Гитара

Когда-то давно я прочел одну интересную мысль, что умершие видят то, что происходит на земле, пока о них помнят. Но постепенно кто-то их забывает, а другие тоже умирают. И картину земли окутывает туман и вот тогда происходит их второй уход, уже навечно.

Меня всегда интересовало назначение нашей памяти. Да, мы запоминаем какие-то  яркие события, окрашенные радостью, горем, страхом, обидами или угрызениями совести. Но вот я иду по улице, по которой ходил в детстве, и отчетливо вижу, как пятьдесят с лишним лет назад я тоже шел по этой улице. Я вижу как дохожу до угла, поворачиваю и исчезаю. Не было в тот момент никаких событий. Зачем мой мозг зафиксировал этот проход? Я не знаю. Возможно пройдет время и в моей памяти проявится то, что происходило со мной после того, как я завернул за угол и мне тогда откроются какие-то смыслы. А может и нет.

Но вот воспоминание об этом случае, мне кажется, я понимаю.

Было это давно.  Я ходил в школу в не большом, любимом мной городке за Уралом. В восьмилетке, где я учился, было у меня два друга. Дружили мы с пятого по восьмой класс, а потом как-то пути наши стали расходится. Одного, Володю, я похоронил в 2006 году, а где теперь Игорь — я не знаю. Жили мы не далеко друг от друга и много времени проводили вместе. Года три мы дружили неразлучно. Такая троица не разлей вода. Володя был чуть выше меня, а Игорь был не высокого роста. Володя носил тяжелые кирзовые сапоги, Игорь ходил в резиновых сапогах. Я тоже носил резиновые сапоги, но подворачивал их, как тогда было модно. Летом мы не слезали с велосипедов, целыми днями пропадая на речке. Зимой жизнь для нас была  еще интересней: катались с горок, играли в снежки, строили снежные дома, играли в дворовый хоккей и делали много еще чего интересного.

Игорь жил в квартале той части улицы Ленина, где  шли одно- и двухэтажные деревянные и старые кирпичные дома. Жил там простой рабочий народ. Много там было парней и уже мужчин  видавших виды и, как говорят,  побывавших в местах не столь отдаленных.  Как положено все в наколках, с особыми ухватками. Но все жили дружно: сосед ближе родственника. Был там такой Саня Орлов, как все его звали. Мужик, лет 35. Отсидел на зоне лет 15. С ног до головы был в наколках. Однажды я увидел его на пляже, что слева от моста (мы называли его новый мост, так как был еще и старый). Худой как смерть, в синих семейных трусах по колено, со множеством блатных татуировок: кресты, звезды, купола — ну все такое.  Картина маслом, как говорил один киногерой.

И жил там  еще один человек. Лет, я думаю, уже далеко за сорок ему было. Сидел несколько раз. Как я сейчас понимаю, был он «в авторитете». Часто можно было его видеть в компании более молодых парней, которые обращались к нему с большим почтением. Он классно играл на гитаре и пел. Часто соседи просили его сыграть. И вот был один случай. Встретил я его как-то в городе. Я даже помню, где это было. Наискосок от драмтеатра.  Он был сильно пьян. Его крепко за плечо поддерживал здоровенный мужик, с другой стороны подпирал другой. Вряд ли бы он сам смог идти, но у него в руках была гитара. И он играл. И как играл! В том моем представлении это было просто концертное исполнение. Я хорошо помню, что он играл — популярную когда-то  советскую песню «Ромашки спрятались»? Я остановился. Наверное, у меня в тот момент рот открылся от удивления. И эта картина навсегда врезалась в мою память. Закрываю глаза и вижу ее. И вот какой вопрос я задаю себе: кто нибудь еще помнит этого человека? 

Этого человека уже давно нет в живых, а моя память хранит его. Я подумал, а может быть я уже единственный из тех, кто его вспоминает. И он пока еще жив поэтому. А когда не будет и меня, он исчезнет совсем. Ну разве что эти строки останутся. И если вы меня спросите: «А зачем нужно хранить о нем память, разве он это заслуживает?». И я отвечу: «Да, потому-что он когда-то жил».