Бабушкин дом

Чем старше становишься, тем чаще начинаешь вспоминать своё детство.
Наверное это происходит от того, что мозг, устав от решения множества повседневных задач, стремится увести наши мысли в спокойную гавань, чтобы дать нервным клеткам отдохнуть и насладиться радостнымии и счастливыми воспоминаниями.
 
Мои мысли часто влекут меня туда, в то самое время счастливого детства.
Эти воспоминания связаны с моим родным селом Александровкой. На самых ранних картинках, которые хранит  память, я, упитанный карапуз, играю с моей двоюродной сестрой, Лёлькой, в песочнице перед домом. Нам с ней наверное года по три - четыре. Лёля с её родителями, маминой сестрой тётей Олей и её мужем, военным дядей Женей, приехали к нам гости в отпуск. Песочница, это куча песка, привезённая моим отцом для меня, наверное со строительства новой сельской школы, в которой он был директором. Мы с Лёлей мирно играем под присмотром взрослых из окна дома, когда во двор зашла чужая корова. Кто-то из них, скорее это была моя мама, выбежал во двор и забрал нас домой. Я помню как наблюдал за коровой с застеклённой веранды, сидя на старой высокой кравати с пружинным матрасом, которую за ненадобностью вынесли туда. Выбросить добро то родителям было жалко, а так ещё сидеть на ней можно! Корова обошла весь наш большой двор и приблизилась к нашей песочнице, где мы только что увлечённо играли и где остались наши игрушки. Я замер в ожидании, вдруг корова съест наши игрушки?! Но корова только небрежно обнюхав их, сделала несколько шагов вперёд к полянке травы-муравы, который во множестве росло в нашем дворе и дернув несколько раз её сочную массу и аппетитно жевнув, подняла хвост и разрядилась коричневыми лепёшками прямо рядом с песочницей. Довольная поглощением сладкой травы и облегчением набитого до отказа кишечника, корова потеряла интерес к нашим игрушкам и мирно проследовала из двора на улицу. Отбой тревоге! Мы вернулись назад в песочницу. Ещё теплые, дымящиеся паром коровьи лепёшки привлекли моё внимание. Нужно отметить, что я рос очень любознательным ребёнком и в этом раз, поддавшись жажде знаний по зоологии, одну за одной, я повтыкал все свои игрушки впрямо в жидкую и вонючую массу. Закончив это таинственное действо я похвастался маме. Мама в силу своего возраста, не разделила моей радости, полученной от завершенного мной научного эксперимента и поставила меня а заодно и мою ассистентку Лёльку в угол! Нашим мамам пришлось принести тазик с водой и с мылом отмывать перепачканые игрушки. Короче попало нам обоим!
 
Дом наш располагался на верхнем порядке села, недалеко от магазина. Дом не ровнялся в одну линию с другими домами, а стоял чуть в глубине. Этот дом построили в пятидесятых годах на задах старого дома, который затем сломали. Старый дом принадлежал ещё священнику местной церкви, находившейся напротив на нижнем порядке и разрушенной в тридцатых годах прошлого столетья. На месте старого дома дед посадил сирень. Огромное количество сирени! За двадцать с лишним лет кусты сирени выросли огромными. В них мы играли с соседскими ребятишками в прятки и строили домики. Кусты обильно цвели каждое лето сиреневыми, душистыми гроздьями а мы искали в них цветок с пятью лепестками, чтобы загадать желание. По левую сторону ворот, которые от старости не закрывались и были сломаны позже на дрова, стояла маленькая избушка. Она была закрыта на замок а вокруг нее рос бурьян и сильно разросшиеся кусты. Мне всегда было интересно, что в этом доме. Мне казалось, что именно там живёт баба Яга. Там когда-то жила бабка Лиза, тётка моей прабабушки Анисьи. Бабка Лиза давно уже умерла, а дом стоял в запустении. Как-то раз мама с бабушкой открыли его, чтобы взять что-то пригодное в использовании. Пошёл с ними и я. Мне было наверное лет шесть. Помню, что дом состоял из крохотных сеней и маленькой комнатки, в которой сохранилась какая то нехитрая крестьянская утварь. Судя потому, что пробыли мы там не долго, ничего полезного там не водилось, а избушку эту в скором времени сломали на дрова. Не тронутыми остались только кусты акации и бузины вокруг.
 
Этой самой бузиной, а точнее её красными, ядовитыми ягодами мы полакомились с соседской девочкой Веркой. Помню как нам давали пить много воды и засовывали пальцы в рот для того, чтобы нас вырвало. Так напуанные родители пытались нам сделать промывание желудка. Верку сразу вырвало, а меня нет. Со мной долго мучались, но так и не смогли заставить меня вырвать эти ядовитые ягоды. То ли ягоды эти были не такие ядовитые, то ли мой желудок был крепкий, но ничего плохого со мной не произошло на радость родителей.
 
Посреди двора, ближе к проходу к соседям, рядом с водяной колонкой, стоял электрический столб. Его поставили на моей памяти. Столб был высокий и просмолённый вонючим гудроном. На столбе висел большой фанарь. Каждый вечер на нём зажигали свет. На свет летело множество мотыльков и жуков. Я любил сидеть на порогах дома вечером, закутавшись в фуфайку, и смотреть как мотыльки летят на свет. А ещё больше я любил слушать деревенские истории, которые расказывали родственники а также соседи, приходившие к нам на посиделки. Они рассказывали разные истории и обсуждали свежие новости, лузгая семечки, покалёные бабушкой на сковородке. Помню один из рассказов прабабушки, бабы Анисьи, про то, как она зимой встретила волка, когда одна в пургу шла на станцию Студенец. Волк тот стоял на тропе и смотрел ей прямо в глаза, а она от страха не могла даже пошелохнуться. Так постояли они глядя друг на друга и волк повернулся хвостом и убежал прочь.
Помню вкус парного молока, которым соседка тётя Люба угощала нас, закончив доить корову и процедив молоко через марлю. С соседями у нас не было забора, только были посажены ещё дедом кусты акации. Летом они цвели жёлтыми цветами и после выпускали стрючки, из которых мы делали свистульки. В центре двора росли кусты смородины, из которых бабушка Валя варила вкусное варенье. Бывало намажешь варенье на кусок хлеба да запьёшь деревенским молоком. Ничего нет вкуснее! До сих пор люблю это сочетание.
 
Дом наш был большой, на два входа. Во второй его половине был медпункт, в котором работал мой дед Константин Сергеевич, а после его безвременной кончины продолжила работать моя мама. Каждое утро в медпункт шёл поток деревенских старушек. Они в чёрных одеждах и в черных платках поначалу пугали меня маленького своим видом. Помом я осмелел и стал заходить к маме на работу. Помню старушки просили маму: "Нина, сделай-ка, миленькая, мне укол, голова что-то очень шумит."
 
Наша половина дома была больше медпунктовской. Из веранды в холодные сени вела толстая дубовая дверь. В сенях к стене был прибит старый умывальник под которым мы, проснувшись утром, умывали лицо. На скамейке стояли вёдра с чистой водой для питья. Бывало принесёшь студеной водицы с родника, зачерпнёшь кружку, выпьешь залпом уталяя жажду, что аж зубы сводит от холода. В сенях был чулан, в котором хранилась всякие старые вещи. Там я обнаружил старый овчиный тулуп, который одевал зимой мой дед садясь в сани, когда уезжал по вызовам. Из сеней попадаешь в избу. Слева от входа стоял небольшой холодильник, над ним висел на стене отрывной календарь. Справа за занавеской стояла кравать бабы Анисьи. Она была уже очень старенькая, почти ничего не видела, была слаба. Вставала редко, только чтобы поесть или посидеть на лавке перед домом. Самой ей тяжело было выйти на улицу и я её часто поддерживал под руку, чтобы она не упала со ступенек.

Баба Анисья, мама бабушки Вали, была неграмотная. Всю жизнь проработав в колхозе, заработала десять рублей пенсии и потеряла здоровье. Помню как баба Валя звала её: "Мама, пойдём поешь", а та ей отвечала: "Дочка, я поговею". Бабу Анисью иногда заходили навещать её ровестницы старушки. Родилась она в 1905 году у крестьян Василия Алексеевича (1868-1921) и Анны Дмитриевны (1878-1953) Богомазовых. У неё было три брата Василий (1895), Матвей (1909) и Григорий (1914). Василий во время войны был в плену, a вернувшись попал в исправительные лагеря. Жена и дети отказались от него и он вернулся в родное село и прожил в доме у сесты до конца своей жизни. Его я видел в бабушкином альбоме на фотографиях. Матвей тоже воевал, после войны выучился и работал директором Каменского совхоза. После смерти моего деда, он всегда помогал бабе Вале, своей племяннице. Прошел войну и младший брат Григорий. Матвея Васильевича я ещё помню, мы были у них дома в Каменке. Они жили на Прогрессе, сразу за памятником победы. Их забор выходил прямо к кустам окаймляющим территорию сквера. Матвей Васильевич умер в 1981 году. Григорий же жил в Ленинграде и общения с ним было мало. Только его немногочисленные фотографии в военной форме хранились в бабушкином альбоме.
 
Баба Анисья перешла постоянно жить к бабе Вале, когда здоровье уже не позволяло ей заботится о самой себе. Она не пила лекарства, а говорила, что ей помогает от всех болезней шоколад. У неё на кравати в разных узелочках его всегда было много. Oна угощала меня им приговаривая, погоди-ка, мой золотой, я тебе чего-то сейчас дам. А сама сослепу долго его искала а потом трясущимися от слабости руками долго развязывала узелки. В годы её молодости конфет не было, да и крестьянская еда была очень простая. Помню как баба Анисья расказывала, как они летом разводили тюрю. Тюря, это наломаные куски клеба, залитые холодной водой и посыпанные сверху сахарным песком. Баба Анисья говорила, что это то, что ели крестьяне летом в жару, ели и приговаривали: тюрю тюрни-тюрни, перетюрни-тюрни да тюрю вытюрни. А ещё варили суп из лебеды и из крапивы. Мяса не было, а если и было, то только по большим праздникам.
 
Её муж Сергей Григорьевич Шлеин (1902) умер в возрасте 33 лет от прободной язвы. Упал, сxватился за живот, но спасти его не смогли. Баба Анисья побежала к его матери, сказала, что Серёжа умирает, на что та ответила, что сейчас закончит дела и прийдёт. Его не успели довезти до больницы, так он и умер от внутреннего кровоизлияния. Баба Анисья воспитала одна двух детей дочь Валентину (1927) и сына Николая (1928). Втроем они жили в маленьком доме в который еще и заводили на зиму корову. Я немного помню этот дом, ходил туда вместе с бабой Валей. Сейчас этот дом не сохранился. Его сломал дядя Коля после того, как баба Анисья перешла жить к дочери. Дом дяди Коли был через стенку от бабы Анисьиного. Я очень любил бабу Анисью, она часто приходила сидеть со мной когда я был маленький а родителям и бабушке нужно было работать. И она меня тоже очень любила, всегда хвалила и называла ласковыми словами. Бабы Анисьи не стало зимой в январе 1985 года. Помню, как я был расстроен вестью о её смерти. Помню её похороны и поминки. Мы дети сидели за отдельным столом и, как водится начали озаровать, дядя Коля поругал нас. Помню вкус сладкой картошки во щах, подаваемых на поминках. Была зима и такой сильный мороз, что аж картошку в погребе прихватило, от того и появился сладковатый вкус.
 
Таким я запомнил образ бабы Анисьи: голова завязанная в шаль, одетая даже летом в теплую фуфайку, тёплые носки в галошах, очень худую, высокую, немного сгорбленную и с помутневшими от катаракты глазами. Помню её слабый но уверенный голос.
 
В прихожей дома, кроме холодильника, стоял старый буфет с посудой, обеденный стол у стены. Моё место было у окна между столом и буфетом. А ещё у меня была своя алюминевая ложка с крючком. Своё место и эту ложку я никому не уступал. Ложка эта была скорее всего походная, крючек был на шарнире, который открывался и закрывался. Ничего особенного, но не такая как у всех! На столе стояла электрическая плитка с двумя конфорками. Баба Валя варила на ней супы, жарила картошку и пекла блины. У неё были фирменные суп с консервами и суп со звёздочками, которые мы, дети очень любили. К бабе Вале приезжали летом кроме меня и моего брата Лёшки и другие внуки: Славка, сын тёти Тони и Лёля с Вовой, дети тёти Оли. У нас было в эту пору шумно и весело. Баба Валя утром спрашивала нас детей, что приготовить нам на завтрак и все дружно, кроме меня кричали: блины!!! Я не мог каждый день есть блины, предпочитал вареные яйца с молоком и хлебом. Помню съешь пару яиц, а баба Анисья приговаривает: съешь, милок, ещё одно, Бог троицу любит! Я ей говорил, как нас учили в школе, что Бога то нет! Она с испугом отвечала: разве можно так говорить! Бог ведь всё слышит. Она была верующая и набожная.
 
Посреди дома стояла печь-голландка. Топили её из прихожей, а сама она находилась и отдавала большую часть тепла в передней. Летом когда приходил навестить дядя Коля, он отобедав щей, садился на пол возле голландки, открывал дверку топки, закуривал папиросу и курил, так, чтобы дым уносило тягой в галландку. Покурив он вставал, выпивал кружку холодной воды и возвращался на работу. Он пас совхозные стада и часто у него остовалась какая либо еда в его пастушьей сумке. Он доставал и подавал гостинец мне, приговаривая, что это лисичка мне прислала. Я с восторгом жевал зачерствевшую корку хлеба посыпанного солью и распрашивал, какая была лиса и что точно она ему сказала. А дядя Коля как бы взаправду передавал, что лиса сказала: передай Сергуне (так он меня ласково называл), чтоб он бабу Валю слушался. Моему детскому восторгу не было предела!
 
В передней комнате стоял у окна диван. Над диваном висела картина с зимним пейзажем. В изголовье дивана стояла этажерка со старыми книгами. Среди них были медицинские книги деды Кости. Будучи подростком, я читал эти книги и, начитавшись, поучал бабушку Валю, что главное правило в медицине, это внушить пациенту, чтобы тот не уходил с головой в болезнь, а думал о позитиве. Так исцеление наступает быстрее. Все думали, что я пойду по стопам деда и мамы и стану врачем. Но я с детства мечтал вернуться после учебы в родную деревню и стать не больше ни меньше директором совхоза. У меня даже были мысли по поводу того, как заставлить работать местных алкашей, с которыми я по-молодости пробовал горькую. Сельхоз институт я закончил, но в совхоз свой, в котором каждое лето работал на уборке урожая, я так и не вернулся…
 
Посреди передней комнаты стоял круглый стол покрытый скатертью, на нём часы будильник Заря, рядом вазочка с искуственными цветами. За этим столом баба Валя проверяла домашние задания учеников по русскому, литературе и немецкому языку, предметы которые она вела в сельской восьмилетней школе. За этим же столом мы с ней писали диктанты в летние каникулы, чтобы мне не забыть школьную программу. Со мной писали диктанты за компанию и мои деревенские друзья, они плохо учились в школе и делали много ошибок. Делал ошибки и я, но нарочно, чтобы не отставать от друзей. Баба Валя, проверяя наши труды, всегда выговаривала мне за это: "Я же вижу, что ты нарочно". Но я не унимался. Мне хотелось быть такими же как они.
 
В комнате было три окна с зелёными шторами с яркими загогулинами. Напротив дивана стоял черно-белый телевизор, подсоединёный к антене, которая была прикреплена на улице на длинной железной трубе. Телевизор показывал один или два канала. Смотреть его мне было совсем некогда, а бабушка включала фильмы и концерты. Баба Анисья вставала послушать Валентину Толкунову, очень уж любила она её голос. Между телевизором и диваном в простенке между окнами висело огромное старое зеркало в деревянной резной оправе. Оно было наклонено вперёд и казалось, что если оно сорвётся, то может запросто убить любого. В это зеркало смотрелись все. Помню тётю Тоню, которая долго расчёсывала свои густые рыжеватые длинные волосы. Мы, молодёж, смотрели на себя перед выходом вечером на улицу. Справа за голандкой и сундуком стояла у стены моя кровать. Над ней висел ковёр с оленями. В изголовье стоял платяной шкаф, а дальше кровать бабы Вали с репродукцией картины Перова "Охотники на привале" над ней.
 
И вот сейчас тот мир безвозвратно ушёл. Уже нет тех людей, некогда населявших его. Всё уже стало по другому. Давно срублена сирень, a на её месте сажают картошку. Только бабушкин дом так и стоит до сих пор и в нём ничего не изменилось! Всё так и осталось на своих местах, как и тогда, в моём счастливом детстве, когда ещё была жива моя бабушка. А время как-будто бы замерло в нём …