Калейдоскоп. Каменный остров. Этюд 8

                Каменный остров




  Тёплым сентябрьским днём 1981-го года я впервые ступил на землю Каменного острова. Пройдя по 1-й Берёзовой аллее в тени вековых лип, я свернул на Большую Берёзовую, где в доме 10 располагался санаторий-профилакторий треста «Лифтреммонтаж». Это был очаровательный старинный особняк, расположенный в живописном месте, история и поэзия которого с энергией нейтрино пронизывала насквозь каждого, кто здесь оказывался.

  Старожилы острова рассказывали, что этот дом принадлежал когда-то другу Пушкина Данзасу. В роковое утро своей последней дуэли Поэт заезжал Сюда за ним, своим секундантом и, после завтрака отсюда  из этого здания, они отправились вместе на берег Чёрной речки на место поединка. Правда это или всего лишь легенда мне проверить не довелось.

  В трест меня брали на работу, но оформить не могли пока мне не предоставят служебное жильё и лимитную прописку. Свободных комнат тогда не было и нужно было ждать. Мне несказанно повезло! Поскольку мне негде было жить, меня направили в ведомственный профилакторий. Это тоже было нарушение, ведь я не был штатным сотрудником. Но должно же когда-то и повезти. И вот я в этом замечательном месте.

        Это было основное здание нашего учреждения. Оно выполняло в основном административно-хозяйственную функцию. Здесь были кухня, столовая, кладовые, медкабинеты. А жилые комнаты располагались в небольшом двухэтажном флигеле напротив. После некоторых формальностей администратор провела меня на заселение в угловую комнату первого этажа жилого корпуса. Всего в комнате было три кровати. Одна из них была уже занята.

  - Вот здесь - показала моя сопровождающая на занятую кровать - разместился у нас известный поэт. А вы можете выбрать любую из оставшихся.

        – Ого! А как его фамилия? Поэта этого? - поинтересовался я, наивно полагая, что знаю фамилии всех известных поэтов.

        - А бес его знает? - это он так всем говорит, что он очень известный и крупный поэт.

  Мне стало всё понятно. Очередной графоман. Все графоманы мнят себя крупными поэтами. Непризнанный гений. Джон неуловимый. Я уже заранее был настроен скептически. Тем более, что я сам себя в глубине души считал крупным поэтом. С той только разницей, что никогда никому не заявлял об этом вслух.

  Вошёл поэт. Я оценивающе осмотрел его. Среднего роста. Плотного телосложения. Слегка лысоватый. Лет на десять старше меня.

        - Александр Давыдов. - представился он - Поэт.

        Я тоже представился. Просто как Алексей. Мне больше нечего было добавить  к своей характеристике. Но про себя подумал: «Павлины, говоришь? Ну-ну... Сейчас посмотрим, что у тебя за павлины...»

  Александр был очень общителен и открыт. С удовольствием и много декламировал свои стихи. Они тогда не понравились мне. И это мягко говоря. Но я заранее критически был настроен. А в таком настроении я мог отвергнуть и самого Рубцова.

        - Я знаю гору известных поэтов с фамилией Давыдов, но о Вас я ни разу не слышал - попытался съязвить я. Но Александра уколом такой тонкой иголки было не пронять.

        - Меня все знают под псевдонимом Александр Ад – сказал он.

        – Запомню - ответил я.

  Александр много рассказывал мне о своем литературном объединении, членом которого он являлся. Я же, в своём сознании, затуманенном как у всех творческих людей необоснованно завышенным самомнением, думал: «Аха. Наверное это просто сборище графоманов, мнящих себя настоящими поэтами. Я и представить тогда не мог, что вскоре пойду туда осторожным и подозрительным гостем. Останусь там на несколько лет, а потом на всю жизнь это ЛИТО останется в моей душе и будет моим творческим домом.

  Александр работал сутки через трое механиком по лифтам аварийной службы. И это было не менее естественно, чем если бы он был истопником как Иосиф Бродский.  Он был личностью интересной. И как всякая интересная личность имел свои неповторимые особенности . Первая. Он разрабатывал математическую систему, которая позволяла бы ему наверняка выигрывать в лотерею. Никто и никогда не смог убедить его в том, что это невозможно. Вторая. Всю свою жизнь он разрабатывал систему, которая позволяла бы любому стихотворению по формальным критериям проставить оценку типа - «начальный уровень», «мастер», «шедевр» и тому подобное. Ясное дело, что почти все его стихотворения были «шедеврами». А у других - изредка, да и то у самых великих. Этой системой он гордится и сегодня.

  И третья. Почему-то всю жизнь он любил рифмовать слово «любовь» с выражением «не прекословь». Понятное дело, что любовь и рифмуется только со словами «вновь» и «кровь». Если не считать всякие там «бровь» и «морковь» совсем не поэтические. Ну, по мне, не хочешь ты быть банальным, - не ставь это слово в конец строки. Не придётся и рифму к нему придумывать.

  И всё же он - личность. Творческая и притягательная. Я дружу с ним с того дня больше сорока лет. Что в нём такого, что я скучаю по нему, когда долго не вижу? Прежде всего - это его необычность. Ведь любой мужчина интересен именно тем, что его отличает от других. Тогда как женщина, чтобы быть привлекательной должна быть «как все». Отсюда мода – «все в красном, значит и я в красном». Ну, и конечно, неподражаемая цельность его натуры. Не поддающаяся ни коррозии, ни выветриванию. Даже сейчас - сорок лет спустя он остался в точности таким каким был тогда. Разве, что стихи его стали несколько интереснее и глубже. И он теперь не Александр Ад, а "Давыдов - 55". Во всяком случае на портале Стихи.ру.

  В тот же день я впервые увидел Ленку. Симпатичную девушку из города Степной в Казахстане. Она приехала в Ленинград поступать в институт. Не прошла по баллам и тоже оказалась в тресте «Лифтреммонтаж». Ее комната была на втором этаже. А познакомились мы за обедом.

        Вскоре после обеда появился и третий постоялец нашей комнаты. Это был мужчина лет пятидесяти пяти, среднего роста с умными голубыми глазами и совершенно седой бородой. Слегка мясистый нос и седые усы, пожелтевшие от непрестанного курения. Романтическая внешность Эрнеста Хемингуэя, периода его творческого расцвета. Сама внешность выдавала в нём яркую незаурядную творческую личность. Для меня – двадцатидвухлетнего мальчишки он быстро стал кумиром.

        Я часами мог слушать его истории, раскрыв рот. Его в свою очередь подкупало такое внимание с моей стороны и мы проводили очень много времени в разговорах. Звали его Леонид Григорьевич Колесников. Несмотря на нашу разницу в возрасте, он обладал настолько мальчишеским характером, что мы общались буквально как ровесники и я звал его исключительно Лёня. И лишь иногда, чтобы сделать ему приятное, - Леон.

        Лёня дружил со многими художниками и музыкантами. Одним из его близких знакомых был известный французский дирижёр, который называл его на свой манер Леон Григ. Это звучало очень романтично и Лёня считал это как бы своим псевдонимом. Он и сам был человеком очень творческим. Он играл на гитаре, пел, писал стихи. Великолепно владел резьбой по дереву. Что помешало ему встать в один ряд с более успешными своими сверстниками? Для меня ответ очевиден. У него было три ярко выраженных недостатка. И они с лихвой перекрывали все его достоинства. В результате чего он и оказался дежурным механиком по лифтам, работающим в заветном графике «сутки через трое».

  Самым ярким его недостатком было то, что он был бабник. Кто-то удивится: разве это такой уж недостаток? Отвечу: - да! В такой степени как у Леона Грига - определённо. Он был из тех, помешанных на разных частях женского тела мужчин, кто готов ради обладания почти каждой новой очаровашкой пойти как на подвиг, так и на преступление. Своё довоенное и блокадное детство он провёл в Ленинграде. А сразу после войны в нашем городе царил бандитско-хулиганский беспредел. Воры ездили в переполненных трамваях, зажав между пальцами ладони заточенную как бритва монету. Этой монеткой осторожно надрезали сумки и через надрез доставали кошелёк. А если кто-то из пассажиров замечал это и поднимал крик, то преступник ударами ладони - как бы пощёчиной располосовывал крест-накрест лицо этого человека и на ходу выпрыгивал из трамвая. Этот террор иногда доводил жителей города до такого состояния, что многие, становясь свидетелями преступления, не только боялись произнести хоть слово, но и стояли при этом не шевелясь. Лёня Колесников, которому было тогда немногим больше десяти лет это очень хорошо знал и умело пользоваться этим. Леон рассказывал мне, что когда он сидел в трамвае, а рядом стояла хорошенькая молодая женщина, его рука сама тянулась к ножке, поднималась под платьем выше и выше. А женщина при этом стояла замерев и побледнев как статуя и боясь пошевелиться. Мерзкий поступок? Конечно. Но и сам Григ не утверждал, что поступал хорошо. Просто ничего не мог с собой поделать уже в этом возрасте.

  Как-то, будучи уже взрослым, он на спор отнёс свою новую знакомку на руках с Марсова поля к себе домой на Малую Посадскую. Призом ему была конечно же сама девушка. И этих историй я слышал от него десятки.

  Вторым недостатком его натуры был авантюризм, круто замешанный на хулиганстве. Он был органичной неотъемлемой чертой его характера и проявлялся во всём: в репликах, незначительных поступках, а порой во вполне себе серьёзных вещах.

        После войны многие здания в городе нуждались в серьёзной реставрации. Среди других и Казанский собор стоял весь в лесах. Леониду было тогда уже почти восемнадцать. Он не смог побороть в себе искушение и, забравшись ночью по строительным лесам и вынув из рамы штапики, которыми крепилось стекло, проник на чердак. А там был склад самых разнообразных старинных предметов. Некоторые из них он банально похитил. Когда он полез туда повторно - был пойман на Невском проспекте в головном уборе митрополита и чуть не угодил в тюрьму.   Отделался тогда испугом потому, что украденное вернул. Почти всё. Кое-что он всё же сумел утаить. И это «кое-что» с гордостью показывал в том числе и мне. Вообще его квартира была похожа на музей. Крестообразная инкрустированная коробка-футляр с крестом внутри из Казанского собора, дирижерская палочка слоновой кости в пенале, подаренная ему знаменитым французским музыкантом. И множество самых разнообразных вещей от картин и посуды до сделанных им своими руками рисунков и резных предметов из дерева. Запомнилась мне женская рука, вырезанная из березы  с таким неподражаемым талантом, что её кисть, выглядывая из-под кровати, до полусмерти пугала женщин, подходящих к его ложу впервые. Третьим его недостатком была лень. И это можно было бы вообще не упоминать, если бы не было так жаль его не реализованного потенциала.

  У Леонида была совсем не старая жена, двадцатилетняя дочь и любовница – ровесница и подруга дочери. Дочь его была очень высокая симпатичная девушка. Такой же была и его подруга. По этой причине он называл её в третьем лице не иначе как «моя дылда» - она была на целую голову выше него.
Дочь его была воспитана дурно. Если её вообще кто-то воспитывал. Она занималась фарцовкой и спекуляцией. У неё тоже был любовник намного старше неё. Он был на две головы ниже ростом. Чёрные всклокоченные волосы, тёмные колючие бегающие глазки. Маленькие кривые ноги. При этом предельно жадный, злой и ревнивый. Он бил ее до полусмерти из ревности и отнимал все деньги. И никто ничего с этим поделать не мог. Потому что она его очень любила и была не в состоянии его бросить. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…».

        «Дылда» тоже была со своими «приветами». Приводит к Леону однажды свою знакомую и говорит:

        - Она хочет, чтобы её лишили девственности. Ну, я порекомендовала тебя... Ты не против?

  Как мне рассказывал Леонид, он был ошарашен. Но, подумав, согласился.  Он продолжил:

        – Этот ее поступок только на первый взгляд казался странным до безобразия. Я быстро понял, что задача непростая и, возможно, я далеко не первый, кто пробует её решить. И у меня ничего не получилось! Не то, чтобы я был не в форме. Просто это оказалось почти невозможно. Но сдаваться легко я не привык. И ударить в грязь лицом никак не мог. И я поступил как Александр Македонский...

        - Это как? - уточнил я.

  - Он для решения проблемы Гордиева узла применил меч. А я - более деликатный, но всё же посторонний предмет.

        Центрального отопления на Каменном острове тогда не было. Для этой цели была кочегарка на углу главного здания в подвале. И, хотя было начало сентября, кочегарка работала, чтобы обеспечить кухню и бытовые помещения горячей водой. Кочегаром был молодой парень по имени Саня и я любил проводить время у него вечерами за досужими разговорами под треск и гудение печи. И вот, в один из первых дней моего пребывания в профилактории, во время затянувшейся в разговоре паузы, Саня вдруг произнёс:

        - Да... жаль, что графинюшка умерла...

        - Какая ещё графинюшка? - удивился я

        И он рассказал мне историю об удивительной женщине, урождённой графине Орловой, а в замужестве - Зинаиде Яковлевне Орловой-Яковлевой, родной бабушке известного нашего актёра Юрия Яковлева. Она, будучи аристократкой, отказалась иммигрировать после революции, стала врачом и очень известным врачом. Всю жизнь прожила в своём родовом доме на Каменном острове, который также отказалась променять на что-либо. Надо отдать должное советской власти - её не переселили, не "уплотнили" и она жила в этом деревянном ветшавшем год от года особнячке. Всю свою жизнь она работала в оздоровительных учреждениях Каменного - санаториях, больницах, диспансерах. И везде её знали все, любили и ласково называли «графинюшка». И вот оказывается, что она умела всего каких-то десять дней назад! А это означает, что если бы я приехал сюда всего на неделю раньше, то я имел бы шанс увидеть её! Я взбудоражился от этой мысли и стал расспрашивать Саню о графинюшке во всех подробностях. Но что он мог рассказать мне о ней, если сам знал только то, что она была милый, замечательный человек, прекрасный врач, всегда и всем помогала и выручала. Мы пошли с Саней посмотреть на дом, где она жила. Он находился буквально рядом - сразу за углом нашего крошечного двухэтажного жилого флигеля, стоял к нему вплотную и даже имел одну общую с ним наружную стену.

  Дом был причудливой архитектуры. Что-то от древнерусского терема и в то же время какие-то элементы готики. Много резьбы. Нависающие эркеры второго этажа, подпираемые косыми балками. Много башенок и полная разноуровневость. Сразу не скажешь сколько этажей. Два с половиной? Три? Все окна и двери были полностью заколочены досками и опечатаны бумажными заплатами.

        - А что там внутри? - спросил я у Сани.

        - На первом этаже совсем ничего. Он давно был не пригоден для жилья. Даже доски пола полностью сгнили и провалились. Зинаида Яковлевна все последние годы жила на втором этаже. Но и там, наверное, мало что осталось. У неё была одна из лучших в нашем городе библиотек, много старинных и редких книг. И после её смерти вскоре приехал внук и вывез всё, что посчитал ценным: книги, картины, фарфор...

        - Но, ведь кроме этого должно было быть много чего ещё: фотографии, документы, безделушки всякие...

        - Да... Этого добра было навалом. Прямо здесь во дворе навалили огромную кучу. Я потом несколько дней жёг всё это в своей кочегарке.

        - Как? У тебя повернулась рука сжигать старинные фото и документы? - негодовал я.

        - А куда мне их деть? Ветром разносит. Сказали сжечь, я и сжигал. Книг много сжёг. Яковлев только художественные забрал. А по медицине все оставил.

  Я разволновался не на шутку, пытался представить, что среди старых документов могли быть и совершенно уникальные. Взъерошенный я ходил вокруг дома, пытаясь выискать место, через которое можно было бы проникнуть внутрь. И вот за дальним углом, с той стороны, что смотрит на маленький садик-пустырь, я увидел, что в нависающей части балкона-эркера снизу есть зияющее прямоугольное отверстие.
Уцепившись за балку, косо подпирающую нависающую часть конструкции, я закарабкался в это отверстие. Передо мной было несколько деревянных ступенек, ведущих вверх и упирающихся в закрытую изнутри на засов дощатую дверь. Стало ясно, что раньше сюда вела лестница с уровня земли, но потом она то ли сгнила, то ли её специально сломали. Как бы то ни было, дом был закрыт изнутри. Тут меня осенило:

        - Саня! Тащи топор. - закричал я вниз.
  Сашка ушёл и через несколько минут он вернулся с топором и с Ленкой.

        «Ого!» – подумал я. Романтика приключений стала принимать для меня слегка иной оттенок. Я взял у Сашки топорик, просунул острый край в щель между досками и стал пробовать двигать им засов в сторону. Сантиметр за сантиметром он поддавался и, наконец, дверь открылась. Я оказался на маленькой застеклённой веранде-балконе. Дверь внутрь комнаты была приоткрыта. Я попросил Саню подсадить Ленку и помочь мне поднять её наверх, а самого постоять «на шухере».

  Когда мы вдвоём оказались внутри дома мне захотелось поскорее осмотреть его. Но рядом со мной стояла девушка - высокая, худенькая, в тоненьком осеннем пальто, а вокруг сумрак старинного дома. Множество старинных предметов, запах тайны, адреналин от запретного деяния. И в этой запредельной атмосфере - я один на один с юным и стройным созданием. Я крепко обнял её, прижал к себе и стал целовать её в губы. А она обмякла и стала отвечать мне безо всякого сопротивления.

        Прошло некоторое неясное для меня количество минут и снизу стали доноситься возня и топотание. Я выглянул на балкон и посмотрел вниз. Леон Григ о чём-то беседовал с Саней.

        - Вот, чертовщина! -  подумал я - только его мне здесь и не хватало!

  Но Лёня уже с ловкостью, неожиданной для столь взрослого человека, закарабкивался на второй этаж. Коротко поздоровавшись с нами он стал деловито осматривать дом. Он был взволнован и возбужден. Ни одного лишнего движения. Он осматривал комнату за комнатой. Все шкафчики, полочки, коробочки.

  Я тоже прошёлся по комнатам. По всему полу были разбросаны книги, журналы, фотографии. Большое количество почётных грамот. Я снова крепко обнял Ленку. Рядом стоял грязный и пыльный старинный диван и я мечтал упасть на него вместе с ней. Подошёл сосредоточенный Лёня и, отодвинув нас, стал протыкать диван самодельной рапирой, сделанной из найденного где-то куска стальной проволоки. Всё так осознанно и профессионально. А вдруг проволока наткнется на шкатулку с фамильными драгоценностями? Девушка разгадала мой замысел и глазами дала мне понять, чтобы на большее я не рассчитывал. В этот момент я понял какой я был болван. Ведь я должен был знать уже в этом возрасте, что девушка может отдать тебе свою непорочность за одну только надежду, что может быть ты когда-нибудь на ней женишься. А я эту надежду отнял у неё раз и навсегда когда сразу как только мы познакомились сообщив, что я женат. Джентльмен! Гордись теперь своей порядочностью. Или ты охотник? Охотнику ведь не зазорно нападать исподтишка. А ты пошёл в лес со стрелами и луком и прокричал во всё горло: - Ау! Олени, я пришёл поохотиться на вас!

  Потом мы ходили по комнатам и брали на память ценные «трофеи». Я собрал с пола несколько фотографий в красивых серого картона тиснёных паспарту. На одной - сама «графинюшка» - семнадцатилетняя гимназистка в воронежской гимназии. На другой - её отец в генеральской форме царской армии. Несколько книг по медицине с авторскими дарственными надписями для неё. Мы подошли к старинной горке из красного дерева. Полки её были пусты. Но обиты они были такой красивой кожей, что достав одну из них, я стал любоваться и подумал: вот бы эту кожу аккуратно как-то снять и взять себе для каких-нибудь поделок. Кожа была прибита к полке доброй сотней красивейших мебельных старинных гвоздей. И отсоединить аккуратно их все было бы делом долгим и хлопотным. Тут подошёл ко мне Леон Григ и, недолго думая, взял у меня из рук эту полку, достал из кармана финский нож, отковырял один-другой гвоздь, затем рванул и... гвоздики пулеметной очередью полетели по сторонам. В одной руке у него остался кусок кожи, в другой - голые доски полок. То же самое он незамедлительно проделал с остальными полками. А когда остался целым только нижний полик и Лёня также сорвал с него кожу, мы увидели золотую монету на дне. Это был царский золотой червонец.

        - Чур, моя!  - Обозначил свои права Лёня.
        - Конечно - незамедлительно подтвердил я.
  Руки у Лёни слегка дрожжали от вожделения и возбуждения. Мне казалось в тот момент, что ради этой находки он отказался бы от обладания самой желанной женщиной. А я остался ни с тем и ни с другим.

  Время летело. Мы с Ленкой дружили. Много гуляли и целовались. Я накопал голубой глины, мы вылепили по скульптурке, обожгли их в кочегарке и подарили друг другу на память. Подаренной мне статуэткой была девушка, которая сидит на коленях и, уронив лицо в свои ладони, горько-горько плачет.

        - Кто это? - спросил я.

        - Это твоя женщина.

        – А почему она плачет?

        - Потому что это судьба всех твоих женщин. - ответила она.

  Я запомнил это. И мне всю жизнь хотелось, чтобы это её предсказание не сбылось.

        Кто-то сказал мне про эту золотую монету, что это был скорее всего не клад. Просто был такой обычай у потомственных производителей дорогой мебели - класть золотую монету в каждое особо ценное своё изделие - на счастье.

  Через некоторое время я спросила у Грига, - принесла ли ему эта монетка счастье.

        - Да! - определённо ответил он - Я тогда смог отдать сразу все свои долги.

        Ну, а я вскоре получил комнату в центре города на улице Черняховского. И был принят на работу в бригаду Жени Рыбкина на Искровском проспекте. Но в Каменный остров я влюбился на всю жизнь. Тогда у меня родились такие строки:


                Осень, осень здесь у Пушкина как!
                Воздух, воздух здесь на Росси манер!
                Как у Клода Дебюсси облака
                И туманы как у Клода Моне.

                Где такие ещё есть дерева?
                Терема такие где ещё есть?
                Где ещё я так как здесь горевал?
                Был ли счастлив где-нибудь так как здесь?

 С тех пор я ещё не раз бывал в нашем профилактории пока работал в тресте «Лифтреммонтаж».