила её оставшимся кофе.
– Может, уже пойдём? – предложила она.
– Пойдем, – согласился он. – Я тебя провожу, ладно?
По дороге Митя рассказал Варе, что собирается поехать в один монастырь недалеко от Великого Новгорода.
– На пээмже, что ли? – не поняла Варя. – Монахом решил стать?
– Да нет, что ты!.. Я, понимаешь, книгу хочу про монастырь написать. Слушай-ка, Варя, – а хочешь со мной поехать? – неожиданно предложил Митя. – Там места такие – мечта живописца! Пиши – не хочу! Ты, вроде, ни с какой постоянной работой сейчас не связана…
– Как же не связана? Именно связана – по рукам и ногам… – с грустным вздохом вырвалось у Вари.
– Как? – не понял Митя. – Так ты же вроде говорила…
– А… у тебя наушники из кармана торчат, – неожиданно перебила Варя, ей захотелось перевести разговор на другую тему.
– А ну, да… – пощупав наушники, рассеянно подтвердил Митя.
– А ты музыку слушаешь или аудиокниги? – спросила Варя.
– Когда как… сейчас вот всё больше почему-то музыку…
– А какую? Классику, наверняка? Да?
– Когда как? А что? Ты классику совсем, что ли, не любишь, да?
– Ну… не то чтобы совсем… Я просто, кажется, не слишком то в ней разбираюсь.
– А вот ты послушай! Сейчас… – Митя поискал что-то в своём плейере… Настроил… Протянул Варе наушники. То ли улице было не слишком шумно, то ли наушники хорошие оказались, но слышно было просто отлично. Варя остановилась одновременно с Митей и внимательно, до самого конца прослушала какую-то краткую музыкальную пьесу.
– А что? По-моему, хорошо… даже очень… а… это кто? Чья мелодия? – спросила она.
– Это… Рихард Вагнер… «Счастье» называется. Понравилось?
– Да. Что прямо так и называется «Счастье»? – удивилась она.
– Ну да. А что, разве нельзя? – пошутил он.
– Почему нельзя, можно, – в тон ему ответила Варя. И неожиданно добавила: – А я Моцарта люблю…
– Здорово! – сказал Митя. – Я тоже.

БАНКЕТ У ТЮТЮЛЬКИНЫХ


Однажды, когда Петя Печкин сидел за столом и работал, к нему пришла Слава. Она смело подошла к Пете и похлопала его по плечу.
– Ты кто? – удивлённо спросил Петя.
– Я твоя Слава, – ответила Слава.
Петя внимательно посмотрел на гостью.
– Слава – имя мужское, а ты – женщина.
– Я красивая! Теперь ты сможешь всё время любоваться мной!
– Если я всё время буду любоваться тобой, то не смогу работать. К тому же, я сейчас очень занят, а ты мне мешаешь, – сказал Петя и отвернулся от Славы.
Слава обиделась и ушла.
(Из дневника Вари Пичугиной)
Небольшой ресторанчик недалеко от «Нарвской», где приятель Мити Петрова, Андрей Тютюлькин, устраивал скромный банкет, оказался не таким уж небольшим, а банкет – не таким уж скромным.
Митя Петров встретил Варю у входа в ресторан. Они вместе вошли, и Митя представил новую гостью виновнику торжества – писателю Александру Тютюлькину, а потом и его жене Инессе.
Остальные гости в предвкушении банкета бродили по залу, знакомились друг с другом, болтали… Неожиданно Варя заметила среди гостей Антона Антоновича Рукавишникова. Прославленный художественный критик стоял в пол-оборота к ней и что-то кому-то внушительно доказывал. Увидев искусствоведа, Варя вздохнула и подумала: «И он тоже здесь… Ну и ладно…» Мысленно она давно примирилась с Антоном Антоновичем.
Пытливо всмотревшись в лицо Инессы, Варя – не слишком, впрочем, уверенно – протянула ей отличный альбом Анжелы Красноцветовой, изданный в Мюнхене.
– Чтобы сделать приятное юбиляру, я решила обрадовать его жену… – пробормотала она.
– Ой! Надо же! Красноцветова! Моя любимая!.. –Инесса Тютюлькина едва не запрыгала от радости.
Бросив нежный взгляд на сияющую супругу и мельком взглянув на альбом, Андрей Тютюлькин добродушно покачал головой Варе и произнёс басом:
– Очень рад знакомству…
Инесса меж тем принялась благоговейно перелистывать страницы дорогого издания… Но тут её кто-то окликнул, и она со вздохом вернулась к обязанностям хозяйки зала. Альбом она бережно положила на подоконник, – там он и остался лежать, привлекая все взгляды своей яркой обложкой. Впрочем, одиноко лежать на подоконнике альбому Анжелы Красноцветовой оставалось недолго…
Тютюлькины проводили Варю с Митей в зал и посадили их на свободные места, рядышком с друг другом.
Антона Антонович сидел в том же самом ряду, что и Варя, всего через несколько человек от неё. И тут художница поймала себя на том, что ощущает какой-то безотчетный страх. Она вспомнила, что Антон Антонович, что там ни говори, – толковый искусствовед, способный многое понять в живописи. Не слишком ли многое? Варя всерьёз испугалась, что именно сегодня, на этом самом вечере, её тайна будет раскрыта, и все узнают, что это именно она и есть та самая пресловутая Анжела Красноцветова… Разразится ужасный скандал, весть о нём разлетится по всему городу…
Варя посмотрела на увлёченно жующего салат оливье Митю и мысленно одёрнула себя: «При чём тут я? Вечер ведь посвящен не мне, а писателю Тютюлькину! К тому же, и самого Антона Антоновича здесь, кажется, немногие знают». Это было похоже на правду: публика подобралась на редкость разношёрстая. Большую половину присутствующих составляли друзья Инессы Тютюлькиной – продавцы, бухгалтеры, кассиры: Инесса заведовала каким-то вещевым складом…
– Ты что это, Варя? – прожевав, наконец, салат, заботливо склонился над ней Митя. – Опять давление? У тебя что-то руки дрожат…
– Да это так, ничего… – взглянув на свои, в самом деле, слегка дрожащие руки, негромко сказала она. – Пройдёт.
Она глубоко вздохнула, собралась с духом и по примеру Мити вплотную занялась салатом.
Негромко переговариваясь с Митей и вполуха слушая певшего с самодельной эстрады барда, приятеля Тютюлькиных, Варя постепенно напитывалась спокойной и радостной атмосферой праздника. Правда, иногда она краешком глаза тревожно следила за передвижениями Антона Антоновича. Вот он зачем-то меняет стул… Вот подходит к эстраде и что-то говорит барду… Вскоре она была вынуждена отметить: «Он, кажется, слишком много пьёт сегодня…»
Наконец, Антон Антонович решил отправиться в туалетную комнату.
И тут хорошенькая официантка Олечка, проходя с пустым подносом мимо подоконника, заметила яркий альбом Анжелы Красноцветовой, невольно остановилась и всплеснула руками:
– Надо же, – какая прелесть!
Забыв о своих обязанностях, официантка остановилась и, восторженно ахая, принялась разглядывать репродукции.
Направляющийся в это время в туалетную комнату, уже изрядно подвыпивший, Антон Антонович, невольно обратил внимание на хорошенькую, одетую в оранжевый передничек Олечку, – а заодно и на альбом с яркой обложкой.
– А что это у нас тут такое?.. Что это такое красочное?.. – заглядывая через плечо Оленьки, игривым тоном поинтересовался искусствовед.
– Да вот… Альбом красивый… – с некоторой опаской взглянув на внушительного критика, промямлила Олечка. Тут она вдруг вспомнила, зачем направлялась на кухню, и дежурно улыбнувшись Рукавишникову, поправив сбившуюся косыночку, быстрыми шажками засеменила прочь.
Антон Антонович тут же совершенно забыл про Олечку, сосредоточив всё внимание на альбоме. Он листал его долго и внимательно разглядывал каждую репродукцию. Но по выражению лица искусствоведа, за которым из другого угла зала напряжённо следила Варя, понять было ничего возможно.
Вдруг она почувствовала, что просто не сможет дальше жить, если теперь же, сию минуту, не узнает, нравятся Рукавишникову её работы или нет. А что если?.. А вдруг… хоть немного, да нравятся… Всё-таки, это было бы мнение настоящего знатока. Она позабыла все свои недавние страхи и дурные предчувствия… Любопытство пересилило осторожность.
– Антон Антонович! – тихонько подойдя к нему сзади, вполголоса окликнула Варя.
Оторвавшись от альбома, искусствовед несколько секунд непонимающим взглядом смотрел на Варю. Потом удивлённо-обрадованно произнёс:
– О!.. Это вы?!
– Я, – внезапно робея, подтвердила Варя. – Здравствуйте.
– Какими же это судьбами? – бархатным голосом протянул Рукавишников. Но тут же, окинув взором разношёрстное собрание, сам себе ответил: – Хотя, понятно… Так значит, вы здесь с самого начала?
Варя кивнула.
– Удивлён и рад, – ещё более бархатно пропел Антон Антонович. И тут же, с пренебрежением встряхнув альбом, громко проговорил:
– Вот, посмотрите-ка, коллега, взглядом знатока! Невероятная безвкусица, не правда ли? Я просто глазам своим не верю!
Антон Антонович протянул Варе альбом. Но вместо того, чтобы взять книгу из рук искусствоведа, Варя инстинктивно подалась назад. Ей показалось, что сердце её остановилось и больше уже не забьется никогда, никогда… Заметив непонятное замешательство Вари, Антон Антонович удивлённо и требовательно вопросил:
– Что же? Разве вы не согласны с такой оценкой?!
– Согласна. Я согласна, – тихо промямлила Варя.
– Ну, разумеется! – заметно успокоился Антон Антонович. – Настоящему… м-м… я имею ввиду, не совсем бесталанному художнику просто не может нравится такая… м-м… Я не побоюсь этого слова… Такая мазня! Вот и вы даже отшатнулись от отвращения!..
Кажется, Антон Антонович позволил себе выпить даже больше, чем успела заметить Варя. Во всяком случае, сейчас он был очень возбужден.
– Мазня-я! – смачно протянув «я-я» и орлиным взором окидывая зал, в тёмном восторге повторил Рукавишников. Некоторые из гостей Тютюлькина, уже устав непрерывно жевать и пить, стали понемногу собираться вокруг Антона Антоновича и Вари. Варя, чувствуя себя загипнотизированной или даже прибитой гвоздями к полу, покорно кивала искусствоведу. Она отчего-то была совершенно не в силах сделать то, чего ей больше всего хотелось: уйти из этого зала. Вернее, убежать…
Антон же Антонович, напротив, только сейчас нащупал свою аудиторию, и его, как говорится, понесло. Тыча пальцем в одну из репродукций и с непередаваемой язвительностью уставясь на публику, он произнёс:
– Рассмотрим это… Вот, взгляните, как новомодная наша… псевдохудожница, наша Анжела Красноцветова назвала своё…м-м… попури из… из… Так, что у нас тут?.. У нас тут и камушки, оказывается, и ракушки и… Что это? Чернила, кажется, пролили?.. Ах, нет, простите, это у нас, оказывается море… Море, понимаете?.. А эта вот белая клякса – это и не клякса вовсе! Это, вообразите, чайка! Да тут их сразу несколько…
С силой тыча указательным пальцем в альбом, Антон Антонович упоённо продолжал вещать в том же духе… Собравшиеся вокруг разошедшегося искусствоведа зрители подобострастно подсмеивались и кивали головами.
– А называется эта композиция у нас… Она называется… – Антон Антонович вытащил из кармана пиджака очки для чтения и водрузил их на нос.
– А называется всё это у нашей Анжелы Красноцветовой: «Лимонный расцвет!» – снова убрав очки, и торжественно подняв вверх указательный палец, произнёс он. И после театральной паузы, язвительно спросил
– Но, позвольте, а где же, интересно, у нас здесь лимон?
Собравшиеся вокруг него гости с энтузиазмом принялись отыскивать на картине лимон, высказывая каждый свою версию.
– Здесь… здесь нет никакого лимона! – неожиданно выпалила Варя. Все с любопытством посмотрели на неё.
Почувствовав, что она сделала что-то не то, Варя беспомощно оглядела собравшихся… И тут взгляд её скрестился со взглядом Мити Петрова. Митя пристально и с каким-то сочувствием смотрел на неё. Его взгляд каким-то образом держал Варю на плаву, помогал ей сохранить остаток сил. Она оперлась на этот взгляд, как на что-то материальное, и снова смогла дышать. Митя, казалось, говорил: «Ну же, вперёд!.. Начала, так найди в себе смелость продолжать. Давай же, Варя, скажи что-нибудь ещё…»
– Это… это просто вода… Она отражает свет восходящего солнца и получается… лимонный рассвет… – сказала Варя. Гости с любопытством, а Антон Антонович в глубоком изумлении, смотрели на Варю.
– Я… я это прочитала недавно в одном из журналов, – робко добавила Варя. – Там… там проводился разбор некоторых картин и…
– Конечно, конечно, – неожиданно одобрил её Антон Антонович. – Чистая правда… В самом деле, эта новомодная, бездарная и безвкусная Анжела Красноцветова не сходит сейчас со страниц журналов!.. Все искусствоведы тщатся найти смысл в этой бессмыслице, – все пишут что-то подобное тому, что вы процитировали. И вообразите, не только жёлтая пресса, но и, казалось бы, вполне приличные журналы печатают сейчас всю эту…
Тут возмущение новой волной захлестнуло Антона Антоновича, так что он даже осёкся и ненадолго замолчал…
– Ну, ничего, ничего, – снова обретая пошатнувшееся на миг равновесие, угрожающим тоном пообещал Антон Антонович: – Я вот в самое ближайшее время сам… наконец-то… займусь этим вопросом!.. При первой же возможности я лично, посещу выставку нашей… м-м… обманщицы – Анжелы Красноцветовой! И… посвящу ей… всему её… разлагающему основы нашей драгоценной культуры псевдо-творчеству большую… основательную такую!.. разгромнейшую просто!.. статью.
– Правильно! – поддержал кто-то из слушателей. – Пора, Антон Антонович, пора положить предел безвкусице!..
– Вот именно! – совсем уже умиротворенно, бархатно прожурчал Рукавишников. – Пора положить предел искусственно и нагло насаждаемой безвкусице… В корне… м-м… в корне разъедающей… м-м… нашу истинную, подлинную, так сказать, культуру…

АНТОН АНТОНОВИЧ РАЗБУШЕВАЛСЯ


Почувствовав, что настала пора снова собрать размитинговавшихся гостей под мирные знамена праздничной трапезы, чета Тютюлькиных, позаимствовав у барда микрофон, громко призвала всех занять свои места за столом.
– Потому что великолепный десерт уже готов и ждёт не дождется, чтобы его попробовали.
Волшебное слово «десерт» тотчас возымело действие: гости медленно, но послушно потянулись к столу. К тому времени и барду надоело петь, и он тоже обратился к трапезе.
Не обращая внимания, (а может, уже перестав замечать), что перед ними уже не рюмки с коньяком или шампанским, а чашки с чаем или кофе, гости чокались чашками и то и дело произносили тосты, – то для узкого круга ближайших соседей по столу, то громогласно, для всех. Люди были сыты, довольны, возбуждены…
Варя тоже давно сидела на своём прежнем месте за столом, и, пожалуй, никогда ещё так не радовалось ни одному десерту, как сейчас. Шутка ли: чудесный десерт избавил её от необходимости с замирающим сердцем слушать про «бездарную художницу Анжелу Красноцветову». Слушать и при этом не знать, и как себя вести…
Энергично и даже отчаянно поглощая десерт, Варя не сразу заметила, что Мити Петрова нет рядом. Вдруг кто-то легонько дотронулся до её плеча. Это был Митя. Вернулся откуда-то.
Петров снова сел с Варей рядышком, – только теперь он почему-то смотрел в одну точку и был напряжённо сосредоточен… Варя с любопытством взглянула на Митю и вдруг поняла, что он просто не слишком трезв и сейчас, видимо, изо всех сил старается держаться. Неестественное напряжение при естественной, в подобном случае, расслабленности мышц и придаёт Мите такое странное выражение.
Варя машинально оглядела остальных собравшихся, и с ужасом обнаружила, что Антон Антонович сидит теперь не в одном с ней ряду, как раньше, где можно было по желанию видеть или не видеть, а напротив. Перед Антоном Антоновичем стояла не только чашка кофе, но и початая бутылка коньяку. Из этой злосчастной бутылки искусствовед то и дело подливал в чашку и маленькими глотками пил, причем, безо всяких тостов. Но остановить искусствоведа было некому, – да и с чего бы?
«Слишком много спиртного... – с тревогой подумала Варя. – Ну зачем столько?!»
Вдруг Антон Антонович тоже заметил художницу и, расслабленно ей улыбнувшись, некоторое время продолжал на неё довольно бессмысленно смотреть.
– Мне хотелось бы провозгласить тост, – старательно чётко выговаривая каждое слово, неожиданно произнёс Антон Антонович. Держа в руках чашку с коньяком, он встал.
– Ещё один тост! – радостно поддержал кто-то.
– Да! – подтвердил искусствовед. – Я хочу… м-м… хочу поблагодарить нашего уважаемого юбиляра и… его уважаемую супругу за… – Антон Антонович выразительно посмотрел на свою бутылку коньяка и даже с нежностью дотронулся до неё указательным пальцем. – За хороший… – тут он погладил себя по животу, – …насыщенный такой… сегодняшний вечер… За… – тут он принялся искать кого-то за столом, но не нашёл, – …за неплохие, в общем то, песни… И…
Неожиданно искусствовед запнулся и, осоловело смотря в одну точку, замолчал.
– За Андрюху Тютюлькина! – радостно подсказал кто-то.
– Правильно! – оживился Антон Антонович. – За нашего дорогого Андрея Тютюлькина. Талантливого человека… и вообще.
– За талант! – снова подсказал кто-то.
– За талант! – подтвердил Антон Антонович.
– Давайте все вместе! На счет три… – предложил энтузиаст. И громко скомандовал: – Раз, два, три!.. За тала-ант!
– За тала-ант! – громко и нестройно закричали гости. – Ура-а-а!
– Правильно, – видимо снова разглядев перед собой аудиторию, – поддержал Антон Антонович. – Нужно, нужно противопоставлять! М-м… Культуру!.. м-м…всякому… разному м-м… – он снова запнулся.
– Безкультурию! – поддержал энтузиаст.
– Нап…наример…таким как…
– Бездарная художница Анжела Красноцветова! – воодушевленный одобрением искусствоведа не унимался остроумный гость.
– Да! – обрадовался Антон Антонович. Благодарный за своевременные подсказки, искусствовед попытался отыскать глазами раскричавшегося энтузиаста, но не нашёл его
– Золотые слова! – сказал Антон Антонович. – Позор! М-м…да…
– Позор Анжеле Красноцветовой! – заорал энтузиаст. И уже не дожидаясь одобрения остальных снова: – Позор Анжеле Красноцветовой! Давайте все вместе! Раз, два, три! По-зор! По-зор!
– По-зор! – дружно и почти совсем стройно, а главное, очень весело, закричали гости.
Инесса Тютюлькина, которой, как известно, творчество Анжелы Красноцветовой, до сих пор очень нравились, вместо того, чтобы кинуться на амбразуру, защищая свою любимицу, весьма убедительно делала вид, что её эти крики нисколько не касаются. Она и в самом деле мечтала только о том, чтобы слишком уж развеселившиеся гости отправились, наконец, по своим домам.
Впрочем, надо отдать должное Инессе Тютюлькиной: трезвая, как стёклышко, она в меру возможностей старалась следить за ситуацией. Во всяком случае, подкравшись к Антону Антоновичу и ласково улыбаясь гостям, Инесса ловко заменила стоящий перед ним коньяк на маленький заварочный чайник. Но это было последнее, что Варя успела заметить у Тютюлькиных.
Воспользовавшись всеобщим дружным весельем, она сначала незаметно выскочила в туалетную комнату, потом на улицу, и домой… Домой! Скорее, скорее, скорее… А в ушах её всё время звучало одно-единственное, слишком громкое, совершенно невыносимое слово: «Позор!»

МЕЛА ОНИ НЕ ЖАЛЕЮТ...


Давно уже, гуляя с Бароном, Варя старательно обходила сквер, где она случайно наткнулась на ужасную надпись. А на дворе стояло типичное питерское лето: то дождь, то холод, то всё вместе. Объявленный Виолеттой перерыв в работе пока продолжался. В музее кукол Варя уже давно не работала. Картины к следующей выставке мыловаровцы давно подготовили, а рисовать новые не было никакого желания, к тому же все подмастерья, воспользовавшись внезапным отпуском, разбежались кто куда. Настроение у Вари было, как любил в таких случаях выражаться Эдик Флоксов, «нытельно-унытельное».
В таком настроении Варе не хотелось общаться ни с кем. Вернее, для неё это было трудно. В виде исключения, она могла бы позвонить Мите Петрову…. Ей отчего-то казалось, что Митя сможет не только понять её настроение, но и не заразиться им.
А может и правда позвонить Мите? Но после некоторых колебаний Варя решила всё-таки не разыскивать его телефон.
С одной стороны, Варе по-прежнему казалось, что только Мите, только ему одному, она могла бы раскрыть свою «роковую тайну»: рассказать, что с легкой руки предпринимательницы Виолетты Мыловаровой, она теперь творит под псевдонимом «Анжела Красноцветова».
Может быть, правда поможет, может быть, он всё поймёт?.. Может быть… Но раскрываться, однако, не хотелось, – что-то её удерживало. Видимо, ей просто было стыдно. И это несмотря на то, что сам Митя к живописи имел весьма отдалённое отношение… Но Варе казалось, что совсем не уметь рисовать – не стыдно. Не дано, – значит, не дано. А вот рисовать так, как они «мыловаровцы», – вот это действительно позор! Теперь Варя знала это точно. Но как же прекратить, отозвать этот постыдный проект? Снова часами стоять у Петропавловской крепости, в одном и том же пальто или в плаще? А лучше – в валенках и шапке-ушанке, как ещё совсем недавно одевался Митя, чтобы хоть чем-то привлечь покупателей… Снова бессмысленно надеяться, ждать, мёрзнуть? Нет. Это тоже невозможно…
Вот Митя Петров, по крайней мере, уже нашёл себя… Наверное, это так здорово, – найти себя… Митя. Митя Петров…
То, что никто кроме Виолеты и самих «мыловаровцев» не знал, что именно она, Варвара Пичугина, скрывается под псевдонимом Анжела Красноцветова, казалось ей теперь, единственным плюсом во всем проекте. «Никто не знает! Никто!» – всё чаще повторяла сама себе Варя: эта мысль успокаивала. Хотя бы ненадолго.
Чтобы отвлечься от ненужных «нытельно-унытельных» размышлений, Варя понемногу пыталась рисовать. Именно пыталась, потому что после разгромного вечера у Тютюлькиных ей приходилось восстанавливать себя, как говорится, по кирпичику. И рисовать ей, конечно, хотелось не «мыловаровскую чушь», а что-то своё, как когда-то давно, как раньше…
Сегодня на прогулку с Бароном Варя взяла с собой небольшой мольберт. Они добрались до одного из самых дальних сквериков. Там не было ни души, хоть шаром покати: какое-никакое, а всё-таки лето. Отпустив Барона с поводка, она уселась на скамейку и стала зарисовывать большой красивый клен.
Варя вообще обожала красивые деревья. Они нравились ей больше чем горы, озера и даже цветы. В деревьях ей нравилось удивительное сочетание прочности и трепетной нежности; нравилось, что у деревьев глубокие корни, толстый прочный ствол и в то же время очень нежная листва. Такое сочетание казалось Варе потрясающим. Удивительное чудо природы – деревья.
От радости, что его, наконец, отпустили с поводка, Барон то носился взад и вперёд, как угорелый, то увлечённо, как настоящая хрюшка, рыл лапами ямку и радостно засовывал в неё свой, и без того уже грязный, нос.
Пытаясь привлечь Варино внимание, Барон иногда тихонько потявкивал: «Посмотри на меня хозяйка! Правда же, здорово?» Но Варя была теперь так увлечена, изображая дерево, что не обращала на пса никакого внимания. «Ну и ладно… – наверное, думал Барон. – И не надо… И без того хорошо!»
На этот раз Варя возвращалась домой умиротворенная, почти радостная. Одной рукой держа на поводке Барона, зажав под мышкой мольберт и сумку, Варя шагала, шагала и всё видела перед собой большой раскидистый клен, который, кажется, у неё получился…
Уже у самого дома, заметив во дворе незнакомую рыжую кошку, Барон залаял – возмущенно, но не слишком злобно, скорее, для порядка: мол, нечего здесь ходить! Варя рассеянно взглянула на кошку. А рыжая кошка, вместо того чтобы испугаться огромного пса, преспокойно уселась невдалеке и невозмутимо уставилась на Барона. «Громко лает, да не покусает! – наверное, думала она. – Слишком вид у него добрый. К тому же – он ведь на поводке…»
Приглядевшись, Варя заметила на асфальте рядом с кошкой, довольно крупную, хотя и не слишком яркую надпись синим мелом. Надпись состояла всего из одного слова, – до боли знакомого: «Позор». К тому же, слово было украшено тремя восклицательными знаками: «Позор!!!»
Варя вздрогнула и чуть не выронила из-под мышки мольберт.
– Пошли, пошли! Скорее домой, Барон! – оглядываясь вокруг, прошептала Варя.
И, натянув поводок, она заторопилась к парадной. Лифт, как обычно, не работал. Пришлось подниматься пешком, – хорошо ещё, что этаж не пятнадцатый, а четвертый. Уже посередине лестницы, внезапно осененная спасительной догадкой, Варя резко остановилась. И, обращаясь не то к Барону, не то в пустое лестничное пространство, произнесла вслух:
– Но… Но причём же тут я?!
И, уже про себя, облегченно вздохнув, добавила: «Конечно! Это ведь не обо мне. Это не про меня написано. Это… Так просто…» Варя почти успокоилась и двинулась дальше, но вскоре почувствовала, что на душе у неё всё равно исключительно противно… Отпустившее было «нытельно-унытельное» настроение накатило с новой силой. «Однако мела они, кажется, не жалеют…» уже открывая дверь в квартиру, раздражённо думала Варя.

ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ

– Привет, ты дома? Что так долго телефон не берёшь? – раздался в трубке голос Лили-Бабочки.
– Лиля? Привет. Ты где?
– Я дома. Хочешь, сейчас к тебе приеду?
– Так значит, ты уже вернулась из всех своих заграниц?
– Конечно. Сто лет назад. В общем, если ты не возражаешь, я прямо сейчас к тебе иду.
– Но у меня ничего не приготовлено… Угостить тебя нечем…
– Жалко. А кипяток хоть есть?
– Кипяток? Конечно.
– Вот и хорошо. Значит, по крайней мере, от жажды я у тебя не погибну… – Лиля тихонько рассмеялась. – Да ты чего такая кислая-то? Ну, ладно. Приду, расскажешь.
Не прошло и полчаса, как Лиля-Бабочка уже звонила в дверь Вариной квартиры.
– Ты на самолёте что ли прилетела? – удивилась Варя.
– На вертолёте!
И вдруг, всмотревшись в выражение Вариного лица, Лиля застыла в недоумении:
– Что это с тобой, подруга? Да ты как стена – вся белая… Прямо как Пьеро из «Буратино»…
– Разве? – равнодушно спросила Варя
– Да, точно! Слушай, а может, это у тебя грипп начался, а? Он иногда вот такую бледность даёт…
– Не знаю, – вздохнула Варя. – Может…
– У тебя что-то болит? – участливо поинтересовалась Лиля.
– Душа.
– И всё?
– И всё.
– Да-а-а… – Лиля не знала, что и подумать. – А где Барон?
– На балконе. Воздухом дышит.
– Он там случайно вместе с балконом не обвалится? Больно уж у тебя балкон ветхий…
– Нет. Не обвалится. Он там тихонько спит.
– Так… Может, хоть чаю нальёшь?
– Налью, – и Варя поплелась на кухню ставить чай. Лиля засеменила следом:
– Ну, как вообще дела-то?
– Никак.
Обе уселись за ненакрытый кухонный стол и некоторое время молчали. Вдруг Лиля раскрыла рот, возмущённо вытаращила глаза и затараторила:
– А знаешь?.. Наш Гармошкин-то!.. Гад такой! Оказывается, раскрылся! Представляешь?! Вот так просто взял и всех нас сдал! Рассекретил! Представляешь?
– Как это? – вздрогнула Варя.
– Да, понимаешь… Он же сейчас опять… Как бы это поприличнее назвать?.. Снова женихается наш Гоша, в общем… Ну так вот, решил он на эту свою новую… подругу произвести впечатление. Взял и рассказал, что он один из них – тьфу! – то есть из нас… Словом, что он один из мыловаровцев… И что он тебя… то есть не тебя, а Анжелу Красноцветову лично знает… Представляешь?! Ещё что он общается с тобой постоянно и даже знает, где ты живёшь!.. Подумай только, дурак какой?!
– Как?! – Варя вскочила на ноги. – Да как же он смог? Ведь… столько же времени молчал!.. И зачем?.. Ну, зачем он это сделал?
Варя горестно закрыла лицо руками.
– Да напился, видимо, – и сделал. Он же человек ненадёжный… Я тебе всегда это говорила. Варя, милая, да ты что? Ты что так убиваешься-то? Знала бы, ни за что тебе не рассказала…
Чайник свистел и надрывался, но Варе не было до него никакого дела. Лиля подошла к плите за неё.
– Варя! Ну-ка быстро расскажи мне, что с тобой происходит!.. Я же вижу: никакой это не грипп…
– Меня преследуют, – внезапно перейдя на шёпот, и проникновенно смотря в глаза подруге, сказала Варя.
– Кто? – недоверчиво спросила та.
Варя задумалась, помолчала.
– Страхи. – сказала она, наконец. – Я… я теперь даже по улице ходить боюсь… Понимаешь?
– Не-е-т. А чего ты боишься-то? Тебя, может, напугал кто-нибудь?
– Нет. Я даже не могу объяснить… Только мне иногда как-то страшно… Понимаешь… Иду себе спокойно куда-нибудь, и вдруг… накрывает с головою непонятный страх… Или даже не иду никуда, сижу дома, – а он снова… Сильный… И не знаешь, что с этим делать, куда спрятаться…
– Так. Ну это уже психическое!
Вдруг Лилю точно осенило, – она даже порозовела от радости.
– А знаешь, отчего это у тебя?!
– Отчего? – без интереса спросила Варя.
– От того, что ты без мужика столько времени живёшь… Дай-ка подумать… – Лиля прикрыла глаза и в уме стала считать. – Раз, два…
– Три, – подсказала Варя. – Три года.
– Три?! Ну, так что же ты хочешь?! Только подумай – три года! Без мужчины! Без никакого! Ужас!
– Почему это без мужчины? Я с мужчиной… – возразила Варя. – Не одна я всё это время жила, а с Ромой.
Лиля возмущенно всплеснула руками:
– Ой, ну что за глупость такая… Да очнись ты, Варя!.. Нет его, понимаешь, нет! Умер твой Рома. Всё. Пора открывать новую страницу.
– Новую? – безразлично переспросила Варя. – Ну, хорошо…
– Да что хорошо-то?! Варя, ну что ты словно кукла неживая?!
– Куклы живыми и не бывают, – возразила Варя
– Да ну тебя… Ты что же это, подруга! Так же нельзя! Так ведь и чокнуться можно! Ты разве не слышала, как люди буквально на пустом месте с ума сходят?.. Вот у моей знакомой такой случай был…
И Лиля увлеченно и назидательно стала рассказывать, какой случай был у её знакомой. Варя делала вид, что слушала, впрочем, не слишком старательно…
– А как же тогда монахи живут? – неожиданно спросила она.
– Какие ещё монахи? – не поняла Лиля. – Причём тут монахи? Я же тебе совсем про другое… Не слушала совсем, да?
Варя пожала плечами.
– Нет, объясни, при чём тут монахи? Какие монахи-то?– неожиданно заинтересовалась Лиля.
– Настоящие, которые в монастырях… Живут же они без всего этого…
– Без любви? – уточнила Лиля.
– Почему? С любовью. Только другой. Такой, которая на небо восходит…
– С божественной, что ли?
– Ну да…
– А ты что, и в самом деле думаешь, что сейчас ещё существуют такие монахи? – подалась вперёд Лиля.
– Настоящие? Конечно. Думаю, что такие всегда были, есть и будут.
Лиля посмотрела в окно, во двор и, пожав плечами, спросила:
– Ну, а ты здесь причём? Ты ведь не монах.
– Нет.
– Вот! – удовлетворённо подытожила Лиля. – Значит, нечего и дурью маяться. Пора за ум браться!
– Легко! – невесело усмехнувшись, сказала Варя.
– Давай вместе подумаем, как тебе помочь… – напряжённо нахмурив лоб, произнесла Лиля.
– Слушай, может, ты уйдёшь, а? – устало взглянув на Лилю, жалостливым тоном попросила Варя.
Лиля вопросительно-обиженно взглянула на неё:
– Как же я уйду, если тебе страшно? – засомневалась она.
– Да нет. Уже не страшно, – соврала Варя. – Ты меня разговорила… Теперь я просто спать хочу. Уйди, пожалуйста, а?
– А ты случайно не врёшь?
Варя решительно встала и с укоризной уставилась на Лилю. Это означало, что она собирается немедленно проводить гостью до двери.
– А можно я к тебе завтра приду? А? – обеспокоенно спросила та.
– Конечно. Приходи. Буду ждать, – соврала Варя. Ей не хотелось, чтобы Лиля приходила завтра, ей просто хотелось побыть одной.
Уже у двери Лиля спохватилась:
– Слушай, а куда это наша Виолетта запропастилась? Когда у нас новая выставка-то? Я что-то не понимаю…
– Да хоть бы уж никогда….
Лиля изумленно вскинула брови.
– Ну, а Виолетта, всё-таки, где?
– Не знаю. Снова за границу, наверное, укатила. А может уже давно над каким-нибудь новым проектом работает… Кто её знает?..
Лиля открыла рот, чтобы задать ещё какой-нибудь вопрос, но Варя нетерпеливо опередила её:
– Может, хватит в дверях стоять? – невежливо сказала она. – Уходя – уходи.
Лиля-Бабочка обиженно захлопала ресницами, и её лицо приняло такое выражение, точно она вот-вот заплачет.
– Сквозняк же. Ты можешь простудиться, – смотря на растерянную Лилю, поправилась Варя и, чтобы окончательно успокоить подругу, с видимым усилием добавила: – А завтра приходи. Если хочешь, конечно.
И Варя закрыла за Лилей дверь.
«Странная она сегодня какая-то… Грубая… – спускаясь по лестнице, недовольно думала Лиля. – Сколько лет её знаю, а такой, кажется, не помню… И Барон тоже… Даже не вышел ко мне со своего балкона… С чего бы ему там воздухом дышать?.. Она с ним и так регулярно гуляет… А может это с Бароном что-то случилось, вот она и переживает…»
Но с Бароном ничего плохого не случилось. Ему просто захотелось сегодня подремать на балконе. К тому же хозяйка сегодня была какая-то скучная – вся в своих мыслях… Вот и он и дремал.
– Иди-ка ты в комнату, Барон, – заглядывая на балкон, сказала Варя. – Вон сколько холоду напустил.
Барон приподнял голову и слабо вильнул хвостом. Варя подошла к собаке, слегка потрепала его по голове:
– Хорошо, что хоть ты разговаривать не умеешь, – вспомнив про Лилю, похвалила она пса.
Барон встал на задние лапы и, опершись на перилла балкона, уставился во двор. «Сейчас спинка балкона отвалится, и мы с Бароном улетим вниз», – равнодушно подумала Варя. Она тоже машинально взглянула во двор. Лили-Бабочки в поле зрения уже не было. «Наверное, прошла к своей маршрутке внизу, под окошками, – так ближе…» Свесив голову вниз и изо всех сил прищурясь, Варя стала искать на асфальте неприятное слово. И хотя, слово это было написано не ярко, а зрение у Вари было среднее, она всё-таки нашла то, что искала. Шевеля губами, прочитала еле слышно: «Позор». Потом повторила ещё раз… И ещё… Барон тихонько подпрыгнул и аккуратно лизнул её в щёку. Мол, ты что это, хозяйка, сама с собою говоришь?
– Да… Прямо паранойя какая-то! – с благодарностью смотря на Барона, сказала Варя громко.
Вдруг что-то мягкое и красное шмякнулось ей под ноги. Барон тут же приблизил к незнакомому предмету свой нос и, обнюхав его, сначала презрительно фыркнул, а потом, слегка виляя хвостом, совсем ушёл с балкона. Ему надоело дышать свежим воздухом.
Варя присела на корточки, чтобы рассмотреть красный предмет поближе. Это оказался самый обыкновенный помидор… Только слегка подпорченный, а может и вовсе тухлый.
«Откуда же он свалился?» Сначала Варя почему-то взглянула вниз, во двор, а потом вверх, на небо. Но ни внизу, ни наверху никаких помидоров больше не было… Легонько, носком тапка подтолкнув тухлый помидор к краю балкона, Варя столкнула его вниз. Помидор тихо и уныло полетел на асфальт и там расшибся красной кляксой. Варя вернулась в комнату, уселась на диван и подумала: «Кажется, раньше в плохих актеров недовольные зрители что-то бросали… По-моему, именно тухлые помидоры… Да-да, определённо!» Неожиданная догадка заставила Варю содрогнуться, но потом она всё-таки усомнилась: «Помидор? Мне? Но с чего бы? Ведь никто же не знает, что я…» И вдруг она явственно вспомнила, точно снова услышала слова Лили-Бабочки: «Представляешь? А Гармошкин-то взял нас всех и сдал… Рассекретил!» Точно! И ещё Лиля сказала, что теперь все знают где я живу…
Варя закрыла глаза и погрузилась в тревожную полудрёму. Перед ней, не повинуясь её ослабевшей воле, начали друг за другом проплывать ругательные надписи, звучать громкие сердитые слова Антона Антоновича и собравшихся вокруг гостей… Весть этот нестройный хор раздражающих голосов и зрительных образов беспрерывно сменяясь, громоздился и множился перед её затуманенным мысленным взором. Не раздеваясь, Варя легла на спину на диван и, закрыв лицо руками, словно пытаясь заслонить себя от ненужных, но неумолимо встающих перед ней образов, бессмысленно одними губами шептала: «позор… позор… позор…»
Сильное нервное напряжение утомило совсем обессиливший мозг Вари. Но тут, помимо её тоже ослабевшей воли, организм сам включил защитные механизмы. Она крепко уснула.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЗДЕСЬ ВСЁ ТАК ПРОСТО...
 

«Бредёшь себе по мелководью, уныло посвистывая – ни рыбки вокруг, ни птички в небе… И вдруг: поднимаешь глаза и видишь: а в небе-то, оказывается, – чайка… а в воде-то, оказывается, – рыбка; а дальше-то, оказывается, – глубина… и море-то – синее-пресинее, яркое, оказывается, море».
Из дневника Вари Пичугиной

Проснувшись, она сразу же услышала щебет птиц. Они так радовались выглянувшему солнышку и только что прекратившемуся дождю, что хотели поделиться этой радостью со всеми остальными. Щебет врывался в окно, заполнял комнату, гнал с постели…
«Хорошо, всё-таки здесь, в монастырской гостинице», – окончательно проснувшись, подумала Варя. «Интересно, Митя уже встал? Конечно, встал и, наверное, где-нибудь бродит…» Она посмотрела на часы: «Надо же, уже одиннадцать часов! Наверное, в монастыре не полагается так долго спать». И, хотя она почти каждый день просыпалась здесь никак не раньше одиннадцати, но всегда по-новому думала, что так долго лежать в постели здесь не полагается…
Она привела себя в порядок и, наскоро перекусив, вышла во двор… Толстенькие монастырские коты грелись на асфальте, вдыхая запах травы и цветов, которых здесь было множество…
Её задачей было – рисовать окрестные монастырские виды, здания монастыря, местных насельников, – словом, всё, что её здесь окружало, всё, что вдохновляло на творчество. Так они договорились с Митей Петровым, который её сюда и привёз.
Варе очень нравился старинный и необычайно уютный монастырь; ей нравилось гулять по ровным тропинкам, смотреть на кружащих над цветами бабочек, слушать пение невидимых среди листвы птиц. Нравилось Варе и рассматривать иконы в храме, и внимательно взглядывать в лица священников и молящихся.
Уезжать отсюда ей не хотелось ни за что, но и рисовать у Вари тоже почему-то не получалось. Это было странно, это удивляло и угнетало её. Но не рисовалось упорно, – ничто не просилось на бумагу. Она выходила из гостиницы с пустым листом и возвращалась – снова с пустым… Чего-то ей не хватало… Можно было подумать, что кто-то невидимый зачем-то удерживал её руку.
Наконец, она всё-таки решила рассказать об этом Мите: она ведь обещала сделать рисунки для его будущей книги о монастыре. Придётся признаться, что, судя по всему, обещание окажется неисполненным, – хотя ей-то этого хотелось бы меньше всего. А сказать нужно, потому что оставалась всего неделя до их отъезда…
Варе казалось, что она совсем и, может быть, даже навсегда лишилась своего художественного дара, каким бы скромным или незначительным он ни был.
Так или иначе, но раньше она всегда могла просто сесть за стол или за мольберт и начать работу… Почему же теперь это не так? Варя ощущала себя пустым сосудом, гитарой без струн… Впечатление было такое, словно, навсегда попрощавшись с Анжелой Красноцветовой, решительно порвав с этой броской безвкусицей, Варя нечаянно разорвала и нить, связывающую её с творчеством вообще. Это состояние было необъяснимо и неприятно. Варя начала унывать…
Они с Митей сели на старенький рейсовый автобус и, покинув Варлаамо-Хутынский монастырь, вышли в центре Новгорода.
– Я что-то проголодалась, давай в кафе зайдём, – предложила Варя.
– Давай, – согласился Митя.
Взяли по чашке чая и паре пирожков.
– Я не могу рисовать, – сказала Варя. – Совсем. Не знаю, как и почему это случилось. И сказал бы кто, что такое вдруг со мной может произойти, не поверила бы, наверное.
– Неужели, у тебя ничего не получается?! – нахмурился Митя. – Совсем ничего?
– Совсем.
– Гм… Может быть, ты взялась не за своё дело? Не твой это жанр, не твой материал? Хотя странно: монастырь такой чудный… И место святое… А тебе плохо тебе здесь, да?
– Нет! – ответила Варя. – Совсем нет. Я здесь почти счастлива. Только, знаешь, с тех пор как я сюда приехала, что-то меня мучит… Не пойму, что именно… Понимаешь, точно я хожу, и всё время спотыкаюсь обо что-то невидимое… Не знаю, Митя, не могу объяснить… А ещё… ещё мне сон приснился недавно… Ребёнок какой-то приснился – маленький совсем, и будто он всё плачет, плачет, а мне от этого почему-то больно…
– Послушай, Варя… Ты прости, что я спрашиваю… Но у вас с твоим покойным мужем детей никогда не было, да?
– Не было. Но знаешь, могли бы и быть… Просто не получилось…
– Как это?
– Понимаешь, мы с Ромой поначалу очень бедно жили, и квартиры своей у нас ещё не было, – ни кола, ни двора. Ни условий, ни денег – ничего… Ну, я пришла тогда к врачу, – не слишком-то радостная… Врач посоветовала, а я… а мы с Ромой взяли и согласились. А всё-таки потом жалели оба, только недолго… Забылось.
– Значит, вы всё-таки ждали ребёнка, – грустно проговорил Митя.
– Ждали. Вернее, не слишком-то ждали, – иначе он бы родился. А он… не родился. – Варя прикоснулась ко лбу, потом, точно пытаясь умыться, провела ладонями по лицу…
– Знаешь, Митя, мне сейчас – вот именно в этот момент… Мне вдруг показалось, что это он мне приснился – мой не рождённый ребёнок. Такое возможно?
– Наверное, – сказал Митя. – Даже скорей всего.
– Может, меня это и мучает? Из-за этого я и работать не могу? Но почему же раньше могла? Почему именно сейчас я об этом вспомнила? И… что я теперь смогу сделать? Ведь ничего уже не вернуть… Не вернуть его, такого маленького, беззащитного… – Варя всхлипнула.
– Не знаю, я ничего не знаю, Варя! Но только мне кажется, что не зря ты об этом в монастыре вспомнила. Может быть, за него молиться можно или милостыню за упокой души подавать… Только, ты уж прости: я в этих материях не очень-то разбираюсь… Ты бы сходила священнику, – у него, что ли, спросила… Или, может быть, во время исповеди… Всё-таки вопрос-то важный.
– Да как я к нему пойду, Митя? Я ведь и креста не ношу, хоть и крещёная… Но, может ты и прав. Возьму, да и решусь спросить! Завтра же подойду. Слушай, Митя, а я, знаешь, что слышала?.. Говорят, что священники бывают… даже не знаю, как сказать… ненастоящие, что ли…
Митя задумался.
– Я думаю, что да, бывают.
– Но как же это возможно, Митя, я не понимаю!.. Ведь особенное служение, – разве нет?
– Особенное, конечно. Думаю, для него и призвание особенное нужно. А у тех, которые ненастоящие, наверное, никакого призвания и нет…
– Но как же так, Митя! Как такое возможно?!
– Бывают же на свете «ненастоящие» врачи. Разве нет?
– Бывают, да, – грустно согласилась Варя. – Но священники…
– А врачи? Разве у них не особое служение? Речь ведь идёт о жизни и смерти человека. А священники отвечают за жизнь души. Так ведь?
– Да, пожалуй, думаю, что так… Ведь и художники бывают «ненастоящими»…
– Знаешь, Варя… Я, конечно, только о себе говорить могу, но мне лично повезло: мне всё больше настоящие священники встречались. Потому-то, наверное, я и в монастырь приехал. Мне вдруг как будто открылось что-то, – что-то вроде второго дыхания. И даже тебя сюда завёз…
– А я очень рада, Митя, что завёз. Хотя я почему-то здесь рисовать совсем перестала… Но, чувствую, будто мне что-то другое, большое открывается… Даже не знаю, как тебе объяснить, только мне, так как здесь, наверное нигде не дышалось… Хотя, если подумать – такое простое всё вокруг… Вроде бы, совсем обыкновенное. Просто цветы, просто птицы, просто иконы в церкви, а всё равно – всё какое-то другое, не такое как дома – и цветы и птицы… Ну а иконы, даже не знаю, дома-то я в церковь до сих пор не очень-то заходила…
– Понятно, Варя: наверное, ещё не встретился тебе человек, который рассказал бы как следует о вере.
– Зато мне ты встретился… Знаешь, Митя, я вот говорю с тобой сейчас и думаю: а ведь, пожалуй, я никогда и ни с кем так искренне не говорила, – может, за всю свою жизнь… Даже странно мне это!.. А я ведь, если подумать, не так уж давно тебя и знаю… К тому же, ты мужчина, а я вот взяла и про ребёнка тебе рассказала, который у меня мог бы быть… И кажется, даже не жалею, что рассказала… – пытливо всматриваясь в Митю, задумчиво проговорила она.
– А ты не жалей, Варя. Я ведь тебя понимаю. Мне, может, ещё только хочется начать жить нормально. А раньше-то даже и не хотелось… И мне почему-то очень легко с тобой…
– Мне тоже… Я сейчас вот о чём думаю: о своих друзьях. Они у меня все какие-то… шалопутные, что ли? Непутевые, то есть… Но не только они, конечно… Я тоже. Ведь это мои друзья, а не чьи-нибудь…
– Непутевые, говоришь? Это ты мыловаровцев своих имеешь ввиду, да?.. Дай-ка их вспомнить… Гармошкин, во-первых… Потом этот, как его… Слава Нарциссов, кажется? И ещё кто-то…
– Во-первых, Гармошкин не мой. Во-вторых, не Нарцисов, и не Слава, а Эдик Флоксов, – и он в нашу группу не входил. В-третьих, не называй нас больше мыловаровцами, хорошо? Мы всё-таки с этим уже порвали. Кстати, Виолетта Мыловарова мне деньги так и не отдала. Исчезла, скрылась в неизвестном направлении… Она ведь даже квартиру свою в Питере продала.
– И что же, теперь её не разыскать? – обеспокоенно поинтересовался Митя.
– Да как её разыщешь?! Земной-то шар не такой уж и маленький… Да и если бы я её и разыскала? Что тогда? Сказала бы ей только: «Спасибо тебе большое, Виолетта, что ты оставила нас, наконец, в покое! Не нужно нам больше ни твоих успешных проектов, ни твоей дутой славы, – ничего нам от тебя не надо. Ведь, знаешь, она нас точно клещами держала – такая натура властная! Силы в ней, конечно, много было…
– Получается, ты от неё деньгами откупилась, – задумчиво сказал Митя.
– Получается. Почти всё, что у неё заработала ей и отдала.
– А что друзья то твои? Они по проекту «Анжела Красноцветова» уже не тоскуют?
– Ни капельки. Гармошкин и Флоксов оба в четвертый раз женятся… Лиля на деньги своего Жорика по заграницам разъезжает… Кристина огурцы у себя на даче выращивает, – лето, всё-таки… А с сентября она в свою школу работать вернется…
– Но ты говорила о непутевости? В чём же она тогда состоит? Мне что-то непонятно… Вот разве четвертый брак Гармошкина и Флоксова… Да только всё равно – не нам их судить. И потом, у каждого своё счастье… А я вот думаю, Варя, что идеальных людей и не бывает. То есть, идеальные люди, это, мне кажется, отклонение какое-то. Ошибка природы.
– Прямо-таки ошибка?
– Конечно.
– Ну и почему же?
– Да потому что жизнь на то и дана, чтобы люди себя совершенствовали… А идеал усовершенствовать невозможно.
– Не понимаю, – нетерпеливо встряхнула головой Варя
– Ну что тут непонятного? Ведь если ты уже родился совершенным, так, пожалуй, пора и умирать. Ты уже имеешь полный багаж, который можно взять с собой в вечность, – зачем же тебе жить тогда? Но на самом деле багаж человека в течение целой жизни собирается. Ведь настоящая-то жизнь всё равно только после смерти начинается…
– Ты что, Митя? Правда, так веришь?
– Конечно. А ты святых отцов почитай. Игнатия Брянчанинова, например. Зачитаешься…
– Так что же у тебя получается? Что сейчас и жить-то совсем не важно, что ли?..
– Эх, ничего ты Варя не понимаешь! Наоборот, получается, что именно сейчас, именно нынешняя, земная наша жизнь важнее всего для нас.
– Почему?
– Потому что именно сейчас мы собираем свой багаж для жизни будущей. Что ты здесь для своей души хорошего накопишь, то с тобою в вечность и перейдёт… Ну, а если ничего и не накопишь… тогда ведь там и одеться не во что будет! Будешь всё время мёрзнуть и дрожать…
– А если ты не смог ничего хорошего для своей души накопить?
– Значит, просто не захотел.
– Почему?
– Потому, что человеку многое дано, а значит – многое и спросится, – вот почему.
Варя задумалась:
– А я, Митя, вообще-то тоже думаю, что человек после смерти не умирает, – я имею в виду, окончательно. Не может этого быть! Нет, тело-то, конечно, умирает, а вот душа – навряд ли. Ясно же, что у каждого из нас есть два вида потребностей: душевные и телесные… На земле без тела человек, конечно, жить не может, – вот ему и приходить беречь своё тело и потакать ему… Ну, а потом… Потом с телом он расстаётся, а душа остаётся… Так ведь?
– Думаю, что так. Да.
– Жалко только, что человеку счастья хочется непременно земного!.. И мне вот тоже хочется… – вздохнула она. – Представляешь?
– Представляю, – серьёзно сказал Митя. – И мне… А тебе, Варя, какого счастья хочется, если не секрет, конечно?..
– Мне? Да, конечно, не секрет. Пожалуйста… – Она задумалась. – Мне, наверное, не так уж много и нужно… Хотя, может, наоборот, – много… Мне бы хотелось… – она вдруг посмотрела на Митю и запнулась, но потом всё-таки продолжила: – Мне бы очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь любил. Только по-настоящему… И, что бы я тоже любила. Взаимной любви хочется…
Варя осторожно взглянула на Митю – не смеется ли он над ней. Но Митя был серьёзен.
– Ещё мне бы хотелось хорошо рисовать, – продолжала она, – рисовать так, чтобы это кому-нибудь ещё нравилось, – не только мне… И чтобы не голодать, конечно… Во всем самом необходимом не нуждаться… Пожалуй, здоровья хотелось бы – хотя бы столько, чтобы можно было свободно рисовать…
Варя внимательно посмотрела на Митю: вдруг он что-нибудь возразит или переспросит… Но Митя сосредоточенно молчал.
– А тебе какого счастья хотелось бы? – спросила она.
– А мне… Ты, наверное, не поверишь, Варя: мне, кажется, тоже самое нужно… Только, если о работе говорить, то я, конечно, не рисовать хочу, а писать книги, – хорошие непременно. Такие, чтобы в них душа моя передавалась людям, и чтобы мысли в них были не только самые простые, но и высокие. – Он в свою очередь пытливо взглянул на Варю, не смеётся ли она. – Высокие, понимаешь?
– Понимаю, – серьёзно кивнула Варя. – Человек, конечно, не птица, но полетать тоже иногда хочется…
Они некоторое время молча смотрели друг на друга, а потом одновременно рассмеялись.
– А помнишь: «Эх, жизнь моя жестянка, жизнь моя болото! Живу я как поганка, а мне летать охота!»
– Помню, помню – это водяной из мультфильма пел… Я только название сказки забыла…
Они снова помолчали.
– Да-а, – задумчиво сказала Варя. – Что-то мы с тобой просто удивительно как-то подобрались… А знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что нам с тобой, кажется, почти одинакового счастья хочется…
Вдруг Митя снова тихо засмеялся.
– Ты чего? – не поняла Варя.
– А я знаешь, что подумал вдруг?
– Что?
– Вот если бы нас сейчас кто-нибудь подслушал… Сказал бы: «Сидят два великовозрастных дурака, два романтика запоздалых – и рассуждают о каком-то там счастье!..»
– Да, пожалуй, – согласилась Варя. – Так бы, наверное, и сказал, – даже наверняка!
– Слушай, а вот эти твои друзья, – Гармошкин, Флоксов и остальные все… Они бы так, наверно, не сказали…
– Нет, не сказали бы! – отрицательно покачала головой Варя. – Потому что, какие бы они непутевые не были, а им ведь тоже – жизнь колбасою не заменишь… При всех своих недостатках и слабостях они все – содержательные люди. Интересно с ними, Митя. Слушай, я вот тебя спросить хочу, – только всё не решалась… У тебя семья когда-нибудь была?
– Была. Но жена со мной всего год прожила, а потом ушла. Другого себе разыскала, – причём, очень быстро. Живёт с ним сейчас. Вроде, всё хорошо у них.
– А почему же она от тебя ушла?
– Да знаешь… Правильно, в общем-то, сделала, что ушла. Это я теперь так думаю. А раньше обижался, конечно, даже очень. Я тогда, по правде сказать, просто дурак-дураком был… Безответственный очень. Не понимал я как-то, что семья усилий требует, что… Что даже репа без ухода толком не растёт. Не задумывался даже: полагал – сойдёт и так… Да только не сошло. Но только ты не бойся, Варя, я теперь уже другой совсем. Немного поумнел, кажется.
– Ты это к чему? – с замирающим сердцем спросила Варя.
– Я? Ну, просто… объясняю…
– А… понятно.
Оба некоторое время смотрели в разные стороны.
– А знаешь, Митя, мне на самом деле ни с кем, ни с кем на свете, – кроме разве, наверное, Ромы, – не было так интересно и так… – она запнулась и покраснела. – Так… хорошо. Ты, Митя, такой… такой…
Она отчего-то запуталась и сказала совсем не то, что собиралась:
– Ты такой… умный!..
– А я тоже тебя полюбил, – неожиданно ответил Митя.
Задохнувшись от радости, она некоторое время молча смотрела на него.
– Правда?! – радостно переспросила она наконец.
– Ну, да. А что?.. – пожав плечами, смущенно ответил он.
Оба молчали, боялись спугнуть открывшуюся в себе радость.
– А знаешь, сразу видно, что ты писатель! – задорно сказала Варя.
– Почему это?
– А у тебя из кармана всегда ручка торчит!
Митя машинально пощупал руками торчащую из кармана рубашки ручку, наткнулся на наушники…
– А по тебе сразу видно, что ты художник!
– Почему?
– А у тебя всё время кусочки мела из сумки выпадают… Ты что, графити занимаешься?
– Да нет!.. Это я иногда, когда с Бароном гуляю, мелом квадратики какие-нибудь рисую, ромбики, чтобы не скучно было… Асфальт разлиновываю.
После разговора с Митей Варя стала ходить на службы, и даже принялась писать главный собор монастыря. Сначала неуверенно писала, как неуверенно после затяжной болезни снова учатся ходить. Потом почувствовала, как рука постепенно обретает силу…

ОСТАВЬ ТАК: ВСЁ ПРАВИЛЬНО

Прошла почти неделя, как Варя Пичугина вернулась в Петербург. С Митей они встречались каждый вечер, и всякий раз им было очень трудно расставаться. Митя и дома продолжал писать книгу о монастыре, Варя продолжала писать собор, только теперь не с натуры, а по сделанным в монастыре этюдам… Оба в ближайшее время снова собирались вернуться в Хутынь, потому что материала для книги оказалось недостаточно и одного пейзажа тоже, конечно, было маловато…
Однажды утром, когда Варя возвращалась домой из продуктового магазина, она заметила на стене, рядом с собственной парадной, новую, сделанную белым мелом, надпись. Надпись была новая, а вот содержание показалось Варе знакомым: «Жизнь прекрасна! Не у тебя конечно, но всё же…»
«Где-то я уже это читала…», – пыталась вспомнить Варя, но вспомнить не удавалось. Тогда, не долго думая, порывшись в сумочке, Варя извлекла из неё обернутый в скользкий фантик кусочек мела и маленький носовой платок. Подойдя к стене, она попеременно платком и рукой стёрла вторую половину фразы и, немного подумав, крупными буквами дописала: «И у тебя». Потом, положив на асфальт мел и испорченный носовой платок Варя немного отошла в сторону и негромко вслух прочитала, то что получилось теперь: «Жизнь прекрасна!.. И у тебя». Вдруг Варя услышала рядом с собой чьи-то шаркающие шаги. Шаги замерли, она обернулась. За спиной у неё стояла небольшая опрятная старушка в пёстрых летних тапках; она смотрела на художницу живым и бойким взглядом, – пожалуй, даже слишком живым для своего преклонного возраста. «Энергичная… Таким всегда до всего есть дело!» – с опаской смотря на старушку, подумала Варя. Она быстро подняла с асфальта мел и платок и запихнула их в сумку.
– Дожили! – подозрительно и оценивающе смотря на Варю, сказала старушка. – Сами такие большие!.. А тоже, – на стенах пишут!
Варя смутилась и молча отступила на шаг назад.
Старушка же, чуть ближе подойдя к стене и приняв устойчиво-решительную позу – широко расставив ноги и уперев руки в бока, – громко прочитала: «Жизнь прекрасна! И у тебя».
– Так… – задумалась она и почесала лоб, смотря уже не на стену, а куда то в даль, еле слышно, одними губами повторяя: – Значит, – «Жизнь прекрасна»… да-а… «И у тебя»… да-а… Ну, что ж…
Она поправила седые волосы и замолчала. Тем временем, уже устыдившись своей детской выходки, Варя снова достала из сумки почти истёртый носовой платок и, подойдя к стене, собралась стереть надпись…
– Погоди! – окликнула старушка. – Не стирай! Пусть будет…
Варя посмотрела на неё с удивлением.
– Так ведь здесь всё правильно написано, милая!.. «И у тебя!»
– Оставить? – на всякий случай, ещё раз переспросила Варя
– Оставь, непременно! – подтвердила старушка.
Варя с благодарностью посмотрела на неё. «Какая она, в сущности, красивая! – неожиданно подумала Варя. – Такую бы нарисовать…»
Старушка, чуть улыбаясь и не говоря ни слова, смотрела на Варю. Художница спрятала в сумку изодранный носовой платок, открыла дверь парадной и на всякий случай ещё раз оглянулась. Старушка по-прежнему стояла на том же самом месте, спокойно и задумчиво смотря ей вслед.
– Всё правильно написано! – кивнула она Варе на прощанье, и, шаркая пёстрыми тапками, неспешно отправилась куда-то.