Приказ Не возвращаться!

Циля родилась в многодетной семье девочкой, сестрой четырех братьев. Подросла и помогала родителям растить племянника с племянницей. Так сложилось, что мужа ее двоюродной сестры, а она ждала ребенка, объявили врагом народа, приговорили к тюрьме без права переписки, а вскоре его не стало.
Она любила детей и потому, закончив десятилетнюю школу с одной четверкой по белорусскому языку в городе Жлобин, поехала к Ленинград, к старшему брату Зусману, который сначал работал на путиловском заводе, учился на фабрично-заводском отделении и поступил в Военно-медицинскую Академию, которую закончил как нейрохирург.

Ее пригласили без экзаменов учиться в Ленинградском государственном педагогическом институте имени Герцена на Мойке, 48.
Так началась жизнь молодая.

СЧАСТЛИВАЯ ПОРА

Говорят, что студенческая пора — самое счастливое время. Самые светлые воспоминания Цили связаны именно с Ленинградом.
- Просторный двор за кружевной чугунной изгородью — просто красота! – восхищались девчонки в первый день учебы.
В институте, из общежития которого по коридору, не одеваясь и не выходя во двор, девчата проходили в учебный корпус, слушали лекции, сдавали зачеты и коллоквиумы еще в апреле-мае.
С удовольствием длинными зимними вечерами бегали в театры и музеи. Им удалось посмотреть все спектакли в театре им. Пушкина, Большом Драматическом театре, в которых любимые артисты Владимиров, Алиса Фрейндлих, Аркадий Райкин держали внимание зала каждый вечер.
Восторженно публика принимала и солистов Малого оперного театра.
Стипендия была небольшая, и, чтобы «выкроить» билеты на спектакли и выставки, приходилось экономить на еде.  В магазине на Плеханова тогда продавалась дешевая селедка «Иваси» и банка щей за 30 копеек, ели с хлебом — его всегда было много.
Будущие учителя литературы не раз были в музее Пушкина, в его последней квартире, на Мойке, 12, в которой жил великий писатель и  рассматривали диван, на котором он умер, и шторы; изучали интерьер жилья, чтобы впитать эпоху времени и в будущем вдохновенно передать детям невероятно творческую атмосферу, в которой жил и творил гений.
Не любила театр Комедии, зато с удовольствием посещала Филармонию, консерваторию на Театральной площади, а утром по воскресеньям будущие учительницы изучали полотна постоянно обновляющихся выставок Русского музея. Еще нам нравилось бывать в Эрмитаже.
Ну, а посещение Большого оперного театра имени Кирова, на Лермонтова два, всегда было примечательно тем, что рядом была хоральная синагога, в которую бегала каждую субботу.
Именно там, в сорок первом, сдав все зачеты и коллоквиум, на Пейсах покупала мацу. Еврейская жизнь довоенного времени текла своим кругом. И люди рады были поговорить с девушкой - студенткой.
И не беда, что ростом она совсем не велика, едва ли метр пятьдесят, но с огромным кругозором, начитана. А, главное, неизменно уважительно относится к каждому встречному. Сразу видно – из порядочной семьи!

 ТРЕВОЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ

Девчата готовились к экзаменам. Чтобы перейти на второй курс, оставалось сдать экзамен по западной литературе 23 июня и последний, по психологии, остался на 30 июня.
Циле шел восемнадцатый год и она расцвела: мечта стать хорошей учительницей осуществлялась, сдала экзамены по языкознанию и западной литературе и - латинский язык. В зачетной книжке, которая хранится до сих пор в ящичке дубового комода, выцветают чернила «отличных» оценок.
Девчонки наизусть декламировали друг перед другом стихи.
Кто-то из ребят без стука открыл дверь, сказал, что началась война.
Циля сидела возле окна и как только услышала, что доносилось тревожное сообщение из рупора, прикрыла форточку, повторяя строчки стихотворения "Надежда" Фридриха Шиллера "Недаром твердит сердце вещее нам: для высшей мы созданы цели!"
Учебу отменили.
В первый день войны еще ходили трамваи на Лесной проспект, и девушка сообразила, что успеет встретиться со старшим братом в Военно-Медицинской Акдемии им. Кирова. Вместо экзамена по зарубежной литературе Циля провожала брата с Витебского вокзала на Киевский фронт. Конечно, всех сразу направили на передовую.


СЕМЬЯ В ГОДЫ ВОЙНЫ

Ничего не знать о родных в Белоруссии было невыносимо.
Многое время спустя узнала о том, что дом сгорел от бомбежек сразу же, в первые дни войны.
Крестьянин Степан пригласил к себе семью Цили, обещал спрятать как только дошли слухи о том, какое отношение к евреям было в гитлеровской Германии.
Куда спрятать, и как прокормить шестнадцать живых человек, отец не понимал и потому поблагодарил:
- Спасибо,добрый человек. Найдутся люди и нас выдадут. У тебя самого семья большая. Дай лучше подводу, пока есть время — доберемся до Гомеля...
В Гомеле все вместе сумели разместиться в эшелон и эвакуировались в Оренбург, в деревню Катунино, где работали взрослые и росли малыши, там пережили войну женщины, старики и дети.
А братья — четверо — все пошли на войну. На Ленинградском фронте Борис и Ефим погибли в районе Ржевки-Пороховые. Зусман долго не присылал известий. Уже после войны, в Свердловске Циля много писала, искала сведения о нем и узнала, что он погиб под Киевом, в Золотоноше.
Несколько лет назад съездила в Санкт-Петербург, посетила Военно-Медицинскую Академию и возложила цветы в фойе среди планшетов героев войны высечено его имя.


УЧИТЕЛЬ «ДЕТЕЙ, БЕГУЩИХ ОТ ГРОЗЫ»

Зиновий прошел войну политруком и вернулся. Но раны дали знать о себе, он прожил недолго.  Кстати сказать, до войны он был учителем. Преподавал русский язык. Будучи активным коммунистом, он получил предписание срочно изучить испанский язык. Его направили работать и жить с эмигрантскими детьми, воспитанниками "испанского детского дома" в городе Пушкино.
Да, «дети, бегущие от грозы» - больше половины испанских детей, прибыли в Москву и Ленинград в 1937-1939 годах после печальной бомбардировки Герники.
Многие родители отправляли своих детей на чужбину, думая, что это ненадолго - пока не утихнут бои и бомбежки на Родине.
Только в те месяцы Испанию покинуло более 34 тысяч детей в возрасте от 3 до 15 лет. Их приняли европейские государства. Они вернулись частично. В Советском Союзе их не принимали в семьи, для них были организованы детские дома, они изучали русский язык. Многие подростки, достигшие шестнадцати лет, принимали советское гражданство, порою насильственно.
А в 1941 уходили добровольцами в Красную Армию. Подлинно известно, что Рубен, сын Долорес, погиб в битве за Сталинград.


В ГОСПИТАЛЕ

Студентка Циля не была военнообязанной, пришла работать вольнонаемной санитаркой с подругами. Их бросили в Тихвин. Эвакогоспиталь 2012 обслуживал Ленинградский фронт. Это был палаточный полевой госпиталь, недалеко от линии фронта, где делались перевязки: ноги, руки, глаза, лицо…
Прибывали контуженные. Санитарки кормили раненых, таскали раненых в операционную, в палатки, грузили в вагоны эшелонов, уходящих в Казань, Оренбург и Свердловск.
Госпиталь продвигался вдоль линии фронта в Кингисеп, позже – в Тайцы, Ломоносов и Кировский завод, проходили по любимому городу, но не узнавали ленинградских улиц: кругом были развалины.
К зиме госпиталь был организован в здании библиотеки на Фонтанке. Трёхэтажная библиотека была совершенно не приспособлена для госпиталя: кровати стояли по принципу "лишь бы больше вошло".
Мало того, что Ленинград был в кольце врага, он еще и ежедневно бомбордировался. Страшно: летели самолеты и доносился их гул, снаряды свистели и разрывались бомбы, грохотали разрушенные здания.
Люди, бывало, падали на землю или на пол, закрывали руками голову и от страха, и безысходности.
Во время блокады работали без выходных все, в том числе и две санитарки. Самой неприятной и трудоемкой работой была стирка бинтов от гноя и крови.
Приходилось использовать любые чистые тряпки. И стирать, стирать, стирать ледяной водой из Фонтанки. Ноги мёрзли от разлитой из бидона воды, которую поднимали на санки. Кости ломило, мышцы жгло. Ныли ноги, обмороженные пальцы рук не сгибались, казались бессильными…
Перевязочного материала не хватало. И поступлений не было. Зато раненые поступали постоянно, их раны кровоточили, гноились.
С раннего утра Циля с Татьяной кормили раненых, поили их, делали перевязки и до операции, и после. Спать иногда приходилось в госпитале,поочередно, на полу. Не хватало ни санитарок, ни медсестер. Люди валились с ног от усталости.
Больно было смотреть на молодых и беспомощных тяжелораненых, которые остались без рук и без ног, пока несли их на носилках. И это тоже было трудно: лестницы были узкие, межэтажные проёмы не позволяли развернуть носилки. Но и их жизни хотелось сохранить, потому несли вниз, чтобы вечером снова поднимать ночевать на кроватях пока не придет их очередь отправки в мед.академию.
С утра снова и снова из общежития спешила на Мойку, уже ненавистно выла сирена, предвещая о бомбежке. И каждое утро две санитарки сопровождали раненых на первый этаж, затем — в бомбоубежище, а вечером заводили всех обратно, на второй и третий этаж. Были такие, у которых и руки, и ноги целы, так глаз нет... Вели их под руки.
Зина, операционная медсестра, единственная из обслуги, имела медицинское образование. Молодая и красивая, в военной форме, как и все военнообязанные. А среди врачей-хирургов были даже академики!
Но даже академики не могли спасти смертельно раненых солдат и голодных ленинградцев от смерти.
Циля на Хануку вырвалась в синагогу. Во времена, когда не хватало похоронных бригад, заботились об умерших евреях, которых зимой 1941/1942 доставляли во двор, чтобы вывезти в братские могилы Еврейского Преображенского кладбища собравшиеся в штабеля тела, между которыми была протоптана тропинка от ворот и до входа в здание.
В промёрзших помещениях Малой Синагоги молитвы проводились и в субботы, и в праздники. Жизнь синагоги в блокадном городе не угасала: приходили те, кто мог дойти, но сил вернуться обратно домой доставало не всем…



НА ДОРОГЕ ЖИЗНИ

Циле было восемнадцать лет. Она работала, уставала, мерзла; она хотела спать, хотела есть. От истощения, нехватки витаминов, недосыпания молодой организм ослаб, одолел фурункулёз. Вспухли ноги. Особенно гноились воспалённые чирьи: прорывались в одном месте и тут же, рядом, вскакивал новый, а то и два!
Начальник госпиталя после операции раненого случайно уронил тампон и наклонился поднять:
- Циля, останься.
Он попросил Зину и Татьяну увезти на каталке больного. Осмотрев ноги санитарки, участливо погладил по волосам и спросил:
- И давно мучишься, девочка?
В ответ слеза предательски прокатилась по щеке, а горло сдавило от неожиданно проявленной, такой далекой отцовской нежности.
- Направляю на переливание крови и лечение в тылу, на Урале.
- А работать? – у девушки сразу высохли слезы.
- Не допущу, чтобы ты свалилась от истощения сил. И я обязан отстранить тебя от раненых. В операционной стерильность важна, а если заразишь кого?
- Ой! -  и она закрыла лицо ладонями, только теперь она поняла, насколько серьезен начальник.
- Пойдешь в военкомат с направлением, справкой и заявкой. Приказ: «Не возвращаться!»
Так, девушка прибыла в военкомат и попросилась в Свердловск, потому что знала, что там был хороший институт, и думала, что когда поправится, то удастся закончить учебу.
Вскоре пригласили за посадочным талоном. Студентку педагогического института с опытом работы санитаркой направили сопровождающей истощенных детей из детского дома. Оделась, в своё единственное платье, в котором работала в госпитале, а сверху — пальто. И – на транспортировку детей.
Ночью, зимой, по льду Ладожского озера проходила колонна машин, фары не разрешалось включать, чтобы немцы не обстреляли. А самолёты летали низко и беспорядочно сбрасывали бомбы, которые разрывались. Лёд не выдерживал, машины уходили под воду. Были случаи, когда мужчины выпрыгивали из машин и старались спастись, кто-то сумел выбраться. Но это были редкие случаи, в основном люди погибали.
Циля не раз, да и не два сопровождала раненых в пути по Ладоге  в тыловые госпитали. Каждый день видевшая солдат с ампутированными конечностями, она научилась говорить им правду о том, что вырастут новые руки и ноги, что люди живут и с протезами… О том, что дома ждут. От нее и не ждали, но она могла утешить тем главным, что голова – на плечах. Операция прошла успешна и впереди их ждет госпиталь, поправка. Под привычный свист бомб и зажигалок возле госпиталя некогда было задуматься об опасности для своей жизни.
Беспомощность настигла на переправе Сироты блокадного города притихли, прижались друг другу, единый немой умоляющий взгляд двадцати пар глаз.
А Циля… Что могла пообещать им будущая учительница, разглядывая морщины на лицах пятилетних, восьмилетних седых старичков?!!
Седьмого декабря 1943 года, когда война еще была в самом разгаре, преодолев очередной раз «Дорогу жизни», она ехала с детьми в Свердловск на лечение в хорошем вагоне санитарного поезда, даже с полками и с постельным бельем. И делила по 125 граммов хлеба на день. И на станциях какую-то тепленькую жижу.
Ослабленные дети лежали с потухшим взглядом. Мало кто из них вставал сходить в туалет.

ПОПРАВИЛАСЬ!

Свердловск встретил вьюжным морозным ветром. На вокзале электричества не было, не было электричества ни в домах, ни в учреждениях. Удивительно было видеть затемнение на окнах,удивительно тихо было без бомбежек.
– Батюшки-родны! – прослезились санитарки клуба железнодорожников имени Андреева, глядя на отёкших от голода детей, которых перевозили на подводах, переносили на носилках и клали на матрасы, прямо на пол. Кроватей свободных в городе не было и взрослых, тем более, детских кроватей.
 Санитарки переглядывались между собой, текли и текли слёзы. В госпитале студенток медицинского курса, которые помогали обслуживать детей, никто не кормил. Они понимали, насколько дети измучены голодом, и одна сердобольная девушка принесла откуда-то картошку и протянула мальчику.
- Этого делать нельзя! – прокричала Циля, возвращавшаяся с перевязки с другого конца коридора.
 Но было уже поздно: мальчик с жадностью схватил, засунул в ротик и проглотил картошку, поперхнувшись, закашлявшись.
 Через несколько минут притянул ноги к животу, простонал, скорчился от боли. Судорожно вздрагивал и перестал дышать.
Его унесли, Циля побежала к старшей медсестре, которая собрала весь персонал и ознакомила с течением болезни, с клиникой дистрофии.
– Обеды разносят строго по нормам и под моим присмотром! – сурово сказала старшая медсестра. – Я запрещаю дополнительно кормить детей. Это – приказ! Иначе – по законам военного времени!
И, глядя на сердобольную студентку с красными от слез глазами, более мягко, пояснила, что после длительного голодания не выдержит ни один детский организм.
Циля, пока лежала в госпитале, получала паёк. И мечтала, очень мечтала по окончанию войны вернуться в Ленинград, все мысли были о нем. Всю жизнь мечтала о Ленинграде. Но сложилось иначе.
 После поправки Циля вышла из госпиталя. Не было денег. Денег не было. И не только у Цили не было денег. Денег не было и у свердловчан. Были карточки только  у рабочих, служащих. Минимального снабжения продовольствием едва хватало на раненых, женщин, стариков и подростков. После выписки узнала, что Свердловск считался вторым городом по голоду. И очень трудно, голодно было в то время каждому, особенно иждивенцу, без родственников и друзей.
– Неужели, я приехала сюда из блокадного города, чтобы умереть от голода? – крутились мысли в голове на третий день после выписки.
Девушку спас один добрый молодой человек. Он предложил Циле хлеб и чашку чая в общежитии, куда ее поселили. Алексей работал и потому научился выживать в городе, где царил голод.
Он не мог пройти мимо чужого горя, потому что его отец был священником и успел научить всех своих детей состраданию и милосердию еще до того, как всех религиозных людей объявили врагами народа и отправили в тюрьму.
Циля малюсенькими кусочками откусывала хлебушек и слушала рассказы о том, что ещё с четырнадцати лет Алексей начал рисовать. Он был талантлив, и в городе Сатка оформлял Дворец Металлургов, чтобы получить деньги для мамы и братьев.
Талант Алексея оценила директор Пермского художественного училища. И на свой страх и риск пригласила его в учебное заведение. Буквально через год, подняли документы и за факт принятия на учебу Алексея Сорокина, сына врага народа, ее сняли с работы...
А душу Алексея оценила девушка Циля. С мужем, известным худжником Алексеем Ивановичем Сорокиным Циля Исаковна прожила 52 года в городе Свердловске – Екатеринбурге.
Она очень мечтала прожить свою жизнь в Ленинграде, но после уроков спасения, когда она спасала раненых от бомбежек, а сирот - от смерти, и главное, когда сама спасена была от свердловского голода, она решила, что важнее не жить в каком-то месте, а - быть рядом с человеком, жить для семьи, для детей и внуков. И для тех, кто нуждается в тебе.
Так и выполнила приказ. Не возвращаться!